не лишь картину ее собственного будущего". Эту мысль нельзя, однако, ни в каком случае понимать буквально. Рост производительных сил и углубление социальных противоречий являются, несомненно, уделом каждой страны, вступившей на путь буржуазного развития. Однако неравномерность темпов и уровней, проходящая через все развитие человечества и имеющая в основе своей как естественные, так и исторические причины, не только приняла при капитализме особенно острый характер, но и породила сложные взаимоотношения зависимости, эксплуатации и угнетения между странами разного экономического типа. Лишь меньшинство стран проделало полностью то планомерное и логическое развитие от ремесла через мануфактуру к фабрике, которое Маркс подвергает такому детальному анализу. Торговый, промышленный и финансовый капитал вторгался в отсталые страны извне и наполовину разрушал первобытные формы туземного хозяйства, наполовину подчинял их мировой промышленной и банковской системе Запада. Под бичом империализма колонии и полуколонии оказывались вынуждены перепрыгивать через промежуточные стадии и в то же время искусственно удерживались на известном уровне. Развитие Индии не повторяло развития Англии, а служило дополнением к нему. Однако, чтобы понять комбинированный тип развития запоздалых и зависимых стран, как Индия, нужно всегда иметь перед глазами ту классическую схему, которую Маркс извлек из развития Англии. Во всяком случае, закон трудовой стоимости одинаково руководит калькуляциями спекулянтов лондонского Сити и меновыми операциями в глухих уголках Хайдерабада353; во втором случае он принимает лишь более простые и менее мошеннические формы. Неравномерность развития создала огромные преимущества для передовых стран, которые все, хотя и в разной степени, развивались за счет отсталых, эксплуатируя их, превращая их в колонии или, по крайней мере, отнимая у них возможность проникнуть в ряды капиталистической аристократии. Богатства Испании, Голландии, Англии, Франции создавались не только прибавочным трудом их собственного пролетариата, не только разорением их собственной мелкой буржуазии, но и систематическим грабежом заокеанских владений. Эксплуатация классов дополнялась и потенциировалась эксплуатацией наций. За счет колониальной сверхприбыли буржуазия метрополии получала возможность создавать привилегированное положение для собственного пролетариата, особенно для его верхних слоев. Без этого сколько-нибудь устойчивый режим демократии был бы совершенно невозможен. В своем развернутом виде буржуазная демократия явилась и продолжает оставаться формой управления, доступной лишь наиболее аристократическим, наиболее эксплуататорским нациям. Античная демократия была основана на рабстве, империалистическая - на колониальном грабеже. Соединенные Штаты, формально почти не имеющие колоний, на самом деле представляют собою самую привилегированную из всех наций истории. Активные выходцы из Европы завладели богатейшим континентом, истребили туземное население, захватили лучшую часть Мексики и сосредоточили в своих руках львиную долю мировых богатств. Накопленные в таких условиях жировые отложения продолжают служить и ныне, в эпоху упадка, для смазки рычагов и колес демократии. Теоретический анализ, как и свежий опыт истории, одинаково свидетельствуют, что степень развития демократии и ее устойчивость обратно пропорциональны силе напряжения классовых противоречий. В менее привилегированных странах (Россия, с одной стороны, Германия, Италия и пр. - с другой), не имевших возможности создавать многочисленную и устойчивую рабочую аристократию, демократия не получила развития и сравнительно легко уступила свое место диктатуре. Однако продолжающийся прогрессивный паралич капитализма подготавливает ту же судьбу и демократиям наиболее привилегированных и богатых наций: разница только в сроках. Неудержимое ухудшение положения трудящихся делает для буржуазии все менее и менее возможным предоставлять массам право участия в политической жизни, даже в ограниченных рамках буржуазного парламентаризма. Всякое иное объяснение происходящего на наших глазах процесса вытеснения демократии фашизмом есть идеалистическая фальсификация действительности, обман или самообман. Разрушая демократию в старых метрополиях капитала, империализм препятствует в то же время возникновению демократии в отсталых странах. Если ни одна из колоний или полуколоний не довела до конца в новую эпоху своей демократической революции, прежде всего в области аграрных отношений, то ответственность за это ложится полностью на империализм, ставший главным тормозом экономического и