Реклама в Интернет
Виктор Шкловский
Воскрешение слова
Древнейшим поэтическим творчеством человека было творчество слов. Сейчас слова мертвы, и язык подобен кладбищу, но только что рожденное слово было живо, образно. Всякое слово в основе - троп. Например, месяц: первоначальное значение этого слова - "меритель"; горе и печаль - это то, что жжет и палит; слово "enfant" (так же, как и древнерусское - "отрок") в подстрочном переводе значит - "неговорящий". Таких примеров можно привести столько же, сколько слов в языке. И часто, когда добираешься до теперь уже потерянного, стертого образа, положенного некогда в основу слова, то поражаешься красотой его - красотой, которая была и которой уже нет.
Не только слова и эпитеты окаменевают, окаменевать могут целые положения. Так, например, в багдадском издании арабских сказок путешественник, которого грабители раздели донага, взошел на гору и в отчаяньи "разорвал на себе одежды". В этом отрывке застыла до бессознательности целая картина.
Иллюзии, что старое искусство переживается, поддерживается тем, что в нем часто присутствуют элементы искусству чуждые. Таких элементов больше всего именно в литературе; поэтому сейчас литературе принадлежит гегемония в искусстве и наибольшее количество ценителей. Для художественного восприятия типична наша материальная незаинтересованность в нем. Восхищение речью своего защитника на суде - не художественное переживание, и, если мы переживаем, благородные, человечные мысли наших гуманнейших в мире поэтов, то эти переживания ничего общего с искусством не имеют. Они никогда не были поэзией, а потому и не совершали пути от поэзии к прозе. Существование людей, ставящих Надсона выше Тютчева, тоже показывает, что писатели часто ценятся с точки зрения количества благородных мыслей, в их произведениях заключениях, - мерка, очень распространенная, между прочим, среди русской молодежи. Апофеоз переживания "искусства" с точки зрения "благородства" - это два студента в "Старом профессоре" Чехова, которые в театре спрашивают один другого: "Что он там говорит? Благородно?" - "Благородно". "Браво!"
Здесь дана схема отношения критики к новым течениям в искусстве.
(Теперь - наоборот: чем хамоватее, тем лучше. - прим. С.Е.)
Посмотрите теперь, как цитируют старых авторов.
К сожалению, никто еще не собирал неправильно и некстати примененные цитаты; а материал любопытный. На постановках драмы футуристов публика кричала "одиннадцатая верста", "сумасшедшие", "Палата N 6", и газеты перепечатывали эти вопли с удовольствием, - а между тем ведь в "Палате N 6" как раз и не было сумасшедших, а сидел по невежеству посаженный идиотами доктор и еще какой-то философ-страдалец. Таким образом, это произведение Чехова было притянуто (с точки зрения кричащих) совершенно некстати. Мы здесь наблюдаем, так сказать, окаменелую цитату, которая значит то же, что и окаменелый эпитет, - отсутствие переживания (в приведенном примере окаменело целое произведение).
Искусство как прием
И вот для того, чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, для того, чтобы делать камень каменным, существует то, что называется искусством. Целью искусства является дать ощущение вещи как вИдение, а не как узнавание; приемом искусства является прием "отстранения" вещей и прием затрудненной формы, увеличивающей трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен; исскуство есть способ пережить деланье вещи, а сделанное в искусстве не важно.
Вещи, воспринятые несколько раз, начинают восприниматься узнаванием: вещь находится перед нами, мы знаем об этом, но ее не видим. Поэтому мы не можем ничего сказать о ней.
Вывод вещи из автоматизма восприятия совершается в искусстве разными способами; в этой статье я хочу указать один из тех способов, которыми пользовался почти постоянно Лев Толстой - тот писатель, который... кажется дающим вещи так, как он их сам видит, видит до конца, но не изменяет.
