Голубая Богородица

Видя среди иностранных туристов слишком много людей, мягко говоря, немолодых, Изотов поневоле пришел к выводу, что тем для осуществления своей голубой мечты - посещения России - пришлось копить деньги всю жизнь, откладывая доллар к доллару, тысячу к тысяче; справляться о действительной цене тура не хотелось - его собственная встречная поездка потребовала бы, как легко догадаться, еще большей суммы, оттого что пути оттуда сюда и отсюда туда никогда не оказывались равными в нашей стране, давно изъявшей из обихода всякую симметрию. Прочие трудности, любезно предлагаемые отечественным путешественникам, общеизвестны, привычен также и уровень просвещенности последних, так что никто не удивился бы даже и полному географическому невежеству нашего героя, но как раз в этой области он обнаружил недурные познания, почерпнутые из книг, кино и любимого с детства атласа мира и напрасно подогревавшие его желание повидать свет; напрасно - потому что в советские годы за границу выпускали не всех, а при новой власти, когда вдруг стали выпускать без разбору, уже не все могли позволить себе хотя бы какие-нибудь поездки. Перемещения не то что в самолетах, но и в пригородных поездах стали многим не по карману, и Изотов, потерявший место, думал уже не об удовольствиях, а о том, как выжить.

Свет, однако, не без добрых людей. Какие-то милые незнакомцы, не совсем случайно встреченные в тоскливую для Изотова пору, выручили его, предложив необычную и щедро оплачиваемую работу, предполагавшую быстрые и осторожные поездки - сначала по родному городу, а затем и между городами. Если вспомнить старое определение командировок как способа удовлетворять личное любопытство за казенный счет, он теперь убивал двух зайцев. Пределов любопытству не существует, зато известно сколько угодно пределов пространственных - таковыми для Изотова долго оставались государственные границы, - и вот довольно неожиданно (то ли ввиду особой спешки и за неимением под рукой никого другого, то ли, напротив, в знак признания заслуг) ему позволили преодолеть и их. При старых порядках это сделалось бы по нарастающей, с проверками - сначала Болгария, затем Карл-Маркс-штадт и лишь после того, допустим, Дувр или Гавр, - но сейчас он угодил сразу в конец цепочки.

Знания языков Изотову не потребовалось: свои, русские, встречали его в аэропорте и сопровождали в городе, оставив только на вечерние часы, свободные перед работой; после всего ему следовало поспеть на ближайший самолет. Экскурсии в расписании не значились, но не слепым же проезжал он по городу - и узнавал многие названия улиц и многие силуэты и фасады; вышло даже так, что, когда пришло время перекусить, Изотов нашел себя идущим мимо, кажется, того самого здания, в котором работал комиссар Мегре. Разволновавшись, он, не слушая спутников, выбрал бистро поблизости - вероятно, освященное тем же славным именем. Кроме этой, потраченной на кружку пива с бутербродами, Изотов не позволял себе передышек - вплоть до вечера, когда в недолгое время досуга попал в театр на площади Бастилии.