политического прогресса. Расхищая естественные богатства отсталых стран и сознательно задерживая их самостоятельное промышленное развитие, монополистические магнаты и их правительства оказывают в то же время финансовую, политическую и военную поддержку наиболее реакционным, паразитическим, полуфеодальным группам туземных эксплуататоров. Искусственно охраняемое аграрное варварство является наиболее зловещей язвой современного мирового хозяйства. Освободительная борьба колониальных народов, перепрыгивая через промежуточные ступени, превращается по необходимости в антиимпериалистическую борьбу и тем сочетается с борьбой пролетариата метрополий. Колониальные восстания и войны еще более расшатывают в свою очередь устои капиталистического мира и делают еще менее возможным чудо его возрождения. Плановое мировое хозяйство Двойная историческая заслуга капитализма в том, что он высоко поднял технику и связал экономическими узами все части света. Этим заложены материальные условия для планомерного использования всех ресурсов нашей планеты. Однако этой насущной задачи капитализм разрешить не в состоянии. Очагами его экспансии остаются замкнутые национальные государства с их таможнями и армиями. Между тем производительные силы давно переросли границы национального государства, превратив его тем самым из прогрессивного исторического фактора в невыносимый тормоз. Империалистические войны означают не что иное, как взрывы производительных сил против ставших для них слишком тесными государственных границ. Программа так называемой автаркии не имеет ничего общего с возвратом к самодовлеющему замкнутому хозяйству. Она означает подготовку национальной базы для новой войны. После подписания Версальского мира земной шар считался в основном поделенным. События последнего периода напомнили, что на нашей планете есть еще не захваченные или не вполне захваченные земли. Италия поработила Абиссинию. Япония пытается завладеть Китаем. Не дожидаясь возвращения прежних колоний, Германия превращает в колонию Чехословакию. Италия вторглась в Албанию354. Под знак вопроса поставлена судьба Балканского полуострова. Соединенные Штаты встревожены вторжением "посторонних" в Латинскую Америку. Борьба за колонии остается органической частью политики империалистического капитала. Полный раздел мира не завершает этот процесс, а лишь ставит в порядок дня вопрос о новом переделе мира в соответствии с изменившимся соотношением империалистических сил. Такова действительная причина нынешних вооружений, дипломатических конвульсий и военных группировок. К области шарлатанства или тупоумия относятся все попытки представить ближайшую войну как столкновение между идеями демократии и фашизма. Политические формы меняются, капиталистические аппетиты остаются. Если бы по обеим сторонам Ла Манша установился завтра фашистский режим, - вряд ли кто отважится отрицать такую возможность, - парижский и лондонский диктаторы так же мало могли бы отказаться от своих колониальных владений, как Муссолини и Гитлер - от своих колониальных притязаний. Бешеная и безнадежная борьба за новый передел мира неотвратимо вытекает из смертельного кризиса капиталистической системы. Частичные реформы и заплаты не помогут. Историческое развитие подошло к одному из тех решающих этапов, когда только прямое вмешательство масс способно смести реакционные преграды и заложить основы нового режима. Отмена частной собственности на средства производства есть первая предпосылка планового хозяйства, т. е. внесение разума в сферу отношений между людьми, сперва в национальном, затем - в мировом масштабе. Раз начавшись, социалистическая революция будет передвигаться из страны в страну с неизмеримо большей силой, чем ныне передвигается фашизм. Примером и помощью передовых народов будут увлечены на путь социализма отсталые. Падут прогнившие насквозь таможенные шлагбаумы. Раздирающие Европу и весь мир противоречия найдут свое естественное и мирное разрешение в рамках Социалистических Соединенных Штатов Европы, как и остальных частей света. Освобожденное человечество поднимется во весь свой рост. Л.Троцкий 18 апреля 1939 г. Койоакан. Постскриптум к статье "Капитуляция Сталина"355 После вступления Гитлера в Прагу естественно вспыхнули слухи о возвращении Сталина в лоно демократий. Но не исключено и то, что Гитлер вступал в Прагу356, имея уже в руках доказательства охлаждения Сталина к "демократиям". Уступка Гитлера не принадлежавшей ему Карпатской Украины Венгрии357 есть довольно демонстративный отказ от планов Великой Украины. Надолго ли - другой вопрос. Во всяком случае приходится считать вероятным, что Сталин заранее знал о судьбе Карпатской Украины и потому с такой уверенностью отрицал опасность Советской Украине со стороны Гитлера. Создание общей границы Польши и Венгрии может быть законно истолковано как проявление "доброй воли" Гитлера по отношению к СССР. Надолго ли - другой вопрос. При нынешнем темпе развертывания мировых антагонизмов завтра положение может радикально измениться. Но сегодня похоже на то, что Сталин пробует играть с Гитлером в четыре руки. Л.