***
- Ой, - сказал Гили, спешиваясь. - Ой-ой-ой...
- Это еще не ой-ой-ой, - Берен перебросил ему поводья. - Ой-ой-ой будет завтра, когда ты попытаешься снова залезть в седло.
В лице он не менялся, но по скованным движениям видно было, что очень долгое время ярн знал только двух лошадей: Правую и Левую, и порядком отвык ездить верхом. Сноровка-то сохранилась, а вот тело по-новой привыкнуть еще не успело.
Гили расседлал лошадей и спутал им ноги. Берен уже исчез в лесу - отправился со всеми собирать хворост и добыть чего-нибудь к ужину. Ради короткой трехдневной прогулки эльфы дорожных припасов не брали - если, конечно, не считать за таковые орехи, сушеные травки и ягоды.
Сказать, что Гили был эльфами очарован - значит ничего не сказать. Поначалу их лица сливались в одно красивое ясноглазое лицо, но это первое впечатление тут же растаяло: разные они были, очень разные. Не только потому что отличались цветом волос или глаз, чертами и статью - по всему они друг на друга не походили. Их было десять, не считая государя Финрода. Эдрахил, почти такой же достойный и красивый, как король (вообще-то такой же, но уравнять их Гили не решался даже в мыслях). Кальмегил, темноволосый и - если сравнить с остальными - коротко стриженый; Менельдур, похожий на него, как родной брат, Аэглос - его удивительные волосы - белые, с отсветом в синеву, ясно говорили, за что он получил свое прозвище - "Метель"; Эллуин - поначалу он показался Гили сердитым, потому что кончик его носа смотрел немного вниз, отчего прямой нос казался крючковатым; Лауральдо - он был очень похож на Финрода статью и цветом волос, только глаза у него были зеленые; Нэндил - в дороге он часто заговаривал о чем-то с Береном; Гили ничего не понял, говорили они на квэнья, но разговор шел веселый, смеялись и эльфы, и Берен; Вилварин - к его седлу приторочена лютня в чехле, а волосы заплетены в три косы; и Лоссар, такой черноволосый и белокожий, как будто его нарисовали углем на беленой стенке. Поначалу Гили казалось, что он никогда не запомнит их имен и лиц, но, к удивлению своему, он разобрался кто есть кто с первого раза; тут, наверное, не без колдовства обошлось: на что другое, а на имена и лица у Гили всегда память была дырявая.
Айменел, оруженосец государя Финрода, разделял с Гили его работу, хотя работы этой было всего ничего. Быть слугой у эльфов и у подражающего эльфам Берена оказалось необременительно. Вдвоем они нашли подходящее место для костра, срезали дерн, подтащили туда седла - сиденья. Спутанные кони кучкой держались неподалеку, и Гили вспомнил, как, расседлывая, Айменел говорил с ними. Нет, и Гили говорил, при виде таких лошадок слова вроде "хороший мой, сивка, красавец мой писаный" сами просились на язык. Но ей же ей, когда с конями говорил Айменел, они его понимали!
Айменел не понимал человеческого языка. По внешности эльфа ничего сказать нельзя, но у Гили возникла стойкая мысль, что по эльфийским меркам он тоже еще мальчишка. Сходились они с Гили на синдарин, хотя из этого наречия Гили понимал едва ли каждое третье слово.
Они пособирали еще хвороста, не отходя далеко, и так чтобы один все время оставался на стоянке, а потом вернулись и стали ждать остальных.
Гили чувствовал себя в присутствии эльфов как деревянный, но опять-таки недолго: они были очень простые, без всякого чванства; и одновременно - ну, никак же невозможно было с ними сойтись на то расстояние, на которое может подпустить к себе человек: назвать, скажем, Вилварина по-простецки Уиллом, а Нэндила - Нэдом, хлопнуть по плечу... Не то чтобы они этого не позволили - а вот даже мысль о таком казалась невместной. Что там Вилварин или Нэндил; к мальчишке Айменелу с таким приблизиться было нельзя. Нолдор. Премудрые эльфы. Дивный Народ...
И все же страха было не изжить. Потому что в Таргелионе за Нолдор закрепилось и другое имя: Проклятый Народ.
Гили не решался расспросить об этом Берена, особенно сейчас, но все-таки ему страшно интересно было, какова доля правды в страшных сказках, передаваемых из поколения в поколение: будто там, за краем заката, совершили Премудрые какое-то страшное злодеяние, и были изгнаны в смертные земли, чтобы вести войну с Черным Властелином; вот когда они победят в этой войне, тогда позволено им будет вернуться...
Лес ожил короткой птичьей перекличкой. Где-то неподалеку послышался плеск.
Солнце уже коснулось верхушек деревьев, когда эльфы вернулись. Нэндил и Берен были мокрые и добыли селезня; у Эллуина был заяц, здоровенный русак.
- Хорошо иметь собаку, - сказал Берен, бросая на траву убитую птицу и сапоги.
- Хоршо уметь плавать, - сверкнул зубами Нэндил. - Или не стрелять в плывущую птицу.
- Я не такой искусный стрелок, чтобы нарочно спугнуть ее и бить влет.
- Можно было дать выстрелить мне.
- А как же гордыня людская?
- Ты в полной мере потешил ее, стоя по горло в холодной воде?
- Уф-ф! - Берен передернул плечами. - Я же не знал, что там так глубоко сразу у берега.
- Ты не умеешь плавать? - удивился Аэглос.
- Если ты побьешься об заклад, кто пойдет ко дну раньше, я или топор, смело ставь на меня.
Айменел и Эллуин взялись за разделку добычи. Оруженосец Финрода глянул на Гили и что-то сказал.
- Он просит тебя пойти на берег и накопать глины. Держи, - Берен протянул мальчику нож и вернулся к разговору: - В свое оправдание могу сказать, что у нас там негде особенно учиться: летом все речки курице по колено, а весной, когда они вздуваются от дождей, в воду полезет только сумасшедший.
Гили принес немаленький пласт глины. Вдвоем с Айменелом они принялись разминать его и обмазывать выпотрошенную птицу. Потом селезня уложили в ямку для костра, набросали сверху собранного хвороста и веток и развели огонь. Гили думал, что это будет сделано каким-то волшебством, но Лауральдо вытащил самый прозаический трут и обыкновеннейшее кресало. Когда костер затеплился, Берен и Эллуин, затесав рогатые слеги, воткнули их в землю по сторонам от огня и Эллуин пристроил над костром освежеванного зайца.
Стемнело. Звезды крупной солью рассыпались в зените, на севере висела Валакирка, Телумехтар занес свой звездный меч над далекими уже западными отрогами Андрам, скрывавшими таинственный Нарготронд. Над ручьем поплыл голос флейты, мелодию подхватила лютня. Эльфы запели.
Язык был совсем незнаком Гили - то был не Синдарин, а Квэньа, язык Валинора. Известных слов почти не попадалось - да они были и не нужны, слова. И без слов было ясно, что печальна, печальна эта песня. Высоко и прекрасно было то, что певец утратил - так высоко и прекрасно, что само воспоминание о потерянном уже драгоценно. И все же - невосполнима утрата, и хотя есть надежда на возвращение, и оттого печаль светла - утраченное вернется преображенным, а значит - немного иным, не совсем таким, каким было потеряно...
