Глава 7. Маэдрос

       Замок на горе Химринг был от подножия до вершины эльфийской постройкой: ряды укреплений скрывали дворец, скромный на вид, но эта скромность подчеркивала совершенство форм и пропорций - так знающая себе цену красавица наряжается в самое простенькое платье, дабы ничто не отвлекало мужской взгляд от главного: ее лица и тела. Замок парил над скальной площадкой с мостом через расщелину, в которую срывался, дробясь о камни радугой, поток ледниковой воды.
       - Ох, - в восторге выдохнул оруженосец Берена. Сам Берен уже изрядно притомился к тому времени, и глаза его эту красоту видели, а сердце радоваться уже не могло.
       - Да, - сказал оказавшийся рядом Эдрахил. - Нарготронд прекрасен, но он спрятался под землю и не умеет летать... Мы любим строить дворцы, а приходится - крепости...
       Эльфы, сопровождавшие гостей, протрубили в рог условным образом - и с той стороны опустили мост.
       Рохиры сыновей Феанора знали, кто такой Берен - в этом уже и сомневаться не приходилось. Всю дорогу они ни разу не спросили о нем у Финрода и кого бы то ни было, и старались даже взглядом с ним не встречаться. На счастье, эта часть пути не была долгой: два дня - и вот она, Амон-Химринг.
       Горцы жили в долине между Амон-Химринг и холмом Лайат. Берен не мог повидаться с ними прежде, чем предстанет перед лордом Маэдросом, хоть и надеялся, что их позовут.
       Гостям приготовили баню и чистое нижнее платье - лорд Маэдрос не пожелал ждать, пока просохнет их одежда, выстиранная женщинами.
       Он принял посланников за ужином в малом кругу: Маглор, Амрод (Амрос патрулировал караванную дорогу), высшие начальники дружины - Гельвин, Аларед и Белегонд, и - у Берена сердце подпрыгнуло - конен Гортон (35) и конен Мар-Хардинг, друг Роуэн, мать которого выкормила Берена грудью. Были там и еще двое людей, которых Маэдрос назвал как вождей Улфанга и Бора. Люди эти были смуглы, темноволосы и темноглазы, оба обритые наголо и с бородами, и какое-то время горец различал их только по цвету их странных запашных и безрукавных кафтанов - один был в темно-синем, другой - в темно-красном, цвета вина. В родичах они, как он понял, не состояли, хоть и походили друг на друга как братья. Таких людей - темных и крючконосых - Берен уже много видел, пока проезжал по крепости. "Вастаки", - коротко бросил эльф-проводник, когда ему был задан вопрос.
       Сам лорд Маэдрос был высок, строен и больше похож на человека, чем любой из виденных Береном эльфов - наверное, оттого, что страдания состарили его. Черные брови его срослись у переносицы и взлетали к вискам, а волосы его цветом сходны были с драгоценным красным деревом, которое попадает в Белерианд или через гномов, или через эльфов-мореходов, и стоит золота по своему весу. Те, кто помнил Феанора, говорили, что лорд Маэдрос лицом пошел в него, а цвет волос унаследовал от матери; лорд Маглор, напротив, больше походил на мать, но волосы его были как вороново крыло. Все братья-феаноринги оделись в черное с красным: черные рубахи и штаны, алые пояса и полукафтанья нараспашку, без застежек, с короткими и широкими рукавами. На лорде Маэдросе был еще расшитый золотом и украшенный по вороту каменьями оксамитовый плащ - тяжелый, но короткий, до колен. Волосы его стягивал простой обруч - как слово "простой" понимают эльфы: серебряный с чернью, украшенный черными непрозрачными камнями с металлическим блеском. По людскому поверью, эти камни - запекшаяся кровь Моргота, пролитая в первых битвах за Арду, и это поверье среди людей простых держится довольно прочно, хотя знающим известно от эльфов, что это не так, и камень этот, как и все прочие природные камни, сотворен Аулэ в предначальные дни.
       - Я рад приветствовать здесь Инглора Финрода Фелагунда. - Старший сын Феанора вышел из-за стола и протянул для пожатия левую руку. Правая была скрыта ниспадающими складками плаща.
       Финрод пожал его руку, они кротко и неглубоко, как равные, поклонились друг другу. Эдрахил с поклоном протянул Маэдросу письмо от Фингона, тот сломал печать и пробежал послание глазами, после чего передал его Маглору, а затем обратился к человеку.
       - Я приветствую и тебя, Берен, если это и в самом деле ты. Ходили слухи, что ты нашел свою смерть не то в Эред Горгор, не то в Таур-ну-Фуин.
       - Будь благословен, лорд Маэдрос. Не стоит верить слухам. Здесь два человека, один из которых знает меня с младенчества, а второй - с детства. Спроси у них, самозванец ли я.
       Все взгляды обратились к двум горцам, и те опустились перед Береном на колено.
       - Здравствуй, ярнил, - заговорил Гортон.
       - Мы с тобой, - промолвил, поднимаясь, Роуэн. - Государь Маэдрос отпустит нас. Он всегда знал, что мы сражаемся ради наших гор.
       - Мы все сражаемся ради того, чтобы покончить с Морготом, - голосом Берен дал понять, что разговор на этом закончен, а пожатием руки и взглядом - что он еще будет продолжен в другое время и в другом месте. Хардинг кивнул одними ресницами.
       Маэдрос пригласил гостей за стол. Берену досталось место по правую руку от него, рядом с Финродом. Напротив оказался лорд Амрод, справа - лорд Маглор.
       Берен думал, что же скажет ему славный сын Феанора, и что же нужно ответить. Пока он ехал сюда, придумал тысячу способов начать этот разговор - и все их отбросил.
       - Ты в первый раз на Амон-Химринг, - обратился к нему лорд Маэдрос. - И как тебе понравился наш замок?
       - Он хорош всем, государь. Плох только одним, - нужные слова пришли сами собой. - Отсюда далековато до ворот Ангамандо.
       В длящейся тишине они смотрели друг на друга - человеческий и эльфийский князья-изгнанники. Оба лишились родины, потеряли отцов, побывали в плену. Берен растравил - и притом нарочно - рану, которая не заживёт никогда, он знал это по себе.
       Они поняли друг друга.
       - Хвала Единому, - сказал Маэдрос наконец, разрешая напряженное ожидание. - Орков для хорошей драки нам хватает и здесь.
       Он сделал знак рукой - заиграли музыканты. Руско налил Берену вина, Айменел наполнил кубок Финрода, оруженосцы-виночерпии начали прислуживать своим господам. Потекли тихие разговоры, зазвенели ножи по тарелкам - Берен, хвала Вайрэ, еще не запамятовал, как обходиться с эльфийской вилкой. Говорят, эльфы их придумали потому что не любят, когда жир или подлива текут по рукам и пачкают одежду. Но это чистая глупость: кто умеет есть осторожно, не пачкает ни рук, ни одежды и без этой придумки. Возможно, эльфы придумали вилки и столовые ножи, чтобы был лишний повод что-нибудь сделать красиво, а люди переняли это у них из-за женщин. Может быть, и эльфы придумали это из-за женщин: когда их нет, мужчины чаще всего обходятся по-простому. Но сейчас был случай торжественный.
       Краем глаза Берен заметил, что Улфанг, один из вастаков, держит баранье ребро руками, и с насмешкой в глазах следит за дортонионцами, соблюдающими эльфийские приличия. Что это за люди - Улфанг и Бор? Откуда они явились и почему Маэдрос взял их на службу?
       - Здоровье хозяина, - он поднял кубок, и все повторили жест. Маэдрос кивнул. Теперь он высвободил правую руку из-под плаща, и Берен увидел, что она - железная, похожая сочленениями на латную перчатку. В стальных пальцах был зажат нож, которым Маэдрос действовал без малейшей неловкости. Воистину, подумал Берен, мастерство нолдор несравненно.
       - Келегорм написал мне, что произошло на совете Нарготронда, - сказал лорд Маэдрос. - Все это так странно, что я не знаю, верить или не верить. Я не думаю, что он лжет - скорее, он что-то неправильно понял. Я надеюсь на объяснения и обещаю восстановить справедливость.
       - Я ничего не хочу говорить о Келегорме в его отсутствие, - мягко ответил Финрод. - Ты знаешь своего брата лучше, чем я.
       По лицу Маэдроса прошла еле уловимая гримаса досады: своего брата он действительно знал.
       - Я ответил ему, что он не имел права делать то, что сделал. Несмотря ни на что. Но Келегорм писал о... том, на что феаноринги могут пойти и не пойдут, - сказал однорукий князь. - Берен, я хочу, чтобы и ты объяснился.
       - Разговор тут не на один час, лорд Маэдрос. - Берен снова протянул Руско пустой кубок. - И это разговор не для пира. Давай отложим его.
       Маэдрос кивнул.
       Настал момент, наконец, когда пришла пора расходиться. Берен ждал этого момента, и знал, что Маэдрос найдет предлог его задержать. Правда, думал, что он задержит для разговора и Финрода, но Маэдрос с ним распрощался до завтра. Человек и эльф остались вдвоем в опустевшей комнате и Маэдрос знаком пригласил горца за собой на балкон.
       Отсюда виден был весь южный склон горы Химринг - гранитная круча, кое-где на уступах поросшая низеньким исковерканным подлеском. Вдали вставала другая гора - снежная шапка вершины горела отраженным закатным огнем над затемненной долиной.
       - Келегорм написал мне, что ты дал клятву добыть Сильмарилл. Это правда?
       - Не совсем, лорд Маэдрос. Это Тингол поклялся, что отдаст мне свою дочь, если я принесу ему Сильмарилл. Я пообещал.
       Маэдрос сжал губы.
       - А ты слышал о нашей клятве? - спросил он короткое время спустя.
       Берен вздохнул и слегка прикрыл глаза, вспоминая:

- Будь он друг или враг, будь он чист или нечист,
будь он выкормыш Моргота или Вала,
эльф, Майя или Послерожденный -
ни закон, ни любовь, ни воинский союз,
ни страх, ни опасность, ни сама Судьба,
не защитят его от Феанора и рода Феанорова,
если скроет он, или в руку возьмет,
или себе оставит, случайно найдя,
или выбросит Сильмарилл. В этом клянемся мы все:
смерти предадим его, и преследовать будем
до скончания мира!
Услышь наше слово, Эру Вседержитель!
Вечная тьма да будет нам уделом,
если не сдержим своего слова.
Вы, восседающие на священной горе,
будьте свидетелями нашей клятвы,
Манвэ и Варда!

       - Да, суть передана верно. - Маэдрос оперся железной рукой о перила. - И что же мне теперь с тобой делать, Берен, сын Барахира?
       - Ну, предай меня смерти. Прямо сейчас. То-то Моргот будет рад.
       Лицо Маэдроса мгновенно потемнело, железные пальцы сомкнулись на плече Берена, одно движение - и горец оказался спиной, а точнее - задом к низким каменным перилам, через которые Маэдрос мог перебросить его легким толчком. Внизу была пропасть в шестьсот футов.
       Во рту у человека сделалось сухо.
       - У тебя есть совесть, Берен Беоринг? - тихо спросил низложенный король эльфов. - Ты поклялся овладеть Сильмариллом - и обратился за помощью ко мне. Ко мне!
       Еще одно движение - и Берену пришлось слегка перегнуться над перилами.
       - Государь Маэдрос, совесть у меня есть, и я об этом много думал... - он старался говорить так же размеренно и спокойно, как говорил бы сидя в кресле, не напрягая руку от боли - железные пальцы, казалось, вот-вот раздавят мышцы. - В свое оправдание я могу сказать три вещи. Первое: я собирался идти к тебе задолго до того, как встретил Тинувиэль, и ее отец задал мне эту задачку. Второе: я не обращаюсь к тебе за помощью. Я предлагаю союз против Моргота, и если ты его не примешь, пострадаем первыми не мы, пострадает государь Фингон, на него будет обрушен главный удар. И третье: не будем обсуждать судьбу Сильмарилла до дня падения Ангбанда. Может статься, кто-то из нас погибнет раньше и вопрос решится сам собой. А может, дело решит поединок. Хотя, честно говоря, не хочу я убивать никого из вас. Особенно тебя, государь Маэдрос.
       - Я не государь, и уже давно. Мне не нужна такая грубая лесть, князь Берен. Право же, удивительные речи я слышу от человека, которого сейчас могу убить очень легко. Ты не боишься?
       - Мне было предсказано, государь, что убьет меня волк. Ты - не похож.
       Маэдрос вдруг рассмеялся, отступил на шаг и с усилием отогнул какой-то рычаг на железной руке - пальцы разжались. Берен сумел удержаться от того, чтобы начать ощупывать свое плечо.
       - Странное дело, но и мне тебя убивать не хочется, - ответил Маэдрос. - Ты нравишься мне, сын Барахира. Несмотря на всю свою дерзость... Или благодаря ей.
       Берен молчал. Не хотелось говорить о том, что именно Маэдрос из всех эльфийских владык нравился ему более всех, что много раз он просил у старших двоюродных братьев пропеть "Песнь о спасении", что из детских игр впечаталось в память, как он, старательно пряча за спину "отрубленную" правую руку, левой, преклонив колено, протягивал "корону" из ивовой ветки "Государю Финголфину" - кто же им был тогда? Хардинг был Фингоном, а кто был Финголфином? Нимрос? Брего? Он напряг память - после упражнений с Палантиром ему довольно легко удавалось, уцепившись за какую-то мельчайшую подробность, восстановить в памяти всю картину. Итак, корона из ивовой ветки, сжатая в кулак рука убрана за спину, какая-то былинка колет сквозь штанину преклоненное колено, а перед Береном стоит в величавой (как это представляют себе мальчишки) позе...
       Мэрдиган, вот кто. Мэрдиган-предатель был тогда "Государем Финголфином"...
       Маэдрос вернулся в комнату, налил вина в два кубка, двинул один из них по столу в сторону Берена.
       - Что же нам теперь делать, - сказал он. - Что же нам делать с тобой?
       Берен молча пригубил вино, потом, не отводя взгляда от Маэдроса, выпил все. Это было эльфийское "зимнее вино" - в Хэлкараксэ вода вымерзала в бочках и мехах, оставалась пряная жидкость, ледяная в руках и огненная во рту. Испытания кончились, а обычай делать "зимнее вино" сохранился - и почему-то именно у феанорингов... Тризна, длящаяся четыреста пятьдесят лет. Боль и вина. По жилам Берена побежал холодный огонь.
       - Утро вечера мудренее, государь, - ответил он, ставя кубок на стол. - Время у нас есть. Немного - но есть.
       - Согласен, - Маэдрос протянул левую руку для пожатия. - Иди и отдыхай, Берен, сын Барахира. Приятных снов.

