Реклама

Na pervuyu stranicu
Arhivy Minas-TiritaArhivy Minas-Tirita
  Annotirovanniy spisok razdelov sayta

С.А.Лузина

Своеобразие поэтики Дж.Р.Р.Толкьена.

Опубликовано в сборнике "Проблемы поэтики в зарубежной литературе". Изд. Московского Педагогического Университета. М., 1993


    Дж.Р.Р.Толкьен вошел в литературу как создатель собственной сказочной мифологии. Волшебная сказка Толкьена, населенная полулегендарными существами, приобретает новые формы, в которых от привычной сказки остается лишь внутренняя логика и основные функции.

    При всем многообразии мифологических сюжетов и фольклорных мотивов, слагающих мифопоэтику Толкьена, мы не найдем в его произведениях явных посылок к конкретным источникам. Общее их количество достаточно велико: валлийские сказания, ирландские саги, "Беовульф", "Старшая Эдда", средневековый цикл легенд о короле Артуре, "Кентерберийские рассказы" Чосера и "Потерянный рай" Мильтона, народные предания Англии и Шотландии, "Калевала" и скандинавский эпос. Мифопоэтика Толкьена растворяет в себе многочисленные литературные, исторические, фольклорные реминисценции, создавая притягательную атмосферу сказочной таинственности.

    Это удивительное обаяние волшебства является для Толкьена самой важной функцией волшебной сказки. Какую бы форму ни принимала его сказка: сатирической пародии ("Фермер Джайлс из Хэма"), поэмы ("Приключения Тома Бомбадила") или сказочная эпопея "Властелин колец"), она всегда будет выполнять функцию "оживления и восстановления" или "обретения ясности взгляда".[1] Об этой функции Толкьен подробно пишет в своей лекции "On Fairy-Stories" (1939 г.).

    Сказочная форма повествования дает возможность отстраненного взгляда на уже привычные и наскучившие реалии. Для Толкьена необходима такая форма мышления, чтобы "очистить вещи от налета привычности и обыденности, возвратить читателю способности видеть изначальную сущность вещей. И как это ни парадоксально, но именно видимое отстранение от реальности, на самом деле возвращает к ней, заставляя решать те же самые насущные проблемы, но уже представленные в обновленном свете.

    Сказочный мир профессора Толкьена, обладая универсальной синтетичностью, заключает в себе одновременно множество наслоений: мифология, фольклорные традиции, литературные реминисценции, христианские мотивы переплетаются в нем в неразрывном единстве. Волшебная сказка становится для Толкьена не просто жанром, но своеобразным способом мышления, особым видением мира. Принимая почти любую форму, "будучи почти любого жанра - сатирической, приключенческой, морализаторской или фантастической"[2], волшебная сказка всегда остается стержнем повествования, на который наслаиваются второстепенные пласты: МИФОЛОГИЧЕСКИЙ (придуманная Толкьеным эльфийская мифология), ИСТОРИЧЕСКИЙ (конкретные реалии), ЛИТЕРАТУРНЫЙ (литературные источники и прообразы), ФОЛЬКЛОРНЫЙ и др.

    Каждый слой наносит свой особый отпечаток на конкретный мотив или образ. В целом он составляет синтез многообразных элементов смысловое единство. Таким образом, у Толкьена происходит процесс создания МИФА - мифологизация мотивов и образов. Это явление преобразования волшебной сказки в литературную мифологию Толкьен раскрывает в своей лекции-эссе "Beowulf, The monsters and the critics" (1936 г.): "Фольклорная сказка часто содержит элементы, которые не могут быть резко отграничены от мифа, потому что они, родились в нем или волею поэта возвращены в него: это становится наивысшим смыслом - как целое, не поддающееся анализу. Миф, живущий в отдельной и во всех его частях┘" [3]

    Созданный Толкьеном сказочный МИФ поглощает, растворяет в себе множество его составляющих модификаций, оставляя незыблемым единый для всех мотивов изначальный смысл. Поэтому становится понятным неприятие Толкьеном аллегории, упрощающей и снижающей смысловое толкование образа. Он был против аллегорической конкретизации значения, толкующей его однозначно и ограниченно.

    Для Толкьена важна "художественная целостность представления" о герое или мотиве, которое может видоизменяться в деталях, но сохраняет свою первоначальную функцию носителя Добра и Зла. Об этом он пишет в эссе "On Fairy-Stories": "Древние элементы из сказки можно вытравить или забыть... А вот элементы, которые в сказках остались неизменными, должно быть, по большей части сохранялись или вставлялись в новые варианты, потому что рассказчик инстинктивно или сознательно понимал их повествовательно-литературную ценность".[4] Таким образом, каждый конкретный мотив и образ может быть рассмотрен во всем многообразии его проявлений, проанализирован во всех возможных ракурсах, и в то же время он всегда будет сохранять в себе первоначальную целостность.