Мириэль, - повторялось в припеве. Мириэль - это имя? Название? Что это значит?
Гили так и стоял возле лошадей - когда Берен резко встал и мимо него прошагал к ручью. Перешел его вброд и пошел по траве, быстро, размашисто... Трава серебрилась в лунном свете - и его было отлично видно. Отмахав по поляне шагов с пятьдесят, он сел в траву, потом лег - лицом вниз.
Гили не знал, что и делать. Ему плохо? Идти за ним?
Он шагнул к ручью.
- Avacare! - Айменел удержал его за руку. - Lendero.
- Он мне теперь хозяин, - Гили неуверенно высвободил руку. - А ну как с ним худо?
Айменел покачал головой, вспыхнула алым бликом серьга из граната.
- Vaque.
Он снова решительно взял Гили за руку и подвел к костру. Последний куплет отзвучал, песня смолкла.
- Плач Финвэ по Мириэль, - объяснил Финрод, не дожидаясь вопроса, когда Гили сел на расстеленный плащ рядом с Айменелом. - Финвэ был наш король там, в Валиноре, Благословенной Земле. Мириэль была матерью Феанаро. Родив его, она отдала ему все силы - и уснула в садах Лориена вечным сном.
- Умерла? - Гили словно в сердце укололи. Выходит, и у них там тоже умирают, и у них есть боль и печаль. - Жалость-то какая... У меня старшая сестра тоже вроде как от горячки после родов померла. Когда молодка умирает, хуже нет. Разве что если ребенок. Наверное, Финвэ сильно убивался по ней, раз такую песню сложил.
- Спасибо, - улыбнулся король. - Это не он сложил песню, а его внук Маглор, сын Феанаро.
- Маглор? Бледный Господин? - удивился Гили. Живя в Таргелионе, он ни разу не встретился с господином своих мест лордом Маглором Песнопевцем.
Гили внезапно овладело пронзительное чувство: словно с крутого берега он заглянул в воду озера, а она - прозрачная-прозрачная, виден каждый камешек на дне; и все же дно так недостижимо далеко, хотя те же солнечные лучи, что согревают тебя, пронзают и холодный хрусталь воды, приближая галечную мозаику к тебе, позволяя разглядеть ее ясно-ясно... И сама вода, она разделяет тебя и дно - и соединяет одновременно... Странным, странным и непонятным было чувство, родившееся у Гили в груди, краткое, но сильное, и одним словом его не передать, но словно весь мир он услышал и постиг разом - и был един с миром. Не это ли чувство погнало князя на тот берег, заставило упасть лицом в траву? Не это, - подсказал Гили кто-то внутри него.
Лоссар протянул ему маленькую глиняную чашку с напитком - взваром из ягод и трав. Гили отхлебнул - ему не понравилось: запах шиповника, земляники и смородины обещал сладость, но напиток сладким не был, даже горчил. Однако с каждым глотком наполняли душу мальчика покой и тихая радость.
Берен вернулся к огню, принял напиток в свою очередь с легким поклоном.
...Мясо очень быстро разобрали по кусочкам, и кусочки эти были совсем небольшие. Поделенный на тринадцать частей, заяц стал каким-то ужасно маленьким. Утешала мысль о селезне. Берен поддел свой кусок на нож.
- Завтра и послезавтра не будет ни костра, ни дичины. Мы поедем по беспокойным местам.
Гили пожал плечами - после того как погибла семья, он чаще ложился спать голодным, чем сытым. У эльфов не так уж плохо, если сравнить.
- Принеси воды, - когда он покончил со своей частью, Берен протянул ему опустевший котелок с остатками заварки на дне. Гили сполоснул его, набрал воды, снова подвесил над огнем. Закипела вода - котелок сняли с огня, бросили травы и сушеные ягоды, выгребли из углей птицу и разбили глиняную корку.
- Ханнад, - сказал Гили, когда Айменел передал его долю. Он уже начал понемногу учиться, восстанавливая смысл непонятных слов по тем словам, которые были знакомы, так как перешли в человеческую речь из синдарина.
Хотел выбросить кость через плечо, но Айменел перехватил его руку:
- Lau. Hi'naro! - и бросил свою кость в огонь.
- Утром мы заложим кострище дерном, - пояснил Берен. - Не стоит оставлять следов, если их можно не оставить.
Вместе с Айменелом и Эллуином они отошли от костра - вымыть руки. Лошади паслись в стороне, одна из них - Эллуинова - почуяв хозяина, вскинула голову и тихо заржала. Тот подошел, отряхивая руки, достал из поясной сумки горсточку орехов, протянул лошади на открытой ладони, приобнял стройного гнедка за шею, взъерошил ему гриву. Гнедой положил голову хозяину на плечо. Уловив улыбку Гили, эльф улыбнулся в ответ. Теперь он был совсем не сердитым.
- Любишь лошадей? - спросил он.
Гили кивнул.
- Это Айарон, - сказал эльф. - Он такой же быстрый и выносливый, как и его отец... Но своенравный. Не любит приказов, не любит, когда погоняют. Правда, Айарон?
- Кто ж любит-то... - проворчал Гили. Эльф снова улыбнулся.
- Как зовут твоего?
- Рыжик, - сказал Гили. - Он старый уже и очень спокойный. Мне его дали потому что я плохой наездник. Он меня не сбросит.
- Да, он уже старый, - услышав свое имя, Рыжик подошел к ним. Гили по примеру эльфа достал орехи - это было выдано ему на завтра, но пожалеть коню щепотку? Мокрые теплые губы прошлись по ладони, в темном, большом как яблоко, глазу коня мелькнул отблеск костра.
- Он уже старый, - продолжал эльф. - Но когда-то это был достойный конь. Жаль. Они умирают так рано... Жаль...
"А нас?" - подумал Гили, но вслух сказал другое:
- А бессмертные кони бывают?
- Бессмертные?
- Ну, вроде как вы. Как эльфы.
- Мы не бессмертны, Гили. Мы живем долго - по вашим меркам, и погибнем только вместе с Ардой. Но это не значит, что мы бессмертны. Мы знаем, что конец наступит, что он неизбежен... Арда еще молода, и впереди много времени, но это время конечно. Называть нас бессмертными - ошибка.
- А в этой вашей Благословенной Земле кони живут столько же, сколько и здесь? Я вот что хотел спросить.
- Там есть лошади, что живут долго... Некоторых привезли сюда, и они дали потомство. Таких много на Востоке, в тех степях, что лежат за Рубежом Маэдроса. Они не живут столько, сколько кони Оромэ. Но все равно - долго. Правда, кровь смешивается, растворяется в крови потомков... Твоя лошадь - не из тех, она местной породы - ласковым хлопком по шее Эллуин отпустил гнедка. - И все равно - это был достойный конь.
Они вернулись к костру, где уже шел разговор.
- ...А это и есть работа. Только не kurvё (24), - Берен сказал квэнийское слово. - Не работа мастера. Это рабский труд. Воины Моргота - рабы.
- Ты сейчас сказал очень важную вещь, - заметил Финрод.
- Воина нельзя сделать рабом, - возразил Вилварин. - Его можно убить. Можно сломить пытками - но тогда он уже не будет воином. Это какое-то несообразие.
