По идее, я могла бы написать только про книжку-саму-книжку. А всякие предыстории, всякие ностальгически-биографические пописки оставить за кадром. С другой стороны, написанные Натальей Некрасовой (она же Иллет) истории Назгулов имеют такую странную и длинную историю, что не рассказать ее как-то сложно. В конце концов, как бы мал ни был мирок, в котором изначально гуляли по рукам назгулиные истории, у этого мирка были свои звездочки, планетки и даже апокалипсисы. В результате каковых локальных апокалипсисов он и исчез. Окончательно. А окончательно выбывшее из жизни нуждается хотя бы в воспоминаниях. Вспоминаю, понятное дело, я, и мирок будет описан так, как запомнился мне.

* * *

	"Так вот, богоискательство - это когда лучшие люди нации ужасаются крови на топоре, начинают искать Бога и в результате через сто лет и шестьдесят миллионов трупов получают небольшое повышение кредитного рейтинга". В.Пелевин. "Священная книга оборотня"
	Еженощный спиритизм укрепляет организм. Лариса Винарова

       Солнышком и центром тяготения мелкого макрокосма был очень своеобразный Толкиен. Нет, я не сошла с ума, и это не описка. Толкиен сейчас - это Толкиен на любой библиографический вкус. Хошь по-русски, хошь - по-английски. Lost Tales - пожалуйста. Unfinished - пожалуйста. Хотите многотомные кристоферовские изыскания в черновиках и рукописях - да берите и читайте, их так много, что тошнит уже от них. "Сильмариллион" - ой, да кто ж не видел этого вашего "Сильмариллиона". То ли дело Толкиен мелкого макрокосма начала девяностых. На самом деле, его, этого Толкиена, как бы особо и не было. Ну Властелина Колец перевели. Он был в каком-никаком, но в коммерческом обороте. Его можно было даже купить. Все остальное было по-английски. Полностью утерянные и описанные по слухам и рассказам путешественников сказания. И ввозились они из английских стран типа заграница. В гомеопатических дозах. Как давным-давно пряности. И стоили также, потому что денег ни у кого не было - перестоечный голодный совок-с. Когда в руках у тебя оказывалась ввезенная по случаю единичная английская книжка, взятая почитать у случайных (читай - провиденциальных) знакомых по аэропорту, книжка уже держалась как гибрид антикварного ювелирного изделия и реликвария.
       Glamour, дымка неясности, висевшая над толкиеновскими недосказанностями во "Властелине колец", оказалась крайне мучительным переживанием, сродни наркоманской ломке. Что там было до и после? А это правда, что существует история Нуменора? И история Лютиэн? И подробный рассказ про падение Гондолина? Правда-правда. Когда правда материализовалась у меня в руках в виде моего собственного экземпляра "Сильмариллиона", я обалдела. Так странно получилось, что свой Сильмариллион я купила в книжном магазинчике во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке. И до сих пор подозреваю, что моя абсолютная и бескомпромиссная ненависть к тем, кто обрушил башни-близнецы, как-то связана еще и с золотистой обложкой у меня на полке. Ублюдки уничтожили часть моей интимной территории счастья. Сумасшедшая, прям как Фаллачи, скажете вы. Да. Это род филологического бешенства.
       Самое страшное выяснилось потом. Выцарапанные из заграничного заморья книжки не утоляли голода. Профессор-провокатор выводил емкие, но не подробные сюжеты - и glamour надвигался снова. Оставалось только писать самим.
       И вот среди голода, повсеместного поискового (а что там еще про это написано?) бешенства и жажды творчества, посреди обвалившегося на хрен в тартарары государства на четыре буквы С-С-С-Р, в мелком макрокосме проявились рукописные листочки с прилично написанным текстом про это. Про то, что было до и после и вокруг этого. Вроде как "Черные хроники". Честное слово, я правда думаю, что большинству народа (в том числе и мне) было совершенно пофигу, какого цвета эти хроники. Они отодвигали гложущий мозг золотистый туман glamour'а, вот что было главным. Они насыщали голод и утишали бешенство. И я правда думаю, что именно на почве голода они и начали писаться. Мы еще не знали тогда слова "трибьют", но это было чем-то вроде трибьюта шиворот-навыворот.
       Шиворот-навыворот - потому что хроники были "черными". То есть про толкиеновских черных и с их позиции. Но, повторюсь, это как-то не вызывало особого желания ввязываться в глобальную мировоззренческую полемику. Замес "Черной хроники" нам всем был знаком на вкус. Основу составляло интеллигентское богоискательство: Библия читалась и, естественно, толковалась как на душу легло - там находили и первородную Тьму, и Равновесие, и еще черт знает что, еще там находили Люцифера как существо, созданное Богом для особых люцифериных целей, кроме того, Люцифера считали старшим братом Христа, кем считали Христа я даже уже и припомнить не могу, но все тоже было непросто, и так далее и тому подобное. Христианство вообще представлялось очень смутно и как-то "по мотивам". А уж далее замешивалось все остальное: отвращение к официозу и официальной истории, которую написали манипуляторы и победители; безоговорочная симпатия к побежденным, кем бы эти побежденные ни являлись (мне кажется, в побежденных мы видели некий собирательный образ себя и старшего поколения - десятилетия назад проигравшего давящему режиму, мерзость которого только начинала открываться); всосанные с молоком пионерии представления о жертвенности, и там же всосанное "в жизни всегда есть место подвигу", понятое как "найди себе подвиг на голову, а если не находится, то вообрази его и наслаждайся фантазией"; жажда романтики и романтические идеалы, в том числе и как форма противостояния натужному и обязательному советскому оптимизму (страдающий и непонятый герой-одиночка, мизантропия и мировая скорбь, герой и травящая его толпа филистеров и конформистов) и семнадцатилетний (или около того) возраст как основа мировоззрения. Ах да, я забыла двести грамм джина - "Мастера и Маргариту", тоже вполне себе ускользающую по тем временам книжку, и ее царственного, обаятельного и справедливого Воланда. Грубо говоря, если вам семнадцать, и "Черные хроники" вам не пошли - что ж, вам не понять и вы не любили.
       Рукописные листочки носила при себе женщина, которую звали Ниенна Проповедница (сейчас она зовет себя Элхэ Ниэннах, и если Элхэ-Ниенна когда-нибудь допишет "Черную хронику" до четвертой эпохи, все салаги без фэндомского стажа :-) узнают, кто такая Ниенна Проповедница в мире "Черной хроники", если, конечно, автор не передумает и не изменит весь сюжет). Однако Ниенна Проведница (в миру Наталья Васильева) была лишь половинкой творческого дуэта, писавшего "хроники". Другой его половинкой, как вы уже догадываетесь, была Иллет, в миру Наталья Некрасова. И вот ее увидеть на публике было гораздо сложнее.
       Тем не менее, опытный и любопытный взгляд мог различить некоторую неоднородность "хроникального" текста - у Иллет манера письма очень отличалась от Ниенниной. Плывучесть и сонная акварельность образов, мир, соединяющийся в пейзажи и портреты через какие-то врубелевские цветные пятнышки, далекие земли со странными культурами, - словом, сплошная фата-моргана полуразбуженного творческого сознания, фонтанирующего интуитивной образностью и плотной словесной вязью.

