Глава 12. Каргонд

       Даэйрет возненавидела эти места сразу, как только вдоль Сириона всадники до Топей Сереха, а там по Ангродовым Гатям вышли в долину Ривиля, ступеньками спускающуюся с нагорья к равнине. Она не помнила точно, в каком именно краю этой страны родилась, детство осталось в памяти чем-то совсем зыбким, в основном - мешаниной запахов и звуков. Но где бы ни оказалась ее родина, она была благодарна Учителю и рыцарям Аст-Ахэ на то, что ее вытащили отсюда, из этого полудикого края, и вырастили в Твердыне.
       Она знала местное наречие - в Аст-Ахэ им не давали забывать "талиска". Они должны были вернуться сюда и нести свое Служение здесь. Но ее пугала мысль о том, что ей придется провести здесь самое меньшее полгода.
       "Бери пример с Этиль", - сказала себе она. Сдержанная, строгая, коса убрана под шапочку, Этиль ехала рядом, порой они даже задевали друг друга ногами. Целительница ничем не выражала своих чувств по поводу погоды и таких сомнительных попутчиков, как Болдог и Берен.
       "Еще неизвестно, кто из них хуже... И вот это - мой князь. О, Тьма!"
       Чем выше они поднимались, тем больше походила на зиму поздняя осень, охватившая землю от края и до края. Миновав лесистые берега Ривиля, они преодолели последнюю "ступень" - и оказались в темной, безрадостной ложбине, стиснутой между скальными обрывами южных склонов Сосновых Гор - и относительно пологими в этих местах предгорьями Криссаэгрим.
       Ложбину точно посередине рассекала река, бегущая меж камней - мелкая и быстрая, изменчивая, коварная, как все реки Дортониона. Битая дорога вела по ее правому - если двигаться вглубь нагорья - берегу.
       Ничего не росло в этом месте - только вереск, бурый и сухой, плотно покрывал долину, и у всех сделалось смутно на душе. Казалось, время застыло здесь в молчании - даже ветер ворошил вересковые заросли тихо, почти бесшумно. Место это словно бы не знало погожих дней. Всегда здесь висели тучи, а у прихваченных ледком камней курился туман.
       В сером небе парили два орла - почти не взмахивая крыльями, описывая ровные круги. Орки поглядывали на них беспокойно, переговаривались, тыкая пальцами в небо. Присутствие орлов заставляло их поторопиться.
       - Мерзкие птицы, - поежилась Даэйрэт.
       - Что за мрачная долина, - не выдержала Этиль. - Я надеюсь, что здесь мы не заночуем...
       - О, нет, леди, здесь мы не заночуем. Единственное место, где тут можно было заночевать, развалено и сожжено полтораста лет тому. Когда мы поднимемся во-он на тот холм, мы увидим развалины... - Болдог улыбнулся неизвестно чему.
       - Что за развалины? - Эрвег заинтересовался.
       - Замок Ост-ин-Гретир, - охотно ответил Болдог. - Когда беоринги пришли сюда, эту долину получил род Гретиров, больших друзей старого Беора... Бора Гретир был его тестем, сестра его тоже была замужем за Гретиром... Короче, тракт, самое хлебное место, получили свойственнички Беора. Но был другой род, более знатный и достойный... Род Болдуингов...
       Орк сделал длинную паузу, и неожиданно для всех в эту паузу вклинилась песня.

...И Фродда Болдуинг так сказал
Однажды: "Не в добрый час
Беор эту землю Гретирам дал,
Их сделав богаче нас!
Но тот, кто смел и тот, кто силен,
От эльфов земель не ждет.
Он признает только свой закон
И сам что хочет берет!"

И так сказал ему старший сын:
"Но Гретир сильнее нас!
Когда мы выйдем один на один -
Нас всех перебьют тотчас".
И Фродда ответил: "Тогда к нему
Должны мы войти в друзья,
Напасть по-тихому, по уму,
И дом его хитростью взять..."

И средний сын так сказал ему:
"Гретир и сам умен.
И, если судить по его уму,
В дом нас не пустит он".
И Фродда ответил: "Но есть закон,
Обычай - в Долгую Ночь
Не смеет никто, кем бы ни был он,
Прогнать прохожего прочь".

"Ты злое дело задумал, отец" -
Сказал ему младший сын.
"Так не поступит ни вождь, ни мудрец -
Только лишь враг один.
Не стоит ради клочка земли
Пятнать и Закон, и честь.
И если другого нам нет пути -
Пусть все остается как есть".

И Фродда ответил: "Мой милый сын!
Позволь мне обнять тебя!
Ты честь мою бережешь один,
Меня горячо любя".
И, стиснув шею сына в руках,
Он крепко ладони сжал,
И тот забился, как птица в силках,
И вскоре уже не дышал...

       Берену, казалось, было все равно, что все на него смотрят - он пел как будто сам для себя, тихо, глядя не на спутников, а на вереск вдоль дороги. Оборвав песню, как понял Илльо, даже не на середине, а в самом начале, он умолк.
       - Ничего себе знатный и достойный род, - протянула Даэйрэт.
       - Болдуинги, может, и не были единственными вождями эдайн, но они заслуживали права называться вождями больше, чем этот выскочка Беор! - у орка даже уши слегка прижались. - До перехода через горы он был вообще никто и ничто, у него не было своего рода и своих цветов. Его сделали вождем, потому что он больше всех якшался с Финродом и если что - эльфы мигом порубили бы в капусту тех, кто не согласится считать этого худородного правителем!
       Никому не хотелось возражать Болдогу. Вместо этого Этиль спросила:
       - А что же было дальше, лорд Берен?
       Тот не ответил.
       - Дальше? - вернулся в разговор Болдог. - Дальше Болдуинги сделали все как и собирались: в ночь зимнего солнцестояния Фродда и его сыновья поехали к Гретирам - мириться... С подарками и угощением, ха. И Гретир не смог выставить их за двери, потому что слишком чтил обычаи. И, видимо, рассудил, что от троих безоружных ему не будет опасности... Может быть, ты споешь, князек?
       Берен усмехнулся.
       - Нет, почтенный Болдог, перебивать тебя я не буду. Разве что ты уж слишком заврешься...
       - Так он что, на самом деле убил своего младшего сына? - Даэйрэт слегка ерзала в седле.
       - Благородная леди, - вздохнул Болдог. - Когда ты подрастешь, ты поймешь, что не всегда благородство имеет смысл. Если твое благородство будет стоить жизни твоим друзьям и родичам, то к чему оно?
       - О жизни речь не шла! - возмутилась Даэйрэт. - Болдуинг собирался захватить чужую землю, а его младший сын ему помешал!
       - Болдуинг хотел вывести свой род из незаслуженного унижения, - прорычал орк. - Потому что милости и хорошие земли от эльфов получали те, кто к ним подлизывался, а тем, кто не хотел от них зависеть, доставались пустоши!
       - Ну так расскажи господам из Аст-Ахэ, каким способом Болдуинг возвысил свой род. И до чего он его возвысил... - Берен сидел в седле прямо и говорил безо всякого выражения.
       - Ночью, когда Гретиры перепились, трое Болдуингов зарезали привратников и открыли двери своим людям, - произнес орк. - Из Гретиров никто не уцелел, господа рыцари, ибо в обычае у беорингов кровная месть, и если уж ты хочешь кого-то убить - убивай весь клан. Насколько я знаю, на севере у вас то же самое, да и подобных историй ваша земля хранит немало...
       - Об этом сейчас речи нет, - возразил Эрвег. - Итак, Болдуинги захватили Ост-ин-Гретир, но, думаю, не разрушили его - в этом не было бы никакого смысла. Что же случилось, что долиной теперь никто не владеет, а замок пуст и разрушен?
       - Извольте. Когда весть о случившемся дошла до Беора, он очень горевал о своем любимчике Гретире. И вот что он сделал: запретил водить караваны через долину Хогг. Вся торговля шла лишь через Перевал Аглон, либо через Ладрос, либо через Анах. Все три пути были длинными и неудобными, но Беор наплевал на удобство своих подданных - лишь бы лишить Болдуингов дохода от пошлин. Болдуинг попробовал взять свое силой оружия, но Беора поддержали эльфы. Эльфы! - Болдог сказал это, как сплюнул. - Болдуингов просто заперли в долине. А хлеб в ней в этом году не уродился. Все лето в долине шли проливные дожди, и зерно погибло. Болдуинги не могли вернуться на свои старые земли - их объявили изгнанниками вне закона, верных им людей выгоняли из домов, их землю Беор забрал себе... Скот Болдуингов он тоже забрал, а что не смог - тех зимой частью съели, потому что нечего было есть, а частью поразил мор. И на следующее лето хлеб не уродился тоже, и караваны все не шли... А в Ост-ин-Гретир завелись призраки убитых, и люди Болдуинга принялись сходить с ума. Трусливые и слабые, поджав хвост, побежали к Беору - каяться. А сильным и верным - им пришлось уйти...
       - Куда? - спросила Этиль.
       - Этого, благородная леди, никто не знает, - орк усмехнулся. - Но ушло их гораздо меньше, чем умерло от голода и болезней. Земля в долине не родит до сих пор, и никакого замка здесь уже нет - камни брали для строительства застав, что держали князья из рода Беорингов. Все лето идут проливные дожди, все время здесь пасмурно и растет только вереск.
       - Ужасно, - сказала Этиль. - Мне нисколько не жаль этого Болдуинга, но пострадало столько невиноватых... женщины и дети...
       - Таково милосердие эльфов, госпожа. Эльфов и их верного слуги, Беора.
       - А как насчет женщин и детей Гретиров? - тихо спросил Берен. - Их тебе не жаль, госпожа целительница?
       - Конечно, жаль... Но разве, преумножая убитых, можно научить людей добру?
       - Беор простил тех Болдуингов, кто покаялся и признал свою вину.
       - И отрекся от своего имени, - фыркнул Болдог. - О, да! Как милосердно! Приползи на коленях, грызи пыль, привселюдно откажись от себя и добровольно надень на шею рабский обруч - тогда мы тебя простим!
       - А чего ты хотел бы, Болдог - чтобы он простил их за так? Чего бы тогда стоили и правда и закон?
       - Законы устанавливают сильные! - Болдог сжал поводья так, словно это было горло противника. - Вот правда!
       - Для волков и орков - может быть, но не для людей, - вмешался Эрвег. - И потом, в конечном счете восторжествовала сила. Беор и эльфы, объединившись, силой одолели Болдуинга.
       - Слабые собрались в кучу и целой кучей отстаивают порядок, при котором могут диктовать свою волю сильным - вот, что такое этот закон! - Болдог скривился. - Тут обошлось не без колдовства. Я уверен, что тучи над долиной - дело рук эльфов. Смотрите, как хмурится небо! Бьюсь об заклад - сейчас пойдет снег.
       - Снег? Здесь, в эту пору?
       - Это уже горы, господин айкъет'таэро (52). В Эред Горгор снег уже лежит, а с вершин он и не сходил. Зима приходит сюда рано.
       Они поднялись на холм - и увидели развалины замка Ост-ин-Гретир.
       - Ой, - удивилась Даэйрэт. - А я думала - замок...
       - Замок как замок, - пожал плечами Берен.
       Ост-ин-Гретир представлял собой скорее одинокую башню. Когда-то, прикинул Илльо, она поднималась над холмом ярдов на тридцать, теперь - перекрытия обрушились, стены разобрали на укрепление застав вдоль Ривиля... Остаток башни - фундамент и стены из неотесанного камня в человеческий рост - зарастал вереском.
       - Как интересно, - сказал Эрвег. - Если это постройка времен Переселения, то... Посмотри, Илльо, как похоже на строения наших горных кланов - Ворона, Кречета... Такой же квадратный фундамент, квадратный створ ворот, окна начинаются высоко над землей... Готов побиться об заклад, что там, в середине башни, колодец...
       Берен опустил голову. Не хотелось верить, как видно, что беоринги, пусть и дальняя - но все же родня людям Севера. Но спорить со здравым смыслом невозможно: даже внешне они с Эрвегом были похожи.
       Тучи сгустились и пошел мокрый снег, который тут же таял и расползался в грязи. Берен всей кожей чувствовал ненависть родной земли, обрушенную на пришельцев - и на него. Теперь он был ничем не лучше. Такой же. Враг.
       - А почему бы не отстроить замок и не учинить здесь приимный двор? Переход был бы немного короче, - рассудительно спросил Илльо.
       - Попробуй, господин айкъет'таэро, - пожал плечами Болдог. - Что же до меня, то я на этом приимном дворе не остановлюсь даже если снаружи будет метель. Вы что, не чуете, какое это злое место?
       - Если мы будем торчать здесь и заниматься изысканиями прошлого, - подала голос до сих пор молчавшая Тхуринэйтель. - Мы до вечера не попадем на ночлег.
       - Высокая госпожа права, - поддержала ее Даэйрэт. - Я уже мерзну, а пехота нас обогнала.
       Они наддали коням пятками и обошли по обочине нестройную колонну орков - кхарн Волчьего Отряда. Даэйрэт поджимала ноги, проезжая мимо гауров, почти достававших холкой до стремени. Она знала, что обученный гаур страшен только тому, на кого спущен, но все же ей было страшно.
       Снег сделался гуще, задул крепкий ветер - они все порядком промерзли прежде чем достигли стоянки - замка Линдвин у границы Моркильского леса. Еще одна приземистая, квадратная в основании башня - так, наверное, выглядел замок Гретиров, пока был цел. Нижний поверх - колодец, погреб, конюшни, кухня. Второй - сенник, кладовые, комнаты слуг. Третий - каминный зал, господские комнаты. Четвертый - оружейная, кладовая, комора - и комнаты самых близких слуг. Выход на крышу. Узкие окна-бойницы. Блок с веревкой и дыры в полу на всех четырех поверхах - подавать в трапезную из кухни еду, а при нужде, с той же кухни на крышу - кипящее масло и смолу...
       Рыцарям Аст-Ахэ отвели лучшие покои. Орков и волков разместили частью внизу, частью - в ближних постройках: пустом сарае для хранения шерсти и опустевших хижинах. Башня мгновенно наполнилась отвратительным ревом, гоготом и нескончаемой перебранкой. То и дело щелкали кнуты командиров - но, затихнув в одном месте, ругань возобновлялась в другом.
       - Горячей похлебки и вина, - распорядилась Тхуринэйтель, бросая бледной выцветшей женщине котомку с едой. На обязательный к хранению в каждом замке войсковой запас рассчитывать не приходилось - они были не первыми посетителями замка за эту осень. Орки тоже не рассчитывали на него, и вскоре деревня заголосила: солдаты Волчьего Отряда начали отбирать себе в кормежку овец.
       - Что за твари, - Эрвег покачал головой, развешивая мокрый плащ поближе к камину. - Не могут без драк и грабежа. Этиль, милая, когда отогреешь пальчики - сыграй нам что-нибудь. Хочется очистить уши от их ругани.
       - Хорошо, Эрви, - мягко улыбнулась женщина.

***

       Она нравилась Берену сильнее прочих. Небольшого роста, с каштановыми волосами и тонким, немного вздернутым носом, она все время казалась печальной, хотя часто улыбалась и никогда не плакала. В ее присутствии даже Болдог начинал напускать на себя какое-то достоинство, и чувствовалось, что он по-своему уважает ее.
       Целительница. Аст'эайни - Берен так и не знал, что означает это ее звание. Но в том, что она тоже воин - не сомневался. Просто оружие ее - другого рода; не то, против которого он привык сражаться. А значит, она в чем-то опаснее Эрвега и Ильвэ вместе взятых.
       Глядя на нее, он не мог забыть другого целителя - изможденного, изломанного раба в подвалах Волчьего Замка. Таких, как она, не допускали в эти подвалы. Эрвег и Илльо были вояки, они готовы были признать пытки и казни хоть и злом - но все же необходимым злом. Временным, но неизбежным. И оба тщательно оберегали от этого знания и Этиль, и дурочку Даэйрэт. Берен не понимал, зачем. В этом была некая жестокость, природу которой он не мог ни понять, ни объяснить. Вслух говоря, что мужчины и женщины равны в своих правах, рыцари Аст-Ахэ молча, не сговариваясь, признавали за женщинами некую врожденную слабость, из-за которой они не могут и не должны стоять лицом к лицу с этим миром. Они выращивали души своих женщин такими хрупкими, что, казалось, грубое дуновение ветра способно их сломать. И это не спасало положения: Этиль была чувствительна к малейшим переменам настроения у других и страдала от чужих неприятностей как от своих собственных. Берен чувствовал, что сейчас, здесь, в этом разоренном замке, ей плохо. Плохо оттого, что орки обижают людей внизу, плохо оттого, что у женщины, накрывающей на стол, руки в красных цыпках, оттого, что в ее глазах спрятана ненависть, а нож, которым она нарезает хлеб, искушающе удобно ложится в ее руку... Этиль была Целительницей, и это будило в ее спутниках почти священный трепет, но это же рождало отчуждение.
       Берен никогда бы не подумал, что такие, как она, способны существовать в войске Моргота, в его стране, как они выживают и зачем они такие Морготу нужны. Но они были, и это приходилось признавать.
       Еще он подумал - она единственный здесь человек, который что-то мог бы объяснить насчет его странных снов. Нет, не вещих, как сон о Горлиме. Других.
       Он помнил то, чего не мог и не должен был помнить. И не помнил того, что, вроде как, помнить должен. Например, он не помнил, как они покидали Нарготронд, он и Финрод со своим отрядом. Зато он почему-то помнил Нан-Дунгортэб. Он были вместе с эльфами, а еще с ними был рыжеволосый мальчик, лицо которого, усыпанное веснушками и изрытое оспой, было некрасиво, а голубиные карие глаза - прекрасны. Это было несовместимо - Нан-Дунгортэб, эльфы и этот мальчик. Но в памяти его это было именно так.
       Таких обрывков, клочков, осколков - много еще валялось в закоулках разума, и хотя здравый смысл вопил о том, что нужно бросить их, если Берен не хочет сойти с ума - его разум почему-то не хотел удовлетворяться ровной, стройной картиной, которую представляли собой его воспоминания от Дориата до Тол-и-Нгаурхот. Он находил какую-то почти болезненную радость в том, чтобы собирать их и пытаться составить что-то более-менее целостное. И понимал при этом, что ничего хорошего из успеха этого дела не выйдет. А главное - именно потому что Этиль здесь одна способна его в этом понять, нужно скрывать это от нее как можно тщательнее.
       Отогрев руки у огня, Этиль расчехлила маленькую флейту, которую возила в своем мешке.
       Там, в Тол-и-Нгаурхот, Берен уже слышал, как она играет. Тихий, прозрачный и чистый звук рождался где-то внизу, на том самом пороге, ниже которого человеческое ухо уже не ловит звуков. Потом - плавным переливом - мелодия взлетала, и начинала трепетать и переливаться, как бабочка-уголек под лучами солнца. У нее не было четкого ритма и строя, как нет его у шума ветра и течения реки, но Берен, наверняка назвавший бы эту музыку - с чужих слов - бессвязицей, слушал, не отрываясь, и в груди у него замирало сердце.
       Но на этот раз Этиль заиграла не то, что играла обычно. Один Мандос знает, где она взяла эту мелодию - услышала мельком от напевающей себе под нос рабыни? Напел ветер? Нашептал вереск? - а только заиграла она старинную горскую песню, мотив которой был знаком Берену с колыбели:

Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет!
Не лети на огонек -
Огонек тебя сожжет...

