Глава 8. Ногрод

       - Что это за игра - хэло? - спросил Лауральдо.
       - Тебе не понравится, - отозвался Эдрахил. - Это жестокая игра.
       - Нет, - поправил его Финрод. - В хэло нет жестокости. В этой игре есть ярость, но нет злобы.
       - И все же ты отказался, когда они предложили тебе сыграть. Или это был просто знак вежества?
       - Нет, они были искренни. Я же отказался потому, что не люблю, когда меня бьют по лицу.
       - Ого! - удивился Лауральдо. - Они бьют друг друга по лицу - и в этом нет жестокости?
       - Как ни странно. Они могут разбить друг другу носы и уйти с поля лучшими друзьями. В Круге запрещено наносить друг другу оскорбления. На поле иной раз калечились, иной раз погибали - но никогда по чьей-то злобе. Хэло считается благородной игрой.
       Они вышли на всхолмие, под которым сейчас при помощи колышка и веревки очерчивали круглое поле. К веревке был привязан бык, запряженный в соху, соха прочерчивала по земле борозду - границу игрового круга.
       - В чем смысл игры? - спросил Вилварин.
       - Вон там, - показал Финрод - в землю воткнуты два копья. Когда бык очертит круг, на противоположном его конце тоже будут воткнуты два копья. Нужно вбросить мяч между ними. Игра начнется с темнотой и будет длиться, пока не прогорит вон тот костер, который сейчас складывают игроки. Кто за это время успеет нанести противнику больший урон, тот и выиграл.
       - Костер будет гореть долго, - оценил Вилварин груду бревен, которые стаскивали в кучу горцы.
       - Каждый игрок должен принести по одному полену, - улыбнулся Финрод. - Размер полена полностью в его воле - лишь бы он мог поднять его один. Кто хочет долгой игры, и полено приносит сообразно своим желаниям.
       - А Руско тоже будет играть? - спросил Айменел.
       - Видимо, да, если он тащит корягу.
       - О-о... - Айменел окинул взглядом небольшую - около полутораста человек - толпу игроков. Среди них было совсем немного мальчишек - таких, как Радруин и Гили - а большей частью это были взрослые мужчины, между двадцатью и тридцатью годами - высокие, статные и крепкие. Да сумеет ли Руско выдержать такую игру?
       Погонич увел прочертившего борозду быка. Теперь по окружности втыкались копья, между которыми провешивали шерстяной шнур, свитый из черных и белых нитей. За этим шнуром становились воины со щитами. "Ворота" шнуром не огораживали.
       - Они раздеваются, - сказал Лауральдо.
       - Да. В прежние времена для игры в хэло, наоборот, одевались поплотнее. Чтобы не так чувствовать ушибы. Находились даже мудрецы, надевавшие панцирь под одежду. Это, как ни странно, и приводило к увечиям: кто-то расшибал себе о панцирь кулак или голову, кого-то в схватке затаптывали сапогами... Боран, сын Беора, изменил это правило: теперь все выходят на поле только в штанах и дерутся только голыми руками, принимая удары голым же телом. Это заставляет вести себя осторожнее. Спустимся ниже, к кругу - меня ведь призвали одним из судей чести и правды.
       Приблизившись к рядам воинов, он умолк. Их разговоры тоже замолкали при его приближении. Достигнув точки как раз посередине между воротами, Финрод сделал людям знак расступиться - и они разошлись. Король подошел вплотную к черно-белому шнуру.
       - Государь, - к эльфам с поклоном подошел Фарамир. - Ярн сказал, что ты отказался играть. Но откажешь ли ты нам в чести бросить жребий и послать мяч в круг?
       - Это будет честью также и для меня, - Финрод протянул руки, и в ладони ему лег тяжелый, набитый песком мяч размером с голову пятилетнего ребенка, сшитый из бычьей кожи, просмоленными бычьими жилами.
       Для развлечения в хэло играли мячом, сшитым из кожаных обрывков и набитым опилками, но здесь затевалась непростая игра, куда больше, чем развлечение. Финрод знал, что кожа и жилы мяча - кожа и жилы жертвенного животного. Он знал и другое - на поле сейчас выходили воины, которых Берен отобрал в свой отряд, в свою мальчишескую армию "конной пехоты". Доброе предзнаменование на дорогу - далеко не все, чего хотел ярн.
       - Жребий! - крикнул Гортон. На поле и за его пределами воцарилось молчание. С другой стороны поля через шнур перешагнули Берен и Хардинг. Босые и полуголые, без украшений - они все равно выглядели тем, кем были: предводителями. Не говоря ни слова, они подошли к границе круга.
       Финрод передал мяч Эдрахилу и принял из рук старика два камешка, речную гальку - белый и черный. Спрятал их за спину, немного поиграл ими в кулаке, а потом взяв по одному в ладонь, вытянул сжатые руки вперед. Предводители должны были выбирать.
       Берен коснулся левой руки Короля, и в ладонь ему лег белый камешек.
       - Белое войско! - крикнул он, поднимая жребий над головой.
       Хардингу достался черный. Друзья-противники разошлись по разные стороны от малого круга.
       Теперь к Гортону по одному подходили игроки, запускали руки в кожаный мешок, доставали оттуда белый или черный камешек, и, в зависимости от него, переходили на сторону Берена или Хардинга, громко объявляя каждый свой жребий. Кто-то передал людям Хардинга горшок со смесью жира и толченого угля - и, доставая черный камешек, игроки сразу же принимались мазать этой краской лица.
       - Я полагаю, - сказал Финрод эльфам, - что разделение игроков на "черный" и "белый" отряды носит несколько более глубокий и древний смысл. Сейчас игра стала почти развлечением, но я помню время, когда она была почти священнодействием. Балан говорил, что в старину сражение за мяч шло с оружием и на поле лилась кровь. Кстати, "хэл" - не только "мяч", но и "голова"... У многих человеческих обычаев - очень глубокие и очень темные корни.
       - Это больше походит на подготовку к сражению, чем к игре, - заметил Вилварин.
       - Воистину так, - сказал одноглазый Фарамир. - Ох, как мне жаль, что я слишком стар для таких штук. Не в обиду моему зятю, но он увалень, а хэло требует не только силы, но и быстроты.
       - Но ты же участвуешь в настоящих сражениях, - удивился Айменел.
       - Для войны человек не бывает слишком стар, о щитоносец. Она приходит, не спросясь. А вот забаву я бы испортил - и себе, и другим.
       К мешку с галькой подошел Гили, запустил туда руку, и, сосредоточенно нахмурившись, вытащил камень. Увидев цвет, он радостно воскликнул:
       - Белый! Белое войско!
       - Белое войско... - следом вытянул камешек Радруин, и судьба несколько огорчила его, поставив против своего рохира. - Ну ладно, Рыжий, держись меня, не пропадешь.
       Они протолкались через толпу жеребьевщиков назад, к малому кругу.
       - Теперь Берен и Хардинг обнимаются, - продолжал удивляться Айменел.
       - Конечно, - важно кивнул Гортон. - Ведь между ними нет вражды... А-а, проклятье... Эти-то зачем приехали?
       У "белых" ворот появились конные вастаки - Улфанг и два его сына, Улдор и Улфаст, и несколько человек свиты. Финрод увидел, как расступились горцы, увидел, что между Улфангом и Береном произошел какой-то разговор. Судя по виду обоих - неприятный.
       - Айменел, отзови Руско и узнай, о чем они говорили, - попросил Финрод. - Нет, через поле не иди - после того как круг очерчен, пересекать его могут только игроки.
       Айменел исчез. Игроки рассыпались по полю в соответствии с замыслом своих вождей, но держались по краям, а не в середине - в малый круг до начала игры входить не разрешалось. Большинство держалось молча, только самые юные перекликались с теми, кто стоял за пределами круга, главным образом - с девушками, собравшимися на том всхолмии, откуда спустились эльфы.
       - Нэсти! - крикнул Радруин. - Пойдешь со мной на речку после игры?
       - Козу позови с собой на речку! - звонко крикнула девушка; ее подруги засмеялись. Юный Хардинг, нимало не обидевшись, начал выбирать из травы камешки и твердые грудки земли, выбрасывая их за круг, чтобы не поранить ноги в свалке. Многие другие делали то же самое.
       Солнце садилось и затихали разговоры. Над полем повисло напряжение ожидания. Наконец, когда край солнца скрылся за горами, один из старейшин поднес к большому костру факел. Игроки уже были собраны и нацелены на схватку.
       - Расступитесь, - сказал Финрод. Окружавшие его эльфы разошлись, давая ему место для размаха.
       - Да будет игра и доброе знамение! - крикнул Берен, и остальные подхватили:
       - Эла!
       И когда по шалашу из бревен легко взбежали языки пламени, Финрод размахнулся и швырнул мяч на поле, почти в самую середину малого круга.
       Точно две волны пошли навстречу друг другу - так сорвались с места "черный" и "белый" отряды. Молчавшие прежде зрители подняли настоящий рев - каждый выкрикивал имя кого-то из игроков, подбадривая его. Одновременно по рукам пошли факела - и вскоре поле оказалось в венце огней.
       Но прежде чем это случилось, Берен, успевший раньше других к месту падения мяча, ударом плеча в живот подрубил кого-то из "черных" - Финрод видел только темный силуэт на фоне огня - и бросился вперед, возглавляя клин атакующих, как в бою. Почти сразу же против него оказался Хардинг с двумя защитниками и атака Берена увязла. Понимая, видимо, что ему не пробиться, он, низко пригнувшись, отдал мяч назад, бросив его между ног, и следующим движением подсек Хардинга, обхватив его руками за бедро и толкнув плечом в живот. Оба упали, через них перецепился еще кто-то, образовалась свалка.
       - Вот это и есть хэло, - довольным голосом проговорил Фарамир.
       Мяч метался по полю, передаваемый из рук в руки, и вокруг него мгновенно образовывался вихрь сражения. Далеко не сразу в этом хаосе Финрод разглядел очертания замысла - планы первой своей атаки оба отряда выстроили примерно одинаково: строй в строй, стенка на стенку, и кто кого продавит. Теперь каждая малая кучка воинов, завладев мячом, тупо и яростно прорывалась к воротам противника, пока, выбив по одному, у нее не отбирали мяч - и все начиналось сначала. В этой возне ни Берен, ни Хардинг командовать уже не могли, хотя груда тел, в которой их погребли поначалу, уже рассыпалась и оба снова бросились в бой. Теперь перестроить игру можно было только при условии что мяч уйдет за пределы круга. Финрод не сомневался, что так в скором времени и будет - либо случайно, либо по воле кого-то из игроков.
       И действительно: пройдя по высокой дуге, тяжелый мяч упал за кругом возле самых ворот "белых". Упал крайне неудачно: ударив по шее одну из вастакских лошадей. Гнедой жеребец взбрыкнул и сбросил всадника. Игра затихла - мяч следовало отыскать и передать Финроду для нового броска.
       К эльфам, тяжело дыша, подошел Берен - с рассеченной бровью, содранными локтями и продранной на колене штаниной, но улыбающийся во весь рот.
       - Вот незадача, эльдар - в вастака мяч угодил. И как такое могло случиться? Со мной тоже один раз было: шел мимо поля, где большие мальчишки играли в хэло... Иду себе, иду... Вдруг смотрю - лежу... Угадали прямо по голове. Пойти, что ли, да принести повинную за этого косорукого игрока?
       - Мне не кажется, Берен, что этот игрок был косоруким. Напротив, похоже, он был очень искусным игроком.
       - Кто знает, государь, кто знает, - Берен улыбнулся и побежал к своим. Сгрудившись в круг, они что-то принялись обсуждать.
       Мяч принес Айменел.
       - Позже, - сказал Финрод, видя, что он собирается говорить. - Расступитесь.
       Ему снова дали место для замаха. Малый круг, конечно, был уже затоптан - но Финрод отлично помнил свой бросок и точно повторил его.
       Снова две лавины разгоряченных тел кинулись навстречу друг другу, сшиблись посередине, и снова мячом завладел Берен, и снова его - теперь вместе с мячом - завалили телами. На первый взгляд происходящее казалось сущим беспорядком, но глаза Финрода, глаза полководца, увидели ту же закономерность, которую вслух отметил Эдрахил:
       - Они стараются связать боем всех черных... Интересно, где... А, вот он!
       - Руско! - выдохнул Айменел.
       Гили бежал по самому краю поля, низко пригибаясь и прижимая мяч к животу. Он изо всех сил старался быть незаметным, но доброжелатели "черных" начали орать:
       - Вороны! Смотрите, мяч у белых! Белые у ворот!
       Нескольких "черных", погнавшихся за Гили, свалили с ног, но остальные продолжали погоню. Однако план Берена оправдал себя: Гили удалось пробиться через ряды противников, скованных свалкой с "белыми". Теперь все зависело от быстроты его ног.
       Одна сажень отделяла его от ворот, когда один из "черных" настиг его и подрубил под ноги. Оба упали, но Гили успел бросить мяч вперед. Ворота "черных" были взяты.
       Горцы разразились радостными воплями, и только Айменел вскрикнул тихо и дернул отца за рукав.
       - Что там? - спросил Финрод, от которого происходящее было скрыто сотнями взметнувшихся рук.
       - Он ударил Руско, - тихо сказал Кальмегил. - Вроде бы обнял, но потихоньку ударил под вздох. По-видимому, от досады. Подло.
       - Эй! - окликнул Финрод первого же "черного", оказавшегося от него поблизости.
       - Слушаю, государь.
       - Как имя того, кто едва не спас свои ворота?
       Горец прищурился.
       - Чтоб я сдох и провонял, если это не Дайборн дин-Финнемар.
       - Это точно он, - сказал Фарамир. - Ну что ж, он пожалеет и о подлости, и о глупости своей.
       - Благодарю. Айменел, к слову, что случилось у белых ворот между вастаками и князем?
       - Разговор был такой, - с охотой начал оруженосец. - Вождь Улфанг спросил - разве это не ниже достоинства князя - носиться с подданными по полю без рубашки. На что эарн Берен сказал, что хэло - игра благородная и угодная богам, и хорошо играющий в нее не опозорится, даже если его оставят без штанов. Тогда сын вождя Улдор сказал, что приехал сюда высказать почтение князю беорингов, но не сумел различить князя в толпе полуголых оборванцев. Тогда эарн Берен ответил, что следует пойти подлечить глаза, потому что князя делает не одежда, а тот, кто боится, что с одеждой и украшениями лишится и достоинства, сам собой ничего не представляет. Тогда Улдор сказал, что с такими шрамами на спине он молчал бы о достоинстве, ибо достойный человек такие шрамы наносит, а не получает. Тогда Берен ответил, что истинно достойный человек не станет хвалиться палаческой сноровкой - и ушел от ворот. А вастаки уехали после того, как Улдора поразил мяч.
       - Ярн делает себе врагов быстрее, чем кролик делает детей, - недовольно проворчал Фарамир. - Но какого лешего этим вастакам понадобилось здесь?
       - Выяснить, не собирается ли Берен уводить с собой часть войска, - усмехнулся Эдрахил. - Вопреки своим обещаниями Маэдросу. Сыновья Феанора совсем разучились доверять другим. Всех меряют по себе.
       Он умолк, потому что к эльфам снова пришел мяч и они привычно расступились.
       Теперь Берен и его отряд заняли вокруг ворот глухую оборону. Костер прогорел уже почти наполовину, а за белыми был один мяч - им осталось только продержаться до конца. Отчаявшись пробить их защиту, люди Хардинга попытались послать мяч в "белые" ворота долгим броском, но тот не долетел, упав в "стане" противника. Сгрудившись вокруг мяча, "белые" защищались отчаянно. Теперь благородная игра походила на грубейшую драку. Но Финрод вдруг увидел, что, продолжая держать круговую оборону, "белые" понемногу продвигаются к "черным" воротам.
       Им бы удался их замысел, если бы "черные" не выбивали из строя одного за другим. Они и сами несли при этом потери - то и дело кто-то, отползал к краю поля и садился или ложился там, оправляясь после молодецкой затрещины или крепкого пинка - но по мере продвижения к воротам ряды "белых" таяли. Под конец они оказались в том же положении, что и "черные" только что: противник встал у "ворот" глухой стеной, а сил пробить ее - не было. Один из игроков Берена попытался сделать то же, что "черные" - вбить мяч броском. Кожаный снаряд взлетел в небо вместе с радостным воплем - и опустился за круг под унылое: "У-у-у!", пролетев мимо ворот.
       - Самое интересное, судя по всему, начнется тогда, когда половина игроков будет лежать, - проговорил Лауральдо. - Право же, смотреть эту игру лучше, чем играть в нее, хотя и то и другое - удовольствие очень сомнительное.
       Мяч снова передали эльфам. Финрод увидел, как Берен бредет на свою сторону поля - опустив плечи и голову, слегка прихрамывая. Но, проходя середину, он встряхнулся как пес, развернул плечи, походка сделалась вновь легкой и упругой - вождь победил мгновенную слабость.
       Тем не менее следующее сражение окончилось ничем, мяч снова ушел за границу бесплодно, а потом победили "черные", причем, почти тем же способом, каким пробил ворота противника Гили: завладев мячом, они связали свалкой "белых", в то время как несколько юношей пробежали прямо по груде сцепившихся тел, и что есть ног понеслись к "белым" воротам, передавая мяч друг другу, когда защитники ворот хватали и сбивали кого-то из них. Последний вполз с мячом в ворота противника, волоча двух защитников на себе, как кабан - охотничьих псов.
       - Ровный счет - плохой знак, - проворчал Гортон. Почти одновременно с его словами обрушился шатер костра - теперь оставалось совсем мало времени.
       Сквозь толпу к эльфам протолкался Нэндил.
       - Ты опоздал, - сказал Эдрахил.
       - Я пропустил все самое скучное, - возразил бард. - Как раз теперь, когда ни одно из войск не может себе позволить выжидать в обороне, и начнется главное.
       И вправду - каждый отряд разделился на три неравные части. Большая, состоящая из самых сильных и неповоротливых, а также самых потрепанных в схватках, отошла к воротам, готовая их защищать, меньшая - из самых опытных, скорых и яростных бойцов - приготовилась сражаться за мяч, и у нее на подхвате оказались самые легконогие, главным образом юноши. Уже с трудом можно было разобрать, где "белые, где "черные" - и те и другие были в пыли и в крови.
       Оба "войска" застыли друг против друга, готовые вступить в решающую схватку. Финроду подали мяч.
       - В их легендах, - тихо проговорил он, - повествуется о камне раздора, который боги бросили на землю, чтобы посеять смуту между людьми.
       С этими словами он размахнулся и швырнул мяч.
       - Берен остался в обороне, - так же тихо заметил эльфам Эдрахил.
       "Войска" сшиблись. Сначала наступали "черные" - вот они завладели мячом... Вот почти пробили оборону... Но нет... Нет...
       Хардинг ошибся, поставив в наступление самых сильных бойцов, а в оборону - самых слабых, и сделав ставку на прорыв любой ценой. В обороне Берен, напротив, оставил сильнейших, остался сам - и сдержал натиск противника.
       - А теперь - вперед, - прошептал Эдрахил. "Белое" войско не могло его услышать, но в каком-то странном согласии с его словами качнулось вперед. На мгновение стал виден Берен - проламывающийся сквозь ряды противника, расчищая дорогу тем, кто нес мяч. Новая схватка закипела у ворот "черных" - а их сильнейшие уже выбыли из строя.
       Зрители орали не переставая, срывая глотки. Казалось, что груда яростно сцепившихся тел вот-вот прорвется в "черные" ворота или вовсе снесет их ко всем демонам - как вдруг кольцо бойцов распалось, и каждый, белый он или черный, выглядел так, словно потерпел поражение.
       Объяснение оказалось простым - последние "черный" и "белый" поднялись с земли, держа каждый по обрывку мяча в руке. Песок просыпался. Игра закончилась ничем.
       - Сука удача, - сказал юный Хардинг, выражая общие чувства. - Мы выигрывали.
       Берен, не сильно, но обидно хлестнул парня тыльной стороной ладони по губам.
       - Не хули удачу, - сказал он. - Я похулил ее - и вот, она отвернулась от нас.
       Копья, огораживающие круг, вынимали из земли. Берен подошел к Финроду, коротко поклонился.
       - Приглашаю на пир, Государь.
       - Охотно принимаю приглашение, - ответил Финрод - и добавил намного тише: - Мне кажется, Дайборну дин-Финнемару нечего делать в твоем будущем войске.
       - Благодарю, - так же тихо ответил Берен.

