Василий, признаться, был весьма удивлен, оглядывая неожиданный свой ночной улов по дороге домой. На месте, где обычно сидела и хихикала представительница слабого пола, сидел и нервно сжимал поношенный рюкзак востроносый молодой человек. И никто не смог бы объяснить, как это произошло. И меньше всех мог это объяснить сам Василий.
Но жизнь достойно подготовила его к любым неожиданностям. Рожденный больной и пьющей матерью, Василий провел большую часть своего детства в интернате, откуда прямая ему была дорога за своими друзьями - на нары. Однако в самый последний миг, когда может еще что-то в своей жизни человек исправить, он встретил тренера по восточным единоборствам - сэнсэя - и записался в его секцию. И пока друзья его мелким воровством и хулиганством готовили себя к делам более серьезным, Василий тупо отрабатывал круговой удар справа, и завершающий комбинацию прямой удар рукой. А через три года, когда разлетелись славные птенцы подросткового интерната 148 в городе Набережные Челны, Василий к тем самым серьезным делам оказался внутренне не готов. Вместо этого он поступил в Морское училище, и в итоге стал матросом на торговом судне. Друзья отнеслись к его поступку с пониманием, а некоторые даже писали письма из тюрем.
Побродив по свету несколько месяцев, Василий вполне пресытился безвкусной баландой и непросыхающим пьянством коллег по ремеслу. Душной беззвездной ночью он вышел на палубу, как следует разогнался, крепко стуча тяжелыми ботинками, и прыгнул в кромешную темноту. Двадцатиметровый полет его закончился вполне благополучно, потому как приземлился Василий на огромный, небрежно свернутый кусок материи, и тот смягчил удар. Посчитав это за одобрение его действий свыше, Василий отряхнулся и пошел выяснять, где он очутился и стоит-ли здесь оставаться. Очутился он в восточной части Америки, в городе Балтимор, и город этот приглянулся ему смесью неожиданно родного рабочего духа и очевидного процветания. Прошение на статус беженца его надоумил подать и сам за него заполнил добродушный черный полицейский, после чего Василий проникся глубокой приязнью ко всем черным. Позже узнав на бесплатных курсах по истории Америки, что белое большинство черных долго угнетало в рабстве, он долго не мог это большинство простить.
И даже снимая белых женщин на ночь - что получалось у него весьма ловко, главным образом за счет очаровательной улыбки и очаровательно исковерканного английского - он чувствовал себя мстителем за долгое бесправие черных братьев и брал этих женщин жестко и грубо. Многие обижались, уходя быстро и хлопая дверью, но не меньше было тех, кто млел и оставался с "русским дикарем" на всю ночь. Просыпаясь с одной из них по утрам и глядя в окно своей маленькой, но хорошо расположенной квартиры, Василий сам не вполне верил, что все это происходит с ним, и в то-же время удивлялся, почему, например, друзья его детства предпочли нары и голод такому вот беспечному существованию.
Во всей этой легкой жизни только ночные кошмары иногда тревожили Василия. Ему снился сэнсей, снился ему немногословным и собранным, каким и был на деле. Во сне, Василий неторопливо поднимался с корточек, оставляя внизу и позади товарищей по секции, и, влюбленно глядя на сэнсэя, выходил на мат и кланялся ему, готовясь к бою. Но тут происходило что-то странное, потому как сэнсэй, насмешливо Василия осмотрев, отрицательно качал головой и указывал ему сесть обратно. Во сне Василий молча отходил, переполненный нерастраченной энергией и силой, залитый краской стыда, а наяву возмущенно выл, пугая находившуюся рядом подругу. Обычно сэнсэй все это проделывал молча, но однажды добавил, не постеснявшись других учеников - "Тебе не нужно. Сядь обратно." И хотя слова эти сэнсэй сказал голосом спокойным, Василию они прозвучали нестерпимым криком, от которого потом три дня звенело в ушах.
В тот вечер Василий стоял и растерянно улыбался красивой чернокожей женщине, впервые решившись замахнуться на представительницу столь уважаемого им меньшинства. Успеха он пока не имел (что вполне укладывалось в его голове, поскольку достойные женщины не спят с кем попало), но Василий был настойчив. Из состояния жесткого фокуса, похожего на транс, его вывел громкий и отчаянный русский мат. Василий удивился, поскольку русские в Балтиморе всегда держались вместе и в этот бар не ходили, а ходили друг к другу в гости, страшно сами себе надоедая.