       Для Этиль это была просто интересная музыка, незатейливая канва, на которой можно вышивать прихотливый узор вариаций. Для Берена это был - нож в сердце.
       Чтобы не терзаться, слушая, он подошел к Илльо и сел на лавку рядом.
       - Ильвэ, - Берен называл его на эльфийский лад, и Илльо это слегка льстило. - Поговорить хочу.
       - Я слушаю тебя.
       - Хочу спросить, да все никак не соберусь... Что ты мне присоветуешь, чем заняться, когда приедем в Каргонд?
       - А чем ты занимался прежде, когда был сыном князя? - спросил айкъет'таэро.
       - Да главным образом гонял орков по Ард-Гален, - Берен поморщился. - Почти до самой Дагор Браголлах. Видишь ли, я набедокурил и отец услал меня на север. Ну, а что я делал после Браголлах - ты знаешь не хуже меня.
       - Думаю, все-таки хуже, - улыбнулся Илльо. - Итак, ты не умеешь ничего, кроме войны?
       - Выходит.
       - Значит, будешь заниматься войной. Я сам хотел предложить тебе вот что: Айанто Мелькор желает знать, так ли на самом деле обстоят дела в новых войсках, как ему докладывают. Поэтому я еду с подробным списком того, что нужно проверить, и предлагаю тебе сопровождать меня. Ты знаешь здешние места и здешних людей, поэтому можешь заметить то, чего я не найду.
       - Мне нравится, - кивнул Берен. - Благодарю. Позволишь задать один вопрос?
       - Да?
       - Ты похож на эльфа...
       - Я - эльф наполовину, - кивнул Илльо. - Моя мать - из пленных синдар.
       - И много вас... таких... там?
       - Я один.
       - Как ее зовут?
       - Звали... Она умерла вскоре по моем рождении, я так ее и не помню. Ее имя было - Алфирин.
       - Алфирин, - тихо повторил Берен. - Ты знаешь, что оно обозначает? Цветок бессмертника.
       - Да, я слыхал.
       - От других пленных эльфов?
       - Нет... За исключением Тхуринэйтель, они со мной не говорят. От отца.
       - Значит, от отца... - Берен встал и перебрался в другой угол комнаты.
       - Этиль! - вдруг воскликнула Даэйрет. Все взгляды обратились сначала к ней, а потом - к флейтистке. Та сидела неподвижно, устремив взгляд перед собой, сжимая флейту обеими руками. Берен вскочил - такой взгляд и такое застывание он видел у припадочных перед тем как их швыряет на землю в корчах. Он схватил со стола ложку - сунуть ей в зубы, чтоб она не откусила себе язык. Но она не упала, захлебываясь пеной - продолжала сидеть, неподвижно глядя перед собой.
       - Что с ней? - спросил Берен у черных рыцарей. - Что с ней?!
       Ответом ему был негромкий, с почтительным придыханием, возглас Даэйрет:
       - Она видит...
       Всеобщее внимание сосредоточилось на застывшей, женщине. Та и впрямь что-то видела своими остекленевшими глазами - по ее лицу пробегали тени, она то сжимала, то открывала губы, и ноздри расширялись, словно ее видения вызывали в ней гнев и ужас.
       - Говори, - прошептал Эрвег. - Этиль, милая, говори.
       - На север, - произнесла женщина каким-то чужим голосом. Умолкла еще на два длинных вдоха и повторила: - На север, на север... Серебряная звезда в колдовском сумраке...
       Глаза ее распахнулись, брови сдвинулись.
       - Нолофинвэ!
       Берен вскинулся, точно ударенный бичом, но промолчал.
       - Король Нолофинвэ, Аракано Аран Этъанголдион, король изгнанников, король без королевства, король, чье слово - пепел на ветру... Он не надеется победить Бессмертного, но лучше пасть в бою, чем ждать, пока псы Моргота затравят его, точно красного зверя... Ярость, ледяная ярость - холоднее льдов Хэлкараксэ: на север, на север, на север...
       "Одержимая" - ужаснулся Берен.
       Солль и Даэйрет смотрели во все глаза, словно им это было в новинку. Эрвег и Илльо вполглаза присматривали за Береном. Он нарочито небрежно бросил ложку на стол и отошел к окну, отвернулся, опираясь локтями о подоконник, а подбородком о кисти рук. Внешне он изо всех сил старался казаться спокойным, но внутри него гнев и страх сошлись как лавина и лесной пожар. Он закусил костяшки пальцев, чтоб не выдать себя.
       Болдог то ли прикидывался равнодушным, то ли слово Видящей и в самом деле не трогало его.
       Этиль встала и вытянула руку вперед, сжимая флейту так, словно это меч.
       - Я пришел взять виру за смерть отца! - голос ее раскатился под сводами. - И ты заплатишь мне, Моргот - своей кровью!
       - Мне не нужна твоя смерть, - голос изменился. - Сначала нужно убить меня! - Ты думаешь, это мне не под силу? Ответь мне, Нолофинвэ Аракано Аран Этъанголдион, чего ты желаешь больше - мести? Красивой и бесполезной смерти в поединке с Врагом? Или мира для своего народа?
       Даэйрет хлюпнула носом:
       - Учитель...
       - Разве твой раб не передал тебе мое слово? Думаю, у него хватило времени, - продолжала Этиль голосом, в котором Берену слышался металл. Голосом Финголфина, несомненно. "Еще немного - и я прокушу пальцы до костей".
       - Тебе не следовало этого говорить - снова голос, исполненный Силы. Затем - собственный голос Этиль:
       - Щит... черный щит... отбросить... слишком тяжел для больных, сожженных рук...
       - Так какого хера ты за него схватился! - не выдержал Берен. Даэйрет зло сверкнула на него глазами, Эрвег сжал кулаки, но сдержался, Этиль, конечно, ничего не заметила.
       - Ты хотел поединка? - сказала она за Мелькора. И за себя: - Черный меч рассек кольчугу, как тонкую ткань... Больно! Ожог чужой боли... Он думает, что Учитель смеется, передразнивая его движение... он не знает... Нолдо не стерпит насмешки ни от кого, тем паче гордый до безумия король Нолофинвэ... Гнев - как удар плети! С яростным криком эльф бросается вперед, и Учитель еле успевает отклонить удар, нацеленный ему в сердце...
       Он смеется, глядя, как расплывается на одеждах Валы кровавое пятно... Его все же можно ранить... Можно... Может, можно и убить... Теперь нолдо бьется яростно, не ощущая боли от ран, наносимых Врагом... - Я еще отмечу тебя так, что ты не скоро забудешь эту встречу!
       - Да, - прошептал Берен, и лицо его исказилось. - Он не скоро забудет...
       - Замолчи! - крикнул Эрвег.
       - Он метит в лицо и горло, - продолжала Этиль. - Длинная рана рассекает руку Учителя от локтя до запястья, до тяжелого железного браслета... Он еле держит меч... он теряет кровь - и впервые бьет всей Силой...
       - А, дерьмо, - одними губами прошептал Берен. На этот раз слышал один Илльо и, может, еще Болдог.
       - Светлый клинок сломан! - Этиль уронила руку с флейтой, - и нолдо падает навзничь в исчерна-серый пепел Анфауглит... Он чувствует на груди тяжесть ноги Врага... Видит ледяные, нестерпимо горящие глаза... - Что он тебе сказал? Что ты один из немногих нолдор, с кем я хотел бы говорить? Он говорил с тобой о мире? - Страшный голос, тихий и яростный, и взгляд, лишающий сил, ломающий волю... Медленно, бесконечно медленно рука короля Нолдор ползет к обломку меча... Медленно... - Он говорил о мире, предлагал мир тебе и твоему народу, как пытался сделать и я... А ты - ты ответил ему ударом меча... Ты проиграл, Нолофинвэ Аран Этъанголдион, твоя жизнь в моей руке... И что мне делать с тобой?
       - Вот дерьмо, - процедил Берен. - Ложь. Все ложь...
       - Рукоять сломанного меча ложится в ладонь Нолофинвэ... Король вслепую наносит удар, сталь рассекает связки, распарывает ногу глубокой раной... Изначальный опускается на колено подле эльфа...
       Берен стиснул руками виски, опустился на лавку. Нужно... нужно... Он сам не знал, что должен сделать, а только все это надо было прекратить.
       - Ты сам выбрал... Ты умрешь так, как умер он... - Этиль сжала свободную ладонь, потом судорожно раскрыла ее и вцепилась пальцами в свой живот. - Сила, темная, страшная сила, боль, рвущая внутренности - жидкий огонь, вливающийся в тело, словно залили живот и грудь расплавленным металлом изнутри - вся боль, бесконечные часы агонии Гэлторна - вся боль, перетекающая из теряющего жизнь тела в обожженные ладони, вся боль души, не ведающей, что ждет ее за гранью смерти - вся боль... Король нолдор кричит...
       - Замолчи, - почти простонал Берен. - Замолчи, сука, а то я сам тебя заткну...
       Ильвэ напрягся, обменялся короткими взглядами с Эрвегом, дал тому понять, что Берена он удержит в случае чего. Но Берен не собирался бросаться на Этиль. Он по-прежнему сидел, растирая пальцами виски, силясь найти в себе то, что разрушит чары.
       - Учитель поднял окровавленное, изломанное Силой тело Короля... - Этиль уже задыхалась и вздрагивала. - Пусть... лежит... на вершине черных гор... Там будет его могила... Огромная тень падает вниз: орел хватает тело Короля Нолдор, удар острых когтей рассекает лицо Мелькора... - девушка согнулась от боли, закрыв лицо растопыренной ладонью, потом пошатнулась и упала.
       Эрвег и Солль не дали ей свалиться на пол, подхватили, усадили в кресло.
       - Ты что-то хотел сказать, Берен? - спросил Эрвег.
       "Нашел!"
       - Да, - горец поднялся с лавки, засунув большие пальцы рук за пояс. - Все брехня от первого слова и до последнего.
       - Во что же ты веришь? - у Эрвега побелели скулы и кончик носа. - В то, что Учитель был тридцати футов роста, а его щит нависал над Финголфином как грозовая туча? В то, что ваш король бегал у него между ног, как мышь?
       - Ты сказал! - Берен ткнул в Эрвега пальцем. - И она сказала. Если бы орел Манвэ полоснул когтями любого человека обычного роста, да хоть бы и нолдо, он оторвал бы голову по самую грудь, с плечами вместе. Здешние орлы гаура перекусывают пополам, вы сами их видели.
       - Вот как? - Эрвег поджал губы. - И что же еще ты скажешь?
       - Скажу, что если бы меня свалили, сломав меч, и наступили ногой на грудь, я никак бы не мог ударить равного мне по росту противника под коленку, а зацелил бы ему, куда ты и сказал, Эрвег: между ног. Да так оно и вернее всего.
       - И больше ничего?
       - А еще - правду ли говорят, что Учитель ваш сед?
       - Да. Он поседел в одночасье от горя, глядя на смерть своих учеников.
       - Эла! А я думал, волосы его белы от того, что Торондор нагадил ему на голову!
       Эрвег растерялся. Такая злая и глупая подначка заслуживала вызова на поединок - но Берен, как видно, был неприкосновенен по приказу Гортхауэра, а ответить ему в том же духе остолбеневший от ярости Эрвег не мог.
       Вот, на что боги наделили меня злым языком, - подумал горец. Насмешка, вот чего они не терпят.
       - Я так много слышал о вашем Учителе, что сложил песнь в его честь, - Послушайте.

У Моргота, владыки Мрака,
Ужасно разболелась...
Шея.
И он, от боли стервенея,
Выл как последняя собака.

Он лорда Маэдроса, как зайца,
Подвесил на скале...
За руку.
Фингон, придя на помощь другу,
Не сразу знал, за что и взяться...

       Илльо растерялся. Ответить Берену такой же откровенной похабенью означало уронить достоинство т'айро-ири, а как иначе пресечь поток сквернословия - он не сообразил сразу. Болдог оказался быстрее: одним прыжком оказался рядом и ударил Берена тыльной стороной кисти по губам. Тому случалось получать удары и посильнее, но от этого тоже брызнула кровь, а горец упал задом на скамью и треснулся затылком о стену.
       - Вот так, господа рыцари, это делается, - сказал орк. - Если в другой раз вам будет не с руки заткнуть чей-то черный рот, зовите старого Болдога...
       Он хотел добавить еще что-то, но не успел, потому что Берен оставался в долгу не дольше, чем брошенная в камин горсть опилок сопротивляется огню. Вскочив со скамьи, он отвесил Болдогу смачную плюху, а потом они покатились по полу, сцепившись в самой безобразной из всех драк, которым Илльо был свидетелем. Трещала одежда, летели брызги крови, но сами противники не издавали ни звука, если не считать, коротких выдохов, сопровождавших каждый нанесенный или полученный удар. В своей внезапно прорвавшейся ярости они друг друга стоили, человек и орк, даже трудно было поверить в то, что перекошенное и разбитое лицо Берена принадлежит сыну человеческому, а не орочьему отродью. Никто не успел вмешаться и, если честно, было страшновато - эти двое раздавили бы любого пожелавшего встать между ними и их счетами. Какое-то время казалось, что горец одолевает: Болдог пропускал все удары подряд, заботясь лишь о том, чтобы ответить на каждый. Берен сумел повалить его и, лежа сверху, прогнувшись в спине сколько мог, обрушился на него, целя лбом в переносицу. Если бы он попал куда метил, он мог бы и убить Болдога, но тот подставил под удар лоб. Казалось, у обоих противников искры брызнули из глаз. Наконец, собрав все силы, Болдог сумел вывернуться из-под человека и отшвырнуть его в сторону. Не давая противнику ни мгновения передышки, он вскочил и с размаху ударил его носком сапога в грудь. Берен попробовал задержать удар или отвести его в сторону, не смог - и повалился на пол. Орк добавил другой ногой, но на обратном движении горец, хоть и задыхался, сумел его подсечь - и Болдог тоже упал.
       Илльо, наконец, сумел преодолеть оцепенение и кинулся на Берена, который, нажав коленом орку на промежность, целился вырвать ему глаза. Особенный захват под мышки и за шею, руки в замок на затылке противника - Илльо оттащил дортонионца в сторону. Ни на что больше его не хватило - Берен был очень силен. Он бы вырвался, но Болдог, радуясь неожиданной подмоге, пнул своего врага ногой в пах. Следующий удар достался Эрвегу, вставшему между орком и его соперником. Неизвестно как бы обернулось дальше, но тут с нижнего поверха на вопль Даэйрэт - а она не прекращала вопить с начала драки - примчалась Тхуринэйтель.
       Неуловимо быстрая, она пронеслась через всю комнату и всей силой своего веса и своей скорости толкнула Болдога на стену. Ударившись, орк слегка потерял подвижность, а Тхуринэйтель воспользовалась этим, чтобы вывернуть и заломить ему руки. Это казалось невероятным, но было очевидным: пусть и довольно высокая, и довольно крепкая, но все же женщина в одиночку удерживала огромного орка, Балорха Болдога.
       - Остыл? - спросила она, когда тот перестал вырываться.
       - Да, леди, - процедил орк сквозь зубы.
       - Вот и хорошо, - Тхуринэйтель разжала руки. - Оботри с лица кровь и покинь нас. Твой отряд нуждается в присмотре.
       - Слушаюсь, - Болдог сплюнул в камин.
       Проходя мимо Берена, уже перетащенного в кресло, он задержался, чтобы сказать:
       - В другой раз держи язык за зубами, князек.
       - Я еще станцую на твоей могиле, - прошипел Берен, изо всех сил стараясь не уткнуться головой в колени. Тхуринэйтель, приобняв его, гладила по плечам.
       - Сейчас из тебя плохой танцор, - оскалился орк.
       - Кто начал драку? - спросила эльфийка, когда спина Болдога исчезла внизу.
       - Болдог, - ответил Эрвег. Орк не попал ему каблуком туда, куда попал Берену, но по бедру ударил очень больно.
       - Нет! - вдруг вмешалась Даэйрэт. - Болдог ударил его первым, это правда! Но он... Он заслужил удара! Он... такие мерзости говорил про Учителя!
       - Какие, дитя мое? - спросила Тхуринэйтель.
       - Могу повторить, - прокряхтел Берен.
       - Право же, не стоит, - поежилась Этиль. В руках у нее уже был платок, которым она собрала снег с подоконника, и теперь стирала кровь с лица Берена. - Это было мальчишество самого дурного толка, и все тут были хороши: и ты, и Эрвег, и Болдог... И ты, Илльо.
       - Я? - изумился каррант.
       - Да, ты. Ты мог прекратить это сразу, когда Эрвег и Берен только начали браниться.
       - Не мог, - Берен с видимым удовольствием подставлял лицо под влажный платок. - Потому что я не стал бы молчать, а Болдог не искал бы других способов заткнуть мне рот. Между нами счеты, которые закончатся только тогда, когда один другого убьет. Он лишил меня отца и братьев, я его - сына...
       - Разве нельзя решить дело миром? - спросила Этиль. - Расчесться вирой?
       - Я возьму с него виру только кровью. Он с меня - тоже. Спроси у него, из чего сделан его пояс. Из какой кожи.
       - Тем не менее вам придется забыть о своих счетах, Берен, пока ты в армии Айанто Мелькора, - жестко сказал Илльо. - Я не стану повторять дважды. О следующей драке я оповещу Гортхауэра, и он не станет разбираться, кто ее начал - вы оба пожалеете о том, что взялись выяснять отношения. Ваши горские обычаи, когда дело решалось поединком, отошли в прошлое. Теперь между всеми тяжущимися дела решает суд Айанто. Когда весенний поход закончится, вызови Болдога на суд. Любой другой способ свести счеты я буду рассматривать как бунт. Ты понял?
       - Понял, лорд-наместник, - кивнул Берен. - Благодарю тебя, госпожа целительница.
       - У тебя порвана рубашка, - сказала Тхуринэйтель. - Пойдем, зашью.
       Берен поковылял за ней к огню. Женщина достала из отворота плаща иглу, а из сумки - нитку, продела, завязала узлом и начала пришивать полуоторванный рукав. Горец сидел на полу у ее ног в совершенно замороженной, деревянной позе - словно боялся касаться ее лишний раз.
       Как странно, подумал Илльо. Очевидно, что его тянет к ней. Тхуринэйтель невероятно хороша собой и любит мужчин...
       Илльо от матери досталась прохладная эльфийская кровь. Но Берен не был полуэльфом, и совершенно напрасно пытался скрывать, что Тхуринэйтель волнует его. Он пытался вести себя как эльф-однолюб, совершенно неестественным для человека образом, и это прямо бросалось в глаза. Вот - одно из главных отличий между нами, подумал Илльо: эльфы калечат людей, переделывая их по своей мерке. А люди не могут жить эльфийскими правилами, и поэтому вынуждены лицемерить. Подобно Берену, который спит с Тхуринэйтель, но в остальное время делает вид, что между ними ничего нет и даже старается не касаться ее.
       Он набросил плащ и поднялся на крышу замка.
       Что ж, все не так плохо, как он ожидал поначалу. А чего он, собственно, ожидал? Что Берен окажется лохматым грязным дикарем, будет рычать на всех и непрестанно браниться? Вот была бы несусветная глупость... Нет, он ждал и боялся другого: что Берен - либо расчетливый негодяй, либо просто мясник. О нем говорили и то, и другое, но Гортхауэр, похоже, в нем не ошибся... Если не считать странностей в отношениях с Тхуринэйтель и прорвавшейся сегодня вражды с Болдогом - вполне объяснимой, надо сказать - то Берен вполне достоин стать рыцарем Аст-Ахэ. Его насмешки над Учителем, довольно грубые... Да, они ранили, но не были опасны. Глупо ожидать, что в такое короткое время полностью изменится образ мыслей. Вот если бы у Берена ни разу ничего подобного не прорвалось - тогда стоило бы насторожиться.
       Гортхауэр прав, уже в который раз. Эту душу стоит спасать; ее необходимо спасти.
       Илльо повернул лицо на восток. Там, в сердце страны, над перекрестком двух больших дорог, лежала их конечная цель - крепость Каргонд. Родной дом Берена.
       Илльо думал, что многое откроется именно в Каргонде. Что стены заставят человека, наглухо закованного в броню равнодушия и насмешки, немного приобнажиться. Открыть душу тому, кто желает исцелить ее.
       "Учитель, помоги мне!" - мысленно воззвал рыцарь.
       Когда он вернулся, все спали. На широкой лавке возле дымохода - Этиль и Даэйрэт. Чуть подальше, тоже под одной овчиной - Берен и Тхуринэйтель. Илльо предстояло лечь рядом с Эрвегом. Тот, как всегда, раскидался на всю постель.
       Илльо нашел место, где сесть, снял сапоги и пояс, но, глядя на Берена, задержался.
       Тот не спал. Тхуринэйтель спала, положив руку ему на грудь, а он - нет. Дыхание было как у бодрствующего, и веки дрожали.
       - Берен? - тихо позвал полуэльф.
       - Да...
       - Что с тобой?
       - Почти ничего... Уснуть не могу. Понимаешь, Болдог мне крепко наподдал...
       - Ты сможешь завтра ехать верхом? - забеспокоился Илльо.
       - Смогу, не волнуйся... А вот уснуть сегодня - не сразу, если ты мне не поможешь.
       - Не понимаю.
       - Ильвэ... Я лежу в обнимку с женщиной. У которой все на месте. И которая прижимается ко мне изо всех сил потому что холодно. Давай поменяемся. Ты ляжешь с ней, а я - с этим парнем. Надеюсь, никто ничего плохого про вас не подумает.
       - Я согласен, - Илльо перебрался на его место. - Ткни Эрвега пальцем в бок и скажи: "подвинься".
       - Подвинься, - Берен последовал совету, и Эрвег подобрался. - Спасибо, Илльо.
       - Не за что... Раз уж мы заговорили об этом... Не нужно притворяться, что между тобой и Тхуринэйтель ничего нет. Вас никто не осудит. В Аст-Ахэ смотрят на женщин, которые сами выбирают себе пару, немного иначе, чем у вас.
       - Ах, вот как... - пробормотал Берен. - А на мужчин-клятвопреступников как у вас смотрят?
       - Но ведь ты уже переступил через свою клятву.
       - А, ну да... Так чего ты хочешь? Чтобы мы не стеснялись целоваться и тискаться на глазах у всех?
       - Чтобы ты перестал вздрагивать при ее прикосновении так, словно тебя касается жаба. Не более того.
       - Договорились. Спокойной ночи, Ильвэ.