Будучи большим любителем, хотя и неважным все ж знатоком балета, Изотов в молодые годы едва не разочаровался в нем, выбрав себе в подружки двух танцовщиц - не из тех, чьи фамилии, пусть и махонькими буковками, но пишутся в афишах, а девочек из кордебалета; чувствуя себя поначалу вполне (даже и вдвойне) счастливым, потому что для него была идеалом всякая женщина в белой пачке, не чуждая воздушных движений (то стан совьет, то разовьет и быстрой ножкой ножку бьет), он скоро обнаружил у обеих девочек огорчительный недостаток: те, подпорченные тесным общением с не совсем мужской частью труппы, при занятиях любовью нет-нет да норовили ввести в дело непонятные Изотову места. Это-то обстоятельство и умерило на время его увлечение - не подругами, а скомпрометированным ими искусством, - и хотя мало-помалу он не то смирился с неизбежным, не то простил, но некоторая настороженность осталась, наверно, навсегда. К счастью, обе девы пригодны были только для одного рода забав, и свою потребность в обмене сокровенным и вообще во всякой беседе Изотов утолял не с ними; однако и прочие его знакомые принадлежали к тому же кругу, разве что стояли ступенькой-другою повыше: он старался знаться с художниками, с сочинителями песен, с циркачами - с людьми богемы, к которой сам как раз не принадлежал, да и не хотел бы принадлежать, видя, как непросто живется его знакомым: одни еле сводили концы с концами, у других в карманах попеременно бывало то густо, то пусто, и ему, почти стеснявшемуся перед ними своего скромного, зато верного заработка, оставалось разве что разглагольствовать о деревянных деньгах Буратино, пригодных лишь для схоронения в скверной глине очередного Поля чудес. Словно в насмешку, Изотов, едва в России начались перемены, вдруг оказался даже в худшем, чем те, положении: жалованье, перестав идти, накапливалось не бумажками в кармане, а цифрами в уме, подработать же, при его профессии, не представлялось возможным. Он не на шутку запаниковал, и эта-то паника и позволила ему использовать первый же подвернувшийся случай - поддаться на красные речи гардеробщика из музея, в одночасье внушившего новому нищему, что для решительных мужчин только сейчас и открываются самые просторные просторы, - и показавшего туда дорожку. Легко простившись с немощными давними друзьями, Изотов поспешил переступить порог, пугавший его издали ("Порог сердца, - мрачно шутил он, - есть такая болячка"), но в действительности невысокий.

За порогом не с кем стало поговорить по душам, зато завелись кое-какие денежки и приблизились чужие диковинные государства. "Вот куда завела меня нищета," - озадаченно повторял он, пробегая по городу своей мечты и пытаясь на ходу зацепиться взглядом за что-нибудь невиданное, хотя бы за чугунные кружева балконов, и мучаясь тем, что недостаточно внимателен к пейзажу. По-настоящему он смог оглядеться только по дороге к театру.

Чувствуя себя на чужой площади инородным телом, он подумал, как неплохо было бы вспомнить из школьного курса, что такое означало взятие Бастилии - начало ли революции или, наоборот, развязку всего; он понимал лишь, что в обоих случаях дело должно было завершиться отменными безобразиями в силу действия единого закона, справедливого для всякого бунта, взятием какой бы твердыни он ни завершился - Бастилии ли, Зимнего или Кремля. Подумал он так вовсе не печалясь, а будучи уверен, что никто не уличит его в постыдной неосведомленности: здесь - за отсутствием свидетелей, а дома - потому, что ему не следовало распространяться о своих приключениях; не похваставшись поездкою, он тем самым избегал неприятной необходимости оправдываться в непосещении музеев либо, уже застенчиво солгав, поспешно соображать, в какой из них поместить, например, знаменитого "Мыслителя", в действительности так и не увиденного. Многое из того, что прежде нужно было удерживать в памяти, чтобы не оплошать в просвещенной компании, стало излишним при его новой профессии и больше не приходило в голову к слову, излишним - потому что было чревато неожиданными, не дай Бог - скептическими, мыслями или могло бы взволновать не вовремя, тогда как от Изотова прежде всего требовалось обладать душевным спокойствием психически больного.

У входа в Оперу, оглянувшись лишний раз на площадь, Изотов встретился глазами с пассажиром тихо катившегося мимо туристского автобуса, и тот после секундного замешательства вскочил с места, замахав руками и неслышно крича - видимо, шоферу. Узнав своего школьного товарища, Изотов похолодел, но, кажется, сумел изобразить невидящий взгляд; на его счастье, водитель не стал тормозить. "Надо же, - с натянутой усмешкой проговорил Изотов, - разглядел рокового человека".

В театр он погрузился в самых расстроенных чувствах.

