е мучило мечтами об обладаниях -- я брал это, принимал этот поток
воинов-чувств и обратно уже не выпускал, не выказывал, не выдавал
пе-ребежчиков и пробел отступал, а остров моего скрытого разума становился
больше.
Итак, когда я обрел основу своей жизни, ме-ханизм ее формирования,
только тогда я и стал задумываться над ее целью существования...
Вот так-то, уважаемый Василий Федорович Аршиинкин-Мертвяк, ты и написал
свое заве-щание всем последующим страницам этого днев-ника, объявил, так
сказать, Введение на рассмот-рение и изложение некоторых мест в логических
просторах своего собственного скрытого разума".
Прочитав своеобразное Предисловие к днев-нику, Юля бережно закрыла эту
рукописную книжку и отнесла ее в свою спальню и спрятала у себя под
подушкой. Потом еще, до прихода Ми-ши, она несколько раз возвращалась к
дневнику и перечитывала это же место. Ей очень хотелось понять этот ключ,
чтобы открыть отцовский дневник правильно, а не взломать.
Тайные разговоры
1.
-- Добрый день, дорогая. Я очень соскучился по тебе. Как там наши дела,
как чувствует себя временно подопечный сегодня?
-- Очень мило с твоей стороны, мой волчонок, предоставить мне
заниматься шмотками этого старого дурака, а молодой-то каков! Просто дикий
зверь. Фу, какая гадость все это!
-- Ну, дорогая моя, надо потерпеть, не так ж долго.
-- Сколько? Так можно рехнуться!
-- Сроки -- секрет, моя козочка, ты же знаешь об этом. Ну, иди же,
поцелуй своего волчонка!
-- Да ты же раздавишь меня! О-о! Такие объ-ятия... Не-ет, тебе
противопоказано быть молодым, волчонок.
-- А тебе, козочка?
-- Вот еще! Я видела эти шмотки.
-- Ну, и как они тебе -- к лицу?
-- Поклонников у меня будет хоть отбавляй, волчонок.
-- Раздену догола любого из них! Имей это ввиду.
-- Ты жесток, дорогой мой.
-- Я просто деловой человек.
2.
-- Очнулась, любезная? -- оскалился он, изо-бражая улыбку.
-- Что со мной произошло, ничего не понимаю? -- озадачивалась она,
поднимаясь на ноги.
-- Ты немного заснула, любезная, приустала наверно.
-- Какая-то усталость во всем теле, вы что-то со мною делали?
-- Какая ты догадливая, а ты как думала!?
-- Я же и так выполняю, что вы говорите.
-- Все, как надо делать ты будешь в любом случае, любезная.
-- Что будет с первым объектом? -- спросила она.
-- Ты становишься любопытной, любезная,-- насмешливо ответил он.
-- Я отрабатываю свою участь и надеюсь на положительный результат, --
сказала она.
-- Правильно делаешь, что отрабатываешь, а надежда... иногда штука
обманчивая.
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Ничего. У первого в шмотках зашита ампула, в назначенное время она
ликвидирует объект.
-- Это жестоко с вашей стороны.
-- Мы все не ангелы. Ты лучше спросила бы: что будет со вторым
объектом?
-- Но, по-моему, со вторым объектом уже и так все ясно. Все, что должно
было быть с ним уже произошло, -- боязливо удивилась она.
-- Ошибаешься, любезная. Второму объекту придется уступить место.
-- Для кого? Ничего не понимаю.
-- Для меня.
-- Для вас?
-- А что? Разве я буду плохо смотреться?
-- Это безумие! Вы совершенно бесчеловечен!
-- Пусть так. Но есть и третий объект.
-- Третий? И кто же... это?
-- Она... В свое время, она тоже уступит свое место для той мадам,
которая теперь досматривает, отслеживает последние деньки первого объекта.
-- Но вам-то до нее какое дело!
-- Ты гадко не догадливая идиотка! Она -- моя жена, -- злобно и
торопливо проговорил он.
-- Почему вы открыли мне все свои карты?
-- Я никогда и никому их не открываю, любезная.
-- Но мне же сказали.
-- Тебе?! Ха-ах! Да говорить тебе, все равно что говорить вслух с самим
собою или стенке. Ты -- пустое место, ноль, понимаешь это?
-- Но-о...
-- Пошла вон! Я устал... Подожди. Имей ввиду, что первый объект, весьма
задолго до то-го как с ним это произойдет... тоже, когда пришел в себя, не
знал, что с ним произошло.
-- Вы хотите сказать...
-- Ты правильно меня поняла, любезная. В твои шмотки тоже зашита
ампула.
-- Как же это я сразу не догадалась, отчего ты так разговорился,
сволочь!
-- Пошла прочь, и знай, что твоя ампула, в отличии от ампулы первого
объекта, управляема мною лично, дистанционно. В любой момент, я остановлю
тебя.
-- Удобно.
-- А ты как думала, стерва... извиняюсь, лю-безная. Ну, все! Иди
прочь...
-- Я, конечно, пойду, но ты, подлец, все равно ответишь, я верю в это.
-- Как интересно, пришла с надеждой, а уходит с верой. Надежда --
пассивность. Вера -- это уже действие. Хорошо. Я учту это, любезная.
3.
-- Как она? -- спросил он.
-- Ей очень трудно, -- ответил другой.
-- Ничего. Сегодня же вы должны проявить активность. Во всяком случае,
начало неплохое. Похвально.
-- Мне трудно. Раньше казалось будет легко, а сейчас... Никак не могу
свыкнуться с мыслью, что она-то ничего не видит, а мне все кажется...
-- Бросьте вы, -- сказал он, -- ведь все останется так как есть --
изменить невозможно.
-- Это еще больше меня тяготит, -- грустно вздохнул другой.
-- Хандра, и не более того, голубчик мой. Вы получили такие молодежные
шмотки.
-- Дорого они для меня обходятся.
-- А как вы хотели? За возможность надо платить.
-- Мне кажется, в этом как раз нет проблем.
-- Пока нет.
-- Разве я еще вам остался должен?
-- Как знать.
-- Вы говорите загадками.
-- Вы же сами сказали -- дорого. Значит пожалели.
-- Да нет же. Вы меня неправильно поняли. Разве дело в бумажках.
-- А в чем же тогда?
-- Дорого обходится для души.
-- Какой пустяк, голубчик мой. Это ностальгия по старым шмоткам, --
сказал он.
-- Наверно, вы правы, -- подтвердил другой.
Возможность
Юля, только что, раньше обычного, приняла душ. Привычно, она
проделывала это ближе ко сну, а сегодня душ получился практически
предвечерним.
Вскоре возвратился и Миша, какой-то груст-новатый и внутренне, как
показалось девушке, туманно озабоченный чем-то неопределенным.
Некоторое время молодого человека заметно дискомфортило и он
разговаривал короткими фразами, в основном отвечал на вопросы и редко что-то
спрашивал сам. Словом, весьма отли-чался он от себя же вчерашнего и
утреннего. Но, потом, постепенно, даже немного повеселел, оживился во
взгляде и непринужденно, мягко разговорился, будто вспомнил себя прежнего.
Оба они, и девушка и молодой человек, если так можно выразиться,
высокопарно восседали теперь в креслах в ярко освещенной гостиной,
разговаривали и попивали чай, как, почему-то, обоюдно решили, без сахара,
горьковатый на вкус.
Тут-то Юля и задала свои вопросы Мише, намеченные ею еще с утра.
-- Скажите, Миша, -- проговорила она в то-не размышления вслух.
-- Да, -- тут же отозвался молодой человек и, поставив свою чашечку чая
на журнальный столик, приготовился слушать.
-- С кем сегодня вы разговаривали по телефону утром? -- спросила почти
повествователь-но она.
-- Но вы же в курсе, Юленька, -- удивленно воскликнул он, -- я говорил
с Верой.
-- Нет, -- определилась девушка.
-- Как нет? -- теперь насторожился молодой человек.
-- Да нет, не то -- нет, которое, как вы подумали, ставит под сомнение,
что вы и в самом деле утром разговаривали по телефону с Верой, тому я
свидетель, но не об этом я спросила.
-- Позвольте, но мне кажется, я более ни с кем не разговаривал, -- как
бы припоминая что-то, неуверенно сказал Миша.
-- Еще до моего утреннего появления в гостиной, после того, как вы
покинули папин кабинет? -- отчетливо, в интонации, которая обязательно
требует ответа, сказала девушка.
-- Ах, да! Совсем вылетело из головы, -- оживился Миша, -- я и в самом
деле говорил по телефону со своим тренером. Я практически каждый день с ним
созваниваюсь и настолько привык к этому, что мог упустить из виду, не
обратить внимания, потому и не вспомнил сразу. А потом, я вам скажу,
Юленька, мои чувства настолько переполнены случившимся, что остальное
сегодня -- трудновато фиксируется в памяти.
-- Наверное, это так, но папин кабинет? -- напомнила девушка.
-- Вы становитесь подозрительной, Юля. Но вас можно понять. Подобные
жизненные неожиданности кого только не выбивали из колеи.
-- Вы хотите сказать, что вы не были там се-годня утром? -- не
успокаивалась девушка.
-- Где? В кабинете вашего отца?! -- обиженно сконфузился молодой
человек, но тут же будто нашелся и принял вид человека, сожалеющего о том,
что его не правильно понимают.
-- Так вы не были там? -- заострила вопрос Юля.
-- Конечно же нет!
-- Интересно... -- сказала девушка и немного помолчав, добавила: -- но
все-таки там кто-то же был, тогда кто?
-- Вы у меня об этом спрашиваете? -- уточнил Миша.
-- Нет. Если вы говорите, что вас там не было сегодня утром, то
спрашивать, грустно вздохнула девушка, то спрашивать мне остается только у
себя.
Несколько минут они продолжали пить чай и, словно помалкивая каждый о
своем, исподволь переглядывались, но каждый старался ус-кользнуть глазами,
скоро отвести их в сторону от другого, если тот, другой, застигал врасплох,
невзначай замечал, что на него смотрят.
-- Что вы на меня так посматриваете, Юленька? -- первым не выдержал
молодой человек.
-- А вы тоже на меня посматриваете, Миша! -- парировала девушка.
Оба, как-то с натяжкой постарались улыбнуться друг другу.
Юля в этот вечер, хотя и выглядела заметно усталой, но сидящая в кресле
в пушисто-белом халате, с заманчиво, она не замечала, обнаженными ногами --
одна пола халата, соскользнувшая на пол, привлекла бы внимание в сущности
любого мужчину.
-- Вы не возражаете, если мы перейдем с ва-ми в папин кабинет? --
вежливо, но, как-то чересчур по-деловому, обратилась хозяйка квартиры к
гостю.
-- Отчего же, пройдемте. Я не против, -- с мягким напряжением ответил
тот.
И они незамедлительно поднялись из кресел и прошли в кабинет
Аршиинкина-Мертвяка.
Здесь девушка услужливо предложила молодому человеку присесть на
кожаный диван Василия Федоровича, а сама стала лицом перед гостем, спиной к
отцовскому столу, на который оперлась руками. Из-под глубокой и широкополой
шляпы массивной настольной лампы падал не яркий, по-домашнему теплый свет.
Лица девушки и молодого человека казались загадочными и приятными.
-- Не могу верить, -- сказала Юля. -- Папа, бедный папа.
-- Напротив, -- возразил молодой человек, -- ваш отец, очень даже
богатый человек, если у него такая замечательная дочь!
-- Льстите, -- заметила Юля.
-- Что вы, Юленька, нисколько -- так и есть!
-- Какая же я замечательная -- даже не сходила к нему сегодня в
больницу! -- возразила, опечалившись, девушка.
-- Но это же было исключено, вы хотели. Что поделать? Пока нельзя, --
постарался утешить Юлю Миша.
-- Странно как-то, -- тихо сказала девушка.
-- Что вы имеете ввиду, Юля? -- заинтересованно и заботливо спросил
Миша.
-- Странно, что мы здесь, а папы -- нет. Я никогда не задумывалась о
таком. Я и не замечала своего счастья..., счастья, что мы жили вместе. А
теперь... Я одна.
-- Что вы, Юленька! Разве я не с вами?
-- Спасибо вам..., Миша. Только, то тепло, когда отец..., никто не
заменит.
-- Я не хочу, чтобы вы себя так расстраивали, Юля.
-- Да ну, все... -- переведя дыхание, сказала девушка, достала из
кармана халата носовой платок и утерла глаза, -- я уже перестала... Скажите,
Миша, напуская на себя веселую подвижность, заговорила она, -- а вы тогда на
меня сильно обиделись, в тот вечер, когда мы с вами виделись в последний
раз?
-- Ничего страшного, Юленька, всякое бывает.
-- Да. Вы правы, Миша. И все-таки, мне показалось, что вы обиделись.
-- Совсем нет.
-- Правда?