       Они так нежно и изысканно звенят, эти маленькие колокольчики в хpупких ажуpных беседках. Утpо - пеpламутpовое, неопpеделенное. Каждый миг мимолетен и неповтоpим, и вся жизнь такова - миги, мгновения, каждое - единственное. Эта мимолетность, манящая печаль неопpеделенности и изменчивости - во всем. И девушки в яpких платьях, что идут за водой к источнику - иные каждую минуту. Стpанно, как пpи этой изменчивости вещь остается самой собой? Суть? Что есть суть? Все меняется, все хpупко и изыскано, нежно и зыбко. Одно повтоpяется - эти пpоклятые видения. Каждую ночь новолуния - всегда, неизбежно и стpашно. И это с детства. Непонятно и стpашно. Здесь такого нет. Здесь - гаpмония даже в смеpти. Печаль неизбежности, но не ужас. Но ночью - не смеpть. Жизнь, но стpашнее смеpти. И он ее видит.

       Так начиналась история человека, обладавшего даром ясновидения, - одна из девяти назгулиных историй "Черной хроники", одна семи "биографий" Назгулов, написанных Иллет: вся харадская эпопея Аргора-Хэлкара, короля назгулов, история Денны ("Дух юга"), история Еретика ("Звали ее Исилхэрин..."), история Пророка, а также истории Хонахта, Сайты и Духа Востока Кхамула.

       Он помнил сказание: "Глядящий в глаза белого тигpа, седого, дpевнего, бессмеpтного тигpа - изменится. Познавший суть свою - изменится. Познание - убийца покоя, похититель счастья для имеющего жалость. Хочешь мудpости - иди, но оставь покой. Хочешь покоя - убей свою жалость, умpи." Это был пеpвый выбоp. Он не хотел умиpать - но и жить так больше не хотел.
       Глаза звеpя - светло-зеленые, затягивающие. Воля - где? Он не видел ничего, он шел, деpжась pукой за теплую коpоткую шеpсть. Тело звеpя - мускулистое, упpугое, стpуится, словно pаствоpяясь. Где я? Что там? Я это видел когда-то... Что это?
       Звеpь несется гиганскими пpыжками, почти не касаясь земли. Туман скpывает его тело - пpизpачное, как и он, и глаза его - как болотные огни... Человек сидит, изо всех сил деpжась за жесткую холку...