Прием отстранения у Толстого состоит в том, что он не называет вещь ее именем, а описывает ее как в первый раз виденную, а случай - как в первый раз происшедший, причем он употребляет в описании вещи не те названия ее частей, которые приняты, а называет их так, как называют соответственные части в других вещах. Привожу пример. В статье "Стыдно" Толстой так отстраняет понятие сечения "... людей, нарушавших законы, взрослых и иногда старых людей, оголять, валить на пол и бить прутьями по задиице"; через несколько строк: "стегать по оголенным ягодицам". К этому месту есть примечание: "И почему именно этот глупый, дикий прием причинения боли, а не какой-нибудь другой: колоть иголками плечи или какое-нибудь другое место тела, сжимать в тиски руки или ноги или еще что-нибудь подобное?" Я извиняюсь за тяжелый пример, но он типичен как способ Толстого добираться до совести. Привычное сечение отстранено и описанием, и предложением изменить его форму, не изменяя сущности.
Теперь, выяснив характер этого приема, постараемся определить границы его применения. Я лично считаю, что отстранение есть почти везде, где есть образ.
То есть... можно сформулировать так: образ не есть постоянное подлежащее при изменяющихся сказуемых. Целью образа является не приближение значения его к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, Создание "вИденья" его, а не "узнаванья".
"Папа, это - будильник!.."
У Тэффи есть рассказ о неудачном изобретателе, ищущем все время, что бы ему придумать.
Раз утром, проспав, выходит к чаю и говорит: "...Хорошо было бы изобрести машинку: чтобы ей сказать, когда разбудить, и она разбудила бы..." - но дочка перебивает его: "Папа, да ведь это будильник!"
О громком голосе.
Нужно писать, хотя бы для того, чтобы за тебя не писал другой и не мучил тебя своим остроумием.
Сверток
Ко мне пришли два студента.
Они мне сказали: "Расскажите нам что-нибудь про искусство, потому что мы студенты.
Я им ответил: "Я расскажу вам нечто вроде отрывка из "Хитопадешши": рассказ в рассказе. Это будет интерес6но как образчик индусской поэтики, - я забочусь о вашем образовании, потому что вы студенты". Они сказали: "Хорошо".
" В некотором царстве, в некотором государстве жил один середняк; вот убрал он к осени с поля хлеб, молотит его и ругается. Шел в это время мимо старик и говорит ему:
- Чего ругаешься - чистый воздух портишь, разве тебе избы ругаться мало?
А середняк ему отвечает:
- Да как же мне не ругаться, плох урожай, опять напутал Николай Угодник, где нужно было вJдро, он там дождь пустил, где солнце - там мороз.
А старик тот и был сам Николай Угодник.
Обиделся Николай Угодник и говорит ему:
- Ну, если я тебе плохо погоду делаю, то вот тебе самоопределение, вот тебе мандат, делай погоду сам.
Обрадовался мужик, стал сам погоду организовывать.
Только убрал он к осени урожай, - плох урожай, совсем плох.
Молотит он и ругается, так ругается, что на дороге проезжие лошади морду отворачивают.
Идет Николай Угодник, смеется:
- Как урожай?
Ругается середняк так, что в небе пробежалые тучки ахают.
- Да разве это урожай?
- Ну, расскажи мне, как делал погоду?
Рассказал мужик все по параграфам.
Смеется Угодник:
- А ветер у тебя был?
- Зачем ветер, он только хлеб путает.
- Нужен ветер, без ветра ни рожь, ни пшеница не обсеменятся. Да у тебя, небось, и грозы не было.
- Не было.
- И гроза нужна.
Подумал тут середняк и говорит Угоднику:
- Знаешь, делай лучше погоду сам.
А Угодник ему говорит:
- Действительно, ты поступил так, как поступают люди в Италии, ставшие потом идиотами.
- А как поступали в Италии люди, потом ставшие идиотами? - спросил середняк.
- Жили в Италии или Японии люди, и стали сами они замечать, или другие за ними заметили, что глупеют они ежесуточно, а летом даже на три часа вперед. Спросили врачей, те бились, бились и догадались: ели эти японские или итальянские люди лущеный рис, а та часть, которая нужна мозгу, есть в рисе, но только в его шелухе.