***

       Каргонд... На закате замок и вправду был пламенно-алым. Выстроенный из красного гранита над обрывом, четырехбашенный Каргонд бойницами смотрел на все четыре стороны света. А под холмом был перекресток двух дорог, по которым шло все передвижение в Дортонионе. Одна вела через Ущелье Ладроса, стиснутое отрогами Эмин -на-Тон и Эмин Гвайр, в сердце страны, равнину-чашу, а оттуда - к проходу Анах, отсекающую Эред Горгор от Криссаэгрим. Другая, та, по которой они приехали, поднималась Ступенями Ривиля в долину Хогг, пересекала Моркильский Лес и, свернув ненадолго к Каргонду, бежала почти прямо до масляных полей Друна, втискивалась между двумя пиками на востоке Горгората и дальше поднималась все выше и выше, петляя по долинам, до того самого перевала, где берет начало Арос, и откуда рукой подать до прохода Аглон. Неудивительно, что в ущелье под Каргондом вырос поселок ремесленных и торговых людей - именно здесь был самый большой в Дортонионе торг. Берен смутно помнил, что где-то видел торг намного больше и богаче, но таких смутных воспоминаний, бессвязных, как сны, в последнее время было много, и он привык их от себя отгонять.
       Впрочем, торг захудал даже по сравнению с прошлыми годами. Приглядевшись, Берен увидел, что торгуют одни орки. Видимо, никто не желал везти товар туда, где любой мог отобрать его просто так. Или его уже отобрали те, кто продавал здесь...
       Они поднялись по тропинке, обвивающей гору, по предъявленному Илльо ярлыку въехали в ворота, отдали лошадей слугам...
       Берен поднялся по ступеням замка и переступил через порог.
       Чужой, - сказала высокая резная дверь.
       Чужой, - колыхнулся гобелен на стене. Чужой, - скрипнула лестница.
       Берен вошел в каминный зал и остановился посередине.
       - Эла! - кресло шаркнуло по полу, извергая огромную, оплывшую фигуру. - Кого я здесь вижу! Да не иначе как это сам светлейший князь Берен!
       Влажный плащ тяжело спадал почти до земли, скрывая руки - видимо, Фрекарт был убежден, что под плащом кандалы или путы.
       - Заждались мы тебя, князь, заждались, - Кайрист слегка согнулся в шутовском поклоне. - Не прикажи казнить, прикажи говорить!
       Двое бесшумно отделились от стен и встали по бокам у Фрекарта. Верзилы с мечами, в одинаковых дирголах - сине-желто-коричневые полосы Дэррамаров.
       Правда, и без дирголов Берен узнал бы, что эти двое - Дэррамары, и приходятся друг другу двоюродными братьями.
       - Очень многие здесь жаждут поговорить с тобой, - словно поймав его мысли, сказал Фрекарт. - Например, двое моих охранителей. Ты их знаешь?
       - Борвин и Дайрвег Дин-Дэррамары. Осужденные на смерть за убийство, грабеж и насилие над женщиной.
       - Точно, князь, - Борвин ощерил прореженный ряд желтых зубов. - Твой же отец нас и осудил. И наше счастье, что одна добрая душа сумела передать в яму напильник... Так что разговор нам с тобой предстоит долгий...
       - Фрекарт, - Берен под плащом положил руку на рукоять скаты. - Если эти горлорезы не уйдут от меня подальше, твоя рожа станет еще больше походить на задницу, потому что я развалю ее надвое.
       Меч свистнул в воздухе, поймав отблеск свечей, и замер. Дэррамары отступили, Фрекарт переводил растерянный взгляд с Берена на Болдога.
       - Я забыл тебе сказать, - орк откровенно веселился. - Он не пленник.
       - Ах-х... Как?
       - А вот так! Наш князек теперь в составе армии "Хэлгор", и вы с ним должны стать лучшими друзьями.
       - Обидно, да? - Берен вложил меч в ножны, оттер плечом одного из Дэррамаров и прошагал по лестнице наверх, туда, где когда-то была его и братьев спальня.
       ...Захватив Каргонд, черные не разграбили его - видимо, здесь сразу же поселилась их верхушка. Берен не знал, чему был бы рад больше - войти, как сейчас, в ставший чужим дом или найти груду камней и обгоревших бревен. Так, попади Андис в плен, а не в могилу, он то ли радовался бы - пусть и в чужих грязных лапах, но она бы жила! - то ли желал бы ей смерти.
       Он отстегнул меч и, поставив его у изголовья, лег на покрывала лицом вниз.
       Легкое колебание воздуха, а не звук шагов, подсказало ему, что в комнату кто-то вошел. Берен не поднял лица.
       - Ты сразу нашел мою спальню, - Тхуринэйтель села на другой край кровати. - Или это была твоя спальня?
       Он не ответил.
       - Хорошо. Мы будем жить и спать вместе. Ты еще не решил, что будешь делать здесь?
       Он снова не ответил.
       В дверь робко постучали.
       - Войди, - Тхуринэйтель мгновенно устроилась рядом полулежа, поглаживая волосы Берена. Тот дернулся было - но замер.
       Слуга переступил через порог, но в комнату входить не стал.
       - Баня готова, - сказал он.
       - Идем, милый, - ласково произнесла Тхуринэйтель. Берен не хотел оставаться в долгу, но как-то ничего не пришло в голову.
       Он задержался в отхожем месте дольше, чем была в том надобность, хотя и знал, что морготова эльфийка его обязательно дождется. Небось не княжна Айад... Не хотелось идти туда сейчас, но и встречаться в бане с ребятишками из Аст-Ахэ тоже не хотелось. Он вздохнул и поплелся в баню.
       Слуга ждал в предбаннике. Один из мальчиков Фрекарта. Дернулся было снять с нового господина сапоги, но Берен его оттолкнул, отрезав:
       - Я еще не калека.
       Паренек мялся, не зная, что делать дальше.
       - Господин велел спросить... не нужно ли чего.
       - Нужно, - сказал Берен, бросая рубашку в корзину. - Увидеть твою спину по ту сторону двери. И чтобы дверь за ней закрылась.
       Это приказание слуга выполнил в точности - и, как показалось Берену, с облегчением.
       Баня была натоплена жарко и сухо, светильники горели неярким пламенем, красным, как угли в очаге, и в этом свете тело Тхуринэйтель казалось отлитым из бронзы. Пахло какими-то травами, и была в этом запахе сладкая тревога.
       Полка, на которой она растянулась, по счастью, была не единственной. Но вторая находилась ровно под ней, ступенькой. Берен сел там, стараясь не смотреть на то, что очутилось прямо перед его носом и с таким знанием дела было выставлено напоказ: пару длинных стройных ног, крутые бедра, плоский, но не мускулистый живот, маленькие круглые груди. Он досадовал на себя за то, что сердце так колотится и радовался, что предусмотрительно обмотался полотенцем.
       Где-то он был даже благодарен Болдогу за тот удар: в последние две ночи, едва искушение давало о себе знать, как кара следовала немедленно. Он сам не понимал, что с ним, почему при этой порченой эльфийке он чувствует себя как кобель по весне. Такого, чтобы он совершенно был холоден к женщине и умом и сердцем, но до одури желал ее телом - такого не было прежде. И не было этого жгучего чувства близкой погибели, стыда и мерзости, и упоения всем этим. Даже с Андис, которую он ввел в грех и с которой согрешил сам, даже с ней это все было куда чище, потому что их все-таки влекло друг к другу, а не к самому греху. Они и рады были бы сделать все так чтобы греха не было, чтобы не приходилось рисковать честью трех домов, Креганов, Броганов и Беорингов... К Тхуринэйтель же его тянуло так, словно само падение было желанным.
       - Еще полчаса нас никто не побеспокоит, - промурлыкала женщина. - Я слышала, как ты выставил мальчишку.
       - Ну и что с того. Я грязный. От меня так разит конем, что оглядываются кобылы в стойлах. Я хочу помыться.
       - Горячая вода вон там.
       - Благодарю, - он ногой придвинул ведро и смешал горячую воду с холодной.
       - Фрекарт боится тебя.
       - Правильно делает, - Берен облился из ковша и обмакнул мочало в мыльную воду. - Если он не будет слишком часто попадаться мне на глаза, я забуду, что у него на два яйца больше чем надо.
       - Давай я потру тебе спину.
       - Обойдусь.
       - Чего ты стыдишься? Следов бичевания? Я их видела. Или ты смущен тем, что я тебе нравлюсь?
       - Ты? Мне? Да ты грезишь.
       - И это тоже греза? - неуловимым движением она соскользнула на его лавку и, поддев пальцами полотенце, сбросила его на пол. - Ты слишком голый, чтобы притворяться равнодушным.
       - Это не душа. Это по-другому называется. Сказать, как, или сама знаешь?
       Женщина засмеялась, протянув руку. Берен перехватил ее запястье.
       - Водички холодненькой? - спросил он. - Помогает.
       - Зачем, - она приблизилась вплотную. От нее пахло травами - сладко и тревожно. - Ты ведь желаешь меня. Глупо это скрывать. Все равно все думают, что мы любовники. Так почему бы не стать ими? Тебя так беспокоит твоя верность Лютиэн? Но в ее глазах ты все равно будешь изменником. И потом, скажи, разве от нее убудет? Ее нет здесь, Берен. Есть ты и есть я. К чему кривить душой, я не люблю тебя и не нужна мне твоя любовь. Но мы можем подарить друг другу наслаждение, не причиняя никому вреда. Ты хорош собой, я тоже далеко не уродина. Может быть, лицом Лютиэн меня прекраснее, но телом я ей не уступлю и не буду так холодна, как она. Я ведь знаю много такого, что ей и в голову не придет. Почему ты отводишь глаза? Скажи, что такое есть у нее, чего у меня нет?
       - Сердце, - ответил Берен. Ее объятья был крепкими, но он еще был весь в мыле, и высвободился легко. Ведро холодной воды само попалось под ноги, ледяное крошево, плавающее на поверхности, еще не успело растаять. Студеный поток обжег его кожу, Берен задохнулся от холода. Действительно помогло.
       А ведь еще минута - и он бы сдался. Один Моргот знает, что было в этой женщине, но сопротивляться ей удавалось с огромным трудом.
       Он взял сухое полотенце и принялся вытираться.
       - Дурак, и упрямый к тому же! - Тхуринэйтель, вскочив с лавки, топнула ногой. Сейчас она была изумительно хороша, но что-то словно подтачивало эту красоту изнутри. Казалось, еще миг - и ее личико исказится безобразно.
       Да никакая она не эльфийка, - вдруг понял Берен. Где мои глаза были?
       - Каукарэльдэ, - вырвалось у него, и как зверь своим криком выдает охотнику, что он ранен, так Тхуринэйтель коротким сильным вдохом выдала свое поражение.
       - В чей труп ты влезла? - Берена передернуло, но с омерзением смешивалась темная радость: он чувствовал, что чары рассеялись и он свободен от своего вожделения. Да разве можно ощущать страсть к мертвецу, оживленному темным колдовством? На миг Берену показалось, что он видит высохшие, проваленные глазницы, восковую мертвую кожу и пятна разложения... Когда она заговорила, и это наваждение сгинуло.
       - А хотя бы и так, - прошептала она, а потом заговорила громче: - Ты что, еще не понял, что ты - слуга Гортхауэра, а я - надсмотрщик над тобой? Ты забыл, что твой король в моей власти? Если я скажу Ортхэннеру, что ты строишь планы побега, ты получишь правую руку Финрода в корзине. Ты этого хочешь?
       - Я все помню, сука. Знай: если кого-то из эльфов искалечат по твоему навету, я в этой самой бане посажу тебя на раскаленную каменку - может, хоть это уймет твой жар. А если мне по самое не могу приспичит посадить кого-то на свой колышек, то чем лечь с тобой, ведьма, я лучше найду козу.
       - Не сомневаюсь, - прошипела Тхуринэйтель. - Что ты знаешь о чем говоришь. Я много интересного слышала о вас, горцах. Надо думать, ты именно в такой способ утолял свое желание, когда таскался по горам и лесам. Ты, твой отец, твои братья... Или вы забавлялись друг с другом? Или...
       Берен поднял второе ведро холодной воды и вылил его женщине на голову. Следующее предположение захлебнулось.
       - Думай что болтаешь, - сказал он, выходя. - Я не всегда такой спокойный.
       Не успел он закрыть дверь и взяться за чистые штаны, как в предбанник вошли Эрвег, Илльо и Этиль.
       - О, ты уже здесь, - улыбнулся полуэльф. - Какой жар?
       - Как для меня - так чересчур. Два ведра холодной воды извел.
       - Как раз то, что я люблю, - Этиль, не смущаясь, принялась раздеваться. Рыцари Аст-Ахэ относились к своей и чужой наготе спокойно, как эльфы. - Ой, как же хорошо наконец согреться и вымыться. Берен, а ты весь красный!
       От жара ли, от ледяной ли воды или еще от чего - но кровь действительно прилила к коже. Поэтому предательский румянец не выдал смущения. Берен спокойно завязал тесемку на штанах и натянул длинную, ниже колен, рубашку.
       Дверь открылась и из бани, томно потягиваясь, вышла такая же раскрасневшаяся Тхуринэйтель. Она разыграла все мастерски: и неловкость при виде друзей, и якобы украдкой брошенный на Берена стыдливый взгляд, и легкую истому, свойственную женщинам после любовного соединения, и повернула все так, что даже его спокойствие стало выглядеть напускным и нарочитым. Все трое - "братья" и "сестра" - обменялись взглядами, говорящими: "все ясно". Берен скрипнул зубами: наедине он мог что-то выигрывать, но при зрителях Тхуринэйтель неизменно брала верх.
       - Где мое платье? - спросила она, растираясь полотенцем. - Я скажу слугам, чтобы подбавили огня.
       - Не нужно, - Эрвег исчез за дверью. - Эге, а вот холодная вода будет совсем не лишней! Берен, когда оденешься - свистни там кого-нибудь.
       - Хорошо, - пробормотал горец. Он как раз сломал зубец у гребня, расчесывая спутанные волосы.
       - Дай я, - Тхуринэйтель, уже в нижнем платье, взяла гребень у него из рук. Он на миг-другой прикрыл глаза. Этиль, входя в баню последней, конечно, истолковала это по-своему.
       Движения руки, расчесывающей ему волосы, были осторожны и почти нежны.
       - Ты не такая уж страшная, если не знать, кто ты, - сказал Берен вполголоса, когда дверь за целительницей закрылась. - Покрути своим задком тут, в Каргонде, - может, и найдешь того, кто захочет с тобой спать. Фрекарт же находит.
       - Я не забуду, - промурлыкала Тхуринэйтель, заплетая его волосы в косу. - И ты проклянешь тот день, когда я тебе напомню.