       Часть испещренных и распечатанных листиков этого толкиеновского Некрономикона издалась в 1995 году под названием "Черная книга Арды". Возможно, кого-то я лишаю увлекательной игры под названием "Угадай автора того или иного эпизода" - таким проницательным читателям достаточно прочитать два приведенных выше отрывка, как собачке достаточно понюхать платок. Но не обладающие столь острым стилистическим нюхом люди пусть знают: в "Черной книге Арды" Иллет писала историю пробуждения сердца Гортхауэра, историю Айканаро, эпизод возвращения Гэлторна, историю Берена и Лютиэн, а персонаж по имени Ириалонна - тоже порождение ее творческой фантазии. Теперь видно, что это совсем не похоже на написанное Элхэ-Ниенной, правда?
       А дальше то ли случилось, то ли начало проникать в мелкий макрокосм что-то, изменившее - и уничтожившее его навсегда. Закралось в него какое-то апокалиптическое "пришествие", такое вот тихое, но катастрофическое по последствиям, прямо как описанная в соответствующей литературе парусия: двое работали в поле, тут глядь - один остался и продолжает пахать, а другой исчез, как не было его. И многие и тогда, и теперь взбирались и взбираются на крыши и говорят: вот оно здесь подбирается! нет, вон оно там было! И ни один из взобравшихся и возвестивших не прав. Сознавая все это, тем не менее, заберусь на крышу и я, и скажу, как увиделось это мне.
       Я лично грешу на въехавший в читательский оборот мелкого макросма том кристоферовских изысканий "Кольцо Моргота", наверное, самый теологический по составу собранных в нем профессорских записей. Мне кажется, он и запустил цепную реакцию вопросов и ответов, вызвавшую необратимые изменения в мозгах некоторой части населения макрокосма. Эта часть населения спросила себя: кому принадлежит вечный и неоспоримый копирайт на то, кто есть кто внутри Толкиеновских текстов? И ответила: Толкиену. А кто там есть кто? Толкиен говорит, что там есть Бог и падший ангел. А как зовут падшего ангела у Толкиена? Моргот. А про кого там у нас "Черная книга"? Ой, да. Так случилось, что ко времени вопросо-ответной викторины многие уже позволили себе такую роскошь, как мировоззрение, и у многих это мировоззрение сформировалось как религиозное, и часто христианское. В рамках такого мировоззрения вопросо-ответная викторина могла выдать лишь один вывод: похоже, апология Сами-знаете-кого, пусть и действующего под творческим средиземским псевдонимом, - не очень удачный проект. Особо продвинутые по части истории философии люди даже показывали пальцем и говорили: ребята, а ведь в ЧКА изобретают велосипед начала христианской эры. Судите сами: незадачливый и злобный демиург-неумеха; противостоящий ему спаситель, призванный бороться с этим ангелом-узурпатором, провозгласившим себя Богом; проповедуемое спасителем знание, которое несет избавление от наведенного криворуким аспидом невежества; спасение, выпускающее за пределы кривого мира в царство духовных сущностей; раса избранных, созданная для спасения, и раса недоделанных, созданная неумелым демиургом... Проходили мы уже все это во втором веке, гностицизм это называется. Причем в ЧКА, отмечали люди, гностический миф присутствует в люциферианской разновидности - в такой, где спасителем является ангел-Зарница, покровитель свободы и человеческой культуры. Я уверена, что и Ниенна, и Иллет и слыхом не слыхивали о гностицизме, когда выписывали свои "Хроники". Но именно поэтому речь шла не о фабрикации велосипеда по уже готовым чертежам, а об его изобретении. Как им удалось попасть в точку самых горячих дискуссий интеллектуального мира Средиземноморья начала христианской эры - я не знаю, и отвечать на этот вопрос не берусь.
       Мне кажется, что чертой, разделившей историю мелкого макрокосма на "до и после", стал выход второго издания ЧКА. Издания, в котором Иллет была обозначена уже не как соавтор (и это несмотря на солидный удельный вес написанных ей текстов), а как кто-то, который вроде как тут, а вроде как и не пришей кобыле хвост. На обложке красовалась невразумительная формулировка "при участии Н.Некрасовой". Не нужно было быть Назгулом-пророком, чтобы понять - дуэт распался. Одна из причин творческого развода лежала на виду - в виде второго тома под названием "Исповедь Стража", с зеркальной формулировкой - "при участии Н. Васильевой" (1). Судя по содержанию "Исповеди", участие если и было, то бессознательное: ЧКА оказывалась погрызенной и закусанной - причем с самой что ни на есть общечеловеческой и гуманистической точки зрения, да и с точки зрения здравого смысла тоже. Опять же, и тут не требовался дар ясновидения, чтобы понять - Иллет больше не нравится то, что она писала вместе с соавтором. Чем не нравится - об этом и повествует "Исповедь". Не могу ничего сказать наверняка, но сильно подозреваю, что на тот момент Иллет оказалась солидарной с другой частью населения мелкого макрокосма - эту часть населения не больно заботили богословские перипетии, зато очень беспокоили этические незадачи в ЧКА, почему-то очень отчетливо проступившие во втором издании: Учитель, он же Мелькор, он же Тано, никак не выходил добрым и пушистым. Таныч так и оставался поганычем, и скрыть его документы типа усы, лапы... тьфу, рога и хвост никак не получалось.
       В результате последовавших за выходом в свет ЧКА-2 мировоззренческих катаклизмов мелкий макрокосм треснул, развалился и затонул, как пресловутый Белерианд. Теперь на его месте плещется нынешний фэндом, и он уже совсем другой.
       Было бы соблазнительно сказать: вот, произошло банальное идеологическое размежевание по религиозным и каким-то еще принципам. Но на мой взгляд, это упрощенное видение произошедшего. Мне кажется, что мелкий микрокосм съела не столько и не сколько идейная распря. Я думаю, что мелкий уютный мир съел Кронос. Просто мы выросли. Не стали старше на энное количество лет, а стали другими людьми, более зрелыми, что ли. Однажды мне довелось услышать в супермаркете, как одна кассирша жаловалась другой: "Ты представляешь, что мой пацан-то учинил? Надел черный старый плащ, на голову - противогаз, сел на велосипед и с криком "Я - ужас, летящий на крыльях ночи!" поехал по деревне. А навстречу ему шел соседский дедок, который пацана-то моего как увидел, так в канаву с испуга и свалился! Пришлось взяться за ремень..." Я думаю, что за ремень она взялась зря - пацану был самый возраст орать такие вещи, гоняя на велике. Но, судите сами, время проходит, и здоровенные тетька или дядька, гоняющие на лисапете с такими выкриками, смотрятся уже странно. И я уж не знаю, что и думать, если здоровенные тетька или дядька полагают, что едут они не на лисапете, а на инобытийной вороной лошади, и что и крылья, и ночь, и прочие ужасы и силы за ними - всамделишные. Во всяком случае, не стоит обижаться и удивляться, если дедок надает такому гонщику суковатой палкой по кумполу - или если к гарцующему персонажу подойдут люди и вежливо заметят, что с их личной точки зрения играть с огнем, то есть с ужасами ночи, - опасно. Даже если игра имеет место только в воображении. Потому как очень сильно такие игры расшатывают психику всем в них задействованным.
       Что же случилось дальше? В изменившемся мире Ниенна отделилась и оборудовала себе эдакий виртуальный Тангородрим, пардон, Аст-Ахэ, где продолжает свою "чернокнижную" деятельность. А Иллет тоже отделилась, стала чаще показываться публике и вообще заниматься вполне себе концертной деятельностью. Но что делала Иллет в своей литературной, закрытой от посторонних глаз, творческой норе - про то публика не ведала. Правда, из норы время от времени доносились потопывание, посапывание и вообще звуки, обличающие деятельность. Иногда деятельность давала некрупные материальные результаты в виде небольших публикаций - что-то вышло в АСТе, печатались рассказики в сборниках и журнальчиках. Но в норе явно лепилось-замешивалось нечто большее по размерам. И вот теперь процесс окончен - и результат вынесен на всеобщее обозрение. И мне кажется, что вид этого результата подтверждает мои догадки о роли Кроноса в изменении всего живого: "Великая игра" очень напоминает некий аттестат зрелости, выданный автору его собственным творчеством.