Т[роцкий] 24 марта 1939 [г.] О Лаборде и троцкистах вообще358 "Голос Мексики" высказал уверенность, что последнее трагическое железнодорожное крушение359 было делом рук реакции, и, в частности, Троцкого. Несмотря на всю серьезность источника, в первый момент это сообщение показалось нам маловероятным. Однако, вспомнив о московских процессах, где троцкисты были изобличены самими собою в преступлениях еще более чудовищных, мы решили произвести собственными скромными силами тщательное расследование. Оно принесло нам успех гораздо больший, чем мы рассчитывали вначале. Утверждение "Голоса Мексики" подтвердилось полностью. "Троцкий нам друг, но истина нам дороже". Попавшие в наши руки документы с несомненностью устанавливают, что главным организатором железнодорожного крушения должен быть признан живущий в Койоакане конспиратор. Нам удалось попутно также выяснить его главных сообщников. Оказалось, что свои наиболее преступные распоряжения Троцкий отдает - через кого бы вы думали? - Эрнана Лаборде. Многим это может показаться невероятным, так как Лаборде известен, как главный враг троцкизма в Мексике. Однако рассуждать таким образом способны лишь заведомо наивные люди и гнилые примиренцы, которые не дают себе отчета в дьявольском двурушничестве троцкистов. Подобно Радеку, Пятакову и десяткам других, которые открыто вели бешеную травлю против Троцкого, а на самом деле были его тайными агентами, Эрнан Лаборде лишь прикрывается сталинизмом, чтобы тем решительнее совершать подрывную троцкистскую работу. Доказательства? Их слишком много. Возьмем наиболее простое и ясное. Многие граждане не раз выражали удивление по поводу того, что во главе коммунистической партии Мексики стоит лицо, чьи речи, заявления и даже доносы несут на себе клеймо исключительной глупости. На самом деле лишь слепая простота может принимать эту глупость за чистую монету. Выполняя дьявольский замысел Четвертого Интернационала, Эрнан Лаборде напускает на себя глупость, чтобы тем вернее скомпрометировать Коминтерн. Пусть все, везде и всюду говорят, что во главе мексиканской секции Коминтерна стоит человек без ума и без совести! Маска глупости нужна коварному троцкисту для того, чтоб тем лучше совершать свою подрывную работу. Что касается непосредственного участия Лаборде в подготовке крушения, то оно доказано полностью. В ящике нашего письменного стола имеются две гайки, отвинченные Лабоде в ночь накануне крушения. Дактилоскопия с несомненностью устанавливает оттиски пальцев мексиканского троцкиста. Впрочем, вряд ли понадобятся эти вещественные доказательства. Подобно остальным двурушникам, Лабоде собирается публично покаяться в своих преступлениях, чтобы понести за них заслуженное наказание. Как нам сообщают из достоверных источников, Вышинский уже прислал ему билет первого класса для совершения поездки в Москву. Будем надеяться, что на этот раз Лаборде не задержится инкогнито в Соединенных Штатах, а действительно поступит в объятия ГПУ. Это лучшее, что он может сделать в интересах рабочего движения. После того, как товарищ Берия совершит над ним ритуальную хирургическую операцию, редакторы "Голоса Мексики" посвятят своему бывшему учителю и другу прочувствованный некролог, который будет заканчиваться словами: "Погибла еще одна бешеная собака троцкизма. Да здравствует Сталин, отец народов!" И вся "коммунистическая" партия Мексики единодушно ответит: "Аминь!" [Л.Д.Троцкий] [Март 1939 г.] [Статья без заголовка]360 В промышленности в отсталых странах решающую роль играет иностранный капитал. Отсюда относительная слабость национальной буржуазии по сравнению с национальным пролетариатом. Это создает специфические условия государственной власти. Правительство лавирует между иностранным капиталом и внутренним, между слабой внутренней буржуазией и относительно сильным пролетариатом. Это придает правительству своего рода бонапартистский характер. Оно как бы возвышается над классами. На самом деле оно может править, либо превращаясь в орудие иностранного капитализма и держа пролетариат в цепях пролетарской диктатуры, либо заигрывая с пролетариатом, идя ему на уступки и тем завоевывая возможность