-- Ну, разве что чуть-чуть, -- сказал молодой человек и, приподнявши
правую руку к своему лицу, показал рост тогдашней своей обиды от пола, как
если бы она могла стоять сейчас невидимо в кабинете между ними, но окинувши
взглядом величину показанной им обиды, молодой человек стал медленно
опускать руку, иронично принижая рост обиды до самого пола, приговаривая при
этом: -- Нет, еще поменьше -- вот так! Во-от так! Пожалуй, и это многовато.
Нет, еще меньше. Теперь в самый раз! -- его рука ладонью легла на пол возле
края тени, наискось падающей от стола.
Юля, не так как раньше, пыталась, сегодня и вчера, а действительно --
улыбнулась. Но тут же снова тяжело перевела дыхание. Но все же, она
почувствовала, ей стало сейчас немного легче.
-- Вы интересный человек, Миша, -- и в самом деле повеселевши,
проговорила девушка.
-- Вы знаете, Юленька, -- плавно и завораживающе заговорил Миша, -- я
сейчас выпил бы с удовольствием бокал хорошего вина, уж больно устала душа
за последние два дня.
-- Так в чем же дело, вино наверняка есть, и я с вами выпью, --
улыбнулась Юля.
-- У вас есть вино и вы до сих пор помал-киваете об этом? -- театрально
выражая легкое разочарование, смешанное с радостью, предвкушением
удовольствия сказал молодой человек.
-- Я не могу сказать какое именно.., но в ба-ре у папы -- всегда есть
какое-нибудь вкуснень-кое. -- Юля повернулась к столу, раскрыла
вмонтированную над ним в стене дверцу бара и извлекла оттуда початую бутылку
красного ви-на. -- По-моему, французское! -- воскликнула она. Там же, в баре
оказались и бокалы. Юля достала и их. Тут же она отвинтила пробку изящно
граненой бутылки и налила немного вина себе в свой бокал, потом протянула
другой бокал и бутылку гостю и сопроводила это действо словами: -- Налейте
себе сколько хотите.
Молодой человек, не раздумывая, налил себе полный бокал вина и передал
бутылку хозяйке квартиры.
-- Взяли бокалы в руки, -- предложил он. -- За что мы будем пить? --
нарочито игриво, будто пытаясь развеселить, спросил он у девушки.
-- Пусть папа скорее окажется дома, здесь, у себя, -- произнесла Юля в
тоне настойчивого желания себя подбодрить, словно сказала сама себе: "Не
печалься, Юля!"
-- Бесспорно, -- подытожил своим полным, убедительным согласием
выдвинутый тост девушкой, Миша.
Мелодично звякнули два бокала, звякнули так, будто кто-то едва
прикоснулся к давно забытому, игрушечному, с полубеззубыми клавишами,
старому детскому пианино.
-- Вы действительно очень интересный человек. -- Вскоре, когда бокалы
были отставлены в сторону на столе, сказала Юля.
-- Не знаю. Очень может быть, Юленька. По крайней мере хотелось бы им
быть, -- хитровато щурясь, произвел комплимент молодой человек. -- "Ты
удивительна, дочка!" -- воскликнул он про себя. -- "Собственно говоря, --
продолжал он свои размышления, -- что останавливает ме-ня?..
Да, она моя дочь, дочь Аршиинкина-Мертвяка, но я же уже, практически,
-- не он!..
Как она хороша!.. Я невероятно возбужден, и я едва понимаю ее, но,
почему-то, держусь до сих пор за эту тоненькую, придуманную кем-то нить
этикета... Нет...
Я все-таки ее отец!.. Проклятье!..
Она так похожа... похожа на нее..., безумная копия моей жены!.. Это
просто сатанинское со-стояние...
Я всетак же еще страшно хочу, я ее столько лет хочу, я ее сейчас хочу!"
-- Юля, -- с какой-то внутренней настойчивостью, внезапно даже для себя,
так, будто укололся об иголку, окликнул молодой человек в этот момент тоже о
чем-то задумавшуюся девушку.
-- Да, -- тихо отозвалась она.
"Ну, ты же видишь, она сама ждет, чтобы ты начал действовать" --
проговорил он про себя.
-- Что, Миша? -- не понимая возникшей паузы, спросила Юля.
-- Иди сюда, ко мне, -- решительно потребовал он.
Девушка подошла как ни в чем не бывало к молодому человеку и
остановилась возле него. Он сидел на диване, она стояла рядом и их колени
были очень близки друг к другу, едва не соприкасались.
-- Присядь сюда, пожалуйста, -- попросил он и одной рукой указал на
свои колени, а другой мягко и нежно обхватил Юлю за талию.
-- К вам на колени? -- удивленно уточнила она.
-- Да. Садись, Юленька, -- подтвердил Миша.
И девушка взволнованно присела молодому человеку на колени. И он
почувствовал приятную тяжесть ее плоти. Юля обвила его шею своими руками.
-- Миша, -- опечаленно покачав головою по сторонам, проговорила она.
Он едва поцеловал ее в губы. Они не ответили. Потом он дотронулся до
них своими губами -- еще и еще раз, и снова надолго замерли они, Миша и Юля,
в поцелуе.
Миша расстегнул несколько пуговиц на халате у Юли и хотел, наклонился к
ее груди губами...
-- Не надо.... здесь не надо, Миша, сказала Юля, ее дыхание
перехватывало и от этого, время от времени, она делала глубокий дрожащий
вздох, -- пойдемте ко мне в комнату. Я прошу вас.
-- Хорошо, Юленька, хорошо, -- согласился молодой человек.
Они перешли в Юлину спальню.
Здесь девушка, ничего не говоря, стала раздеваться. Раздевшись догола,
она, заметно стеснительно, прилегла на кровать.
Миша уже тоже разделся и присел возле нее.
Медленно он поглаживал ее ноги, живот, наклонился и целовал груди, шею,
уловил своими губами ее встрепенувшиеся губы. Потом близко стал
рассматривать ее глаза.
"Все именно так, как я и представлял столько лет подряд, -- думал про
себя он, -- Боже мой, какое неумолимое сходство!"
-- Я еще не женщина, Миша, -- ласково, но настороженно проговорила Юля,
и молодой человек вышел из некоторого оцепенения.
-- Я знаю, -- сказал он.
-- Откуда? -- удивилась девушка.
-- Разве это не видно? -- улыбнулся он.
Они заласкались нежно телами. И вот, источающее негу и сладость,
желание молодого человека, внезапным рывком, -- обнажило Юлину боль.
-- А-а-айсс... -- вздрогнула всем телом де-вушка в дрожащем вздохе и
напряглась. -- Мне больно, -- горячо и жалобно, будто попросилась отпустить
ее, прошептала она молодому человеку на ухо.
-- Потерпи, малышка, я потихонечку, -- настойчиво и взволнованно тоже
приятно прошептал в самое ухо девушке молодой человек.
-- О...ий так... больно...сс... Па!-Па-а! -- вскричала она.
-- Потерпи, моя умница. Ну,.. что ты, ма-ленькая моя. Потерпи, я же
потихонечку, -- победно нашептывали горячие Мишины губы.
Другой человек
На следующий день, приятно уставшая, с растрепанной прической, но
неуловимо, неумолимо посвежевшая Юля, снова заветно и сосре-доточено
уединилась.
Теперь уже реально любимый человек --Миша, такой неуклюжий с утра: как
и вчера, ушел по делам.
Постепенно, улучившая момент, наболев-шая печаль вкрадчиво снова
прикоснулась к ней. Внимательно решила она продолжить чтение отцовского
дневника.
Девушка достала его из-под подушки, но по пути этого действия она
посмотрелась намерен-но в стоящее на тумбочке возле кровати округлое, в
металлической резной оправе, зеркало; несмотря на несобранный вид свой, ей
улыбнулось, понравилось ее, сейчас отра-зившееся в чистом серебре зеркала,
лицо.
"Сегодня, будто что-то остановилось во мне из того, -- подумала
девушка, -- что всегда заставляло идти, а точнее бежать, искать и
тревожиться, и потому спотыкаться и падать, ошибаться и жить наугад, я
словно видела раньше все очень близко и мутно, а теперь, мне кажется, что
мне придется научиться заново открывать, узнавать старые детали, в
обнажившейся, еще не освоенной, будто чужой панораме прожитой жизни моей.
Даже... папина беда, нет, она не прошла, она есть, и я все так же могу
чувствовать ее, но и она, тоже какая-то остановленная сегодня, и я имею
возможность ее рассматривать".
Медленно Юля отвернулась от зеркала, она еще совершенно никогда не
видела свое лицо в нем освещенное первыми, незримыми, живи-тельными лучиками
женственности. В этом, каждое осознаваемое ею мгновение, ощутимо
при-сутствующем прикосновении материнского состояния, когда человек впервые
открывает в се-бе, пускай еще наощупь, но способность не судить, а
сострадать, она и приступила к дальнейшему чтению дневника, и разлистнула
его.
Вначале она усвоила и поняла страницы, повествующие о тогдашнем еще
мальчике, папе, где проявились его первая любовь к Лоле и многие другие
перепутья взросления; первая, неудачная семья -- это время было описано в
мрачных красках и как-то вскользь, не подробно.
Далее, многое узнавала девушка о человеке, о котором, как она,
(разъяснялось в ее сознании теперь), не имела должного и необходимого
представления как дочь.
Все казалось Юле важным в дневнике, но, когда она дошла в своем
пристальном чтении до мест, в которых появилась ее, такая далекая и дорогая
мама и особенно, когда девушка дочиталась до папиных исповедей, где все ярче
и отчетливее говорилось о ней, о дочери Юле, она зачитала прерывисто, время
от времени останавливаясь, обдумывая, и что-то перечитывала повторно.
Заинтересованно заострялось ее возбужден-ное внимание, чтобы
независимо, безавторитет-но осмыслить рукописные откровения отца, и
требовало это внимание, порою, даже неодно-кратного перечтения мест особо
располагаемых к размышлению:
* * *
"Моя вторая, но первая, которую любил я, будущая супруга, Катерина
Иосифовна, Катенька, как я стану ее называть потом, работала в научной
библиотеке. Как-то я зашел в эту библиотеку совсем накануне защиты моего
очередного научного труда.
Мы увидели друг друга и тут же разговорились часа на два. Как раз
рабочий день в библиотеке закончился, я, как истинный джентльмен, сразу же
решился пригласить мою, ставшую на редкость молниеносно близкую и
необходимую мне, знакомую в гости к себе домой -- и она, тогда так
женственно отказалась, но не отказала -- сама пригласила меня в гости к
себе. И я пошел.
И с тех пор мы больше с ней не расставались до самой ее безвременной
кончины".
* * *
"Я отправлял Катеньку в роддом. Она старалась, пробовала лукаво
улыбаться, передыхая и набираясь сил для нового сражения с болью, которая
стремительно бросалась на нее, словно то-же передохнувши -- жестоко
впивалась, хватала Катеньку за живот, сотрясала ее, будто дознавалась --
"Будешь еще улыбаться?!"
Катеньку уже отвозили в палату, когда она сказала мне:"Я обязательно
рожу свою заместительницу!"
-- Но может родиться мальчик, -- сердечно и мило попытался возразить я.
-- Нет, -- неотступно сказала она. -- Родится обязательно девочка...
Юленька... -- загадочно куда-то смотря, назвала Катенька имя нашей, через
три дня действительно появившейся на свет дочери. -- Никогда не давай ее в
обиду, -- будто прощалась она, -- пусть Юленька будет всегда с тобой!
-- Ты ошибаешься, -- поправил Катеньку я, -- с нами, Юленька всегда
будет с нами.
-- Да, конечно... с нами, -- почему-то печально подтвердила мои слова
Катя.
Больше я Катеньку живой не видел...
Она рожала невероятно тяжело, как рассказывал мне врач, принимавший
роды, и... через два с небольшим дня умерла, скончалась от сер-дечной
недостаточности."
* * *
"Юленька подрастает. Она -- невероятная копия Катеньки! Да нет, она,
без сомнений, маленькая Катя!.. Особое удовольствие для меня составляет
купание моей дочери, после которого наступают, когда я укладываю Малышку в
постель, искушительные мгновения соблазна, -- я поглаживаю ее, изящно
сложенное, нагое и доверчивое тело, и я, с огромным трудом сдерживаю свои
руки, когда они едва прикасаются к откровенно обнаженным местам.
Насыщяюсь энергией. Мои мускулы налиты сокрушительной силой. Тогда
ухожу к себе и подолгу, шепотом разговариваю с фотографией Кати...
Недавно, я нарочно показал одну из многочисленных фотографий своей
покойной супруги одному своему знакомому.
На этой фотографии Катенька изображена в детстве -- семи лет, знакомый
хорошо помнит мою дочь Юлю в лицо, (он художник, как-то рисовал ее портрет).
"Как озорно выглядит здесь Юля!" -- констатировал знакомый, и когда я
признался, что это не Юля, а Катя..., он так и не поверил мне.