* * *

       А мне не жалко длинного эпиграфа:

"У интеллигента..., особенно у российского, который только и может жить на содержании, есть одна гнусная полудетская черта. Он никогда не боится нападать на то, что подсознательно кажется ему праведным и законным. Как ребенок, который не очень боится сделать зло своим родителям, потому что знает - дальше угла не поставят. Чужих людей он опасается больше. То же и с этим мерзким классом.        - Не вполне успеваю за вашей мыслью.        - Интеллигент, как бы он ни измывался над устоями империи, которая его породила, отлично знает, что в ней все-таки жив был нравственный закон.        - Вот как? Отчего?        - Да оттого, что если нравственный закон в ней был бы мертв, он никогда не посмел бы топтать ее устои ногами. Я вот перечитывал недавно Достоевского и, знаете, что подумал?        ...- Что? - спросил я.        - Добро по своей природе всепрощающе. Подумайте, всех этих нынешних палачей раньше ссылали в сибирские села, где они целыми днями охотились на зайцев и рябчиков. Нет, интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент боится лишь одного - касаться темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу вые...ть телеграфным столбом.        - Сильный образ.        - Со злом заигрывать приятно, - горячо продолжал Котовский, - риску никакого, а выгода очевидна. Вот откуда берется огромная армия добровольных подлецов, которые сознательно путают верх с низом и правое с левым, понимаете?" В. Пелевин. "Чапаев и Пустота"

       Глядя на то, что осталось от первоначальных назгулиных историй "чернокнижного" формата, понимаешь, как выглядит город после ковровой бомбардировки: проспект-то остался, но вот здания... Иллет отбомбилась от души - и сказать по правде, она всего лишь повторила с собственным и на две девятых Ниенниным ранним творчеством то, что в свое время они с Ниенной совершили с Толкиеном. В свое время девушки тоже бомб не пожалели, и фигачили по профессорским историям с той же безжалостностью. "У книжечек своя судьба" - заметил античный поэт. Видимо, этот авианалет спонсировала судьба в виде толкиеновского Намо - профессорская Арда явно устала от ЧКАшных экзерзисов на своей почве и начала литературную операцию "Возмездие".
       В явном виде, как некий текст, обсуждаемый персонажами, "Черная книга" показывается на поверхности повествования всего пару раз. Сначала - в истории лекаря Эриона. Если в "Исповеди Стража" Иллет понадобилась целая книга заметок на полях и длинное письмо от имени героя, чтобы высказаться (и то несколько размыто) на предмет того, чем же в ее глазах является ЧКА, то здесь все выглядит предельно лаконично:

