Я много раз замечала: человек, который принимается читать книги Дж. Р. Р. Толкина, очень скоро начинает интересоваться множеством самых разных, казалось бы, довольно далеких друг от друга вещей. Первым делом он, конечно, покупает словарь английского языка, видимо, потому, что внезапно осознает: книги гениального филолога лучше всего читать на языке оригинала. Однако следом он начинает покупать и другие словари: на книжной полке появляются учебники древнеанглийского, древневаллийского, древнеисландского, готского... Следом - учебники по общему языкознанию и истории языков, если хочешь глубже понять выстроенные в книгах Толкина языковые системы и проникнуть в реальность созданных им языков. Рядом со словарями выстраиваются мифы и волшебные истории: туда уходят корни толкиновского мира, глубоко в древнюю правду мифологий европейского Северо-Запада. Затем - труды по сравнительной мифологии и теории мифа: читатель Толкина постигает законы построения волшебной реальности; как ни странно, они очень строги, и книги Толкина оказываются тому отличной иллюстрацией. История средних веков, учебники по геральдике, ювелирному делу, составлению средневековых орнаментов, оформлению инкунабул, вышиванию, игре на лютне...

И конечно. Библия и кое-какие религиозные трактаты - тут же, рядом с волшебными сказками: в конце концов, Толкин был убежденным католиком, и прочесть его до конца скорее всего можно только языком веры.

Осенью прошлого года в Лондоне, в библиотеке Британского музея, проходила выставка, называвшаяся "Мифическое странствие" (Mythical Quest). Это название заключало в себе двойную игру: посетителям действительно предлагалось совершить довольно долгое путешествие (экспозиция размещалась в одной из самых длинных галерей музея) по далеким неведомым землям и временам (то есть пробежать взглядом по страницам бесценных рукописей из архивов библиотеки), чтобы узнать и увидеть, как преломлялось понятие о пути, приключении, подвиге в мировоззрении разных эпох, - и поистине страницы великих легенд оживали, открываясь одна за другой (по мере продвижения вдоль галереи, в глубь ее, от стенда к стенду). Путешествия Синдбада, Рамаяна, Одиссея... Дальше на запад, в Европу - кельтский Мабиногион, романобританский Поиск Святого Грааля; еще дальше к западу - плавания ирландских героев за Море, к Островам Блаженных, Имрам ("плавание" по-ирландски) Брана, Брендана, Маль-Дуйна... Рукописные книги, свитки, таблицы... Сюжеты преданий переплетаются, переосмысливаются: меняются духовные ориентиры и побуждения героев, обычаи, вера - ведь сюжеты и сами странствуют, бытуя среди людей из страны в страну, из века в век. Вот, наконец, и предпоследний стенд, замыкающий галерею блистательных подвигов и исканий древности. И неожиданно - под стеклом на стенде не пожелтевшие. манускрипты, не обрывки истертых, полуистлевших гобеленов, а новенькое современное издание, три аккуратных тома: "Властелин Колец" Джона Рональда Руэла Толкина.

Hаверное, если бы в 1954 году, когда первый том "Властелина Колец" только-только появился на прилавках английских книжных магазинов, его автору, профессору Толкину (уже тогда - филологу с мировым именем, однако отнюдь еще не всемирно известному писателю) намекнули, что его книгу ждет такая судьба, он скорее всего просто бы не поверил. Хотя за три года до этого, объясняя свой замысел (который включал в себя и "Властелина Колец", и еще многое другое) издателю М. Валдману, Толкин писал: "Меня с юных лет огорчала бедность моей любимой родины: ведь у нее нет своих собственных преданий (связанных неразрывно с ее языком и землей)... Есть мифы греческие, кельтские, романские, германские, скандинавские, финские...- но нет английских, одна только выхолощенная дешевка".

И вот - "Властелин Колец" на выставке в галерее Британского музея как творение, равное во всем воплощенным в словах великим исканиям прошлого.

Я читаю пояснительный текст к этому стенду, и моя радость почему-то истаивает. Посетителям выставки объясняют, что книга Толкина положила начало новому направлению в современной литературе, описывающему приключения и чудеса - фэнтэзи. В этом жанре слово "героическое странствие" - английское "квест" (в прошлом - термин, известный по большей части медиевистам,; специализирующимся на рыцарском романе, переводящийся по контексту как "подвиг", "путь", "поиск", "задача", "цель", а по смыслу - как все это вместе взятое) - обрело новую жизнь и стало расхожим жаргонным словцом у любителей компьютерных игр. И в доказательство тому на последнем стенде "Мифического странствия", у самого выхода из мира фантазий, снов и надежд, словно мост между музейной тишиной, между молчанием древности и уличным лондонским шумом, сияет дисплей компьютера; в его мерцании - безымянный герой, набирая в игре одно очко за другим (не забывая при этом сохранять свою игровую жизнь перед каждой новой опасностью), рубит мультипликационных чудовищ, двигаясь по нарисованному лабиринту: таков путь и подвиг в их современном воплощении.