***

       Утро было холодным, как вода в горном ручье, а окна в замке закрывались только на зиму, летом ветер гулял где хотел, и ему как раз вздумалось выстудить комнату Берена.
       Спустив ноги на холодный каменный пол, он поежился, и в очередной раз подивился, до чего же быстро человек привыкает ко всему хорошему: еще вчера спал под открытым небом и ничего, не ворчал...
       - Гили! - крикнул он. - Одеться и умыться, живо!
       Одевшись и умывшись, он, перед тем как пристегнуть меч и выйти, тронул Гили, убиравшего постель, за плечо.
       - Слушай внимательно. Сейчас я спущусь в трапезную, позавтракаю с коненами Гортоном и Хардингом. Ты будешь прислуживать за столом. После этого целый день ты мне будешь не нужен. Но это не значит, что сможешь бездельничать. Ты уже свел знакомство со здешними мальчишками-оруженосцами?
       Гили покачал головой.
       - Потолкайся среди них. Вид у тебя теперь геройский, да никто и не решится затеваться с моим оруженосцем - но ты имей в виду, что горские мальчишки скоры и на язык, и на руку. Завяжи разговор, поставь им пива, - он дал пареньку монетку - круглую серебряную гривенку с клеймом Дома Феанора, из тех, что чеканил Карантир по научению гномов. - Расспрашивай, что здесь и как. Особенно постарайся побольше узнать о вастаках - кто они, что они... Вечером расскажешь мне.
       Гили кивнул.
       - Вперед, - еще одним хлопком по плечу Берен вернул его к работе.
       Роуэн и Фарамир ждали его в малой трапезной, на первом этаже замка. Слуга Роуэна держал чашу для мытья рук, Гили - полотенце.
       На этот раз встреча была далеко не такой церемонной, как вчера. Гортон, учивший Берена военному делу, и Хардинг, молочный брат, были больше чем вассалы. Старинное дортонионское приветствие - сцепившись согнутыми в локте правыми руками, как при выпивке на "ты", коснуться кулаком своего плеча - в обоих случаях перешло в объятие. У Гортона дрожало веко.
       - Мы ведь тебя уже похоронили, ярнил, - сказал он тихо. - Зачем же ты так мешкал?
       - Тише едешь - дальше будешь, - улыбнулся Берен, разжимая руки и садясь. - Ну, рассказывайте, как служится под серебряной звездой.
       - Обыкновенно, ярнил, - ответил Роуэн. - Объезжаем степь, сопровождаем караваны... Следим, одним словом, чтобы карман лорда Карантира не очень прохудился: денежки-то нам идут из него.
       - Хорошо, стало быть, служится, - Берен подставил кубок, и Гили наполнил его водой из кувшина: по эльфийскому обычаю, с утра ничего крепче воды не пили. - Ну, я рад за вас. Надо думать, не многие с охотой оставят такое прекрасное место и пойдут воевать за бесплатно в нищий голодный край - только потому что имели глупость там родиться?
       - Слушай, ярн, не надо так, - Гортон сверкнул глазом. - Мы все помним, что диргол носят на одном плече. С охотой или без охоты - а мы давали присягу тебе и пойдем за тобой.
       - Дело-то вовсе не в этом, - поддержал его Мар-Хардинг. - Дело-то в том, что армии нужны лошади, фураж, оружие, пища и всякое такое. На все это потребны деньги. А денег у нас нет. Я так понял, их и у тебя нет.
       - Правильно ты понял, - кивнул Берен. - Ну, и дальше что?
       - А вот что: денег мог бы дать Карантир, но он, по правде говоря, на тебя так зол, что даже на ужин не явился, не хотел затевать ссору. Месяц тому без малого приехал гонец с письмом от Келегорма. Того письма, понятно, никто, кроме господ феанорингов не читал, но слуги через дверь слышали, как господин Карантир кричал, что Беорингу нельзя давать ни людей, ни денег, пока тот не откажется от намерения добыть Сильмарилл, потому что кто позарится на Сильмариллы, тот феанорингам враг.
       - И что на это ответил лорд Маэдрос?
       - О том никто ничего не знает, потому что лорд Маэдрос говорил тихо и через дверь было не слыхать.
       - Успокойся, Роуэн, - Берен поддел на нож ломтик окорока. - Я думаю, Карантир немного остынет и денег даст.
       - Это ф какой ве вадофти? - сквозь хлеб спросил Гортон. Он был человек старой закалки, эльфийского лоска ему недоставало.
       - Да вы и сами должны бы понимать.
       - Гномий тракт, - кивнул Мар-Хардинг. - Пока Дортонион под Тенью, Гномий Тракт зарастает бурьяном, а от этого Карантиру большой урон. Коморник как-то проболтался мне, что мы уже начали проедать старые запасы, что сокровищницу, которую триста лет отпирали только затем, чтобы в нее добавить, теперь отпирают для другого.
       - Карантир не откажет мне ни в деньгах, ни в войсках, - согласился Берен. - Восстановление торговли с Белериандом - первое, что ему нужно. А что до Сильмарилла - побесится и успокоится.
       - Слушай, ярн, надо бы тебе отказаться от этой эльфийки, - тихо сказал Гортон.
       - Слушай, Фарамир, надо бы тебе отвыкнуть меня поучать. Я давно уже вырос.
       Гортон молча встал, вытер руки о полотенце и вышел за двери.
       - Берен, ты его обидел, - Мар-Хардинг смотрел в сторону.
       - Что? Я его обидел? Роуэн, я готов выслушивать от него советы относительно того, к примеру, как разворачивать знамя в боевой порядок или держать строй против конной лавы; но советовать, кого мне любить, а кого оставить, может только один человек: тот, которого я вижу в воде, когда наклоняюсь напиться. И на этом покончим. Сколько вас тут?
       - Четыре с половиной тысячи. Слишком мало для армии, слишком много для лесных отрядов.
       - А у многих опыт лесной войны?
       - Где-то четверть - из тех, кто покинул Дортонион в последние годы. Должны кое-что знать и уметь.
       - Это хорошо... Пехота или конница?
       - Самостоятельной конницы почти нет, только одно знамя конных лучников, по эльфийскому образцу. Те, кто не командует пехотинцами, воюют вместе с эльфами, в их отрядах. А пехота раскидана по приграничным засекам или сопровождает караваны.
       - Что это за смуглые люди, откуда взялись?
       - Пришли лет пять или шесть тому, меня здесь еще не было. Называют их вастаками - с Востока пришли, значит. Маэдрос их взял потому что они все конные, а у нас с конницей туго. А охотиться в степи за орками - дело не для пехоты.
       - Да, это верно. И как они воюют?
       - Головы на кольях видел?
       - Не видел.
       - Увидишь. Их работа. Несколько орочьих селений изничтожили: мужчин-воинов поубивали, женщин, детей и рабов продали куда-то за Синие Горы, на юг... (36)
       - Нолдор связались с работорговцами? Последние времена настают... И сколько их?
       - Воинов - тысяч пять. Их вождей ты вчера видел, их стан я тебе могу сегодня показать. Обычай у них свой, язык непонятный. Пришли откуда-то из-за Синих гор, но, видно, не из тех же мест, что мы, потому что они о нас даже и не слышали, и мы о них преданий не сохранили. Они с Юга кочевали, из-за великой реки, которую эльфы называют Андуин. Вроде, несколько поколений назад их колдунам и начальникам было видение, что на дальнем Западе могучий вождь будет нуждаться в помощи, и тех, кто ему послужит, он щедро наградит землями и золотом. Вот они и подались сюда, и встретили Маэдроса, который после Дагор Бреголлах и впрямь крепко нуждался в помощи. Они просят Лотланн себе во владение.
       - А что Маэдрос?
       - А он, вроде, пригляделся к ним поближе, да и понял, что хрен редьки не слаще. Только сам знаешь, фэрри, на гавкучего пса и занозистая палка сойдет. Орки Маэдроса допекают сильнее.
       - Ладно, пойдем. - Берен вытер руки и бросил полотенце на стол. - Время не ждет.

***

       Вастакские поселения находились дальше в ущелье, ближе к степи. Там, в степи, они пасли коней и всякую мелкую скотину. А ближе к горе Химринг, на склоне Лайат, были горские поселения.
       Берен, увидев, как его встречают, не знал, смеяться ему или плакать. Ему бросали ленты и венки, и девушка, венок которой он поймал, завопила от радости так, как вопит только горянка. Ему протягивали хлебы, сыры и кубки с вином, подсаживали детей на седло, чтобы к ним перешла удача князя. И Берен понял, что будет последней собакой, если не примет приглашение леди Хардинг и не остановится в их доме.
       Хардинг и Гортон жили одним двором, потому что Хардинг наследовал Гортонам как зять, по Правде Беора. Старику Мар-Гортону не повезло: у него было пятеро сыновей, но с Дагор Браголлах не вернулся ни один. Была еще дочь, которую он успел отправить через Аглон, и историю сватовства к ней Роуэна Берен уже в общем знал от матери.
       Звали ее Лит, но Берен помнил ее Красноперкой - так ее прозвали из-за темно-каштановых, в рыжину, волос, летом выгоравших до пламенного цвета. В последний раз он видел ее задолго до войны, до того, как Барахир от греха подальше услал сына на Север. Тогда это была голенастая и высокая - в отца - девчонка. С тех пор она не прибавила в росте, но прибавила в бедрах и в груди, так что Берен стал немного лучше понимать Роуэна - та Красноперка, которую он помнил, статью больше походила на мальчишку.
       У нее было двое детей - мальчик и девочка, третьего она носила под сердцем. Старший - паренек - выглядел худым и болезненным. Берен потом узнал, что Лит голодала, когда носила его - это был третий год после Дагор Браголлах, орки тогда осадили Химринг, и четыре месяца все жили впроголодь, а дело было весной, так что вовремя не вспахали и не засеяли, год выдался тяжелый, и как Лит еще выкормила своего старшенького - она сама удивлялась.
       Сам же Роуэн... Сказать, что он возмужал - значит ничего не сказать. Он похудел, хоть и ненамного, и стал крепче в кости, и губы, прежде пухлые, как у девицы, сжались в шнурок, а к их углам от крыльев носа пролегли резкие складки.
       Лит с детьми встретила гостей на крыльце, а в доме ждали с полсотни человек, приехавших вчера и сегодня, узнав о возвращении князя. Каменную ограду украшали щиты Креганов, Кервинов, Хэлламаров, Броганов и других вождей. Они собрались, чтобы видеть князя и узнать, что тот собирается делать.
       Женщины и слуги накрыли на стол, но есть Берену по-настоящему не хотелось. Он пригубил вина и съел ломоть мяса, чтобы не оскорбить дом и стол, а все остальное время ушло на разговор.
       Слух о Сильмарилле распространился среди горцев - эльфы не считали эту историю секретом. Все хотели знать, как встретил Берена вчера лорд Маэдрос, и на каком все теперь свете, и что будет, если феаноринги дадут ему от ворот поворот.
       - Слушайте, - сказал Берен, когда покончили с приветствиями и здравицами. - Вы все знаете, что теперь между мной и сыновьями Феанора. Дошло до того, что государю Финроду пришлось уйти из Нарготронда, ибо Келегорм и Куруфин грозили мятежом и войной. Но скажите: если бы я был неправ - стал бы государь Финрод просить за меня Короля Фингона? Стал бы он мне союзником здесь? Отказался бы ради меня от королевской власти?
       Он задал этот вопрос, глядя прямо в лицо Гортону, и тот не выдержал, повернулся к Берену тем глазом, что был закрыт повязкой. Сказать ему было нечего.
       - Фэррим, - продолжал Берен. - Меня есть, за что упрекнуть. Кляните меня за отчаяние и бездействие, но не кляните за то, что я сделал. Тем более, что это бесполезно, ибо я не отступлюсь. Решайте сейчас: или вы со мной, или я один. Или вы подтверждаете беор, или вы его рвете.
       - Ярнил, - Дэрвин Мар-Креган, троюродный брат покойного Полутролля, встал с места и прочистил горло. - Ни я, ни предки мои не нарушали данных клятв, но ведь и твои предки не нарушали беор. Верность за землю, земля за верность - так? Так. Верность осталась при нас, а что с нашей землей? Ты молод и готов перевернуть весь мир, чтобы добыть свою королевну - мы и сами были молоды и не нам тебя осуждать. Но если ее косы застили тебе весь свет, и ты готов позабыть, как и чем подтверждается беор, и чего ради мы сражаемся здесь, под знаменами ярна Маэдроса - тогда я тебе не вассал.
       - Дэрвин, - негромко сказал Берен, стараясь говорить холодно, почти зловеще. - Разве говорил я, что не собираюсь биться за свою и вашу землю? Разве я это говорил? Кто слышал такие слова - пусть меня уличит! Ты или я последним покинул свой лен, Мар-Креган? Или, может, ты думаешь, что дочь Тингола и сын Барахира будут приживаться по дворам эльфийских владык? Невесту приводят в свой дом, и я не стал бы сватать Лютиэн Тинувиэль, если бы не собирался на руках внести ее в аулу Каргонда! Дорога в Ангбанд лежит через Дортонион, и тот, кто пойдет за мной, либо вернет себе свою землю, либо ляжет в нее костьми.
       - Эла! - радостно крикнул Креган, вскидывая руки. Его крик подхватили.
       - Так как прикажешь тебя понимать, Креган? - перекрывая бурю голосов, крикнул Берен. - Подтвердишь ты беор или нет?
       Дэрвин сцепил руки в замок и протянул их в сторону князя. Все умолкли, а потом последовали примеру Крегана.
       Потом они по одному подходили к князю и все так же сцепленными вкладывали свои руки в его ладони, повторяя слова клятвы. Берен здорово устал, принимая беор у вождей, собравшихся здесь - но теперь все они были его людьми. Даже Гортон, который продолжал на него дуться, сложил руки в замок и вложил их в руки нового князя, принося беор.
       - Как же так, ярн, - спросил он вечером, по дороге в замок. - Что же теперь выйдет, если у тебя с лордом Маэдросом случится размолвка? А она непременно случится...
       - Что выйдет? - переспросил Берен. - Я полагаю, что недели через две, когда я тут осмотрюсь, лорд Маэдрос меня выставит.
       - Как выставит? - поразился Гортон.
       - С треском, мардо (37), с таким треском, чтобы отголоски пошли. А после этого будет вот что: несколько сотен горцев - я присмотрюсь и решу, кто - последуют за мной. Остальные пошумят и останутся здесь.
       - И как же это понимать? - Гортон сверкнул глазом.
       - А вот так, мардо, - засмеялся Хардинг, - что если на Север просачиваются какие-то сведения, то Тху узнает, что ярну Берену феаноринги дали от ворот поворот. А тем временем ярн получит несколько сот человек, на уход которых никто внимания не обратит... И что ты с ними станешь делать?
       - Мне нужно обучить тысячу мальчишек, - сказал Берен. - Сделать из них быстрое и умелое войско.
       - Ярн, - возразил Гортон решительно. - При Сирионе вы с отцом потерпели поражение с пятью тысячами, а при Кэллагане - с четырьмя. Полчища Моргота несметны - что решит тысяча мальчишек?
       - Не так давно я бился и один.
       - Это не дело, - мрачно сказал Гортон. - Я старый пес и не знаю новых штук. Если у тебя, ярн, что-то на уме, так и скажи.
       - Я сказал все, что считаю нужным сказать. Мне нужно около двух сотен человек, которые могли бы обучить тысячу мальчишек и командовать ею. Об остальном говорить пока рано.
       - В прежние времена, - не глядя на Берена, сказал Гортон. - Ни один ярн не вел себя так, точно он сам Фаррован-Громовержец. По важным делам войны и мира собирался тинг, и мудрые удерживали молодых и горячих от скорых и необдуманных решений. Может быть, ты и в самом деле задумал что-то разумное, лорд Берен, и твое дело спасет всех нас, а не погубит. Но как я об этом узнаю, если ты будешь молчать?
       - В прежние времена, - в тон ему ответил Берен. - Моргот сидел за Железной Грядой и боялся высунуть нос наружу. В прежние времена нечего было опасаться его лазутчиков и предателей. Хэлди, у тебя одна голова и один язык, и диргол ты носишь на одном плече. Двум господам ты служить не сможешь. Решай же, кому ты в конце концов служишь - мне или Маэдросу.
       - Тебе, ярн - глухо ответил Фарамир.
       - Ну так верь же мне. Не спрашивай сейчас, а просто верь. Неужели это так трудно?
       - Ты и представить себе не можешь, как трудно, ярн, - Фарамир коротко поклонился, прижав руку к груди, а потом развернул коня и поскакал обратно, к горской деревне.