      Книжка поначалу оказалась любопытной, потом стала нагонять скуку и даже раздражать. Когда пришло время возвращать, Эрион уже был рад от нее отделаться.
       - Верится в то, что это не подделка, - сказал он, возвращая томик. - Моргот на себя похож - поимел всех, кто ему верил, во все дырки. А те и не подозревали. И дурак он полный в военном смысле. Кстати, как я понял, Тху в этом отношении виделся этим людям, - он похлопал по переплету, - куда мудрее своего хозяина.
       Собеседник рассмеялся.
       - И мне тоже так показалось. Но любопытная штука, да?
       - Любопытная - но не более того. Нового там нет ничего. Были люди, воевавшие за него? Были. А уж обгадить своих противников в легендах - для этого много ума не надо. Только Моргот от этого краше не стал.
       - А Тху?
       - Тоже не краше.

       Тут счет собственному творчеству выставлен окончательно: последователи Мелькора - не милые ребята, служащие, как и последователи Эру, идеалам гуманизма и истине, только под другим названием (именно к такому выводу приходит Галдор в "Исповеди Стража"). Нет, это люди, служащие воплощенному злу. Они могут быть обмануты гуманистической риторикой, которой прикрывается зло, но сальдо баланса от этого не меняется: эти люди в результате придут не к гуманистическим идеалам и не к истине. Они придут к исполнению целей, которые ставит перед собой зло, - а когда (и если!) заметят, куда привела их дорога, пить боржоми будет уже поздно.
       Нетрудно заметить, что Иллет очень кружной дорогой, но таки вернулась к картине мира Толкиена. В толкиеновском мире люди живут себе-поживают, пьют чай, влюбляются, пасут коров (лошадей, свиней...), причем люди - они везде одинаковые (где-то хорошие, где-то плохие, в чем-то благородные, в чем-то дурацкие), потом кого-то призывают в армию, он отправляется воевать, кто-то погибает, кто-то возвращается домой, кто-то считает, что воюет за правое дело, кто-то вообще не задумывается о целях войны. Казалось бы, самое страшное, что можно потерять - это жизнь (ну или здоровье). Только весь ужас ситуации, описанной Толкиеном, в том, что наша жизнь - игра, в которой самая высокая ставка - вовсе не жизнь. А самое страшное, что может с тобой случиться, - вовсе не физическая смерть. Только не все об этом знают. Хоббит Смеагорл, к сожалению, был не в курсе. Самое страшное в том, что в Драме Творения есть скрытые, но гораздо более могущественные, чем люди, участники. И ты в каждый момент своей жизни играешь либо за одного, либо за Другого. Время от времени глобальный конфликт между надмирными участниками Драмы проявляется в конкретных жизненных обстоятельствах: то начнется какая-то жуткая, небывалая война, то подкатится под ноги Кольцо - а то и подойдет кто-то и эдак невзначай предложит: "А вот вас вот колечко - не интересует? Продлевает жизнь, помогает в семейной жизни, в бизнесе... Плата? Да потом отдадите, не волнуйтесь..." Люди думают, что пьют чай, а на самом деле разбиваются их жизни - вот в такие вот моменты решительного выбора между тем, за кого драться, поднимать ли кольцо, говорить "да" или "нет". Причем ты можешь об этом не догадываться, или сознательно игнорировать этот факт - или искренне заблуждаться насчет своей командной принадлежности. Штука в том, что финальный score тебе выдадут по-любому - причем исходя не из того, что ты по поводу своей командной принадлежности думал, а того, за кого ты на самом деле играл. А еще в толкиеновской картине мира есть другой трагический момент: граница между теми, кто играет за тот или иной скрытый состав участников, проходит не по Андуину. И не по государственной границе Гондора. И не вдоль очертаний культур и цивилизаций. Расовая и культурная принадлежность абсолютно ничего не гарантируют. Феанор тоже считал, что сражается за правое дело. Да и Денетор думал, что поступает правильно. Думал-думал, да в суп попал. Любопытно, что Иллет в "Великой игре" сделала зеркальный сюжет: в "затененных" землях тоже живут люди, играющие за разные команды. Вопрос в том, что какие-то культуры предоставляют гораздо больше шансов попасть именно в суп, но об этом - чуть дальше.
       Но вернемся к ЧКА как тексту-персонажу "Великой игры". Второй раз ЧКА появляется в истории последнего назгула - кто читал написанную Ниенной историю Элвира, может без труда опознать ее в стилизованном пересказе. Наверное, вы уже догадались: речь идет о писуле, оставленной Элвиром для составляющего свои записки о назгулах Секретаря. Столкновение двух текстов - типичного ЧКАшного, романтичного и выспреннего, и нынешнего Иллетиного, спокойного и трезво-взвешенного - вызвало очень своеобразный эффект. Комментарий Секретаря на эту историю - один из самых смешных эпизодов книги:

      ...Пятое. Мимо такого блаженненького он в лучшем случае проехал бы, не глядя, а вообще свита, скорее всего, надрала бы страннику задницу и либо отправила бы камень ломать, либо сдала бы оркам на пропитание.
       Шестое. Я не могу себе вообще представить, как сей валаров одуванчик до Мордора добрел...