***

       Надо ли говорить, что пир этот, устроенный на берегу горной речки, вливающейся в Малый Гелион, совсем не похож был на тот, что дал лорд Маэдрос. При свете костров и факелов кушанья и эль ставили прямо на землю, люди сидели кто на седлах, кто на бревнах, а кто и просто на том, что самой природой для сиденья предназначено. Весело играли музыканты, и в стороне от круга пирующих, в кольце костров, затевался другой круг - хоровод танца. Но была в этом некоторая натуга, и Финрод знал ее причину.
       Он не знал, верить или нет в те предзнаменования, которые люди получают в своих играх и в другом гадании, которого он не без трепета ждал - в пении над чашей. Все годы, что он наблюдал за людьми, убедили его лишь в одном: чаще осуществление знамения зависит от веры в него, нежели напротив. В самом деле, Беор исполнил давнее пророчество, полученное кем-то из его предков над чашей - но ведь Финрод не один бродил тогда в Оссирианде, а люди в тот вечер радовались шумно, почти как сейчас. Не меньше десятка квэнди пришло бы узнать, что там такое - и, возможно, любой из них взял бы самодельную арфу, тронул струны - хотя бы из любознательности, особенно присущей нандор. И ему бы поклонились, и пошли за ним - Финрод оказался всего лишь первым...
       Но ведь первым он оказался потому, что искал... Искал пути, которыми квэнди пришли в Белерианд, и обдумывал уйти по этим путям на поиски того народа, о котором Валар почти ничего не знали...
       Сидя на месте почетного гостя, он поглядел на Берена - уже умытого, одетого в чистую и нарядную рубашку и расшитое зеленое полукафтанье. Тот был серьезен, если не печален. Вот с таким настроением и с мыслями о дурном знамении он возьмет в руки гадальную чашу и отопьет из нее - всего лишь вина, простого вина, Финрод знал это. Но знал и то, что, не будучи пьяны, мужчины народа Беора погружаются в странный полусон - под ритм, сходный с ритмом бьющегося сердца - и после короткого исступленного танца начинают петь. Ясные фразы чередуются в этой песне с почти бессвязными, но и те, и другие полны чарующе диких и прекрасных образов, которые потом толкуют княжеские барды - потому что поющий, окончив песню, не помнит из нее почти ничего. Часто на песню кто-то отзывается, порой - двое или трое, и тогда говорят, что судьбы их сплетены - и так оказывается впоследствии. Потому ли, что они сами в это верят? Или потому что среди знати народа Беора все всем приходятся родичами или свойственниками, и все связаны со всеми той сетью клятв, которая и делает беорингов - беорингами?
       Словно уловив его мысли, Берен оборвал разговор с кем-то из горских старейшин, обернулся. Нет, то было не осанвэ, - он был наглухо "закрыт", - а просто острое чутье на чужой взгляд, развившееся за годы преследований. Финрод уже обратил внимание на то, что среди соплеменников Берен всегда "закрыт". Теперь он разделял с эльфами то, что сопровождает каждого из них в толпе людей - немолчный гул чужих мыслей, порой такого свойства, что лучше бы не владеть искусством соприкосновения разумов. Берен закрывался не для того, чтобы случаем не сказать чего-то лишнего - а для того, чтобы не услышать чего-то лишнего.
       Финрод поделился этой мыслью с сидящим рядом Нэндилом.
       - Я заметил, - шепнул тот. - Еще одно подтверждение тому, что ты в нем не ошибся. Как я понимаю, он не оставил намерения обратиться к этому древнему суеверию?
       - Отчего ты думаешь, что это - суеверие?
       - Ты знаешь, какие тайны занимали нас обоих и какими расспросами мы донимали Феантури. Я готов поверить, что Олофантур по воле Единого говорит и с людьми, ниспосылая им сны и видения - но не готов поверить, что он это делает только для тех, кто в подпитии доведет себя танцем до полубреда.
       - А если зависимость иная? - спросил Финрод. - Если Олофантур говорит всегда и со всеми, но не все и не всегда могут прислушаться, и это - один из способов?
       - Значит, не самый лучший. Я слышал, что у вастаков есть нечто подобное - только занимаются этим женщины, что пользуют спорынью и конопляное семя.
       - Но беоринги никогда не пользовались ни тем, ни другим.
       - Велика ли разница - и вино в большом количестве может вызывать видения.
       - Смотри на Берена - этим вечером он выпил даже меньше, чем любой из нас. По людским меркам - почти нисколько. Я видел это гадание еще дважды - и каждый раз гадатель был трезв. Из чаши они отпивают два или три глотка. Дело не в вине.
       - Согласен, дело в них. В любом случае посмотреть будет интересно...
       Настала минута, когда пирушка утихла, а костры почти прогорели. Все больше и больше людей в молчаливом ожидании смотрели на Берена, который почти не пил и не ел все это время. И когда наконец на берегу среди пирующих воцарилось полное молчание, Берен встал, перешагнул через стоящие на траве блюда и прошел к другому краю круга, где сидел, уже наполнив чашу, Гортон. По правую руку от него сидел Хардинг, по левую - Нимрос, юный бард и целитель, сын и ученик славного своим искусством среди людей Белвина дин-Брогана. По словам горцев, юноша учился не только у него, но и у эльфийских бардов, и уже успел прославиться как целитель.
       Встав на одно колено, Берен принял чашу - цельнолитой золотой кубок весом не менее чем в шесть фунтов. Поднявшись, он отпил из чаши три глотка, потом пошел вдоль круга сидящих - по солнцу. Пройдя равное расстояние между Гортоном и Финродом, встав лицом на юг, он преклонил колено, затем, поднявшись, отпил еще три глотка. Кто-то начал отбивать ритм мечом о щит. К нему присоединился второй, третий - и когда Берен остановился перед своим королем, удары составляли уже мерный неумолчный гул, сродный с ударами волн о скалы. Повторив поклон, Берен завершил круг на четвертой стороне света и вышел на середину круга, поставив чашу на землю. Ее литое, широкое основание исчезло в траве - словно она слегка ушла в землю под собственной тяжестью. От темноты вино в ней казалось черным.
       Берен снова пошел по кругу - в странном, медленном танце, вскидывая руки то вверх, то в стороны, подобно удивительной птице. Он падал на колени и тут же быстро вскакивал, то вскидывал лицо к звездам, то ронял голову словно в приступе безмолвного отчаяния. Когда он закончил круг и, остановившись, тихо запел, голос его был хриплым, словно надтреснутым.