Помимо этого, Василия удивила отчаянность мата, словно человека зарезали и он таким вот грубым способом свою собственную смерть оплакивал. На поверку выяснилось, что человека никто не зарезал, но собирались по хорошему избить, благо он нагрубил одному из завсегдатаев этого тихого кабачка. Внутренне с неудовольствием отмечая собственную мягкотелость, Василий покинул заведение вместе с молодым востроносым человеком, провожаемый изумленным взглядом своей несостоявшейся черной богини. Василий и сам был уже почти как завсегдатай - хотя не с таким стажем, как тот, кому нагрубили - и из-за этого недостаточного стажа ему не позволили замирить буянивших, но позволили увести грубияна и этим спасти его от справедливого возмездия.
Что за песни поет в ночи изношенный мотор старой, добротно сделанной машины... Перенатянутой струной старинного инструмента он замирает на секунду, слушаясь выжатого сцепления, и опять начинает свою песнь, беря на тон выше по причине следующей, пятой скорости. А машина, жилисто вжимаясь в землю, несет путников своих в ночную темень, выхватывая фарами набегающий асфальт. И только угадывается где-то наверху неподвижное, черное небо.
Так вот и Василий мчался домой, укоряя себя в душе за минутную слабость, в результате которой он эту ночь должен будет провести в обществе странного и все молчащего паренька, тогда как неиспробованной и очень желанной осталась в баре чернокожая женщина.
-- Ты вообще откуда? -- решил таки завести беседу Василий.
-- Из Питера. Паломник я - ответил паренек, а Василий важно кивнул, словно вот так он каждый день паломников спасал от верной расправы и удивляться тут нечему.
-- Ну и как... -- тут Василий запнулся, понимая, что слово "паломничевствуется" - слово неловкое, а потому продолжил нейтрально - успехи?
-- Плохо - сообщил паренек, подумав - Но мы уповаем на милость Господню.
Василий опять кивнул.
-- Нас целая группа была - с чувством рассказал паломник - хотели обойти все православные храмы Америки, но обманули в турагентстве - до Нью-Йорка довезли, а дальше как хотите. Ну, все помыкались и домой подались. А я вот все иду.
-- По людям побираешься? -- спросил Василий.
-- Мир не без добрых людей - не возражая напрямую ответил паломник - Меня зовут Даниил - добавил он.
-- Василий - представился Василий, проигнорировав протянутую руку. Машина входила в крутой поворот и даже он счел необходиым придержать руль второй рукой, что вообще делал редко.
-- Как же ты это - спросил Василий, помолчав - в баре.. Матом там, и вообще?
-- А я знал, куда иду? -- рассерженно спросил Даниил - Смотрю - место какое-то, жратву дают, у меня денег есть немного, голодный я. Ну, решил перекусить. А тут этот чего-то полез ко мне. Прямо рукой обхватил, есть не дает. Наверное, наркотики предлагал - с вызывающим видом знатока криминальной жизни предположил Даниил - Я вообще-то на ихнем языке не очень... А вот за мат стыдно. Испугался я, грех...
Василий не стал его огорчать, что предлагали Даниилу нечто совсем другое, и, как говорят, для истинного православного еще более неприемлимое, чем наркотики.
-- Ну, я его толкнул, а он обидился - тут Даниил предвосхитил плавное вхождение Василия в канву рассказа и обратился к нему напрямую - Спасибо тебе, что выручил. Они тут все такие дикие?
Василий не ответил, и остаток пути прошел в молчании. Даниил, казалось, целиком ушел в себя, носатым своим профилем и закрытыми глазами неожиданно напомнив Василию медитирующего своего сэнсэя. Но это было в другой жизни.