некоторой свободы по отношению к иностранным капиталистам. Сейчас политика находится во второй стадии; высшим ее достижением является экспроприация железных дорог и нефтяных предприятий. Эти меры относятся целиком к области государственного капитализма. Однако в полуколониальной стране государственный капитализм находится под высоким давлением иностранного частного капитала и его правительств и может держаться только при активной поддержке рабочих. Он пытается поэтому, не выпуская из рук реальной власти, возложить на рабочие организации значительную долю ответственности за ход производства в национальных отраслях промышленности. Какова должна быть в этом случае политика рабочей партии? Разумеется, было бы гибельной ошибкой, прямым обманом, утверждать, что путь к социализму ведет не через пролетарскую революцию, а через национализацию буржуазным государством отдельных отраслей промышленности и передачу их в руки рабочих организаций. Но речь идет не об этом. Буржуазное правительство само произвело национализацию и вынуждено требовать участия рабочих в управлении национализированной промышленностью. Можно, разумеется, уклониться, ссылаясь на то, что без обладания властью пролетариатом участие в руководстве предприятиями государственного капитализма не может дать социалистических результатов. Однако такого рода негативная политика революционного крыла не была бы понята массой и укрепила бы позиции оппортунистов. Дело идет для марксистов не о том, чтобы руками буржуазного государства строить социализм, а о том, чтобы использовать открывающиеся позиции внутри государственного капитализма и двинуть вперед революционное развитие рабочих. Участие в буржуазном парламенте тоже не может дать больших положительных результатов, тоже ведет при известных условиях к деморализации рабочих депутатов. Однако это не довод для революционеров в пользу антипарламентаризма. Было бы неправильно отождествлять политику участия рабочих в управлении национализированной промышленностью с участием социалистов в буржуазном правительстве (так называемый министериализм). Все члены правительства связаны узами солидарности. Партия, представленная в правительстве, отвечает за его политику в целом. Участие в управлении отдельной отраслью промышленности оставляет полную возможность политической оппозиции. В тех случаях, когда рабочие представители составляют в правлении меньшинство, они имеют полную возможность протоколировать и публиковать свои предложения, отвергнутые большинством, доводить их до сведения рабочих и пр. Участие профсоюзов в руководстве национализированной промышленностью можно сравнить с участием социалистов в муниципалитетах, где социалисты завоевывают иногда большинство и вынуждены руководить крупным муниципальным хозяйством при господстве буржуазии в государстве и сохранении буржуазных законов собственности. Реформисты в муниципалитетах пассивно приспособляются к этому буржуазному режиму. Революционеры делают в муниципальной области все что можно в пользу рабочих и в то же время на каждом шагу учат рабочих, что муниципальная политика бессильна без завоевания власти в государстве. Разница, правда, в том, что в области муниципальной рабочие завоевывают известные позиции при помощи демократических выборов. В области национальной промышленности правительство само приглашает их занять определенные посты. Но эта разница имеет чисто формальный характер. В обоих случаях буржуазия вынуждена очистить рабочим известные сферы деятельности. Рабочие пользуются этим в своих интересах. Было бы легкомыслием закрывать глаза на опасности, вытекающие из руководящей роли профессиональных союзов в национальной промышленности. Основу опасности составляет сращивание верхушек профессиональных союзов с аппаратом государственного капитализма, превращение уполномоченных пролетариата в заложников буржуазного государства. Но как ни велика эта опасность, она составляет лишь своеобразную часть общей опасности, вернее, общей болезни, именно буржуазного перерождения аппаратов профессиональных союзов [...]361 являются в подавляющем большинстве случаев политическими агентами буржуазии и ее государства. В национализированной промышленности они могут стать и уже становятся прямыми административными агентами. Против этого, однако, нет другого рецепта, как борьба за независимость рабочего движения вообще, в частности путем формирования внутри профессиональных союзов сплоченных революционных ядер, способных при сохранении единства профессионального движения бороться за классовую политику и за революционный состав руководящих органов. Опасность другого рода