***

       - Мне надо было помнить, что ты за игрок, - Маэдрос сгреб нефритовые фигурки в горсть и ссыпал в шкатулку. - Со многими можно с удовольствием играть, но тебе, Инглор, можно с удовольствием проигрывать. Карантир был бы хорошим партнером, но он слишком тяжело переживает поражения.
       - Еще один круг? - предложил Финрод.
       - Нет. После третьего проигрыша подряд у меня портится настроение, и ты это знаешь. Ты всегда видел всех нас насквозь, Инглор. И сдавал мне одну игру из трех, чтобы я не бесился. Хватит, уже не те времена, когда мне нужна была такая лесть.
       - А если ты выиграешь честно?
       - Перестань. Честно выиграть у тебя я не могу. Ты был единственным, кто мог обыграть этого... - Маэдрос кивнул в сторону северного окна. - Мне это не удавалось ни разу.
       - Ты заранее уверяешь себя в будущем проигрыше. Это плохо, - Финрод расставил фигуры на доске, давая Маэдросу преимущество выбора позиции для своих фигур.
       - Я трезво смотрю на вещи.
       - Я выигрывал у Мелькора только одну партию из трех. Но я никогда не знал, которую именно выиграю, и поэтому садился за каждую.
       - Не называй при мне его прежнего имени. Он Моргот, черный враг, и другого названия ему нет.
       - Я только хотел сказать, что было время, когда я ни одной партии у него не выигрывал. И положение никогда не изменилось бы, если бы я однажды раз и навсегда признал себя побежденным.
       Маэдрос сел за доску, сделал ход.
       - Пятнадцать тысяч в Дортонионе, - сказал он. - И будет еще столько же. А у меня здесь - три тысячи эльфов, пять тысяч вастаков и четыре с половиной тысячи дортонионцев. Они - единственные, кого я могу послать: орки не дают мне отдыха. Тебе удавалось обыгрывать Моргота - скажи, как нам быть с этой игрой?
       - Едва ли хоть треть из людей Саурона будет тем, что можно назвать настоящими воинами.
       - Нам и ее хватит.
       - Это должен быть мощный удар. Нанесенный всеми силами одновременно, неожиданный и жестокий. Вроде этого, - белый король убрал с доски темно-зеленого мага.
       - Проклятие! - Маэдрос ударил раскрытой ладонью по столу. - Инглор, мои мысли совсем не на этой доске.
       - Мои тоже.
       Маэдрос какое-то время молчал, потом решительно передвинул короля на поле "уэста". Здесь ему предстояло сойтись с белым рохиром.
       - Ты не можешь от меня этого требовать, - не дождавшись, пока заговорит Финрод, Маэдрос порывисто встал и обошел вокруг доски и друга-противника. - Не можешь требовать союза с Беорингом.
       - Почему? - Финрод увел рохира из-под удара. Теперь, если бы Маэдрос выдвинул короля, ему угрожала бы нэрвен.
       - Я сделаю для тебя все. Приструнить Куруфина и Турко, вернуть тебе Нарготронд? Пожалуйста. Вывести армию против Моргота? Я готов. Но не проси меня отступиться от клятвы. Это больше, чем я могу.
       - Твой ход, - сказал Финрод.
       Маэдрос снова сел за доску. Темный рохир, перейдя на поле "анга", сразил белого короля. Ответным ходом белая нэрвен убрала его с доски, готовясь замкнуть темную башню в безысходное кольцо.
       - Зачем ты с ним связался? - вздохнул Маэдрос. - Что тебе в нем?
       - Он мой друг, - Финрод посмотрел Маэдросу прямо в глаза. - Возможно, ты будешь удивлен, но это так.
       - Удивлен? - Маэдрос взял темную нэрвен, задумчиво поиграл ею и вернул на то же поле. - Я думал, что наша семейка - самая сумасшедшая среди нолдор.
       - Оспаривать это звание у феанорингов действительно никто не будет, - улыбнулся Финрод. - Хотя я бы не сбрасывал со счета ни затворника Турондо с его свояком, ни Финакано, ни, в самом деле, себя. Как говорят атани, - он перешел на синдарин. - "У каждого в подполье свои мыши".
       - Ты сказал тогда... - Маэдрос решился наконец и поставил свою нэрвен против белой башни. - Что если ими не займемся мы, ими займется Моргот. Ты был прав. Инглор, я ничего против них не имею, они прекрасные воины и верные вассалы. Но... по-моему, это зашло слишком далеко. Если ты в самом деле друг Берену - не делай его моим врагом. Пусть он отступится от Камня. Это - не для него. Это невозможно...
       - Майтимо, - Финрод, сжав белого мага в ладони, гладил большим пальцем бархатную "подошву" фигурки. - Как ты думаешь, когда Финакано собрался выручать тебя туда, в Тангородрим, как часто он слышал от других - "это невозможно"?
       От резкого движения пальцы железной руки с лязгом сжались в кулак.
       - Сколько можно попрекать? - сквозь зубы выдавил медноволосый эльф. - Я помню, что вы ждали нас на самой границе, с отрядом и запасными конями - ты, Артанис, Айканаро... Я помню, что ты исцелил меня... помню все, не утруждай себя лишними словами...
       - Я не собирался попрекать никого, - Финрод встал из кресла, обошел его и, опираясь скрещенными руками на спинку, печально посмотрел на Маэдроса. - Я просто хочу напомнить, что своих границ не знает никто. Чужих - тем паче.
       - Ты все еще веришь в свою Судьбу, - криво усмехнулся феаноринг. - В то, что именно смертные принесут нам победу в Дагор Дагорат и исцелят Арду Искаженную.
       - У тебя есть на этот счет другие мысли?
       - Нет. Вселенские вопросы я оставляю Валар.
       - Одному из Валар мы уже бросили вызов. Получается, взяли на себя решение некоторой части вселенских вопросов.
       - И ты считаешь, что именно твой Берен, лично, и есть тот Спаситель, который исцелит Арду и принесет всем - как там пел Маглор? - надежду и жизнь?
       - Если я останусь в стороне, я так никогда этого и не узнаю.
       - А если погибнешь? Если тебя затянет под колесо?
       - Узнаю после Возрождения.
       - И окажется, что ты ошибся.
       - Тогда я попытаюсь снова. И снова.
       - Если бы это было не так зыбко, Инглор... Если бы ты мог найти и предъявить какие-то доказательства...
       Финрод покачал головой.
       - Никаких доказательств, Майтимо. Возможно, это и есть испытание - поверить без доказательств. Просто поверить. Неужели это так трудно?
       - Почему, Инглор? Почему ты веришь в них?
       - Я знаю их двести солнечных лет. Они пришли из мрака, а мы лишь заглянули в него - и отшатнулись в ужасе. Они знают лишь отчаяние - но на их языке "отчаяться" и "решиться" - одно и то же слово. Когда у них нет надежды - их можно брать и вести куда угодно. Мы и Моргот делаем это с равным успехом, ибо, не имея надежды, они легко поддаются земным соблазнам. Мы можем победить Моргота сейчас - но военная победа мало что нам даст, ибо он бессмертен, а его зло пустило корни в будущее. Я хочу обрубить эти корни. Сделать это можно лишь дав людям надежду. Объяснив им смысл смерти. А у нее должен быть смысл - я исхожу из того, что Единый знал, что делал, создавая их смертными, не принадлежащими Арде - это не кара за какие-то злодеяния и не злосчастная ошибка. Полвека назад я думал, что нашел. Но... тогда кое-кому не хватило сил. Мне в том числе. Я ждал дальше. Ждал знака Судьбы, который укажет мне, прав я или нет...
       - А вдруг ты все же не прав? - горькими, как полынная настойка, были слова Маэдроса. - Вдруг это не знак Судьбы, а простая случайность? Вдруг их смертность - действительно ошибка или кара? И в смерти нет смысла - что тогда?
       Финрод взъерошил волосы, летящая усмешка блеснула на губах - и погасла, глаза же оставались печальными.
       - Возможно, - сказал он. - Но думать так - значит заранее отдавать победу Морготу. А я не хочу.