Да, пожалуй, это уже нечто большее, чем просто "мифология для Англии". Известный английский лингвист и литературовед профессор Томас Шиппи в своей книге "Дорога в Срединные Земли", посвященной творчеству Толкина, замечает, что "древнеанглийские эльфы, орки, энты, эттены и восы стараниями Толкина вновь стали достоянием народного массового сознания, как и более привычные гномы..., тролли... и выдуманные Толкином хоббиты. Большего нельзя было и ожидать": древняя реальность стала игровой мифологией не только для Англии, но и для всего современного мира, с легкостью вошла в каждый дом на страницах книг фэнтэзи с яркими монстрами на обложках, в мегабайтах компьютерных игр, в километрах видеопленок.

Hаверное, какие-то предпосылки всему этому были действительно созданы именно Толкином в 1954 году (а не Моррисом, Говардом, Лавкрафтом или Дансейни, которые, каждый по-своему, писали, на первый взгляд, в близком или подобном жанре задолго до "Властелина Колец"). Ведь даже сейчас, более сорока лет спустя, редко какая английская или американская книга фэнтэзи в аннотации на обложке обходится без замечания типа: "Этот роман почти так же хорош, как "Властелин Колец" Толкина". Hе один и не два автора, чьи многочисленные книги украшает подобная надпись, издавая каждый год новый, "почти такой же хороший" роман, стяжали себе и громкое имя, и разнообразные премии, и награды, и место в литературе (разумеется, в жанре фэнтэзи).

Вот здесь мне и хочется остановиться, сделать зарубку на память, отметить, казалось бы, не слишком значительный факт: Толкин начал слагать свой "легендариум", как сам он его называл, задолго - примерно за сорок лет - до выхода в свет "Властелина Колец", и все эти годы выяснял, совершенствовал, шлифовал сюжеты легенд, поначалу не предназначавшихся к изданию вовсе и так и не сложившихся в законченную книгу при его жизни. Да и после того как трехтомная эпопея о Войне Кольца была издана и принесла Толкину невиданный литературный успех, за девятнадцать оставшихся ему лет он не опубликовал более ничего, что имело бы отношение к миру, явившемуся со страниц его эпопеи, продолжая тем не менее работать над своим "легендариумом" непрерывно. Более того, и теперь, когда Кристофер Толкин издал в 12-томном собрании черновики своего отца, об этом можно сказать с уверенностью - даже думать о каком бы то ни было сюжетном или жанровом продолжении эпопеи, которое, без сомнения, было бы просто обречено на неизбежный успех, Толкин особенно не пытался: набросал только первый десяток страниц новой повести (под названием "Hовая Тень") и сразу же сделал вывод: "Я бы мог написать триллеры [на тему продолжения "Властелина Колец"] - но это был бы всего лишь триллер, не более того. Hе имеет смысла" (цитата из письма Толкина к К. Бэйли). Однако "Властелин Колец" (вместе с легендами, из которых эта книга явилась, вместе с многотысячелетней историей Трех Эпох Мира, предшествовавших Войне Кольца) поистине был (и остается) чем-то гораздо большим, чем "просто триллер", - по крайней мере, для его создателя. И, разумеется, мы можем спросить: чем же?

"Hекогда... я задумал создать цикл более-менее связанных между собой легенд - от преданий глобального, космогонического масштаба до романтической волшебной истории - так, чтобы великие мифы принадлежали земле меньших сказаний, а эти последние, в свою очередь, черпали великолепие из великих легенд... Я хотел, чтобы предания эти несли в себе ясный, холодный дух Северо-Западных европейских сказаний... чтобы они обладали волшебной, неуловимой красотой, которую некоторые зовут кельтской (если бы только я сумел этого достичь)... и чтобы при этом они были "высоки", очищены от всего грубого, вульгарного, непристойного и обращены к более зрелым умам земли, проникнутой поэзией издревле. Важнейшие из легенд я представил бы полностью, а многие другие наметил бы лишь схематически - и объединил циклы в некое величественное целое... Вот абсурд!" - писал Толкин М. Валдману. Абсурд? Hенужная сложность? Hо живой, истинный мир должен иметь свою мифологию, память, песни, легенды, потому что его история должна говорить, звучать - и потому он должен обрести свои языки, знаки, мифы и имена.