Черный лебедь родился в ту ночь,
Когда умер на озере старый князь,
А новый, вам данный, не ведает,
Что ему делать с жизнью своей.

       Берен вскинул голову, отбрасывая назад волосы, падавшие на лицо. Глаза его были закрыты. И в это мгновение Финрод почувствовал то, что испугало его и обрадовало - но испугало сильней. Предвиденье, terkenye, разверзло перед ним дороги будущего.
       Неспроста - именно сейчас. Люди провидят иначе - если бы никто не откликнулся, Берен опять не получил бы своего гадания, но необходимость отклика Финрод почувствовал горячо и ясно. Эльфы никогда прежде не пели над чашей; но и люди никогда прежде не глядели в Палантир. Времена расступались.
       В отличие от людей, к которым приходили слова, иногда - со смутно понятным смыслом, - к Финроду пришли образы. Но облечь их в слова - было уже привычным делом. Правда, Финрод раньше не слагал песен на языке людей...

Как ни тяжел будет морок,
Поверить ли в гибель света?
Как ни жесток будет рок -
Отречься ли от испытания?

       Он встал и пропел это, выходя за пределы всех прежних представлений и отношений. Берен резко повернулся к своему королю, глаза его распахнулись.

Я был затерян во мраке,
Не знал, увижу ли звезды...
Я продвигался в молчании,
Искал выход из темных урочищ...

       Финрод вышел на середину круга - и над чашей они сомкнули руки, а голоса их вознеслись к небу, как два языка пламени:

На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.

       Все это было странно до предела - образом края тропы, ведущей из темных, перепутанных и плотных колючих зарослей к светлой поляне, Финрод с Береном не делился - но Берен первым спел о нем. Он смотрел в глаза Финроду - но на самом деле сквозь них, взгляд его пронзал настоящее и шел дальше. Вторым зрением Финрод видел, как треплет волосы Берена нездешний ветер. Голос человека опустился еще ниже - теперь в его груди словно дрожал звук боевого рога:

Идем же на поле кровавой жатвы!
Как я держусь еще - сам не знаю.
Предать ли себя мне, чтобы восстать?
Все, что мне дорого - ради победы?

       Отчаяние подняло его голос над холмами - и пресекло. Подхватив изломанную мелодию, Финрод ответил:

Ищи в безмолвии - и найдешь
Ту правду, что прячется среди лжи,
Точно зерно среди речных камней
От жадных глаз голодной птицы.

       Берен склонил голову:

Что делать мне с жизнью моей, я не знаю.

       Финрод сжал пальцами его предплечья:

Следуй за мной, и ты увидишь,
Что будет, когда боль истает,
А сомнение расточится.

       Два голоса снова взлетели слаженным порывом, как два крыла одной птицы:

На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.

       И снова голос Берена зазвучал боевым горном:

Идем же без страха на пиршество стали,
Ибо иной надежды нам не осталось.
Будем мужественны и отважны,
Ибо славы себе не отыщем.

О, глаза сильного уловили меня,
И в нутро мое вонзились его когти,
Голод и ужас терзают меня, и нет избавления,
Предан любовью и страхом, рожден я в несчастный час...

       На сей раз все, и люди, и эльфы, подхватили припев, встав на своих местах:

На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.

       Ни Берен, ни Финрод не пели больше - песня сама угасла в них, отжив свое. Берен тряхнул головой, точно просыпаясь, и разжал пальцы, сжимавшие предплечья Финрода.
       - Что спелось? - спросил он, оборачиваясь к Нимросу. Тот молча покачал головой.
       - Мало хорошего, князь... - пробурчал Хардинг.
       - Попробую дать толкование я, - подал со своего места голос Нэндил. - Надеюсь, барду эльфийского короля вы готовы поверить?
       - Лорд, - подошедший за чашей Гортон поклонился, прижав кулак к сердцу.
       - Вы победите, - сказал Нэндил. - Но цена будет такова, что вы не станете хвалиться победой. То, что ты задумал, Берен, удастся тебе полной мерой - но ты проклянешь удачу.
       - Ну что ж, - Берен, слегка пошатываясь, подошел к своему месту и сел - а было его место как раз неподалеку от Нэндила. - Мы не халадины, чтоб торговаться о цене. В этом кругу все готовы заплатить по высшей мере.
       - Эла! - крикнули горцы в ответ на его слова. Нэндил, продолжая смотреть ему в глаза, спокойно кивнул:
       - Вот именно.
       Финрод тоже занял свое место среди эльфов. Тут только Берен сообразил, что и он в этом кругу, и все эльфы - выходит, что он вызвался положить ради успеха не только тех, кто приносил ему беор, и на чьи жизни он имеет право, но и того, кому он приносил беор сам.
       Он прикусил язык. Ну, нет. Только не Финрод, его все это не касается. Прежде Берен сам погибнет, чем погубит государя. Нэндил должен бы это понимать, тем более что он бард...
       Тем более что он бард...
       Берен чувствовал себя выпитым досуха, надо было наконец приниматься за еду - но кусок в горло не шел. Последние строки пророческой песни все еще звенели в ушах - голод и ужас, и нет избавления... Он хлопнул Гили по плечу:
       - Пой.
       - Что? - изумился оруженосец.
       - Свою, про государя Финголфина.
       Гили растерялся. Такой толпе народа, тем более - знатных воинов, да еще и эльфов в придачу, он еще не пел. Услышав однажды пение эльфов, он вообще стеснялся раскрывать рот.
       - Так я это... не хочу, - простодушно брякнул он.
       - Я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет, - разозлился Берен. - Я тебе велю: пой.
       Гили запел, и мальчишеский звонкий голос немного разогнал тоску князя. За время путешествия с халадинами он услышал и другие песни своего слуги, но эта ему нравилась особенно. Ее бесхитростный мотив зажигал дух - и сейчас он с удовольствием убедился, что и на других он действует так же. Здесь было совсем не то, что в Барад-Эйтель, здесь мальчишка многим понравился. То ли горцы были зорче, нежели хадоринги, то ли внутреннее, подспудное мужество, таившееся в Гили, явственнее прорезалось в его внешнем облике... Боги мои, а ведь мальчишка и понравился ему тем, что это мужество не перло из него наружу, а было хорошо присыпано крестьянским смирением. Ты смотри, каков - глаза пылают, волосы торчком, брови сведены, и оспины как будто сошли на нет - во всяком случае, в глаза не кидаются - что твой воин-менестрель... Этак с ним придется сделать что-нибудь, пока он окончательно в вояку не превратился, а то он в главную работу окажется негоден...
       Но песня кончилась - и крестьянский паренек снова заступил собой юного воителя: Гили покраснел, принимая похвалы, смутился, даже как будто сделался меньше ростом.
       - Почему же ты раньше не пел? - спросил Вилварин.
       - Так ведь это... Не просил же никто, - еще больше смутился Гили.
       - А он гордец, - засмеялся Нэндил. - Он ждет пока его попросят...
       - Я его попрошу, - тихо сказал Финрод. - Спой еще что-нибудь, мальчик.
       Гили от стеснения запел первое, что пришло в голову - старую песню, которую часто слышал от матери, прявшей долгими вечерами и качавшей ногой люльку:

Как была я молода,
Золота была коса,
Кожа белая как снег,
Скоры ноженьки на бег.
Если в танце я пойду,
Если косы распущу,
Если песню запою -
Приглянусь и королю.

А теперь зима пришла,
И коса моя бела,
Мои рученьки дрожат,
Ножки бегать не хотят.
Меня в танец не зовут,
Под окошком не поют,
Мужа, ясна сокола,
Злая девка прибрала.

Злая девка прибрала,
В тесный терем увела:
Под горою заперла,
А сама с ним не легла.
Я пойду к тому холму:
"Ты пусти меня к нему!
Не тебе пришлось рожать -
Не тебе с ним и лежать!"

       Дальше в песне рассказывалось о том, как холм расступился, и перед старухой явилось мертвое тело ее мужа и сама смерть, сидящая у изголовья. Смерть поставила условие: три ночи должна старуха находиться в холме и удерживать мужа обеими руками, если хочет быть с ним рядом в смерти. В первую ночь смерть тянула и тащила старика, но старуха держала его крепко и не отдавала. Во вторую ночь смерть превращала мужа в гадюку, в острый меч, в раскаленный камень и в дым - но старуха держала его крепко, чем бы он не становился, а дым уловила своим плащом. На третью ночь смерть явилась к ней в облике ее юного мужа и уговаривала не держаться за старое мертвое тело, а уйти с юным, которого она любила когда-то. Но старуха осталась верна себе и смерть проиграла состязание. В награду ей пришлось предложить им выбор: или старуха уходит одна, но становится молодой и проживает вторую жизнь, или они уходят юными оба, но проживают на земле три дня и умирают в одночасье. Оба, естественно, выбрали второе.
       Гили не услышал похвал, и был уверен, что такая простецкая песня вызовет у эльфийского короля гнев или, того хуже, оставит его равнодушным. Но, когда он отважился взглянуть в лицо Финрода, оказалось, что глаза его прикрыты, а ресницы как будто бы влажны.
       Гили изумился. Это была трогательная песня, и девушки, случалось, плакали, когда пели ее, особенно по первому разу, но чтобы расчувствовался мужчина, да еще эльфийский король...
       И тут его осенило. Смертная тоска, которой пронизана была песня, значила для эльфа совершенно иное, чем для него, человека. Песню слагали те, для кого смерть - неизбежность, и неизвестность за гробом - тоже. Но эльф-то слышал ее совсем другими ушами. Они же бессмертные, схоронить кого-то близкого и расстаться навсегда - горе для них так и вовсе непредставимое...
       Тут он перевел взгляд на Берена и увидел, что его господин тоже плачет.
       - Что ж ты со мной сделал, стервец, - тихо сказал князь. И Гили окончательно все понял. Эльфийская-то королевна... Которая обещалась ему и ради которой он затевает поход... Нэндил сказал - победа будет куплена страшной ценой... Верно - ценой мучений королевны, которая рано или поздно положит своего смертного мужа в гроб, отдаст его злой девке.
       - Руско, - Гили обернулся на голос и увидел еще одного эльфа, Вилварина. - Возьми от меня в подарок. На прощание.
       Гили не верил своим глазам. На руках эльф, как ребенка, держал свою лютню - крытую вишневым лаком, отделанную золотым узором...
       - Ох, - Гили не находил слов для благодарности. - Да я же не умею.
       - Научишься, - по голосу эльфа, как это часто бывает, нельзя было понять, в шутку он говорит или всерьез.
       - И кто его будет учить? - осведомился Берен.
       - Ты, например, - пожал плечами Вилварин.
       - Делать мне больше нечего! - бросил Берен.