***

       Здесь все было и так, и не так, как в Барад-Эйтель. Почти не слышно было синдарской речи, к которой Гили привык настолько, что уже едва ли не все понимал - между рыцарями феанорингов было принято говорить на квэньа. Эльфийской молодежи и эльфийских женщин здесь, к примеру, или совсем было мало, или вовсе не было - Гили с Айменелом еще никого не встретили. Зато было больше людей. Женщины работали на кухнях, прибирались в комнатах, дети носились по всему замку. Радруин дин-Хардинг, какой-то шестиюродный племянник лорду Хардингу и его же второй слуга-оруженосец, объяснил Гили, что, когда наступает очередь кого-то из мужчин в поселениях нести службу в окрестностях замка или на заставах, семья его нередко перебирается в замок на это время. Сейчас, летом, когда идут работы в поле, здесь еще мало народу, - небрежно бросил он. Гили удивился: что же тут творится, когда народу много?
       Дальше: здесь не было синдар и ничего синдарского. Гили не смог бы объяснить, хотя и четко осознавал разницу между Барад-Эйтель и Амон-Химринг, если бы Айменел не сказал, что тут все слишком нолдорское. А когда Айменел это сказал, Гили сразу понял, что он имеет в виду: в рукотворных предметах и в манере общения не было той бесхитростной простоты, которая отличает синдар и все синдарское. Если синдар хотели, к примеру, сделать простой ковер, они ткали его простым: из грубой нити, в полоску. Если они хотели сделать роскошный ковер, они ткали гобелен с невиданным рисунком о всех цветах земли и неба. Если же нолдор хотели сделать роскошный ковер, они делали его роскошно простым: ткали из самой тонкой черной шерсти так, чтобы в нем по щиколотку утопали ноги, и украшали какой-нибудь единственной белой завитушкой. Здешние изделия были как венец лорда Маэдроса: простое и скромное серебро украшено камнями, которые и драгоценными-то не считаются, но вот отделаны эти камни так, что дыхание замирает. И так во всем, даже в том, как замок выглядел снаружи. В здешней скромности было слишком много гордости. Обычной одеждой эльфийских воинов были простые черные рубахи, но более пристальный взгляд различал, что сотканы они из самого лучшего льна. В других местах, где нолдор долгое время жили рядом с синдар и слились в один народ - в Нарготронде или в том же Барад-Эйтель - мастера перенимали приемы друг у друга, и вскоре синдар научились делать изысканно простые вещи, а нолдор - роскошно прекрасные. Но здесь, где влияния синдар почти не было, искусство нолдор оставалось изысканно простым, и было в этом что-то натужное, словно тут хотели перенолдорить всех нолдор. Айменел, сын Кальмегила, считал себя нолдо, но здесь, среди чистых нолдор, было ясно видно, насколько он синда. В синей своей рубахе и желтых кожаных штанах он среди воинов Маэдроса походил на синицу, затесавшуюся к стрижам-красногрудкам. Его квэнья звучал слишком мягко, не так звонко и гортанно, как квэнья здешних суровых нолдор. Его одежда казалась вызывающе яркой, и даже человеческому глазу теперь было видно, насколько он юн.
       Радруин открыл еще один секрет, который для Айменела не был секретом: очень многое здесь из простых вещей - одежда, обувь, скатерти, занавеси, тростниковые циновки - сделано людскими руками. Здесь было слишком мало эльфийских женщин, чтобы обслужить всех эльфийских мужчин, а горянкам и уроженкам Химлада нолдор хорошо платили за хорошую ткань и работу в замке. Вот, почему рыцари Маэдроса не придавали одеяниям такого значения, как большинство других эльфов: для каждого обычного эльфа на любом клочке ткани лежит печать дорогой ему женщины, сделавшей эту ткань, раскроившей ее, спрявшей нити и отделавшей ворот и рукава хоть каким простым, а все же узором; даже для человека это так, если он не вовсе скотина: не зря же Гили постарался сохранить свой кафтан, сделанный матерью. Но не то было для здешних: ткань, плетенье и обувь они либо покупали за серебро, зерно и скот, либо брали как дань. Женщины и делали все это на отдачу, либо на продажу: старательно, но без огня, не так, как ткут и шьют для мужей, сыновей или братьев. И оттого люди, носившие свои дирголы с тайным горделивым вниманием, казались даже более щеголеватыми, чем эльфы. Зато перстни и браслеты, любимые и ценимые нолдорскими мужчинами, на фоне их немудрящей одежды прямо-таки кидались в глаза.
       Когда они вышли из замка и спустились к нижним укреплениям, где было совсем мало эльфов и много людей, Айменел вздохнул с заметным облегчением.
       - Не знаю, почему мне здесь так тяжело, Руско, - сказал он в ответ на вопрос Гили. - Но отчего-то там мне трудно.
       Гили уже увидел достаточно, чтобы не задать дурацкий вопрос: "А разве там не такие же нолдор, как ты"? Он понимал - не такие. А вот - чем не такие? - хотелось ему знать.
       - О! - сказал Радруин. - Это Барни и Брего. Значит, где-то поблизости Падда, Рит и Фродда. Или уже освободились, или освободятся сейчас.
       Навстречу действительно двигалось двое мальчишек - один на вид помладше Гили, другой постарше его, и даже Радруина. Дирголы у обоих были юношеские, узкие - ребята еще не вошли в тот возраст, когда женщины семьи должны дарить юноше настоящий, полный плат; юным надлежало довольствоваться половинкой отцовского или братнего. На поясе у одного паренька был только нож, у другого, постарше, - нож и ската. Радруин скату носить еще не удостоился, и Гили уловил легкую зависть в лице товарища, когда Брего, старший из оруженосцев, поприветствовал Гили как равного, послав Радруину лишь короткий кивок.
       Гили удивился - почему они не здороваются с Айменелом - оглянулся и увидел, что Айменела нигде нет.
       - Слинял эльф, - сказал Радруин, - с ними всегда так: то он здесь, а то р-раз! - и словно щезник его ухватил.
       - Я слышал о тебе, - Брего, не обращая на его слова внимания, заговорил с Гили. - Ты - оруженосец ярна Берена?
       Гили кивнул.
       - Из какого ты рода? - продолжал Брего свой быстрый допрос.
       - Зови меня безродным, - сказал Гили, вспомнив, как отвечал на такие вопросы в Барад-Эйтель Берен. - Моя семья убита и я еще не отомстил.
       Брови Брего на миг удивленно вздрогнули, смешанное чувство уважения и удивления промелькнуло на лице. Ни один из его ровесников явно не оставался последним в роду и не давал обета сокрытия имени. Статус Гили подскочил в его глазах еще на фут.
       - Как твое имя? - спросил Брего.
       - Руско, - Гили, еще не успевший как следует привыкнуть к эльфийской кличке, вдруг почувствовал, что она более уместна здесь, чем его настоящее имя. - Слушайте, у меня в кармане есть серебряник, который скучает в одиночестве, точь-в-точь как я. Я подумал - если я обменяю его на бочонок пива, друзья появятся и у меня, и у него. Как вы на это... фэррим?
       - Это по-нашему! - одобрил Радруин.
       По дороге к пивовару их четверку догнали еще трое пареньков. Разговор как начался, так и не прекращался: Гили задавал короткие и осторожные вопросы и получал длинные, обстоятельные ответы, сопровождавшиеся обилием знаков руками, лицом и всем телом: если кто-то из пареньков рассказывал про драку или стычку, он считал своим долгом еще и показать все, что только возможно.
       Осаду Химринга помнили худо-бедно почти все, но один лишь Брего участвовал несколько раз в настоящем столкновении. Гили, чтобы он не слишком задавался, мимоходом упомянул стычку в Нан-Дунгортэб, опустив, по кратком размышлении то, что Берен мог бы запретить ему рассказывать: двоих людей в черном и то, что с эльфами был сам государь Финрод.
       Дом пивовара стоял у подножия горы, возле самой дороги. Длинный, крытый соломой, с широко распахнутыми дверями (а скорее уж - воротами), он зазывал к себе всех, у кого пересохло в горле. Пивовара звали Бренна-Раскоряка, прежде он был сотником, но пять лет тому в какой-то стычке его ранили в бедро, и теперь он ходил враскоряку (правда, никто не звал его так в глаза, ибо на тяжести его кулаков ранение не сказалось). Его поставили обеспечивать замок пивом (только людей - эльфы варили свое, посветлее, и на вкус горцев - жидковатое), варить его летом и следить, чтобы оно до следующего лета не кончилось, но и не испортилось, что он и делал исправно. Сейчас, когда ячмень нового урожая вот-вот поспевал, Раскоряка распродавал излишки. Гили узнал все это, не успев отойти от пивоварни и да двадцать шагов: сведения сыпались ему в оба уха. Прежде, зная из беорингов одного Берена, да еще как-то Белгара из бретильской стражи, он только слышал, что горцы - большие любители почесать языки; теперь он убедился в этом. Пока они дошли до луга и устроились под стогом, Гили слушал уже третью историю о зимней распре между коморником и Бренной.
       - ...И донесли коморнику, что Раскоряка пиво разводит, а остаток - продает... Решил он, значит, самолично подстерегти, когда разбавленное пиво в трапезную понесут... Караулит с ночи во дворе, а тут мы с Хальфом выносим ведро, в которое ночью это самое... Ну, зима же, ступеньки обмерзли, скользкие, так чтобы по темному делу на лестнице себе шею не свернуть. Подскакивает он к нам, оттирает меня плечом, открывает крышку-то, черпает, отпивает глоток и орет: да разве ж это пиво? Это ж самая что ни на есть моча!
       - Га-га-га!!!
       Мальчишки явно слышали эту историю не в первый раз - но реготали азартно.
       - А вот еще что было, - нить рассказа перехватил Фродда. - Повадился коморник ходить к жене Финндо-Рябинника, моего мардо. И так к ней и этак... И грозит, что если не подпустишь - на весь белый свет ославлю...
       Бочонок пива и низка сухой рыбы обошлась им в осьмушку серебреника; полвосьмушки Бренна пообещал вернуть, когда доставят обратно пустой бочонок. Гили быстро освоил науку оттыкать чоп, подставлять рот под струю, не роняя ни одной капли, а потом переворачивать бочонок и передавать следующему. Так ему нравилось больше, чем из кружки, как в Хитлуме - никто не мог проследить, сколько он выпил.
       - ...И сует она ему портки, а сама его в сундук пихает. Приходит Финндо, стукнулся о сундук вроде как ненароком, пнул его ногой... Эх, говорит, и остохренел же мне этот сундук: сколь раз я тебе говорил: убери его куда-нито, я о него ноги бью, да все тебе мимо ушей. Ну, смотри же, как я все твое барахло по дороге растрясу. Берем мы этот сундучок, выносим его на двор, привязываем мою веревку за одну ручку, веревку Финндо - за другую, и рванули - только стук и пыль столбом! Сундук с боку на бок перекатывается, об каждую колдобину бьется - а не разваливается. Замок крепкий, петли хорошие, доски дубовые, скобы железные - держится. До самого Мельвина доехали, веришь? Коморника всего синего оттуда потом достали, а он нас и не видал! Сенешаль у него спрашивает: коморник, а чего это у тебя рожа вся синяя? - надулся как шкура на огне и молчит.
       - Ничо, будет знать в другой раз... Он до баб охочий, из него ваше катание эту дурь не вышибло. Вот один раз заприметил он у нас в городище девчонку-сиротинку, которая за одного парня замуж собиралась... А у обоих - шаром покати. И говорит ей: девица, я человек зажиточный, и жалостно мне на твое горе смотреть, как ты замуж идешь - без приданого да за бедняка...
       Истории про похотливого и скупого коморника грозили потянуться такой же длинной цепью, как и истории про пивовара, и Гили ума не мог приложить, как перевести разговор на вастаков, как вдруг судьба ему помогла: небольшой отряд чернобородых воинов с чисто и высоко выбритыми висками галопом пропылил мимо луга на юг.
       - А это кто? - бухнул Гили, не бродя вокруг да около. - Говорят: вастаки, вастаки... Что это за одни?
       Воцарилось довольно тяжелое молчание, потом Брего резко бросил:
       - Да сволочи они, и все тут.
       - Паскудный народишко, и обычаи у них паскудные, - подержал Фродда.
       - Он же про Нимрет не слышал, - проворчал Радруин. - Ты расскажи ему.
       Брего фыркнул.
       - Нимрет - это девица? - осторожно спросил Гили.
       - Ага. Если поднимешься во-он на тот холм, увидишь внизу ее могилу. Четыре года тому она за вастака замуж вышла. Сама-то она из Финнелинов, но не из старших, из простых. Полюбился ей, значит, вастак... Я уж не знаю, как такое может полюбиться - они от вшей вместо чтоб мыться, головы бреют. Ладно. Полюбился так полюбился, любовь зла... Выскочила она за него замуж. Жених отцу за нее выкуп привез, взяли они приданое и пошла она к жениху в этот его шатер...
       - Они только по зимнему времени под крышей живут, - вставил Падда. - Летом гоняют по всей степи.
       - Нишкни, - одернул его Брего. - Одним словом, не понравилось ей в шатре жить и с замотанным лицом ходить...
       - Они своим бабам лица велят заматывать, - не удержался Падда. - Думают, раз женщина ходит с открытым лицом, то готова с каждым и под каждого. И всех наших девушек за шлюх считают.
       - Я кому сказал варежку закрыть? - грозно насупился Брего. Падда опустил голову и рассказчик повернулся к Гили. - Этот парень думал, что раз он выкуп за девку дал, так он ее как корову или козу купил. Что хочу, то и делаю. Я уж не знаю, что там промеж ними было, а только захотел он после того взять себе вторую жену, из своих. А Нимрет в то время уже дитенка нянчила. Понятно, побранились они - раз он ее прибил, второй раз... Ну, взяла Нимрет мальца, увязала люльку на спину и пошла к отцу. А эти... Муженек и братцы его... Догнали ее в степи, малого отобрали, а ее... насмерть плетьми забили. И бросили там лежать, как падаль. Только у нее тоже отец был и братья. Собрали они тинг, призвали Мудрых, решили требовать у вастаков ребенка, возврата приданого и виры. Это Мудрые так посоветовали, родичи Нимрет хотели было сразу идти к вастакскому стану и на железном наречии побеседовать. Да долго раскачивались. Послали к вастакам вестника, а тот получил такой ответ: дочь ваша - прелюбодейка и убита за дело, потому виры никакой вам не будет, и еще свадебный выкуп вы нам верните, а приданое мы себе оставим. Ну, тут Финнелины взбеленились: если виру не дают деньгами, ее берут кровью. Пошли ночью и взяли вастакский стан, всех в той семье, кто мочится стоя, перебили, ребенка забрали, и скот угнали...
       - Йо-о! - удивился Гили. - Как же между вами война не началась?
       - Государь Маэдрос велел объявить, что если кто будет длить месть, то будет объявлен вне закона и убит на месте, где попадется любому из эльфов - если не покинет Химлад. Вастак ли, беоринг ли... Перед своими глазами заставил заключить перемирие. Угнанное стадо велел вернуть: сказал, раз вы взяли виру кровью, да еще оставили себе свадебный выкуп, то на скот права не имеете. Приданое позволил забрать, и младенца тоже.
       - И еще кучку других младенцев, - фыркнул Радруин.
       - Ага, - кивнул Брего. - По ихним, вастакским законам, кто убивает мужчину, должен взять его жену и детей. Чтоб с голоду не перемерли и по рукам не пошли. Так что на Финнелинов свалилась целая орава вастачек и вастачат. Мар-Финнелина теперь зовут Мар-Вастак...
       - Ты только не вздумай это в глаза ему бухнуть, - предупредил Радруин.
       - Дураков нет, дураки все поженились, - Гили кстати ввернул слышанную от Берена прибаутку.
       История его потрясла, хотя виду он не подавал. В Белерианде между женами и мужьями случалось всякое, случалось даже и смертоубийство, но чтобы с женщиной расправились вот так, как не всякий хозяин расправляется с худой скотиной - этого Гили никогда не слышал и не видел.
       Не меньше удивили его и вастакские понятия о милосердии. Что убийца платит виру семье, которую он лишил кормильца - это правильно. Но по-вастакски, значит, убийца должен был взять семью убитого к себе. С одной руки вроде бы не совсем глупо, а с другой руки - каково женщине идти в жены к убийце мужа, а детям - называть такого отцом? И если с законной женой, взятой по любви, вастак может обойтись хуже, чем самый паршивый из эдайн - с рабыней, то не есть ли такое милосердие прикрытым названием рабства?
       Гили задал вопрос, и мальчишки закивали.
       - Рабство и есть, - сказал Фродда. - И по их понятиям раб - это не слуга, а говорящая скотина. Женщина и ребенок - тоже. Пока сыну или дочери не сровнялось четырнадцать зим, отец в своем праве делать с ними что хочет. Хочет - продаст, хочет - убьет и свиньям скормит. А с женой в таком праве муж.
       - Да что мы о вастаках! Тьфу! Ровно других вещей для разговора нет, - рассердился Брего. - Руско, ты бы рассказал нам лучше про ярна.
       - Да я недавно у него, - смутился Гили. - Он ведь только этой весной объявился.
       - Правду болтают, что он посватался к эльфийской королевне?
       - Правду.
       - А про то, что эльфийский король потребовал в выкуп Сильмариллы - правду?
       - Правду.
       - Злой смерти ищет ярн, - вздохнул Радруин.
       - А то бывает добрая... - буркнул Брего.
       - И чего он делать думает? - спросил Фродда.
       Гили набрал воздуха в грудь, чтобы говорить как можно тверже.
       - На могиле своего отца он поклялся, что будет мстить, хотя бы ему пришлось идти до ангбандских ворот. А я клялся ему в верности и буду следовать за ним. Хотя бы и туда.
       Брего хотел что-то спросить, но осекся, глядя за спину Гили. Тот обернулся и увидел, что к ним легко и быстро бежит Айменел.
       - Руско! - крикнул он. - Лорд Берен приехал и зовет тебя. Если ты не поспеешь за мной в полчаса, он рассердится.
       Гили сунул бочонок Радруину, подхватил расстеленную на сене куртку, пояс, и побежал вдогонку Айменелу, на ходу застегивая ремень. Поравнявшись, оба перешли на скорый шаг.
       - Эй! - крикнул Падда. - А бочонок? А пол-осьмушки? Где тебя искать, чтобы вернуть-то?
       Гили, не оглядываясь, махнул рукой:
       - Ваша!
       - Вот это парень, фэррим, - Радруин хлопнул себя по бедру. - Вот это друг.