***

       - Ой-йо... Бедная моя старая задница, - Болдог вытянулся на лежанке, поставив на живот кружку подогретого эля. - Что ни год, то все хуже она переносит верховые прогулки. Фрекарт, вели своему мальчишке подать мне ветчины с хлебом. У Повелителя изысканно готовят дичину, а я соскучился по обычной свиной ляжке...
       - Какие новости у Повелителя? -торопливо спросил Мар-Фрекарт. Слишком торопливо.
       Орк сверкнул в его сторону желтым глазом.
       - Новости? Погоди, Фрекарт, дай насладиться покоем... Мр-рак, я уж совсем было забыл, когда в последний раз вытирал нос соплякам из Аст-Ахэ... Спасибо Повелителю - напомнил...
       - Что они делают здесь?
       - Как что? Ты забыл, Кайрист - мы вроде как готовимся наступать! Вроде как армию тут собираем. Или при виде Беоринга из тебя со страху вышли дерьмом последние мозги? Как Берен на порог - так ты живо вспомнил, зачем тебе дырка в заднице, да?
       - При чем тут... - пробормотал Кайрист. - С чего бы это мне бояться... Я не убивал его отца.
       - Кроннаган тоже не убивал Барахира - это ему помогло? Его нашли повешенным в отхожем месте собственного замка. Навряд ли Беоринг покончит с таким манером - мало какой ремень и мало какая потолочная балка тебя выдержат. Но это ничего, он парень в таких делах на редкость головатый.
       - Зачем? - Фрекарт принялся ходить по комнате от окна к окну. - Он же теперь за нас... Он теперь с нами, верно?
       - Нет, дружок, твой отец точно ошибся дверцей, когда делал тебя. Оттого у тебя в голове дерьмо, не считая прочих склонностей. Подумай сам, зачем Повелитель хотел его живым? Зачем отпустил живым, когда получил? Подумал?
       Кайрист отвернулся от окна.
       - Да! - сказал он. - Но... Этого же быть не может! Он же - враг...
       - Уже нет, - Болдог сел на лежанке и поставил пиво на стол. - Он принес присягу... Как и ты в свое время... За верную службу ему обещано не что-нибудь, а Сильмарилл... Он - законный князь Дортониона, чуешь? А вот ты Фрекарт, теперь становишься как бы и ни к чему.
       - Что же мне делать, - вырвалось у наместника.
       - Фрекарт, - ласково прищурился орк, - с какой это радости я буду советовать тебе что делать? У тебя была возможность перерезать ему глотку. Ты ею не воспользовался. Прогадил ее.
       - Нет! - от ярости толстяк весь пошел волнами. - Это твои орки обгадили все дело! Ваша проклятая жадность и жестокость - из-за них он сумел сбежать тогда, в Сарнадуине.
       - Ладно тебе! - рыкнул Болдог. - Оба мы обделались. Но вот со мной немножко получше чем с тобой. Потому что Волчьи отряды нужны будут и в весеннем походе, и после него. А вот ты, после того как Беоринг возьмет на себя все дела, очень быстро станешь пришей к жопе рукав. Поэтому думай сам, как будешь выпутываться.
       - Ты... не поможешь? Я заплачу!
       - Не-ет, - засмеялся Болдог. - Поверь, за удовольствие убить Беоринга я еще и сам бы приплатил. Но я не могу его убить. Случись с ним что, подозрение в первую голову ляжет на меня, и Повелитель этого мне не спустит. А я не спущу тебе. Понял?
       - А если он погибнет... случайно?
       - А эта стерва Тхуринэйтель - тоже случайно? Она не отлипает от него ни на минуту, разве что ему требуется отлить. Если и она погибнет "случайно", Повелитель с меня "случайно" слупит шкуру. Оставь эти мысли.
       - Но что же мне остается? - пискнул Кайрист. Болдог поглядел на него с выражением, похожим на брезгливую жалость.
       - Подсказываю, - прошептал он. - Повелитель очень плохо посмотрит на него, если он попытается бежать.
       - Бежать?
       - Да. Если он сбежит, причем Тхуринэйтель это засвидетельствует. А мы устроим на него облаву, и во время этой облавы - с ним ведь всякое может случиться?
       - Болдог, - улыбнулся Кайрист. - Балорх... Слов нет, как я тебе благодарен...
       - Засунь себе свою благодарность сам знаешь куда, - усмехнулся орк.
       - Но как же... подбить его на побег...?
       - Это уже без меня. Мне все равно, когда и как ему свернут шею. Я всяко до него доберусь, а вот ты будешь уже спать в холодной и жесткой постельке. Поэтому занимайся им сам. Спасибо за пиво. Вели своим босякам не класть в другой раз столько перца.

***

       Илльо проснулся раньше чем собирался - его растормошил Берен. Горец был в одежде охотника, в подбитом мехом кафтане, черном башлыке, которые горцы носили вместо шапок, в дирголе своих цветов и при оружии.
       - Ты едешь или нет? - спросил он.
       Илльо поднялся не без труда.
       - К чему такая спешка?
       - Ты хочешь узнать, как на самом деле обстоят дела? Тогда поехали сейчас.
       - Я назначил поездку на послезавтра...
       - Ага. И об этом уже все знают. Вставай, одевайся - кони заседланы и ждут.
       Илльо оделся, по настоянию Берена, не в одежду рыцаря Аст-Ахэ, а в платье обычного северянина, спрятав свой знак айкъет'таэро и полученный от Гортхауэра браслет под одеждой.
       Первым делом они поехали на север, к Бар-эн-Эмин, где была одна из главнейших сборных точек. Во всяком случае, Илльо надеялся, что там стоит орудийный раэганон, и орудия собираются вовсю.
       - Командовать им назначен некто Финвег Мар-Мэрдиган, - сказал Илльо. - Ты знаешь его, Берен?
       - Если это тот самый Финвег Мар-Мэрдиган, которого я знал как Финвега Фин-Мэрдигана, то да.
       - И что ты можешь о нем сказать?
       Берен пожал плечами.
       - Если в хэло, то он хорош в обороне - для нападения ноги коротковаты, и дыхание тоже. Если на поясах, то меня он валял - ловкости и силы хватало. Птицу был плохо, на медведя ходил два раза, охотился на волков...
       - Илльо имел в виду не юношеские забавы, - Тхуринэйтель перебила Берена так бесцеремонно, что даже айкъет'таэро стало неловко.
       - А если он говорит о настоящем деле - то в настоящем деле я его и не видел. В последний раз мы встречались при Кэллагане... - Берен вдруг нахмурился, потер лоб, словно у него кружилась голова.
       - При Кэллагане, - повторил он наконец уверенно. - Но меня тогда один ретивый стрелок приколол стрелой к седлу. Скверная была рана, я после нее долго валялся... А Финвег думали, погиб, оказалось, попал в плен... Переметнулся к вам... Когда я бегал по здешним лесам, хотел его поймать, свернуть ему шею. Хотя против него самого за душой ничего не имел.
       - Что он за человек, если не говорить о его боевых качествах? Умен ли, смел ли, добр?
       - Ильвэ, о чем ты спрашиваешь? За десять лет и камень мхом обрастает. Мэрдиган был добрым, великодушным и не особенно умным. Каким его сделали ваши рудники - один Моргот знает...
       - Берен, я прошу тебя не употреблять этого слова в моем присутствии, - сухо сказал Илльо. - Если тебе доставляет удовольствие причинять мне боль, ты, конечно, не прекратишь называть Учителя оскорбительным именем, данным ему эльфами, но я хочу тебя предупредить, что я - не Болдог и не девочка вроде Даэйрэт. Ты не подобьешь меня на драку и не заставишь расплакаться.
       Он не глядел на Берена, говоря эту отповедь, но на смех горца с изумлением обернулся.
       - Так ты думаешь, я называю Моргота Морготом только чтобы достать тебе до печенок?
       - Не знаю, что и думать. Поначалу я думал, что ты говоришь это просто по привычке. Но тебе несколько раз намекнули, что эта привычка оскорбляет окружающих - неужели ты так ничего и не понял? Остается только считать эти оскорбления умышленными.
       - Ильвэ, - процедил Берен. - А тебе не приходило в голову, что я и в самом деле могу считать вашего Учителя тем, кем я его и называю - Черным Врагом? От всего сердца?
       - Если твое мнение противоречит мнению окружающих, лучше держать его при себе.
       Они ехали на запад, и по сторонам дороги тянулся мрачный ельник. Небо было не ясным и не пасмурным, а словно бы в дымке - прозрачные облачка заволокли его от вершин Криссаэгрим до вершин Гвайр. Любая дорога в Дортонионе была дорогой вверх или вниз, и сейчас она шла вниз. Дортонионский тракт пролегал ровно по дну долины, и им предстояло его пересечь.
       - Но как же, - не выдержал Илльо, - ты можешь служить Учителю, считая его своим врагом?
       На лицо горца легла тень.
       - Он купил меня, - глухо сказал Берен. - Я обязан подчиняться и служить, телом и разумом. Но души я не продавал, и любить его я не обязан.
       Тхуринэйтель, все время державшаяся чуть позади, хохотнула. Илльо тоже улыбнулся. Их было несколько таких - кого судьба забросила на ту сторону разделившей эдайн и северян стены. Все они начинали одинаково: ваш Учитель - черный Враг, убийца и негодяй. И заканчивали тоже одинаково: встретившись с Учителем лицом к лицу, они рано или поздно начинали его любить.
       Они не торопились, и к Бар-эн-Эмин добрались только к вечеру. Дорогой встретили небольшой отряд орков, женщин, мывших в ручье одежду, обоз с фуражом и стадо, что гнали три десятка безоружных молодых мужчин, почти мальчишек, под конвоем орков. И, уже въезжая в ограду одного из лагерей, окружавших Бар-эн-Эмин, увидели виселицу с двумя трупами, а под ней - козлы с привязанным к ним, избитым в кровь человеком.
       Он был рыжим и, как большинство рыжих, белокожим, поэтому рубцы и потеки крови пламенели так, словно были нарисованы киноварью. Он дрожал от боли и холода, свесив голову на грудь.
       Краем глаза Илльо увидел, что Берен закусил губы. Орк из Волчьего отряда даже не покосился в их сторону - в них не узнали рыцарей Аст-Ахэ.
       Беспрепятственно они проехали по всему лагерю, и Илльо мысленно сделал первую пометку. Потом он сделал еще несколько: при виде безобразной свалки перед орочьим кошем, покосившейся изгороди, явно подвыпившего полуорка... Лишь когда он спешился, чтобы войти в палатку начальника, айкъет'таэро этого знамени, двое людей скрестили перед ним копья.
       Илльо показал свой ярлык (53), и его пропустили. Командир, северянин, судя по виду - с примесью восточной крови, обедал. Рядом с ним за столом сидел орк - десятник, командующий здешним звеном Волчьего Отряда.
       - Кто такие? - резко начал человек, но при видя ярлыка подобрался, вскочил и отодвинул блюдо в сторону, одновременно приглашая, отведать что послали боги. Айкъет'таэро Аст-Ахэ стоял на ступень выше айкъет'таэро коронных войск.
       - Благодарю, мы сыты, - хотя это было неправдой, Илльо намеревался поужинать только в Бар-эн-Эмин. - Ты командуешь этим знаменем?
       - Истинно так. Мое имя - Улад, сын Лейва. По высокому промыслу Учителя и приказу Гортхауэра собрал знамя из дортонионских добровольцев...
       - Что ж они у тебя бегут, добровольцы-то? - глухо спросил Берен. - Кормишь плохо?
       - Это быдло как ни корми, а оно все будет в свои норы удирать, - проворчал орк.
       - Тебя спрашивали? - снизив голос до полушепота, Берен приблизился к нему. Орк выбрался из-за стола.
       - Ты, я смотрю, той же породы, - сказал он. - Что, и тебя поучить уму-разуму?
       Орк взялся за плеть, и Берен позволил ему даже развернуть и занести ее - прежде чем молнией вылетела из-под плаща ската. Первым же ударом Берен отсек орку руку, а потом нанес еще несколько ударов, сопровождая каждый выкриком:
       - Никогда! Больше! Не смей! О нас! Так! Говорить!
       Орк не ожидал удара с левой руки, он вообще не думал, что Берен вооружен, так как диргол полностью скрывал ножны. Умер он быстро, ибо каждый из нанесенных Береном ударов был смертелен сам по себе. Земляной пол впитывал кровь, но ее было слишком много - и ручеек потек под ноги Илльо и Тхуринэйтель. Те отстранились брезгливо. Стены палатки тоже были забрызганы, как и лицо, и плащ Берена.
       Он расстегнул пряжку у пояса и снял изгаженный диргол. Вытер им лицо, вытер скату, вложил ее в ножны, а плащ швырнул на мертвое тело. Потом перешагнул через скамью, пододвинул к себе миску с ложкой, хватил ячменной каши и кислой капусты, после чего сказал:
       - Продолжаем беседу. Ну так отчего бегут твои добровольцы? Это же беглых ты развесил возле ворот?
       - Ты... Ты... - северянин переводил взгляд с него на его диргол, валяющийся на полу. Двое стражей, вбежав в двери, топтались, не зная, что делать.
       - Я, я, - улыбнулся Берен. - Истинно так, это я. В дирголе своих цветов, не скрываясь проехал в твой лагерь. Только что на лбу не написал "Берен Беоринг". И тебя разделал бы как зайца, и ушел бы, и вы бы еще долго искали в ущельях ветра. Господин из Аст-Ахэ уже полюбовался на твои порядки. Если он только пальцем сейчас кивнет - отправишься следом за этим орком.
       - Вы двое, - сказал Илльо стражникам. - Привести сюда коморника, и быстро. Потом - всех командиров, от десятников и выше.
       Едва те вышли из палатки, как послышался топот - вбежали орки.
       - Вовремя, - Илльо показал ярлык. - Заберите эту падаль и унесите из лагеря. Командный знак - мне.
       Орки поняли, что возмездия не получится и унесли зарубленного командира.
       - Господин, - севшим голосом спросил северянин. - Как так вышло, что он...
       - Гортхауэр, Повелитель воинов, взял его на службу, и хватит об этом.
       Первым явился коморник, и Илльо поначалу велел показать все прибыточные записи, потом все расходные, потом отчитаться в них, а уж на после он отложил осмотр кладовых. Начали по одному стягиваться командиры.
       - Все здесь? - спросил Илльо.
       - Все, кроме одного.
       - А где он?
       - Под виселицей, - мрачно ответил кто-то.
       - Отвязать и привести сюда, - скомандовал Илльо. - Если его вина велика, наказание мы потом возобновим.
       Рыжий оказался ранкаром стрелков. На ногах он держался нетвердо, но все-таки держался, и сесть ему Илльо не позволил.
       - Сейчас, - сказал он, - вы соберете свои отряды при полном оружии и доспехе. Я желаю знать, как скоро это будет сделано. Идите.
       Когда все разбежались, Илльо взял коморника чуть ли не за шиворот и поволок его осматривать погреб с запасами. Айкъет'таэро, Берен и Тхуринэйтель пошли следом.
       Илльо обнаружил большую недостачу в солонине, прель в сухарях и горохе и гниль в соленой рыбе. Капусты, меда и яблок, предписанных в прибыточной записи, не было вовсе. Коморник плакался, что в записях это есть, а на деле не привезли. Илльо спросил, отчего он не жаловался по начальству, и услышал в ответ, что некому жаловаться, поскольку как раз начальство-то все и разворовало. Илльо взял коморника за бороду и несколько раз ткнул лицом в прелый горох, а потом запер в погребе и пошел на поле, где построили солдат. Дорогой, проходя мимо котлов, где варилась солдатская еда, он сунул нос в один из них и тут же зажал его. Берен, понюхав в свою очередь, сказал, что если уж тут взялись варить с кашей онучи, то надобно брать не прошлогодние, а третьего года: прошлогодние недостаточно сальны. Кухарь пожал плечами - видно, что-то в этом духе ему говорили по семь раз на дню.
       Построенное знамя выглядело лучше, чем Илльо ожидал. Вот только доспехи были не у всех.
       - Не привезли сколько надобно, - ответил командир на вопрос лорда-наместника. Илльо даже не стал спрашивать, отчего он не жаловался по начальству - зато еще один вопрос добавился к списку тех, которые он собирался задать в Бар-эн-Эмин.
       - Сколько времени они уже здесь? - спросил он вместо этого.
       - Без малого шестьдесят дней.
       Встав сбоку от строя, Илльо скомандовал:
       - Перед вами враг, наступающий конной лавой. Пятистрельный залп и "изгородь".
       В строю началась суета. Как обычно у новичков, копейщики замешкались со щитами и копьями, как обычно, самострелы передавали вразнобой, и вместо пяти страшных волн каленого железа вышла беспорядочная стрельба, длившаяся минуты полторы. За это время воображаемые конники уже смяли и раскрошили копытами весь строй, и лишь когда это произошло, не подозревающие о своей смерти копейщики встали и выставили "изгородь", направив упертые тупым концом в землю копья вперед и вверх и подперев их ногами.
       Лишь на левом фланге все сумели сделать вовремя, и то не весь полк, а только один ранк.
       - Кто командир? - спросил Илльо.
       Командиром оказался тот самый, поротый рыжий. Он подковылял на призыв, опираясь на копье. Кожаный доспех на нем был надет как попало, нигде не застегнут - и даже так причинял сильную боль.
       - Как тебя зовут? - спросил Илльо.
       - Анардил Фин-Риан, господин.
       - За что ты был наказан?
       Стрелок опустил глаза.
       - Он взывал к демонам, - ответил за него иэро-кано.
       - К демонам? - не понял Илльо.
       - Я призывал Валар, - признался Фин-Риан.
       - Зачем?
       - Так сразу и не скажешь... Когда я хочу получше прицелиться, я всегда их призываю... Манвэ, Оромэ и Тулкаса...
       - Демонов-убийц, - сплюнул Улад.
       - И как, действует? - с неподдельным интересом спросил Илльо.
       - Нет... уже, - рыжий опустил голову.
       - Ну и дурак же ты, фэрри, - фыркнул Берен. - Зачем тебе получше целиться, ты же будешь стрелять в плотный строй.
       - Может, и дурак, - Фин-Риан снова склонил голову. Как бы не потерял сознание, подумал Илльо.
       - Возвращайся в свою палатку, ложись и отдыхай, - приказал он, а сам распустил строй, объяснив им, что они после конной атаки мертвы как поленья, и вместе с командирами отправился к палатке.
       Итак, лучшего из командиров этого знамени избили едва не до полусмерти, потому что он по привычке призывал Валар. А меж тем в лагерь мог попасть любой встречный-поперечный, кашу варили с гнильцой и к настоящему бою знамя готово не было, хотя прошло две трети срока, отведенного для обучения, и через месяц следовало распускать солдат на зиму по домам. Илльо уже знал, что будет делать.
       Остальных командиров он выстирал с песочком. Выбрал сотника, под командой которого служил Фин-Риан и назначил его командиром. Фин-Риана же определил в сотники. Коморнику отдал в подчинение четырех солдат и велел перетрясти все запасы, выбрав и выбросив гнилое. Пообещал, что если во время следующей проверки унюхает онучи в каше - сованием в гнилой горох дело не ограничится. Привязал айкъет'таэро к стремени и пошел так в Бар-эн-Эмин. Там, догадывался он, будет еще больше работы.
       Когда они отъехали от лагеря, Берен поднял голову.
       - Они узнали меня, - тихо сказал он.
       - Да, - Илльо был холоден. У него все не шел из головы раскромсанный, как туша, орк.
       - Ты за этим меня и взял с собой. Меня узнали здесь, потом - в Бар-эн-Эмин... Ты будешь таскать меня и по другим лагерям... Потом эти люди на зиму вернутся по домам, и расскажут обо мне всем... Вот стыд...
       - Ты мог умереть, - пожал плечами Илльо. - Ты мог честно избрать смерть. Не жалуйся.
       - Верно, - согласился Берен.
       Он не оправдывается, - улыбнулся про себя Илльо. - Он действительно хорош.