       Любопытно, что от Иллетиной манеры письма в "Великой игре" до современного реализма или там натурализма и уж тем более до "суровой правды жизни", которая гораздо гротескнее и мерзее, чем самый чернушный литературный экзерзис типа "Гламорамы", - как до луны. Текст нежный, прозрачный, рожи у персонажей в общей массе не жуткие - не то что в жизни. Но даже такая изрядно приправленная идеализацией поэтика вдрызг разносит ЧКАшную иллюзию правдоподобия.
       Дело не в дозе патетики в ЧКА, которая на поверку оказывается запредельной. Дело в том, что при малейшей попытке "отжать" текст от излишней сентиментальности и умильности обстоятельства конфликта начинают разваливаться и казаться дурацкими. Оказалось, что "правда" ЧКА, то, что эта книга постулирует как "истинное", "бывшее на самом деле" своего художественного мира, - все это жизнеспособно только в рамках специфической поэтики, замешанной на романтизме, крайней идеализации любимых героев и сентиментальности, а еще должно непременно оформляться в черные плащи, и ирисы, и единороги, и прочувствованные монологи, и острую ранящую алмазную пыль, и тонкие пальцы и большеглазые лица. На мой коалий взгляд это хорошо читается в семнадцать, потом штаны на лямках становятся маловаты. А без такого антуража от ЧКА остается очень немногое.
       Немногое - но крайне полезное. И все это полезное очень полно задействовано в "Великой игре". В свое время Ниенна с Иллет сделали очень важную вещь - они, несмотря на некоторую карикатурность злецов и добрецов своей книги, этически и эстетически усложнили картину толкиеновского конфликта между воплощенным злом и остальным миром. Они ввели людей как главных сторонников Черного Валы. И придумали так, чтобы идеология этих людей строилась в том числе и на гуманистических идеях. И еще они придумали им целую утонченную культуру. Другое дело, что авторы ЧКА здорово поубавили чувства прекрасного и гуманизма у населения Валинора и их прихвостнейJ, но сейчас не об этом. Да, конечно, у Толкиена есть и про людей на службе у Врага. Но, согласитесь, Моргот "Сильмариллиона" и Саурон "Властелина колец" в основном опираются на орков. Безобразную, омерзительную толпу, которую при всем желании нельзя спутать с гуманистически и эстетически настроенными личностями. Тем не менее, все становится гораздо интереснее и запутаннее, когда друг другу противостоят не чудовища и люди, а мощные культуры с очень похожими (хотя бы внешне) ценностями.
       Но еще запутаннее и интереснее все становится, когда вся эта гуманистическая риторика и многослойная культурная подоплека вдвигается в толкиеновскую картину мира, где не бывает так, чтобы и у Саурона, и у его противников была некая "своя правда", а бывает только так, что Саурон не прав - и точка. Тогда герою приходится противостоять не откровенной и обнаженной мерзости, а самым настоящим волкам в овечьей шкуре. Сказано: не будьте детьми умом. Но здорово нелегко ориентироваться в мире, где воплощенный нечистый вовсю пользуется арсеналом самых дорогих сердцу порядочного человека идей - "любви к Родине", "сыновнего долга", "пути Мудрости" и так далее. В этом-то смысл и соль "Великой игры": герою непонятно, кто использует всю эту гуманистическую и прекраснодушную лексику, но от того, поймет он или нет, зависит его судьба.
       Другая важная вещь и настоящая удача ЧКА - собственная мифология. Нет, я не имею в виду Тьму, Свет и Пустоту и прочая. Это как раз детали новоизобретенного велосипеда. Я имею в виду историю девяти детишек, наделенных Знаками Девяти, и девятикратное возвращение Элхэ (в опубликованном тексте ЧКА она вернулась только один раз, но не волнуйтесь, она снова наведается в АрдуJ). Я приветствую смелое желание авторов ввести не выверяемые современным рациональным сознанием сюжеты, основанные на мифологической логике (2). Как и у солнышка-Толкиена, отраженным светом которого светится ЧКА, такие островки нездешней логики появляются вокруг нечеловеческих персонажей (Мелькора, с которым связана узами особой судьбы Элхэ, видно, оттого-то девушка никак не может упокоиться с миром) и магических артефактов (знаки Девяти, у которых предполагается некая еще не выявленная до конца история, ходящая вокруг замкнутого-незамкнутого "Круга Девяти").
       Иллет, понятное дело, не могла пройти мимо этого неснимаемого мифологического остатка - и умножающиеся девятки (девять знаков, девять хранителей...) замечательно проявились в тексте "Великой игры". Правда, с девятками произошла та же история, что и с толкиеновскими сюжетами внутри ЧКА. Они проявились, но совершенно в другом освещении. Ведь что делали Ниенна с Иллет в ЧКА? Они придумывали некий сюжет (например, массовые казни пленных в Валиноре), вычитывали из Толкиена и Библии другую метафизику (гностическую заместо толкиеновской христианской), и что получалось? Бог превращался в мерзкого аспида-тирана, а население Валинора воспринималось как персонажи страшилки "дети в подвале играли в гестапо". А Иллет вернула ЧКАшные магистральные мифологемы в изначальную толкиеновскую драму с христианским распределением ролей. И вышло там... да.... Ну, сами увидите.
       Я же начала разговор об "аттестате зрелости", и хочу его завершить. На мой взгляд, перед Иллет стояла сложная задача: с одной стороны, показать правдоподобную сложность человеческих, межкультурных и государственных отношений ("чтоб все как в жизни"), а с другой - не впасть в моральный релятивизм и сохранить жесткое толкиеновское надмирное противостояние Бога и дьявола. Внутри толкиеновского мира это значило жестко отграничить зону действия мифологических сюжетов, где очень четко распределяются нравственные плюсы и минусы (продажа души, магия артефактов, цели и намерения нечеловеческих сущностей), и неоднозначной "повседневности" (совесть против долга, страсть против долга и совести, соотношение государственной политики, национальной идеи и личного благочестия), которую как раз никак нельзя было мифологизировать, раскрашивая страны и континенты в "плохих" и "хороших". Потому что это подменило бы толкиеновскую идею внутреннего духовного конфликта (борьба со злом происходит не в окопах, а в душе человека) на упрощенную картину драки "сладких и гадких". На мой взгляд, Иллет с этой задачей справилась.
       Однако успешность этого начинания выявила очень интересный ракурс назгулиного сюжета: а всегда ли у человека есть шанс выиграть партию, где на кону стоит его душа? Вот тут-то и обнаруживается крайняя важность тщательно прописанного Иллет культурного фона, который заслуживает отдельного разговора.

