Пир духа во время чумы
(на три наших дома)
или
три короткие новеллы о себе и моих друзьях.
1. Толя Кривошеев, он же наш любезный председатель.
Кривошеев, что твой Дарвин - хлебом не корми, а дай разделить присутствующих на классы, отряды и виды с подвидами. За что неоднократно бывал бит в самых разных компаниях, включая приемы в посольствах.
Однажды на тусовке, посвященной вручению литературной премии, Кривошеев взял слово и, растягивая слова и путая падежи, разбил всех присутствующих сильного пола на три вида: тех, кто способны тряхнуть мошной, другие только мошонкой, а третьи - все остальные. Отсюда мол наблюдаемый раскол в рядах либеральной интеллигенции.
Дальнейшее подтвердило мою догадку, что Фрейд будет позабористее Маркса с его своими эксплуататорами и эксплуатируемыми. Властители дум почему-то оскорбились, и стали грозно допытываться, как сюда затесался этот провокатор и кто за ним стоит. Но заинтригованные дамы в обиду моего друга не дали, и попросили оратора рассказать что-нибудь еще. На что ободренный Кривошеев ответил им комплиментом: зря вы, дамы, всю жизнь мечетесь между вышеуказанными мужскими началами, не зная, за что хвататься. Так ни с чем и останетесь.
Когда Кривошеева за волосы стаскивали с трибуны, он не сопротивлялся, стоически мычал, поскольку относил себя к вымирающему подвиду тех, кто пьет, поскольку не верит никому, ибо все остальные врут одним, зато свято верят другим.
Надо сказать, что он не всегда был таким велеречивым и убедительным. До перестройки Толя был настолько молчалив и фотогеничен, что девушки робели идти за него замуж, а на собраниях его неизменно зазывали в президиум.
Я не поверил своим глазам, когда однажды, в разгар развитого застоя, увидел его портрет на Доске почета больницы номер 74 среди урологов и анестезиологов, куда он попал с паховой грыжей, а я с пресловутой авоськой апельсинов. В приемном покое мне объяснили: Кривошеева избрали Больным Года на собрании трудового коллектива, несмотря на его категорические протесты. И его фотография будет там висеть вплоть до следующего подведения итогов, хотя самого завтра выписывают.
2. Коля Гудронов, разваливший супердержаву.
Когда мы с Кривошеевым после второго стакана с укоризной его спрашиваем, почто мол развалил супердержаву, он лишь виновато вздыхает, хотя в Беловежской Пуще никогда не бывал и никаких судьбоносных документов отродясь не подписывал.
Тут надо кое что прояснить для его будущих биографов.
До перестройки Гудронов был широко известен, как ортодоксальный трезвенник-одиночка, и запил лишь в ответ на приснопамятное Постановление "О дальнейшем усилении борьбы с пьянством и самогоноварением".
Что бы там ни говорили историки и политологи, развал Союза начался с того дня, когда человеколюбивый Гудронов, слушая в цеховой курилке сетования на трудности по добыче сорокаградусной, от сопереживания настолько вошел в наше положение, что увидел в табачной дымке, как во дворе ближайшего магазина разгружают ящики с молдавским портвейном. Видение рассеялось, но он успел разглядеть главное: градусы и цену. А также сроки реализации.
На другой день остановился конвейер. Вокруг Гудронова собрался несанкционированный заводской митинг, и все стали требовать новой информации, куда, к примеру, сегодня завезут "Солнцедар", и в каком приемном пункте затем примут посуду. И Гудронов, что твой Нострадамус, давал исчерпывающие ответы.
Во второй половине дня в происходящее вынуждена была вмешаться администрация. Сам директор, чтобы разоблачить дешевого шарлатана, публично потребовал сообщить, где можно достать коньяк "Юбилейный". Прямо сейчас. И, желательно, целый ящик. Все замерли, когда Гудронов сначала ушел в себя, а через минуту сообщил охрипшим от волнения голосом номер магазина в отдаленном спальном районе. Но через час там собираются закрыться на технический перерыв, предупредил он.
Директорская "Волга" рванула с места, и вскоре вернулась с ящиком дефицита из солнечной Армении. Директор велел отключить в приемной все телефоны и заперся в своем кабинете с трехугольником завода, а также с секретаршей и тремя стенографистками, чтобы обсудить создавшуюся на предприятии нетерпимую обстановку.
Вскоре о Гудронове стали писать в газетах, будто он лечит от всех болезней, возвращает беглых мужей и обладает даром внушения. Через неделю он подал на увольнение, чтобы заработал наконец главный конвейер, хотя трудовой коллектив настойчиво отговаривал, а треугольник наотрез отказывался подписывать заявление.
Три года Коля пропадал неизвестно где. За это время в стране произошли необратимые перемены, а когда он объявился, исхудавший и озабоченный, то сначала отказывался что-то объяснять, поскольку дал подписку о неразглашении. И только недавно - под большим секретом и постоянно оглядываясь - рассказал, как вляпался в большую политику.