***

       Оказалось, эльф как в воду глядел.
       На третий день, когда они расстались с королем Финродом и всеми остальными, кроме Кальмегила, у переправы через Гелион, у всех на душе было погано.
       Кальмегил, отпуская сына с королем, что-то строго и ласково ему приказал, и тот сдержанно кивнул, весь исполненный долга и повиновения - а потом не удержался и обнял отца. С Гили они на прощание тоже обнялись.
       Берен напоследок о чем-то тихо переговорил с королем и Эдрахилом, потом перебросился с Нэндилом двумя словами на квэнья - эльфы посмеялись, может быть, это была шутка - и, вскакивая на коня, и люди, и эльфы крикнули человеческие слова прощания:
       - Не в последний раз видимся!
       С Береном теперь ехал небольшой отряд горцев - и все было иначе, чем с эльфами. Горцы много болтали, перебрасывались грубоватыми шутками, иногда запевали. А у Гили замирало сердце - он чувствовал, что приближается к родным местам.
       Они держали путь южнее, чем проходила та дорога, которой Гили ранней весной вышел в Белерианд. Деревня их была в двух днях пешего пути на юг от озера Хелеворн - а горцы сейчас ехали берегом Гелиона, к горе Долмед. Вчера, когда эльфы еще были с ними и все вместе ехали по реке прямо на юг, Гили раздумывал - куда бы это на сей раз? Сейчас он голову готов был поставить, что в Ногрод или Белегост. Куда точнее - будет ясно уже в предгорьях - если повернут на север от горы - значит, в Белегост; на юг, в сторону реки Аскар - значит, в Ногрод.
       Вечером, выполнив все свои обязанности, Гили, как ни устал, а полез за лютней. Не мог он оставить мысли о ней, руки так сами туда и тянулись. Больше всего он боялся, что Берен сейчас заставит заниматься с мечом - но князь только приоткрыл глаза, полулежа на седле, покосился на Гили - и ничего не сказал.
       Воодушевленный этим молчанием, Гили расчехлил лютню и пристроил ее у себя на коленях, как то делал Вилварин. Обнял округлый, гладкий корпус почти с таким же трепетом, с каким обнял бы девушку. Коснулся струн...
       Увы, того прекрасного созвучия, которое рождалось под тонкими пальцами эльфа по имени Мотылек, не получилось. Струны ответили вразнобой, и Гили вспомнил, что перед игрой Вилварин всегда подтягивал их.
       Он попытался подкрутить колки, чтобы создать единый лад - но не знал, каким он должен быть. После пяти минут терзаний он услышал тяжелый вздох Берена и голос, переходящий в рык:
       - Иди сюда, мучитель!
       Месяц назад Гили испугался бы приказа, отданного таким голосом, но теперь он уже знал, что Берена нужно бояться не тогда, когда он шумит, а тогда, когда он говорит еле слышно.
       - Первую струну настраивают по флейте. Но флейты у нас здесь нет, поэтому настрой ее по звуку, на котором поешь "ни" в этой своей песне - "Словно денница"...
       Гили подкручивал колок, пока звук не достиг нужной высоты.
       - Вторая струна так: прижатая на седьмом пороге, она должна звучать как первая, свободная. На седьмом, я сказал, а не на пятом! Нарочно для таких как ты, мастер вбил в гриф золотую стрелочку - видишь ее?
       Гили подкрутил вторую струну.
       - Если ты бьешь по ней - а первая дрожит, значит, ты настроил правильно. Третью настраивай по второй точно так же. Так, неплохо... Четвертую настраивают по пятому ладу. Два порога назад. Вот так. Пятую и все остальные - по четвертой, на седьмом пороге. Не прижимай струну всем пальцем - ты что, не видишь, что глушишь соседнюю? Палец на грифе должен быть как всадник на седле: прямо. Да, вот так. Руку сильней изогни. Деревенщина, тебе на волынке играть, а не на лютне. Теперь согласия. Мизинец - на первую струну, третий порог. Безымянный палец - туда же, на вторую струну. Третья свободна. Средний палец - на четвертую, второй порог. Указательный - на шестую, первый порог.
       Гили выполнил все указания и провел правой рукой по струнам. "Брлым!" - жалко сказала лютня. Горцы засмеялись.
       - Тьфу, - Берен сплюнул в сторону от костра и протянул к Гили руку: - Дай сюда.
       Но когда он взял лютню, быстрее не пошло: будучи левшой, он когда-то играл на инструменте, струны которого были натянуты зеркально наоборот - так что ему приходилось, закрыв глаза, вспоминать, как становились в "согласиях" пальцы его правой руки - а потом показывать то же самое левой, для Гили. Перебирать правой рукой по струнам он тоже не мог.
       - Тут кто-нибудь еще умеет играть? - спросил он, вконец разозлившись.
       - Я, господин! - со своего плаща поднялся Нимрос, после Гили - самый младший в отряде.
       - Ну так что сидишь, как засватанный? Давай, покажи этому горе-музыканту согласия.
       - С твоего позволения, князь, я бы сначала выучил его играть "лесенку".
       - Учи чему хочешь, - отмахнулся Берен. - Только, Руско, просунь рукав под струны. Намо свидетель: если тебя зарубят за твое бренчанье, я этому человеку ничего не сделаю. И еще: подгорит каша - я тебя выдеру.
       Это было сказано достаточно тихо, чтобы отнестись к угрозе серьезно. Так что Гили, спустив кафтан с одного плеча, просунул рукав под струны и разучивал "лесенку" на онемевшей лютне, не забывая время от времени помешивать в котле и подкладывать дров.