И тогда сказали врачи:
- Не нужно изобретать пищу, всего не предусмотришшь, а если люди, ставшие идиотами от того, что они не ели шелухи, похожи на мужика, забывшего о ветре, то человек, который пожелал бы все учесть, был бы похожим на индийскую сказку о тысяченожке.
- А что это за сказка о тысяченожке? - спросили люди, ставшие идиотами?
Врач сказал:
- Была тысяченожка, и имела она ровно тысячу ног или меньше, и бегала она быстро, а черепаха ей завидовала.
Тогда черепаха сказала тысяченожке:
- Как ты мудра! И как это ты догадываешься и как это у тебя хватает сообразительности знать, какое положение должна иметь твоя 978-я нога, когда ты заносишь вперед пятую?
Тысяченожка сперва обрадовалась и возгордилась, но потом в самом деле стала думать о том, где находится каждая ее нога, завела централизацию, канцелярщину, бюрократизм и уже не могла шевелить ни одной.
Тут она сказала:
- Прав был Виктор Шкловский, когда говорил: величайшее несчастье нашего времени, что мы регламентируем искусство, не зная, что оно такое. Величайшее несчастье русского искусства в том, что им пренебрегают, как шелухой риса. А между тем искусство вовсе не есть один из способов агитации, как vitamin, который должен содержаться в пище кроме белков и жиров, не есть сам ни белок и ни жир, но жизнь организма без него невозможна.
Величайшее несчастье русского искусства, что ему не дают двигаться органически, так, как движется сердце в груди человека: его регулируют, как движение поездов.
- Граждане и товарищи, - сказала тысяченожка, - поглядите на меня, и вы увидите, до чего доводит чрезучет! Товарищи по революции, товарищи по войне, оставьте свою волю искусству, не во имя его, а во имя того, что нельзя регулировать неизвестное!"
- Ну так что же? - спросили меня студенты.
- Теперь вы должны сказать что-нибудь, чтобы замкнуть традиционное в индийской поэтике обрамление, - ответил я.
- Погубили мы свою молодость, - сказали студенты и ушли.
Письменный стол
Есть бродячий сюжет, который рассказывается в Северной Африке бурами про кафров и в Южной России евреями про украинцев.
Покупатель принимает у туземца мешки с мукой.
Говорит ему: "Ты записывать не умеешь, так я буду давать тебе за каждый принесенный мешок новый двугривенный, а потом я заплачу тебе за каждый двугривенный по 1 рубль 25 копеек". Туземец приносит 10 мешков и получает 10 двугривенных, но ему жалко их отдавать, они новенькие, он крадет два и отдает только восемь. Продавец зарабатывает на этом 2 рубля 10 копеек.
Россия украла много двугривенных у себя. Понемножку с каждого вагона. Она погубила заводы, но получила с них приводные ремни на сапоги.
А пока что, пока еще не все кончилось, она понемножку крадет. Нет вагона, который пришел бы от Ревеля до Петербурга целым. Этим и живут.
У Горького в "Новой жизни" есть статья о французском офицере, который в бою, видя, что отряд его поредел, закричал: "Мертвые, встаньте!"
Он был француз, верящий в красивые слова. И мертвые, потому что в бою многие испуганные ложаться на землю и не могут встать под пули, - мертвые встали.
Прекрасна вера и небоязнь французов героизма. А мы умираем с матерщиной. И мы, как французы, боимся смешного, но мы боимся великого, нарядного, как смешного.
Из длинной трубы, как из ноздрей курильщика, подымаются тоненькие гадины дыма.
Издательство в России один из видов спорта.
Горький. Алексей Толстой.
Но автобиография служит для писателя только местом, откуда он берет свой материал.
Что такое глупый человек у А.Толстого?
Это занимательность действия при отсутствии психологической мотивировки или при парадоксальности ее.
"Никто так хорошо не исполняет приказаний, как солнце, если приказать ему встать с Востока".
В. Хлебников