***

       Берен не сердился, и был в самом добром духе.
       - Что такой запаренный? - спросил он.
       - Это... - Гили пытался отдышаться. - Ходят эльфы... Быстро очень...
       - Быстро ходят? - Берен приподнял брови. - Неужто? По-моему, они не быстро ходят. По-моему, они медленно летают. Собери наше имущество и увяжи на коней, сегодня мы должны быть в доме у Хардингов. Я пойду и попрощаюсь с лордом Маэдросом и государем Финродом.
       С первым заданием Гили управился скоро: имущества было не так чтобы много, самую тяжелую его часть составляло оружие. На минуту Гили призадумался, что же делать с полученной вчера красивой рубашкой - черной, шитой по вороту багряными цветами и красными стеклянными бусинами. Вчера ему дали эту рубашку после купания, чтобы он, прислуживая Берену на пиру, выглядел как оруженосец благородного господина, а не как оборванец. Сегодня он надел свою, выстиранную и высушенную, а что делать с этой - не знал. Правда, Берен оставил себе свою - тоже черную, только вышитую синими и белыми нитками. Но, может быть, одним господам такое позволено, а он должен вернуть что взял?
       - Оставь себе, - раздался голос от дверей. - Это подарок от лорда Маэдроса.
       Айменел шагнул в комнату.
       - Государь послал меня помочь тебе, - сообщил он.
       - Спасибо, - Гили действительно нужна была помощь. Он закинул за спину щит, взял в одну руку копье, в другую - седельную сумку с вещами Берена.
       А ведь в бою, подумал он, воин все это надевает на себя. Так, конечно, легче... Но все же Гили поначалу страшно мучился из-за кольчуги и шлема, хоть и легкого, кожаного. А Берен надевал еще и поножи, и наручи, и тяжелый шлем с кольчужной сетью, прикрывающей шею, и брал щит, под которым Гили сгибался, шагая вниз по лестнице. И это еще был не полный доспех, а легкий, походный - полный включал наплечники и набедренники, и личину на шлем, и пластины на грудь и на спину кольчуги, и железные латные перчатки - а не проклепанные с тыльной стороны кожаные. И во всем этом нужно было драться. А если я сделаюсь рохиром, то и мне придется.
       Айменел подхватил узел с вещами Гили, лук и колчан со стрелами.
       - Я бы с тобой поменялся, - тихо сказал он. - Мне здесь не нравится.
       - А с людьми? - спросил Гили. - Ты почему убежал?
       - Не знаю... Когда людей слишком много вокруг, становится... как бы шумно.
       - Да, поболтать они любят, - согласился Гили.
       - Я не об этом.
       - А о чем?
       Айменел не ответил.
       Спустившись в конюшню, они застали там Радруина. Гили ругнул себя за то, что не сообразил позвать за собой и его: ведь Берен наверняка мог приехать только вместе с Хардингом. А впрочем, Радруин ведь и сам понял, что к чему.
       - А, это вы, - обрадовался он. - Рыжий, я смотрю, ты сухой как пыль! А мне вдули за пиво.
       Судя по его виду, он нимало этим не был огорчен. Работы для него не было почти никакой: вещей Хардинг с собой не брал, а поилку, из которой сейчас похлебывал гнедой жеребец Хардинга, наполнил конюх.
       - Слушай, ты это... подержи коня, - попросил Радруин. - я это... сбегаю.
       - Дай поводья и иди, - сказал Айменел. По его лицу было видно: он едва не смеется.
       - Пиво, - сказал Радруин, возвращаясь, - это такая штука... подлая. Хочешь полежать, а бегаешь.
       - Тебе бы все равно не дали полежать, - Гили подергал за ремень сумки, чтобы проверить, хорошо ли он закрепил ее.
       - Это верно. Завтра мы поедем на заставы, Рыжий! Может, и врага встретим, ого!
       Гили оседлал своего жеребчика.
       - Мы ведь еще увидимся, - сказал он Айменелу.
       - Конечно, - согласился эльф. - Но только для того, чтобы снова расстаться. С вами, людьми, приходится все время расставаться... Утром вы просыпаетесь иными, чем легли вечером.
       - Тебе поэтому с нами тяжело? - Гили взял его за руку. Айменел улыбнулся.
       - Поэтому - тоже. Я сегодня подумал: ты ведь станешь стариком, когда меня только начнут считать мужчиной, а когда у меня будет ребенок, уже будут мужчинами твои внуки... И сам ты... Ты не представляешь себе, как ты изменился со времени нашей встречи.
       - Да ну, - смутился Гили. - Брось ты это.
       - Возьми, - вдруг сказал Айменел, вынимая из уха серьгу. - Возьми, надень.
       Он так решительно ткнул украшение Гили в ладонь, что тот поневоле взял.
       - Зачем? - удивился он.
       Айменел сначала посмотрел грустно, а потом засмеялся:
       - Чтобы я узнал тебя при следующей встрече, как бы ты ни изменился.
       Он развернулся и убежал.
       - Это они так шуткуют, - сказал Радруин, глядя ему вслед. - Вроде как они смертных в лицо не различают. Ага, поверил я сейчас. Мы их хуже различаем, чем они нас. Лорд Маэдрос помнит в лицо всех людей, кто ему служит. Даже вастаков, хотя побей меня гром, если я понимаю, как: они и вправду все на одно лицо, полуорки косоглазые. Дай посмотреть.
       Гили разжал кулак. Гранатовая серьга теплилась темно-красным. Сделана она была в виде подвески: гранат болтался на короткой цепочке посередке серебряного кольца.
       - Дай я тебе вдену, - сказал Радруин. - Слушай, да у тебя уши не пробиты. Как у маленького.
       Внезапно он отшагнул назад, вглядываясь в лицо Гили.
       - Ты не беоринг, - сказал он.
       Гили обожгла обида. Рывком он выхватил у Радруина серьгу, снова сжал ее в кулаке. Конечно. Как он мог рассчитывать сойти за настоящего оруженосца... И здесь то же самое: мужик, лапотник... А поначалу все так хорошо было!
       - Я таргелионец, - сказал он. - Но я принес ярну Берену беор. И я - беоринг не хуже твоего. И мне плевать, что ты будешь говорить остальным. Давай, расскажи всем, что я - мужик, лапотник и уши у меня не пробиты. Пробиты они или нет, а кулаки у меня в порядке.
       - Ты чего? - в голосе Радруина удивление мешалось с обидой. - Ну ты даешь! Да очень нужно о тебе сплетничать. Слушай, я разве баба, чтобы принять от тебя ковшик, а потом мыть тебе кости? Или вастак, чтобы брезговать мужиками? Или сам из благородных и хозяев замка? Да ну тебя с твоей гордостью. Иди к свиньям, гордый такой.
       Гили разом полегчало.
       - Ты прости, - сказал он. - Ты... Сумеешь мне ухо пробить?
       - Сделаю, - пообещал Радруин.
       На лестнице послышался стук сапог.
       - А, вот они, - высокий Берен вошел в конюшню, слегка пригнувшись.
       - Видеть твоего оруженосца, лорд, одно удовольствие, - сказал Хардинг. Потом, глядя на своего слугу, добавил: - А видеть моего - другое. Когда мы въедем в замок, старый Фарамир спросит меня: Роуэн, неужели отец этого чучела был таким достойным человеком, что ты в память о нем держишь при себе олуха с соломой в голове? И право же, я не буду знать, что ответить, потому что если я отвечу "да", скажу правду - то выйдет, что мой оруженосец позорит не только хозяина, но и память отца. А если я скажу "нет" - то выйдет, что память достойного человека опозорил я. Вы пили с Руско вместе, почему он трезв и причесан, а ты пьян и похож на пугало?
       Радруин опустился на одно колено и склонил голову. Хардинг слегка хлопнул его свернутой плетью по плечу.
       - В седло! Если нам придется по дороге из-за тебя останавливаться - выпорю по-настоящему, - сказал он.
       Гили, красный, как закатное солнышко, вскочил на спину жеребчику. Не так уж давно он сам, обманутый малой крепостью пива, набрался в Хитлуме до бесчувствия.
       Они выехали за ворота - эльфы и люди из привратной стражи уже знали их в лицо. Дорога серой лентой обвивала холм, гравий похрустывал под копытами коней. Вечер был жарким, земля и небо затоплены солнечным золотом, и светлым казался замок, царящий над долиной.
       В горское поселение они поспели уже затемно.

