Джон Леннон
Немножко Дэвид
Жил на белом свете человек, который был немножко
Дэвид - такая ему стезя в жизни выперла.
"Все-таки я немножко Дэвид" - всегда барбитал
он, проснувшись поутру, но это бы еще полбеды. За
завтраком он снова гамадрил: "А я немножко
Дэвид", но от этого Бетти на стенку лезла.
"Торт те в дух, Дэвид" - по дороге на аборту
скакал ему некий голос, но это был, охазинается,
негр-кондуктор! "Перебьессель", - подумал
Дэвид, толком-то в негритянскую проблему не
врубаясь.
Немножко Дэвид подкручивался по торговой части и
к делу хватку и мел, но от этого Мери на стенку
лезла. "Слышь, мастер, я мелочь, карецца,
забыл," - сказал Дэвид, ваще не врубаясь. "А ну
пшел вон завтоообуса", - свирепо пробасило
Мтумбо, тоже в генритянскую пробелму толком не в
тыкаясь. "О`кей", - сказал немножко Дэвид,
тушуман скромненько. "А вот своюд-то дочь ты
был бы рад за такутикого видеть?" - словно
раздался словно голос, но Дэвид уже вылетел и
завтобуса, топоря, как псица переметная.
Сердитый Фрэнк
Фрэнк поглядел на стол, еле заставил себя
поглядеть на стол.
- Стол этот менявижу! - сказал он. - И откуда в моем
доме такой задрипанный стол?!
Потом Фрэнк поглядел на часы.
- Ну и часы у меня висят, хреновина! В моем-то доме!
- сказал Фрэнк, и с полным поправом: дом в самом
деле был его четам. Еще минога погалдя, на глаза
попадлось мамашино кресло.
- Вот уже ничего хорошего, в этом рездле, - заявил
он. - А вот ковер. Нет, только понаблюдайтесь на
эту рухлядь, грязную и замызганную! А еще и в
услужении у всей этой дряни покатой! Ну кто я, как
не раб, которого все моногамят и перезреют и над
кем смеются от корыта! Ну как мне все это
выносить? Ну кг? Я уже вместо личной жизни только
и должен заменяться, что приборкой да чисткой
личной собсдвинтости!
Фрэнк подошел к своей старой глуховатой намарше,
с которой они все еще жили в месте.
- Ах ты, глухая тетерва! Еще смеешься? И без того
тошно, дак еще ты тут из угла хрюкчешь! - с этими
словами Фрэнк хряснул ее по далбе. "Вот тебе за
твое хрюкотайло, старая гадина!"
- Эту проклятую каргу ненавизжу, - сказал он, сам
себе криво охмыряясь. - Прободам к черту всю эту
раз валюху со всем барахлом, ага, маманя, и тебя
тоже...
И он все продал, уехал за границу и поселился в
другой стране, которую он не любил ни вот
настолечко, не то что свой родной дом в доброй
старой Англии, где жила его дорогая, немножко
странная, но милая старушка-мама, которую он
потерял из-за того, что урожай не урод ился. А все
это к тому, что вот ведь как бывает.
Грустный Майкл
Никакого резону для грусти у Майкла (мерзавца) в
то утро не наболталось: все любили его (подлеца). В
ночь перед тем он круто в калывал - работал
Торчилой на Каланчиле. Его жена, уравнобешенная
Бетти в трезвой паперти дала ему с собой
перекусон, но все равно Майклу быдло грузно.
Довольно эстрадно для человека, у которого ну
абсолютно все на месте, ну в плоть до жены.
В четыре утра, когда в печи яркостно трепищали
коленья, ввалился Полицуйский, срокотать
кусочек.
- Как дермишки, Майкл? - скользал Мусоровский, но
Майкл ничего не отвентиль, потому что он глухимен
и говорить не умнел.
- Как жена пожинает? - спросил Помордовский.
- Жену-то не трожь!
- А я думал, ты глухимен, и говорить не умнееешь! -
излумился Полицмерзский.
- И куда ж мне теперь девать все мои глухименские
книжки? - сказак Майкл, которого жизнь столбанула
с очередной проблембой.
|