    Возьмем для примера древнейший мотив ЗМЕЕБОРСТВА, как один из центральных у Толкьена и проследим его модификации в различных произведениях писателя.

    Ситуация поединка действительно является главным мотивом у Толкьена, ибо она воплощает столкновение Добра и Зла, что всегда служит стержнем любой волшебной сказки. О древности этого мотива пишет В.Я.Пропп в книге "Исторические корни волшебной сказки": "Змееборство в развитом виде встречается во всех древних государственных религиях: в Египте, Вавилоне, в античности, в Индии, в Китае, затем оно перешло в христианство"[5]

    У Толкьена этот мотив претерпевает множество видоизменений в зависимости от жанра волшебной сказки (сатирическая, приключенческая, фантастическая, морализаторская и т.д.) и от поставленной автором художественной задачи. Модификации могут проходить на нескольких уровнях: на уровне героя-змееборца, на уровне самой ситуации и, наконец, самые загадочные метаморфозы претерпевает воплощающий Зло ЗМЕЙ.

    В сказочной повести "Хоббит" (1937 г.) поединок Бильбо Бэггинса - хоббита из Шира - со Смогом носит ярко выраженный пародийный характер. Здесь мы наблюдаем явную пародию на средневековый поединок рыцаря с драконом, восходящий к "Беовульфу" и Артуровскому циклу. Бильбо вовсе не отличается воинственностью и бесстрашием настоящего рыцаря. Он обыкновенный хоббит (от лат. - homo человек и англ. rabbit -. кроликA), который боялся выйти за пределы уютной Хоббитании. Внешняя атрибутика средневекового рыцаря также уходит на второй план, "Рыцарь" дрожит от страха в пещере дракона: "Он дрожал от страха в пещере дракона: "Он дрожал от страха, но на физиономии у него были написаны решимость и суровость. Ведь он был далеко не тот хоббит, который выбежал когда-то без носового платка из Бэг-Энда. Он обходился без платка уже целую вечность"[6]. Несмотря на юмористический оттенок описания "рыцаря", мы чувствуем, как на наших глазах происходит превращение трусливого хоббита в бесстрашного Бильбо-победителя дракона.

    Страшный огнедышащий дракон описан в таком же юмористическом стиле: "Бильбо слышал какой-то булькающий, пульсирующий шум, похожий на клокотание большого котла и одновременно на мурлыканье гигантской кошки"...[7] "Смог спал на боку, сложив крылья, подобно громадной летучей мыши".

    По закону волшебной сказки бою предшествуют словесные перебранки героя и чудища. Это своего рода игра, в которой каждый не уступает другому в красноречии:

    - "Ага, пожаловал, вор! Я тебя чую, я слышу твое дыхание, Милости прошу, бери, тут всего вдоволь, не стесняйся!
- Благодарю тебя, о Смог ужасный!" [8]

   Все это словесное соревнование напоминает поэтические турниры в средневековой Ирландии, когда лучшие умы состязались в красноречии и говорили друг с другом загадками, дабы сбить противника с толку. Чтобы скрыть истинную причину своего прихода в пещеру дракона, Бильбо не называет своего имени, а подбирает эпитеты, в которых зашифрованы все его приключения: "Я - Разгадывающий загадки, Жалящая муха, меня избрали для Счастливого числа (в походе он был четырнадцатым), я - Находящий кольца и Приносящий счастье".[9]

    Поединок переносится в область ума, Бильбо Бэггинсу понадобилось все его остроумие и проницательность, чтобы перехитрить дракона Смога. И это ему удается: хитростью он выведывает, где у Смога слабое место: "Старый болван, да у тебя слева на груди дырка, голое тело торчит, как улитка из раковины!" [10] Узнав то, что ему нужно, "рыцарь" спасается бегством, приведя дракона в неописуемое бешенство. Таким образом, поединка как битвы здесь нет, но есть победа остроумного Бильбо.