Этой ночью в обычно тихой и хорошо прибранной квартире Василия царил бедлам, а два случайно встретившихся человека нахраписто глядели друг другу в глаза и отчаянно о чем-то спорили. С нелепым, но убедительным восторгом, Даниил рассказывал о царстве Божьем, о мире и любви, которые должны царить между людьми. Василий напрямую этого не отрицал, но, основываясь на собственном жизненном опыте, кричал, что замысел Творца не удался; что как оно должно быть, он не знает, но знает, что на сегодняшний день все люди сволочи.
В обстоятельной беседе пролетали ночные часы, а Даниил с упрямством фанатика все гнул в свою сторону, рассказывая о рае на земле, который только от того не наступает, что слишком мало людей хотят в раю жить. Василий, не чувствуя усталости и позабыв про предстоящий рабочий день, опять-таки кричал, что вот он, Василий, готов в раю жить, всю жизнь искал лучшей доли, и даже преуспел в этом немного. Тут разговор начинал иссякать, но Даниил профессионально подхватывал ускользающую нить беседы и продолжал косвенно обвинять человечество - и еще более косвенно самого Василия - в отсутсвии настоящего счастья на земле.
Под самое утро Василий предложил сопроводить Даниила в его путешествиях по Америке, в надежде оказаться радом с этим в сущности неплохим парнем, когда тот разочаруется в своих детских идеях. Превосходство свое в жизненных делах Василий ощущал очень остро, но чутье влекло его к этому паломнику, как в свое время привлекло к сэнсею, как в свое время заставило прыгнуть с палубы на пристань незнакомого города. Даниил его предложение воспринял как должное, и даже немного подумал, прежде чем дать свое согласие, и то вроде как скрепя сердце, словно он не этого всю ночь добивался. Они еще пошумели немного, дав разговору перейти с бега на шаг, а потом Василий лег спать, спокойно подумав, что спать-то осталось всего ничего.
Подъезжая на следующий день к своему излюбленному бару, уже давимый желанием к черной женщине, которую не сомневался найти на том же месте, где оставил вчера, Василий вспомнил паломника и хмыкнул с недоумением. Пробудившись поутру он никак не мог понять, зачем он все эти разговоры вел, зачем украл у себя часы ночного отдыха, зачем предлагал какие-то безумные планы совместных путешествий. Поутру и сам паломник смотрелся достаточно смешно, со своими растрепанными волосами и хриплым от сна голосом. Никаких путешествий, конечно, не случилось. Василий, небрежно поворачивая рулем, доставил паломника на остановку автобуса и пожелал ему счастливого пути. Тот и сам вроде не придавал ночной беседе особенного значения, но был мочалив и сосредоточен.
А в баре все было как всегда, и Василий, оглушенный динамиками, чуть замер на пороге, высматривая свою вчерашнюю знакомую. Разноцветные женщины пили коварные и тоже разноцветные коктейли, от которых по утрам так неприятно болит голова. Непринужденно свесив лохматые головы, молодые люди снисходительно выслушивали своих щебечущих подруг, или других молодых людей - место это было давно почитаемо представителями сексуальных меньшинств. Толстые журналы, давая свою рецензию на этот бар, не уставая твердили про выдающиеся buffalo wings (при этом они были ничуть не лучше, чем buffalo wings в баре напротив, которые, впрочем, тоже назывались выдающимися) и со снисходительным, многообещающим добродушием упоминали про meet market -- выражение, которое Василий упорно переводил как "рынок мяса". Этот неправильный перевод, хотя и ужаснул бы цинизмом своим любого американца, был, возможно, ближе к истине, чем оригинал.
А столь навязчиво вожделенная женщина уже махала своей рукой Василию. Он не знал еще, что в общении с ней не сумеет выйти за рамки ожидаемого, что в постели с ней будет сер и незапоминаем, а потом, растоптанный ее очевидным разочарованием, согласится глухой ночью в дождь везти ее домой. По дороге обратно недовольный грубым обращением мотор возьмет новую, ранее неизведанную, запретную ноту и старая машина навеки успокоится у случайного фонаря. А отделавшийся испугом Василий решит, что баба дура, а машину жаль. Но это было потом, а в тот момент Василий, чуть качнувшись в дверях, пошел моряцкой своей походкой навстречу судьбе, всей жилистой и резкой фигурой выражая готовность достойно встретить любую неожиданную ситуацию и выйти из нее с наименьшими потерями.