***

       Трижды сменилась седмица, пока они объехали все лагеря. Где-то было больше порядка, где-то меньше, но идеально устроенного войска - такого, каким было войско рыцарей Аст-Ахэ - Илльо так и не видел. Возможно, этот идеал был недостижим в армии, набранной из полурабов, за которыми надзирали орки и волки. Не виданных ранее где-либо размеров в этой армии достигало воровство. В половине лагерей пришлось повесить коморника, и в одном месте ему сказали, что это уже четвертый коморник, повешенный за три месяца. У Илльо накопилось много вопросов к верховному подскарбию армии Хэлгор и к правителю Мар-Фрекарту. Единственный выход, который он видел - это расставить на все места коморников рыцарей Аст-Ахэ. Можно даже женщин - важно, чтобы солдаты и командиры вовремя ели, вести войска в бой от коморника не требуется.
       Через две недели по их возвращении в Каргонд пришла зима - настоящая зима, очень прохожая на те зимы, что Илльо видел дома. По эту сторону Гор Ночи такие зимы были разве что здесь, в Сосновом Краю. Ниже - снег идет редко и скоро подтаивает, покрывая землю хрустящей сероватой коркой, а бывает - вместо снега идет дождь, и тут же замерзает, превращая и без того неважные дороги и вовсе пес знает во что... Наверное, дальше, где лежат земли эльфийских королевств, и вовсе не бывает настоящих зим - пять месяцев тянется унылая серая осень...
       Здесь, в Дортонионе, снег просыпался щедро: облака, задержанные стеной Эред Горгор, вытряхнули весь свой груз над Сосновыми Горами - и расточились, открывая бессонным глазам зрелище зимнего неба во всей его красе.
       Утром Илльо посмотрел в окно - и увидел, что уже зима.
       Он не смог отказать себе в удовольствии немного поездить верхом - сейчас, пока пушистый, девственно-белый снег еще не испятнан грязью, помоями, конским навозом и мочой, не выветрился и не сбился плотно. По утрам, когда морозный воздух бодрит и пьянит - хорошо думается.
       Пока он одевался, отроки оседлали вороного. Илльо, забежав на кухню, прихватил ломоть хлеба с сыром и спустился в подвал, чтобы наполнить флягу вином - благо, коморник вставал раньше всех. Подбитый мехом плащ, стеганые куртка и штаны, перчатки... Шапок он не любил и завел себе, по примеру Берена, башлык... Вороной, взнузданный и оседланный, похоже, не очень-то рад поездке... Илльо вскочил в седло и тронул коня: вперед!
       Отъехав от замка на четверть лиги, поднявшись на склон соседней горы, Илльо залюбовался Каргондом в лучах встающего солнца - ржаво-красный на белом, замок походил на диковинного алого зверя, прикорнувшего на снежном склоне. Право же, удивительное сходство: надвратная башня - голова, две малых башни - плечи, стены первого круга - лапы, стены второго круга - хребет... И вдруг Илльо понял, что сходство не случайно, что именно его эльфы, строившие замок, и добивались. Зверь на вершине горы... Страж, недремный хранитель... Полуэльфу стало неуютно.
       Он снова тронул коня - и поехал вниз, любуясь зимним лесом, но думая о своем. О тех письмах, что он составит и отошлет сегодня - Учителю и Гортхауэру.

       "Да будет Тебе известно, Учитель, что я нахожусь в Сосновом Краю уже пятую неделю и совершенно составил себе представление о здешних делах. Очень много мне в том помог Велль, на замену которому я прибыл, немалой была также помощь Солля, письмоводителя дхол-лэртэ. Именно он, опытный не по своим летам, подсказал мне, где искать огрехи и ошибки в первую очередь.
       По сведениям за последние два года, население Соснового Края составляет около сорока пяти тысяч человек. Исходя из этого, Повелитель рассчитывал набрать здесь около восьми тысяч воинов. Увы, его расчеты не оправдались: молодых и здоровых мужчин, достаточно надежных для поступления в войско, здесь найдется едва ли две трети от требуемого числа. Не хочу говорить плохих слов о Болдоге и его отрядах, но нехваткой пополнения мы обязаны и ему тоже.
       Дабы набрать потребное число воинов, следует не только полностью использовать трудоспособное мужское население, но и освободить большое количество коронных трэлей, занятых на оловянных и медных рудниках к востоку от Каргонда. К слову, узнав об их числе, я нашел его неоправданно большим. Правитель Фрекарт, который является старшим над этими рудниками, похоже, рассматривает их как свою собственность, а не принадлежность Короны, и стремится выжать из них больше, чем требуется Короне, в ущерб настоящим интересам Севера - созданию боеспособной армии. Я полагаю, большую часть трэлей на этих рудниках и медных плавильнях вполне можно заменить лошадьми и эльфами, и даже если работы остановятся на зиму и часть весны - ничего страшного не произойдет. Ибо все, что нам сейчас нужно - победа для достижения дальнейшего мира.
       Тебе, Учитель, наверняка уже известно о той победе, которую одержал Гортхауэр - незаметной, но решающей победе. Поначалу я сомневался в правильности его решения, но чем больше я приглядываюсь к действиям князя Берена, тем яснее вижу, что Гортхауэр был прав, стремясь обрести его для нашего войска. Помощь такого человека действительно неоценима. Это он обратил мое внимание на истинное число трэлей в рудниках Фрекарта и на то, что Кайрист продолжал продавать женщин на восток уже после того, как на это был наложен Твой строжайший запрет. Я подозреваю, а Берен говорит открыто, что тут не обошлось без пособничества Болдога, но в отсутствие доказательств я ничего утверждать не могу. Когда верность лорда Берена Твоей короне станет несомненной, я буду просить Тебя о подтверждении его прав на дортонионское владение. И если Ты утвердишь его в правах, Кайрист будет отстранен от дел и отдан под следствие незамедлительно. Если подозрения в отношении его справедливы, то он - еще худший твой враг, нежели Берен в бытность свою лесным воином, худший, нежели отец его Барахир. Ибо они враждовали с нами открыто и доблестно, а подобные Фрекарту подтачивают нас тайно и бесчестно, и подлежат беспощадному уничтожению.
       Берен и Эрвег последнее время были заняты устройством военного лагеря в Бар-эн-Эмин. Впереди у них - еще лагерь в замке Хардинг, сбор войска и боевое обучение. Оба они уже показали себя людьми знающими и умелыми, но меня не оставляют смутные подозрения: а что, если Берен все-таки готовит таким способом мятеж? Собрать армию нашими же руками и поднять ее против нас - именно так я поступил бы на его месте. Его любовь к эльфийской принцессе так же велика, как и его верность своему королю, и страх за жизнь оного, но беспокойство меня не оставляет. Сложность в том, что нельзя вбивать клин между ним, его армией и его народом - Гортхауэр прав, пока не сменилось поколение, исповедующее беор, нужно его использовать. Как мне было бы спокойно, если бы Берен обратился во Тьму с чистым сердцем... В ближайшее время я попытаюсь заговорить с ним об этом - пусть Твой дух пребудет со мной, Учитель, пусть Твое слово сумеет зажечь его душу..."

       - Эла! - крикнул кто-то вдалеке. Илльо посмотрел через полонину и увидел Берена, махавшего рукой с седла своей лошади. Тхуринэйтель была с ним - следовала за ним везде, неотступно.
       Их разделяло огромное расстояние, но стены полонины многократно усиливали крик. Илльо ответил Берену:
       - Эгей!
       Какая-то озорная радость наполнила его, и он показал рукой вниз - мол, встретимся там. Берен помахал в знак того, что понял его жест и направил своего коня вниз.
       Они встретились на дне полонины, где начинался густой лесок сплошь из молодых сосенок. Старые, сказал Берен, вырубили на постройку.
       Снег так обильно навалился на лесочек, что ветви стенали под его тяжестью, а ветра освободить их не было.
       Они поехали шагом сквозь этот соснячок - Берен знал тропинку.
       - Я как раз мысленно составлял послание Учителю, - сказал Полуэльф.
       - Валар в помощь, - бросил Берен, но тут же засмеялся нелепости сказанного. Засмеялся и Илльо.
       - Меня пороть не велишь? - ухмыльнулся горец. Происшествие почти месячной давности выцвело у Илльо в памяти и он не сразу понял, на что тот намекает.
       - Это привычка, которая исчезнет сама собой, - сказал он. - Ты заметил, что и "Моргот" выскакивает из тебя реже?
       - Нет.
       - Я хотел тебя спросить в связи с этим посланием: почему ты возразил против того, что я предложил на свете армии и управления? Против облегчения податей и повинностей? Я думал, ты первый поддержишь меня - это же твой народ... Ты обещал объяснить мне наедине - вот, мы одни.
       - Дело в чем, - Берен остановил коня. - Посмотри на эту ветку. Снег пригнул ее почти к самой земле, и все же не сломал. Если стряхнуть немного снега... - Берен ладонью сбил часть белой шапочки - и она рассыпалась пылью. Равновесие между тяжестью снега и упругостью ветки нарушилось - и она выпрямилась, сбрасывая с себя весь остальной снег. Падая, он приводил в движение тот снег, что был на нижних ветках, те тоже встряхивались и освобождались, от их движений приходило в дрожь все деревце, рассыпая кругом алмазную холодную пыль - и вот уже сосенка стоит свободная и зеленая, в еще курящемся слегка искристом вихре.
       - А если хоть немного усилить гнет, - Берен коснулся другого деревца, слегка пригнул одну из веток ниже - и снег соскользнул с нее, а сама она вырвалась у князя из руки. И через несколько мгновений еще одно деревце вскинуло ветви, освободившись от снега.
       - Урок наглядный и красивый, - улыбнулся Илльо. - Так ты считаешь, что ни облегчать, ни усиливать повинности нельзя?
       - Сейчас - столько, сколько нужно, - кивнул Берен. - Эй, Илльо, хочешь устроить скачки, нет?
       - По незнакомой тропинке? В снегу, в лесу, на горе? - изумился Илльо.
       - Никак трусишь, рыцарь? Хэй! - Берен ударил свою лошадь пятками.
       Илльо и сам не помнил толком, что в нем приняло этот вызов - но через какое-то мгновение он обнаружил себя несущимся в головоломной скачке рядом с горцем и орущим во всю глотку так же, как он, и телом и душой упоенно предаваясь морозному воздуху, снегу и еле уловимому запаху хвойного леса. На скаку они задевали ветви сосен и те распрямлялись пружинами, взметывая в воздух целые лавины снега. Их путь можно было бы проследить издалека по белому облаку, вздымавшемуся за их спиной, и время пролетело быстрее, чем один миг.
       - Ох, и славно, - Берен переводил дыхание, а конь его танцевал передними ногами. - Знаешь, когда мне было восемнадцать и я был сорвиголова, я любил здесь скакать зимой... И со мной скакали Хардинг и Мэрдиган...
       Лицо его омрачилось.
       - Ах, Полуэльф, я вдруг почувствовал себя как человек, к которому в дом вошел его друг, давно погибший... Человек поначалу радуется от всего сердца нежданному чуду, хочет обнять потерянного товарища, но обнаруживает призрак или того хуже - мертвеца, вызванного к жизни темным колдовством...
       С этими его словами из леса выехала Тхуринэйтель.
       - Юность моя мертва, Илльо, - со вздохом закончил Берен.
       - Все мы взрослеем, - Илльо не совсем понимал, что Берен имеет в виду. - Возвращаемся?
       - Нет, - горец покачал головой. - Я хочу еще поездить.
       - Ты недостаточно наездился за минувшие недели?
       - Когда я ездил, была осень... А теперь - зима. Я давно не ездил по родной земле так, чтобы не приходилось ни от кого скрываться... Вернусь вечером.
       Илльо кивнул и хлопнул коня по шее, приказывая трогаться.
       Берен действительно вернулся вечером, причем затемно. С его возвращением был небольшой переполох, который, кроме всего прочего, заставил Илльо еще раз подивиться - как ловко Берен отыскивает приключения себе на седалище...

***

       Что самое удивительное - въезжая в долину Улма, он не испытывал ничего, предвещающего неприятности. Видно, Феантури совсем отвернулись, если ничем не предупредили об одном из самых черных дней его жизни.
       ...Их до времени скрывал холм, и когда Берен и Тхуринэйтель свернули за поворот, они столкнулись чуть ли не носом к носу с этими тремя: высоким стариком в потрепанном красно-желтом дирголе Рованов, сидящим на старом кауром коньке, и двумя его пешими слугами.
       Старик поднял самострел и прицелился. Банг! - сказала тетива. В-вут! - сказала стрела.
       - Ак-кх-х... - сказала женщина, заваливаясь на спину и падая с коня.
       Стрела глубоко вошла ей в ямку между ключиц. Тонкие белые руки несколько раз дернулись, а потом успокоились на снегу, подплывающем кровью. Берен как сидел в седле, так и застыл - болван болваном.
       Мар-Рован отбросил самострел и пнул свою конягу. Жеребчик дернул ушами, неохотно повинуясь, словно против своей воли неся хозяина навстречу спасенному им князю. Берен не видел, как Раутан Мар-Рован подъезжал. В глазах его огненным узором стояли буквы договора: "Свобода передвижения Берена, сына Барахира, в пределах Дортониона не ограничивается никак, но надзиратель, назначенный мной, Ортхэннером Гортхауэром, должен следовать за ним повсюду. Попытка избавиться от надзирателя дольше, чем на полчаса кряду, приравнивается к попытке к бегству, вина или невиновность будут установлены мной при помощи осанвэ. Попытка уклониться от осанвэ рассматривается как признание вины"...
       Он должен будет сдать Рована, чтобы его признали невиновным. Сдать Рована, чтобы выжил Финрод...
       Желудок свело - Берен согнулся в седле. В голове словно колокол раскачивался, мерно ударяясь о било: нет! Нет! Нет! Нет!
       Отдать Рована. Старика, рискнувшего жизнью ради спасения своего князя, не поверившего в его предательство.
       Или - обречь Финрода.
       Кого же мне предать?
       Кого?
       - Ярн, - Рован подскакал вплотную, поклонился. - Бежим. Эта сука мертва, а ты свободен. Я не верил, что ты можешь предать. Я ждал. Диргол носят на одном плече.
       - Нет, Раутан, - Берен поднял голову, и старый Рован увидел в его глазах слезы. - В такой паршивый холод бывает, что натягивают и на два.
       Рован понял все и сразу. Понял раньше, чем сталь вошла ему в сердце. Двое слуг, стоявших на опушке, увидели, как ярн обнял своего спасителя - и за те мгновения, что длилось объятие, Раутан успел услышать.
       - Я верен Финроду, а он в заложниках у Тху. Я не могу ни бежать, ни отпустить тебя. Прости, Раутан.
       Слуги этого не услышали - но увидели, что Раутан упал с коня - тяжело, даже не взмахнув руками - как глухарь с ветки падает в сугроб. Они тоже поняли все - и, повернувшись, побежали к лесу.
       Но пеший от конного уйти не может. Первого слугу - он был, как и Раутан, уже старик - Берен нагнал в три лошадиных скачка, второго - на полпути между местом первой смерти и лесом.
       Потом он бросил меч и сошел с коня. Молчало небо и молчала земля.
       "Что я наделал..."
       Берен лег в снег - как лежали все вокруг него. Он хотел бы умереть, как и они. Не чувствовать пронизывающей муки от сознания своей мерзости. Казалось, если он поползет - снег за его спиной будет черным. Земля должна разверзнуться и поглотить такую мразь. А впрочем - носит же она Саурона и Моргота.
       Берен встал на колени и погрузил руки в снег. Крови на них было немного. Он зачерпнул снег горстью и спрятал от молчаливого неба пылающее лицо. Между пальцами закапала вода, потекла за шиворот. Легче не стало - он набрал снега еще раз и снова со стоном влепился в него своей бесстыдной рожей.
       Убийца.
       Убийца и предатель.
       Какое-то жалкое, но трогательное в своей беззащитности создание кричало внутри него, что он не виноват, что он это сделал, повинуясь высшему долгу - долгу верного вассала и любящего друга, что он не мог поступить иначе. Создание это требовало права голоса, точнее - требовало, чтобы умолкли все другие голоса, и какая-то часть Берена склонялась к этому, потому что чем дальше, тем больше он был себе мерзок, и понимал, что с сознанием этой мерзости жить не сможет, и умирать тоже не имеет права, а значит - необходимо самооправдание. Он сам не понимал, чем ему так дорого ощущение собственной низости, и почему он должен его сохранить любой ценой - но тут замысел Саурона встал перед ним во всей простоте и ясности. Сначала он будет убивать своих, чтобы спасти Финрода от смерти, а их - от страданий. Потом он будет убивать эльфов, чтобы спасти их от пыток, а потом он и в сердце Финрода вонзит нож, причем уже без сомнений и колебаний. Один раз оправдав себя, он будет оправдывать себя всегда - пока не превратится в верного Сауронова слугу. Это было предрешено. Если бы не подвернулся старый Рован, виноватый только в том, что не слишком умен - Саурон подстроил бы что-нибудь нарочно.
       Берен лег, глотая снег. Он не мог жить виновным - и не имел права себя оправдывать, и не должен был умирать. Он больше ничего не мог с собой сделать. Он просто ждал, что же будет дальше...
       Темнело. Загорались звезды и окна замка на дальнем склоне. Берен услышал какую-то возню и поднял голову.
       Тхуринэйтель была жива. Она дергалась, дрожала и хотела что-то сказать ему. Берен поднялся на ноги, подошел к каукарэльдэ - она, выгнувшись на снегу, царапала пальцами грудь, пытаясь схватить и выдернуть стрелу. Горца поразил ее совершенно осмысленный взгляд.
       Увидев его стоящим над собой на коленях, женщина прекратила свои попытки выдернуть стрелу, схватила Берена за руку и поднесла его ладонь к торчащему из ее груди металлическому стержню.
       - Ты умрешь, если я это сделаю, - сказал он.
       Тхуринэйтель оскалилась и зашипела. "Дурак", - прочел он по губам. - "Я умру, если ты этого не сделаешь".
       Он желал ей смерти, но помнил об осанвэ. Что ж, если она умрет - он, по крайней мере, будет не виноват. Он выполнял ее просьбу.
       Ухватившись за стержень, Берен резко дернул стрелу на себя. Наконечник сопротивлялся - видимо, был зазубрен. Но проталкивать стрелу тоже не имело смысла - на своем пути она встретила бы позвоночник. Он рванул так быстро и резко, как только смог, с хрустом и брызгами крови болт высвободился. Тхуринэйтель рванулась и забилась на снегу, а потом снова затихла. Берен разорвал на ней платье и осмотрел рану. Странное дело: крови почти не было, а там, где металл соприкасался с плотью, тело словно обуглилось. Видимо, сама стрела причиняла каукарэльдэ большую муку, чем рана. Когда стрелу вытащили, женщине полегчало.
       Горец рассмотрел снаряд: наконечник был откован из серебра и исписан эльфийскими рунами. Нолдор использовали такие, чтоб отбиваться от нечисти. Раутан знал, КТО будет сопровождать Берена. Илльо, рыцарь Аст-Ахэ, не знал этого, а Раутан знал... До чего же скверно все это пахнет...
       - Берен, - тихо позвала Тхуринэйтель. - Я умираю.
       - Я говорил тебе.
       - Я умру... если не получу крови... Гортхауэр узнает. И Финрод... тоже умрет. Где... этот старый пес?
       - Нет, - замотал головой Берен. - Ни за что. Не его...
       - Ты... отпустил его?
       - Я его убил. Его кровь уже остыла.
       - Иди ко мне.
       Берен не двигался с места. Он смотрел в лицо Тхуринэйтель и видел, что она улыбалась.
       - Иди. Иначе твоим эльфам конец.
       - Ты лжешь.
       - Твоя воля, - она закрыла глаза и сжала губы. Потом, не открывая глаз, все-таки добавила: - Тогда... зачем же ты... убил... этого несчастного... старого... недоумка...?
       Онемевшими, деревянными пальцами Берен размотал башлык и расшнуровал ворот. Поднял женщину за подмышки, обхватил и прижал к себе, укладывая ее голову на свое плечо.
       - Помнишь... что ты сказал мне... тогда, в бане? - почти нежно прошептала она. - А я ответила, что не забуду. И напомню... когда настанет день.
       - Ненавижу тебя.
       - Я знаю, - ее губы уже касались его шеи, и по их движению он понял, что она улыбнулась. - В этом-то... вся и прелесть...
       Это было не больней мгновенного ножевого удара. А потом стало хорошо. Так отвратительно хорошо, что он обеими руками держался за вину и страдание. Он слабел, а женщина делалась сильнее. Через минуту уже он оседал на снег, а она удерживала его. Становилось все холоднее, но ее руки согрелись и пробрались к нему под рубашку - горячие, сухие. Она тихо смеялась. Он кусал губы, чтобы не стонать от острого, животного наслаждения.
       Наконец, Тхуринэйтель - с некоторым усилием - оторвалась от него и вытерла губы. Он лежал без сил. Чувствовал, как его кровь стекает по шее и капает на землю, но не делал ни малейшего движения, чтобы остановить ее. Женщина сняла с себя накидку, обмотала Берену шею, снова запахнула отвороты капюшона.
       - Вставай, - она протянула руку. - Я помогу тебе сесть в седло.
       Он поднялся, опираясь на нее, прошатался до своего коня. Позорно взгромоздился на седло, подпираемый сзади окрепшими руками ведьмы. Она вскочила на седло, обняла пленника, перехватывая поводья, свистнула, подзывая свою лошадь.
       - Что меня больше всего забавляет в вас, мужчины, - она произнесла это на талиска, поэтому Берен не понял точно: "мужчины" она сказала или "люди". - Так это то, что вы полагаете, будто вы хозяева своим чувствам и ваше наслаждение в вашей собственной воле. Что за глупость - если против воли человека можно причинить ему боль, то, наверное, не сложнее доставить и наслаждение.
       Берен промолчал. От испытанного им удовольствия уже не осталось и следа - только слабость, пустота внутри и тошнота.