- Мне трудно объяснить, потому что трудно понять. Воинский дух в них убит. Они подчиняются - и только. От них требуется лишь одно: во время боя повторять то, что они заучили.
- Если воины Моргота - рабы, то как же им удается преодолеть страх? - Эдрахил вернул книжку Финроду и тот спрятал ее обратно, за голенище. - Раб подчиняется из страха, но из всех страхов смертный страх - сильнее всех. Идя в битву, мы становимся с ним лицом к лицу. Eruhin, который не боится смотреть смерти в лицо, не может быть рабом. Тот, кто боится - не может быть воином.
- Я полагаю, они преодолевают страх еще большим страхом. - Финрод пошевелил уголья в костре. - Я слышал, что если с поля боя бежит один - казнят всю десятку.
Лоссар снова что-то тихо наигрывал. Еще не мелодию - так, какие-то наброски к ней.
- Если армия Моргота построена таким способом, то нам он не годится, - Вилварин пошевелил угли. - Что вообще в ней хорошего? Кому нужна такая армия?
- Тем не менее, Моргот с ней побеждает, - сказал Берен.
- У такой армии есть лишь одно преимущество: она позволяет готовить солдат быстро. Малочисленным армиям такой способ действительно не годится. - Финрод снова подбросил ветку в огонь.
- Вспомните Ущелье Сириона, - Берен зло прищурился. - Они просто забросали наши укрепления своим мясом.
Разговор заглох, эльфы снова запели - и все их песни, даже веселые, были печальны. Огонь угасал, и Гили сам не заметил, как сморил его сон.
Разбудил его голос, ритм монотонного речитатива, который полушепотом проговаривал Берен. Глянув вполглаза из-под ресниц, Гили увидел, что они сидят вдвоем с Финродом, завернувшись в плащи, двумя черными неподвижными изваяниями - только изредка освещал их лица пробегавший по углям сполох.
- ...Он приходил один, в темноте, подобный нам обликом, но прекрасней и выше любого из нас. Он говорил, что сердце его исполнено жалости и любви к людям, он обещал научить нас всему, что умеет сам, а умел он много, и многие знания были открыты ему, и мир вокруг нас читал он как развернутый свиток. И мы поклонились его знанию и могуществу, а он назвался Дарителем и сказал, что дары его не иссякнут, пока мы в него верим. И он действительно учил нас, рассказывал о свойствах растений и животных, и о целебных травах, и о руде, что таит в себе металл, и об огне, который может извлечь металл из руды, и о звездах, что сияют в небе, и о Тьме, в которой они сияют...
Гили навострил уши, чтобы не пропустить ни единой подробности - сказка показалась ему интересной.
- ..."Все выходит из Тьмы и возвращается во Тьму", - так он говорил. - "Верьте мне, ибо это я создал из Тьмы Арду, Солнце, Луну и звезды, я создал и вас, и могу вас ввергнуть во Тьму, если такова будет моя воля. Но воля моя такова, что я хочу вас от Тьмы спасти. Те голоса, о которых вы говорили - их насылает Тьма, которая хочет вас поглотить, и глупец, кто им верит". Однажды он ушел и долго не возвращался, а тем временем тьма пала на мир, и все мы впали в отчаяние - неужели она пришла, чтобы нас поглотить? И тогда он явился вновь, и был одет в пламя, и сам был подобен пламени. Мы пали перед ним ниц, а он сказал: "Среди вас есть еще те, кто поклоняется Тьме, и оттого Тьма пришла за вами. Теперь настал час выбирать, кто будет вашим владыкой - Тьма или я? Только быстрее, потому что нет у меня времени вас уговаривать, меня ждут иные царства и свои дела". И мы поклонились ему, и признали его верховным владыкой, и поклялись не внимать больше голосам из темноты. "Да будет так", - сказал он. - "Тогда постройте мне высокий дом на холме и назовите его Домом Владыки. Я буду приходить туда по своей воле и выслушивать ваши просьбы." И было по слову его: мы выстроили высокий дом, и когда он вошел туда, все озарилось, словно огнем. "Есть ли среди вас еще те, кто внемлет голосам из темноты?" - спросил он. - "Если есть - пусть выйдут". Такие еще были, но они побоялись выйти, и тогда он сказал: "Склонитесь передо мной и присягните мне". И мы поклонились ему и сказали: "Воистину, ты один велик, и все мы - дети твои". Тогда он словно вспыхнул и нас опалило жаром, а после он исчез, и стало еще темнее, чем прежде.
Гили почувствовал холодок в животе. Сказка Берена обретала какой-то неприятный оборот; Гили еще не знал, как она закончится, но подозревал - плохо.
- ...И стали мы после этого страшиться тьмы, а он все реже стал являться к нам в своем прежнем, прекрасном обличии, а когда являлся, то приносил все меньше даров, и уже отдавал их не просто так, а чего-то требовал взамен, каждый раз - все больше и больше. Лишь однажды после этого слышали мы тот, первый голос: "Вы отреклись от меня", - сказал он. - "Я дал вам жизнь - но теперь она сократится. Скоро вы придете ко мне, и узнаете, кто ваш истинный отец - тот, кому вы поклоняетесь или я, создавший его". После этого еще больше стали мы страшиться Тьмы, и умирали в страхе, а оттого - мучительно. И воззвали мы к своему повелителю, моля избавить нас от смерти, и он пришел к нам, но лицо его было жестоким и гордым. "Вы мои, и должны исполнять мою волю. Что мне до тех, кого пожирает Тьма? Если бы вы не умирали, вас расплодилось бы без счета, и земля кишела бы вами, как старая яга - вшами. Если вы не будете повиноваться, я начну истреблять вас, и вы умрете гораздо быстрее". И вскоре стали одолевать нас болезни, и голод, и холода, словно сама земля обратилась против нас. Звери и птицы от нас бежали, растения отравляли ядом, и даже тени древесной вскоре стали мы бояться. И мы возненавидели нашего Повелителя, и стали бояться его еще сильнее, готовые на любое зло, лишь бы умилостивить его, дабы он сделал нашу жизнь хоть немного легче или хотя бы перестал нас убивать. Многие старались зря, но иных - самых сильных и жестоких - начал он привечать, и наделял их знаниями, благодаря которым они вскоре покорили и поработили остальных. И мы забыли об отдыхе и радости среди горестей и трудов...
Гили ощутил легкий толчок в спину - и мурашки побежали меж лопаток, прежде чем он сообразил, что толкается во сне Айменел, с которого Гили стащил плащ, натянув его на себя. Гили разжал напряженную руку - эльф снова завернулся в свой край плаща, прижимаясь к человеку - спина к спине. Ночь была, прямо скажем, не из самых теплых. А жуткая сказка Берена стала такой, что Гили боялся и закрыть глаза, и держать их открытыми.
- ...И восстали против него иные среди нас, говоря: "Теперь мы знаем, кто здесь - истинный наш Отец, а кто на самом деле - Тьма, поглощающая нас. Этот, в Доме-На-Холме, и есть Тьма, он в ней живет и питается ею, а еще - нашей кровью. Не станем служить ему!" И прочие из нас в страхе перед Повелителем убивали их и преследовали тех, кто пытался бежать, а если настигали - убивали тем способом, который был более всего любезен сердцу Повелителя и его верных слуг, наших владык: сжигали на костре. И в самом деле, после таких жертв страдания наши смягчались ненадолго. Но кое-кому удалось убежать, но и они не скрылись от гнева Голоса, потому что тоже падали ниц и строили Дом. И вот достигли они обещанного края, последнего берега - и что же? Враг уже ждал их там...
