1
      Представьте себе обычный поезд с большой коричневой буквой "D" на первом вагоне, истерично лязгающий и скрежещущий на поворотах, да и на прямых участках тоже ... Но не тот поезд, который мчится домой - к океану, даже и не притворяющемуся американцем; к надписи на дверях магазина "Please, толкайте"; к жещинам, восторженно примеряющим новые юбки прямо на глазах друг у друга, не в силах добежать до кабинки; к чёрным продавцам русских газет, которые по внешнему виду покупателя определяют, что ему нужно и никода не ошибаются.
      Нет, другой поезд, по направлению на север, проскочивший без остановки Гарлем и застрявший в туннеле Южного Бронкса.
      Кто может оказаться в третьем, допустим, вагоне, где нет кондуктора, а времени уже половина первого? Несколько шумных подростков лет тридцати... ирландец, по которому не определить, он выпил одну кружу пива или пять... приятная пара в нацио-нальных индусских костюмах... мрачного вида здоровый негр... ещё один человек, необычный: с книгой, даже не с газетой.
      Правда, индусы вышли на предыдущей остановке, ирландец уснул, а человека с книгой зовут Гуревич.

      2
      Книгу Гуревич не читает, а использует её твёрдую поверхность: на обложку он положил листок бумаги и пишет, благо, поезд стоит, вагон не трясёт, и буквы ложатся ровно.
      "Письмо от тебя получил, спасибо. Ты спрашиваешь, не женился ли я опять".
      Гуревич задумывается, выводит букву "а", потом её зачёркивает, потом зачёркивает слово "женился", потом комкает листок и достаёт из кармана другой.
      "Письмо от тебя получил, спасибо. Ты спрашиваешь, не тоскую ли я здесь".
      По радио говорят, что поезд скоро тронется и просят извинения. "Извини, но ты находишься в плену стереотипов. Как и все мы, впрчем. Вот наш знакомый писатель, например, предупреждал, мол, очень опасно встретиться ночью один на один с негром. Хорошо, если только изнасилует, сказал тогда писатель".
      Гуревич оглядывает оставшихся пассажиров.
      "Я пишу тебе ночью, в ярко освещённом вагоне, правда, грязном. Неподалёку спокойо дремлет ирландец, а я почему-то уверен, что он надрался. Стереотипы! У чёрного напротив меня суровый вид, и мне ведь и в голову не приходит, что он в жизни не совершил ни одного криминального поступка".
      Мрачный сосед как будто догадывается, что Гуревич пишет о нём. Он смотрит нео-добрительно, облизывает губы и с удовльствием ругается. Но относится это, конечно, не к Гуревичу, а к матерям сабвейных начальников - поезд не двигется уже минут десять.
      "Ни одного криминального поступка. Так же и ты не можешь поверить, что я ни разу не вспоминал о плакучей берёзке или... о чём ещё я должен страдать?... или о заседании парткома. У меня просто нет на это времени. Я очень много работаю".
      Поезд дёргается и начинает медленно набирать скорость. Гуревич зачёркивает слово "много", а потом последнее предложение целиком.
      Неожиданно в в вагоне гаснет свет.
      - Дай два доллара, - вдруг слышится свистящий шёпот соседа.
      Гуревич не двигается.
      - Быстро, быстро, - и Гуревич чувствует, кажется, холодное металлическое прикосновение.
      У него только пятёрка. Сдачу сосед, конечно не даёт и выходит на ближайшей оста-новке.
      В вагоне снова светло. Но грязно. Гуревич пересаживается на другое место. Когда он проходит мимо ирландца, то чувствует настойчивый запах пива.
      Гуревич зачёркиавет ещё несколько слов, а потом комкает листок и достаёт новый.
      Поезд долго не останавливается. Теперь буквы скачут.
      "Письмо от тебя получил, спасибо. Ты спрашиваешь, не женился ли я опять".
      Гуревич задумывается.
      Однажды в метро какой-то пьяный толкнул папу Гуревича, и они вышли из вагона, а пьяный остался, тут же появился следующий поезд, в новом вагоне было спокойнее, и папа сказал: "Тут нет пьяных", и напрасно - другой пьяный плохо посмотрел на него, и, вообще, вокруг было много пьяных, потому что праздник, день октябрьской рево-люции, все ехали на демонстрацию, и папа с Гуревичем тоже, они догнали колонну папиного завода, и папе дали флягу с отвинчивающейся крышкой, и папа, не глядя на Гуревича, отвинтил эту крышку и выпил, и сунул ему мятную конфетку, а когда они проходили мимо трибуны, из динамиков раздалось: "Слава советским женщинам!", и все закричали "ура", а Гуревич огорчился, что не успел крикнуть со всеми.
      Он зачеркивает слово "опять", потом "женился", а потом комкает листок.