Я никогда и никому не отдам Юленьку! Она будет всегда со мной, как
завещала Катя...
Признаться, я частенько ловлю себя на мысли, что я начинаю любить свою
дочь как жену, мою маленькую супругу, с одной только разницей, что я не
трогаю ее...
Собственно говоря, она и ведет себя очень похоже. Пытается стирать...
Убирается дома... Скоро научится готовить..."
* * *
"Я страшно, мучительно ревную свою дочь к мужчинам!.. Не хочу и думать
про то, что она, когда-нибудь, когда-то, не за горами уже, ускользнет от
меня... Нет!... Кажется, я не в силах буду этого пережить, я просто не знаю,
как смогу такое пережить... Второй раз потерять ее, мою Катю?!
Я всячески мешаю и буду продолжать жестоко мешать любому молодому
человеку обращать свое внимание на мою дочь, выказывать каким-либо способом
свои чувства к ней."
* * *
"Ах, если бы я смог стать молодым и другим человеком! Тогда бы я
женился на Юленьке... Но..., зловещие законы общества, которые мы впитываем
в себя чуть ли не с молоком матери, которые потом именуются, и становятся
частью нас как совесть и мораль, правила этики -- именно они никогда не
позволят мне этого сделать!
А значит, я сам никогда не позволю себе этого сделать, потому что и я
целиком соткан из этих законов и я не могу управлять собою как захочу --
общество правит мною!
Ах, если бы я и в самом деле смог стать молодым".
После откровения этих строк Юля остановила свое чтение, она оторвала
свой взгляд от тайной рукописи отца и долго смотрела прямо перед собой, но
плохо что видела.
Девушка снова опустила свой взгляд на разлистнутый, лежащий на ее
коленях дневник, чтобы еще раз прочесть последним прочитанное место.
Мутно. Слезы. Они капали тяжелыми каплями на построчно исчерниленные
страницы отцовской рукописи и расплющивались на них крупными кляксами и
расплывались, мутились чернильные слова, словно их прикрывали бракованными
увеличительными стеклами.
"Боже мой, папа, -- прошептала Юля и на некоторое время замолчала, ее
лицо менялось и стало выглядеть так, будто девушка держит у себя во рту
целую пригоршню соли и отчаянно теряется: "что делать дальше, теперь?"
С трудом проговаривая слова, она зашептала: -- Я...т..такая... дочь.
Такая плох..хая..., -- словно позвала она, -- папа!...,
отврати..т..ти-тельная дочь. Да... Что я знала..., поним..м..мала о тебе?..
-- будто причитала она.
Ворбий и Маприй
Президент интегральной фирмы "Обратная сторона" сидел у себя в кабинете
за рабочим столом в низеньком кожаном кресле неподвижно.
Только что, в его кабинете, по срочному при-глашению появился его
компаньон -- Ворбий. Георгио Фатович, односторонне торопливо поприветствовав
на ходу коллегу, остановился на мгновение у президентского стола и медленно
осмотрелся по сторонам. Алекс что-то читал и молчал, тогда Ворбий, не
дожидаясь, когда заговорит хозяин кабинета, сам тут же присел напротив
Маприя на роскошный деревянный стул, ла-кированный смоляного цвета лаком,
мягкий, в замысловатых завитушках резьбы.
-- Ну, что же, -- наконец-то проговорил Ма-прий и -- ожил, будто
разманекенился и стал перекладывать в сторону и укладывать стопкой на столе,
снова продолжая молчать, разложен-ные перед собою бумаги, к которым только
что было захватывающи приковано его внимание.
-- Алекс, -- непринужденно, в дружеском тоне, заговорил Ворбий. -- Я
знаю, что ты не приглашаешь и не вызываешь просто так, поэтому могу сказать
только одно -- слушаю тебя внимательно. Все что могу -- сделаю.
-- Слишком сентиментально, Ворбий! -- са-модовольно воскликнул Маприй,
посмотревши прямо в глаза умиленно улыбнувшемуся коллеге. -- Да, --
заговорил он, откинувшись на спинку кресла и уютно расслабляясь, -- я... не
из тех идиотов, которые каждый день где-то роняют свое время, не замечая
этого и спохватываются искать его только тогда, когда не обнаруживают его
под рукой, так сказать, или в кармане, и потом долго ищут это потерянное
время, растеривая при этом на поиски очередное свое время, случается ищут
годами и частенько так и не на-ходят.
-- Алекс! -- хвалебно воскликнул в свою очередь Ворбий, -- ты пишешь
трактат о времени?
-- Нет. Я просто не трачу время попусту, -- коротко и четко отрезал
дальнейшую возможность задавать вопросы Маприй.
-- Я тоже стараюсь так делать, -- согласился Ворбий.
-- Итак, -- в тоне высокого своего положения сказал Маприй, совершенно
не обращая внимания на последнюю фразу собеседника, будто она и не
прозвучала, -- Георгио, у тебя все в порядке?
-- Что ты имеешь ввиду, Алекс?
-- Естественно, дела фирмы! -- возмутился Маприй оттого, что его не
сразу поняли как дол-жно.
-- Нет, не все, -- обидчиво ответил Ворбий.
-- Что именно? -- продолжил Маприй.
-- Не в порядке? -- переспросил Георгио Фа-тович, но тут же осекся,
потому что мгновенно понял: его вопрос снова вызовет негодование Алекса, и
Ворбий поправился, делая вид, что этот вопрос он как бы задал для самого
себя вслух, рассуждая и подыскивая доступный и правильный ответ. -- Да. Есть
одна, крупная, мелочами я тебя не стану беспокоить, Алекс, ты же знаешь, я с
ними и сам справлюсь -- как всегда..., есть одна, крупная, и-и.. я сказал бы
даже -- нарастающая неприятность, проблема, и довольно существенная для
нашей фирмы, которую,... боюсь... мне одному решить будет... труднова-то.
-- Слишком уж много замысловатости. Не тумань! -- коротко и надменно
отрезал Маприй, -- Говори по существу, Георгио, -- раздражительно потребовал
он.
-- Хорошо, -- определился Ворбий, -- наша проблема -- Гермич.
Наступила осторожная пауза, выраженная со стороны Алекса выжидательным
высокомерием, а со стороны Геогио Фатовича подготовкой, молчанием,
усиливающим значимость, это должен был понять Алекс, значимость того, о чем
намеревался говорить Ворбий дальше.
-- В последнее время Гермич меня все больше начинает беспокоить. Мне
кажется, что я не исключаю и такого варианта, он способен и на худшее --
напасть на меня.
И, хотя я и контактирую с ним всегда под прикрытием надежной защиты
генератора и у меня постоянно наготове энергон, готовый в любой момент
выстрелить, я все-таки побаиваюсь.
-- Этот подлец, -- внезапно заерзавши в кре-сле, озадаченно и
напуганно, как показалось Ворбию, заговорил Маприй, -- не так давно
преследовал и меня, отчего я сразу же проснулся посреди ночи и не мог потом
толком выспаться, приходилось быть настороже, несколько ночей подряд! А ведь
моего адреса у него нет и не могло быть! Откуда? Именно по этому поводу я
тебя и вызвал, Георгио. Откуда у него мой адрес?!
-- Ну, думаю, что полной картины твоего адреса у него нет, пока нет,
иначе бы, кто бы там ни был, сомневаюсь, чтобы он смог от него улизнуть,
извиняюсь, уйти.
-- Что значит "Пока нет"!? -- агрессивно, будто огрызнулся Маприй.
-- Это значит лишь только то, что значит. Может случиться, что того,
чего "пока нет" у Гермича -- он приобретет.
-- Выражайся яснее, Ворбий.
-- Понимаешь, Алекс, невозможно учесть все. Мы здесь, а Гермич там. И
как бы мы не старались и не вооружались управлением его существования
отсюда, он все равно в какой-то момент, приобретая свой, неповторимый опыт
жития, что далеко отлично от нашего, поимеет в конце концов собственную
логику поведения и разума, а значит -- ему может открыться способ обвести
нас вокруг пальца. Дети глупее нас, но мы живем за пределами детства и
потому это справедливо, что ребенок видит как управлять своими родителями,
конечно же при условии, если мы не поддерживаем в себе его логику, логику
ребенка. Хороший родитель ровно настолько хороший, насколько он и ребенок и
родитель одновременно. Вот почему дети чаще поддаются влиянию себе подобных,
улице, нежели тому, кто их призывает к послушанию, пытается управлять ими.
-- Уж не хочешь ли ты сказать, Ворбий, что нам следовало бы научиться
жить еще и так, как он, Гермич?! Абсурд! Больше мне делать нечего, как
сидеть взаперти без тела.
-- Это не выход, Алекс.
-- И я об этом же, Георгио! Поэтому, давай-ка без лирики, конкретно:
что и как ликвидировать, шансы и возможности? Говори, -- в деловом тоне
приказал Маприй.
-- Извини меня, конечно же, Алекс, но я вы-нужден тебе сказать, что
твоя нелюбовь к, так называемой тобою, "лирике" с моей стороны -- отнюдь не
в твою пользу, а скорее выказывает тебя человеком, еще раз прошу прощения,
но, в довольно губительном смысле для нашего дела -- ограниченным.
-- Что-то ты разговорился не так? -- подозрительно рассматривая Ворбия,
прищурившись, сказал Маприй.
-- Мы на одном корабле, Алекс, одна ко-манда. Возникла течь... Потому и
терять нечего. Надо объединяя усилия, спасаться, а не пренебрегать даже
поданной тебе для спасения соломинкой.
-- Ладно тебе, душистиком прикидываться, с твоими-то клыками! --
немного отступая на попятную, сказал Маприй. -- Что делать будем?
-- Хорошо, -- принимая отступление и получая возможность более
уравновешенно и без особых ограничений вести разговор, согласился Ворбий и
стал продолжать свои изъяснения: -- Ты спрашиваешь "Что и как ликвидировать,
шансы и возможности?"... -- он сделал замысловатую паузу.
-- Ну, не тяни же ты, прошу тебя, -- с налетом брезгливости к
вынужденному тону поторопил Георгио Фатовича Маприй.
-- Согласись, Маприй, что шансы наши, нач-ну с них, я не могу
определить, предсказать с определенной точностью... Но то, что они на нашей
стороне -- это исключено, скорее на стороне Гермича.
Как ты понимаешь меня, Алекс, нулевой ва-риант я уже, по известным
причинам тебе, -- исключаю.
Так вот, а что касается возможностей... -- Ворбий призадумался
ненадолго, -- в приличной степени наши возможности тебе знакомы, даже такая,
как убрать Гермича, но тогда мы практически лишаемся возможности работать,
нашей фирмы.
-- Ворбий, скажи честно: ты считаешь, что Гермич неминуемо до чего-то
додумается?
-- Да, Алекс, здесь только вопрос времени, когда это произойдет, и к
тому событию мы должны будем готовы во всеоружии наших возможностей:
победить или убрать безболезненно для общего дела.
-- Но может есть что-то, что все-таки сможет остановить его? Или хотя
бы продлить сроки?
-- Остановить? -- иронично переспросил Ворбий, -- это, по крайней мере
на сегодняшний день, -- он покачал головой, шумно делая глубокий вдох, --
абсурд, -- немного нараспев проговорил он, производя не менее шумный выдох.
-- "Продлить сроки" -- ты правильно заметил, Маприй, это именно то, чем нам
и следует сейчас вплотную заниматься.
-- Говори: как? -- коротко подбросил фразу Алекс, но она прозвучала
доброжелательно.
-- Итак, -- многозначительно произнес Ворбий, -- вначале, расставим все
на известные логические места, чтобы иметь возможность базы рассуждения и
окончательного вывода, а также кое-каких перспектив и уже реальных, мною
воплощенных на сегодняшний день и дожидающихся пуска, дополнений.
У нас имеется в распоряжении главный генератор. Это -- основной наш
козырь, но теряющий силу для нас каждый день.
Надо спешить.
С помощью генератора я контактирую с Гермичем и управляю его
манипуляциями в рамках нашей фирмы.
Гермичу, в последний с ним контакт, я поо-бещал подыскать подходящую
"одежду", но, как я понимаю теперь, одного только этого, моего обещания --
не достаточно. Не исключено, к этому надо быть готовым, что очердной мой
контакт с Гермичем, может закончиться весьма плачевно: в первую очередь для
меня, а во вторую для фирмы, а значит для всех нас.
В этот, очередной контакт, на который я отправляюсь сразу же из этого
кабинета, Гермич, скорее всего нападет на меня и в срочном порядке потребует
уже не обещаний, а действия, то есть -- тела, и, так как для того, чтобы его
требование выполнилось, он вынужден будет меня отпустить, то он, здесь его
можно понять, не пойдет на это. У него останется только два разумных
варианта: либо удерживая меня энергозаложни-ком, добиться через это действие
желаемого результата, либо... -- Ворбий как бы запнулся и замолчал
ненадолго, -- либо, что крайне не желательно, потому что окончательно худо
для меня, Гермич завладеет моим телом. -- сказал последнее Георгио Фатович и
его довольно заметно передернуло в плечах. -- Вот так-то, Алекс.