В другое время он рассеялся бы тотчас по поднятии занавеса, благодаря лишь естественному возбуждению крови от наблюдения женских изящных движений и поз. К удивлению Изотова, на сцене позы принимали главным образом мужчины, так что ему и в костюмах стала чудиться голубая подкладка. "Наглец, все же, этот ваш Нуриев", - подумал он с завистью, какую вообще испытывал к талантливым людям даже в наши неспокойные дни, когда выдающиеся способности спасают мало кого, а чаще только способствуют падению; стало едва ли не нормою, что их обладатели выходят на панель - пусть и не в принятом смысле, а ради, например, мелкой торговли с рук, но то и другое неотличимо при взгляде с прежней высоты. Поправь здесь педанты панель на паперть, то и это было бы верно; но таланту, уже сделавшему свое черное дело, не находилось применения и на паперти, оттого что незачем стало писать голубиные книги - то, что издавна пели на Руси просящие милостыню, - на них не находилось спроса: нищие размножились так, что простые люди перестали подавать, а подавали - новые богачи, не понимавшие пения. Теперь Изотов и сам подавал, не глядя. Быстро привыкнув к неожиданному благополучию, он уже воспринимал его как должное и отныне вечное, и лишь сейчас, в Опере, ему пришло в голову, что коль скоро за всякой светлой полосой приходит темная, то нелишне было бы поинтересоваться, какой валютой собираются расплатиться с ним за нынешнее экстравагантное поручение, то есть - не стоит ли ему так и остаться в теплых местах, где оное будет исполнено (или тогда уже и не будет). Вот когда ему пригодился бы недостающий хоть какой-нибудь талант - так нет же, не имея чем выделиться из толпы, он здесь не только не подавал бы, но и сам просил подаяния. Впрочем, он еще надеялся на капризы и сюрпризы судьбы.

Пока же не судьба, а балетный спектакль приготовил ему гостинец - скромный, вполне в пропорции с соотнесением самих участи и игры.

То и дело Изотов ловил себя на том, что глядит и не видит действия - будучи не в силах отогнать мысли о виде, какой примет его бытие уже завтра утром. Упустив из-за этого очередную перемену декораций, он, когда очнулся, сразу не понял происшедшего на сцене. Оглянувшись за подсказкою к соседям, Изотов увидел, что те сидят как ни в чем не бывало: с залом ничего не случилось, люстра не раскачивалась, дымом не пахло и публика в партере не мешала танцорам играть в свои мужские игры, над площадкой для которых... Над сценой теперь светилась огромная икона Божьей Матери.

Выразился он, конечно, неправильно - вращаясь среди художников, можно было навидаться вдоволь всяких досок, чтобы потом уже не путать: декорация изображала витраж голубого стекла; очерк его на первый взгляд не подходил для задуманной розетки, а тон - для сюжета, хотя иконописцам, казалось бы, сам Бог велел обращаться к цвету выспреннего пространства над головой.

Сидеть на балконе тотчас стало неловко: ему, неверующему, показалось противным природе глядеть на Божью Матерь сверху вниз; вдобавок и школьное естествознание подтверждало, что голубому не свойственно располагаться под ногами. Много родного было в этом образе, Изотову даже почудилось, что театральный богомаз придал Пречистой Деве славянские черты, и трудно было понять, для кого это придумано в чужой земле (он не мог постичь, что придумывают - для себя) - не для местной же публики, не смыслящей в наших пристрастиях; скорее он бы поверил, что это - особый знак ему, Изотову, не получившему своей доли из избыточной синевы. Тогда объяснилась бы и безучастность окружающих, которые видели одно, а он - другое, словно их вера и его неверие существовали одновременно, только в параллельных мирах, где простирались в бесконечные дали и в вечность, не пересекаясь, их страны - и в каждой мог сидеть в театре свой маленький (отчего-то нужно было, чтобы - маленький) Изотов, и если первый из Изотовых готовился бы в уме к работе, то второй истово молился бы на голубую неосвященную икону, простодушно ожидая ответного воздействия - взглядом ли, волною эфира или чудом прощения и указания праведного пути. Вообразить, будто тот или иной Изотов сумел бы существовать после несчастия с другим, не получалось. Кем, которым из них был он сейчас, Изотову не дано было знать, и собственная слабость не оставляла ему выбора. В параллельном театре, возможно, игралась отличная от этой пьеса, но в настоящем - он прочел либретто - герой, получивший и истративший аванс, видел единственный путь: подтвердить свое умение. В конце концов, каждый должен быть в чем-то мастером и не предавать своего ремесла. Чем бы он был без этого умения? - спрашивал себя Изотов и отвечал вопросом же: в котором из двух параллельных миров? - оттого что в любом случае всякий сказал бы: человеком.