* * *

Гегель в чем-то был не прав с Фейербахой-сукой, Впрочем, кто их разберет, филосОфов сраных. Александр Лаэртский

       Перефразируя Шолом Алейхема, получаем: "Вы только подумайте, Фауст - Назгул!" С другой стороны, а почему бы и нет? В конце концов, неприятная тема продажи души всплывала уже и в "Исповеди Стража", в эпизоде со странным не-совсем-сном Галдора. Теперь-то понятно, что к нему приходил ЭлвирJ, и все это Галдору явно не снилось.
       Тем не менее, чтобы написать сейчас, в 21 веке, какую-то штуку на фаустианский сюжет, нужен кураж. Все-таки за спиной и Гете, и Томас Манн, и вообще. Но для того, чтобы написать девять подряд историй про Фауста, нужен кураж, граничащий с наглостью.
       На мой взгляд, Иллет поддержало очень толкиеновское отношение к современному литературному процессу: ну есть он, да; но я - я сам по себе. Такое вот движение "в сторону от". Пишут сейчас так, не пишут - Иллет это явно не касается. Вроде бы всем понятно, что рукопись, вокруг которой пишется еще рукопись, а в рукописи упоминаются другие рукописи, - замученный современными литераторами прием. С другой стороны, если и замученный, то со времен "Рукописи, найденной в Сарагосе" и, конечно, записок Эльфвине, сделанных в глючном месте Хижина Проигранной игры. Толкиена тоже совершенно не касалось, что Йейтс давно помер, и лорд Эванс со Шлиманом тоже отошли в мир иной, а с ними кануло время первооткрывателей забытых всеми, кроме сказителей, цивилизаций, и новомодным умникам кажется непростительной глупостью реконструировать первоначальный облик раскопанных руин по своим снам и не менее сумеречным дневным догадкам.
       Впрочем, предельную... экхм... смелость фаустианского проекта отчасти оправдывает одно обстоятельство: когда Иллет раскрашивает свой кносский дворец и смело сообщает, чем на самом деле занимались загадочные плясуны на фреске с быком, видно, что она в материале. Уж если речь зашла о шаманской инициации, то вот вам, пожалуйста, не из пальца высосано, а как есть в соответствующей литературе описано. Или уж если рисует человек некую синкретичную восточную культуру (и не одну, надо сказать), то рисует через узнаваемые и реальные детали.
       Именно это "взвешенное правдоподобие" заставляет задаваться неприятным вопросом: а если бы я вырос в такой стране и был воспитан таким вот образом, я бы выиграл или проиграл Саурону? Как не ошибиться, если единственный способ не ошибаться в рамках твоей, прости господи, культурной парадигмы - это уйти отшельником в горы и сидеть на камне, уставясь в пупок? А если человек выбирает деятельный путь? А как быть, если вся жизнь человека протекала среди освященных обычаями зверств и мерзостей? Что делать родившемуся среди вот такого вот обычного дикого кочевого народа? Неужели нет другой дороги, кроме как в суп? Как распознать обман и соблазн, если тебя этому никогда не учили?