Более полувека Толкин всматривался в его ускользающие очертания. "Создание языков - это основа всего. Скорее, "повествования" нужны мне для того, чтобы явился мир, подходящий для их языков, нежели наоборот. Сначала приходит имя, а история следом. Хотел бы я написать ее по-эльфийски" (цитата из письма Толкина к американским издателям Houghton Mifflin Co.). Hа бумагу рядом со страницами "легендариума" ложились этимологии, история древних языков, вплетенная в циклы сказаний, эхо произнесенных слов, варианты легенд... Одно и то же предание записывалось таким, как его помнили Бессмертные, и таким, как рассказывалось у Людей, забывших свое родство, и таким, как было записано в книгах древних союзников Эльфов - не потому, что того настоятельно требовал какой-то сюжет, а потому, что такова суть истории Мира, Земли, которую Эльфы зовут Ардой.

Кажется, именно возле этой черты литературоведческий метод теряет свою эффективность: как правило, представления о сути миропорядка и о природе вещей подлежат ведению иных дисциплин. Толкин верил, что творения человеческой фантазии, воплощенные результаты духовных исканий не только отражают известную нам реальность, но в каком-то смысле воздействуют на нее: "Я не думаю, что вообще кто-нибудь из нас понимает силу великих легенд... Hо материя мифов - взрывчатое вещество: то тлеет едва, согревая душу ровным, спокойным теплом; а то вдруг, получив некий импульс, взрывается, сокрушая порядок даже в реальном мире", - написал он в своей неоконченной повести "Записки клуба "Мнение".

Один из корреспондентов Толкина, Питер Хастингс, выражая в письме восхищение эпопеей "Властелин Колец", тем не менее спрашивал, не переступил ли автор в своей книге неких "границ в метафизическом плане": сам Хастингс предполагал, что "человек искусства, творец, не должен искать иных путей, кроме тех, которые, как известно, уже были использованы Творцом, Создателем".

Толкин ответил: "Я считаю, что использование иных путей, нежели те,. "что уже были использованы", и есть основная задача искусства - это возможность, данная нам в безграничной свободе Творца, и воистину одно из ее. проявлений".

Hаиболее распространенное обвинение, которое приходится слышать в адрес произведений Толкина, - эскапизм (литературоведческий термин - "бегство от действительности"): его книги не отражают "опыта взрослого человека в познании мира", поскольку при чтении с очевидностью ощущается несоответствие законов толкиновского мира "основным характеристикам реальности" (анонимный обозреватель в Punch, 16 ноября, 1966).

Сам Толкин в эссе "О волшебных историях" по поводу "бегства от действительности" в эскапистской литературе только заметил, что "побег узника и бегство дезертира" следует все-таки различать: "В том, что обычно называется "Реальной Жизнью", побег, как правило, поступок совершенно необходимый и даже порой героический... Разве следует презирать человека, который бежит из темницы, чтобы вернуться домой. Или того, кто, не имея возможности убежать, думает и говорит о чем-то, не связанном с тюрьмой и тюремщиками?"

Мне кажется, я могу назвать ключ, перед которым бессильны любые запоры, то магическое слово, что отворяет двери в реальность Арды. Это - надежда: божественная надежда (по-эльфийски "эстель"), которая не зависит ни от каких обстоятельств мира, основа толкиновского мироздания, в отличие, например, от миропорядка, следующего за сказанием о Пандоре.

Это достаточно простой пример, чтобы заметить что законы и характеристики реальности в различных мифах порой довольно сильно разнятся - поэтому кажется, что Толкин с полным правом мог позволить себе игнорировать многие распространенные в современной ему культуре убеждения и литературные мифы. Hо на самом деле он просто вернул древние общечеловеческие ценности на подобающее им место. Он писал о боли, красоте и любви, не . пряча слез радости или печали под маской искусной игры в слова, как это делал Виан, и не прикрываясь циничной усмешкой, подобно Ивлину Во; он писал о войне и утверждал, что справедливость и милосердие неразделимы, что добро может быть могущественно и всегда будет непобедимо, словно его современникам никогда не являлись из послевоенных книг разрушенные, лишенные корней и связей миры Оруэлла; он доказывал, в каком-то смысле отрицая Булгакова (хотя Толкин, наверное, никогда и не слышал о нем), что никакой . договор с силами Тьмы невозможен, что ; их помощь - ложь, что тот, кто хочет использовать, даже с самой благой целью, темное знание или оружие - неизбежно только приумножает зло.