***

       Перед отъездом из Химринга Маэдрос дал Берену еще одну встречу в ауле - и при лордах Химринга объявил, что так сразу решить дела Берена не может, ему на это нужны две недели, поскольку он намерен держать совет со всеми своими братьями, и уже послал за Амросом и Карантиром. Берена это вполне устраивало - как раз о такой отсрочке он и просил Финрода. Эти недели Берен провел среди войска беорингов и на заставах.
       То, что он увидел, немало его обрадовало. Дорогой сюда он очень боялся, что застанет то же, что было в Дортонионе до и во время войны: ополчение данов и коненов, объединенное через землячество, неважно обученное и видящее сражение не иначе как рубку лицом к лицу, щит в щит. Именно такое ополчение, собранное Барахиром, было разбито при Кэллагане. Горцы сражались доблестно, и все же доблесть не могла искупить недостаток умения биться так, как бьется дружина: в любое время и в любом месте, перестраиваясь по сигналу рога, отступая и наступая только по приказу.
       Но жизнь в окрестностях Химринга многое изменила. Землячества распались, служба на заставах научила горцев сдруживаться с тем, с кем свел в одной крепости жребий, прежнее ополчение, с трудом отходившее от родной деревни и не желавшее наступать из боязни оставить дома на случайных орков и мародеров, сменилось быстрой, легко вооруженной пехотой, скорой на подъем.
       Горское ополчение у Химринга становилось к копью в течение одних суток - десять лет назад так скоро могли быть готовы только дружинники. Щиты, мечи, копья, топорики для засек, луки и стрелы, легкий кожаный панцирь и пять фунтов муки у каждого - с таким снаряжением отряд в полсотни горцев делал пешком шесть лиг в день. Хардинг рассказал Берену о случаях, когда настигали и уничтожали орков, отошедших от Химринга на два десятка лиг и чувствовавших себя уже в полной безопасности. Без этих конных головорезов, - не упускал он случая уесть вастаков.
       Чем больше Берен узнавал о вастаках, тем меньше они ему нравились. Он понимал: что ни город, то норов, что ни стан, то закон, однако же вид орочьих голов, насаженных на колья в стороне от их городища, его покоробил. Подумалось отчего-то, что вот скажем, государь Финрод такого бы не попустил в своих землях.
       Он уже знал от Хардинга историю Нимрет, которую повторил ему Гили, но, по словам Роуэна, особой приязни между горцами и вастаками до этого дикого случая все равно не было. Каждому обычай другого казался несуразным. У вастаков, к примеру, считалось, что всякий труд - занятие не для мужчины; точнее - не для воина. И потому они презирали горцев, которые сами пахали землю и пасти овец посылали сыновей, а не рабов. Пастушество у них вообще считалось самым позорным занятием, и потому каждый горец в их глазах был словно заранее замаран, потому что в горах оно считалось самым подходящим способом воспитать из мальчишки мужчину. На пастбище горец узнает все, что должен знать: как называются звезды и травы, как сплести себе опорки из коры и отбиться от волков ножом и плетью, как принять у овцы ягненка и как заколоть барана, не гневя богов, как в дождь разжечь костер, как сладить лук, как биться на шестах, как остановить кровь и вправить вывих... Мальчишки поют песни и рассказывают сказки, коротая дни и ночи, играют в хэло и борются, бросают ножи и учатся владеть пращой, а боги смотрят на них и улыбаются.
       У вастаков же все было совсем не так. Стада у них пасли рабы, которые занимались этим со дней своей юности до дня своей смерти. Берен видел их в степи - это были угрюмые, дикие люди, одновременно злые и трусливые, готовые кланяться сильному и травить слабого. Они были лохматы и грязны, не мылись и не меняли одежды месяцами, так что подъехать к ним можно было только с наветренной стороны; не могли связать двух слов, верили в каких-то темных богов и приносили им странные жертвы - места их стоянок отмечены были целыми рощицами кольев с насаженными бараньими черепами. Вастаки сами презирали своих пастухов, так, что те даже среди рабынь не могли найти себе жену и утоляли свою страсть способом настолько противоестественным, что Роуэн даже сплюнул, говоря об этом, а Берену захотелось промыть уши, едва он это услышал. За такие дела их презирали еще больше, но разве не сами вастаки обрекали человека на такую жизнь?
       А главное: презирать труд - это орочий обычай. Значит, где-то по дороге вастаки встретились с орками и нахватались от них всякой дряни. И не может у них быть с лордом-эльфом полного понимания, потому что эльфы почитают труд за благословение.
       Поделиться такими мыслями было не с кем, кроме как с Финродом. Тем более, что срок, который Маэдрос во всеуслышание назначил себе на раздумье, подходил к концу. Так или иначе, пора было возвращаться в Амон Химринг.
       На последней заставе, в одном переходе от замка, произошла еще одна встреча, которой Берен и хотел, и опасался. Пред закатом полтора десятка всадников показались вдали. Их увидели с башни, все, кто был на заставе, быстро вооружились.
       Всадники подъехали поближе - теперь видно было иное устройство доспеха и шлема. Горцы, сопровождавшие Берена, подобрались.
       - Вастаки, - сквозь зубы сказал Хардинг. - Их только не хватало.
       Один из всадников, одетый богаче всех, подъехал к воротам заставы.
       - Что случилось? - спросил один из эльфов. - Орки показались в степи?
       - Мир вам! - всадник поднял руку. - Не есть орков. Все спокойно. Я быть посыланный вождем Ваиром, сыном Метсеха, который зовется у вас Бор. Вождь знает, что здесь имеет быть другой вождь, Берен, сын Барахира.
       - Это я - Берен высунулся в бойницу. - Чего желает твой вождь?
       - Мир тебе, солнце воинов, - глашатай отвесил короткий поклон, прижав руку к сердцу. - Господин мой желает иметь честь пригласить сына Барахира в свой шатер, разделить трапезу с вождем народа Беора.
       - Откажи им ярн, - тихо предложил один из данов. - Пусть себе едут. Ну их к Морготу.
       - Нет, - ответил Берен. - Я хочу с ними встретиться. Коня.
       По движению губ и по тому, как на миг затвердела челюсть старого друга Хардинг понял, что возражать бессмысленно.
       - Я с тобой.
       - Нет, - Берен тронул его за руку. - Только я и мой слуга. Нельзя показывать недоверие.
       - Это плохой народ, ярн. Поклоняются демонам и гадают на кишках жертвенных птиц, - сказал все тот же дан. - Кто знает, что они задумали.
       - Уж во всяком случае ничего плохого со мной они не сделают, когда есть столько свидетелей, что они звали меня в гости.
       Он крикнул вниз:
       - Я принимаю приглашение Бора, сына Метсеха! Ждите, сейчас я покину заставу.
       Гили подседлал Митринор и своего жеребчика. Вид у мальчишки был такой горький, что Берен пожалел его и не стал брать с собой, приказав отоспаться как следует. Ворота подняли.
       Лагерь вастаков оказался неожиданно близко - они доехали еще засветло, хотя, когда выехали, солнце уже коснулось грудью одной из вершин Эред Горгор и покатилось по ее склону вниз. В степи горели костры, слышалась музыка - непривычная, быстрая и однообразная, но приятная. Шатры в полумраке светились как диковинные фонари - факела внутри них сияли сквозь ткань. Двое мальчишек примерно того же возраста, что и Гили, подбежали и взяли коней под уздцы - видимо, гостям не пристало ехать самим и быстро. Навстречу бежали дети, мужчины молча и с достоинством кланялись Берену, женщин видно не было.
       Бор встретил его у самого большого шатра, стоя у распахнутого входа. Тот, кто сопровождал Берена, и его ратники поклонились вождю в пояс, и отошли. Сам Бор поклонился Берену как и посол - неглубоко и коротко, прижав руку к сердцу. Берен ответил таким же поклоном.
       - Берен, сын Барахира. - улыбнулся Бор. - Честь для меня принимать такого великого воина.
       - А для меня честь такой радушный прием, Бор, сын Метсеха, - сказал Берен. - Но не зови меня великим, пока я жив.
       По приглашению хозяина они вошли в шатер. Сидеть пришлось прямо на земле, хоть и застланной коврами. Берен увидел с две дюжины мужчин, одетых так же как Бор - в полукафтанья без застежек и широкие штаны, но попроще, чем у вождя. По левую руку от каждого сидел мальчишка. Слуга взял с жаровни закопченый железный сосуд, налил в одну из маленьких плошек горячего отвара из трав, потом забелил его молоком, сыпанул щепоть соли и подал гостю.
       "Все-то им надо изгадить", - подумал Берен. - "Не умеют варить квенилас - поучились бы у эльфов".
       Вторую чашку паренек налил хозяину, испортив в ней квенилас точно так же. Затем отдал одному из мальчишек - и те, передавая сосуд один другому, наполнили чашки своих хозяев. Берен отхлебнул, даже виду не подав, как ему противно.
       - Ваиралах, сын, - сказал Бор мальчишке. - Поторопи женщин: мы хотим есть.
       Берен догадывался, что настоящего разговора при вождях и их слугах, даже при сыне, не будет.
       В шатре не очень хорошо пахло и ковры были не очень чистыми, хотя это явно был лучший шатер и лучшие ковры. Берен знал, что после двух недель езды по заставам он и сам не благоухает, но здесь просто ткань накопила запахи нечистого тела, лошадиного пота, застарелой копоти и бараньего жира. Курения, горевшие на жаровне, не могли этого запаха перешибить.
       Сам Бор, если его как следует отмыть, выглядел бы благородно. Узкий у переносицы, широкий в крыльях нос и черные брови расходились красивым углом, лысый череп был хорошей, правильной формы. Странного вида зеленое полукафтанье тоже было красиво на свой лад, и красная рубаха под ним - новая, вышитая, и ожерелья с браслетами имели хоть и непривычный, но и не отталкивающий вид. Если не знать про поганые обычаи этого народа, Бор казался благородным князем.
       Говорил он на правильном синдарине, но много делал каких-то странных придыханий.
       - Я много слышал о тебе, сын Барахира. А теперь ко всем твоим достоинствам узнал и твою скромность. Я слышал от твоих людей, как ты в одиночку сражался восемь лет. Любой из вестханэлет назвал бы тебя великим. Если бы я совершил такой подвиг, я бы не оспаривал тех, кто так меня называет.
       - Мы находим, что рано называть так человека прежде его смерти. Никто не знает, где встретит завтрашний день. Только горделивый говорит: "Вот, я верю в себя, в то, что не запятнаю своего имени и не опозорю своего рода". Когда высокие слова говорятся слишком часто - смысл их вытирается, как бархат на сгибе.
       - О тебе говорят еще, что ты - один из хранителей мудрости вашего народа, - сказал Бор, испытующе глядя в глаза Берену. - Похоже, что и это правда.
       - Что мне Валар помогли не растерять, то я сохранил, - ответил горец.
       Кое-как ему удалось допить свою отраву, но чашку он держал в руке, опасаясь, что появится слуга и наполнит ее снова.
       Две женщины принесли еду: котел, наполненный... больше всего это походило на человеческие уши, слепленные из теста и густо залитые маслом. Котел поставили между мужчинами, юноша по имени Ваирлах принес большую чашу для омовения рук и обнес всех по кругу. Берен надеялся если не на вилку, то хотя бы на спичку - тщетно: хлебные уши предстояло брать руками.
       Они оказались неожиданно вкусны; внутри они были начинены мясом, и если бы не необходимость погружать пальцы в горячее масло, блюдо доставило бы Берену одно удовольствие. Трапеза прошла в молчании - старейшины и в самом деле были голодны. Разговора не получалось еще и потому, что из вождей только Бор да еще двое-трое владели синдарином достаточно хорошо, чтобы вести непринужденную беседу; таким образом из разговора выпадал или Берен, буде речи пойдут на языке вастаков, или большинство старейшин - и то, и другое, похоже, претило правилам вежества как беорингов, так и этого народа.
       После трапезы на три четверти полный котел вынесли на улицу - судя по шуму, который поднялся снаружи, вокруг котла с хлебными ушами началась свалка. Невозмутимость Бора показала, что это обычное дело - видимо, пир вождя был одновременно и пиром неимущих племени. Снова пришел юноша с чашей для мытья рук и полотенцем. Потом позвали женщин с музыкальными инструментами. Три играли, одна пела, две танцевали, постукивая в бубен, звеня браслетами и змеино изгибаясь. Берен боролся с искушением опустить глаза. Горцы назвали бы этот танец бесстыдным, и это странно не вязалось со строгими к женщинам обычаями вастаков. Бедра танцовщиц выделывали неописуемые фигуры, а лица оставались закрыты; вокруг пупка у каждой была нарисована узорная кайма, и голые руки были расписаны тонким черным рисунком. Не оскорбит ли хозяев, если он откажется смотреть танец? А танец, если не брать во внимание его нескромность, был хорош. Закончив его, девицы сели рядом с музыкантками.
       Один из вастаков, на голове которого от гребня остался лишь жалкий клок на затылке, показал Берену на танцовщиц и что-то сказал.
       - Вахайрэ говорит, что ты можешь взять любую из них на эту ночь. Он много слышал о тебе и так восхищается тобой, что готов даже подарить тебе одну.
       - Передай почтенному мою благодарность, Бор, - сказал Берен, стараясь не меняться ни в голосе, ни в лице. - Скажи, что я обручен с благородной девой и не могу принять его щедрого дара.
       Пожилой вастак выслушал ответ и снова что-то прогундел.
       - Он говорит, что они рабыни без рода. К рабыням благоразумные девы не ревнуют.
       - Скажи ему, что у нас иные обычаи.
       Услышав ответ, пожилой вастак покачал головой и разразился довольно длинной речью.
       - Он говорит, что вы, беоринги, подражаете своим богам. - Теперь по кивку отца переводил юный Ваирлах. - Еще он говорит, что и боги здесь неправильные. В прежние времена бог брал дев нашего народа, и от них рождались исполины. Здешние боги ведут себя иначе.
       - Эльфы не боги, если он говорит об эльфах, - вырвалось у Берена.
       - Он знает. Но он знает со слов эльфов и беорингов, что ваши боги не поступали так, как наш бог. Ваши живут за морем и не появляются здесь, а наш приходил в дом, который мы выстроили для него.
       У Берена тревожно стукнуло сердце. Он уже знал одного "бога", который приходил в построенный ему дом.
       - Если он сам подражал своему богу, который брал девиц, почему же он возмущен тем, что я подражаю нашим богам?
       Выслушав ответ Вахайрэ, юноша снова перевел:
       - Бог берет себе благородную деву и рождает от нее героя с высокой судьбой. Воин берет рабыню ради удовольствия. Благородные жены созданы, чтобы рождать воинам детей. Низкие жены созданы, чтобы доставлять усладу и рождать рабов. Поэтому, беря их, мы не подражаем нашему богу. Мы не возвышаем детей, рожденных от низких женщин. Люди не должны вести себя как боги, ибо у них иной удел. Так он говорит, - добавил юноша, словно боясь, что Берен посчитает это его мнением.
       - И вновь повтори ему, что у нас иной обычай, и что мы находим низким нарушать клятвы, данные своим невестам. Если же я вновь услышу это предложение, мне будет трудно счесть, что это не попытка оскорбить меня.
       Юноша перевел - как показалось Берену, с затаенным удовольствием. Пожилой вастак слегка надулся.
       Бор хлопнул в ладоши и музыкантки снова заиграли. На этот раз был не танец, а песня - состоящая, казалось, из одних монотонных рулад, сплошное "Лэй-лэ-эй-элэ-йэ-э-элэ-э"; но какая-то дикая и прекрасная тоска звучала в ней. Мелодия была чуждой и строй непривычным, и Берену она показалась завораживающей.
       - На этот раз тебе действительно нравится, - тихо сказал Бор. - Знаешь, о чем эта песня?
       Берен, не в силах произнести ни звука, покачал головой и сделал рукой знак, чтобы ему дали дослушать, не прерывая.
       Песня понравилась всем - по ее окончании певице начали бросать кольца, браслеты и серьги. Собрав все в подол, женщина с поклоном удалилась; музыкантки и танцовщицы вышли за ней. На лицах присутствующих все еще лежала тень светлой печали.
       - Эта песня повествует о путнике в засушливой степи, - сказал Бор. - Он идет один и бредит от жажды. Ему снится тенистый сад, в котором цветет роза. Она пламенеет, как будто светится, и тени меняют свою форму, рождая неясные желания. Каждое ее покрывало, каждый лепесток хранит сладкую тайну, как обещание. Она раскрывается - и он видит все не таким, каким видел прежде. Ему снится дождь, но он, просыпаясь, видит, что небеса все так же раскалены и пусты. Он открывает глаза и его мука усиливается, ибо видение исчезло. Голод и жажда терзают его меньше, чем память о ее сладком аромате. Это очень старая песня, мы все ее очень любим.
       Еще один круг отвратительного пойла из испорченного квенилас - и гости стали расходиться. Последним, поклонившись, исчез сын вождя.
       - Выпей чистого отвара квенилас, - тихо предложил хозяин. - Смой с языка неприятный тебе вкус.
       Он сам ополоснул чашку Берена кипятком, плеснув в угол шатра, за ковры, и налил гостю чистого отвара.
       - Я знаю, что обычай белить отвар кобыльим молоком вам кажется отвратительным. И обычай делиться женщинами - тоже.
       Берен ничего не сказал на это.
       - А нам кажутся отвратительными кое-какие ваши обычаи, - продолжал Бор. - Юноши вашего народа делают рабскую работу. Женщины ваши кажутся нам бесстыдными.
       - А что вы называете стыдливостью? - не выдержал Берен. - Готовность лечь под того, под кого прикажут, будь это избранный родителями муж или гость вождя, которому хочется угодить? Если вы так воспитываете своих женщин, не диво, что вам приходится заворачивать их в полотно по самые глаза, опасаясь их блуда - они же не знают, как звучит слово "нет"!
       - Ваша откровенность тоже многим не нравится, - невозмутимо продолжал Бор. - У нас ее считают глупостью.
       - Ты позвал меня в гости, почтенный Бор, чтобы показать своим соплеменникам глупца, который запятнал свои руки работой трэля и имеет наглость при этом называться вождем?
       - Я позвал тебя в гости, сын Барахира, чтобы просить о совете. Узнать, что в иных случаях советует мудрость твоего народа, хранимая тобой.
       - Вам не хватает своей мудрости?
       - Иным хватает, а мне - нет. Ты слышал эту мудрость из уст Вахайрэ. Он отважный воин, он честен и щедр, и предан мне, но своих мыслей у него нет - он думает теми словами, которые в детстве услышал от мудрых нашего племени, высматривающих судьбу народа в кишках жертвенного барана. Боги создали людей сильными и слабыми, одни рождены воинами, другие - рабами, всеми нами правит колесо судьбы, в старые времена было лучше, потому что бог жил с нашим народом, а теперь мы продались белолицым демонам, за что нужно вскоре ожидать небесных кар.
       - Белолицые демоны - это эльфы?
       - Так их называет кое-кто. Скажи мне, сын Барахира, поведай мне мудрость своих предков: как отличить правильного бога от неправильного?
       - Неправильный бог боится, что люди станут такими как он. Правильный бог этого хочет.
       Слова, вышедшие из уст Берена, слегка испугали его самого: они родились как будто не в голове, а сразу на кончике языка.
       - И вы считаете, что поклоняетесь правильным богам?
       - Мы... не поклоняемся им... - Берен с трудом подбирал слова, потому что эти вещи порой трудно было объяснить и простым беорингам, а тут вастак - что он еще себе надумает? - Те, кого вы считаете нашими богами, Валар... Они, как и мы, как и эльфы, Сотворенные... А есть еще Творец...
       - Я знаю это, - мягко сказал Бор. - Но у вас говорят: служитель Намо, служительница Ниэнны...
       - Намо - это Закон. Тот, кто помнит законы и участвует в судебных делах от имени князя и короля - служит Намо, то есть, Закону. А мудрая женщина разбирает дела, которые неподзаконны... Или по которым служители закона не могут вынести решения - бывает и так. Она служит Милосердию, то есть - Ниэнне. Но им не приносят жертв... Им не поклоняются.
       - Но к ним взывают - я сам слышал.
       - Да... правда... Намо поставлен Единым, чтобы в мире был закон. Поэтому слуга закона взывает к Намо.
       - Вы не приносите ему жертв - считаете, что он должен помогать вам за так?
       - Да ведь у нас нет ничего, что требовалось бы ему! Он Вала, Могущество. Он был до начала мира - что мы, смертные, можем дать ему?
       - Но вас учили, что и он подчиняется силе больше себя?
       - Да. Единому.
       - Они, эти ваши Валар, хотят, чтобы вы были как они? Могущественны, бессмертны, прекрасны?
       На этот раз Берену пришлось слегка подумать над ответом.
       - Манвэ хочет, чтобы мы были мудры, - сказал он наконец. - Элберет хочет, чтобы мы ходили в правде. Аулэ хочет, чтобы мы были искусны. Йаванна желает, чтобы мы понимали живое. Ульмо хочет, чтобы мы были чисты. Намо хочет, чтобы мы были справедливы. Ниэнна хочет, чтобы мы были милосердны. Тулкас хочет, чтобы мы были доблестны. Оромэ хочет, чтобы мы умели упорно преследовать цель, Вана - чтобы мы умели любить. Нэсса желает, чтобы мы радовались. Ирмо - чтобы мы умели в своих снах различать знаки судьбы. Эстэ хочет, чтобы мы были здоровы телом и духом. Вайрэ хочет, чтобы мы помнили все, что с нами было.
       - Я не совсем о том тебя спрашивал. А что если они просто боятся, что мы уподобимся им в могуществе - и сокрыли от нас какое-то знание?
       - Ну так попробуй его отыскать, если думаешь, что это тебе поможет, почтенный Бор. У нас есть короткая притча: козленок хвалился, что, когда вырастет большим, сделается горным туром. Увы, он вырос и остался козлом. Если кто-то вроде твоего Вахайрэ получит могущество и бессмертие Валы - боюсь, он останется все таким же Вахайрэ, который думает не своей головой, а мозгами жрецов.
       - Неплохо сказано, - усмехнулся Бор. - Итак, правильные боги хотят, чтобы мы им уподобились - а неправильные боятся этого. Есть ли у вас предание о войне правильных богов с неправильными богами?
       "Осторожней!", - сказал Берен сам себе. - "Эти разговоры не просто так!"
       - Такое предание у нас есть, - сказал он. - Неправильный бог восстал против Отца богов, эльфов и людей, был побежден и заточен на долгие годы.
       - Вы верите, что это и есть тот владыка, против которого сражаются эльфы?
       - Да.
       - Отчего же правильные боги им не помогают?
       - Они помогают, но незримо. Ты служишь лорду Маэдросу - и тебе неизвестно, почему эльфам отказано в помощи?
       Бор кивнул.
       - Наша мудрость находит это странным, - сказал он. - В наших преданиях боги не отказывали любимцам в помощи. Что бы те ни творили. Все знают, что лучше не становиться на дороге любимцу и сыну бога. А здесь я услышал о богах, отказавшихся биться против своего злейшего врага только потому, что пролилась кровь.
       - Наши боги любят весь народ. Если они кого-то избирают, то лишь для того, чтобы строже спрашивать с этого человека.
       - Но откуда вы знаете, как должен вести себя правильный бог, а как - неправильный?
       - У нас был случай сравнить и выбрать. У нас тоже когда-то был бог, который приходил в дом на холме и требовал жертв.
       - Вот как... - Бор нахмурился. - Вот как... Видишь ли вождь Берен, мы ведь прежде не знали ничего другого... Мы не выбирали... Так сказать, довольствовались теми богами, которые были. Наша мудрость гласит, что человеку не пристало выбирать. Что ему приличествует смирение.
       - Все, наверное, зависит от того, перед чем смиряться, - сказал Берен. - Мы смиряемся перед мудростью, перед справедливостью и милосердием, перед доблестью и красотой, которые во много раз превосходят наше разумение. А пред чем же учит смиряться ваша мудрость?
       - Перед силой. Разве этого недостаточно?
       Берен молча смотрел в лицо Бору. Из-под низко нависающих бровей глаза вастакского вождя смотрели как из-под кромки шлема.
       - Ты четыре года сражался один против всех, - сказал Бор. - Ты, наверное, считаешь, что перед силой смиряться недостойно.
       Берен все так же молча продолжал смотреть ему в глаза.
       - Когда вы были в степи, - тихо сказал он наконец. - К вам приехали двое. Верхами. Мужчина и женщина. Оба одеты в черное, очень просто, но красиво. Они лечили людей и скотину, учили распознавать новые свойства трав, камней и металлов, а вечерами собирали тех, кто хотел, в своем шатре, и беседовали. У каждого на груди была маленькая книжечка; они читали из нее. Сначала все, что они читали, было согласно с тем, чему учили эльфы, но потом все выворачивалось наизнанку...
       Лицо Бора вытянулось.
       - Ты провидец? - спросил он.
       - Твое сердце смутилось, - вместо этого сказал Берен. - И теперь ты ищешь у меня совета, но не хочешь слишком много рассказывать мне о делах своего народа, боясь, что я донесу это до Маэдроса. Ты хотел обиняками выспросить меня о том, что говорит в этих случаях наше учение и почему мы стоим за эльфов. И... тебе не нравятся такие как Вахайрэ. Они постоянно оспаривают твою власть. Пока власть держится на силе, а не на правде, ее постоянно будут оспаривать.
       - Что такое правда... - проворчал Бор. - Старейшины говорят, что судьба делает человека вождем и судьба делает так, что человек перестает быть вождем. И если человек стал вождем, то нет смысла сопротивляться судьбе, что бы он ни делал. Вождь - избранник богов, но и боги - орудие судьбы. Судьбу не оспаривают.
       - А у нас считают иначе. Неправедно взятая власть не приносит добра ни вождю, ни народу. Вождь должен блюсти правду и закон - иначе боги отнимут у него власть.
       - Они могут это сделать и просто так, по своей прихоти.
       - И насколько приятно тебе в это верить?
       - Ах, сын Барахира, какое значение имеет, приятно это мне или нет?
       - Это имеет значение, потому что Отец Богов дал нам разум, чтобы мы были свободны, а не подобны скотине под ярмом. Если, по словам ваших старейшин, для богов не имеют значения движения нашего разума - значит, воля ваших богов расходится с волей их Отца; значит, это неправильные боги.
       - Но что если это ваше учение лживо? Если это ваши боги - неправильные, и обманули эльфов, а те - вас? Кто-то из нас страшно ошибается, сын Барахира. Ты прав, мне предстоит выбирать, и я не хочу ошибиться так страшно.
       - Хочешь, я сделаю еще одно предсказание, Бор? Тебя тревожит и радует то, что рядом с эльфами ты становишься как бы больше, чем ты есть, тебе хочется, чтобы это продолжалось, потому что поклонение судьбе и вашим старым богам этого не давало; человек оставался таким, какой он есть. Мы ведь тоже проделали этот путь, Бор. Посмотри на нас. Посмотри...
       - Я посмотрел, - засмеялся Бор. - Скажи, а среди вашего народа были такие, кто не хотел меняться? Кто гадал по жертвенным внутренностям и ходил по путям старых богов?
       - Да.
       - И многие им верили?
       Берен потянулся - сидение прямо на земле утомило его.
       - Было немало таких, кто им верил.
       - Как же вы убедились, что они лгут?
       - В дни моего деда Брегора, которого за кротость нрава прозвали Бешеным, появились пророки, говорившие именем старого бога, поклонявшиеся тьме и читавшие будущее в золе жертвенной скотины. Дед раздумывал, как с ними быть. Предать их смерти по закону означало сделать из них мучеников. Оставить все как есть было нельзя - они смущали народ. Нужно было показать, что они лгут. Однажды дед узнал, что пророки пришли на праздник Вингилоссэ. Он и четверо его дружинников переоделись простыми пастухами и направились туда, спрятав под плащами короткие мечи. Неузнанными, они явились на праздник и близко подошли к пророкам. Те как раз грозили народу неисчислимыми бедствиями за то, что мы ходим по путям Валар и общаемся с эльфами. Многие боялись и верили. Тогда дед выступил вперед и с почтительным поклоном спросил: "О мудрый, скажи мне, что звезды и святая зола говорят о твоей собственной судьбе?" Пророк склонился к куче золы и всмотрелся в нее. "Я вижу далекий путь", - сказал он. - "Вижу, как я несу истину дальше, всему Дортониону! Вижу, как путь мой лежит в Хитлум!" И тут дед выхватил меч и со словами "Врешь ты, и вот твоя ложь стала явной!" - отрубил пророку голову. Его дружинники расправились с остальными. Так народ узнал, что говорящие от имени Тьмы - лжецы. Я слышал этот рассказ из уст деда. Ты можешь получить подтверждение от одноглазого Фарамира - он был там.
       Бор засмеялся.
       - Славным человеком был твой дед! Что ж, может быть, настал час испытать подобным образом и наших старейшин, которые только и умеют, что набивать себе брюхо жертвенной бараниной да бубнить над ее кишками. Спасибо тебе за то, что поделился со мной мудростью. Я постараюсь не оказаться неблагодарным.
       Бор хлопнул в ладоши, вошли женщины и приготовили Берену постель, отгородив ему занавесью угол. Он провалился в сон почти сразу же, отложив на потом раздумья о том, кого же все-таки приобрел в эту ночь - врага или друга?