Пришло время встать и уйти. Это потом, после работы, сделанной на совесть, он стал бы прислушиваться к совести и каяться, не смея вспомнить о голубых глазах Пречистой - только где, в каком стеклянном храме он сумел бы вновь встретиться с нею взглядом? Спросив это вслух - и заподозрив, что и предыдущие вопросы задавал тем же манером, - Изотов понял, что больше нельзя оставаться на людях. Да и дело ждало.

Ждал его и турист из автобуса: стоял, как на часах, у театрального подъезда. У Изотова были всего секунды, чтобы решить, разыграть ли невидящего, не узнающего, собственного двойника, вообще - француза или же рискнуть поболтать со старым приятелем и через несколько минут исчезнуть, отговорившись любовным свиданием. Никудышный актер, он не чувствовал себя способным на первый вариант, второй - мог отозваться неприятностями, а отступать в глубины театра было поздно. Однако нынешнее Знамение не могло предвещать дурного.

Случись их встреча в Москве, они пожали бы друг другу руки. На площади Бастилии им пришлось обняться.

- Что же ты? - попенял товарищ. - Я тебя звал - чуть не выскочил через стекло.

- На каком этаже ты живешь?

- Да нет же - из автобуса. Я здесь с экскурсией, завтра вечером уезжаю.

- А я - утром, в Марсель, - придумал Изотов, гадая, для чего тому вместо прогулки по прекрасному чужому городу понадобилось встречаться с земляком. - Жаль. Но я не понял - ты что же, где-то меня увидел и теперь ждешь у дверей? Выследил, что ли? Да ведь и спектакль еще не кончился. Я сбежал, потому что условился с женщиной.

Товарищ, разумеется, вызвался проводить: им будто бы нужно было переговорить о многом. Напрасно Изотов сказал через деланный смех, что для этого не стоило ехать за границу, да и времени в Москве нашлось бы куда больше, - но нет, приятелю непременно хотелось выяснить, чем занимается тут Изотов, где остановился и как ухитрился сразу завести амурные дела.

- Вот у нее и остановился, - объяснил Изотов. - Остальное, прости, - секрет фирмы.

- Все что-то скрывают, скрытничают... Ведь есть же примета: излишне таится и отпирается лишь тот, кто узнал какой-то секрет. Тем и выдает себя. Будь открытым - и никто не заподозрит. Так нет, вокруг каждого самого простого дела непременно возникает некая туманная завеса и тотчас образуется узкий кружок посвященных. Любят у нас играть в тайные общества!

- Разве только у нас? Любят везде и любили всегда. И не только играть. Вся история с какого-то момента - это история тайных обществ.

- Что же, и древняя? И Рим? - усомнился приятель, но тут же сам и ответил: - Впрочем, Гая Юлия тоже ведь закололи не на дуэли.

Между тем, они уже куда-то шли - якобы к месту назначенного свидания. Нервничая из-за необходимости как можно скорее отделаться от попутчика (придуманная дорога была коротка - всего несколько кварталов), Изотов все же мало-помалу увлекся спором.

- Быть может, беда Христа в том, что он выступал открыто. Опубликуй он свои проповеди в сам- или тамиздате, и...

Скоро они сошлись на том. что во времена Христа тайные общества были, как минимум, непопулярны и надо обращаться к векам, более близким, а именно - средним.