состоит в том, что банки и другие капиталистические предприятия, от которых в экономическом смысле зависит данная отрасль национальной промышленности, могут принимать и будут принимать специфические меры саботажа, чтобы подорвать, скомпрометировать, разбить рабочее государство. Реформистские лидеры будут пытаться парировать эту опасность путем рабского приспособления к требованиям своих капиталистических контрагентов, в частности банков. Революционные лидеры, наоборот, из саботажа банков будут делать вывод о необходимости экспроприации банков и создании единого национального банка, как расчетной палаты всего хозяйства. Разумеется, этот вопрос должен быть неразрывно связан с вопросом о завоевании власти рабочим классом. Разные капиталистические предприятия, национальные и иностранные, и государственные учреждения будут неизменно вступать в заговор для подрыва рабочего руководства национализированной промышленности. Со своей стороны, рабочие организации, руководящие разными отраслями национальной промышленности, должны объединяться между собою, чтобы обмениваться опытом, поддерживать друг друга экономически, совокупными силами воздействовать на правительство, на условия кредита и пр. Разумеется, такого рода Центральное Бюро рабочих правлений национализированных отраслей должно находиться в теснейшей связи с профессиональными союзами. Подводя итог, можно сказать, что эта новая область работы таит в себе как большие возможности, так и большие опасности. Опасности состоят в том, что государственный капитализм через посредство прирученных профессиональных союзов может держать в узде рабочих, жестоко их эксплуатировать и парализовать их сопротивление. Революционные возможности состоят в том, что, опираясь на свои позиции в исключительно важных отраслях промышленности, рабочие могут повести атаку на все твердыни капитала и на буржуазное государство. Какая из этих возможностей победит и в какой именно срок? Этого, конечно, нельзя предсказать. Это зависит полностью от борьбы внутри рабочего класса различных течений, от опыта самих рабочих, от мировой обстановки. Во всяком случае, использовать эту новую форму деятельности в интересах рабочего класса, а не рабочей аристократии и бюрократии можно только при одном условии: при наличии революционной марксистской партии, которая внимательно изучает все формы деятельности рабочего класса, критикует все уклонения, воспитывает и организует рабочих, завоевывает влияние в профессиональных союзах и обеспечивает революционные рабочие представительства в национализированной промышленности. [Л.Д.Троцкий] 12 мая 1939 [г.] В редакцию "Июнь 1936 г."362 Уважаемые товарищи! По поводу того, что "Лют Увриер"363, бельгийская газета Четвертого Интернационала, не напечатала или не сразу напечатала одно из бесчисленных опровержений Виктора Сержа, ваша газета сочла возможным говорить "об ихней и нашей морали", иначе сказать, обвиняла рабочую газету в недостойном поступке. Я не думаю, что это обвинение было правильно. Разумеется, всякая честная газета обязана исправить допущенную ею фактическую ошибку, особенно если дело идет об интересах третьего лица. Но никакая газета не обязана открывать свои столбцы для пропаганды взглядов, которые она считает ложными. Под видом "опровержений" В.Серж развивает попросту свои идеи, которые, впрочем, он сам очень затрудняется привести в порядок... Марксистским изданиям приходится нападать на многих врагов и противников. Если каждый из них захочет по этому поводу защищать свои взгляды на столбцах рабочей газеты, то рабочие попросту лишатся своего органа. Виктор Серж имеет полную возможность защищать свои взгляды в тех изданиях, которые с ним солидарны. Но если вы всерьез относитесь сами к вашему взгляду на мораль рабочей печати, то вы, надеюсь, напечатаете это мое опровержение статьи Пивера, посвященной "троцкизму"364. Мой ответ оказался длинным, ибо труднее распутывать вопрос, чем запутывать его. Но длина статьи помешать, разумеется, не может, так как нравственное обязательство не измеряется сантиметром. Длинную статью можно напечатать в нескольких номерах, тем более, что атаки на "троцкизм" проходят через многие выпуски вашей газеты. В подкрепление своего права на напечатание этого опровержения я позволю себе сослаться еще и на то, что, в отличие от Виктора Сержа я защищаю не чисто личные и непрерывно меняющиеся взгляды, а программу международной организации, которая имеет свою революционную традицию, своих сторонников во всех частях света и многие тысячи жертв в СССР. С большевистским приветом Л.