Протяжно и гулко заухала сова. У Гили сердце провалилось в живот. Он старался не двигаться и не дышать.
Берен замолк, потом сбросил плащ, встал на колени у костра, раздул огонь и подкинул веток. Маленький котелок встал в угли, Берен снова завернулся в плащ и сел, облокотившись на седло.
- Вот это и есть то, что утаила от тебя Андрет, - прошептал он. - Что скажешь, Ном?
Финрод глядел в игру огня на углях сквозь полуприкрытые веки.
- Все как обычно. Сначала - "учитесь", потом - "повинуйтесь". Чего-то в этом роде я и ждал. У нас он начинал точно так же, только действовал осторожнее и до "повинуйтесь" не успел дойти.
- Ты запишешь?
- Конечно.
- Не упоминай меня. Напиши - Андрет, со слов Аданэли из народа Мараха.
- Хорошо. Как странно, что она не рассказала этого мне сама... Сколько тебе было лет?
- Пятнадцать или шестнадцать... Как вот этому спящему красавцу. Мне, сыну младшего сына, суждено было стать Мудрым, аксаниром. Она еще о многом хотела рассказать, да не успела... Война... Так что не вышло из меня Берена Мудрого. Разве что - Берен Умудрившийся.
В отблеске огня, сверкнув в улыбке зубами, он вдруг ужасно стал похож на Того, Из-Темноты - каким Гили представил его себе. Через миг наваждение рассеялось.
- Может, оно и к лучшему...
- Ты не хотел быть Мудрым? - спросил Финрод.
- Время не захотело, чтобы я стал Мудрым, король. Времени сейчас нужны сильные.
- А разве мудрость делает людей слабыми?
Берен был вопросом озадачен, но не загнан в тупик.
- Мудрость, - сказал он наконец, тщательно выбирая слова. - Делает или очень слабым, или очень сильным. Мудрый тем отличается от просто умного, что его ум не холоден, он соизмеряет решения с сердцем и с совестью. И, принимая то либо иное решение, мудрый видит, что ничего нельзя сделать так, чтобы кому-то не повредить и не ранить тем свою совесть. Значит, быть мудрым и действовать - это постоянно страдать, и идти на это с открытыми глазами, а на такое способен только сильный.
- По-твоему, сила решает все?
- Смотря что называть силой. Одна сила нужна, чтобы поднять меч, другая - чтобы встретить его, не дрогнув. Есть ли у меня такая... Наверное, сейчас - есть. Потому что есть надежда. Estel, - уточнил он на эльфийском. - И отчаяние...
- Люди продолжают меня удивлять. Берен, разве "надеяться" и "отчаяться" - это не противоположности?
- С одной стороны верно, с другой... В глубине самого черного отчаяния, когда нет никаких оснований для amdir, человек вдруг обнаруживает в себе estel. В нашем языке "отчаяться" и "решиться" - одно слово. Но для этого нужно попасть в такую переделку, что дальше, кажется, уже некуда... Когда я был юн и глуп, я побился с Креганом-Полутроллем об заклад, что поднимусь на Одинокий Клык, куда поднимался лишь ты. Спускаясь, свалился в ледовую трещину. Пролетел сколько-то саженей и застрял, как клин в пазу - не сдвинуться. Стоял мороз, но пот выступал у меня на лбу - и тут же замерзал в волосах. Я понял, что здесь мне и конец, и никто ничего не узнает. Внизу - только синяя мгла; вверху - звезды, большие и равнодушные. И я так себя жалел, король Ном, что мне до сих пор этого стыдно. Страх заполнил меня всего. Я понял, что умру, что по сути дела уже умер - и внезапно стал спокоен, потому что мертвецы уже ни о чем не волнуются. Я прислушался - и услышал как внизу бежит ручей, и как катятся камни, вытаивающие изо льда; посмотрел вверх - небо в трещине стало розовым. Я вспомнил, что в голенище у меня - нож, и не все еще потеряно... Но даже и без ножа - я бы попытался. Я бы зубами прогрыз себе дорогу на свет. А если нет - я бы умер... спокойно, без страха. Вот так мы обретаем надежду в отчаянии. У эльфов по-другому?
- Не совсем, но иначе. Надежда, estel - она присуща нам изначально. Каждому и с рождения. Во льдах Хэлкараскэ мне тоже не раз бывало так, что казалось - умереть легче. Но звезды никогда не выглядели равнодушными. В случае с эльфами требуется прилагать усилия не для того, чтобы обрести estel - а для того, чтобы ее разрушить. Мы оба знаем, кто этим занимается. Мы смотрим вперед - и не видим оснований для amdir, полагаемся только на estel. Поэтому мы говорим, что у нас тень впереди, а у вас - позади.
- Может, - помедлив, сказал Берен, - мы для того и сошлись в этом мире, чтобы мы нашли для вас amdir, а вы подарили нам estel?
- Я в это верю. Amdir - она появится тогда, когда будет явлен четкий знак, не смутный намек, а нечто совершенно определенное.
- А как вы поймете, что появился такой знак? Вдруг ни вы, ни мы его не распознаем?
- О, нет, Берен... - лицо короля Фелагунда стало таким вдохновенным и прекрасным, что у Гили в горле защемило. - Это нельзя будет перепутать ни с чем, смысл этого события ясно скажет сам за себя. По меньшей мере его узнаю я, ибо я живу ради этого дня, и готов умереть ради этого дня.
- А ты не думаешь, что в тот день тебя может... не оказаться поблизости?
- Не думаю. Это ваша поговорка - "на ловца и зверь бежит". Я, кажется, понимаю, к чему ты подводишь, Берен. Ты хочешь знать, не в тебе ли я увидел тот самый случай, которого жду? Но как я отвечу, если я не знаю этого сам? Единственное, что я могу сказать - я действую так, как если бы ты и был тем, кого я ищу. Иного пути узнать - нет. Повторяя твои недавние слова, я считаю, что Эру знал, что делал, создавая вас смертными, а наши fear навсегда привязывая к Арде. И в том, что нашим судьбам довелось переплестись, есть и его промысел.
- Хорошо, - согласился Берен. - Тогда и я буду действовать так, словно я и есть тот самый. И если мы не свернем себе шею, это действительно будет что-то из ряда вон... Ага, вода за умными разговорами выкипела почти вся, но на двоих тут хватит, - он засыпал в котелок смесь ягод и трав. - Ном, а можно еще один вопрос - из праздного любопытства?
- Пожалуйста. Но не обещаю ответить.
- Ты... ты пойми, это на самом деле меня мучает, потому что... а, проклятье!.. Она говорила, что мы слишком похожи на... Сам-понимаешь-кого. И что эльфы это видят, и поэтому...
- Она ошибалась, - жестко сказал Финрод.