-- Почему ты уверен, -- медленно, в сердечном тоне, выражая свое
сожаление и соболезнование в адрес предстоящего, заговорил Маприй, -- уверен
в том, что Гермич обязательно в этот раз пойдет на штурм, ведь, насколько я
знаю, ключей от генератора и его кода у него нет, ему остается только помощь
накопленной энергии. Я знаю, что он это делает, копит энергию, но...
-- Ключи от генератора и код генератора у него имеются, -- спокойно,
как ни в чем не бывало, сказал Ворбий.
-- Но позволь! -- возразил Маприй, не понимая, что ему делать, как
среагировать на подобное заявление Ворбия: то ли разгневаться, то ли поднять
на смех. -- Откуда у Гермича ключи и знание кода?!
-- Их ему дал я, -- все так же спокойно ответил Ворбий.
-- Ты шутишь, но если так... -- ты сошел с ума!
-- Вовсе нет, Алекс. Ты меня знаешь довольно продолжительное время и
потому, наверняка, сможешь понять меня правильно. Я не делаю ничего, по
крайней мере, стараюсь не делать ничего попусту.
-- Я требую объяснений! -- еле сдерживая себя от того, чтобы не
сорваться в гнев, приказал Маприй, -- объяснись, Георгио, -- настойчиво
определился он.
-- Я оставил ключи и код специально в последний контакт, будто забыл
их. Естественно, Гермич не ребенок, сейчас он уже наверняка поджидает меня,
ну разве что случится невероятное, и у моего подопечного проявится вера,
честность и прочие атрибуты всепожирающего социума, но такое исключено у
рецидивиста-смертника? Исключено!
-- Не понимаю. Но в чем здесь резон, Георгио?! Ведь ты только ускорил
конец!.. Всему, -- опечаленно произнес последнее слово Маприй.
-- Э-э! Вот уж нет, а совсем наоборот, мой друг. Ты должен успокоиться,
Алекс, сейчас я тебе все поясню.
Гермич ничего не смыслит в генераторе, у него есть только одна слепая
сила и не менее слепое желание и не больше того. Он может только заставить
меня произвести с ним то, что ему нужно. Без меня Гермич ноль. Сегодня,
прежде чем выйти на него в "контактной", я произведу вперед себя для Гермича
информацию, что он дол-жен сделать то-то и то-то, потому что с сегодняшнего
дня я приступаю к передаче своего соб-ственного тела в его, Гермича
распоряжение, и так, между прочим, напомню ему, что мол, я, в прошлый раз, к
сожалению, не предупредил его о том, что именно в этих целях оставляю ключи
и код генератора, и тут же поинтересуюсь: нашел ли он их. Сыграю: скажу, что
я их оставил, но забыл предупредить об этом, и что это очень жаль, так как,
мол, я думал, чтобы ты, Гермич, поработал с этими ключами и кодом до
следующего моего контакта с тобой, ну да ничего, мол, страш-ного в этом нет
-- сейчас я выхожу на очередной контакт и поработаем с ключами и кодом
вдвоем -- поосваиваешь их под моим контролем, ведь тебе, скажу я, в
дальнейшем придется контактировать со мной, ибо я займу твое место, а ты,
Гермич, поработаешь в фирме -- так нужно.
Естественно, Гермич будет поражен таким доверием.
-- А если он все-таки нападет на тебя? Тогда что? -- предупредительно
поинтересовался о возможном последствии этой авантюры, Маприй.
-- Тогда я его законсервирую,-- спокойно ответил Ворбий.
-- Это что-то новенькое, -- насторожился Маприй.
-- Действительно так. Моя последняя, точнее..., одна из последних
работ. Я завяжу в энергоузел накопленную Гермичем энергию, закольцую его с
помощью нового прибора. Гермич окажется во временной западне с ключами и
кодом, но применить он их не сможет, тем более без меня, а у нас появится
главное: пленник будет безопасен совершенно определенное время -- шесть
месяцев, именно столько времени ему понадобится для освобождения -- это мои
тщательные расчеты и обжалованию не подлежат, ты же знаешь, в таких вещах я
никогда не оши-баюсь.
Пленник станет продолжать работать на нас, потому что все функции
управления им, в случае применения нового прибора, генератор сохраняет, это
тоже гарантировано, а потом, по истечении шести месяцев -- мы уничтожим
Гермича. Вот и все.
-- Если этот сценарий сработает, то... гениально, Георгио! Ты умница!
-- не удержался и воскликнул еще раз Маприй. -- Умница!.. Но только не
пойму, зачем тебе понадобилось вручать Гермичу ключи и код генератора, можно
было бы обойтись и без эдакой жертвы.
-- Нет, Алекс, и еще раз -- нет. Потому что, во-первых -- именно здесь
и кроется секрет работы моего нового прибора -- он сработает лишь в том
случае, если ключи от генератора и код будут находиться в центре будущего
энергоузла, ну да это уже мои проблемы, Алекс, технологию -- оставь для
меня, а во-вторых, конечно же, зона и степень риска, но, да ничего, думаю,
что все обойдется, во-вторых, еще почему я отдал ключи и код, это -- мой
прибор, к сожалению, опытный образец уже имеется, но его не достаточно для
применения в нашем случае,.. э-э..., -- Ворбий замялся, -- короче, -- сказал
он, -- рабочий экземпляр прибора на самой последней стадии сборки.
-- Как?! -- ошеломленно, будто подавившись, выдавил из себя Маприй. --
Прибор еще не готов?
-- Через две недели -- все будет в порядке. Всего лишь, через две
недели, Алекс. Надо было что-то придумывать, потянуть время. Риск
действительно есть, но маловероятно, чтобы Гермич мне не поверил. Я слишком
хорошо знаю психологию человека, тем более убийцы-смертника, и тем более, я
хорошо за это время изучил самого Гермича --должно быть все в порядке.
-- Я думаю, что ты, Ворбий, слишком само-надеян! -- продумывая что-то
про себя, сказал Маприй.
-- Но, если я не пойду сегодня на контакт с Гермичем, и не пойду еще
две недели до пуска прибора, то наша работа, фирма остановится, черт побери,
Алекс, за две недели мы потеряем столько прибыли и потом -- времени, я скажу
тебе, мой друг, у нас в обрез, надо спешить.
-- Знаю, -- нервно произнес Маприй. -- Из Федеральной Службы
Контрразведки интере-суются нами. Надежные данные.
-- Да-да, -- разочарованно причмокнув языком, сказал Ворбий. -- Тем
более -- надо спешить. Ну..., я пойду! -- твердо заявил он и тут же встал и
скоро прошагал к двери из кабинета, остановился возле нее и, оглянувшись,
широко ос-калил свои зубы.
Маприй продолжал сидеть в задумчивости, он тоже посмотрел на Ворбия, --
не волнуйся, мой друг, все будет в порядке! -- сказал Ворбий и подмигнувши
Алексу, открыл дверь и вышел из кабинета.
Как только дверь за Ворбием закрылась:
-- У-а-ха-ха-ии... идиот! -- негромко хохотнул в адрес Ворбия Маприй,
-- иди, иди... к приборам, твою мать! Скоро ты мне не понадобишься,
придурок... Однако, не лишне знать было: чем ты занимаешься? И я -- теперь
знаю. Иди, мой мальчик, иди, -- гадливо кривя губами, сказал Алекс.
Миша и Юсман
В это же время, когда в интегральной фирме "Обратная сторона", шла
напряженная бе-седа между ее президентом Алексом Маприем и его помощником
Ворбием, произошла встреча известного молодого человека с Викторией
Леонидовной.
Ситуация разговора этих людей разворачи-валась в помещении кафедры
психологии в университете, где до своей внезапной болезни работал профессор
философии Аршиинкин-Мертвяк.
Молодой человек и Юсман сидели за столом друг против друга.
-- Я пригласила тебя, Василий Федорович... -- заговорила Юсман.
-- Миша, -- молодой человек поправил ее.
-- Ну, да... Извини... Конечно же так, -- согласилась с очевидным,
как-то жалобно всматриваясь в молодого человека и продолжила Юсман, -- я
пригласила тебя, -- она сделала акцент на следующем слове, -- Миша..., чтобы
обсудить с тобой кое-что очень, действительно, жизненно важное как для тебя,
так и для меня. -- Юсман, на несколько мгновений задумалась, -- это жизненно
важно и для твоей дочери, Миша, -- решительно добавила она.
-- Что ты хочешь сказать, Виктория? Я, то есть мое старое тело
профессора, в котором теперь заключен подлинный Миша, находится в доме для
душевно больных и никогда оттуда не выйдет, это факт.
Сегодня я, неоспоримо, являюсь Мишей, а Юленька, она тем более в полной
безопасности и я снова с ней. Все состоялось, как и должно было быть.
Тебе..., согласен -- надо побаиваться их, но..., мне кажется, ты можешь,
наверное это даже будет лучше, -- куда-нибудь уехать, затеряться, даже за
границу, с финансами я помогу.
-- Нет. Ты, уважаемый профессор... -- взвол-нованно заговорила Юсман.
-- Миша, -- вмешался молодой человек.
-- Да, да, Миша... -- приняла поправку Юсман, не придавая этому
значения, -- Так вот, -- продолжала говорить она, -- ты и в самом деле
наивно доверился Ворбию?
-- А почему бы и нет?! -- довольный собой, возмутился молодой человек,
-- то, что он обещал -- выполнил, и результат налицо! А то, что ты хочешь
сейчас сообщить мне, скорее всего, вряд ли будет иметь реальное лицо.
-- Ты хочешь сказать, что я намеренно тебе буду лгать?! -- в свою
очередь возмутилась Юсман.
-- Я так не сказал, но..., сама понимаешь, я вынужден относиться к
твоим словам с осторо-жностью, -- мягко, будто успокаивая младшего, сказал
Миша.
-- Хорошо! Я буду действовать сама, за свою шкуру, как ты наверное
думаешь обо мне, а ты... -- Юсман посмотрела на молодого человека с
пренебрежением, -- можешь убираться в свой временный, подлый рай! --
отрезала она.
-- Зачем ты меня осуждаешь? -- попытался спросить Миша.
-- Все. Я окончательно не желаю иметь дело с самодовольным слепцом и
даже..., видимо, трусом! Убирайся и погибай, жаль только Юлю, твою дочь --
наивную, несчастную девушку, жаль, что и ее как и себя ты погубишь своим
недоверием ко мне и доверием к этой скотине, Ворбию, к этому оборотню! --
Юсман негодовала, но уже успокаивалась, как человек, понимающий, что ничего
изменить нельзя и надеяться, кроме как на себя, не на кого и не на что.
-- Извини, если я тебя обидел.
-- Не надо извинений. Иди.
-- Я никуда не пойду.
-- Что еще за очередное хамство?
-- Ты должна мне рассказать все, что знаешь, я постараюсь поверить
тебе.
-- Боже мой! -- театрально воскликнула Юсман, -- он постарается
поверить мне!
-- Перестань, Виктория, -- мягко попросил Миша, -- рассказывай, -- в
искренне заинтересованном тоне сказал он, отчего Юсман посмотрела на него
внимательно.
На этот раз, его лицо убедительно выражало непредвзятость и этим
расположило Викторию Леонидовну вернуться к прерванному разговору.
-- Хорошо, -- тихо сказала она, -- слушай меня внимательно. Ворбий
задумал и уже при-ступил к выполнению задуманного, не знаю, но не исключено,
что по каким-то причинам желая спасти свою задницу, если не так, то,
все-равно, в любом случае, ему необходимо жить дальше, он хочет продолжать,
разворачивать свои, теперь уже без сомнения -- зловещие планы, и у меня
имеются подлинные доказательства моим словам.
-- Извини, -- вмешался Миша, -- ты сказала доказательства. Ты можешь их
предъявить?
-- Да.
-- Они при тебе?
-- При мне. Куда еще больше! -- негодующе воскликнула Юсман и тут же,
закативши рукав своей кофточки, протянула к молодому человеку свою оголенную
руку и указала нервным кивком головы на место чуть пониже внутреннего изгиба
локтя, -- убедился? -- спросила она.
-- В чем? -- заинтересованно разглядывая руку, сказал Миша, -- я вижу
здесь... какой-то бугорок под кожей.
-- Пощупай его, только осторожно, он может сработать.
-- Да. Там что-то есть, и оно довольно твердое на ощупь, -- подытожил
Миша.
-- Это -- ампула смерти. Ее внедрил в мое тело Ворбий, когда не без его
же участия я ненадолго впала в бессознательное состояние. Она в любой
момент, по желанию ее внедрителя, хозяина, может произвести свое
безвозвратное действие -- умертвить, при этом, так как она изготовлена
каким-то образом из биологического материала, эта ампула очень быстро
способна рассосаться и никаких следов убийства не одна комиссия обнаружить
будет не в состоянии...