Троцкий 15 июня 1939 г. Койоакан Троцкизм и ПСОП С большим интересом я взял в руки газету ПСОП от 9 июня 1939 года со статьей Марсо Пивера "ПСОП и троцкизм". Я полагал, что Пивер решился наконец подвергнуть конкретному анализу разногласия, которые отделяют его от Четвертого Интернационала. Увы, с первых же строк меня постигло разочарованье: Пивер даже не попытался стать на почву марксистской теории и классовой политики. Вся его критика "троцкизма" остается в плоскости психологии, морализирования и рецептов хорошего тона. Пивер явно уклоняется от серьезной дискуссии по основным вопросам рабочего движения. Я постараюсь показать это, терпеливо проанализировав все мысли и даже оттенки мыслей, которые заключены в программной по теме статье Пивера. "Претензия на гегемонию" Пивер соглашается на сотрудничество с "троцкизмом", но лишь при том условии, если последний откажется от "претензий на гегемонию" и встанет на путь "доверчивого сотрудничества между всеми элементами, которые мужественно порвали с социал-патриотизмом и национал-коммунизмом". Противопоставление сотрудничества "претензиям на гегемонию" сразу возбуждает подозрение. Участие разных течений в одной партии предполагает, несомненно, веру в то, что удастся друг друга убедить, друг у друга научиться. В случае наличия разногласий всякое течение, которое питает доверие к своим взглядам, стремится завоевать большинство: в этом ведь и состоит механика партийной демократии. Какая другая "гегемония" возможна в демократической партии, кроме завоевания большинства на сторону своих идей? Разве на последнем съезде ПСОП Пивер и его друзья не стремились захватить большинство? Разве они его не захватили? Разве они этим не утвердили свою "гегемонию" в партии? Разве им можно это поставить в упрек? Аргументация Пивера показывает, что "гегемонию" своего течения он считает нормой и законом, а стремление другого течения завоевать большинство нарушением нормы, преступлением, хуже того троцкизмом. Где же тут демократия? "Фракционные методы" Объявляя таким образом "гегемонию" в партии своей монополией, Пивер требует тут же, чтобы троцкисты "откинули фракционные методы". Это требование, повторяющееся несколько раз, звучит особенно неожиданно под пером политика, который настойчиво подчеркивает демократический характер своей организации. Что такое фракция? Временное неуставное, свободное объединение внутри партии более тесных единомышленников с целью в возможно более короткий срок убедить партию в правильности своих взглядов. Возникновение фракции неизбежно даже в самой зрелой и единодушной партии - в результате распространения ее влияния на новые слои, возникновения новых проблем, резкого поворота обстановки, ошибок руководства и пр. С точки зрения монолитизма, фракционная борьба есть "зло"; но это неизбежное зло и, во всяком случае, это неизмеримо меньшее зло, чем запрещение фракций. Нередко наблюдаются, правда, особенно в молодых партиях, попытки создания фракций без достаточных принципиальных основ: вследствие политической незрелости, по соображениям личного честолюбия, карьеризма и пр. Задача руководства в этих случаях в том, чтобы, не прибегая к полицейским мерам, обнаружить пустоту таких затей и тем скомпрометировать их перед общественным мнением партии. Только так можно создать глубокую привязанность к партии, когда временные конфликты, хотя бы и очень острые, не грозят единству. Существование фракций вызывает, конечно, трения и расход сил, но это - неизбежные издержки режима демократии. Умелое и авторитетное руководство стремится к тому, чтобы свести фракционные трения к минимуму. Это достигается правильной политикой, проверяемой коллективным опытом; лояльным отношением к оппозиции; постепенно накапливаемым авторитетом руководства, но вовсе не запрещением фракций, которое способно лишь придать борьбе лицемерный и отравленный характер. Кто запрещает фракции, тот тем самым ликвидирует партийную демократию и делает первый шаг к тоталитарному режиму. Насаждение "ячеек" Дальше Пивер требует от "троцкистов" отказаться от "создания ячеек по команде извне". Сама возможность такого "требования" опирается на явное смешение понятий. Сам Пивер считает, несомненно, долгом каждого члена ПСОП организовывать ячейки внутри профессиональных союзов для завоевания большинства рабочих. Поскольку эти ячейки стоят под ударами клики Жуо, шпионов Сталина и Сюртэ Насиональ365, они вынуждены вести тайное существование. ПСОП как партия сохраняет, надеюсь, в своих руках руководство этими ячейками "извне". Если бы ПСОП отказалась от таких методов работы внутри профессиональных союзов, внутри партии Блюма, внутри партии Сталина, она тем самым