Оказывается, шурин Гудронова служил телохранителем в кремлевской охране, и когда здоровые силы в руководстве страны прослышали о феноменальных способностях его деверя, было принято историческое решение использовать их в долговременных целях.
Шурин, ничего толком не объяснив, отвез Колю в Завидово, спрятал его там в кустах малины и вручил пакет, запечатанный сургучной печатью. Он велел его вскрыть через час, и в дальнейшем строго руководствоваться инструкциями, что были там записаны.
На закате, когда Объект Охраны вышел на вечернюю прогулку и стал справлять моцион под кустиком боярышника, Гудронов возник из-за ближайшего дерева и, приятно удивившись, спросил дорогу до станции. Объект от неожиданности стал синеть и хрипеть, хватаясь за то место, куда американцы ему вшили японский стимулятор. Но Коля, согласно инструкции, стал усиленно ему внушать, что народ устал в ожидании перемен. И только в конце сеанса, искренне спохватившись, хотел было помочь, но возникший из крапивы шурин оттащил его от Объекта, чтобы обеспечить безопасный отход, и только потом вызвал врачей.
И ровно через три месяца все прогрессивное человечество получило передышку в лице траурной пятидневки.
Потом прошло еще около года, но ощутимых сдвигов в экономике не наблюдалось, а народ еще больше утомился в ожидании благотворных реформ. Потому акцию "Внушение" пришлось повторить дважды, с последующими траурными передышками, сокращенными до трех дней.
И всякий раз, когда Гудронов рвался в либеральные редакции с опровержениями официальных заключений медицинских комиссий, на самом пороге его неизменно перехватывал все тот же шурин, давая понять, что страна не выдержит очередного переписывания своей истории.
Кончилось тем, что завсегдатаи Завидово стали отпихиваться от высших постов в партии и государстве, и подставили вместо себя молодого, предсказуемого, с положительными анализами и только что из провинции.
Человечество облегченно вздохнули, отойдя от края пропасти, Коля отошел от большой политики, посчитав свою миссию выполненной. Но этот "предсказуемый" оказался не так прост. Он первым делом сменил охрану, а уж потом ввел сухой закон. Что, по мнению Кривошеева, привело к распаду великой страны, ибо самая заядлая компания неминуемо распадается, когда больше нечего совместно распить.
Вот тут-то Коля запил горькую, полагая это наиболее доступной формой покаяния.
3. О себе
После печального рассказа Гудронова о злоключениях в коридорах власти, мне приснилось, будто это я, всенародно избранный Объект Охраны, отдыхаю в Сочи. Образно говоря, загораю на полированном лежаке из красного дерева и размышляю, что делать с моим народом, уставшем от моих реформ. И тут ко мне подбегает Кривошеев, он же мой министр обороны, в фуражке с высокой тульей, которая всегда меня раздражала, и сообщает, будто со стороны потенциального противника к нам летят "Минитмены" и "Поларисы" с разделяющимися боеголовками.
И тут же мой адъютант, неуловимо похожий на Гудронова, подсовывает ядерный чемоданчик. Но я начинаю отнекиваться, мол негоже в одних плавках творить мировую историю. Мгновенно набежали мои спичрайтеры с референтами и стали выкручивать мне руки, горячо убеждая, что пока имиджмейкеры меня причешут и подберут галстук, эти боеголовки как раз исчерпают свое подлетное время.
А я вдруг наорал на них, сам себе удивляясь. Мол если я нажму на эти чертовы кнопки, во всей Галактике некому будет даже всплакнуть, поскольку контакт с внеземными цивилизациями до сих пор не установлен. А если друг Билл чокнулся от своих баб, то почему я должен на него равняться? Короче, пусть хоть он сам и его практикантки уцелеют. И продолжат человеческий род. Потом дети вырастут и проклянут. Или, ладно, памятник поставят. Зато внуки потом его точно снесут.
Я проснулся весь в слезах, и тут же позвонил Кривошееву, чтобы он истолковал мой пораженческий сон. Толя посочувствовал и признался, будто сам не может заснуть из-за соседки по лестничной площадке, которая опять сделала аборт. Но если раньше он горестно размышлял: еще один Капабланка уже никогда не сядет за шахматную доску, то сейчас почему-то подумал: это сколько же банкиров и олигархов будут долго жить и извлекать сверхприбыль, раз уже не родится их будущий киллер?
Тебе не кажется знаменательной эта подвижка в моем сознании? - спросил он.
Я не ответил.
Все это - закономерный результат смены ценностей в умах нашего сумеречного сознания, продолжал Кривошеев. От веры в светлое будущее - к уверенности в завтрашнем дне, которая в свою очередь трансформировалась в робкую надежду, что вечером нас обманут более изящно, чем утром.
Я не ответил. Положил трубку, чтобы не услышать, к какому подвиду он меня причислит на сей раз, едва начну возражать.