***

       - И это - Ногрод? - не сдержался кто-то из горцев, когда путникам открылся склон горы с раскинувшимся на нем... Городищем? Торжищем? - Гили не мог подобрать подходящего слова.
       На прославленные подземные чертоги это походило мало.
       - Это Верхний Ногрод, - сказал Кальмегил. - Здесь идет торговля и обмен и живут те, кто этим занимается. Где находится сам Ногрод - мало кому известно.
       - А тебе? - спросил Берен.
       - Я не выдаю чужих тайн.
       - Что делать будем? - спросил старший из горцев, Дарн Фин-Эйтелинг.
       - Разобьем лагерь вон в той стороне, - Берен показал кнутовищем по правую руку от валов города. - На торге нам делать нечего.
       Они спустились в долину, переправились вброд через мелкую речку - приток Аскара - и вновь поднялись на холм.
       Чем ближе к торгу, тем ясней было видно, как он громаден. Гили в жизни не видел такой толпы людей - обоз Алдада когда-то показался ему большим, а здесь он просто потерялся бы. Здесь серебристые опалы из Морийских Копей выменивали на хитлумских коней, железо - на мясо и шкуры, медь - на зерно; люди пригоняли сюда скот ради оружия и инструментов, нандор приносили воск и меха в обмен на ножи и наконечники стрел, синдар покупали за ткани и волокно соль и самоцветы, с востока привозили пряности и диковинки, чтобы увезти драгоценные образцы гномьего искусства.
       На два десятка воинов никто не обращал внимания - вооруженные отряды такой численности попались Гили на глаза самое меньшее дважды. При виде одного из них он не выдержал и изумленно сказал:
       - Вастаки!
       - Конечно, вастаки, - фыркнул Берен. - Отчего бы здесь не быть вастакам. Ты же не думаешь, что все они, сколько ни пришло их в Белерианд, подались на службу к лорду Маэдросу?
       Гили прикусил язык. Это просто не приходило ему в голову.
       Горцы разбили четыре палатки к северо-западу от торга, вверх по склону - Берену не хотелось брать воду ниже торга. Гили и еще одного оруженосца отправили за водой и дровами, а когда Гили вернулся, то увидел, что Берен и Кальмегил, сидя на седлах перед самой большой палаткой, беседуют с двумя гномами. Гномы прибыли небольшим отрядом - всего шестеро - верхом на пони. Гили понял, что ошибся, думая, будто их не заметили - на самом деле за всеми пришельцами в Верхний Ногрод тихо, но пристально наблюдали.
       Он продолжал свою работу, не прислушиваясь к разговору - но после ужина Берен подозвал его и Нимроса к себе.
       - Король Ногрода, государь Мельхар (41) зовет меня и Кальмегила в гости. Вы будете нас сопровождать. Наденьте чистое. Ты, Руско - ту рубаху, что тебе подарили в замке Химринг.
       Двигались ночью, по горам, при свете факелов - Руско показалось, что целую вечность. Гном, возглавлявший почетную охрану, высокопарно объяснил, что им оказана ради Кальмегила великая честь - их ведут к Вратам Ногрода, не завязывая глаз, хотя они и не гномы. Гили услышал, как Нимрос тихонько хмыкнул, видимо, думая о том же, о чем и Руско: в такой темнотище они все равно не смогут запомнить дорогу к Вратам.
       Дорога до Врат заняла больше часа. Кони шли шагом - посольству не пристала спешка. Врата потрясли Гили - к ним вел широкий и крепкий мост, весь выполненный из резного камня, и лишь серединный пролет - из крепких бревен, сбитых стальными полосами. При нападении врагов этот пролет, наверное, обрушивали вниз. Сами ворота, высотой в четыре человеческих роста, призваны были говорить не только о силе, но и о богатстве гномов: сделаны они были из черного каменного дуба, и каждую петлю, каждую шляпку гвоздя покрывала искусная чеканка.
       Четверо богато одетых гномов поприветствовали пришельцев без лишнего шума, но крайне почтительно.
       - Давно мы не видали тебя в наших залах, о Кователь, - сказал Кальмегилу один из них. - Государь будет рад видеть тебя. Всех вас - но тебя особенно. Он помнит о вашем старом споре.
       - Поверь, Бойд, я тоже о нем не забыл, - ответил, спешиваясь, эльф. Они с гномом пожали друг другу руки. Гномы-стражники отвели коней и своих пони куда-то в боковой ход - видимо, в подземное стойло, - а те, кто встречал посольство, пошли в глубину подземного города, освещая путь.
       Гили глазел по сторонам как завороженный. Диковины гномьего города поражали его на каждом углу - вот удивительные столпы, наплывами стекающие с потолка... А вот изваяние - каменный змей, свитый дивными кольцами, слагающимися в узор... А вот мост над пропастью - у Гили закружилась голова. Там, внизу, горели тысячи огней и сновали гномы - это было что-то вроде торжища или тинга, Гили не успел разобрать. Он поднял голову - и увидел, что свет факелов отражается в самоцветных звездах, которыми выложен круглый свод.
       - Варежку закрой, - краем рта посоветовал Нимрос. Гили покраснел и сомкнул губы.
       Ногрод оказался, кроме всего, на удивление многолюден. Или можно сказать - "многогномен"? То и дело кто-нибудь шагал навстречу, иной раз ведя в поводу пони или осла, иной раз - толкая тачку.
       При переходе через второй мост, Гили увидел внизу длинный обоз - волокуши, на которых рядами уложены были длинные бревна, тянули серые угрюмые волы. Дровяная река выползала из одного темного каменного зева и вползала в другой. Волы ревели, погонщики кричали: "Хар-хар!". Вдруг поезд остановился - что-то произошло с одной из волокуш... Ага: плохо закрепленные бревна с одной из волокуш раскатились и загромоздили путь...
       Внезапно Берен остановился и обернулся на звук, который был ему знаком и отвратителен: визг бича и короткий человеческий вскрик. Хорошо одетый черноволосый мужчина хлестал худого оборванца в рабском ошейнике - видимо, усмотрев его вину в том, что волокуша рассыпалась. В городе гномов - люди-рабы?
       - Эй, ты! - зычно крикнул Берен надсмотрщику. - Да, ты, орочье семя! Если твоя честь не говорит тебе, что позорно избивать беззащитного, если разум твой не говорит, что глупо трепать кнут об того, кому сейчас предстоит тяжелая работа - то постыдись хотя бы знатных гномов, постыдись за род людской!
       - А ты кто такой? - крикнул надсмотрщик.
       - Я рохир при мече, и пусть тебе этого хватит с головой!
       Надсмотрщик пожал плечами с самым независимым видом, но не возобновил наказание нерадивого раба. Теперь тот вместе с другими водворял на место скатившиеся бревна.
       - Как это понимать, наугрим? - Берен указал вниз. - Чем провинились эти люди, что с ними в вашем городе обращаются как с собаками? Или вы усвоили орочий обычай?
       - Пусть князь приглядится, если его глаза так же остры, как его язык! - вспылил гном. - Ни одного из казад нет среди надсмотрщиков! Это все ваши, людские дела! Вырубки на восточных склонах Хаудраммат принадлежат людям, они же доставляют сюда лес для укрепления стен - а уж как они между собой считаются - не наше дело.
       Берен опустил голову:
       - Твоя правда, почтенный гном... Прошу прощения.
       - Я не оскорблен, - важно заявил гном. По его тону Гили почувствовал, что он далек от прощения - и не ошибся.
       - Добавлю только, - сказал гном весьма желчным голосом, - что ни один кузд не стал бы так обращаться с другим, будь тот даже наихудшим из всех, кого видели недра земли.
       - Да, - кивнул Берен, и Руско подивился тому, как много стыда и горечи может, оказывается, вместить такое короткое слово. - Идемте. Незачем здесь задерживаться.
       Чем глубже они спускались - тем меньше попадалось гномов им навстречу, тем шире и светлее делались переходы. Теперь своды украшала прекрасная резьба по камню или дивная роспись. Гномы, в отличие от эльфов плавным линиям предпочитали ломаные, а точным изображениям - как бы искаженные. Им нравилось, когда тела животных и цветы образуют правильный узор, но правильность не имела ничего общего со схожестью изображения - не всегда можно было и узнать, какое именно животное изогнуто и повернуто так, чтобы оказаться точно врисованным в четырехугольник, круг или овал. Нередко попадались изображения и вовсе химерных животных - с головой орла и телом кошки или же передней частью тулова - птицы, задней - змеи.
       А еще Гили был поражен встречающимися едва ли не на каждом углу изображениями драконов. Хищно выгнутые шеи, отверстые огнедышащие пасти, прижатые треугольные уши - все это, несмотря на уже привычное искажение формы в узор, восхищало и пугало. Как же так, дивился Гили, ведь драконы гномам - извечные враги...
       Он собрался с духом и задал вопрос.
       - О, да! - горячо сказал гном. - Поистине, эти твари враги нам. Они сильны, хитры и кровожадны. Об этом мы всегда должны помнить, и потому - мы любим изображать их. А еще мы любим изображать их потому, что более достойного и прекрасного противника Враг еще не создавал и уже не создаст. Когда будет повержен последний дракон, песня гномов будет радостной - но и печальной тоже. Потому что потомкам их уже не достанется такого славного врага...
       Они остановились перед еще одними воротами - едва ли меньше тех, что вели в город, но куда богаче. На крепких бронзовых петлях красовались узоры перегородчатой эмали, сами ворота были инкрустированы серебром и отполированы до матового блеска. Четверо гномов-стражей стояли под ними, положив руки на боевые топоры.
       - Посольство к государю Мельхару от эльфийского короля Финрода Фелагунда! - звучно и гордо проговорил провожатый.
       Ворота открылись как бы сами собой. Гном сделал широкий жест и шагнул в них последним.
       Это уже был, безо всякого сомнения, дворец. Все, что Гили видел до сих пор, было просто ничем в сравнении со здешними чудесами.
       Аметистовые гнезда распустились цветами, и молочно-белый свет фиалов дробился в них и в потоках хрустальной воды, разбивающихся о самоцветы. Вся стена по левую руку от них была фонтаном-водопадом, сбегающим с огромной высоты в яшмовую чашу. Вдоль стены по правую руку от них шла спиральная лестница, ведущая туда, где этот водопад брал исток. Светильники висели в ее пролетах. Перила лестницы были искусно вырезаны, и такая же резьба покрывала ступени - даже жаль было ставить на них ноги. Каждый дюйм пола покрывали полусамоцветные плиты, сделанные в виде зубчатых листьев, так плотно пригнанных друг к другу, что Гили не видел ни единого зазора.
       Поднявшись по резной лестнице наверх, они очутились в длинной анфиладе залов-пещер, одна другой диковинней. Иные из них гномы отделали от пола до потолка, не пропустив ни дюйма - другие же оставили в первозданном виде - словно бы предлагая сравнить свою работу и работу творца подземных залов, Тейрана-камнедробителя, которого эльфы зовут Аулэ.
       Гили не сравнивал - у него глаза разбегались. Любой из камней, оставленных гномами в стенах природных пещер, в игольчатых друзах, стоил, наверное, целого состояния - а у гномов рука не поднялась их отковырять. Кто станет теперь говорить об их ненасытной жадности? А с другой руки, в тех залах, что были ими вырублены и отделаны, каждая мелочь казалась сокровищем...
       Наконец, в одном из небольших залов - по стенам висело оружие, пол был застлан коврами синдарской работы - их подвели к резному деревянному креслу, высокая спинка которого была сделана в виде дракона, распахнувшего бронзовые крыла над сидящим. В глаза чудовища были вделаны яхонты, грудь, шею и морду украшало сусальное золото, золотыми же были когти на лапах, что служили подлокотниками.
       Широкоплечий гном, устроившийся в тени драконьих крыл, был далеко еще не стар. Длинную волнистую бороду не прорезала ни одна седая прядь, глаза горели - гном был в самом расцвете зрелости.
       Увидев пришедших, он не только первым поприветствовал их, но и встал им навстречу.
       - Кальмегил! - ухватив эльфа за руку, король гномов с силой сжал ее. - Казадрушт! (42) Давно тебя не видели мои пещеры, давно я не слышал твоего молота... Будь же здоров и счастлив, эльф!
       - Да не остынет твой горн, государь Мельхар, да растет бесконечно твоя борода, - улыбнулся Кальмегил. - Я приветствую тебя от имени своего короля. Со мной - Берен, сын Барахира, князь Дортониона.
       Гном какое-то время пристально всматривался в лицо Берена.
       - Я бывал у вас в молодости, - сказал он. - В Друне, где сочится из земли каменное масло. Тогда у вас княжил Брегор... э-э... Горячий. Ты похож на него. Я сначала даже подумал, что ты - это он. Как он поживает?
       - Он упокоился тринадцать лет назад, государь Мельхар, - ответил Берен.
       - Как? - на мгновение изумился гном - потом, слегка отступив, качнул головой: - Быстро же вы сгораете, люди... Садитесь, - показал он на два пустующих кресла справа от себя. Для Гили и Нимроса, очевидно, предназначались трехногие низкие сиденья, стоящие под самой стенкой - на одном из таких устроился то ли молодой гном, то ли гномья женщина.
       Еще несколько кресел было занято гномами, главным образом - пожилыми, хотя двое, похоже, приходились государю ровесниками или были чуть помладше.
       - Послание от короля моего, - перед тем как сесть, Кальмегил протянул гному запечатанный кожаный футляр. - И дар от него... - на ладони Кальмегила оказалась маленькая резная шкатулка.
       Мельхар, сунув письмо в руки юному гному, принял ее и открыл.
       - Ха! - сказал он. - Это чтобы носить на поясе кошель, верно? - фигурка, извлеченная им, была вырезана из камня, в котором черное переходило в белое, и представляла собой двух котят, лежащих рядышком, голова одного к хвостику другого. - Такой агат мне в жизни не попадался... Благодарю от всего сердца.
       Берен сделал знак рукой, и Нимрос поставил перед королем гномов свою ношу: маленький дубовый бочонок.
       - Это от нас, король Ногрода. От людей Дортониона, - сказал Берен.
       Бочонок зажег в глазах Мельхара огонь.
       - Это то, о чем я подумал? С дымком, с дубком? То, что на днище - и вправду клеймо Реганов? Какая выдержка? (43)
       - Десять лет, государь, - сказал Берен. - Это урожай последнего мирного года. Последний урожай. С тех пор Реганы не варили огненного эля.
       - И правильно, - одобрительно сказал король Мельхар. - Для орочьих хлебал это питье слишком изысканное.
       - Это питье теперь некому готовить, государь. Род Реганов пресекся. Погибли все. Может, в Дортонионе будут еще варить огненный эль, но так, как варили они - уже нет.
       Государь сделал знак - слуга забрал шкатулку и бочонок. По кивку своего короля молодой гном сломал печать и начал читать письмо - медленно и нараспев. Видимо, такое чтение у гномов приветствовалось. Мельхар слушал, время от времени кивая в такт. По его лицу еще нельзя было понять ничего.
       Финрод писал о великих опасностях, которые грозят с севера, в том числе и гномам, напоминал о прежних выгодах мирной жизни и свободной торговли, призывал Мельхара помочь горцам в их войне своим искусством кователей, а если Мельхар захочет - то и воинов, и обещал за работу награду, которую не зазорно будет эльфийскому королю вручить, а гномьему - принять.
       - И что же вам нужно от меня? - спросил Мельхар, когда безбородый гном закончил чтение и свернул письмо.
       - Оружие, - сказал Берен. - Нужно вооружить отряд в тысячу человек, с небольшим запасом и быстро. А к зиме еще полторы тысячи.
       - Стоило ли ехать так далеко?
       - Нам нужно не совсем обычное оружие. Для начала - тысяча самострелов. Но не таких, к каким вы привыкли.
       - Тысяча, да еще не таких... Да еще быстро... - подал голос один из гномов-советников. - Это будет стоить недешево.
       - Мы заплатим, - пообещал Берен. - Сколько?
       - Не торопись, князь, - Мельхар слегка шевельнул усами. - Сначала ты расскажешь нам, что это за такие "не такие" самострелы. Потом наши мастера сделают тебе один, и ты скажешь, то ли он сделали, что ты хотел, и укажешь на ошибки, а уж потом мы назначим цену. И когда сторгуемся, заключим и подпишем договор.
       - Договор? - Берен покосился на Кальмегила. До сих пор его понятия о соглашениях между правителями заключались во взаимном обмене клятвами.
       - Договор, - подтвердил эльф. - Писаное согласие.
       - Государь Мельхар не поверит моей клятве?
       - Это обычай, Берен. Все важные дела гномы завершают писаным согласием. Его подписывали и Тингол, и я, и государь Фелагунд. Твой прадед Боромир приложил свою руку, когда давал гномам право добывать каменное масло в Друне.
       - Истинная правда! - Мельхар поднял палец. - "Написано на коже - золота дороже".
       - Ну что ж, - Берен пожал плечами. - Договор так договор.