отказалась бы от борьбы за "гегемонию" в рабочем классе, т. е. от своей революционной миссии. Надеюсь, этого нет? В чем же тогда разногласие? Пивер просто пугает себя и партию ужасами большевистского метода "ячеек", совершенно не вдумываясь в существо проблемы. Но, может быть, речь идет не об этом, а о "троцкистских" ячейках внутри самой ПСОП? Тогда мы имеем простую перифразу обвинения во фракционности. Однако в этом случае говорить о насаждении ячеек совершенно неправильно, ибо дело идет об открытом политическом сотрудничестве и столь же открытой идеологической борьбе двух течений. Разумеется, если бы идеологическая борьба была заменена бюрократической репрессией, "троцкисты" не только имели бы право, но были бы обязаны, по моему мнению, прибегнуть к методу тайных ячеек. На войне по-военному! Но ответственность за тайные ячейки легла бы в этом случае на тоталитарную бюрократию. "По команде извне" Как понимать "команду извне"? Пивер и здесь не называет ни лиц, ни учреждений, ни фактов (очевидно, в интересах "хорошего тона"). Можно, однако, предположить, что он хочет сказать: "по команде Троцкого". К этой инсинуации прибегают многие за неимением серьезных аргументов. Но что, собственно, значит в этом случае "команда"? Сталинская бюрократия командует силою власти и денег. Аппарат Блюма командует силою своей связи с буржуазной республикой. Ни денег, ни ГПУ, ни связей с буржуазией у троцкистов нет. Каким образом здесь возможно "командование"? Дело идет просто о солидарности в основных вопросах. К чему же инсинуация? Не лучше обстоит дело со словом "извне". Намек на посторонних? На иностранцев? В чем состоит преступление этих иностранцев? В том, что они высказывают свое мнение, подают совет? Когда в революционной партии идет серьезная борьба, она неизбежно порождает интернациональные отклики. Представители одного и того же течения в разных странах естественно стремятся поддержать друг друга. Что здесь плохого или преступного? Наоборот, в этом выражается интернационализм. Не порицать надо за это "троцкистов", а, наоборот, учиться у них! Образец "товарищеского" тона Пивер требует далее от троцкистов отказа от "средств давления (?), коррупции (??) или систематического издевательства". Что означают "средства давления"? Аппарат партии в руках Пивера, и методы аппаратного давления Пиверу совсем не чужды. У оппозиции нет ничего, кроме идей. Хочет ли Пивер запретить идеологическое давление? Слово "коррупция" имеет на политическом языке очень определенный смысл: подкупность, карьеризм и пр. Думаю, что Четвертый Интернационал является последней из организаций, которую можно обвинить в таких грехах. Остается еще "систематическое издевательство". Опыт показывает, что чем менее определены взгляды данного деятеля, тем он нетерпимее к критике, тем легче резкий аргумент кажется ему "издевательством". Избыток чувственности есть выражение внутренней неуверенности. В качестве вождя партии Пивер должен показывать пример "доверчивого сотрудничества", между тем сам он позволяет себе писать о "коррупции". Будем думать, что у Пивера просто перо поскользнулось не в ту сторону и что он найдет случай поправить самого себя. Большевизм и фракции Отказывая оппозиции в праве бороться за большинство ("гегемонию") в партии и запрещая в согласии с этим фракции, т. е. попирая элементарные начала демократического режима, Пивер имеет неосторожность противопоставлять демократию ПСОП большевистскому централизму. Рискованное противопоставление! Вся история большевизма была историей свободной борьбы течений и фракций. В разные периоды в большевизме боролись бойкотисты, антибойкотисты, отзовисты, ультиматисты, примиренцы, сторонники "пролетарской культуры", сторонники и противники вооруженного восстания в Октябре, сторонники и противники Брест-Литовского мира, левые коммунисты, сторонники и противники официальной военной политики и т. д. и т. д. Большевистскому ЦК не могли прийти в голову требовать от противника, чтобы он "отказался от фракционных методов", если противник считал, что политика ЦК ложна. Терпимость и лояльность по отношению к оппозиции составляла важнейшие черты ленинского руководства. Большевистская партия запретила, правда, фракции на 10-м съезде, в марте 1921 г.366, в момент смертельной опасности. Можно спорить, было это правильно или нет. Дальнейший ход развития, во всяком случае. показал, что это запрещение явилось одним из исходных моментов вырождения партии. Бюрократия сделала вскоре из понятия "фракции" пугало, чтобы не позволять партии ни мыслить, ни дышать. Так сложился тоталитарный режим, режим, убивший большевизм. Разве