***

       Смутное беспокойство, которое Илльо испытывал, расставаясь с Береном и Тхуринэйтель, оправдалось в полной мере: Берен вернулся раненым. По словам эльфийки, на них напали трое горцев-мстителей, господин и двое слуг. Сначала они склоняли Берена бежать, потом попытались убить.
       Посылать людей в долину Улма было бессмысленно - уже стемнело. Расспросить Берена тоже не было никакой возможности - он готов был в любой миг потерять сознание, и, видимо, собирался сделать это, добравшись до постели. Что самое удивительное, больших ран на нем не было.
       - Куда ты ранен? - забеспокоилась Этиль, услышав это пугающее известие.
       - В задницу, - грубо ответил Берен. Потом, видимо, все же устыдился, и, еле ворочая языком, попробовал объяснить: - Царапина... Яд... паучий...
       Тхуринэйтель и Эрвег помогли ему доплестись до постели. Эльфийка сказала, что сама займется им - собственно, заниматься-то было и нечем: если человек не умер от паучьего яда, то ему достаточно просто отлежаться.
       Но кое-что настораживало Илльо. Во-первых, паучьим ядом пользуются не убийцы, а похитители - он обездвиживает жертву, а не убивает ее. Во-вторых - Этиль заметила это первой - если Берена действительно ранили туда, куда он сказал, то у него первым делом должна временно отняться нога. А он не хромал. Шатался и повисал на других - но не хромал. В-третьих, наутро по приказу Тхуринэйтель ему подали красного вина. Илльо еще не сталкивался с таким способом лечения. Паучий яд быстрее перестает действовать, если поить человека молоком. Красное же вино помогает при большой потере крови.
       Он поехал с людьми в долину Улма, едва рассвело. Там они нашли троих зарубленных: старика в желто-красно-коричневом дирголе и двоих его слуг ненамного младше. Валялся самострел и стрела с эльфийским наконечником. Кто-то лежал в снегу и вытирал кровь со своих рук и одежды... Еще кто-то лежал неподалеку, по тому как был разбросан снег там, где ноги - видно: корчился в муке. Потом второй подполз к нему на коленях и приподнял, удерживая руками... Потом...
       У следопыта, Илльо и Солля, старательно записывавшего все, что те читали на снегу, полезли глаза на лоб: до того дико выглядел отпечаток рядом.
       Выглядел он так, словно мужчина и женщина занимались здесь любовью. Он лежал на спине, она сидела на нем верхом. Ее колени четко отпечатались рядом с его боками.
       И здесь тоже были пятна крови. Но текла она ни в коем случае не из того места, которое было названо Береном как место поражения. Кстати, в этом случае никакая любовь была невозможна: паучий яд начисто обездвижил бы не только ногу.
       Илльо попробовал добиться ответа от Тхуринэйтель, но не смог. Оставив Берена на Этиль, забрав у Солля его записи, она набросила свой кожаный плащ, обернулась летучей мышью и улетела. Настоящие чары Сотворения, вроде тех, что были доступны Учителю или Гортхауэру, намного превышали ее возможности, но и то, что она умела, поражало.
       Однако Илльо сейчас удивило не ее превращение, а то, что она сочла необходимым о чем-то лично доложить Гортхауэру. Неужели простая стычка в долине того стоила? Значит, это была не простая стычка...
       Илльо приказал выставить трупы на торге в нижнем городе и объявил награду тому, кто их опознает. Берена разговорить было невозможно. Он поднимался с постели только по нужде, а все остальное время лежал, даже глаз не открывая, и, похоже, не притворялся, а действительно спал. Этиль пожаловалась ему на еще одну странность: он уже дважды выбрасывал окровавленные бинты, а ведь при поражении паучьим ядом кровотечение останавливается очень быстро, этим даже лекари пользуются. Кроме того, Берен, хоть и был стыдлив сверх меры, как все эдайн, но не допускать до себя лекаря...
       Илльо приказал Этиль не настаивать и поднялся к Берену сам. Тот лежал все в том же тяжелом сне. Рядом с ним на лавке стояла чаша с вином.
       Илльо осторожно протянул руку и расшнуровал ворот его рубахи. Пусть кому-нибудь другому рассказывают про ранение в мягкое место - следы на снегу ясно говорили о ране в плечо или в шею.
       Так и есть. Шея была перевязана. Сверху - грубо обмотана шерстяным платком, под ним - льняное полотно, сквозь которое опять проступила кровь.
       Повязка была наложена как попало, слабыми руками тяжело раненого человека. Поэтому Илльо легко сдвинул ее вниз и застыл в ужасе и недоумении. На шее горца, ниже уха, темнело пятно, оставленное - никаких сомнений - губами, засосавшими кожу и плоть. Из четырех маленьких ранок продолжала сочиться кровь. Понемножку, по капельке - но до сих пор текла...
       То, что напало на Берена и Тхуринэйтель в долине Улма - не было ни человеком, ни эльфом. Но почему тогда Берен зарубил своих людей? И этот странный след... Догадка стучалась в его разум, но была слишком страшной, чтобы он позволил ей войти. Сначала он поговорит с Береном. И с Тхуринэйтель.
       Илльо вернул повязку на место, вернул и скрывающий ее платок. Позвал Этиль.
       - Поставь его на ноги как можно скорее. Нам предстоит долгий и серьезный разговор.
       - Он наврал про свою рану, это я уже давно поняла. А что еще?
       - Он потерял много крови. Я хочу услышать, как он ее потерял.
       Появился вестовой и доложил, что какой-то бродяга опознал убитого старика: Мар-Рован из замка Рованов и его слуги. Илльо спросил, не знает ли кто-нибудь, где замок Рованов, и его вызвались туда провести. Три дня занял бы путь туда и обратно, еще день уйдет на расспросы... Проклятье, проклятье...
       Но, по крайней мере, за эти три дня Этиль поставит Берена на ноги и от него можно будет чего-то добиться.
       - Седлайте коня, - приказал он.

***

       Финрод не знал, почему за ним пришли и куда ведут. Гортхауэр отдал приказ - обращаться с ним как можно мягче и почтительней. Иногда это было способом сбить пленника с толку, внушить ему уверенность в безопасности - тем страшнее бывало потрясение, когда после вежливой беседы и дружелюбного расставания его швыряли в застенок. Да, иногда Гортхауэр так и делал... Но не сейчас. Во-первых, на Финрода это бы не подействовало: по словам соглядатаев, тот ни на миг не ослаблял бдительности. Во-вторых, Саурон сейчас хотел добиться своего не силой, а убеждением. Или, если хотите, хитростью. Добрым словом и дубиной можно достигнуть большего чем просто дубиной... Или просто добрым словом...
       Эльфа ввели. За все время, прошедшее после того, как Берен подписал договор, он не произнес ни слова - вот уже несколько недель. Впрочем, Гортхауэр пока и не добивался от него слов.
       Всего второй раз за всю войну в плену оказался князь из Дома Финвэ - и Гортхауэр пока еще не решил, что он будет делать с такой добычей. Прежде следовало бы присмотреться к нему. Одно уже было понятно - Финарато Инголдо, сын Арафинвэ, ни в чем не был сходен с Нэльофинвэ Майтимо, сыном Феанаро. Медноволосый сын Феанора был полон белого пламени, пылал яростью и ненавистью к убийце своего деда и отца. Ему хватило ненависти и презрения к врагам, чтобы выдержать все и выжить. Этот же был иным, более спокойным, холодным, как кристалл-светильник, внутри которого переливается голубоватое ледяное пламя, по сравнению с ярким, обжигающим пламенем факела...
       Слуга распахнул дверь, и Финрод возник на пороге, сопровождаемый двумя стражниками. Эльф был одет в простую черную рубаху и штаны, но отчего-то казалось, что он облачен в незримый доспех. Однако для тех, кто умел видеть, замкнувшиеся, окружившие себя защитой эльфы часто и в самом деле виделись фигурой в темных доспехах. Дело было за малым - найти в доспехе щель, дождаться, пока он опустит свой непробиваемый щит... Или вынудить его это сделать.
       - Добрый вечер, - сказал Гортхауэр, когда Финрода ввели. Ответа, понятно, не получил. Мановением руки отпустил стражу.
       - Садись, король, - Гортхауэр кивнул в сторону маленького столика и двух кресел. - Будь как дома... Ты же дома?
       Финрод молча прошел к креслам и сел.
       - Подожди немного, пожалуйста, я закончу с делами, - дружелюбно сказал Гортхауэр. - Впрочем, думаю, тебе тоже будет интересно узнать новости, тем более что они касаются твоего друга Берена...
       С равным успехом он мог бы обратиться к мраморному барельефу. Одноглазый письмоводитель поморщился, видя такую невежливость.
       - Читай, - велел Гортхауэр, подходя к сундуку, стоявшему возле дальней стены.
       - Подробное изложение событий, бывших в долине Улма в Сосновом Краю о четвертом дне Алхора, Черного Волка... - мерно, отчетливо начал письмоводитель. - ...Находясь в области замка Каргонд, князь Берен и госпожа-консорт Тхуринэйтель подверглись нападению злоумышленников из местных племен, каковое князь Берен мужественно отразил... Осмотр места происшествия подтвердил, что мятежники были зарублены собственною рукой князя Берена. Первый, еще сидя в седле, был заколот ножом, второй и третий - спасались бегством, и были убиты... В ходе боя князь Берен был тяжело ранен отравленной стрелой, смазанной ядом паука...
       - Он убивает своих старых друзей, - сказал Гортхауэр, роясь в сундуке. - Как тебе это понравится?
       Финрод сидел неподвижно, его руки покоились на резных подлокотниках кресла.
       - Убивает ради тебя, - из недр сундука появилась небольшая шкатулка. - Ты бы так не смог, а? Но хватит о делах, я не затем хотел тебя увидеть.
       Повинуясь знаку, письмоводитель свернул письмо и с поклоном удалился.
       - Я заскучал, - доверительно сказал Гортхауэр. - И вспомнил, что слышал о тебе как о непревзойденном среди эльфов мастере "башен". Хладнокровном, рассудительном, умном... Подумал: почему бы нам не сыграть?
       Он снял со столика скатерть, открывая поверхность крестообразной доски, расчерченной на восемьдесят безымянных полей, объединенных в двадцать больших полей с именем и поделенных по сторонам света. Чтобы передать скатерть слуге, ему пришлось поставить шкатулку на стол, и Финрод первым выбрал из нее фигуры - вырезанные из зеленоватого оникса, белую армию.
       Первая из фигур - башня. Вторая, сплетение языков полупрозрачного пламени, в котором угадывается смутная крылатая фигура и лицо - вала. Его черный, агатовый соперник проступал из камня - видно, мастеру, сделавшему эти фигурки, нравилось противопоставление огня и камня. Эльф в длинной мантии с венцом на голове - аран, не самая сильная, но важная фигура игры. Следующей была фигурка женщины в доспехе поверх длинного платья, с мечом на поясе и уложенными вокруг головы косами - нэрвен. Рассказывали, что многие такие белые фигурки имели черты Артанис, дочери Финарфина, а черные - Ар-Фейниэль, дочери Финголфина, но так ли это - Гортхауэр не знал. Рохир - вопреки имени, эта фигурка изображала пешего воина с мечом и щитом. И маг-истар, поднявший руку ладонью вперед, здесь тоже был с мечом у пояса.
       Финрод не раздумывал над первым ходом - он поставил свою башню на срединное поле, в квадрат "умбар", предоставляя Гортхауэру преимущество.
       Настолько уверен в себе? Или без стеснения показывает, что выигрыш и проигрыш ему равно безразличны? Скорее второе.
       Гортхауэр сел за доску, оценил позицию Финрода. Поставил башню на поле "формен-анга", в неубиенную позицию, оставляющую противнику только два пути для подхода.
       - Я хочу предложить тебе заклад, - сказал он, расставляя на краю столика свою маленькую армию. Он не знал, кому ранее принадлежали эти фигурки, вырезанные из агата и оникса, найденные в одной из башен этого замка. А кто играл ими раньше - простой воин, книжник-инголмо, кто-то из лордов Ородрета или, может, сам Ородрет, бежавший от Гортхауэра, бросив этот замок - неважно.
       Начиная игру, можно было расставлять фигуры как угодно. Игрок, расставляющий фигуры вторым, мог разгадать позицию первого - поэтому первый должен был быть осторожен. Второй, впрочем, тоже - ведь первый открывает не всю позицию сразу, а по одной фигуре, и замыслы хорошего игрока не так просты, как кажется новичку; даже опытный игрок не всегда может с первого взгляда оценить силу расстановки фигур противника.
       - В случае твоего проигрыша ты мне должен будешь... маленькую дружескую беседу, - продолжил Гортхауэр. - Даю слово, что ни о Нарготронде, ни о тайнах твоего родича Тингола... и всех других твоих родичей спрашивать не стану. Это будет маленький athrabeth, игра ума, столь милая нам, ingolmor... А в случае твоего выигрыша я освобожу одного из твоих товарищей. На твой выбор. Ты называешь имя - и он идет на все четыре стороны. Как тебе такие условия?
       Эльф, не отвечая, протянул руку за следующей фигуркой.
       Финрод слишком умен, чтобы попасться на такой простой трюк. Но недостаточно умен, усмехнулся про себя Гортхауэр, чтобы вовсе отказаться от игры. А ведь в игре он приоткроется, никуда не денется... Игра, как и война, показывает, кто чего стоит.
       Но пока по лицу Финрода ничего невозможно было прочесть - оно было безукоризненно спокойно. Пожалуй, Гортхауэру случалось видеть эльфов с более красивыми, тонкими и правильными лицами. Но именно этого молва звала Прекрасным. И дело было даже не в светлых волосах, которые нолдор считают признаком исключительной красоты. А может, все дело было в редкой гармонии черт и облика. Сам Гортхауэр не избрал бы для своего воплощения этот тип - слишком спокойный, слишком простой, лишенный той незавершенности, неправильности, непредсказуемости, которая придает жизнь и остроту любой красоте.
       Когда Финрод поставил валу на поле "нумен-вала", Гортхауэр почувствовал какой-то подвох. Обычно вала, самая сильная из фигур, оставалась прикрывать башню. Разумно было бы и валу поставить на срединное поле. В крайнем случае - на краешек поля "формен", где она могла бы одновременно угрожать башне Гортхауэра.
       Сам он решил не рисковать и поставил валу в сильную позицию: на поле "формен", но почти на границе с серединным полем, в квадрат "харма".
       Пришла очередь истара. Финрод поставил своего на поле "ромен-ламбэ". Гортхауэр не верил своим глазам. И вала, и истар в такой дали от башни? В этом должна быть какая-то эльфийская хитрость. Ну что ж, пусть Финрод не расстраивается, если перехитрит сам себя - Гортхауэр поставил истара на срединное поле, в квадрат "орэ", настолько близко к башне Финрода, насколько это позволяли правила, запрещающие ставить фигуру так, чтобы башню можно было взять первым же ходом.
       Своего арана Финрод поставил на поле "хьярмен-тинко", чем окончательно сбил Гортхауэра с толку. Нет, это ловушка: Финрод не может быть настолько плохим игроком... Гортхауэр решил не ловиться на такие странные подначки, следовать своим замыслам. Темный король пошел на поле "нумен-вилья".
       - Согласись, игра в "башни", пусть даже с врагом, куда интереснее, чем созерцание прошлого. Или ты не согласен с этим?
       Финрод выставил следующую фигуру - рохира. Гортхауэр понял, что один из них не в своем уме. И понял, кто именно.
       Позиция рохира была слабой. С таких позиций начинают ученики. Им кажется, что это очень дерзкий и умный замысел - выставить рохира поблизости от вражеской башни. Рохир действительно фигура подвижная, хоть и легкая, но башню он в одиночку не берет; только вместе с королем или нэрвен. Лишь вала и истар могут взять башню без поддержки - поэтому плохие игроки первым делом стремятся лишить противника сильных фигур. Конечно, разменивают на валу и истара всех, кроме рохира и нэрвен... И наблюдают - а больше им ничего не остается - как вражеские рыцарь, дева и король берут их башни...
       - Эй, - обратился он к слуге, отправляя своего рохира на "ромен-нолдо" - блокировать белого истара. - Принеси вина.
       И уже не удивился, когда Финрод поставил последнюю фигуру - нэрвен - на поле "хьярмен-алда". Видимо, так выразилась его воля к гибели.
       Свою нэрвен Гортхауэр поставил на поле "формен-андо" - сковывать действия вражеского рохира. Позиция была закончена.
       Слуга принес узкогорлый кувшинчик с вином и пару кубков, поставил перед игроками. Гортхауэр пригубил вино и откинулся на спинку кресла с кубком в руке.
       Вечерний свет за окном угасал. Сумерки заливали комнату. Слуга, мягко ступая, принес и поставил рядом со столиком подсвечник. Для его глаз было уже слишком темно, но игроки, похоже, не особенно нуждались в свете - ни Повелитель, ни этот эльф, лицо которого слуга, несмотря на сумрак, видел так отчетливо, словно оно светилось само по себе. Глаза эльфа тоже светились - опасным белым огнем. Но Гортхауэр сделал небрежный жест, свечи разом вспыхнули, и наваждение пропало.
       Финрод сделал ход. Белый король переместился на поле "сулэ". Гортхауэр усмехнулся: король в одиночку не бьет истара... Потом бросил на доску еще один взгляд, и рука его застыла в воздухе.
       Проклятье! Ведь "башня" - тоже фигура, и король вблизи башни вполне может угрожать истару... Можно было бы отступить на поле "ламбэ", попутно убив белого истара, но это значило неминуемо подставиться под валу. Неужели Финрод хочет разменять "истар-истар"? И впрямь, замашки новичка...
       - Между прочим, о том, что Берен на нашей стороне, уже известно по всему Дортониону, - заметил Гортхауэр, отставляя кубок.
       Он следил за лицом Финрода. Оно не менялось. Казалось, эльфа полностью занимает игра. Для него словно не существовали ни свечи, ни кубок с вином - только доска, только судьба ониксовых и агатовых фигурок, которая сейчас была в руках игроков.
       Белый вала убрал черного короля. Ах так, сказал себе Гортхауэр, и следующим ходом все-таки снес истара. Финрод передвинул своего короля на поле "эссе". Рохир его теперь не брал, брал истар, но это значило, что следующим ходом истара возле башни возьмет вражеский рохир. Терять истара в обмен на короля не хотелось.
       Гортхауэр понял свою ошибку. Слабая позиция башни Финрода усиливала его фигуры, а это требовало от него наступательной, горячей игры. И такой же игры - от противника.
       Гортхауэр пустил в ход истара и под прикрытием валы снял белого короля с доски.
       - Угроза башне, - улыбнулся Гортхауэр.
       Финрод двинул вперед нэрвен. Снес темного рохира и...
       Истар оказался под угрозой с двух сторон: светлый рохир и нэрвен вблизи башни. И Гортхауэр, что самое обидное, ничего не мог поделать: если бы своим валой он забрал рохира, то следующим ходом своего валы Финрод разбил бы его валу, а на втором ходу - взял башню - ведь вала берет башню в одиночку, если остается в ближнем поле на протяжении двух ходов.
       Гортхауэру пришлось смириться с жертвой истара.
       - Давно не играл я со столь достойным противником, - сказал он. - Молва права - ты искусен не только в чарах, но и в "башнях", Ваятель.
       Гортхауэр вывел нэрвен в поле "нгвалмэ". Теперь подход к его башне был прочно запечатан. Как же будет ходить Финрод, у которого остались вала, рохир и нэрвен?
       Финрод переместил валу на поле "сулэ". Теперь, если бы вала Гортхауэра попытался взять его рохира и башню, ему пришлось бы сначала снести белого валу.
       - Я все хотел узнать, - сказал он, выкраивая себе время подумать. - На что же вы рассчитывали? Допустим невозможное: тебе удалось меня победить... Нет, допустим еще более невозможное: я не заметил вашего отряда и пропустил вас на север. Вот вы приходите в Твердыню. Что дальше?
       Он начал злиться. Ему приходилось теперь разрушать свою собственную непробиваемую позицию. И Финрод был теперь на рохира сильнее... Но если его вала попытается войти в поле "формен" - то поддержки от своей башни у него не будет...
       Гортхауэр сделал пустой ход - ему нужно было отдать Финроду инициативу. Он предпочитал, чтобы его противник, действуя, раскрылся и сам забрался в расставленную ловушку...
       Финрод переместил рохира на поле "сильмэ". Похоже, он не собирался пробивать позиций Гортхауэра...
       - Я не допрашиваю тебя, - сказал тот, передвигая свою нэрвен на "орэ", вызывая валу или рохира на удар. Ведь один шаг его валы - и Финрод принужден будет действовать... Сам Гортхауэр ничем не рисковал - его башня была надежно прикрыта.
       - Это всего лишь праздное любопытство, - продолжал он. - Рассказав мне, ты никому ничем не навредишь...
       Финрод переместил рохира на поле "алда", усиливая его башней. Безумие, подумал Гортхауэр - переходить к оборонительной манере сейчас, когда требуются решительные действия?
       - Твое молчание удручает меня, - вздохнул он, выдвигая вперед валу. - Угроза башне.
       Финрод взял валой темную нэрвен.
       Ну что ж, напросился сам... Гортхауэр взял валу валой.
       Финрод передвинул рохира на поле "нолдо".
       Безумец.
       Гортхауэр двинул валу вперед, ничем не рискуя: нэрвен так быстро не передвинется вперед, а в одиночку рохир башню не возьмет.
       - Угроза башне, Финрод.
       Эльф шагнул рохиром на поле "нгвалмэ". Бесполезный ход: в одиночку рохир не берет башню...
       Если не...
       Проклятье!
       Финрод снял своего рохира с доски и заменил королем. Посмотрел Гортхауэру в глаза, слегка улыбнулся.
       Пройдя все пять полей, рохир может стать королем...
       Вала Гортхауэра уже не мог угрожать башне, он ведь находился не между рохиром, нэрвен и башней, а между башней, нэрвен и королем! Следующего хода у него не было. Нэрвен взяла его с ходу.
       Оставался один формальный, пустой ход, - белые рохир-король и нэрвен против башни. Гортхауэр смешал фигуры, избавив Финрода от необходимости делать этот ход.
       Затем хлопнул в ладоши, призывая стражу.
       - Уведите, - приказал он. Стражники встали по бокам Финрода. Эльф поднялся из-за стола.
       - Скажи, ты не жалеешь, что отказался выиграть для одного из вас свободу?
       Серые глаза эльфа взглянули на него сверху вниз без торжества или насмешки, серьезно и отстраненно.
       Гортхауэр махнул рукой стражникам и проводил взглядом облеченную незримой броней фигуру.