***

       - Стремя? - удивился королевский мастер Дайн, когда Берен пальцем на песке начертил, чего хочет.
       - Стремя, - подтвердил горец. - Приварить его вот здесь, спереди, чтобы натягивать ногой.
       - Хитро, - одобряющим голосом сказал Мельхар. - А будет ли толк? Ты прежде делал ли такое?
       - Такое-не такое, а вроде этого, - уклончиво сказал Берен. - Толк был.
       - Ну? - Мельхар обратился к своему мастеру.
       - Расход чтобы сильно увеличивался, так нет, - пожал плечами Дайн. - Я полагаю так: сталь черного звона, как обычно, да сталь бурого звона, да работа в половину этой цены, потому что срочно - и выходит, что с тебя за тысячу самострелов и припаса к ним - тридцать фунтов золотом. Ты желаешь, я слышал, также обычного оружия на такое же войско - это станет еще в двадцать. И всего с тебя - пятьдесят фунтов золотом.
       - Ты кое о чем забыл, почтенный Мельхар, - сказал Берен.
       - Да? - приподнял брови гном.
       - О Друне. О каменном масле, которое было вам зачем-то надобно. О том, что вы куете оружие на то, чтобы отвоевать Друн.
       - Я не забыл, - улыбнулся Мельхар. - Но я вот что подумал. Если вы отвоюете Друн, мои послы придут к тебе вот как ты ко мне. За каменным маслом и огненным элем. И тогда ты напомнишь мне, как я слупил с тебя за оружие, а я верну тебе часть цены, чтобы ты не лупил с меня за кровь земли. Ну, а если вы не отвоюете Друн - то я ничего и не потеряю, верно?
       - Если мы не отвоюем Друн, да и весь Дортонион, государь Мельхар, ты потеряешь многое. Покой, деньги, может быть - жизнь.
       - Может быть, - согласился гном. - А может быть, и нет. Ну как, будет у нас договор?
       - Договор у нас будет, - медленно проговорил Берен. - Но вот я еще о чем думаю... А что помешает мне, когда мы отвоюем Дортонион, отдать земляное масло Друна не Ногроду, а Белегосту?
       - Как Белегосту? - вскинулся Мельхар.
       - А почему нет? Они ведь прежде покупали его через вас. Думаю, теряли на этом, так ведь? Ну, а теперь будут покупать у нас прямо.
       Мельхар потеребил косичку в бороде.
       - Я могу скинуть десять фунтов с условием, что Кардайн не получит Друна.
       - Пятнадцать фунтов.
       - Двенадцать, и покончим на этом. Иначе договора не будет. Ты не единственный покупатель, князь, а ради тебя многим придется оставить свою нынешнюю работу и заняться твоей.
       - Договорились, - кивнул Берен.
       Мельхар хлопнул в ладоши, и молодой гном с пергаментом, чернильницей и носильной доской для писания, возник как... ну да, как из-под земли. На написание договора ушло столько времени, что выгорел один светильник. Наконец, два примерника - договор и копия - были готовы. Нимрос прочитал оба, сверяя каждую закорючку - у самого Берена уже голова кружилась. Наконец, парень кивнул в знак того, что все правильно и можно подписывать.
       - Окуни свой палец в чернила, князь, и поставь отпечаток вот здесь, - гном показал на нижний угол пергамента.
       Берен, сжав губы, вытащил из-за уха у молодого гномишки перо и дважды вывел свою подпись. Потом рядом подписался Мельхар.
       - Я невольно оскорбил тебя, князь, - сказал он, протягивая Берену его свиток. - Поэтому приглашаю отужинать со мной и лордом Кальмегилом, чтобы загладить вину.
       - Благодарю, - сказал Берен. - И... я не оскорблен. Тебе нет нужды извиняться, государь Мельхар.
       - Хорошо, - гном коротко улыбнулся. - Но приглашения я не отменяю. Правду говоря, давно хотел посмотреть, как вы сами пьете огненный эль, и так ли вы крепки на голову, как хвастаетесь.
       - Пословица людей гласит, - подал голос до сих пор молчавший Кальмегил. - Что не следует состязаться в силе с медведем, бегать взапуски с зайцем и пить с горцем.
       - Ха! - король гномов был явно задет. - Не верю. Не родился еще ни человек, ни эльф, ни гном, который бы меня уложил под стол.
       - Я предпочел бы состязаться с тобой в мастерстве, - то ли подначил, то ли согласился Кальмегил.
       - А мы и с этим еще не закончили, подожди! - они быстро шагали к королевским покоям. - У меня есть, что показать тебе, бессмертный, есть, - Мельхар хохотнул. - Ты будешь удивлен.
       - Пожалуй, я тоже откажусь от состязания, - сказал Берен. - Я уже не мальчик, чтобы гордиться питейными победами.
       - Ха! Прежде чем гордиться, победу нужно одержать!
       - Ну, это труда не составит...
       - Не составит? Да ты трусишь пить собственную отраву, человек! Что это ты там мне привез, а?
       - Я выпью с тобой первый кубок, чтобы доказать, что привез не отраву, а старый добрый норпейх. Но больше не стану. Даже если я проучу тебя, государь, что я с этого поимею, кроме жестокого похмелья? Будь я юнец вроде него, - Берен кивнул на Нимроса, - я бы еще немножко потешил свою гордость. Но я уже давно не тешусь попойками.
       - Ну хорошо! - прорычал гном. - А если мы побьемся об заклад? Ударим по рукам о чем-нибудь настоящем и поставим на кон? Тогда ты будешь пить со мной?
       - Еще один договор? Нет, государь Мельхар, еще двух часов крючкотворства моя голова не выдержит.
       - Да не договор! Просто ударим по рукам и все. Давай так: если ты свалишь меня под стол, я сделаю все за тридцать фунтов. И не попрошу масляных полей Друна.
       - А чего ты хочешь с меня, если я проиграю?
       - Отдашь Друн на десять лет даром.
       - Я не хочу ловить тебя на слове, государь Мельхар...
       - Ты поймай сначала, - оскалился гном, протягивая руку.
       Берен, не долго думая, сжал пальцами его твердую, широкую ладонь.
       - Лорд Кальмегил, разбей, - попросил он.
       Слуги накрыли стол в одном из маленьких гротов недалеко от подземного ручья - Берен слышал перезвон воды по камням. На столе стояла всякая всячина - главным образом жареное и соленое - и знакомый Берену бочонок, уже готовый в дело: в боку провертели дырку, а в нее вставили бронзовую трубку. Прислуживать взялись Нимрос, Гили и какой-то молодой гном.
       - И вот из этих наперстков мы будем пить, Государь? - недоверчиво спросил Берен, показывая на крохотный серебряный стакан высотой в палец, отделанный чеканкой и самоцветами.
       - Это стаканы нарочно для огненного эля, - нахмурился Мельхар.
       - Воля твоя, - согласился Берен, садясь за стол и протягивая юному гному большой стакан, предназначенный для воды или пива. - А мне, парень, налей сюда.
       Юный гном если и удивился, то виду не подал. Наполнив стакан наполовину, он потянулся к кувшину с водой, но Берен резким жестом отказался.
       - Так ты, князь, разбавлять не будешь? - спросил гном.
       - Разве я дитя, чтобы разбавлять? Твое здоровье, государь Мельхар. Да не остынет вовеки твой горн, да произрастает твоя борода.
       Берен выдохнул, мысленно вознес молитву ко всем Валар сразу и опрокинул стакан в себя.
       ...Огненный эль, называемый также норпейхом, варят из ячменного солода, высушенного над огнем. Для дыма в огонь бросают и зеленые сосновые ветки. После эль выпаривают, наливают в дубовые бочки и выдерживают несколько лет. Гномы пьют его так же как горцы, наливая в маленькие стаканчики и наполовину разбавляя водой... Но ведь Берен сошелся с Мельхаром в споре, а перепить гнома - задачка ненамного проще, чем добыть Сильмарилл...
       Скулы у него свело, а язык завязался в узел. Больше всего он боялся, что сейчас его вырвет - однако же этого не случилось. Неизвестно, кто из Валар помог, но Берен снова спокойно вдохнул и выдохнул, сел, отхватил ножом здоровенный кус печеного мяса и вцепился в него зубами.
       Проклятье! Гномы-повара не пожалели перца, а освежить пылающий рот сейчас было нечем. Рыжий, сукин сын, да не наливай воды - ни к чему она сейчас!
       По счастью, Руско кое-что сообразил - и на блюде перед Береном оказался ломоть пресного свежего сыра.
       - А ну, и мне, - гном протянул слуге свой большой стакан. - И тоже не разбавляй.
       Кальмегилу Нимрос по его просьбе разбавил питье.
       - За твою удачу, князь Берен. И за твою победу, - провозгласил гном и выдохнул: - Хху!
       Хотелось бы знать, подумал Берен, меня так же перекосило, или нет?
       - Ох, - сказал король гномов, облизнув губы и переведя дыхание. - Славно... Ой как славно...
       Берен обеспокоился. Он знал, как действует неразбавленный норпейх на людей - и не знал, как на гномов. Чтобы эльфы пили огненный эль - такого он вовсе не видел.
       - Хороший подарок ты мне привез, - продолжал Мельхар. - И я хочу отдарить тебя. Проси... чего хочешь.
       - Я слыхал, - холодея от собственной наглости, сказал Берен. - Что король Фелагунд отдарил Наугламир изваянием Аулэ из чистого серебра. Если ты хочешь одарить меня, государь Мельхар, позволь мне увидеть это изваяние.
       - Ты попросил сразу и мало, и много, - король Ногрода качнул головой. - Ладно, пошли.
       Они вышли из зала покоев и по лестнице спустились в зал совета. Храня благоговейное молчание, Мельхар слегка замедлил шаг.
       В стене как раз напротив королевского кресла, находилась ниша, закрытая дверью из красного дерева. Петли и замок были сделаны из морийского серебра.
       Мельхар достал из-за пазухи ключ на цепочке и, вставив его в замок, несколько раз повернул, но не так, как при открытии обычного замка, а каждый раз - в разные стороны, что-то отсчитывая про себя.
       Дверь открылась. За ней была парчовая занавесь. Гном глубоко вздохнул - и отдернул ткань.
       Высотой статуя была примерно в ярд. Ее расположили в нише так, чтобы серебряный Вала смотрел на гномов сверху вниз, но Берену пришлось встать на колено, чтобы заглянуть изваянию в глаза.
       - Махал, - с любовью и почтением прошептал гном.
       Конечно, Финрод изобразил Аулэ таким, каким помнил его - а не таким, каким Вала был во время сотворения гномов, когда Айнур еще не облеклись в одежды плоти. Но именно момент сотворения гномов запечатлела статуя: Мастер чуть подался вперед, опираясь на молот, напряженно вглядываясь в только что созданное: оно живо? Оно мыслит? Оно чувствует?
       Берен знал, что произойдет в следующий миг - мучительно-радостное ожидание на лице Мастера сменится разочарованием, а потом - отчаянием, и молот в руке взлетит, занесенный для удара: он хотел создать живые и разумные существа, а не игрушки своей воли! Но Творения с криком разбегутся - так Аулэ узнает, что Единый даровал им свободные души...
       Финрод поймал миг-до-того, и серебряный Айну с любовью и ожиданием смотрел в глаза каждому, кто подходил к этой нише: ты живой? Ты мыслишь? Чувствуешь?
       И все же - глядя на статую, ни на мгновение нельзя было забыть, Кто дал жизнь гномам, созданным Аулэ.
       Ай да Фелагунд...
       - Махал, - снова прошептал Мельхар, задергивая нишу и закрывая ее на ключ. - Ваш король - великий мастер. Ваять умеют многие - немногие умеют понимать.
       Берен и Кальмегил молча вернулись с ним в королевские покои.
       - Лорд Кальмегил, - сказал гном. - Воздашь ли ты честь подарку своего друга? Выпей огненного эля. Выпей хотя бы из вежества.
       - Мы давно не виделись с тобой, почтенный Мельхар, - сказал нолдо, уводя разговор в сторону. - И я не знаю, как идут дела в Тумунзахаре и на востоке. Сумели вы вернуть Барашатурские шахты? Удалось вам восстановить связь с Казад-Думом? Вернулись ли люди востока к торговле с вами?
       Гном досадливо крякнул.
       - Чтобы не повторять трижды, скажу "нет" один раз на все сразу. Барашатур орки держат крепко, и там уже не только орки, но и тролли. Может, тебе будет интересно, но полтора года тому к Кардайну и ко мне приходили послы с Севера. Говорили сладкие слова и обещали в обмен на присягу Морготу вернуть нам Барашатур и Садурмаут, повыгонять всех орков к их орочьей матери. Но я их послал туда, куда Махал шлак сливает, и то же самое сделал Кардайн. Будут они мне мои же шахты в обмен на морготов рабский хомут предлагать! Ха!
       - Что за посольство, государь Мельхар? - заинтересовался Берен. - Орки?
       - Орков мы пустили бы не дальше первой же выгребной ямы, - поморщился король. - Люди. Высокие и статные, черноволосые, вроде тебя, князь Берен.
       - И как они называли себя?
       - Рыцарями Аст-Ахэ.
       Берен и Кальмегил переглянулись.
       - Я смотрю, для вас эти слова что-то значат, - Мельхар переводил взгляд с одного на другого. - Желаете, чтобы я рассказал о них подробнее?
       - Нам было бы очень интересно, почтенный Мельхар, - проговорил Кальмегил.
       - Ладно, слушайте. Появились они, как я уже сказал, полтора года назад. Поначалу - просто на торжище. Ходили всегда по двое, мужчина и женщина. Ничего худого не делали, только время от времени собирали вокруг себя народ и говорили им речи... Говорили так умно и красно, что многие их слушали. Наконец, их начали приглашать в сам Ногрод. И тут разговоры у них малость изменились. Прежде они все больше вели ученые речи о том, как устроен мир... Говорили много всяких полезных штук о металлах, об оружии... Дельного много - оттого их и позвали сюда, под своды Ногрода... Но оказавшись здесь, они повели иные речи... Сначала они попросили наших старцев пересказать им историю сотворения гномов. А потом начали помаленьку, исподволь, вести такие разговоры, что вроде бы как Отец богов принудил Махала уничтожить нас. А потом вроде бы как нас помиловал. Даже так дело обернули, что Отец богов... вроде как... снасильничал над Махалом, - сказав это, гном большим пальцем правой руки быстро перечеркнул свой рот. - Поломал его волю. Вы поймите, это сейчас, в моих устах звучит кощунно, а тогда они все так поворачивали, что вроде бы и не за что было к ним прицепиться. Самые злодейские мысли уже у нас в головах рождались, не у них на языках, и потому не за что было призвать их к ответу.
       - И чем дело кончилось? - мрачно спросил Берен. - На что они выехали в конце концов?
       - На то, что Махал пребывает там, за морем, вроде как в плену, вроде как в неволе. Но есть другой, говорили они, могучий и прекрасный дух, который мечтает дать всем свободу. А в первую голову - Махалу, своему старинному другу, да еще и отцу-создателю его самонаиразлюбимейшего ученика...
       - И назвали они имя этого духа?
       - Назвали, куда ж им потом было деваться: плыви или тони. Мелькор, Моргот... Вот, чьих прихвостней, я, оказывается, привечал...
       - И что ты сделал, когда узнал правду?
       - Вышвырнул их из города и повелел так же поступить с каждым, кто будет привечать их тайно.
       - А таких много?
       - А почем я знаю? Если такие и есть, так уж мне они этого не скажут.
       Берен и Кальмегил переглянулись. Король гномов был мрачен и походил на нахохлившегося филина.
       - Ты так сердит оттого, что многое из их слов и тебе казалось правдой, верно? - спросил Берен.
       - Не сочти за грубость, князь, но твое ли это дело?
       - Мое, - отрезал Берен. - Отвоевывать землю без толку, если Моргот завоюет души.
       - Мою не завоюет, - резко ответил Мельхар. - Своего я Морготу ничего не отдам - ни земли, ни души. И никому другому. Выпьем, князь.
       Гном наполнил стаканы. Кальмегил согласился еще раз глотнуть огненного эля - разбавленного.
       - Чтоб сдохли все враги, - сказал король гномов. - Хху!
       Второй стакан пошел у Берена легче, чем первый. Он знал, что самые большие трудности будут с четвертым.
       - Что-то я не хмелею, - пожаловался Мельхар. - Отрава знатная, горло рвет, а я не хмелею.
       Кальмегил, похоже, догадался, в чем дело и, чуть приподняв брови, покосился на Берена. Тот тихонько толкнул его под столом ногой и ответил Мельхару:
       - Видно, твоя голова и в самом деле крепче моей, государь, и зря я втянул тебя в это состязание...
       - Признаешь мою победу? - быстро спросил гном.
       - Нет, - качнул головой Берен. - Я в плен не сдаюсь.
       - Тогда пьем.
       Слуги наполнили кубки.
       - За вашего повелителя, чтоб ему всего на свете было, - сказал Мельхар. - Достойнейший из всех смертных и бессмертных, которых я видел.
       Кальмегилу опять пришлось выпить.
       - А со второго раза это не такая уж дрянь, - великодушно признал он.
       - Не такая уж дрянь? - возмутился гном. - Да ты распробуй сперва!
       - Привкус эля, немного хвойного дыма и много горьких масел, - проговорил Кальмегил. - И очень мало воды... А вода призывает воду, запомни, Мельхар... Я... не лекарь... Не помню точно...
       - Оно и видно, - проворчал гном.
       - Вода... - снова попытался собраться с мыслями Кальмегил. Берен пнул его ногой под столом.
       - Мне вот не дает покоя разговор о каком-то вашем споре, - быстро сказал он.
       - Вот! - Мельхар поднял палец. - Напомнил, спасибо. Малый! Поди в мастерскую, принеси дуру. Тебе, - обратился он к Берену, - тоже интересно будет.
       "Дурой" оказался удивительный самострел. На деревянном ложе покоился не лучок, а металлический желоб, внутри которого зачем-то лежали навитые стальные кольца. Приглядевшись, Берен увидел, что это не резаные кольца, а спираль.