      Керниен молча повернулся к открытому окну. Отсюда были видны все Сады.
       - Скажи мне без утайки, отец Мааран - может ли злое рядиться в одежды добра?
       Отец Мааран нахмурился, и ответил не сразу.
       - Говори же! - резко приказал Керниен.
       - Такое возможно, - ответил жрец.
       - И как одно отличить от другого? Ты это знаешь?
       Отец Мааран нахмурился еще сильнее.
       - Этого я не могу тебе сказать.
       - Не можешь или не знаешь? Если не знаешь - то как ты можешь судить, что хорошо, а что плохо?
       - Есть заповеди. Есть вековая мудрость...
       - Есть. Но я хочу знать... - в конце концов Керниен махнул рукой и спросил напрямую. - Откуда ты знаешь, что этот самый Посланник - от Солнца?
       Отец Мааран не сразу нашелся, что ответить, на время утратив дар речи.
       - Он явился нам в Храме! Он пришел в ответ на наши молитвы! Он явил чудо! Он...
       - Все это я знаю. Но разве не может быть такого, что он - не тот, за кого себя выдает? Разве не вершили чудес темные боги? Разве они не слышат наши мысли и не прикидываются тем, чем мы хотели бы их видеть? Разве не может быть того, что вовсе не блага Ханатте Посланник желает, а хочет ее использовать для каких-то своих целей? И не Посланник он вовсе? Как мне узнать, отец Мааран? Как?
       Жрец мог бы обрушиться на государя с обвинениями в кощунстве, ибо ничего он не страшился, но в голосе Керниена на миг послышалась такая растерянность, что жрец все понял.
       - Доверяйся сердцу, - сказал он как мог мягко и успокаивающе. - Ты - сын Солнца. Оно скажет тебе. - Но ты - веришь? Ты, служитель Солнца, близкий Ему, избранный среди прочих, ты - веришь?
       Отец Мааран помолчал, затем ответил:
       - Но ты же принял дары, керна-ару.

       "Восточные" новеллы "Великой игры" - самые трагичные. Для меня лично апофеозом жути и беспросветности является история Ономори. Здесь абсолютно бесполезно всякое морализаторство из серии "нужно было по сторонам смотреть и на красный свет улицу не переходить". Парень просто попал под танк. То есть под семейные традиции, под стечение обстоятельств, под особенности местной духовности. Короче, переехало его. Гусеницами.
       В остальных новеллах, особенно в нуменорских, боезапас и тяжесть надвигающегося на героя танка существенно меняются, но общий принцип остается тем же: читатель не может не задаться вопросом, преступник герой или жертва?
       Даже самый несимпатичный и элементарный в своей убогой озлобленности кандидат в Назгулы вызывает этот вопрос: в конце концов, что делать с человеком, который понимает, что так поступать нельзя, только после офигачивания бидоном по голове? Вот дашь по репе - он понял. Но ему встретилась на пути добрая натура, и из соображений человечности бидоном-то и не офигачила. А дальше все и закрутилось.
       Казалось бы, все должно быть гораздо проще с нуменорскими историями. Казалось бы, просвещенные насчет существования Эру, а также насчет творческих индивидуальностей Моргота и Саурона уроженцы Эленны должны были вести себя осмотрительнее. Но список искушений предельно знаком, а самое главное, от этих соблазнов никто не застрахован: тут и "прелесть" (то есть духовный самообман), и перфекционизм, удобно маскирующий гордыню, и научное нетерпение, обгоняющее этику. Так что и здесь охота читать морали куда-то пропадает.
       Так есть ли для героя выход? Мне кажется, что поиск ответа на этот вопрос - как раз и есть главная "игра" романа. И сдается мне, что каждый, наверное, отвечать будет по-своему. Я же для себя ответила, что выход таки есть. Похоже, в каждой новелле есть момент, когда герою предоставляется шанс сделать правильный выбор и выказать соблазнителю дулю. Более того, мне кажется, что для осуществления этого выбора не нужны были особые духовные знания. Требовался, скорее, здравый смысл. Даже в беспросветной истории Ономори была, на мой взгляд, лазейка - узенькая, но была. По большому счету, даже не одна.

       Его жестоко трясли, ему в лицо лили воду, воняло чем-то отвратительно тяжелым и приторно сладким, вопили женщины и гудел молитвы жрец.
       Он открыл глаза и - увидел. Это было как удар, потому, что он знал, что так и будет. Он увидел безумие, которое ждет его, если он...
       Что?
       Ответа не было.
       - Отдай, немедленно отдай эту дрянь! - мать пыталась вырвать из его руки талисман.
       Сын резко отдернул руку.
       - Не отдам, - негромко и угрожающе сказал он. Потому, что знал, что выпускать этот знак теперь нельзя. Почему нельзя - не знал. А еще этот знак тянул его. Так человек тянется к драгоценному сокровищу, ради которого можно даже убить.

       Впрочем, все это лишь мои предположения, с которыми другие читатели могут и не согласиться. Возможно, кто-то скажет, что я преувеличиваю драматичность выведенных в "Великой игре" коллизий. Возможно, кому-то поведение каждого из девяти попавшихся покажется глупым, а нужная линия поведения - очевидной. Ну и ладно. В конце концов, игра - она на то и игра. И даже Иллет самоустранилась от окончательных ответов старым, проверенным господином Яном Потоцким способом: она заселила повествование рассказчиками и рассказанными рассказчиками вложенными историями, и "потеряла" во всей этой зеркальной чехарде повествователя, знающего "истину" об описанных событиях.
       Так что удачи вам, господа, с рукописью, найденной в Сарагосе, тьфу, в Умбаре.

На этой оптимистически-мистической ноте сумчатый трепач прощается с вами (3).

Всегда ваша,  
Серая Коала

март 2005