- Но вспомни историю Аданэль: ведь, глядя правде в глаза, он с нами ничего не делал. Все творили над собой мы сами. Сами! В Дортонионе... там люди делали порой такое, что у орков волосы вставали дыбом. И не только люди Моргота - многие из них были наши; горцы. Мразь, каких и у Моргота белым днем с фонарем искать надо - откуда такая сволочь повыползала? И - главное - в глубину себя, в свое сердце мне порой тоже бывает страшно заглядывать. Там водятся... оборотни. Таким ли должен быть тот, кого ты ждал, Финрод? А вдруг я приведу к гибели и тебя, и твоих эльфов, и Нарготронд, и... - он резко умолк, словно задохнулся.
Финрод длинно вздохнул, явно собираясь сказать какую-то неприятную и для себя и для собеседника вещь. Но заговорил не сразу - сначала разлил по чашкам травяной отвар.
- Если ты думаешь, что подобного рода сомнения чужды нам - ты ошибаешься так же, как ошибалась Андрет. Да, в нас, Эрухини, есть нечто общее с Мелькором. Я видел и могу сравнивать: мятежный дух, порыв, гордость, переходящая в гордыню - все это присуще нам так же, как и ему. Но это не значит, что мы - его дети. Скорее всего нам, нолдор, и вам, людям, достались те же дары Единого, что и ему. Так похожи брат и сестра, а не родитель и дитя. Феанаро порой казался ему родным. Но ведь мы точно знаем, что он не творил эльфов - значит, Феанаро унаследовал это не от него. Так почему вас не отпускают эти сомнения? Ты говоришь, что боишься заглядывать к себе в сердце, ибо там водятся оборотни? Я тоже боюсь. Но все же заглядываю в самые потайные уголки, нахожу своих оборотней и уничтожаю их. Ибо никто за меня этого не сделает, как и за тебя. Представь себе, что испытал я, стоя в тот день на пирсе Альквалондэ. Никто и никогда, ни в каком страшном сне увидеть не мог, что эльф обнажит меч против эльфа. Друзья моего детства, родичи, те, кого я любил - лежали мертвые на песке, и убили их друзья моей юности, мои родичи, кого я тоже любил. Я чувствовал, что разрываюсь надвое. Счастье Феанаро и его сыновей, что они успели отплыть - вместе с Нэрвен, Айканаро и Ангарато мы готовы были убивать их. Берегом мы гнались за кораблями, и в сердце каждого поднял голову оборотень. Но, посмотрев своему оборотню в глаза, я ужаснулся. И сказал: хватит. Кто-то должен остановиться, и это будем мы. И тогда оборотень испустил дух. Никто из нас не есть изначально Зло, Берен. Даже Мелькор, даже Гортхаур - не зло, они только предались злу. Бояться нужно не того, что ты есть - того, чем ты можешь стать.
- Спасибо, король, - после краткого молчания проговорил Берен. - Ты ответил на вопрос, который я только собирался задать.
Их руки встретились над углями в дружеском пожатии. Гили не двигался.
Странную вещь сказал король эльфов. Странную - и страшную... Проклятый народ - вспомнилось снова... Почему - проклятый? Феанаро - это Феанор, отец Бледного Господина? Что такое Альквалондэ? Кого они там убивали? И за что?
"Как много страшного", - подумал он, засыпая. - "Зачем столько зла?"
***
Вторая ночевка была у озера Иврин. Гили не сетовал на отсутствие огня и горячей пищи - его радовала сама возможность вскоре слезть с седла, завернуться в плащ и уснуть. Ему часто приходилось ездить верхом, но никогда - столько, и никогда - в седле. "Ой-ой-ой" был страшный.
Но, поднявшись на холм в предгорьях Эред Ветрин, увидев в закатном золоте подернутую туманом котловину озера Иврин, Гили забыл и про усталость, и про боль.
Есть в мире места, вроде бы особо ничем не примечательные - но когда туда приходит человек, эльф или гном, светлая тоска наполняет его сердце, как будто кто-то силится докричаться до тебя сквозь годы. Дух живет в этих местах, и твой дух откликается на его зов, если, конечно, он у тебя есть...
- Красота какая! - вырвалось у Гили при виде снежных отрогов, глядящихся в озерную стынь, подернутую мелкой рябью.
Лоссар что-то сказал, Эллуин перевел:
- Когда-то эти воды благословил сам Владыка Ульмо. Его вода целебна. Говорят, что здесь - родина смеха. Смотри!
Один из дальних заливов кипел ключом, отчего озеро и волновалось все время. Сотни родников вырывались там на поверхность - и, наполнив чашу гранитных берегов, выкатывались через трещину в скале и бежали вниз по долине, питая Нарог.
- Наше озеро Тарн Аэлуин благословина сама Мелиан - все равно загадили, сволочи. Хэй! - Берен ударил коня пятками и полетел вниз по склону в бешеном галопе. За ним, заливисто свистнув, помчался Нэндил, следом - Эллуин. Остальные съехали вниз шагом.
Ночевали в подлеске, возле того края озера, где били ключи. Темнело в небе, темнело в озере. Звезды купались в кипени родников...
Они поили коней с Айменелом, Аэглосом и Эллуином, когда Гили все-таки решился спросить:
- Господин Эллуин, что такое "amdir"?
- Где ты услышал это слово? - удивился Эллуин.
- Растопыривал уши вместо того, чтобы спать, - незаметно для своего оруженосца к воде спустился Берен. - "Amdir" на нашем языке означает "надежда". Так мы обычно переводим. А если переводить дословно, то это - "взгляд вперед и вверх".
Подвернув штаны и зайдя в воду по колено, Берен умылся, потом набрал воды в баклажку, уступая Эллуину привилегию просветить Гили.
- У нас есть два слова для обозначения того, что вы, люди, называете одним словом - "надежда". Первое слово - "amdir", так мы говорим, когда в надежде присутствует расчет, есть какие-то основания предполагать, что все сложится благоприятным образом. Второе слово - "estel", так мы называем надежду, для которой нет никаких оснований, когда просто ждешь хорошего - и все. Понимаешь?
Гили казалось, что он понимает - но понимает ли он правильно?
- Проще говоря, - Берен с баклажкой вышел на берег. - У меня есть здоровенный amdir на четвертину доброго дор-ломинского светлого пива. А вот что мы тут или в горах не нарвемся на орков - это уже чистой воды estel. Понятно?
Гили не совсем понимал, зачем вода - ведь костра они разводить не будут. Он грыз на ужин орехи и сушеные ягоды, когда увидел, что эльфы разбавляют водой вино из Эдрахиловой фляги. Полчашки досталось и ему.
- Хочешь есть? - Берен, отпив свою часть, передал ему легкую оловянную кружку.
Вино, терпкое на вкус, было сладким, и внутри от него рождалось тепло и веселье, хотя с полчашки не захмелел бы и ребенок.
- Хочу, - признался Гили.
- Ложись спать. - Берен обрадовал своего оруженосца тем, что на них втроем с Айменелом приходится последняя, предутренняя стража.
- Запомни, парень: хоть места здесь и красивые неимоверно, а все же Волчий Остров в двух днях пути верхом. Игры кончились, Гили, все по-настоящему. Ты хотел быть воином? Вот тебе первый урок: засыпай там, где тебя застало время, на сытый ли, на голодный желудок, а просыпайся - быстро и без звука.