Вспомни, Василий Федорович, извини, Ми-ша..., вспомни, когда ты был еще
в своем теле: не было ли у тебя подобного, такой же, где-нибудь на теле
припухлости, она должна была быть и ты не мог не обратить на нее внимания?
-- Постой, постой.... Сейчас, я, кажется, припоминаю... Как-то я, по
непонятным причинам, потерял сознание в кабинете у Ворбия, потом..., когда я
пришел в себя, то обнаружил у мочки правого уха, вот здесь где-то, -- Миша
нащупал пальцами у себя это место, -- припухлость, про-исхождение которой я
объяснил тогда себе как удар при падении во время потери сознания.
-- Она была болезненной? -- поинтересовалась Юсман.
-- Да, по крайней мере в начале -- я помню.
-- А потом, перед пересадкой тебя в это тело, припухлость оставалась?
-- Я точно не помню сейчас. Во всяком случае, припухлость перестала
меня беспокоить, я... Постой... Припоминается... Да нет же, точно!
Припухлость была до самого конца: я запомнил это лишь потому, что, когда
меня уложили на кушетку возле усыпленного Миши, я стал, нерв-ничал видимо,
ощупывать свое лицо.
-- Мои доказательства убедили тебя? -- по-интересовалась Юсман.
-- Если учесть, что ты ничего не могла знать о моей припухлости, но
сообщила мне о таковой и даже показала свою, такую же, плюс, обстоятельства
появления наших припухлостей практически одинаковы, во всяком случае имеют
од-ну и ту же, существенную деталь: потеря сознания в присутствии Ворбия,
то, можно сказать о том, что ты говоришь правду, -- сказал молодой человек и
призадумался. -- Но, -- оживляясь, снова возобновил он разговор, -- тогда
почему ты говоришь, что это ампула смерти?
-- Ампула может сработать в любой момент по желанию ее хозяина, Ворбия,
-- сказала Юсман, -- твое тело, в котором сейчас заключен в психушке
подлинный Миша, скоро умертвят.
-- Ты знаешь, Виктория, хоть это и бесчеловечно, жестоко с моей
стороны..., но для меня это будет выгодно. Постой... Значит...
-- Ты правильно догадался и решил эту про-стейшую задачку: они умертвят
и меня, -- проговорила опечалено Юсман.
-- Послушай, но этого же...нельзя допустить! -- возмутился молодой
человек.
-- Ты еще не все знаешь, Миша. Это еще не все.
-- А что еще? -- насторожился молодой человек.
-- Ты не думал над тем, почему ты сейчас без этой ампулы?
-- О чем ты, Виктория? Я тебя перестаю по-нимать.
-- Сейчас поймешь, и хорошо поймешь, -- раздражительно заговорила
Юсман, -- Ворбий готовится занять твое место.
Наступила пауза.
-- Как? Ворбий станет жить с Юленькой? Бред! -- встревоженно вскричал
Миша. -- Сейчас же перестань надо мной издеваться! -- гневно потребовал
молодой человек и он озлобленно вскочил со стула и быстрыми шагами подошел к
окну, потом резко отвернулся от окна и посмо-трел на Юсман глазами, полными
молящей просьбы, глазами, которые будто пытались внушать Виктории
Леонидовне: "Забери, забери свои слова обратно".
-- Не кипятись. Я же относительно спокойна, хотя моя угроза гораздо
ближе. Я все это тебе сейчас говорю, потому что мне нечего терять, говорю,
поддерживая надежду: совместно, может нам и удастся вырваться.
-- Так значит, Ворбий, -- сдерживая нарастающий очередной взрыв гнева в
себе, заговорил Миша, возвращаясь к столу и усаживаясь на свое прежнее
место, на стул, -- Ворбий, -- повторился он, -- останется с Юлей?
-- Нет.
-- Ну, ты же только что мне это сказала! -- произнес настороженно Миша.
Ему ожидалось, что вдруг все-таки все не так.
-- С Юленькой останешься ты.
-- Нет, Виктория, но ты непременно издеваешься надо мной, -- с
некоторым облегчением сказал молодой человек.
-- Да. С Юленькой останешься ты, а Ворбий останется со своей женой,
ложной Верой -- это ее не настоящее имя, на самом деле ее зовут Карвелла.
-- Вера -- жена Ворбия? -- удивился Миша.
-- А что тебя здесь так удивляет! -- восклик-нула Юсман, -- я же тебе
уже сказала: никакая она не Вера, а Карвелла. Вера -- псевдоним, ли-па. Это
не так существенно, оставим пока. Ты, наверное, хочешь знать, Миша, каким
образом, и почему я так говорю: ты остаешься с Юлей, а Ворбий с Карвеллой,
если Ворбий будет на твоем... -- недоговорила Юсман.
-- Постой! -- остановил ее молодой человек, взволнованно вскрикнувши,
-- Ворбий занимает... мое место..., а... Карвелла... Так? -- переспросил
Миша.
-- Да, -- подтвердила Юсман, -- Карвелла...
-- А Карвелла, -- продолжил молодой человек, -- Займет...
-- Юлино тело, -- в свою очередь, не давши договорить молодому
человеку, будто подсказала Юсман.
-- Ты знаешь, Виктория, это очень похоже на правду, хотя..., я очень бы
не хотел, чтобы это было и случилось именно так.
-- Сейчас не ныть нужно, а в срочном порядке действовать, Миша, -- я
устала тебя так называть, я буду говорить нормально.
-- Хорошо, -- чувствуя себя опустошенно, согласился молодой человек, --
только смотри, -- будто спохватился он, -- не ляпни при Юленьке или еще при
ком-нибудь! -- предупредил он.
-- Не волнуйся, Василий Федорович, к двойственности мне не привыкать.
-- Ты говоришь -- "действовать", но как? У тебя есть какие-то
соображения, план? -- печально спросил молодой человек.
-- Пока нет.
-- Ну, вот видишь, -- опечалившись еще больше, сказал профессор, словно
укорил.
-- Это вовсе не должно означать, что мы будем сидеть сложа руки. Я
кое-что знаю о фирме, некоторые нюансы, и потом, я практически без особого
труда вхожа в кабинет Ворбия, естественно в его присутствии, но все же. Да,
я тебе забыла сказать, что Ворбий это все мне рассказал сам и заставил, как
он думает, стать его сообщником за мое право жить, пока существует его
соизволение.
-- Мерзавец! -- печально огрызнулся молодой человек. -- И что ты должна
делать по его плану? Каким действующим лицом он тебя на-значил?
-- Я должна быть всегда по возможности рядом с тобой и Юлей, доносить о
передвижениях ваших, так сказать, мыслей, чувств и тел, и прочее, что
прикажут.
-- Как это гадко и абсолютно без правил, -- подытожил профессор.
-- Согласна. Ну, да так можно говорить нам долго и безрезультатно.
Короче, я предлагаю следующее: так как на сегодня мы не готовы с тобой
принять конкретное решение и приступить к его выполнению, то мы должны
встретиться, скажем дня через два три, я тебе позвоню, я подумаю за это
время и ты подумаешь тоже и тогда что-то решим. Нам не помешал бы для
результативности еще бы один человек, это было бы здорово. Конечно же,
неплохо было бы, если бы... -- посвятить во все это... Юлю.
-- Это исключено! -- во мгновение взволновавшись, вскрикнул молодой
человек. -- Мы сами все решим.
-- Жаль. Но пусть будет, как ты хочешь.
Ворбий и Гермич
Ворбий находился в контактной комнате интегральной фирмы. Он
манипулировал у главного генератора, пощелкивая клавишами его спецпульта,
готовясь к очередному контакту с Гермичем, и по лицу Георгио Фатовича никак
нельзя было бы сказать, что этот человек чего-то боится или хоть каким-то
образом напуган, обременен ожиданием неведомого, остерегается возможного
случая -- непоправимого. Нет. Его лицо ясно и четко выражало сейчас
непоколебимую уверенность, привычное спокойствие и даже, в некоторой
степени, приподнятость настроения.
Произведя подготовительные операции, которые занимали всегда не более,
чем минут десять-пятнадцать, Ворбий, все так же, улегся в известное
контактное кресло главного генератора и вскоре вышел на контакт с Гермичем.
-- Адрес оказался неточным, -- сказал ему Гермич.
-- Да. Я уже знаю об этом, так сказать, из первых уст, Алекс прилично
напуган, и он теперь будет осторожнее.
-- Ты принес уточнение координат?
-- Нет. Да они и не нужны нам.
-- Но зачем же тогда я делал это? -- удивился Гермич.
-- Достаточно, что ты напугал его, ты бы видел, какой он был сегодня
почти послушный барашек, -- самодовольно сказал Ворбий.
-- Хорошо. Что будем делать дальше? Я начинаю всерьез уставать здесь,
Ворбий.
-- Именно для "дальше" я сюда и пришел, Гермич. Слушай меня
внимательно. Итак... Все остается в силе относительно того, что я тебе уже
гарантировал в прошлое мое посещение те-бя: ты обязательно займешь одежду
Алекса, а он окажется здесь, вместо тебя и будет пахать как папа Карло на
нас!
-- О-о! Его так! -- воскликнул восторженно Гермич.
-- Не перебивай меня, -- строго предупредил Гермича Ворбий.
-- Молчу я. Говори, Ворбий, -- заискивающе извинился Гермич.
-- Так вот. Ты займешь одежду Маприя, но это все необходимо тщательно
подготовить и основательно обыграть, театрализировать. Как ты понимаешь,
Алекс не из тех профанов, которые могут сунуться в мышеловку прежде, чем не
подставит кому-нибудь подножку, чтобы в мышеловку угодил кто-нибудь другой
на его глазах и если обстоятельства будут позволять, брошенный в мышеловку,
парализует ее действие или это окажется не мышеловка, только тогда Алекс
сунется в нее сам, и вот здесь нам надо будет быть начеку -- мышеловка
должна оказаться таковой и сработать, обязательно сработать! Это, голубчик
мой, наш литературно-поэтический сценарий. Теперь объясняю в первых
подробностях.
Как только я сочту нужным, срочно необходимым, а значит возможным по
укладке обстоятельств безошибочно, действительно располагающих, выказывающих
себя к успеху нашего дела, я выхожу сюда на очередной контакт и делаю посыл
Алексу на его энергопейджер, что якобы, я стал пленником Гермича, срочно
требуется твое, Алекс, участие и неотлагательная помощь.
Маприй, естественно, придя сюда, в контактную комнату -- не поверит,
даже энергопейджеру. Он обязательно прозондирует пространство с помощью
главного генератора, потому что его, я не думаю, чтобы убедило присутствие
моего оставленного тела в кресле генератора. И когда Алекс убедится в том,
что в пространстве и в самом деле находятся двое, тогда, он к нам не пойдет
-- это без сомнения, но войдет информативное общение -- обязательно.
Потом я вернусь обратно в свою одежду, но для Маприя, здесь,
признаться, я расчитываю на свое знание профессиональное психологии и на
свои некоторые актерские данные, слава Богу, что голос менять не надо, а
только манеру поведения и логику изложения мыслей, так вот, здесь-то, для
Маприя в мою одежду должен вернуться Гермич, то есть ты.
Конечно же, на самом деле возвращусь я, но Алекс не должен об этом
догадаться! Видимо, он попытается, ложного, тебя как -то пристроить и лишь
только через некоторое время, когда дела фирмы потребуют от него очередного
контакта, он пойдет на него сам. Естественно, он не пошлет Гермича, который
в этом пока ничего не будет соображать и потребуется время на его
подготовку, да еще и не будет достаточного доверия, скорее страх к Гермичу.
А больше посылать будет некого. Маприй, обязательно сам, как это ему не
противно, но выйдет на контакт, с ложным, со мной, потому что на самом деле
ты его встретишь здесь, и вот тогда-то все и решится! Ты займешь одежду
Алекса, я тебе помогу в этом, и будешь преспокойненько жить-поживать, как
президент нашей фирмы, но тебе не надо будет что-то делать: живи как знаешь,
имей что хочешь -- работать буду я.
Алекс -- трус, и потом, я его прилично напугал новым прибором и прочим
-- он исправно будет выполнять свои обязанности здесь, вместо тебя. Таковы
первичные детали нашего с тобой проекта, мой друг, Гермич. Тебе они
нравятся?
-- Еще бы! Ты, Ворбий, пройдоха -- хоть куда.
-- Да, уж наверное, не пройдошливее тебя, Гермич: избежать смертной
казни, да еще иметь такую, сверкающую основательным блаженством богатства,
реальную и самую близкую, приближающуюся перспективу. Это -- не каждому
дано!
Потом Ворбий выполнил еще ряд энергома-нипуляций, необходимых для нужд
существования интегральной фирмы, и вскоре оставил Гермича и, удаляясь из
контактной комнаты, подумал: " Гермич -- просто болван! Болванка, легко
поддающаяся моей обработке".