    Пародийный характер мотива возрастает в написанной позже сатирической сказке "Фермер Джайлс из Хэма, господин Ручного Ящера" (1949 г.), которая представляет собой своего рода литературную загадку, хитроумную игру. Основываясь на народных преданиях, Толкьен описывает удивительные приключения фермера из Хэма, которому удалось "приручить" дракона благодаря необычайной ловкости и изворотливому уму. Победителем становится обыкновенный фермер, а не королевские рыцари, предпочитающие бороться за место при дворе, а не с драконом. По закону волшебной сказки, помощником героя становится волшебный меч, который является связующим звеном между фермером и драконом. Дракон каким-то загадочным образом уже изначально знает, что ему грозит падение именно от этого меча и его владельца.

    Чтобы обмануть бдительность СмогаB, фермер идет на хитрость с самого начала. На кожаную куртку, обшитую стальными кольцами (пародия на кольчугу), он надевает плащ, скрывающий его воинственный наряд. При встрече начинается характерный для волшебной сказки диалог, носящий здесь сатирический оттенок:
Дракон: "Доброе утро, вы не меня случайно ищете?
Фермер: "Нет, что вы, я просто катался"[11].

    Весь диалог направлен на то, чтобы обмануть друг друга. Но в этой сказке дракон оказывается хитрым и льстивым (о чем говорит его имя - Хризофидакс Дайвз - в пер. с греч. Chrisophilax - "Златолюб", Дайвз - от лат. diver - "богатый, роскошный, многообещающий, красноречивый".

    Фермеру пришлось бы нелегко, если бы не помощь волшебного меча, который ранит дракона, повредив ему крылья. С этого момента чудище попадает в зависимость от Джайлса, и фермер заключает с ним договор (!) о распределении сокровищ и возмещении причиненного убытка. Дальнейшее снижение образа приводит к тому, что фермер нагружает дракона сокровищами и использует как лошадь: "он стал похож на фургон с королевской мебелью". Здесь обнаруживается близость нескольких образов: лошадь - дракон - змея - птица.

    В противовес сниженному сатирическому описанию поединка в "Хоббите" и в сказке "Фермер Джайлс из Хэма", в сказочной эпопее "Властелин колец" этот мотив усложняется, теряет пародийность и обретает глубину и многослойность. В первую очередь изменяется внутренняя наполненность самого образа ДРАКОНА. Он обретает не только многозначность, но и амбивалентность.

    Уже в первой части трилогии "Властелин колец" звучит пророчествоC Гэндальфа (образ которого восходит к волшебнику Мерлину из артуровского цикла легенд). В день рождения Фродо и Бильбо обыватели Хоббитании становятся свидетелями чуда - внезапного магического исчезновения Бильбо, которое сопровождается волшебным фейерверкомD: "Все огни потухли; в небо поднялся исполинский дымный столб... вершина его разгорелась и полыхнула алозеленым пламенем. Из пламени вылетел красно-золотой дракон". [12]

    Здесь мы видим совершенно неожиданный на первый взгляд мистический образ. На самом деле, существует представление, что дракон воплощает собой некий образ вселенной. Подобное толкование мы встречаем у известного исследователя английской мифологии Борджеса: "Мы мало сведущи в понимании дракона, но есть нечто в этом образе, что появляется в человеческом воображении в различных местах и временах".[13]

    Исследователи фольклорных и исторических источников этого образа связывают дракона с представлением о птице-душе, отправляющейся в потусторонний мир. Таким образом, дракон является посредником между двумя мирами. По мнению В.Я.Проппа, такими же посредниками также является конь, птица и огонь: "В мифах Америки, Африки, Океании и Сибири герой при помощи огня отправляется в небо. При этом он превращается в птицу..." [14]

    В этой конкретной волшебной сказке мы видим также очень значимый для героя момент - он (Бильбо) оставляет уютный мир Хоббитании и переноситсяE в страну, населенную эльфами и троллями. Это момент перенесения в иной мир, который представлен в ярком символическом образе. Мы наблюдаем трансформациюF дракона в птицу: "Огнистые птицы реяли в небе, оглушая выси звонким пением. На темных стволах дыма вспыхивала ярко-зеленая листва, и с сияющих ветвей сыпались огненные цветы... оставляя в воздухе нежный аромат..." [15] Здесь символически значим образ огненного дерева, воплощающего неумирающий мир, в который отправляется Бильбо.

    В "Повелителе колец" Зло усложняется, обретает новое оружие - способность воздействовать на ум и душу человека. Поединок с Врагом переносится в сферу духа, именно поэтому важна не физическая сила героя, а его внутренняя твердость и цельность. Поэтому слабому, маленькому хоббиту Фродо Торбинсу удается то, что не под силу волшебным существам, обладающим магической силой.