- Рыцари и монахи, - напомнил Изотов. - Они, насколько я помню, любили подпустить таинственности. И, заметь - ЧК на них не было, - что учебники умалчивают о раскрытии сети их организаций. Ее обрывки вполне могли уцелеть и до сих пор. Впрочем, это не моя мысль...

- То есть, покопаться - и можно арестовать парочку-другую крестоносцев? - усмехнулся приятель. - Ну, это на тебя обстановка действует.

- Вот уж нисколько. Для меня... Ведь и ты, пожалуй, и все наши едут сюда ради совсем другой обстановки: как в город, знакомый с детства кому - по импрессионистам, кому - по Сименону. Это либо прошлый, либо нынешний века, не дальше - их мы тут и ищем. Посмотри вокруг: что тебе напоминает о средневековье? Разве что одни подземные каналы, увидеть которые мы, кстати, не имеем возможности.

- Надеюсь, ты не ждешь, что мы продолжим наши былые высокоумные споры? Честно говоря, мне они не по зубам. Помню, ты слыл самым начитанным парнем в нашем классе. Видимо, с тобой и теперь нечего тягаться, да к тому же в моей работе знание истории не обязательно. Я все больше по части географии: вот, видишь, купил тур во Францию.

- Тебе что-то от меня надо? - вдруг резко спросил Изотов.

- Если я правильно понял, у тебя есть минут десять в запасе. Вполне успеем выпить по стопочке. Я угощаю.

- Я теперь не пью, - отговорился Изотов, немного покривив душой, потому что не пил - только здесь; вернувшись домой, он бы наверстал упущенное.

- Что же с тобой делать?

- Не повезло тебе с партнером. Смирись. К тому ж мы пришли уже.

Перед ними и в самом деле был вход на станцию метро, наугад названную Изотовым как место встречи со своей знакомой. Он огляделся - потихоньку скрыться было бы некуда.

- Извини, Феликс, - решился он, - но лучше будет, если она тебя не увидит. Некрасиво приходить на свидания вдвоем. Только какая-нибудь гимназистка может привести подружку, если кавалер почти незнаком и она боится слишком быстрого развития событий.

- Но о десяти-то минутах ты сказал сам, и если не можешь выпить со мной, так давай, прогуляемся еще по переулочку: не торчать же на одном месте.

- Ты напрасно теряешь дорогое туристское время, - уже невежливо (и даже подчеркивая это) напомнил Изотов, сворачивая, тем не менее, в переулок. - Тебе самое бы время выйти сейчас на Елисейские Поля.

- Жаль, что ты при исполнении, так сказать, не то бы вместе... Завтра поздно будет.

- Разъедемся спозаранку, - словно бы сокрушаясь, подтвердил Изотов; мгновенно насторожившись от намека на исполнение обязанностей, он пытался понять, что за человек идет рядом с ним - проверяющий из своих или противник. - А сейчас, извини, мне лучше вернуться к метро: нельзя заставлять даму ждать.

- Нельзя, - согласился Феликс, - только ведь никто и не ждет: был ли мальчик-то? А девочка и подавно.

- Ну, в этом переулке их нет и сейчас - ни девочек, ни мальчиков, - заметил Изотов, оглядываясь.

И в самом деле не увидев в переулке живой души, он подумал, что безлюдье подталкивает его к решительным действиям - в его представлении сводившимся к тому, чтобы, стукнув приятеля по чувствительному месту, убежать, покуда тот недвижим. Его как раз недавно учили тому, как, чем и куда лучше бить, так что сейчас все вышло довольно удачно.

Удобно пристроив бесчувственное тело в нише подъезда, Изотов поспешил назад, к станции метро; времени оставалось уже в обрез. Именно спешка и задержала его у турникета, когда он, не посмотрев, попытался вставить балет неверной стороной. Едва не выругавшись вслух (по-русски, разумеется), он глянул по сторонам, словно собираясь призвать прохожих в свидетели, и увидел в соседнем проходе беленькую девушку в джинсовой куртке, в точности повторявшую его ошибку. Улыбнувшись ей, Изотов вдруг услышал в ответ смущенное:

- Господи, все валится из рук.

