Константин Коваленко

      - Слышь, мать, боюсь, от Джека придется избавляться. Очень меня беспокоит его ухо. Надо сегодня же что-то решать.
      Мама на короткую секунду оторвалась от утренних забот о большой семье и сделала скорбное выражение лица.       Она, конечно, сочувствовала контексту слов "что-то решать" и "боюсь", который в данном случае был достаточно определенным.
      - Да ладно вам, пусть живет, - отозвался из другой комнаты Павлик. Он почти мгновенно отреагировал сквозь сон на слово "избавляться" и не совсем проснувшись "выключал будильник" - протестовал против слова, вызвавшего дискомфорт.
      Словно чувствуя поддержку со стороны Павлика, на свет из-под массивного письменного стола с тумбами выполз виновник. Это был довольно крупный спаниель, усталый и разочарованный, воспитавший в себе терпение и безразличие к мелким неурядицам. Он давно уже слышал, как отец звенит в коридоре поводком, но вылезать не спешил, зная манеру "дежурного прогульщика" иногда надолго застревать за разговорами перед входной дверью. Наконец, он медленно пришел, сонный, на зов, сел и покамест оперся о стену, щадя ухо. То ли действительно из-за разговоров, то ли из-за его умудренной годами неспешности, прогулка Джека оказалась скомканной. К тому же он и сам торопился домой, поскольку еще при выходе учуял из кухни приятный запах и услышал звон ложки о миску. Теперь, вернувшись с прогулки, он переступал грязными лапами и глотал куски холодного мяса, успевая приятно удивиться необычному времени и обилию кормежки. Наивные люди, пусть и ценой некоторого уклона в язычество, хотели намекнуть таким образом на свою перед ним вину, хотя эту вину, в сущности, они себе сами придумывали. У попа была собака, он ее любил; она съела кусок мяса, он ее ... того. Обычное дело. Иначе, кажется, не бывает.
      Павлик не вполне осознавал безнадежность своего необдуманного великодушия. Он уже собрался на работу и стоял одетый в дверях. Полминуты помедлил, глядя, как животное ест, причем думал вовсе не об "избавлении". Обычно жалеют бездомных собак, поэтому место жалости заняло умиление и даже чувство выполненного долга. В конце концов, сначала его посмотрят врачи, а их обязанность - лечить, будь хоть малейшая надежда. Спускаясь по лестнице, Павлик почти забыл о собаке, и не вспомнил бы ни разу до возвращения домой. Однако под конец обеденного перерыва его вдруг позвали к телефону. Позвали по имени-отчеству, отчего он легко догадался, что звонит отец, а по пути к телефону понял, и зачем звонит.
      Встретились через час в ветеринарной клинике. Джек, хоть с детства дрожал при запахе карболки, тем не менее сохранял присутствие духа и проявил обычные при встрече признаки радости. Впрочем, при людях лизаться показалось неудобно, так что экзальтации последней встречи удалось счастливо избежать. Пожилая врач-ветеринар покоряла добротой, опытностью и искренним старанием не оскорбить чувств посетителей. Лечить Джека бессмысленно, спокойно и убедительно объяснила она. В ее широкой практике этот случай очень типичный. Обычное дело. Решайтесь, другого варианта нет.
      - Видите эти бородавки на спине? И вот эти, вокруг глаз... К тому же опухоль на ухе неоперабельна.
      Последнюю фразу она, видимо, произнесла с облегчением: не надо возиться, да и сколько с них возьмешь за операцию. А так - неоперабельна, и все, ей лучше знать.
      - Идите в кассу, а потом с квитанцией опять ко мне. Собаку можете оставить здесь.
      Она запустила холодные твердые пальцы в редкую от старости шерсть Джека. Лишь тут он заметил, что ее присутствие в комнате, оказывается, весьма важно и это к ней, собственно, они все вместе приехали. От неродственного прикосновения по его худым бокам пробежала дрожь. "Что это она на меня щурится? Думает, за мной плохо ухаживают? Я не жалуюсь. Не лезла бы не в свое дело".
      На всякий случай Джек обозначил рычание и уставился в пол.
      - Невоспитанный. Держите крепче поводок. Намордник есть? Одевайте пока. - Это Павлику, который остался в кабинете вместе с собакой.
      Отчасти ища запоздалое оправдание, отчасти играя в деловитую предусмотрительность, он спросил:
      - Скажите, доктор, а эта болезнь людям не передается?
      Доктор заважничала.
      - Подобных случаев не зарегистрировано, но никаких гарантий дать не могу. Возможность заражения нельзя ни подтвердить, ни отрицать.
      Павлика, запомнившего слова про широкую практику, отсутствие гарантий неприятно кольнуло. Такая кокетливая профессиональная непредвзятость должна была деликатно увести владельцев животных от всяких ненужных философствований. В самом деле, есть ли в этом смысл, нету ли - медицине неизвестно. А вдруг, есть смысл. Зато нет сил сопротивляться. Невозможно оставить все по-старому, убеждать врача вырезать эту чертову опухоль и просто признать полдня потраченными впустую.