***

       Илльо получил ответ раньше, чем думал. Как только вернулся из поездки в Ост-ин-Рован.
       Замок пришел в запустение. Старого Рована и его слуг не облагали ни военными, ни трудовыми повинностями - но и не снабжали пищей и одеждой. Старики побирались у бывших своих вассалов. Жалкий конец для пожилого рохира; неудивительно, что он решился на столь отчаянное предприятие.
       Утром, входя в трапезную Каргонда, он увидел вернувшуюся Тхуринэйтель. Та что-то пила из кубка - пила как воду, жадно. Но эта жидкость была краснее и гуще, чем вода...
       Илльо взял ее кубок, понюхал то, что поначалу принял за старое красное вино...
       - Значит, это все-таки ты, - похолодев, он поставил кубок на стол. - Ты пила его кровь... Чью ты пьешь на этот раз?
       - Свиную, - пожала плечами Тхуринэйтель. - Перевоплощение отнимает много сил. Она необходима мне, чтобы нести службу...
       - Зачем, Тхуринэйтель?... Зачем?
       - Ты о том случае? Посмотри сюда...
       Она расшнуровала ворот, обнажив шею и то место, где сходились ключицы. Там темнело пятнышко, словно от ожога.
       - Это не Берен был ранен. Это я была ранена, - сказала она. - Смертельно. Заколдованной стрелой с серебряным наконечником. Чтобы выжить, я должна была выпить крови...
       - И ты...?
       - Такова моя судьба, Илльо. За то, что я овладела тайными знаниями, скрытыми от нас Валар, я расплачиваюсь тяжело. Знание Тьмы сжигает - ты помнишь это? Жизнь плохо держится в моем теле. Ее нужно подпитывать свежей кровью, время от времени. Обычно это свиная кровь. Скажи, чем это хуже кровяной колбасы?
       - Но в тот раз свиньи под рукой не было, так? - ледяным голосом спросил Илльо.
       - Послушай, - Тхуринэйтель ласково коснулась его руки. - Он вызвался сам. Добровольно. Одни только болтают, что готовы отдать возлюбленным всю кровь, а он сделал это... Если не веришь - спроси у него.
       - Я спрошу, - пообещал Илльо.
       Случай предоставился этим же вечером. Обычно по завершении всех дневных дел рыцари Аст-Ахэ сходились в трапезной. Сдвинув все кресла и скамьи поближе к камину, пели или читали стихи, или вели благородные беседы. Как правило, кроме них никто этом участия не принимал - у горцев были другие развлечения, у орков тоже. Но в этот раз что-то задержало в трапезной Болдога и после трех дней отлеживания спустился из своей комнаты Берен.
       Он продолжал попивать вино, сидя в кресле, и Илльо казалось, что он слишком уж усердствует. Когда вино кончилось, Берен взял кувшин и отправился на кухню.
       По прошествии недолгого времени из кухни донесся грохот, стук падения чего-то тяжелого, громкое ругательство.
       - Не иначе как наш князек на ногах не устоял, - хмыкнул Болдог.
       - Не нужно было отпускать его одного, - покачала головой Этиль. - Он еще слишком слаб после ранения.
       - Он уже слишком пьян, - поправил орк.
       - Я схожу за ним, - Эрвег встал и направился в кухню.
       Через пять минут он появился. Берен висел на его плече, свободной рукой удерживая кувшин. Волосы его были в пыли и паутине, тыльная сторона кисти - рассажена в кровь.
       - Он свалился в винный погреб, - Эрвег осторожно сгрузил горца в кресло. - Кажется, разбил руку.
       - Это мелочи, - миролюбиво заметил Берен. - Главное - кувшин я удержал. Мастерство, Эрвег, не пропивается.
       Даэйрэт, собравшаяся было играть, надув губки, барабанила пальчиками по льаллю, который только с этой оказией сумела отобрать у Эрвега. Она собиралась поиграть сама, но происшествие расстроило ее планы - все интересовались только Береном. По глазам девушки было видно, что она собирается сказать какую-то колкость, но как-то все не может подобрать слова к случаю.
       - И долго ты будешь пить? - спросил Илльо.
       Берен поставил кувшин на стол.
       - Здесь - четверть линтера, - сказал он. - Если мне никто не поможет, то это я растяну до второй стражи.
       - Тогда налей мне, - протянула кубок Тхуринэйтель.
       - С удовольствием, госпожа, - горец налил вина в ее бокал. Илльо заметил, что руками он действует еще довольно ловко, а вот слова проговаривает уже слишком быстро, словно смазывая отдельные звуки.
       - Ты же знаешь, - Берен вернул кубок эльфийке. - Мне для тебя ничего не жалко.
       - Тогда уж и мне, - сказал Болдог.
       - Был бы ты такой же ладной бабенкой, я бы тебе налил, - все с тем же пьяным миролюбием сказал Берен. - А так обходись сам.
       - А я подумала, ты решил сделаться виночерпием, - наконец нашлась Даэйрэт.
       - Я? Виночерпием? Отчего бы нет... Милая леди, после того как я побывал карателем, мне и должность золотаря не покажется слишком обидной.
       - Так за чем же дело стало? - Болдог налил вина и себе. - Начинай, а хоть завтра.
       - Это дело зимой не выгребают, Болдог. А впрочем, откуда тебе знать, вы же его не выгребаете вообще никогда.
       - Ну, хватит, - оскорбилась Даэйрэт.
       - Да, хватит, - поддержала ее Этиль. - Мы собирались послушать песню.
       - Молчу и слушаю, - Берен поднял перед собой открытую ладонь. В другой руке он держал стакан. - Я весь превратился в уши.
       - И увял заранее, - пробормотал Эрвег.
       Даэйрэт отвесила ему взгляд, тяжелый и острый как болт самострела. Но ничего не сказала, ударила по струнам и начала петь.
       Голосок у нее был приятный, и играла она неплохо, но вот слова в песне были - хуже некуда. Девчонка описывала гибель героев такими выспренними словесами, какие может употреблять только тот, кто ни разу не бывал в настоящем бою или хотя бы вблизи. Тот, кто бывал, найдет слова простые и верные, как лезвие меча, и напрочь отсечет ими правду от неправды. Он не будет смаковать подробности гибели героев, он просто скажет: они погибли - но споет, как стойко они держались, и сколько врагов унесли с собой. И если кто-то сумел выжить и рассказать о последних словах героев - бард не выронит из рук ни единого, все вплетет в песню, как искусный мастер находит, куда вставить, плетя ожерелье, темно-красные гранаты... И, чтобы спеть так, побывав в бою, нужно знать людей, которых ты потерял. Нужно сидеть с ними у одного костра и есть из одного котла, и даже о тех, кто не был тебе другом, помнить только самое хорошее...
       Кончилась песня, кончилось и вино у Берена в кубке. Остался глоток или два.
       - Ну что? - Даэйрэт, видимо, показалось, что пауза затянулась.
       - Хотел я промолчать, - вздохнул Эрвег. - Но раз ты так просишь... Дерьмо стихи. Извини меня, но когда Иэллэтх в первый раз сравнила руки Учителя с белыми ирисами, это была поэзия. Когда ты делаешь это в двадцатый раз - это пошлятина. И больше занятий с лютней. Разрабатывай пальчики. Конечно, можно истошно колотить по струнам, выдавая это за душевный надрыв, но я предпочитаю мастерство.
       - Я знаю, - усмехнулась бардесса. - Ты везде предпочитаешь мастерство. Чувства тебя не волновали никогда.
       - Меня никогда не волновали сопли. Чувства и сопли - разные вещи, Даэйрэт. Избыток первого иногда влечет за собой избыток второго, но к искусству это не имеет ни малейшего отношения.
       - Я не люблю холодного искусства.
       - Ах, ты разбиваешь мне сердце. Илльо, а что скажешь ты? Это ведь твоих слов с таким нетерпением жаждет наша звездострадалица.
       Илльо промолчал, послав Эрвегу как можно более строгий взгляд. Он находил влюбленность девушки из рук вон плохим предметом для разговора.
       - Меня, конечно, никто не спрашивает. - Берен с удивлением услышал голос Болдога. - Но о красоте умирания может петь только тот, барышня, кто ни разу не видел, как умирают другие.
       - Перед знатоком я умолкаю, - оскорбилась Даэйрэт. - О чем мне дискутировать с великим воином Болдогом, который, говорят, спать не ляжет, если не посмотрит, как умирают другие.
       - Осторожнее, барышня, - оскалился Болдог. - Осторожнее... Я не обидчив по натуре, но соломинка, говорят, проломила хребет ослу.
       - Ты угрожаешь мне, оруженосцу Аст-Ахэ? - девчонка приподнялась в кресле.
       - Угрожать? Спаси меня Владыка. Я, конечно, в поэзии ни шута не понимаю. Старый Болдог понимает свое копьем-коли-щитом-бей, а поэзия - это не для меня, разве что по пьяни песню какую-нибудь загорланить, но не для ушей таких нежных и образованных барышень. А вот среди нас есть дока и по той, и по этой части. И головы мечом раскраивать, и рифмы кроить. Князек, ты понимаешь, о ком я? Что ты-то скажешь про песенку?
       Берен, не поднимая глаз, почувствовал, что все смотрят на него. Ну и наплевать. Допив последнее вино в кубке, он налил себе еще, сделал в сторону Даэйрэт приветственный жест и сообщил:
       - Мне понравилось.
       - Да ну? - недоверчиво приподнял брови Эрвег.
       - Некоторые строчки очень хороши... Знаешь, я готов даже перевести их на талиска. Как там начинается - "Ты видишь, Тано, окружает нас рать..."?
       Болдог, запрокинув голову, разразился гоготом. Прочие ограничились легкими усмешками. Даэйрэт стала что твой маков цвет.
       - Когда князь Берен выпивает пятый стакан, он везде слышит одно и то же, - скривив губы, процедила она.
       - Пятый? Ты обижаешь меня, Даэйрэт. Я как начал третьего дня, так до сих пор и не просыхаю.
       - Это заметно.
       - Стараюсь. А чем ты недовольна? Я же сказал: мне стихи понравились. По-моему, твой Учитель как раз таких и заслуживает.
       - На этот раз осторожней будь ты, - Солль весь подобрался. - Я не имею ничего против тебя, Берен, но порой ты заходишь слишком далеко.
       - А хоть бы и так? - усмехнулся Берен. - Что ты мне сделаешь? Пожалуешься Гортхауэру? Он даст тебе пинка под зад. Спустить на меня Болдога гордость тебе не позволит. А у самого тебя, рыцаренок, кишка тонка.
       Болдог заржал еще раз, увидев, как окаменел лицом молодой рыцарь.
       - Ну что, господа, уел вас князек? - поинтересовался он, отсмеявшись. - Он не так прост и не так пьян, как делает вид. Мы с ним - два сапога пара, и оба - с потайным каблуком. Верно, Беоринг?
       - Может быть, мы и два сапога, Болдог, - Берен отпил еще вина. - Но тот, кто захочет составить из нас пару, здорово сотрет себе ноги.
       - Красиво сказано! - Орк одним шагом оказался у кресла Берена и, опираясь о подлокотники, приблизил свое лицо к лицу человека. Тот, не шевелясь, встретил его взгляд. - Поистине, меч из благородного металла хорошо звучит даже когда он сломан. Правда, больше ни на что он теперь не годится, кроме как красиво брякать. - Болдог взял из безвольной руки Берена кубок, мощно отхлебнул, а остатки выплеснул горцу в лицо. После этого орк в меру сил изобразил светский поклон в сторону дам и вышел, хлопнув дверью.
       Берен вытер лицо рукавом, взял кубок с подлокотника, куда поставил его Болдог, налил из кувшина еще вина и снова замер в оцепенении.
       На этот раз паузу нарушила Тхуринэйтель.
       - Эрвег прав, Даэйрэт. Тебе нужно больше работать. Пойди, позанимайся с лютней. - Последняя фраза была уже приказом. - А мы с тобой, Эрвег, проверим лошадей. Пошли.
       - Ты просто утерся - и все? - спросила поэтессочка, проходя мимо Берена.
       - Могло быть хуже. Он мог плюнуть в кубок, и тогда мне пришлось бы тащиться искать другой. Твое здоровье.
       Даэйрэт резко отвернулась и вышла, простучав каблучками по галерее. Следом зал покинула Этиль. Берен остался с Илльо вдвоем.
       - Тебе помочь дойти до своей комнаты? Или ты справишься сам? - спросил рыцарь Аст-Ахэ.
       Берен взвесил на руке кувшинчик.
       - Он полон почти наполовину. Так что я пока посижу. Спасибо на добром слове.
       Илльо сел напротив, налил и себе.
       - Я видел твою рану, - сказал он. - Расскажи, как она была нанесена.
       Берен прикрыл глаза.
       - Тхурингвэтиль умирала... А позволить ей умереть я не мог. Она сказала, ей нужна кровь. Все.
       Ильвэ слегка царапнула по сердцу обидная кличка, которой Берен назвал Тхуринэйтель. "Тхурингвэтиль", "скрытая губительница". Но ведь не она, а он убивал в тот вечер!
       - Ты доброй волей отдал ей свою кровь?
       - Само собой, - Берен усмехнулся.
       Илльо облегченно вздохнул. Тхуринэйтель не чудовище, а просто несчастное существо, силы которого подорваны магией. О, будь проклят он, Эрэ, Пламя, создавший эльдар такими хрупкими, так плохо переносящими любое нарушение своей неизменности... Из-за этого они умирают вблизи от Учителя или вынуждены, как Тхуринэйтель, поддерживать себя кровью... Он посмотрел на Берена - ведь теперь-то он уже должен все понимать; как же он может служить владыкам Запада?
       - Что ж, это упрощает дело, - сказал он. - Я хочу предложить тебе великую честь, Берен. Немногие из эдайн удостаивались ее...
       - Ну? - грубовато спросил горец.
       - Я предлагаю тебе сделаться рыцарем Аст-Ахэ.
       - Твою мать... - изумленно проговорил Берен. - После всего, что я вам сделал?
       - Да, после всего, - кивнул Илльо, пропустив "мать" мимо ушей. - Ты показал, что способен драться за дело, которое считаешь правым, до конца. Что ты верен в дружбе и в любви, что ты готов отдать свою кровь - всю, до капли - тем, кто тебе дорог.
       - Твою мать, - так же ошарашенно повторил Берен - и вдруг рассмеялся, затрясся беззвучно, прижав стакан к столу, чтоб не расплескать.
       Илльо вышел из себя.
       - Берен, - сказал он. - Я требую, чтобы ты прекратил упоминать мою мать. Я знаю, что оба раза ты произнес это бездумно, но тебе пора научиться задумываться над своими словами. За такое убивают в поединке.
       - Что ж, вызови меня и убей, - глаза Берена сверкнули.
       О, силы Эа! - понял Илльо - он и вправду ищет смерти!
       - Берен, это не выход.
       Горец усмехнулся.
       - У нас рассказывают такую потешку: если ты идешь пасти овец, то у тебя два выхода: ложиться спать или не ложиться. Если не ляжешь - это хорошо, а если ляжешь, то овцы могут разбежаться. Если не разбегутся - это хорошо, а если разбегутся, то тогда у тебя два выхода: идти их искать или не идти. Если не пойдешь - ты их потерял, а если пойдешь, у тебя два выхода: встретить тролля и не встретить. Если не встретишь - это хорошо, а встретишь - два выхода: или ты его, или он тебя. Если ты его, то ты - герой, а если он тебя, то тут уж будет только один выход: через задницу. Твое здоровье.
       - Я не понимаю, - сказал Илльо. - Что с тобой?
       - У меня руки чешутся подраться, Илльо. Все просто. Твою мать.
       - Моя мать умерла, - хрипло сказал Илльо. - Твой черный язык не может осквернить ее памяти.
       - Как же ты можешь служить ее убийцам? - так же хрипло и низко сказал Берен.
       - Ее убийцы на Западе, - Илльо сжал кулак. - Это их работа - искалечить эльфа так, что знание Тьмы сжигает его.
       - Илльо, - голос Берена выдавал безмерное удивление. - Ты и впрямь так считаешь? Да что такого особенного в этом знании Тьмы? Чем ваше знание отличается от нашего? Что вы такого особенного умеете, чего не умеют эльфы? Я видел ваше оружие, ваши ткани и ваши украшения. Они хороши, но ничем не лучше тех, что делают эльдар! Даже в ваших оберегах нет ничего особенного. Эльфов сжигает не знание Тьмы, а мука, которую причиняет им Моргот! Твоя мать умерла по сути дела под пыткой.