Гили проснулся за полночь - быстро и без звука. По знаку Берена пошел к склону холма, вслед за Айменелом поднялся на три сажени вверх и, приняв от Аэглоса лук со стрелами, сел на его место - за один из камней. Отсюда не был виден лагерь - было видно пространство вокруг него, подходы. Айменела тоже не было видно - где он?
Гили взял оставленную ему Береном фляжку - там что-то плескалось. Ага, вино с водой. Он выпил - сон как сдуло. Очертания ночных берегов сделались ясными, четкими, Гили различал каждый звук, разносившийся над водой далеко - плеск бобра, крик ночной птицы, шелест осоки; мгновенные тени летучих мышей двоились в поверхности озера, у берегов медленно густел туман.
Тело наполнилось каким-то легким звоном, радостной готовностью к действию. Красота этого места - даже сейчас, ночью, под звездами; а может быть - особенно и именно сейчас - была пронзительной. И внезапно Гили охватила жестокая тоска: вот такая же, наверное, стояла ночь в Гремячей Пуще, женщины спали, прижимая к себе детей, и вдруг - кровь, хруст металла, пронзающего плоть, детский крик, обрывающийся треском позвонков, оскаленные желтые лица, горящие злобой раскосые глаза...
Он не знал ни своей тетки, покинувшей дом, когда он был еще маленьким, ни ее мужа Морфана - но теперь слезы жгли ему глаза не потому, что орки оставили его сиротой без крова и родни; он чувствовал боль простых, ни в чем не виноватых людей, которых убивают ночью, во сне, ни за что ни про что.
"Говорят, они потому у вас в горах так зверствовали, что вы им сильный опор чинили... И под Тенью люди живут..."
Да, живут. Но не все. Те, кому удалось выжить.
"Я так не хочу".
Гили ясно, озарением понял, что стал оруженосцем Берена потому что не желает быть покорной безмолвной жертвой, безропотно ожидающей исхода битвы между сильными этого мира. Он станет воином - и, может быть, однажды спасет неизвестных ему людей, и кто-то не погибнет, застигнутый наглой смертью в доме, на пастбище или на пашне...
Сколько времени прошло? Эльфийский напиток не давал клевать носом, туман потянулся от берегов вслед за слабеньким ветерком, предрассветный холодок забрался под плащ. Звезды начали тускнеть.
Они оседлали коней и тронулись еще до света. Большую часть времени они не ехали, а вели коней в поводу - дорога брала круто вверх, петляя по дну скального разлома. Гили уже отчаялся когда-нибудь оказаться на ровном месте, как вдруг - свежий ветер пахнул в лицо и они вышли в долину, заросшую светлым сосновым лесом, и по ней поехали верхом. Дороги здесь не было, но Финрод вел отряд уверенно, держа направление на северо-восток, вверх по склону горы. Берен обмолвился, что чувство направления эльфам не изменяет никогда, ни в туман, ни в ночь, ни в лесу, ни в подземелье.
Дорогой Гили учил эльфийский язык, а Айменел с Эллуином ему охотно в этом помогали. Некоторые слова он запомнил и раньше, сам: roh - конь, sar - камень, nor - огонь... Amdir - надежда... Некоторые узнал сейчас: mellyn - друзья, salh - трава, sigil - нож... С подачи Айменела он заплел такую же, как у того, тонкую косу на макушке, перевязал ее шелковым шнурком и украсил синими перьями селезня. Берен, увидев это, только хмыкнул, ничего не сказал.
Они выехали из леса, дальше пошли луга - густая высокая трава покрывала склоны. Гили посмотрел на юг - раньше, когда поднимались, у него сил глянуть вгору не было - и дух схватило: на такой высоте они были. Далеко-далеко внизу серебрилось озеро Иврин, деревья сливались в сплошной зеленый покров, а облака стояли над виднокраем - с башни. Справа, у подножия холмов предгорья, словно трехпалая огромная птица оставила след: три речонки сливались в одну.
- Тейглин, - бросил Лоссар.
Гили посмотрел на север - дух у него захватило второй раз: прямо перед ними белые вершины тонули в облаках - и туда, в облака, лежал их путь...
Дул довольно крепкий ветер, Гили завернулся в плащ. Холодно или жарко - сказать было невозможно: солнце вроде припекало, а ветер пробирал.
Берен запел. Гили посмотрел на своего хозяина - тот выглядел счастливым. Ну да, он же сызмальства в горах. И песня была горская - Гили ее не знал, но такой рисунок мелодии мог родиться только там, где любой путь - это путь или вверх или вниз.
Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет
Не стремись на огонек -
Огонек тебя сожжет...
Гили удивился, услышав, что второй голос подхватил песню и повел мелодию вверх, словно взлетев над первым:
Легких крылышек узор
Разлетится в белый прах
Не лети на мой костер -
Вы горите на кострах...
Пел Финрод. И король, и Берен, казалось, связаны каким-то общим воспоминанием, далеким, грустным, но хорошим...
Если ищешь ты тепла -
Вот тебе моя ладонь
Пусть она не так светла -
Но не жжется, как огонь.
Мотылек мой, мотылек...
Ты не слушаешь меня
Как прекрасен и жесток
Золотой цветок огня...
- Если это намек, - сказал Вилварин
(25), - То я его не понял.
- Нет, это не намек. - Берен тряхнул головой. - Это просто песня. Детская песенка.
- Несмотря ни на что, - зябко повел плечами эльф. - Огонь был бы сейчас совсем не лишним. И горячее питье. Скажи, aran, долго еще нам ехать?
- За ближним перевалом - горное озеро, Эллехен, - ответил Финрод. - Там мы остановимся и поедим. До вечера нужно перейти через Талат Главар, и успеть спуститься оттуда как можно ниже - мне не хотелось бы ночевать в снегах.
Они прибавили ходу, перебрались через седловину - опять было круто и опять коней вели в поводу - и спустились в долину, где росла зеленая трава и кустарник, а посередине лежало озерцо, скорее даже - заводь, образованная случайным навалом камней поперек течения горной речки.
В озерце водилась форель, и к удивлению своему Гили узнал, что рыбу можно бить из лука - Аэглос показал, как это делается. Берен и Менельдур полезли в воду - собрать добычу и стрелы, и Берен сказал, что для ровного счета не хватает еще рыбины, каковую и поймал просто руками: застыл неподвижно, как камень, а потом мгновенным движением выхватил ничего не понимающую рыбину и бросил на берег. По его словам, именно так рыбу ловят медведи, с которыми он, если верить преданиям народа Беора, состоит в прямом родстве.
- А медведи об этом знают? - подковырнул Нэндил.
Набрали сушняка в кустах, развели огонь и испекли рыбу на камнях. А тем временем солнце скрылось и заметно похолодало, так что они поспешили снова выехать.
Они ехали в тумане облаков, и Гили скоро порядком подмерз, но почему-то ему было радостно. Когда они поднялись над облаками и оказались на каменистом склоне, слегка присыпанном снегом - а выше по склону, всего в трехстах шагах, был вообще сплошной снег. Гили засмеялся - так красиво было кругом. Странно складывалась жизнь: он очень мучился во время болезни и очень горевал по погибшей семье, но если бы не оспа - может быть, он никогда бы не покинул родной край и уж точно не увидел бы всей этой небесной красоты, и не узнал бы, как это - ехать по колено в облаках...