    Изменяется образ Врага: от монолитности ДРАКОНА, соединяющего в себе Змея и Птицу, образ раздаивается, проявляясь то в виде черного коня, то в виде огромной птицы, то растворяясь до тени, навевающей ужас и сковывающей волю. Теперь герою приходится сражаться с невидимым Врагом, что усложняет задачу. Расслаивается не только образ ДРАКОНА, но и сам Враг проявляется во множестве лиц: девять черных всадников - назгулов, наместник Барад-Дура, называющий себя "голосом Саурона", и сам САУРОН - скрытый враг.

    Девять всадников в черных капюшонах на вороных конях как призраки преследуют героев. Двойственность этого образа ВСАДНИКА отмечал В.Я.Пропп: "Замогильный конь - символ умершего, вступающего в мир духов".[16] Попавшие под власть кольца, эти люди стали призраками, но призраки и их кониG: "Мертвец есть конь, но он же обладатель коня" - соединение двух призраков в одном образе ВСАДНИКА. Но эти призраки обладают способностью летать как птицы: "Огромные страшные тени, намного больше орла, но по виду напоминавшие коршунов, реяли в воздухе". [17]

    Наиболее яркий образ, соединивший в себе и птицу, и всадника, воплощает предводитель назгулов: "Огромная тень, подобная туче, опускалась на землю. Это было крылатое чудовище, похожее на исполинскую птицу без перьев. Кожистые крылья, растянутые между длинными когтистыми лапами, издавали ужасный смрад┘ На его спине сидел всадник... железная корона венчала его, но между короной и плащом был только мрак и мертвенный блеск глаз". [18]

    Призрачность, мертвенность этого образа, восходящая к христианским представлениям о монстрах-духах Зла, подчеркивается метафорой "черная тень в ореоле ужаса и отчаяния". Призрак исчезает при первом крике петуха над городом. Борьба темных и светлых сил выразилась в противопоставлении черных и белых всадников.

    Белый конь - также существо потустороннего мира. Размышляя о природе белого коня в волшебной сказке, В.Я.Пропп пишет: "Наличие в сказке белого коня и наличие его же в представлениях, связанных с загробным миром, заставляет видеть именно в этой форме наиболее архаическую форму коня, остальные масти признать реалистическими деформациями".[19] Белые всадники - носители светлого начала, борцы на стороне Добра. Один из них - Всеславур: "Из-за поворота вылетел белый конь, блеснувший в сумерках словно светлая птица... Фигура верхового пламенеет ясным светом"[20]. Здесь также мы наблюдаем слияние в единое целое всадника и его коня.

    Итак, птица, конь, дракон-становятся модификациями одного образа. Чем значительнее фигура врага, тем больше он имеет воплощений. Иногда в одном образе соединяется несколько ипостасей. Наместник Барад-Дура восседает на коне "с мордой, походившей скорее на оскаленный череп, еще и огнедышащей в придачу". [21] Здесь соединяются конь-призрак и дракон. Дальнейшее усложнение этого образа - сам Саурон, невидимый, но управляющий людьми, воздействующий на их волю. Саурон - в пер. с греч. sauros - ящерицаH.

    Противостоять черной магии может белая магияI: Гэндальф несколько раз выручает своих друзей, спасая их от гибели при помощи волшебного жезла: "Мрачная тень рванулась к нему с высоты, но от поднятой руки Гэндальфа ей навстречу сверкнул ослепительно-белый тонкий луч. Тень отпрянула с жалобным криком"[22].

    Исследуя множественность проявления мотива поединка, мы видим, как взаимодействуют внутри него различные пласты: ФОЛЬКЛОРНЫЙ (выстраивающий внутреннюю логику волшебной сказки), МИФОЛОГИЧЕСКИЙ, РЕЛИГИОЗНЫЙ (некоторые ученые соотносят образ Саурона о прародителем Зла Люцифером), ЛИТЕРАТУРНЫЙ (обнаруживаемые истоки некоторых сюжетов в средневековых сагах и др. литературных произведениях). Универсальность Толкьена можно постичь, только соединив все многообразие разрозненных частиц его многокрасочного мира.

    О своеобразии творчества Толкьена можно сказать его собственными словами, характеризующими одного из его героев-художника Мелкина: "Он принадлежал к тем художникам, которые листья пишут лучше, чем деревья. Он подолгу работал над одним листом, стараясь запечатлеть форму и блеск, шелковистость, сверкающую каплю росы... Ему хотелось изобразить целое дерево, чтобы все листья были одинаковыми, и вместе с тем разными".[23]

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Д.Р.Р.Толкьен. О волшебных сказках. В кн.: Утопия и утопическое мышление. М., 1991. С.287.