       - Она любила отца! - Илльо готов был ударить его, он уже занес руку. - Или ты - ты! - будешь вслед за своими учителями твердить, что эльфы выше людей настолько, что такая любовь невозможна?
       - Бей, - сказал Берен. - Но послушай хотя бы раз в жизни. Эльфы выше людей намного, и лишь потому такая любовь возможна. Да, я верю, что она его любила - иначе ушла бы раньше, до твоего зачатия. Эльфы не переживают насилия. Она так его любила, что поняла: еще немного - и она погубит ради него свою душу. И ушла. Эльф может уйти своей волей, понимаешь? Это против их природы - швырять Создателю в лицо его дар, жизнь... Но чтобы эльф решился на это, его нужно измучить так... я не знаю как. Поначалу она, наверное, так исстрадалась, что любое облегчение в ее судьбе казалось ей просветом в тучах... Из рабыни сделалась возлюбленной, потом женой, потом его семя разбудило жизнь в ней...
       - Замолчи, - Илльо стиснул руки в "замке". Но Берен был безжалостен.
       - Она не перенесла другого. Того же, отчего сейчас надираюсь я. Ей пришлось смотреть на рабство и унижение сородичей. Быть женой одного из их палачей... Носить ему сына...
       - Ты... - Илльо ударил его по щеке. Берен вскинулся было, но удержал себя в руках. Илльо стало стыдно.
       - Прости. Ты сам понимаешь, что городишь чушь. Тхуринэйтель - опровержение твоих слов. Она - эльф, и она не умирает. Она любит тебя...
       - Мать... моя честная женщина, - Берен снова противно засмеялся. - Ни хрена она не эльф. Она - каукарэльдэ. Оборотень, злой дух, вселившийся в мертвое тело. Чтобы поддерживать в нем жизнь, ей нужна живая кровь.
       - Которой ты поделился с ней добровольно, - съязвил Илльо.
       - Говорю тебе: я не мог позволить ей умереть.
       Илльо стряхнул с себя наваждение. Берен наговорил так много чепухи, что Илльо чуть не начал верить в нее только из-за ее количества. Глупо.
       - Мое предложение остается в силе, - сказал он. - И у тебя действительно только один выход, - сказал он. - Но не тот, о котором ты упомянул. Берен, ты должен стать рыцарем Аст-Ахэ. Единственный возможный путь - для тебя... и для Лютиэн.
       - А вот теперь я скажу: осторожнее, Илльо. Я пьян и плохо держу себя в руках.
       - Гораздо лучше, чем ты хочешь показать. Или ты стерпел бы пощечину от Болдога?
       - Может, и стерпел бы. Болдог может одним ударом загнать мой нос мне же в глотку. А ты - нет.
       - Это спорный вопрос... Но однажды ты не испугался сойтись с ним на кулаках.
       - И больше не хочу.
       Илльо вздохнул.
       - Рыцарский орден Аст-Ахэ - это не просто часть армий Короны. Воины среди нас составляют даже меньшую часть. Есть ученые, судьи, целители... Ты сам видел Этиль, Солля...Ты сможешь стать всем, чем захочешь. И принести огромную пользу своей стране. Ты ведь не станешь отрицать, что Дортонион нуждается в правителе получше, чем Кайрист.
       - И куда вы денете Кайриста?
       Илльо сжал губы.
       - Наступает пора большого очищения. Те, кто позорят Северный Союз и власть Учителя перед лицом новых подданных, должны быть уничтожены.
       - Ага... - протянул Берен. - Болдог и Кайрист сделали свое дело, залили эту страну кровью... А теперь приходит добрый малый Илльо, Полуэльф в страну, где от века эльфов любят и чтят, сажает на престол законного лорда, и подданные, обливаясь слезами умиления, присягают вслед за ним на верность Морготу.
       - Берен, при всем моем уважении к тебе - не называй Учителя этим словом.
       - О каком уважении ты говоришь, Илльо? Я три дня подряд напиваюсь до бровей, чтобы забыть, как убил своего друга и двух его слуг. Я терплю издевательства Болдога, не поднимая головы, как раб. Потому что я и есть раб. О каком уважении к рабу может говорить благородный рыцарь - я не понимаю, потому что сам не стал бы уважать раба ни в коем случае.
       - Рабы так не говорят, Берен. Так говорят рыцари в ситуации, которая кажется им безнадежной. Они надеются рано или поздно вызвать своих врагов на удар - потому что единственным выходом представляется смерть. Но на самом деле есть другой выход. И я не предложил бы его рабу. Я предлагаю его рыцарю.
       - Если я действительно рыцарь - то я сейчас должен в ответ на твое предложение наплевать тебе в лицо. Потому что ты сидишь в моем замке, в том самом кресле, где любила сиживать мать - а за этими окнами именем твоего господина творятся страшные дела, и я навеки проклят, потому что присоединился к вам. Но я не плюю тебе в лицо, а продолжаю потягивать винишко, мое собственное вино, которое мне пришлось клянчить у вашего коморника. Потому что я раб, пусть даже самый дорогой раб Моргота. Раба незачем упрашивать стать рыцарем Аст-Ахэ. Пленникам и рабам приказывают. Если вам так нужно чучело на троне - можно просто приказать. Я сделаю что угодно.
       - Послушай, - Илльо снова начал раздражаться, - я понимаю, откуда эта поза. При той игре, которую тебя заставили вести, ничего другого тебе не остается. Ведь я один, да еще Тхуринэйтель, знаем, за какую цену на самом деле тебя купили. В глазах всех остальных ты действительно наемник. Но нам не нужен наемник. Нам нужен человек, который разделяет наши взгляды. Искренне и полностью.
       Берен покачал головой.
       - Чего-то вы недопонимаете, ребята, - сказал он. - Это что, обычное для вас дело - попав в плен, разделять взгляды врагов, потому-де, что другого выхода нет?
       - Для нас обычное дело - до конца хранить верность своим убеждениям, - выпрямился Илльо. - Потому что эти убеждения истинны; каждый из нас приходил к ним по-разному, но каждый их выстрадал, они не были вбиты нам в голову с детства, с бездумного возраста.
       - Ага, - сказал Берен. - Поэтому вы им изменить не можете. А я - могу и должен изменить своим, потому что усвоил их в детстве, в бездумном возрасте. Их вбили мне в голову, как гвозди в подкову, и пора наконец прийти к вашим убеждениям, которым я уже буду оставаться верен до конца. Осталось только выслушать тебя, что же это за убеждения, во имя которых убивают и умирают рыцари Аст-Ахэ. Потому что Болдог убивает из жажды крови, а Кайрист - из жажды денег, а Саурон - из жажды власти. Ради чего же убиваешь ты, Илльо?
       - Ради будущего, - ответил айкъет'таэро рыцарей Аст-Ахэ. - Ради того прекрасного нового мира, который мы создадим на этих землях. Мира счастья, свободы, любви.
       - Мир, в котором живет Болдог, в котором есть Волчьи Отряды и орочьи банды, не может быть миром счастья, свободы и любви.
       - Время Болдога проходит. Скоро отпадет надобность в Волчьих Отрядах и орочьих бандах. Кстати, именно от тебя зависит - как скоро. Мы не хотим вас покорять силой - десять лет лесной войны показали, что это ошибка. Мы хотим вас учить, лечить, защищать закон и порядок. Мы хотим покончить с голодом и болезнями, нищетой и бесправием. Построить новый мир, мир справедливости... Мир равных возможностей для всех... Тот, кто способен с умом править, получит это право, кем бы он ни был по рождению. Тот, кто на это не способен, будет сыт, одет, дети его будут учиться в школе, а храмовые лекари будут готовы помочь ему бесплатно. Если ты думаешь о благе своего народа - скажи, разве это будет плохо для него?
       - Откуда я знаю, Илльо? Я ничего этого не видел. Все, что вы принесли на нашу землю - война, разруха и смерть!
       - Хватит попрекать меня этим! - Илльо слегка хлопнул ладонью по столу. - Я молчал и не рассказывал тебе, как была разрушена крепость Хэлгор, как Темных Эльфов убивали на равнине Скорби, как Эллери Ахэ были казнены в Валиноре! Нам тоже есть в чем упрекнуть Валар и тех, кто им служит. Но я молчал - из уважения к твоему горю и твоей скорби.
       - Ничего, нашлись те, кто сказал. Только я не верю ни капли. Трогательных историй можно напридумать выше головы, а дурочки вроде Даэйрэт будут проливать над ними слезы. Только все это было давно, если и было, а волки рыскают по лесам здесь и сейчас, и Кайрист продает людей в рабство здесь и сейчас, и Саурон в своих подвалах скармливает пленных волчатам - здесь и сейчас!
       Илльо некогда было опровергать вранье про волчат.
       - Ну так я же и хочу покончить со всем этим, упрямая твоя голова! Орден создан, чтобы со всем этим покончить! Мы сметем нечисть - как пену, как мусор - и Ортхэннер вернется к мирным делам. Если бы ты знал, как ему противна эта война!
       - А мне он просто скажет "извини, друг, так вышло"?
       - А чего ты хочешь? Чтобы он повалился вам в ноги и умолял о прощении, заливаясь слезами?
       - Я хочу умереть, Илльо. Это все, что мне нужно.
       - Он принял на себя всю боль мира, Берен. Добровольно согласился на клеймо вселенского преступника и злодея - чтобы уберечь вас. Даже тех, кто ему не подчиняется и не хочет. Откуда это стремление переложить вину на другого? Разве люди не сами творят преступления?
       Берен молчал. Он вспоминал страшные рассказы Андрет - Моргот требовал людских жертв. Что скажет на это Илльо, если сообщить ему? Скоре всего скажет, что то был не Моргот, а кто-то другой из Валар - Манвэ, или Оромэ, или Тулкас... Или скажет, что Учитель говорил аллегорически, но его тогда криво поняли и принялись во славу его творить дела, о которых он вовсе не просил. Как говорится, заставь дурака стричь овцу - он с нее шкуру снимет. Надсмотрщики с плетьми на гномьих плавильнях - люди... Вастаки, украшающие частокол головами орков - люди... В конце концов, Кайрист, дерьмо над дерьмом - тоже человек, да еще дортонионец, да еще хорошего рода... Сами, сами все над собой делаем. Не один Моргот тому виной. Добровольная жертва, говоришь? Боль мира, говоришь? Ради нас, стало быть?..
       - Врешь, - сощурился Берен. - И вот где. Ладно, твой Учитель убил Финвэ потому-де, что тот был первый среди эльфов убийца и палач. Ладно, он увел Сильмариллы потому что на самом деле их придумал не Феанор, а этот, как его... Ну, ты знаешь, кто. Ладно, он Деревья прикончил, они испускали какой-то там не-свет... Или не-тьму, пес вас разберет... Но почему он позвал с собой такую мразь, как Унголианта - а какая это мразь, я знаю не из легенд? Зачем было приводить в мир этакую дрянь, когда дряни и без нее хватало? Уж больно этот поступок с деревьями напоминает мне... одного мальчишку, которого вздул двоюродный брат; а мальчишка со зла написал брату в сапоги. Ни дать ни взять. Погоди бледнеть, Илльо. На самом деле твой Учитель все точно рассчитал. Деревья он убил для того, чтобы сразу же, на месте была замечена пропажа Сильмариллов, чтобы Валар попросили их у Феанора, а он сам увидел, какие они сукины дети; чтобы союз между Нолдор и Валар сразу стал невозможен. Но и это еще не все. Он обчистил сокровищницу Форменоста, убил Финвэ и утащил Сильмариллы, чтобы Нолдор не могли остаться в Валиноре. После такого плевка в лицо они обязательно пошли бы в поход, а хоть на край света. И знаешь, зачем ему это было нужно? Чтобы Валар не развалили его крепость во второй раз, как они это сделали с Утумно. Виноват, Хэлгором. Нолдор - вроде как заложники, пока они здесь, Валар пальцем не шевельнут чтобы свалить Моргота. Это он привел нолдор на эти земли. И все разговоры о добровольной жертве и о том, что он хотел спасти нас от эльфов - ничего не стоят.
       Илльо стукнул кубком о стол.
       - Ты просто повторяешь то, что в тебя вдолбили с детства! - сказал он. - Бездумно и заученно! А ведь ты можешь работать своей головой, можешь! Но не желаешь. Потому что так проще. Проще верить, что эльфы - святые и непогрешимые, а Учитель - источник всякого зла...
       - Илльо, ну что ты болтаешь, чего не знаешь сам? Ты что, залезал ко мне в голову? Видел, что там творится? Я знаю эльфам цену. Они могут творить гадости, и творят; могут ошибаться, и ошибаются... Но они не заставляли меня убивать своих друзей.
       - Так мятежники - твои друзья? И отбыв срок своей службы, ты все-таки к ним вернешься?
       - Разве я не доказал вам свою верность? - горько усмехнулся Берен.
       - Учитель редко дает обещания, но всегда держит их, когда дает. Поэтому ты получишь Сильмарилл. И вот он покажет, чего ты стоишь, Берен. Ибо ради блага эльфов его нельзя отдавать Тинголу. Твои драгоценные эльфы перегрызутся из-за Камня, Белерианд изойдет кровью, а мы просто тихо подождем, пока они сами сделают за нас нашу работу. Когда Сильмарилл будет у тебя в руке, ты сможешь решить судьбу Средиземья. Ты сумеешь отказаться от Лютиэн, отдать камень сыновьям Феанора?
       Берен не поднимал головы. Он знал ответ, и знал, что Илльо его знает.
       Рыцарь встал за креслом и положил руку ему на плечо.
       - Послушай меня внимательно и не кидайся сразу, Берен. Моя мать - эльфийка, мой отец - человек. Я хочу, чтобы такие союзы стали обычным делом. Чтобы никто не называл себя Старшими Детьми и Младшими Детьми, потому что еще неизвестно, кто старший. Чтобы никого не заставляли идти на край света за своей смертью. У эльфов как у народа нет будущего. И они сами это прекрасно понимают, из раза в раз воссоздавая в своих городах прекрасное прошлое, свой Валинор. Дивные, но застывшие формы. Смертность - залог вечного обновления. У эльфов единственный выход: полное слияние с людьми. Твой союз с Лютиэн ценен для нас еще и поэтому: первый случай преодоления предрассудков в вашем лагере, первый мостик между двумя народами, проложенный при помощи того, кого называют Врагом. Любовь, которая остановит войну. Символ.
       - Я - не символ, - скрипнул зубами Берен. - Я, сто балрогов всем вам в зубы, человек. Живой. У меня от этих разговоров голова не на месте. И сердце не на месте.
       - Все правильно, - согласился Илльо. - Кажется, что мир рушится и ты падаешь в бездну среди обломков... Я видел, как сходили с ума и кончали с собой сильные духом, умные люди - они видели крушение своих надежд. Но обратись, Берен - и узнай, что такое истинная надежда. Настоящая любовь и свобода.
       - Любовь - это ошейник. А свобода - это длинная цепь.
       Берен одним долгим глотком допил вино прямо из кувшина, размахнулся и бросил посудину о стену.
       - Ненавижу себя, - сказал он. - Предал все и всех. Если ваш орден и в самом деле таков, как ты расписывал - мне там не место. А если он таков, каким его вижу я - то я туда не хочу.
       Илльо встал, тщательно подбирая слова для конца разговора.
       - Ты проходишь сейчас через страшное время. Ты изменил всему, что было основой твоего "я". Оно разрушено, и сейчас ты пытаешься довести дело до конца, разрушив тело пьянством. Но ведь обломки можно собрать. Обращение даст твоему "я" новую основу. Прежний Берен умрет? Да, но он уже мертв. Родится новый, который никак не сможет назвать себя предателем. Ибо быть слепым и прозреть - не значит изменить темноте. Быть парализованным и начать двигаться не значит изменить болезни. Это значит всего лишь вернуть то, что принадлежит тебе по праву. Ни больше, ни меньше. Твой последний довод побит, Беоринг. Спокойной ночи, я иду спать.