У Георгио Фатовича было самодовольно-прекрасное настроение и оттого, он
то и дело, как бы сам для себя, оскаливал страшные улыбки, что смогли бы
насторожить любого, кто бы увидеть их смог, потому что выглядели они так,
будто Ворбий носил теперь на своих плечах невидимого всадника, который
поминутно, глубоко всаживал, больно, в своего носильщика -- крючковатые
шпоры, но они вызывали вожделенный, рабский восторг у принимающего их удары.
Тень, отбрасывает тень
-- Внимание!.. Включаю прием, отвечай!
-- Я здесь.
-- Хорошо. Вы встречались?
-- Да.
-- Понял тебя. Каков результат?
-- Против тебя.
-- Против -- заметно или открыто?
-- Открыто.
-- Значит открыто -- против меня.
-- Да.
-- А ты?
-- А я -- в друзьях и помощниках на той стороне!
-- Ошибаешься.
-- Почему?
-- Мы тоже встречались.
-- И что?
-- Результат -- против тебя.
-- Заметно?
-- Открыто.
-- Вот, сука!
-- Эмоции!
-- Извини.
-- Ладно. Слушай меня.
-- Слушаю.
-- Приказываю пока ждать.
-- А скоро?
-- Думаю, да. Оповещу.
-- Сигнал?
-- Лимоны любишь?
-- Обожаю!
-- Сигнал: дважды вкус лимона.
-- Понятно.
-- Повтори.
-- "Дважды вкус лимона".
-- Правильно. Жди.
-- Буду начеку.
-- Надеюсь. Вокруг спокойно?
-- Сейчас уже начнет!
-- Тогда все. Конец приема.
Последний обрывок судьбы
Юля продолжала читать отцовский дневник. Многое уже сегодня знала
девушка о папе. Ее настроение выровнялось и к изучению этих, рукописных
откровений, она сейчас относилась все больше как ученик, впивающийся глазами
и сознанием, забывающий обо всем на свете вокруг, в дорогой и любимый для
него учебник, в котором изложен жизненно необходимый для него предмет.
А то, что у Юлии возникало раньше, когда она получила случайную
возможность приступить к чтению первых страниц дневника: рыдающие истерики
чувств наплывами, истаскивающие до бессилия тело и душу, часто приводящие к
тупиковому оцепенению разум -- этого теперь уже не было.
Дневник, с каждой страницей утрачивал, как замечала Юля,
последовательность, местами записи встречались все чаще, даже где-то наспех
изложенными, косноязычили.
* * *
"Порою, и это все чаще, мне кажется, что Юленька догадывается о моих
внутренних переживаниях. Но я говорю себе -- нет! Этого не может, не должно
случиться, потому как, тогда... неведомо что произойдет. Если такое
случится, не дай-то Бог, то, я не знаю, во что все это, мое внутреннее
выльется и какие примет формы наружи, в реальности -- я не знаю, трудно даже
предположить.
Лучше не думать об этом. Прочь скользкие мысли! Я все правильно делаю.
* * *
Я переспал с Юсман. Она узнала от меня о некоторых моих внутренних
переживаниях и мучениях по поводу моей дочери.
Юсман -- сумасшедшая, хотя и кандидат психологических наук! Она мне
дала какой-то идиотский номер телефона, какой-то, не менее идиотской,
сумасшедшей фирмы. Проституцкий бред! Фантастический абсурд!..
Но я все-таки попробую туда позвонить, поскольку терять мне нечего.
* * *
Я посетил эту фирму. Ну, и что?! Не исключено, что Юсман в ту ночь
просто наврала или бредила.
Представитель фирмы все отрицает, но..., ка-жется..., не исключена
зацепка, может что-то и прояснится.
* * *
Миша. Интересный молодой человек. Ка-жется, это лучшая кандидатура, да
что-там, скорее бывает лучше, но она единственная -- у меня совершенно нет
выбора, а в особенности, как я уже начинаю догадываться, мало времени. Надо
спешить и все обставить как подобается.
А если..., а вдруг, ничего не получится и я потеряю Юленьку?!
Нет. Все будет хорошо, говорю я себе и буду говорить только так и не
иначе.
Главная моя задача теперь заключена в том, чтобы они понравились
друг-другу. И в самом деле о существовании такой проблемы я еще не думал
всерьез, а надо было бы!
* * *
Откуда у меня дома появился этот журнал со статьей об этой фирме?!
Словно кто-то нарочно подбросил его. Кто? И зачем?
Слава Богу, мне думается, что я выкрутился и Юленька ничего не успела
понять или заподозрить.
Кажется, Мише Юленька в пору, по крайней мере симпатизирует -- это
пол-дела.
Юленька не против этого молодого человека.
Господи, только бы мне все это выдержать!
* * *
Сегодня решающий день. Сейчас я обязательно дозвонюсь Мише и мы
встретимся. Там все готово, там -- ждут, я не должен их подвести, и Миша не
должен подвести меня.
Юленька Мише нравится -- этого достаточно, остальное неважно, потому
что самое главное, что я люблю Юленьку, а значит и Миша скоро будет любить
мою дочь, сегодня же так случится, произойдет!
И все-таки немного, но жаль этого молодого человека мне. Впрочем,
нельзя расслабляться. Передумать -- это конец!
Юленьке Миша подходит, о Господи! Трудно такое осознавать и вытерпеть.
А вдруг как она в него влюблена?
Боже мой! Что я думаю?! Будто забываюсь на время, что именно так и
надо, чтобы она была влюблена в этого молодого человека.
Это мне мешает, старая привычка моего одинокого, скрытого влечения к
дочери.
Сегодня все меняется, все по-другому. Надо победить себя изнутри.
Зачем я пытаюсь представить себе то, как я играю короля в костюме
нищего -- для этого необходимо иметь божественно-гениальный та-лант,
которого у меня нет. Ведь сыграть короля в костюме короля может и последний
дурак! Так, что же я боюсь тогда? Я не дурак и одевши кос-тюм короля, без
особого труда буду производить должное, соответствующее впечатление.Все
будет в порядке. Все будет так как надо.
Юля и я, Миша -- будем всегда вместе. Это прекрасное время
приближается.
Однако, пора звонить.
Все."
Юля сидела на кожаном диване в кабинете отца в коротеньком домашнем
халате. По прочтении этих срок, она опустила дневник отца себе на обнаженные
колени и пристально задумалась.
Девушку мучила ускользающая от нее загадка: что стоит за этими,
последними строками дневника?
Странная метафора, в которой сказано отцом о, наверняка, что-то другое
выражающих, одеждах нищего и короля, -- обеспокоила сердце дочери, и сейчас,
эта метафора, исподволь обнажала мутное, еще не разглядеть, (но что-то, вот
оно, есть), необъяснимое предчувствие того, что, несомненно, рядом лежащее,
даже обязательно знакомое, но еще не уличенное в чем-то, в каких-то
действиях, совершенных или совершаемых поступках.
"А может и так, на это тоже похоже: папа и в самом деле в последних
своих записях все больше выражается как человек, который не в себе.
Господи!" -- думалось Юле.
И все-таки, изложенное на бумаге, не похоже на переломанно-перемешанные
мысли человека, теряющего, или потерявшего контроль собственного разума над
собой -- ... не похоже..." -- по-дытожила, рассуждая про себя Юля, --
"Тогда... Все должно, обязательно должно объясниться!.. Но как?..
Нет! Так больше продолжаться не может! Мне срочно необходимо увидеться
с папой. Да что это такое, наконец!
Какое они имеют право не допускать к нему меня?!" -- разгоряченно
возмутилась девушка, произнеся последнюю фразу вслух, -- "Сегодня же я
потребую свидания с ним и оно состоится! Или я разгромлю их лечебницу! --
агрессивно вскочивши с дивана, громко выкрикнула Юля в сторону, по
направлению воображаемого присутствия недоброжелателей, удерживающих ее
отца, и пригрозила им кулаком, -- "Я разгром-лю вашу лечебницу! Вы
слышите?!" -- прокричала она.
В отчаянии, девушка стала обозленно, истерично избивать кулаками
лежащую на диване пуховую подушку.
Вскоре она почувствовала усталость во всем теле. Тогда медленно она
прилегла на диван и обессиленно закрыла глаза.
Не через долго Юля уснула.
Внеплановое решение
-- Новоявленный, глубокий вечер, -- тихо проговорила Юля, всматриваясь
в настороженные тени, которые словно подползали под каждое фруктовое дерево
дворика дачи. -- Интересно, -- задумчиво сказала она.
-- Что? -- послышался негромко вопрос молодого человека. Миша устало
лежал поодаль от окна на растормошенной кровати.
-- Тени своим рождением обязаны сегодня-шнему безоблачному небу и
полнолунию, Луне, но они будто прячутся, в самом деле, прячутся от своего
родителя. Интересно, не правда ли?
-- Да, Юленька. Так всегда. Мы стараемся уйти от того, кому или чему
принадлежим собою. И это справедливо -- размножение. Вечный процесс. Суть
любого движения и существования.
-- А почему так? Почему не объединение? -- предложила уточнить,
продолжая неподвижно стоять у окна, Юля.
-- Тем и един Господь, что все размножается.
-- Миша, -- позвала Юля.
-- Да, -- отозвался молодой человек.
-- Если бы я сейчас могла обернуться назад и увидеть папу. Ты... совсем
сказал как он. Не обижайся. Может, тебе покажется это глупым или
ненормальным, пусть даже так, но я, сейчас бы хотела оказаться с ним, здесь,
с моим отцом как с тобой. И я отдалась бы ему всей душой бы и... телом...
Извини... Миша... Порыв... Видимо, я слишком потрясена случившимся, --
жалобно сказала Юля и тут же отвернулась от окна и присмотрелась к молодому
человеку.
-- Иди ко мне, Юленька, маленькая моя, -- позвал ее Миша.
Юля подошла к молодому человеку в это время привставшему на кровати на
локтях, халат соскользнул с ее плеч и обнажилось гибкое женское тело -- Юля
села так близко к Мише, что их лица, дыхания оказались друг против друга.
-- Обними меня, папа, поцелуй. -- мягко по-просила она.
-- Не казни меня, Юленька, -- заговорил молодой человек, исцеловывая ее
лицо, губы, глаза, -- Любимая, нежная, -- заботливо нашептывал он.
-- Я твоя, ты хотел, я твоя, -- будто бредила Юля... -- Достаточно! --
неожиданно вскричала она и вскочила с кровати, вырвавшись из Мишиных
объятий. -- Завтра же я иду к отцу! -- решительно сказала Юля и уселась в
кресло-качалку в дальнем углу комнаты, и теперь молодой человек мог видеть
только ее раскачивающийся, белеющий наготой и окутанный полумраком, силуэт.
-- Ты... действительно любишь меня? -- через паузу, вкрадчиво спросил,
будто позвал Юлю Миша.
-- Я должна видеть папу, -- холодно и спокойно сказала в ответ она.
-- Ты не ответила на вопрос, Юленька.
-- Я люблю своего отца... в тебе.
-- Как это? -- отчетливо насторожился молодой человек.
-- Ты меня..., я не смогу объяснить..., не поймешь правильно, как я
того бы хотела, Миша.
-- Хорошо, -- успокаиваясь в голосе, сказал молодой человек и присел на
кровати. -- Пусть оно так, -- подытожил он свое невмешательство. -- И что ты
намерена предпринять?
-- Я хочу видеть отца и все! -- воскликнула не громко Юля. -- Завтра же
я еду к нему. Ты должен мне сказать, где находится это заведение или же...,
я сама разыщу его, чего бы мне это не стоило.
Между ними, будто проснулась, ничего не соображая толком -- не зная,
чью принять сторону и чей выражать интерес, озадаченная теперь пауза.
Юля ждала определенного ответа, от кото-рого, как сейчас понимал Миша,
определялись их дальнейшие отношения. Юля это понимала тоже.
-- Что ж... -- заговорил молодой человек, чувствуя, как продолжает
незримо присутствовать, словно прислушиваться, проснувшаяся пауза к
интонациям его зазвучавшего голоса. -- Если ты не станешь возражать,
Юленька..., я сопровожу тебя завтра к твоему отцу.
-- Да. Я хочу этого, -- тут же согласилась она.
-- Но я не могу поручиться за то, что нас пустят к нему, -- словно
предлагая отказаться от подобной затеи, с интонацией надежды на это, сказал
Миша.
-- Пусть... они только попробуют не пустить. -- Злым шепотом
проговорила Юля, не обращая внимания на чувственный намек молодого человека.
-- Я взорву это заведение, уничтожу.
И снова пауза, которая теперь, словно заметалась между молодыми людьми,
от одного к другому: одного пытаясь успокаивать -- другого подталкивая,
убеждая говорить, а не молчать.