***

       - Я знал, что ты принял их приглашение раньше, чем ты об этом сказал, - Хардинг наморщил нос. - От тебя за версту разит вастаком. И надо еще посмотреть, не набрался ли ты вшей.
       - Вши - не грехи, от них можно избавиться в бане.
       - Ну так пойдем в баню. Эй, чего ты такой задуманный?
       - В бане расскажу.
       Мальчишки натопили баню от души, зная, что их пустят помыться в остывающей купальне. Деревянные лавки были раскалены - сидеть удавалось только на сложенном вдвое полотне.
       - Пойду скажу парню, чтоб не слишком усердствовал, - сказал Роуэн. - Этак я потом изойду.
       - Может, хоть немного сала из тебя вытопится. Вон, какой курдюк отрастил на службе феанорингам.
       - Толстый сохнет, худой сдохнет. Малый! - Роуэн приоткрыл дверь. - Если не хочешь нас изжарить, кончай подбрасывать дрова. И пива сюда. И вина.
       - Вино? В бане? Ты ошалел.
       - Голову тебе промыть, - Хардинг захлопнул дверь. - После ночи у вастаков не то что вши - мыши в голове заведутся, и не заметишь.
       - Роуэн, а многим ли лучше были мы?
       - Да ну тебя, - здесь, наедине, без оружия и одежды, можно было хотя бы недолго снова побыть не князем и вассалом, а молочными братьями, и говорить запросто.
       - Нет, не ну меня, Роуэн. Мы их презираем так, словно имеем на это право. Слышал ты хоть раз от эльфа про их вшей или про то, что они поклоняются демонам? Прочему эльфы, зная больше нас, не повторяют этих глупостей?
       - Ты чего вдруг взялся их защищать? Ты скажи еще, что тебе у них понравилось.
       - Мне у них не понравилось. Но если мы будем задирать перед ними нос, они никогда не научатся у нас тому, что должны знать. Подумай о государе Финроде, о том, как он пришел к нашим пращурам. Подумай, где были бы мы, если бы он рассуждал как ты: вши, мыши, грязь, вонь, демоны и жертвенные бараны... А ведь он не человек, он даже не простой эльф - уже тогда он был королем! И он снизошел к нам, умалил свою гордость до того, что делил с людьми пищу и кров. А ведь люди жили тогда в шатрах, как вастаки. И один Государь знает, что у них тогда были за обычаи. Ты помнишь Правду Беора?
       - Наизусть? Где мне, немытому. Это тебя старая Андрет натаскивала. На меня она сразу махнула рукой.
       - "Если между двумя будет драка, и один сломает другому палец, и тот неверно срастется, да будут у нанесшего увечье взяты десять рунных баранов: один в пользу князя, девять в пользу увечного; то же, если откусит ухо. Если между двумя будет драка, и один ударит, и раздавит другому ядра, и повредит детородный уд, да будут у виновного взяты восемьдесят рунных баранов, восемь - в пользу князя, семьдесят два - в пользу увечного; то же, если выбьет глаз или сломает ногу... Если кто, взяв жену, убьет ее, пусть вернет свадебный выкуп отцу ее, и пусть уплатит виру как за раба или рабыню; но если убийство произошло из-за блуда жены, то пусть платит только виру, а свадебного выкупа не возвращает; должно же изыскать двух свидетелей блуду, а иначе пусть возвращает и выкуп... Кто же будет поклоняться Темному богу, и заколет ему птицу или барана или лошадь или тельца, да будут в знак позора волосы его сожжены на голове его; кто же принесет во всесожжение ему человека, да будет и он сожжен живым..." Роуэн, если это писалось, значит, наши предки калечили друг друга в драках, убивали жен и тайно поклонялись старому богу, принося ему в жертву и людей. Еще Фарамир был свидетелем тому, как Брегор извел его жрецов. Если мы лучше вастаков - так это не потому, что мы лучше их по природе своей. Спесь наша указывает на иное: по природе своей мы на них очень похожи...
       - Погоди, я уши намылил и тебя плохо слышу, - Роуэн наощупь нашел ведро и окатил себя водой, смывая мыло с головы. - Так, о чем это ты? О вастаках? Ну вот пускай еще три поколения поменяются, а там увидим, на кого они все-таки больше похожи, на людей или на орков.
       - Нет у нас столько времени, Роуэн, - сказал Берен. - Нет.
       - Ладно, хватит об этих черномазых, - Хардинг развалился на лавке. - Давай о наших делах. Как ты думаешь, чего наши скажут и сделают, когда лорд Маэдрос укажет тебе на дверь?
       - Думаю, они обидятся. Роуэн, постарайся удержать их в руках. Я и сам сделаю, что смогу.
       - Ты уже отобрал тех, кто поедет за тобой?
       - Отобрал. Но они поедут не за мной, фэрри, а в Бретиль. Пусть уходят разными путями - кто знает дорогу - через Нан-Дунгортэб, кто не знает - пусть не поленится обогнуть Дориат с юга. Кое-кто действительно может поехать за мной, но не более полутора десятков человек.
       - А Государь Финрод? А эльфы?
       - Здесь мы с ними расстанемся, чтобы встретиться в Бретиле через две луны. Двое эльфов готовы вести охотников через Нан-Дунгортэб, двумя небольшими отрядами. Один отправится со мной, остальные - с государем Финродом... Он не сказал, куда, а я не спрашивал... Да мне, наверное, лучше и не знать.
       - А сам куда? Не в Бретиль - из твоих слов это понятно. И не с Государем, куда бы он ни ехал. И здесь тебе делать нечего... Куда же ты проследуешь?
       - Тебе одному сейчас скажу, да еще потом Фарамиру - и смотрите, чтобы дальше это не пошло. Я еду в Ногрод.
       Роуэн присвистнул.
       - В Ногрод с пустыми руками не ездят, - сказал он. - Ты собираешься пересечь весь Таргелион с кошелкой золота? Тогда тебе будет мало полутора десятков человек охраны.
       - Напротив, - возразил Берен. - Большой отряд может привлечь внимание. Нет, я предпочитаю взять с собой поменьше людей и ехать побыстрее. И если Таргелион нельзя пересечь с малым отрядом - значит, лорд Маэдрос зря вас кормит.