[2] Там же. С.290.

[3] J.R.R.Tolkien. Beowulfs the monsters and the critics. London. 1985. Р.5.

[4] Д.Р.Р.Толкьен. О волшебных сказках. С.266.

[5] В.Я.Пропп. Исторические корни волшебной сказки. Д., 1986. С.224.

[6] Д.Р.Р.Толкьен. Лист работы Мелкина и др. волшебные сказки. М., 1991. С.121.

[7] Там же. С.121.

[8] Там же. С.121.

[9] Там же. С.122.

[10] Там же. С.127.

[11] Там же. С.204.

[12] Толкьен Д.P.P. Хранители. - М., 1991. С.59.

[13] Marc, A. British Folklore, Mythes and legends. London, 1982. P.75.

[14] В.Я.Пропп. Исторические корни волшебной сказки. С.176.

[15] Толкьен Д.Р.Р. Хранители. С.59.

[16] В.Я.Пропп. Исторические корни волшебной сказки. С.179

[17] Толкьен Дж.Р.Р. Властелин колец. Ч.III. Возвращение короля. Л., 1991. С. 769.

[18] Там же. С.800.

[19] В.Я.Пропп. Исторические корни волшебной сказки. С.176.

[20] Толкьен Д.Р.Р. Хранители. С.258.

[21] Толкьен Дж.Р.Р. Возвращение короля, С.848.

[22] Там же, С.770.

[23] Д.Р.Р.Толкьен. Лист работы Мелкина. С.175.


Примечания хранителя.

A. Дж.Р.Р. Толкиен придерживался иной точки зрения: "...the only E. word that influenced the invention was 'hole'..."

B. Дракона из "Фермера Джайлса" звали не Смог, а Хризофилакс Дайвз.

C. Не "пророчество", а сюрприз для Бильбо: "And there was also one last surprise, in honour of Bilbo, and it startled the hobbits exceedingly, as Gandalf intended".

D. Автор опять путается: Бильбо сбежал после фейерверка.

E. Вообще-то, Бильбо не "переносится", а идет пешком.

F. Новая путаница. Дракон не "трансформируется" в птицу, а взрывается:

   "Все огни потухли; в небо поднялся исполинский дымный столп. Он склубился в дальнюю гору, вершина ее разгорелась и полыхнула ало-зеленым пламенем. Из пламени вылетел красно-золотой дракон, до ужаса настоящий, только поменьше: глаза его горели яростью, пасть изрыгала огонь, с бешеным ревом описал он три свистящих круга, снижаясь на толпу. Все пригнулись, многие попадали ничком. Дракон пронесся над головами хоббитов, перекувырнулся в воздухе и с оглушительным грохотом взорвался над Приречьем".

G. Автор, похоже, читал "Властелина колец" сквозь пальцы:

- Я знаю, - сказал Фродо. - И всю жизнь буду помнить, какие они страшные, особенно ночью... А почему мы видим их черных коней?
- Потому что они живые, из плоти и крови. Да и плащи у Всадников самые обычные - они лишь маскируют их бесплотную призрачность.

H. Никаких "ящериц": Саурон - слово из эльфийского языка, не из греческого.

   "Investigators seem commonly to neglect this fundamental point, although sufficient evidence of 'linguistic construction' is provided in the book and in the appendices... To take a frequent case: there is no linguistic connexion, and therefore no connexion in significance, between Sauron a contemporary form of an older *Saurond- derivative of an adjectival *Saura (from a base THAW) 'detestable', and the Greek saura 'a lizard'". [Letters, 297]

I. Не так все просто. Есть колдовство врага, есть эльфийские чары (не путать с магией) и есть истари ("маги"):

   "But G. is not, of course, a human being (Man or Hobbit)... I wd. venture to say that he was an incarnate 'angel' - strictly an "aggelos" (Greek, 'messenger): that is, with the other Istari, wizards, 'those who know', an emissary from the Lords of the West, sent to Middle-Earth, as the great crisis of Sauron loomed on the horizon". [Letters, 156]


Обсуждение

 


Новости | Кабинет | Каминный зал | Эсгарот | Палантир | Онтомолвище | Архивы | Пончик | Подшивка | Форум | Гостевая книга | Карта сайта | Кто есть кто | Поиск | Одинокая Башня | Кольцо | In Memoriam

Na pervuyu stranicy Отзывы Архивов


Хранители Архивов