Они шли по насыпи - ледник сносил сюда камни, и оставлял, а сам бежал вниз ручейком. За тысячи лет камней набралось много. Солнце било со всех сторон, и очертания белых вершин были так остры, что, казалось, можно порезаться.
- Смотри! - Берен показал рукой на склон ближайшей к ним горы. Гили глянул - и застыл, изумленный кипением снежной пыли: словно бешеный белый конь летел по отвесному склону... через миг-другой до них донесся грохот: лавина!
- Ух ты! Сила! - сказал он. Эльфы засмеялись.
Ближе к вечеру они достигли места, о котором упоминал Финрод, Талат Главар, Солнечного Склона. Здесь был последний рубеж владений Солнца - едва они перебрались через перевал, как над отрядом сомкнулись сумерки. Они снова вошли в облака, и почти сразу же пошел снег. Никого не нужно было подгонять: Финрод сказал, что до темноты следует сбросить не меньше двух тысяч футов высоты. У Гили начала болеть голова, но жаловаться он находил неуместным. Кроме того, его тошнило: то ли рыбина попалась какая-то нехорошая, то ли он заболел. Последнее серьезно его обеспокоило: а вдруг Берен оставит его, больного, у этих своих родичей и тогда что? Конец всем приключениям, конец едва начавшейся интересной жизни... И эльфов он больше не увидит...
Радость, распиравшая его до звона, исчезла - теперь он казался себе похожим на лопнувший рыбий пузырь. В глазах темнело, если он делал резкие движения, и весь он как-то ослаб, словно налился тяжестью. Наверное, устал... Отдохнет - и все пройдет... Да, но какой это отдых - в таком холоде, на голых камнях...
Он не заметил, как по сторонам потянулись горные луга. Кроме травы, здесь еще ничего не росло, да и трава была низкая, хоть и густая. Снег сменился мелким дождем, моросью оседавшим на волосах, одежде и гривах коней. Облака над головой поднимались выше, выше... Да нет, это они спускались... Далеко-далеко впереди, внизу, чернели леса. От этих лесов их отделяло четыре часа пути - и один сложный спуск, который не стоило делать в темноте. Привал устроили в камнях у ручья, костер развести было не из чего. Одна надежда - на эльфийский напиток. Гили спешился - и, чтобы не упасть, постоял немного, вцепившись руками в седло и упираясь в него лбом. Головокружение вроде бы прошло - и паренек, расстегнув подпруги, потянул седло на себя...
...И рухнул под его весом без сознания.
Звезды...
Крупные и мелкие - словно рассыпали соль...
Гили проморгался, прокашлялся - он очнулся от терпкой сладости-горечи неразбавленного эльфийского вина. Сел. Голова кружилась, но не болела. Лоб еще хранил тепло чьей-то ладони, Гили был уверен - Финрода.
- Ну, слава Единому, - Берен взъерошил рыжие кудри оруженосца, рассыпая синие, с радужным отблеском перья селезня. - Что ж ты молчал, что тебе плохо?
- Я... заболел?
- Нет, - ответил Эдрахил. - Разница высот. Ты вырос на равнине. Высота этих гор - десять тысяч футов, мы перевалили через них на пяти с половиной тысячах.
- Ага, понятно, - сказал паренек; хотя ничего ему не было понятно. Но раз он не заболел - уже хорошо.
Он полулежал на плаще и седле, эльфы сидели кругом, здесь, в чем-то вроде неглубокой пещеры... Двоих не было - видимо, стерегли снаружи.
- Ни шиша тебе не понятно, - сказал Берен. - Это и мне не понятно. Воздух здесь редкий. Чем выше, тем реже. Есть высота, куда даже птицы не поднимаются - воздух не держит и нечем дышать. Почему так - один Манвэ знает.
- А какие горы - самые высокие в мире?
- Пелори, - ответил Финрод.
- Сорок тысяч футов, - прикрыв глаза, улыбнулся Эдрахил.
- А в этой части света - Тангородрим, - добавил Берен: словно крышка гроба захлопнулась.
На следующий день они спускались по крутому склону, с одной стороны - стена, с другой пропасть. В некоторых местах коням заматывали головы плащами, чтобы те не боялись идти. Кошмарный этот спуск завершился в зеленой долине горной речки, впадающей, как сказал Эллуин, в озеро Линдавен. Собственно, это уже и был Дор Ломин, Сумеречная Земля, где жил народ Хадора. Эту ночь, пообещал Берен, они проведут под крышей.
Совершенно неожиданно для Гили, в предгорьях эльфы с ними попрощались.
- На три дня, - объяснил горец. - У нас - свои дела, у них - свои.
В первой же хижине он купил молока, сыра и хлеба. Поели они на ходу. Мысль о близкой крыше над головой и горячая ржаная лепешка вселили в Гили новые силы.
Берен не надевал свой горский плащ, хотя и так было видно, что он не здешний - от местных он разнился и темным цветом лица, и статью, и покроем одежды: эльфийский наряд тут носил далеко не каждый первый. Гили заметил, что и сам отличается от здешних соломенноголовых поселян: солнце за дни пути от Таргелиона до Бретиля окрасило его кожу в темный оттенок, так что даже конопушки стали почти незаметны, а волоски на руках выгорели до золотого. Видно, солнце в этом краю показывалось не особенно часто - здешние были намного светлее.
Там, где кончались предгорья (здесь, в Дор Ломин, холмы тянулись гораздо дольше, чем по ту сторону Эред Ветрин) в холмах их остановил конный разъезд.
- Кто такие? - спросил старшина, бородатый дядька в кожаном панцире с нашитыми бляхами.
- Гонцы к эарну Хурину и госпоже Морвен, - ответил Берен. - Меня зовут Эминдил, а это мой слуга и оруженосец, Гилиад. Вот знак, - распахнув ворот, он достал висящий на шнурке перстень Фелагунда. - Буду заранее благодарен, если мне покажут дорогу в Хеннет-Аннун.
Старшина смерил его подозрительным взглядом.
- От кого гонцы-то?
- Ты не узнал перстень?
- Перстень-то я узнал, да вот лицо твое, парень, мне незнакомо. А я думал, что всех гонцов знаю. Думается, вы не прочь будете в компании прокатиться, а? В Хеннет-Аннун, честь по чести. Там и посмотрим, какие вы гонцы.
- Согласен, - Берен спрятал перстень и зашнуровал ворот. - Думаю, в Хеннет-Аннун меня узнают в лицо, госпоже Морвен и госпоже Риан я прихожусь дальним родственником.
- Служил беорингам? - прищурился бородатый.
Берен кивнул.
- Давно ушел?
Берен молча качнул головой в знак отрицания.
- Что слышно про государя вашего, эарна Беоринга? Ты о нем вести несешь?
Берен подумал - и опять кивнул.
- Если о нем и худые - лучше не езди. Госпожа Морвен только-только от пологов оправилась, у ней от худых вестей молоко пропасть может, а своего брата она любит... Разве что только эарна Хурина, да еще сына она больше любит.
- Как назвали мальчишку?
- Почем я знаю. Нынче вечером обряд будет.