Писать такое - означает ли это пытаться "бежать от действительности"? Если да, то попытка была сделана - и удалась: и я позволю себе предположить, что ни один из сотворенных в литературе миров не обладает столь полной и зримой реальностью, как творение Толкина; поэтому так трудно определить жанр его книг - ведь, согласно эссе "О волшебных историях", творение новой реальности - искусство скорее эльфийское, нежели человеческое: "Всякий, владеющий языком, может сказать "зеленое солнце". Hо... создать Вторичный Мир [Первичным же Толкин называет в этом эссе нашу реальность, мир, где мы живем - и творим], где зеленое солнце было бы на своем месте, где мы обретали бы искреннюю и безусловную веру в него - для этого, видимо, следует приложить и мысль и труд, и, кроме того, это требует некоего особенного мастерства, подобного мастерству Эльфов". Человек искусства, творец (автор), созидая, стремится достичь в сотворенном Вторичном Мире, как пишет Толкин, "внутренней согласованности реальности" - и ему дана такая возможность, поскольку "фантазия - самая естественная человеческая деятельность... и остается правом человека: мы творим так, как можем, ибо сами также сотворены - и не просто сотворены, а сотворены по образу и подобию Творца".

А что же касается несоответствия толкиновских построений "основным характеристикам реальности", то здесь, как заметил в своей книге Т. Шиппи, "компромисс невозможен... поскольку люди, которые пишут об этом, очевидно предполагают, будто им и правда известно, каковы эти характеристики на самом деле... Hаверное, между "Властелином Колец" и его критиками существует некое абсолютное несогласие - в вопросе о природе вселенной... И здесь уж ничего не поделаешь".

Мы неожиданно приходим к странному выводу: оказывается, проблема вообще не в том, действуют ли в толкиновской реальности законы, которые литературоведы считают законами реального мира (тогда это была бы и в самом деле литературоведческая проблема), но в том, действуют ли в реальном мире законы, описанные Толкином, - и таким образом мы переходим к проблемам моральным или религиозным.

Для Толкина - убежденного католика - глубочайший религиозный подтекст его творчества был естественен и несомненен. "Единственный упрек в адрес Властелина Колец, который раздражает меня, - писал он своим американским издателям Houghton Mifflin Co., - это утверждение, будто "там нет религии"... Там - монотеистический мир "естественной теологии". Сталь необычный факт, как отсутствие там церквей, храмов, религиозных ритуалов и церемоний, - всего лишь особенность конкретных исторических обстоятельств, описанных в книге". А в письме к о. Роберту Мюррею он объяснял: "Конечно, "Властелин Колец" - труд глубоко религиозный и католический: это не совсем очевидно на первый взгляд, но ощутимо при повторном прочтении. Вот почему я не оставил в воображаемом мире практически ничего, что могло бы как-то соотноситься с "религией", т. е. с культом и религиозной практикой: ведь религиозный элемент входит непосредственно в ткань самого повествования и в его символику".

И тем не менее критики, конечно же, всегда будут ставить Толкина в один ряд (разумеется, первым в этом ряду - все-таки мэтр) с Говардом, Желязны и Марией Семеновой (см., например, публикацию А. Гаврилова в книжном обозрении Ех Libris-HГ, январь 1997). Однако опрос, проведенный в Великобритании в начале этого года сетью книжных магазинов Waterstones, который ставил своей целью определить список лучших (по крайней мере, по мнению англичан) книг XX века, выпущенных английскими издательствами, показал нечто другое. Ведь именно в этом списке, где стоят в одном ряду "Улисс" Дж.Джойса, "Hад пропастью во ржи" Дж. Сэлинджера, "Сто лет одиночества" Г. Г. Маркеса, первое место занимает "Властелин Колец".

Так что оставим критиков ломать голову над загадкой толкиновского успеха. А мы просто постараемся войти в сотворенный мир - хотя бы задавая ему вопросы литературного или культурологического плана; или слушая его легенды; или постигая его языки, 12-томное собрание черновиков Толкина - "История Срединных Земель" - даст достаточно тем для публикаций, равно как и материалов для размышлений. И разумеется, я надеюсь на то, что разговор с читателями станет обоюдным.