       - Стрелу, - сказал гном. - Гляди.
       Вложив стрелу в желоб, он до упора оттянул спираль - теперь она змеей развернулась вдоль всей стальной дорожки, обвивая болт. Другой рукой гном загнал в паз стопорный винт.
       - Все кыш оттуда, - показал он на кресло у стены. Гили опасливо убрался.
       - Вот, - сказал Мельхар и выдернул стопор. Освобожденная спираль взвизгнула, стрела со стуком вонзилась в спинку кресла.
       Кальмегил, слегка пошатываясь, подошел к креслу.
       - Она не пробила дерево, - с неудовольствием заметил он, без усилия вытаскивая болт. - Вонзилась всего на три пальца... Доспеха она не пробьет.
       - Мы разве об этом спорили, Звонкий Молот? Ты забыл, о чем мы спорили? Я тебе напомню...
       - Не надо. Мы спорили о том, сможет ли закаленная навитая проволока выполнять то же действие, что и лучок самострела? И видим - не может.
       - Чего? - сидя подался вперед Мельхар. Он уже был слегка в ударе, и получилось у него "чаво".
       - Не может, Мельхар! Во-первых, эта штука, - кивнул он на гномий самострел, - не делает главного, ради чего лук заменяют самострелом. Она не пробивает доспех. Даже полуторадюймовую доску она не пробивает. Дальше. Ты не можешь управлять натяжением спирали - стопор всего один. На большее или на меньшее она не способна, стреляет всегда с одинаковой силой и всегда на одинаковое расстояние... Дальше. Усталость металла рано или поздно выведет спираль из работы. Сле-до-ватель-но... Эта... вещь... не может заменить самострел.
       - Хрен! - возразил Мельхар. Берен удивился, до чего похоже начинают вести себя люди и гномы в подпитии. - О том, чтобы заменить самострел в бою, разговора не было. Разговор был какой? можно ли пружиной делать того же самого, что и лучком? А чего делает лучок? Стреляет. А эта штука? Она тоже стреляет. Стало быть, делает то же самое.
       - Мельхар, - эльф покачал пальцем перед лицом. - Ты играешь словами. Разве это называется "стрелять"?
       - А как же, козла тебе в плавильню, это называется?
       - Это не стрельба, Мельхар. Ты мог бы пустить болт просто рукой - и сказал бы, что выиграл? Это не оружие.
       - Оружие.
       - Нет, не оружие...
       - А я грю, саламандру тебе в горн, что оружие.
       - А зачем мы спорим?
       - Как это зачем?
       - Я говорю, зачем мы спорим, если у нас есть судья?
       Оба с интересом уставились на Берена.
       - Князь Берен, - спросил Мельхар. - Рассуди нас: это оружие или нет?
       - Рассуди, - повторил Кальмегил. Берен еще ни разу в жизни не видел ни одного эльфа таким пьяным. - Ты бы пошел с ним в битву?
       - Не, - ответил он. - Не пошел бы.
       - Вот! - Кальмегил поднял палец. - Вот...
       - Но в другое дело - пошел бы, - кивнул Берен. - Хорошая штука. Можно спрятать под плащ... В сапог...
       - Дзынь! - и прострелить себе ногу, - эльф махнул рукой.
       - Какой прострелить? - обиделся Мельхар. - Стопор надежный как гора!
       - Это оружие, - как можно тверже сказал Берен.
       - Но не оружие воина, - почти жалобно возразил Кальмегил. - Оно не пробьет доспеха. Оно рассчитано на незащищенного человека. Это оружие убийцы...
       - А я и есть, - проворчал Берен. - Будь у меня такая штука...
       Кальмегил лицом и всем телом изобразил возмущение.
       - Тогда бери, - гном сделал широкий жест. - Дарю.
       - Сп... асибо, - Берен подгреб короткорылый самострел к себе.
       - Оружие? - заглядывая ему в глаза, спросил гном.
       - Оружие, - решительно кивнул Берен.
       - П... одкуп судьи, - Кальмегила, похоже, разобрала та же икота.
       - А если б не оружие, он бы и не к... упился, - резонно возразил гном. - П... роклятая икавка... Выпьем.
       - Воды, - сказал Кальмегил.
       - Хрен, - отрезал гном.
       Все трое хватили неразбавленного норпейха. Кальмегил задохнулся.
       - Бе... рен, - сказал он. - Нельзя же так... Поверь мне, это плохое питье... Из него выпарены все жизненные соки... Одна горючая влага да горькие масла... Оно даже не идет...
       - Идет-идет, - Берен снова пнул его ногой под столом. - Может, пива, лорд Кальмегил?
       - Пива, - согласился эльф.
       - Как ты, человек? - спросил Мельхар. - Еще не желаешь в кроватку?
       - Разве что ты сейчас предоставишь мне мою vanimelde... И Сильмарилл для ее р-родителя.
       - Тс-с! - Кальмегил оторвался от кружки повел пальцем перед глазами. - Сильмариллы - это страшная тайна. Никто не должен знать, что мы идем за Сильмариллами.
       - А я никому и не скажу, - гном бахнул себя в грудь, гул пошел по всему залу. - Бороды мне лишиться - никому!
       - Это - хорошо, - кивнул Кальмегил, и предложил: - Выпьем?
       Берен не подал виду, что крайне изумлен этим предложением, исходящим от эльфа.
       Слуги наполнили кубки.
       - Чтоб мы и в пирушке и в драке ложились последними. Хху! - Мельхар перевернул кубок в рот.
       Берен, подавляя тошноту, вцепился в хлеб. Похоже, гном и в самом деле намерен лечь последним... Может, сейчас? Нет, рано...
       На государя Мельхара, как и на большинство гномов в подпитии, нашел приступ говорливости и бахвальства. Это еще можно было бы стерпеть, не потеряй он окончательно чувство меры и не начни рассказывать такое, чего ни в каких сказках не выдумаешь. Ладно, байку про морийское серебро, кольчуга из которого выдерживает любой удар, а весит при том не более тяжелой латницы - он когда-то слышал. Но вот байка о том, что далеко к югу за Морией никогда не бывает зимы и среди гиритрона блещут нимросы (44), а на деревьях в роще созревают золотые яблоки, которые сами собой, без ножа, распадаются на дольки. А люди в тех краях, заливался гном, с лица черны, как древесный уголь.
       На такую басню можно было ответить только правдой, но такой, которая заткнет ее за пояс. И Берен с удовольствием принялся рассказывать, что слышал от мудрых: некогда, проходя через земли далеко к востоку от Мглистых Гор, беоринги повстречали диковинное племя:
       - С виду - люди как люди, но росточка вот такого, - он показал четыре фута от земли. - Как дети.
       - Знаю, - отмахнулся гном. - Нибин-наугрим, гномы-малютки. Отребье.
       - Н-не, - Берен с оттенком торжества в голосе покачал пальцем. - Не гномы вовсе. Мы поначалу тоже думали. Однако ж. Бород у них не растет. Лица гладкие даже у старых. И ноги волосатые.
       - Эка диво - ноги волосатые. У меня, к примеру, тоже волосатые...
       - Да нет. Не такие волосатые. Не как у всех мужчин. Совсем. Наподобие заячьих или собачьих.
       - Ну, ты даешь, - подался назад гномий король. - Ну ты сочиняешь, князь - мне за тобой не угнаться.
       - Я? Сочиняю? А кто тут про черно... чернолицых рассказывал?
       - Дак я-то правду говорил!
       - И я правду.
       - Да ну! И от кого ж ты ее знаешь? На собственные глаза-то ты видел своих, с собачьими ногами?
       - А ты - свои головешки ходячие?
       - Мир полон таких вещей, - вклинился в начинающийся спор Кальмегил, - которые порой даже мудрец не может увидеть во сне.
       - Точно, - согласился гном. - Лучше выпьем.
       Выпили.
       Берен обнаружил вдруг, что рассказывает гному о тролле, которого убил его дед, Брегор Бешеный, причем гном одновременно рассказывает ему о найденном им в юности изумруде, и при этом обоих, похоже, такой разговор вполне устраивает.
       - ...Быков душил, а людей так жрал...
       - ...Тесно там, грю, и жарко, как у балрога в заднице...
       - ...Дед туда-сюда, смотрит - потерялся...
       - ...Я туда-сюда - ну, думаю, чушка свинцовая - застрял...
       - ...Вокруг никого, если не считать тролля ...
       - ...А снизу пышет жаром и воняет - дракон, как пить дать...
       - ...И тут он выходит - здоровенный что твой дуб...
       - ...А как глаза попривыкли, смотрю прямо перед носом - сверкает... Вот такой, в кулак...
       - ...Лег дед и притаился в камнях...
       - ...А размахнуться негде - хоть плачь, хоть смейся, хоть зубами выковыривай... И драконом несет...
       - ...И прямо через него перешагивает... Понял тут дед, что сегодня Тулкас прямо на него смотрит... И рубит тролля ровно через то место, где ноги вместе сходятся...
       Гном вдруг умолк и подозрительно посмотрел на Берена.
       - Зачем мне твой дед, князь? Я про этого тролля от него сто раз слышал. Ну, раза три - это точно. Ты про себя расскажи.
       Не дожидаясь помощи слуги, он открыл трубку и плеснул и себе, и Берену.
       - Выпьем.
       - Чтоб нам только так и встречаться, - уже с некоторым усилием проговорил Берен.
       Выпили. Берен знал, что, если ему сейчас понадобится в отхожее место, то своими ногами он не дойдет - придется опираться на плечи оруженосцев. На его счастье, голова у него была крепче ног.
       Озорная задумка родилась в этой голове, и Берен с удовольствием ей поддался. С самым нешутейным видом он начал пересказывать историю о том, как ранил самого Саурона. Правду сказать, он сомневался в том, что раненый им громадный черный волколачище - сам Саурон; ничто не говорило в пользу этого - кроме того нестерпимого, животного ужаса, который тварюка распространяла вокруг себя. Однако же, никто из волколаков к себе не располагает - просто этот был больше и сильнее других, да какой-то особенно злобный дух горел в его глазах...
       - ...И в окрестностях Гвайра мы встретились. До того я преследовал, а он уходил... Но когда увидели - он меня, я - его... Все обратно повернулось... это... кинулся он. Ростом - с коня, зубищи - м-мать моя честная женщина, что твои гвозди... А я... это... Нож... И копье... Все...
       - И что?
       - Копье - дрянь... Древко гнутое... Т-торопился... В плечо ему - раз! Здар-ровый... Зубами за древко... Хрясь - и пополам!
       - Поклянись, что не врешь.
       - Чтоб я сдох. Я бежать. Он за мной, понимаешь? Хромает, а идет. Слышу - воет... Своих созывает... И тут я, государь, смекнул, что не простой это волколак... Простой - не будет раненый по следу идти... Я в скалы... Успею - моя судьба, не достанут. Не успею - сожрут...
       Берен надолго замолчал, вроде бы как собираясь с мыслями.
       - Ну? - не выдержал король гномов.
       - П-полез, - Берен стукнул кулаком по столу. - А в Гвайре я сроду не лазил. Ни одной скалы не знаю... Сорвусь - крышка. Лезу... А холодно, собаки его рви... Пальцы задубели... Гляжу вниз - тварюка уже там... Сидит, стерво, рану лижет и на меня зенки таращит; а достать - уже никак...
       - А дальше?
       - Лезу, - уперто проговорил Берен. - Лезу, лезу, лезу... Пальцы в кровь содрал... Гляжу - мать моя честная женщина! - внизу уже трое. И тут у меня ногу свело... Сорвался я и х-х-хху-у-у! - вниз.
       С этими словами Берен ударил по столу ладонью, а потом со стуком ткнулся в доски стола головой.
       Краем глаза он увидел, что гном изумленно смотрит на него. Попытался выпрямиться и подпереть щеку ладонью. Голова была тяжелой и на руке не держалась.
       - Ну и что?
       - Чего что?
       - Чем кончилось?
       - Чего кончилось?
       - Тьфу ты! Сорвался, упал - и что?
       - Упал? А-а-а, упал... Насмерть, - сообщив это, он снова упал лицом вниз - но не на стол, а на сгиб своего локтя.
       Мельхар какое-то время потрясенно молчал, потом в крайнем недоумении спросил:
       - Как насмерть?
       Берену уже не удавалось перебороть смех или сделать вид, что это пьяная икота. Вытирая слезы и содрогаясь от хохота всем телом, он поднял голову и откинулся на спинку кресла.
       - Ты меня купил, - с какой-то почти детской обидой сказал король Ногрода.
       - Я тебя купил, - сквозь смех согласился Берен.
       - Ты меня купил... Я думал, что ты уже лыка не вяжешь, а ты так меня купил!
       - Купил, - шепотом ответил Берен - от смеха свело живот и говорить в голос он не мог.
       - Нет! - Мельхар грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнул бочонок и вздрогнул Кальмегил. - Нет, ты меня не купил! А ну, пьем дальше.
       - За что? - Берен взял из руки мельхарова слуги стакан.
       - За всех наших друзей. Хху!!!
       "Ой, как мне плохо..." - Берен решил, что пора. Больше неразбавленного норпейха он не выдержит...
       - Налей воды, парень, - протянул он стакан Руско. - Твои повара, государь Мельхар, знают как развести горнило у человека в глотке. Ветчина славная, но как же пить охота...
       - И мне, малый, - гном подставил стакан под кувшин. - Твоя правда, пряная ветчина любит много пива...
       Берен пригубил, усиленно изображая, что жадно пьет. Мельхар и в самом деле опорожнил свой стакан.
       - Дорогой гость, - сказал гном, вытирая усы и отдуваясь. - Я тебя покину, иначе вот-вот лопну. Без меня не пей.
       - Не дерзну, - кивнул Берен.
       Мельхар выбрался из-за стола и, поддерживаемый юным гномом, направился к двери.
       Хмель сразил его на пороге.
       "Вода любит воду", - вспомнил Берен слова Кальмегила. Покосившись на эльфа, он увидел, как тот грустно улыбается.
       Неразбавленный норпейх действительно не пьянит - слишком крепок. Можно выпить довольно много - и захмелеть не более чем от обычного эля. Но если после четвертой-пятой доли выпить воды или пива - хмелеешь так же мгновенно, как теряешь сознание от удара по черепу.
       Юный гном не удержал своего государя - и тот завалился на спину, стукнувшись головой об пол.
       Теперь, одержав победу в этом глупом поединке, Берен стыдился того унижения, которому подверг короля гномов - настолько, насколько вообще пьяный способен чувствовать стыд. Немного утешало то, что выпить воды все равно придется и ему - никуда не денешься.
       Юный гном крикнул на помощь - и несколько слуг, прибежав, подняли Мельхара на руки. Свидетелей береновой победы было достаточно. Берен, "последний устоявший", взял со стола кувшин с водой и, опираясь о стол, поднялся.
       - Нимрос, подставь плечо.
       Юноша, высокий и крепкий, шагнул вперед и дал Берену о себя опереться.
       - Тебе помочь? - спросил эльф.
       - Не надо.
       - Скажи, если я выпью воды - со мной будет то же самое?
       - Ты ж сам сказал - вода любит воду...
       - Но я пока не знаю, насколько любит... Что за безумие... Зачем я принял участие в этом самоистязании?
       - Ты мне крепко помог. Государь Мельхар стремился от тебя не отставать.
       Берен сделал два шага, стараясь не особенно виснуть на юном барде.
       - Веди меня туда, куда не дошел король Мельхар. Руско, неси воду, - князь ткнул кувшин в руки своего оруженосца. - В "Наставлениях юным" сказано, что недостойно блевать на стол... Когда я, Руско, был твоих лет, мне все хотелось спросить у сочинителя: а под стол - достойно? Жаль, сочинитель помер давно... Да теперь и самому ясно, что когда подступает - о достоинстве не думаешь. Донести бы до места... А ты, Нимрос, держи меня, чтобы я сам не ухнул... куда Махал шлак сливает... Ишь устроились, дети снисхождения - водичка бежит все время... Интересно, кто у кого выучился - эльфы у них или они у эльфов?
       Нимрос прислонил своего князя к стене, чтобы перевести дыхание. Потом они продолжили путь. Берен болтал не переставая и остановиться не мог.
       - Вот кто бы мне сказал, отчего норпейх развязывает мне язык, а пиво завязывает? Что бы нам поспорить о пиве... Нет, нет, на пиве я не устоял бы... Намо, хранитель правды, свидетель - эта победа далась мне не легче прочих - Нимрос, как насчет сложить о ней песню? Сам знаю, не нужно... Стоять!
       Этого можно было не говорить - они пришли.
       - Воды, Руско! - Берен выдернул из рук Гили кувшин, осушил его, проливая на грудь и на плечи и уронил - бронза с колокольным звоном покатилась по камням.
       - Отсюда вы меня понесете, - сообщил Берен и еле успел развернуться к дыре, под которой действительно бежал ручей - его вывернуло. Раз и другой и третий.
       - Глупая была затея, - простонал он. - Тридцать фунтов... Все равно глупая...
       - Руско, еще воды, - сказал Нимрос, удерживая его за шиворот от позорнейшего падения. Впрочем, Берен уже не чувствовал стыда - вода сделала свое дело, огненный эль помрачал его разум с быстротой неимоверной.
       Его желудок еще дважды завязался узлом, выжимая остатки гномьей трапезы, нерастворившийся огненный эль и горькую желчь - а потом он почувствовал как в губы ткнулась солоноватая бронза: Руско принес еще воды. Несколько глотков - и Берен потерял сознание.
       Очнулся он на постели, раздетый и вроде бы даже умытый. Гили дремал рядом, в кресле, поджав одну ногу и склонившись лбом на колено. На столике перед ним стоял кувшин, немного еды, под кроватью - хе! - таз.
       Берен сел, подавив стон. Голова болела, брюхо, естественно, тоже. Пьяным он себя не чувствовал, но знал: глоток-другой воды - и он опять окосеет.
       Он поднялся с постели, держась за столбик алькова. Руско моментально проснулся. В его улыбке Берен прочел без всякого осанвэ: "Есть глупости, которые никто за тебя не сделает".
       - Попробуй скажи что-нибудь, - проворчал он, показывая кулак. - Вот только попробуй...