Спохватившись, она поспешно добавила какую-то французскую фразу, кажется - извинение, а Изотов подумал, что город положительно наводнен нашими людьми: к добру ли?

- Это уже слишком, - вырвалось у него, и девушка засмеялась.

- Чем я так не понравилась? - спросила она уже за турникетом.

- Вы тут ни при чем. Просто только что случилась одна неприятная русская встреча, - нехотя проговорил он и нетерпеливо добавил: - Но надо же успеть на поезд.

Им оказалось по пути и, оглядываясь на возможного преследователя, Изотов повлек девушку к уже подходившему составу. Та, словно так и было нужно, послушно побежала и только уже в вагоне заметила, переведя дух:

- Между прочим, я могла бы подождать следующего.

- Нам ведь в одну сторону.

- Наверно, это довод.

Изотов и сам не знал, почему не уехал один - затем, возможно, чтобы Феликс, когда бы и догнал, убедился в его правоте: вот оно, свидание с дамой в точно назначенный час. Только сейчас он внимательно посмотрел на свою нечаянную спутницу - стоит ли она хотя бы дорожной быстротечной беседы. Лицо девушки произвело на него странное впечатление: совсем не красивое, оно, тем не менее, не отпускало постороннего взгляда, заставляя все же выискивать красоту - и преуспеть в этом; скоро Изотову уже казалось, что вот в этой черте, вот в этом изгибе он видит... нет, не совершенство же. "Почему-то у меня никогда не было такой девушки," - грустно подумал он, припоминая все, что с ним случалось. Между тем, нелишне было бы подумать и о будущем - не о голубой дороге вдаль, а о последствиях заказанной работы; быть может, светлый образ был сегодня явлен ему как предупреждение.

- Вы так изучаете меня, будто стараетесь запомнить перед отъездом надолго, - улыбнулась девушка.

В тревоге посмотрев на часы и увидев, что, возможно, и не опоздает, он отозвался с удивлением:

- Но ведь так и есть: мы через минуту разойдемся не надолго, а навсегда. Всякая ли память выдюжит?

В своей памяти он сейчас не сомневался.

- Встречные люди только так и расходятся: навсегда! - покачала головой она. - И все-таки никто не знает, какие неожиданности приготовила ему судьба на завтра.

- В том числе и те, о которых он мечтал, - сказал он, думая о неожиданностях совсем иного рода; возможно, эта голубоглазая девушка встретилась сейчас совсем не случайно.

- Если вспомнить, о каких пустяках мечтали мы в прошлой жизни... Что вы так смотрите? Разве вы не знаете, что уехавшие из Союза называют время, проведенное там, прошлой жизнью?

- Ну а в этой жизни? Чем вы занимаетесь - в этой?

- Играю на флейте.

"Красивый у нее рот," - подумал Изотов.

Она не задавала встречных вопросов, словно уже знала о нем все - достаточно было того, что охотно отвечала о себе Изотову, - до тех пор, пока не предположила не к месту и неуверенно:

- Вы, очевидно, устроенный человек. Послушать вас - и подумаешь, что дела в России не столь плохи...

- Вам хочется вернуться? - догадался он, радуясь забрезжившей надежде: ему было бы жаль - нет, он просто не мог упустить эту девушку; слово "навсегда" как будто заворожило его: какое бы решение он сию секунду ни принял, с чем-то важным пришлось бы проститься беспеременно.

- А вы бы хотели остаться?

- Но это невозможно.

- Невозможно и другое.

- Тогда я прав: навсегда, - сказал он с неожиданной для себя горечью. - Никогда.

- Вам сейчас выходить.

- Я провожу вас, - решился Изотов, поняв, что ему подсказывают выход.

Девушка предупредила об изрядной продолжительности предстоящей дороги, но он напомнил, что речь только что шла о куда более протяженных отрезках времени.

22 ноября 1999 г.