"Столько вымученных ожиданием лет, чтобы, в конечном итоге, прийти к
тому, что любимая, наконец-таки, -- станет понимать меня, согласна принять
меня, но... прежнего, которого теперь нет и не может быть". -- Думалось
Василию Федоровичу. -- "Зловещая несправедливость!.. И ничего ведь,
действительно, не исправишь теперь, ничего... Она опять будет рядом, к этому
стремился, будет любить...но, не меня, и все же, меня! И от этого... еще
больнее. Еще бессердечнее уклад и милость судьбы, уходя от которой, можно
угодить не дальше, чем еще в большую боль и страдание...
Смирение. Вот чего не хватило, не хватает и сейчас. Будь она трижды
проклята, жажда, отнимающая глаза, но надежда..., только она не изменна,
если остался еще, хотя бы клочок разума в тупике моего положения! Ведь
остался... Я все понимаю, а значит... буду бороться, но теперь уже не так,
как я это делал раньше. У меня... выбора нет.
Надо идти и начинать все заново. Я уступил свое место и занял чужое. Я
дважды нарушил свое благополучие, нарушил судьбу, попытался исправить ее
ошибку в своих правилах. А у судьбы другая орфография! И мои правила
поставили лишнюю запятую..."
Миша нервно вскочил с кровати и подошел к окну. Он смотрел на
облуненный светом двор, на Луну, которой нечего было скрывать в своем
полнолунии. И он, впервые в своей жизни понимал, что он, и в самом деле --
Мертвяк, Аршиинкин-Мертвяк. Он понимал, что он уже действительно, и в самом
деле, мертв и что он сам закончил, оборвал свою жизнь там, в Интеграль-ной
фирме, и навсегда.
Он сейчас понимал, что уже принял бесповоротное решение о дальнейшем
своем существовании.
-- Она взошла хрустально-молодою, -- сказал Миша, не поворачиваясь к
Юле, всматриваясь в лунное небо.
-- Кто? -- не громко спросила Юля.
-- Она..., взошла хрустально-молодою..., совсем, едва заметною, Луна,
-- сказал молодой человек и глубоко, волнительно вздохнул. --
Висела долго хрупкой запятою.
Моей судьбы наверно в том вина...
Копил годами солнечную усталь
Я для раздумий, и пришли они...
Я понял, что воспитывая чувства,
Позволил мыслям одичать в тени...
Я до сих пор оглядываю дали,
Надеюсь, что зайду за горизонт!
Восходы все еще не отпылали,
Еще не оступался я с высот...
Отзапятаюсь. В жизни так ведется, --
Всегда над нами остается высь!
И в полный круг моя Луна сомкнется,
И так отпишет белой точкой жизнь...
-- Чьи это строки? -- спросила Юля.
-- Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат,
всегда тому, кто их читает, а вообще-то... -- это строки вашего отца,
Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.
-- Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую
тетрадку своих стихов, Миша. -- будто укорила Юля.
-- Нет. Не тетрадку, -- загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть
на Луну.
-- Точка, -- сказала Юля.
-- Да. И она отписала его жизнь.
-- Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив,
и он еще будет жить, слышишь! -- потребовала Юля.
-- Юленька! -- будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна,
прошагал к белеющему силуэту в кресле. -- Я просто оговорился, -- жалобно
сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки. -- Я
совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни,
но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то
чертовом забытьи, прости.
-- Мы действительно завтра идем? -- спросила Юля, не наклоняясь к
Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них -- так она сидела в кресле,
недоверчиво откинувшись на его спинку.
-- Да. Я же сказал -- Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо
сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.
-- Звони, -- потребовал Юля.
Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.
-- Звони же! -- настойчиво прикрикнула Юля.
-- Конечно, -- оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь
рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором
стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.
Не через долго, зазвучал его голос...
-- Алло, -- сказал он.
-- Да, -- ответили ему.
-- Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.
-- Кто ее просит?
-- Это я, Миша.
-- Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.
-- Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.
-- Вы что... не один? Ваша дочь рядом?
-- Да.
-- Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми
трубку...
-- Да. Я слушаю вас, Василий Федорович. Вы, наверно, беспокоитесь о
здоровье этого молодого человека. Пока он себя чувствует не плохо, смирился,
молчит...
-- Перестаньте! Я не хочу об этом слышать.
-- Тогда, зачем же вы звоните?
-- Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца.
-- Что?! Свидание? Вы с ума сошли, Василий Федорович. Это исключено.
-- Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно.
Увидит завтра.
-- Вы что, пугаете?
-- Я предупреждаю об обязательном.
-- Извините, но... как по-вашему я это устрою?! Прикажете показывать
вашей дочери старого молодого человека, а говорить будете за него вы, или мы
ему заткнем рот?
-- Как вам угодно.
-- Нет. Вы определенно не в себе, Василий Федорович.
-- Это вы угадали.
-- Перестаньте острить! Я понимаю, что вы не можете справиться со своей
дочерью, и все заботы на этот счет пытаетесь свалить на меня. Мы так не
договаривались. Скажите Юле -- нет. Или давайте, если вы так слабы,
пригласите ее к телефону: я ей все, что понадобится, объясню.
-- Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике
ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Ве-ра. До
завтра. Все.
Но Юля слышала только Мишин голос:
"Алло... Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону
Веру... Это я, Ми-ша... Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович.
Позовите Веру... Да... Перестаньте, я не хочу об этом слышать!.. Как хотите,
Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца... Давайте без осложнений,
Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра... Я предупреждаю об
обязательном... Как вам угодно... Это вы угадали... Слушайте меня
внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов.
И я не хотел бы никаких осложнений, Вера. До завтра. Все..."
Миша брезгливо бросил трубку на аппарат. У него было такое чувство, что
трубка может сейчас сама подлететь к его уху и он услышит какую-нибудь
гадость, против которой не в силах будет протестовать.
Молодой человек поторопился встать с кровати и отойти к окну, чтобы
успокоиться и не выказать, через возникшее волнение, для пристально следящей
за ним Юли какую-нибудь нежелательную догадку.
Неожиданно Василий Федорович почувст-вовал, что у него ничего не
получилось, когда он попытался вытереть пот со лба! Его правая рука
оставалась лежать на подоконнике неподвижно, а он совершенно точно понимал,
что поднял ее к лицу! "Что такое?!" -- удивился и испугался он про себя. --
"Я могу поклясться, что моя рука сейчас поднята, но я вижу точно -- она
осталась на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась.
Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место.
Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему
же?!" -- возмутился он. -- "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?..
Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что
волноваться нельзя -- тело начинает отставать от моих движений. Надо взять
себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или
неожиданным переживаниям".
-- Все в порядке? -- через некоторое время поинтересовалась Юля.
-- Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику.
-- Но..., мне показалось, Вера не согласна?
-- Это я беру на себя.
Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его
спине:
-- Спасибо, Миша, -- сказала она и шепотом спросила, -- Луна же,
правда, не отписала папину жизнь?
-- Нет, Юленька.
Срочное ускорение дела
После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком,
пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович
оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат,
Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда
по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве.
-- Слушай меня внимательно, Карвелла! -- распорядительно заговорил он,
когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. -- Сама судьба
нам готовит завтра сюрприз! -- торжественно и обдуманно объявил он.
-- Но, Фантик, -- (так обычно называла Ворбия дома его жена),
обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, -- я совершенно не знаю,
что мне делать? -- в это время она сидела на диване и читала книгу, но
теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего
мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из
руки в руку.
...
-- Завтра они придут оба, -- Карвелла замерла, -- придут сами и ничего
лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?!
-- Ну, и что? -- разочарованно разведя руками в стороны, растерянно
сказала жена и книга упала на пол. -- Я лучше убью или спрячу этого
старикашку, нежели они увидят его! -- обиженно сказала она.
-- Зачем же так, -- покачал неодобрительно головой Ворбий.
-- А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать?
-- Старикашку покажешь, -- твердо приказал Ворбий. -- Обязательно
покажешь.
-- Постой, но... -- хотела возразить Карвелла.
-- Позже. Позже расскажу как именно, -- остановил ее Георгио Фатович.
-- Понятно, -- согласилась она и приготовилась внимательно слушать
мужа.
-- Завтра... -- сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую
паузу, -- ты сделаешь им уколы.
-- Я стану молодой! -- воскликнула Карвелла.
-- Тише, Кара, -- будто пригрозил Ворбий своей жене. -- Не спугни такую
удачу.
Кара -- так звал свою жену Карвеллу Вор-бий -- обычно когда злился на
нее.
-- Молчу и слушаю, -- тут же определилась Карвелла.
Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном
проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван,
заговорил шепотом.
В тупике отчаяния
Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего --
чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал
себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой,
приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку,
вплоть до ощущения физической тошноты.
Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек.
Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но
постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов,
он силою воли заставил себя, научил -- принимать пищу, не извергая ее
обратно в тарелку.
Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас
походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались
отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие
мишени.
"Они!.. Кто они?!.." -- отстреливал мишени Миша, -- "За что же так?!!"
-- раскачивался он из стороны в сторону, раскачивался не своим корпусом,
сидя на кушетке и крепко обхвативши не свою голову не своими руками, -- "Я
презираю их, не-на-ви-жу!..
Профессор... Бесстыжий, подлый отец своей дочери!.. Как он мог? Меня...
Уничтожить так больно... За что?...
Это старое тело!.. Меня бросили в помойную... яму... Я искалечу его!..
Проклятый Аршиинкин-Мертвяк!.. Я... Смогу ли я убить сам се-бя?..
О-он... Теперь я...
Так вот же он!.. Негодяй!
Я тебя сейчас проучу!.. Я буду бить тебя больно, сильно... пока не
убью!
Получай! А-а!!
Еще! А-а!!" -- остервенело вскочивши с кушетки на ноги, стал избивать
себя Миша.
Он бросал тело Аршиинкина-Мертвяка на стены и оно ударялось и падало
навзничь на пол. Но снова поднималось и снова ударялось...
В палату вбежали два здоровенных медбрата в белых халатах и они ловко
одели на пожилого мужчину, избивающего себя, смирительную рубашку.
-- Я его бью! -- кричал мужчина, запелено-ванный в смирительную рубашку
и опрокинутый на кушетку, изворачиваясь, будто перевер-нутая с лапок на
спину гусеница, пытаясь осво-бодиться. -- Я ненавижу его!
Пришла Вера со шприцем в руках. Она сделала пациенту какой-то укол и он
стал успокаиваться и уже, тихо теперь и безнадежно-спокойно проговорил:
-- Жаль только, что больно не ему, а мне...
-- и пациент уснул.
-- Поспи, -- сказала уснувшему, когда медбратья уже вышли из палаты,
надменно улыбнувшись Вера, -- скоро я тебя освобожу,-- как-то ласково и
заботливо добавила она.
Клиника
Юля и Миша свернули в переулок. Они шли молча и не очень быстро, но в
их неторопливости отчетливо понималась, виделась решительность и правота.
Таким шагом обычно приближаются к дому человека-должника, к дому, где
тебе обязаны и должны, но надо быть начеку, настороже, потому что могут и
обмануть или чем-то разжалобить, отвлечь и выклянчить совершенно
нежелательную отсрочку отдачи долга.
-- Это здесь, -- сказал, притормаживая шаг, молодой человек.
Оба они остановились.
-- В этом доме? -- уточнила Юля.
-- Да, -- подтвердил Миша. -- Вход со двора.
Они прошли через едва приоткрытые высокие металлические в подтеках
ржавчины ворота, над которыми сверху, и вообще, далее по переулку, вдоль
всего кирпичного забора, Юля мельком обратила на это внимание, протянулась
многорядно колючая проволока.
Со двора кирпичный, четырехэтажный дом, в котором располагалась
клиника, выглядел довольно старым зданием: по, хотя и крепким на вид, стенам
змеино расползались трещины, множество выщерблин в фундаменте. Неприятно
бросались в глаза прочные сети решеток на всех окнах.
Юля и Миша прошли во внутрь здания и ме-таллическая дверь, будто
протяжно огрызаясь на своих петлях, тут же потянулась толстенной пружиной,
вмонтированной в стену и закрылась за ними.
Тяжелым и душным воспринималось освещение в маленьком фойе:
трансформаторно гудели несколько пыльно-желтеющих люминесцентных ламп,
нервируя и ущемляя сосредоточенность и заставляя большую часть внимания
посетителя обращать на себя, словно отвлекая, по чьему-то намерению, от
чего-то другого, что не должны замечать.
Сразу у двери на выступающей барельефом из стены колонне, висел
телефонный аппарат местного значения. Его трубка была вся залацкана,
замусолена так, что создавалось впечатление, будто ее снимало с аппарата
множество людей, перекладывая перед этим сально истекающий жиром пирожок из
одной руки в другую.
Миша, гадливо поморщившись, двумя паль-цами снял трубку с аппарата,
мизинцем, словно отковыривая болячки, набрал несколько цифр на телефонной
рулетке и не прислонил трубку к лицу, а придержал ее навесу возле уха.