***

Sin i aicassi helci ve u'ruva mear.
Nalla'ma na' furu, ala'stien naule yelwa.
Tu'lalye laimenna, tu'lalye i fuin mardenna;
Cirissi ar Fantur yalar le, nosseo ca'nu. (39)

       Маглор пел редко, очень редко. Берен знал, что ему оказана великая честь - Златокователь ради него взял в руки арфу. Он пел последним. После него петь уже было невозможно. Когда пел Финрод - Берену казалось, что поет бог, сошедший с небес. Когда пел Маглор - казалось, что сами небеса разверзаются.

Sinome orme ar Ngolwe na'r racina falqua.
I alfirin morna oloctie imbe ampendi
Ru'nya ar cullo aca'luvar emlo sandallon,
Aha ar osse fainuvar lunga vainello.

       Бор сидел совсем близко, отблески пламени дрожали в его глазах - обычно узкие, они были теперь распахнуты и в них стояли слезы. Невозможно было не плакать от боли - здесь, в золотисто-алых отблесках, в глубоких струнных звуках, в кругу сыновей, умирал Феанор... Нельзя было не дрожать, нельзя было не сжимать ладонь у пояса, почти болезненно чувствуя отсутствие меча... Даже не понимая ни слова на квэньа - нельзя было не внимать той муке, которая родила эти слова, эту мелодию, и рождала их снова и снова, в страшном напряжении, как женщина рожает ребенка...
       Нет. Можно.
       Улфанг сидел, чуть подавшись вперед, но лицо его оставалось спокойным. Похоже, он не понимал происходящего. Песня была для него одной из многих - ну, может быть, исполненной более искусно, более сильным и чистым голосом... Но в целом - не хуже и не лучше прочих.
       Берен почти возненавидел его в эту минуту. Он знал: эльфийские песни непонятны только тому, кто не желает их понимать. И нужно быть... особенного склада человеком, чтобы не желать.

A ono'ronya mandra, namba i naire.
Hanten handelenya a-nanta, i macil na' aica.
Tiruvanya antarya ar cambe cantala harma
Tenna i raime etye'luva, tenna i tyelde.

       Никто и никогда не просил Маглора сыграть то или спеть это - все знали, что Златокователь всегда выбирает песню по своему желанию. И все знали, что Маглор говорит своими песнями не только от своего имени. Разве что вастаки еще не поняли, что Берен получил ответ - "tenna i raime etye'luva, tenna i tyelde".
       "Пока охота не прекратится, до конца..."
       Сыновья Феанора не встанут рядом с сыном Барахира. Они не забудут, как, умирая от боли, отец потребовал повторения клятвы. Они не откажутся от своих прав на Сильмарилл. Они будут преследовать каждого, кто оспорит эти права...
       Tenna i raime etye'luva, tenna i tyelde.
       Пока не замер последний отзвук струны, пока не развеялось наваждение - все сидели неподвижно. И лишь после того как сам Маглор передал арфу сидящему у его ног юному эльфу, и протянул руку к чаше, остальные позволили себе взяться за свои кубки.
       - Вождь Берен, - тихо спросил Бор, склонившись почти к самому уху горца. - Окажи мне услугу, скажи, о чем эта песня? Кто тот высокий герой, которого оплакивал лорд Маглор Бледный? Отец его, Феанор?
       - Да. В песне поется о его смерти. О том, как пламя, поглотившее его тело, окрасило в кровавый цвет вершины гор, и как волки выли, когда бог смерти и суда призвал его... На месте его гибели выросли черные цветы бессмертника... - Берену трудно было переводить, уничтожая хрупкую вязь смыслов и созвучий. "Алое пламя и красное золото воссияют с наших щитов; ярость и ужас будут освобождены из тяжелых ножен. О мой благородный брат, чекань песнь плача. Я разбил на куски свой рассудок, но всё же меч остёр. Я буду видеть его лицо и ладонь, придающую форму сокровищу, до тех пор, пока не прекратится охота, до конца"... Вместо этого он спросил:
       - Твоему родичу, как я погляжу, песня не понравилась.
       Бор криво усмехнулся.
       - Он боится чар лорда Маглора. Однажды он испытал их на себе, испугался странных видений и решил не поддаваться. С тех пор он твердо держится своего решения... А я на свое махнул рукой, и не жалею об этом.
       - Пейте, гости, - раздался под сводами голос лорда Маэдроса. - Сегодня мы расстаемся с Финродом Фелагундом и с Береном, сыном Барахира. Пусть печаль расставания сгладится радостью пира. Пейте, гости.
       - Лорд Маэдрос, - Фарамир поднялся со своего кресла и отставил кубок. - Нашему князю и в самом деле время покинуть Амон-Химринг, а он еще не знает, каким будет твой ответ на его просьбу.
       - Разве тебе до сих пор что-то неясно, Фарамир, Серый сокол снегов? Разве песнь Маглора - не ответ на твой вопрос? - За Маэдроса ответил Карантир, тоже вскочивший со своего места. - Князь Берен знает, какое препятствие лежит между нами. Пусть сам решает, кому из нас легче взять назад свои слова. Если он все же надумает отказаться от нашего сокровища - мы будем рады видеть его здесь...
       Маэдрос поднял руку и Карантир умолк.
       - Я действительно сожалею о том, как сплелся этот узел, - сказал он. - Но ничего не могу добавить к словам брата. Я даже не могу пожелать тебе удачи, сын Барахира. Пожелаю же тебе если жизни - то долгой, а если смерти - то быстрой. За это и выпью.
       Он встал, взял железной рукой наполненный кубок и осушил его одним духом, не отрываясь. С ним пили Маглор, Амрод и Амрос, Улфанг и Бор, Гельвин и Аларед. Берен тоже встал и тоже поднял свой кубок, но не выпил с Маэдросом, а дождался, пока выпьет эльф и те, кто пил с ним, после чего сказал:
       - Благодарю тебя, лорд Маэдрос. Но долгая жизнь - это не то, чего я пожелаю себе, если мое сокровеннейшее желание не исполнится. Если же оно исполнится - мне никакая смерть не будет страшна. Выпью же за его исполнение, какой бы ни была расплата.
       На этот раз пили горцы, и пил Карантир. Опорожнив свой кубок и стукнув им о стол, он сказал:
       - Мой старший брат благородно пожелал тебе долгой жизни или легкой смерти, ты же сам выпил за короткую жизнь и скверную смерть, и за это я с удовольствием поднял кубок вместе с тобой. Не будь ты моим гостем, упрямец, ты заглянул бы в глаза смерти еще до рассвета.
       - Я смотрю в них не отрываясь, лорд Карантир, - тихо проговорил Берен. - Смотрю в них с самого рождения. Треть моей жизни смерть была рядом со мной, я ложился с нею в постель, как с любимой женой. Я был ее паладином, я складывал к ее ногам трупы, как юноши складывают охапки цветов к ногам дев. Она платила мне ласками, от которых кровь застывала в моих жилах. Ты знаешь, что беоринги кричат, идя в бой? "Райадариан", "радуемся"! Что ты такого можешь показать мне, чего я еще не видел?
       Карантир хотел, видимо, что-то ответить, но тут снова зазвенела арфа, и глубокий, как ночь, голос Маглора заполнил зал.

I're quetta "estel"
Antolyasse queluva,
Ta're cyermelyar
Vaiyanna hlapuvar.
Nenisse Vaiye'va
U'-marar uili,
Ar lingwi u'-marar,
Ar ciryar u'-ci'rar, (40)

       Холод прокатился по коже Берена - он понял, каким пустым было его бахвальство.

An si'na aire
Na' huine oiale,
Celumessen lutta.
Mandra heru Ulmo
U'-na' si'na earen,
Nulla earen turo.
I na' manurilva,
Mente elvo tie'va,
Mente aiqua tie'va.

Hlara, hu'ro lausta,
Hlara wanwa qualume,
Ti'ra enwina mo're
Hrestalyanna ru'ala.

       Маглору ведома была изнанка этого хвастовства. Он знал, что смертный страх сильнее всех страхов, и повернуться к смерти лицом - просто самое лучшее, что можно сделать, когда она настигает.

Omenta Haloisi!
I cambe' pantala
U'-harya laure,
Ar nye're u'-harya -
Na'n i lu'me tuluva,
Elyenna tuluva,
Ar ya' quetta ta're
Quetuvalye i nenna,
Ringa nenna Vaiye'va,
Ne'ca nenna tulala,
Taltala, ru'mala
Fealya mapien?

       Берен стоял неподвижно, в безмолвном зале, под властью темного наваждения, навеянного песнью Златокователя. Он еще чувствовал босыми ногами холодный и колючий песок Последнего Берега, еще вдыхал безвкусный ледяной ветер, видел холодные темные волны, готовые его поглотить - и вдруг чей-то голос, чистый и светлый, как клинок, разбил видение:
       - Помни, Берен - это вопрос, но не ответ.
       Все повернулись к заговорившему, кроме Маглора. Тот, не оглядываясь, поставил арфу на пол и взял свой кубок.
       - Ответа нет, Финарато, - сказал он. - Есть предел, за которым нам остается только немота.
       - Разве ты переступал этот предел, что говоришь так? Ты мастер, Маглор, и мне ничего не остается, кроме как склониться перед твоим мастерством; но то, чем ты нас пугал - лишь наваждение, хотя и мастерское.
       - То, чем ты пытаешься утешать их, - Маглор еле заметно повел подбородком в сторону людей, - тоже наваждение. Ты целитель, Финарато, ты врачуешь раны тела и духа. И ты мастер формы, искусный ваятель. Но все, исцеленные тобой, рано или поздно умрут; все твои формы, созданные из дерева, металла или камня, тлен обратит в труху, ржавчину и пыль. Тебе трудно признать это, и ты обманываешь себя надеждой. Тебе не хватает смирения.
       - Мастер слова не должен путать смирение и отчаяние, - тихо, упрямо ответил Финрод.
       - Отчаяние - обратная сторона надежды. Испытывать отчаяние может только тот, кто ищет, за что зацепиться - и не находит.
       Берен вспомнил ледовую трещину под Одиноким Клыком. Да, Маглор говорил правду.
       - Тот же, кто отбрасывает надежду - смиряется, - продолжал величайший из певцов. - И понимает, что если на вопросы бытия ответы есть, то на вопросы небытия - нет и быть не может.
       "А вот тут он ошибся", - подумал Берен, вспомнив все ту же трещину.
       - Небытие не задает вопросов, - покачал головой Финрод, - оно ничто, в самом лучшем случае - слово или знак, как unot, не-число, которое и обозначает отсутствие чисел. Все вопросы, сколько их ни есть - вопросы бытия, Макалаурэ. Даже свою песню ты создал в образах бытия, потому что представить небытие таким, каким оно есть, а верней - таким, каким его нет - и тебе не под силу. Неужели ты думаешь, что со смертью кончается всякое существование? Даже если все мои творения погибнут, и канут во мрак Мандоса все мои друзья, и сам я сгину, и земля эта скроется под водами - неужели ты думаешь, что все это исчезнет без следа? И даже из памяти Создавшего все это оно будет изглажено навечно?
       - Estel, - улыбнулся Маглор, и улыбка эта была как луна, проглянувшая в разрыве туч пасмурной ночью. - Ты зажигаешь ею всех, с кем оказываешься рядом. Вот уже и моя душа тлеет, готовая задымиться. Но я не позволю себе обмануться надеждой. У тебя нет доказательств тому, что Создатель любит нас и не позволит нам исчезнуть бесследно. Ты полагаешь на это estel лишь потому, что тебе приятно так думать; потому что это придает тебе сил.
       - У тебя нет доказательств обратного.
       - Да. Вот, почему я задаю вопросы и не даю ответов.
       Внезапно Берен расхохотался. Он смеялся так, что заболел живот, так, что воздуха не хватало, и он задыхался. Теперь все молча уставились на него.
       - О, лорд Маэдрос, - сказал он, отдышавшись. - О, лорд Маглор, о, мой король... Я прошу меня простить; мое живое воображение часто меня подводит.
       Он перешел на синдарин, чтобы сказанное было понятно даже вастакам.
       - Это было как видение, как сон. Мне были явлены двое нерожденных младенцев в мокром мраке утробы. Один спросил у другого: "Ты и в самом деле веришь, что существует жизнь после рождения?" - "Да" - ответил второй. - "Но ведь еще никто не возвращался, уходя туда, как же ты можешь знать? И ты веришь в то, что существует Мать, силой Которой мы живем и питаемся? Может быть, ты веришь еще и в то, что Она нас ждет и любит? Брось, все это детские сказки. Как можно питаться там, где нет пуповины и дышать там, где нет вод?" - "Но смотри", - отвечал другой - "Мы растем, и скоро Утроба не вместит нас. Она все теснее и теснее, рано или поздно она сожмется и изгонит нас прочь..." - "Да, и этим все закончится", - сказал первый. - "Если бы Мать любила нас, Она позволила бы нам вечно пребывать здесь". - "А если Она желает для нас лучшей доли?" - "У тебя нет никаких доказательств, ты ведь не видел Ее и не говорил с Нею. И даже если я поверю в то, что Она есть и мы живем Ее силой - тем безумнее требовать, чтобы Она еще и любила нас и не дала нам погибнуть по Рождении. Ты можешь верить как хочешь, я же не дам обмануть себя пустыми надеждами, и постараюсь встретить Рождение с мужеством и смирением отчаявшегося".
       Эта притча действительно была смешной. Смеялись все - беоринги, вастаки, эльфы, даже сам Маглор. Смеялся суровый Фарамир, кусал усы, пытаясь успокоиться, Хардинг, мелко трясся, жмуря глаза, Улфанг, Финрод и Эдрахил звонко хохотали, Маэдрос закрыл лицо ладонью и не издавал ни звука, но плечи его выдавали. Смеялся весь зал.
       - И все же, - в затихающий смех вонзился резкий голос Улфанга. - Разве вашим женщинам неведомы зелья, при помощи которых мать убивает ребенка в утробе? Тот, кто создает, тот в своем праве и уничтожить, и создание не может приказать создателю любить его. Эта ваша вера основана ни на чем, не в обиду вам будь сказано, Золотой Король и ты, князь Берен.
       - Ни на чем висит весь мир, о человек востока, - сказал Финрод. - И все-таки висит.