***

       Сколько молотов зазвенело о наковальни после договора и памятной пирушки, сколько гномьих кузниц выполняло заказ - Берен не знал, но на третий день после попойки ему принесли образец самострела.
       - Тетиву сам натянешь, князь? - спросил Мельхар. - Или подмогнуть?
       - Не надо, - Берен вставил ногу в стремя, поддел тетиву крюком и, разгибаясь, оттянул ее назад, до стопора. Вложил стрелу. Прицелился в пустой бочонок, указанный государем как мишень. Спустил тетиву.
       Стрела не вышибла чоп, как он хотел, а прошила обе стенки насквозь.
       - Руки дрожат? - мрачно спросил король гномов. - Вот, выпей.
       - Это что? - спросил Берен, глядя на дымящуюся струйку густо-черной жидкости, наливаемую слугой из кувшинчика.
       - Это кава, - с гордостью сказал гном. - Ее собирают те самые люди с черными лицами, в которых ты не поверил. Зерна ее приходят сюда через седьмые руки, и стоят мне золота по своему весу. Ты - первый из людей, который попробует этого напитка. Не рассказывай потом, что Мельхар скуп.
       - Не буду, - пообещал Берен, отхлебнув обжигающего, бодряще-горького питья.
       Правду сказать, напиток не показался ему стоящим золота по весу заварки. И это лишний раз доказывало, что там, где дело касается королевского достоинства и желания пустить пыль в глаза, гномы скупердяями не бывают.
       Изготовление остальной тысячи самострелов и припасов к ним заняло меньше двух седмиц. Видимо, у гномов многое было в состоянии полуготовности - когда кто-то приходил с заказом, оставалось только доделать.
       Летнее солнцестояние они встретили еще на торжище в Ногроде, но на третий день уже двигались с обозом в сторону моста через Аскар, что гномы построили у Сарн Атард. Укрытое холстиной и переложенное сеном, на возах дремало оружие.
       Переехав через мост, они двинулись гномьим трактом через степь, к Аросу - той самой дорогой, которую Гили проделал с купеческим обозом три луны назад. Тогда он шел пешком за возом, в самодельных опорках и полукафтане из самого грубого сукна; сейчас он ехал по левую руку от Берена, держа его копье и щит; на нем был шлем, по-эльфйски повязанный платком, кольчуга и хороший плащ, крепкие и красивые сапоги, у седла приторочена лютня. Тогда Алдад хотел сделать его своим рабом - а сейчас ему пришлось бы при виде их поезда снять шапку и посторониться, убирая свой обоз с дороги - господа рохиры не желали плестись в хвосте у торговцев.
       Изменилось многое. Изменился сам Гили. Сейчас, вернувшись на свою старую дорогу и сделав круг, Руско понимал, насколько иным он стал. Дело было даже не в доспехах и не в новой одежде, и не в коне, и не в том, что он возвысился до княжеского оруженосца - все это было где-то "снаружи", поверх него; а внутри себя он чувствовал какую-то твердость; словно позвоночник усилили стальным прутом, как в одной из сказок горцев, где мать выковала герою железный хребет и железный череп, стальные руки и ноги, чтобы враг не мог поразить его... Сказка заканчивалась печально: героя уходила коварная девица, заставив его съесть хлеб, начиненный иголками, и эти иглы пронзили его сердце.
       Руско покосился на Берена - своего господина, героя, сердце которого было пронзено иглами.
       Все изменилось, но не взгляд, которым Берен окидывал край земли и неба там, где темной, еще тонкой полоской лежал меж небом и землей Дориат. Этот взгляд обещал еще лиги и лиги пути, сражения и смерти, победу и славу. И старая боль была в нем, и нестареющая любовь.