-- Алло! -- громко сказал он в трубку и покосился в сторону стоящей
рядом с ним и пе-реминающейся с ноги на ногу Юли, она тоже взглянула на
Мишу, -- этот гул... -- досадно проговорил он и недовольно, едва покачав
головой, снова прокричал в трубку: -- Алло! Вы меня слышите?!... Мне нужно
Веру... Мы пришли... Здесь, внизу... Ждем, -- окончил он короткий разговор и
брезгливо положил трубку на аппарат.
-- Все в порядке? -- спросила у него Юля.
-- Да. Вера скоро спустится за нами, -- ответил он, -- только знаешь,
Юленька...
-- Что?
-- Я туда не пойду, наверх. Я подожду тебя на улице.
-- Но почему же? -- немного насторожилась она.
-- Так будет лучше, -- сказал Миша.
-- Хорошо. Как знаешь, -- согласилась Юля, но посмотрела в глаза
молодого человека просительно, словно выискивая в них необходимую поддержку.
-- Так... действительно будет лучше, Юленька, -- еще раз повторил,
чувствуя себя неловко, Миша.
-- Да. Конечно. Ты прав. Это же мой отец, -- печально проговорила она и
отвернулась от молодого человека и стала выжидательно смотреть в сторону еще
одной двери, расположенной в фойе, но ведущей, как понималось, в глубины
палат и лабораторий клиники, откуда и должна была скоро выйти Вера.
Не через долго, в фойе появилась Вера: на ней был одет белый халат и
такая же белая, жестко накрахмаленная, шапочка, на согнутой в локте левой
руке у нее висело еще два, изрядно помятых, больничных халата.
Вера подошла к ожидающим ее Юле и Мише и суетливо, громко заговорила в
укорительном тоне.
-- Что это вы переполох устраиваете, господа?! А?! -- сказала она. --
Сознайтесь, молодые люди, что вы совершенно не выдержаны, торопитесь жить!
Возьмите, оденьте халаты, -- она протянула Мише оба халата.
Молодой человек принял из ее рук только один халат и помог Юле одеть
его.
-- Вот, еще один, одевайте Миша, -- будто приказывала Вера, протягивая
оставшийся в ее руках больничный халат молодому человеку.
Юля и Миша переглянулись: у Юли про-мелькнула надежда, что Миша
все-таки пойдет с ней.
-- Я подожду Юлю на улице, -- решительно сказал Миша Вере не отрывая
своего взгляда от Юли.
-- Как же так? -- озадачилась Вера, -- я и два халата принесла и... --
еще что-то хотела сказать она, но передумала и смолчала. У нее был теперь
недовольный вид.
-- Идемте, -- перехватывая инициативу и обиженно отворачиваясь от Миши,
сказала Вере Юля.
Когда Юля уже скрылась в проеме той самой двери, через которую
объявилась в фойе Вера, отставшая от Юли, Вера, на мгновение
приостановившись у той же двери, озлобленно и, как показалось Мише,
испуганно посмотрела в его сторону.
"Мерзавцы!" -- думал про себя Василий Федорович, -- "Какие все-таки
Мерзавцы! Столько отхватили от меня денег, а в результате..." -- тяжело
вздохнул он, -- "А в результате готовятся умертвить меня и мою дочь,
Юленьку... Но я могу постоять за себя!" -- и молодой человек смачно сплюнул
на пол. И тут он снова почувствовал неладное в своих ощущениях: он точно
понимал, что плюнул на пол, но оказалось, что слюна лишь изо рта выступила
сочно на его губах и испачкала подбородок так, как это могло бы случиться,
если попытаться плюнуть против сильного ветра. Мишины губы не подчинились
Аршиинкину-Мертвяку.
"Я снова разволновался". -- заметил для се-бя Василий Федорович. --
"Необходимо быть еще бдительнее и осторожнее. Это тело способно выходить
из-под моего контроля". И он вытер носовым платком влажный подбородок и
вышел во двор клиники.
Юля поднималась по чисто вымытым сту-пенькам лестничными пролетами.
Такое явилось весьма контрастным! Заброшенное фойе, там, внизу и чистота
здесь -- это удивило.
Еще там, на втором этаже, Юлю обогнала Вера.
-- Нам на четвертый, -- чем-то обеспокоенная, сказала она.
Когда они поднялись на четвертый этаж, то оказались на лестничной
площадке, вымощенной коричневой плиткой, тогда, немного, ничего друг другу
не говоря, отдышавшись, вошли они в протяженный по обе стороны коридор,
завернули направо и прошли по этому коридору в самый его конец.
Здесь Вера достала у себя из накладного бокового кармана халата ключ и
открыла дверь, в которую упирался коридор.
-- Проходите, -- сказала Вера и приказом добавила: -- садитесь на стул
и ждите.
-- Папа придет сюда? -- поинтересовалась взволнованно Юля.
-- Вашего отца скоро приведут. Ждите здесь, в этой комнате, --
требовательно прозвучал Верин голос, и Вера ушла по направлению в
про-тивоположную сторону коридора.
Несколько секунд Юля стояла у двери, ис-подволь наблюдая за удаляющейся
по коридору Верой. Наконец, она решительно потянула дверь за ручку на себя и
та очень легко открылась.
Юля вошла в предложенную комнату и не спеша прикрыла дверь за собой.
Комната была не большой, без окон, практически без мебели, освещена
по-домашнему люстрой: лакированный паркет пола, выбеленный потолок, только
один-единственный стул, одна стена была полностью закрыта тяжелой шторой
серого цвета из плотного материала, остальные стены обклеены мелкого
травяного рисунка обоями.
"Но почему же один стул?" -- удивляясь, подумала Юля, приседая на него,
-- "Сейчас придет уже папа". -- сказала она вслух сама для себя, -- "Какая
бедность или не предусмотрительность! На чем же мы будем сидеть?"
Минут через десять, дверь в комнату приоткрылась и в проеме показалась
Вера, но она не стала входить в комнату. Выглядела Вера довольно растрепанно
и как-то, внутренне настороже.
-- Еще попрошу вас подождать одну минуточку, -- обратилась она к Юле.
-- Сейчас начнется свидание, -- объявила она и снова, так же неожиданно, как
и появилась, скрылась в коридоре, прикрыв за собою дверь.
Юля опять осталась одна в комнате.
"Она как-то странно выглядит" -- подумала Юля в адрес удалившейся Веры.
-- "Скорей бы уже пришел папа. Может, мне удастся забрать его сегодня домой!
Во всяком случае, я попытаюсь это сделать".
И тут, совершенно неожиданно, так, что да-же напугало Юлю, массивная
штора, прикрывавшая одну из стен, стала медленно, под жуж-жание, видимо
электромотора, отодвигаться в сторону двери и перед Юлей, вскоре, открылось
удивительное зрелище, которое заставило ее испытать в первые мгновения боль
и бессилие, и пораженная увиденным, Юля оцепенела всем телом и, будто
обронила на пол радость ожидания встречи с отцом.
-- Папа? -- только и смогла она вымолвить вопросительно.
Но отец ее слышать не мог, и она не могла слышать его.
Когда отодвинулась штора, то она открыла возможность видеть, как
оказалось, соседнюю комнату, видеть и только, потому что обе комнаты были
разделены между собой двойным и толстым стеклом.
Аршиинкин-Мертвяк сидел в противопо-ложной, соседней комнате в кресле:
волосы его были выбриты налысо, на нем была одета сми-рительная рубашка и
туго завязаны ее длинные рукава.
В дверях его комнаты стоял, скрестивши ру-ки на животе, в
надменно-жестоких чертах лица санитар в таком же белом халате, что и у Веры
и с накрахмаленной шапочкой на голове.
Пациент в смирительной рубашке тоже увидел Юлю, и тут же заерзал в
кресле, пытаясь освободиться от наложенных на него больничных пут. Он что-то
кричал, говорил, но не было слышно, что именно.
Потом, на некоторое время, он успокоился и стал жалобно смотреть на
Юлю. Его глаза теперь стали настораживать дочь. Они совершенно не выражали
папу.
-- Папа, -- тихо позвала Юля отца, выходя из оцепенения.
Она, медленно поднялась со стула, машинально взяла этот стул за спинку
и перенесла его ближе к, поражающему ее, окну свиданий.
Юля снова присела на стул, но теперь возле самого окна и оперлась
ладонями на стекло и прильнула к нему лбом.
-- Папа, -- позвала она еще раз.
-- Ты что же, ничего не знаешь, или так же как и они притворяешься,
сволочь! -- прозвучало, но, лишь только увидела и поняла Юля, что сейчас:
неистово о чем-то вскричал ее отец там, в комнате за стеклом, но она не
могла слышать о чем. -- Ненавижу! -- продолжал громко выкрикивать Миша в
соседней комнате, опять заерзавши в кресле. -- Вы -- сделали меня этой
развалиной, стариком! Твой, негодяй, папа! Это он! Зачем ты пришла сюда,
сволочь?! Посочувствовать!?
Юля вздрогнула, когда до ее плеча кто-то дотронулся. Тут же, она
обернулась назад: возле нее стояла Вера.
-- Придется пока так, милочка, -- ехидно сказала Вера. -- Видите какой
он буйный.
-- Вы не имеете права так..., -- запнувшись от ярости, -- обращаться с
моим отцом! -- громко и требовательно сказала Юля.
-- А как же по-вашему? Пусть он себе все крушит? Да он же и вас прибьет
-- только допусти!
-- Это... бесчеловечно, -- разбито произнес-ла Юля.
-- Извините, но у нас инструкции. Все как полагается. Ничего лишнего мы
не делаем.
-- Я прошу вас, пожалуйста, пусть уйдет этот санитар, он мне мешает
видеться с папой и вы... уйдите, Вера.
-- Ну, это можно, -- снисходительно согласилась Вера. -- Может еще что?
-- спросила она.
-- Да, -- сказала Юля.
-- И что же?
-- Отвяжите папу хотя бы от кресла, пусть он, если захочет, будет
способен подойти к окну.
-- И это можно устроить, -- все так же снисходительно определилась
Вера. -- Для вас это ничем не грозит -- стекло бронированное, --
предупредительно добавила она и поспешила удалиться из комнаты, оставивши
Юлю одну.
Вскоре Юля увидела, как санитара вызвали из комнаты, потом, через
несколько мгновений, он снова вернулся, отвязал отца от кресла и снова вышел
из комнаты.
Папа, так же как и она, Юля, оставался теперь один в комнате напротив.
Тогда Юля стала делать пригласительные жесты руками, подзывая,
предлагая папе подняться из кресла и поближе подойти к окну свиданий.
Некоторое время, отец, как казалось Юле, не обращал внимания, возможно
не понимал ее или же просто не желал подходить близко, и тогда Юля, стала
беззвучно для отца плакать -- по ее щекам потекли слезы.
Наконец, отец медленно поднялся из кресла, постоял возле него, словно
удерживая равновесие тела, было едва заметно, как он покачнулся несколько
раз.
И все же он подошел, приблизился почти вплотную к стеклу, на которое,
со своей стороны, снова прилегла ладонями и лбом Юля.
-- Папочка мой, папа, -- нашептывала она и целовала стекло.
-- Ты что же... -- проговорил в замешательстве Миша со своей стороны
окна, -- действительно ничего не знаешь?
-- Я люблю тебя, папа, -- продолжала шептать она.
И тут Юля стала медленно писать пальцем на стекле невидимые, но если
присмотреться, то можно было разобрать, буквы, она старалась как можно
отчетливее выводить каждую из них.
Итак, она написала: п..а..п..а..я..т..е..б..я..л-..ю..б..л..ю. И Миша
одобрительно покивал ей в ответ головой, подавая таким образом знак, что он
понял написанное.
Тогда Юля жестами предложила отцу про-делать то же самое, что и она на
стекле -- ответить. И папа снова покивал одобрительно головой в знак
согласия.
-- Он меня понимает! -- не удержавшись, во-скликнула Юля. Но тут же
осеклась и осмотрелась по сторонам, потому что ее могли услышать и помешать.
В свою очередь, Миша стал выводить на стекле носом тоже буквы. Их
труднее было узнавать, но Юля, чтобы понять отца, максимально напрягала свои
глаза, отслеживая невидимые линии:
я..н..е..т..в..о..й..о..т..е..ц..я..м..и..ш..а -- прочитала она.
-- Ты, -- молча, произнесла только губами и как можно отчетливее Юля,
-- Миша? Да? -- подкивнула она головой.
-- Да, -- тоже подкивнул головой Миша. -- Я Миша, -- тоже произнес он
губами.
-- Пора заканчивать, милочка! -- вздрогнула Юля от внезапно возникшего
голоса в тишине комнаты, обратившегося к ней -- это была Вера: она стояла у
самого входа.
Юля увидела, как в комнату отца вошел са-нитар и тут же штора стала
закрываться и Юля медленно пошла вп