- К слову, как зовут тебя, добрый человек?
- Эрмил, - бородатый ощерил зубы, и Гили заметил, что слева выбито штук шесть: оба клыка, следующие два и два коренных.
- Что, Руссандол, любуешься, как мне плетень проредили? - еще раз улыбнулся Эрмил. - Любуйся-любуйся. Это честная дырка, я их не в пьяной драке потерял.
- Три года назад? - прищурился Берен.
- А ты почем знаешь?
- Земля слухом полнится. Расскажи.
- А чего тут особенно рассказывать... Как настал гвирит, снежок с Эред Ветрин сошел - поперли они на нас. Немерена сила, я тебе скажу. Я тогда был в Рысьей Сотне, как раз у Эйтель Сирион. Прорывались они в Митрим, тут мы их и перевстрели. Большая битва была. Повелитель Фингон не стал по-дурному на их копья конницей переть, и не велел нам строй держать, велел, наоборот, рассыпаться и нападать с флангов. Так что орудия, которые они приволокли, им мало сгодились. Получилось чудно: поле мы вроде как отдали, но не проиграли. А когда мертвых считали - их против нас впятеро было. Поймал облизня Саурон: хотел одним ударом все здешние силы раздолбать, да ничего не вышло. Пока они тащились через перевалы, мы горными тропками пройдем и малыми отрядами их то с одного боку, то с другого. Но наконец взяла их сила, обложили они Эйтель Сирион, а сами таки прорвались в Митрим. Как раз там, у озера, наша сотня, да еще Соколиная сотня с их тремястами конницы сошлась. Там-то мне частокол и проломили: здоровенный детина, полуорк какой-то, съездил краем щита по зубам... Этих-то мы в озеро побросали, но дальше - бежать пришлось, потому как это был только передовой разъезд, а за ним перла целая тыща. Все думаю, концы приходят... Бежать-то некуда: ежели они прорвутся за озеро да ударят в тылы эарну Хурину - Хитлум будет весь под ними, как старая кобыла под молодым битюгом. Подошла к нам тысяча пехоты - все, ребята, готовимся стоять, пока не ляжем. А эти - на том берегу реки готовятся переправляться, значит. Подтянулись. Намо свидетель, не вру - не менее десяти тыщ их было! Веришь?
- Верю, - сказал горец.
- Нет, ты мне веришь?
- Да верю-верю. Не менее десяти тыщ. И что дальше?
- Дальше они через речку перли, а мы их в этой речке топили. Ох, натерпелся я тогда страху, горец! Там не только люди были, веришь? И не только орки, это одоробло вообще не в счет...
- Волки, - сказал Берен. - Здоровенные волки, каждый - с теленка, клыки в два дюйма, и пока не истыкаешь эту тварь стрелами наподобие ежа - она не остановится.
- Откуда знаешь? - севшим голосом спросил Эрмил.
- Насмотрелся. Против них лучше всего не стрелы, а меч или топор. Когда оно мчится на тебя во всю прыть, нужно в последний миг уйти из-под удара - и рубить по хребту.
- Наловчился... Я-то в первый раз их увидел... Честно скажу: перепугался мало не до усрачки. Только они уже под конец на нас нападать стали... Поначалу они того... своих... подбадривали... Кто в речку лезть не хотел... Ну вот, ближе к вечеру ихняя брать стала. Потому что измотались мы, и поменьшало нас вполовину. И тут - матушки мои родные! - в холмах трубы затрубили, знамена серебряные заплескались: эльфы из Гаваней морем пришли и, как по сходням сбежали в Дренгисте, так и бегли до самого Митрим к нам на выручку. Кто пехом, кто конный - но пеших побольше было. Целую ночь бежали как есть - в доспехах, при оружии, при щитах - и как есть в бой вступили. Веришь, беоринг - я как понял, что умирать зазря не придется - прослезился.
- Верю, - Берен сжал кулак.
- Тыл эарну Хурину мы прикрыли, и те двадцать тысяч, что через перевалы прорывались, он не только отбил, а и опрокинул, и по пескам погнал аж до самой Менаксон. Засыпал там несколько колодцев на прощание: пейте, ребятишки. А сам зашел со своими четырьмя тысячами в зад тем, кто обложил Эйтель Сирион, и крепко мы им там наподдали. Да... Хотя если бы не эльфы Кирдана - может быть я, как ваш эарнил, сейчас по лесам бы мотался да ночами на пепелище своего дома выл. Как государь Фингон успел их так быстро вызвать - я диву даюсь. Колдовство, ничто другое. Да... В этом-то бою потеряли мы эарна Галдора... Молодые эарнилы по нем очень горевали...
Они выехали на холм - в долине открылось городище; даже скорее посад.
- Хеннет-Аннун, - сказал один из молчаливых дор-ломинских конников.
Город дышал предчувствием веселья: из-за имяположения наследника дома Хадора продлились праздники Виниглоссэ. На въезде в посад и дружинникам, и "гонцам" поднесли по деревянной кружке мутного свежего пива, девушки бросали цветы, требовали ленту на память, звучала музыка...
Частокол вокруг дома Хадора тоже был украшен цветами и листьями, со двора тянуло дымом и жарящимся мясом, пивом и молодой зеленью. Эрмил перекинулся парой слов со стражником на воротах - и их пропустили.
Хеннет-Аннун - так звалось добротное, длинное деревянное здание в один поверх, но с высокой крышей, сложенное из толстенных стволов дуба и поставленное на высокий каменный фундамент. Резные перила с лицами лесных духов огораживали крыльцо, четверо воинов застыли у ступеней и у дверей, опираясь двое на мечи, двое на топоры.
- Кто вы и по какому делу прибыли в Хеннет-Аннун? - спросил с крыльца высокий седой человек в богатом красном кафтане, зеленых штанах и высоких сапогах. - Можете говорить, я Форведуи, домоправитель эарна Хурина.
- Мы - посланцы и вот наш знак, - Берен опять показал перстень. - У нас послание к эарну Хурину. Покажите перстень госпоже Морвен, она узнает его и поручится за нас.
Спешившись, он с коротким, но почтительным поклоном передал перстень домоправителю. Тот поднялся на крыльцо и исчез в высоких резных дверях. Берен передал поводья спешившемуся Гили. Тот, держа коней, разминал ноги и глотал слюну: на поляне за домом жарили мясо.
- Где он? Где посланец? - послышался голос из-за двери. - Я должна его видеть!
Частый, дробный перестук каблуков - на крыльцо вышли две высокие, стройные женщины, одна - в синем платье, другая - в темно-сером; одна - совсем юная, другая - постарше; одна подвижная и задорная, как королек, другая - прямая и строгая, как лезвие меча; одна в расцвете полудетской красоты, другая - женщина, способная сделать счастливым даже эльфийского короля: они и похожи были на эльфиек, обе черноволосые, тонколицые, светлоглазые...
- Aiye, Rian Morfileg! - Берен распахнул объятия. - Elen sila lumenn omentielvo, Morwen Eledhwen!
(26)
Одна с визгом кинулась со ступенек ему на шею. Другая, побледнев, так и застыла на крыльце - только пальцы перебирали кольцо Фелагунда, да губы шевельнулись беззвучно, произнося имя...