      Между тем, вернулся отец. Джек снова завилял от радости, как будто неделю не виделись. Теперь лизаться мешал намордник. Джек сделал рефлекторное движение, чтобы освободиться - так и не привык к наморднику за всю жизнь. Кроме того, благодаря ему Джек окончательно убедился: "Похоже, мы пришли к этой врачихе именно из-за меня", а в лечебнице, согласитесь, неприятно быть в центре внимания. Собачий интеллект явно уступал человеческому, выводя, что если снять магический намордник, то все можно повернуть вспять. В смежной с кабинетом процедурной Джека посадили на стол. Холод клеенки проникал сквозь шерсть на тощем заду. Вошел какой-то человек и сделал Джеку укол. После иглы прикосновение никогда не подводивших хозяйских рук куда-то провалилось, подогнулись лапы. "Э-э, постойте, я не хочу спать. Я не хочу здесь спать. Вернемся домой, тогда и высплюсь. Хозяева не могут меня ждать, пока я буду разлеживаться. А у меня под письменным столом намного уютнее. А тут и тапочек нет положить под голову. О, а что это снова за странная иголка? Ого, какая длинная. Интересно, кому это. Ведь мне уже один укол сделали... Ох, уж эти уколы. Что-то тяжело вздохнуть. И в ушах звенит. Э, братцы мои, что это так оглушительно звенит, просто сверлит мозг. Как когда-то звонок у Павлика в школе. Кстати, а где Павлик? Ничего не вижу. А где папа? Эй, мои потерялись, надо бежать их искать, звать. Проклятый звонок, не дает услышать собственного голоса. Набрать бы воздуху... Чем же это грудь сдавило! Наверное, на меня рухнул мой стол. Постой, какой стол, я же не дома... Так и знал, что стол рухнет. И, главное, как раз, когда я сплю. Скорее выбираться. Нестерпимо давит грудь. Скорее перевернуться, упереться лапами... Выкарабкаться... Выкарабкаться из этого страшного сна... Это всего лишь сон... Можно не выкарабкиваться".
      В эту ночь Павлику приснился странный сон. Как будто он сидит на кухне, а к нему приходит Джек, ложится у ног, выжидательно смотрит, не дадут ли чего-нибудь вкусненького. Павлик разговаривает с Джеком: "Ну, что лежишь? Иди сюда, мерзавец". И ему как будто понятны мысленные ответы Джека, например, такой: "Надо всегда вовремя уходить с кухни".
      "Иди, мерзавец, сюда поближе".
      "Может, все-таки, даст пожрать?"
      "Иди, иди сюда. Давай лапы. Не рычи, подлец. Не смей рычать, сказал! Залазь на стул. Ну, не рычи. Скотина". "Нет, не даст пожрать. Возись с ним".
      "Говори, подлец, ведь тебе не было больно? Скажи, не было? Не было?! Собака ты, собака."
      "Дурак ты. Сам же говоришь: собака. А для собак боль - чепуха. На нее собакам наплевать. Подумаешь! Я прекрасно мог бы потерпеть боль. Вот терпеть наказание намного хуже, это настоящая неприятность. Тут все дело не в боли, а в наказании. Это не было наказание?"
      "Вот ты как повернул. Не ожидал от тебя, друг. Объясняю, это не было наказание, так как ты - не человек. Существовала необходимость сделать то, что сделано. Стало всем лучше, и тебе первому. Обычнейшее дело, судьба большинства из вашего брата".
      "Приятно слышать. За компанию, стало быть... Но не противоречь хоть сам себе. Если я не человек, то все в мире с моей точки зрения происходит по вашей, людей и моих хозяев воле, причем совершается персонально для меня. Помнишь, когда-то в щенячестве я сдуру ткнулся носом в горячую плиту, подумал, ты на меня сердишься и прибежал к тебе извиняться? Пойми, по возможности быстро догадаться, за что мне ваша милость или немилость - мой единственный выход. Не могу я ничего без людей-то. Значит, наказали вы меня, правда, неизвестно, за какие грехи".
      "Хм... Ну что ж. Это было наказание, хотя и без вины. Ты должен простить".
      "Ага. Почему же ты сразу не предупредил? Перед, а не после? Опять начнется, ты не человек, ты бы слов не понял? И славненький получился выбор: либо я вещь бездушная, либо должен прощать ваше свинство...
Соображаешь, что городишь? Нечего сказать, хороши были у меня хозяева. Ну, да черт с вами. Я несентиментальный. Вот ты мне лучше скажи: как там, мясо дают?"
      "Не знаешь, что ли?"
      "Прошу же".
      "Тогда слушай. Там каждый день бывает свежая говядина. Добрые повара с крылышками режут ее тонкими ломтиками и раздают всем желающим. И за котами бегай сколько хочешь, только смотри, глаза береги. А будешь пошустрее, познакомишься с какой-нибудь симпатичной спаниелькой. В общем, сам увидишь, прости только".
      "Вот заладил. Говорят тебе, дурак ты. Не мог придумать, чтобы я сам как-нибудь. Чтобы как-нибудь незаметно для себя. А то смешно, ей-богу, получается. Жить без людей не могу, так? И помереть без вас тоже не могу... И вообще, вся эта процедура тоскливая какая-то. Веселее надо бы. Кстати о тоске. Тосковать я буду. Собаки всегда по хозяевам тоскуют, хороши те или плохи. И я спросить хотел... не знаю, как правильно считается... одним словом, мы там когда-нибудь потом никак не сможем встретиться?"
      Эта мысль почему-то оказалась успокоительной. Она сохранилась до утра, и когда Павлик увидел в окне серое небо, то сквозь остатки сна он все еще додумывал: "Мы там когда-нибудь потом никак не сможем встретиться?"