не поразительно, что Пивер, любящий разговаривать о демократии, свободе критики и пр., заимствует не у молодого большевизма его живую, активную и творческую демократию, а у упадочного большевизма - его бюрократический страх перед фракциями? Дисциплина действия Коррективом фракционной борьбы является дисциплина действия. Партия - не клуб, а боевой союз. Если бы Пивер сказал, что "троцкисты" нарушают дисциплину действия, это был бы серьезный аргумент. Но Пивер этого не говорит, значит этого нет. Фракция Пивера Требование "откинуть фракционные методы" тем более непозволительно, что сам Пивер, располагающий "гегемонией", имеет, несомненно, также свою фракцию, свои секретные совещания (напр[имер], о борьбе с троцкизмом) и пр. Разница только в том, что "троцкизм" наносит удары направо, а Пивер налево. Четвертый Интернационал и фракции В полном противоречии с действительностью Пивер изображает режим Четвертого Интернационала как режим монолитности и слепого повиновения. Трудно придумать карикатуру более фантастическую и менее добросовестную. Четвертый Интернационал никогда не запрещал фракций и не собирается их запрещать. Фракции в нашей среде бывали и есть. Спор всегда идет о содержании идей каждой фракции, а не об ее праве на существование. С точки зрения большевистских понятий о партийной демократии я считал бы прямо-таки скандальным обвинять противника, находящегося в меньшинстве, во "фракционных" методах вместо того, чтобы вступить с ним в спор по существу. Если разногласия серьезны, то фракционные методы оправданы. Если разногласия несерьезны, противник окажется скомпрометированным. Результатом фракционной борьбы может явиться либо более глубокое принципиальное сближение, либо раскол. Никаких других путей, если не считать тоталитарного режима, никто еще не выдумал. Проверка на конкретном вопросе По вопросу о вхождении в ПСОП, например, в среде "троцкистов" меньше всего можно было открыть "монолитность" или "слепое повиновение". Французские товарищи долго и страстно обсуждали вопрос и в конце концов раскололись. Каково было мое личное отношение к делу? Скажу откровенно: я колебался. Несколько месяцев тому назад я высказался в частном письме скорее отрицательно. Это не помешало влиятельной группе французских товарищей под руководством Руса, войти в ПСОП. Думаю, что они оказались правы. Часть нашей французской секции явно обнаружила организационный консерватизм и сектантство. Было бы удивительно, если бы в среде гонимой и преследуемой крайней левой оппозиции не появлялись в нынешних политических условиях такие тенденции. Что Четвертый Интернационал борется с сектантством, притом с возрастающим успехом, подтверждают неоспоримые факты. Раскол, конечно, печальный эпизод, но только эпизод. Если ПСОП будет развиваться в революционном направлении (а мы этого от души желаем), она привлечет в свой состав и отколовшуюся часть "троцкистов". Если ПСОП под давлением буржуазии, социал-патриотов и сталинцев вытеснит "троцкистов", единство будет восстановлено вне ПСОП. "Партия - начальник" Обобщая свои взгляды на партию, Пивер пишет: "Понятию партии - начальника, своего рода централизованного генерального штаба, который готовит в тайне конспирации так называемое (?) революционное действие, мы предпочитаем понятие партии, широко открытой в сторону реального движения масс, предоставляющей революционному авангарду все возможности прямого контакта с наиболее широкими слоями рабочего и крестьянского пролетариата". Как всегда, Пивер остается в области абстракций и туманных оборотов речи. О какой "партии-хозяине" идет речь? О старой большевистской партии? Если так, почему он этого не скажет прямо? Можно ли воспитывать рабочих анонимными намеками? К тому же эти намеки ложны по существу. В истории не было партии, которая при глубокой внутренней демократии отличалась бы такой чуткостью, смелостью и гибкостью в подходе к массам, как большевистская партия. Пивер еще только обещает установить связь с "наиболее широкими слоями", большевистская же партия на деле объединила миллионы для победы. О каких, кстати, "тайных конспирациях" столь презрительно говорит Пивер: не о подготовке ли Октябрьского восстания? Но тогда он просто повторяет то, что твердили всегда либералы, меньшевики и эсеры. Только большевизм создал революционную партию Организационные взгляды не имеют, конечно, самостоятельного характера. Но через них и только через них выражается до конца программная и тактическая позиция. Для дилетантов из бывшего парижского журнала "Массы"367 и им подобных организационные вопросы сводятся к тому, чтобы обеспечить свою "гегемонию" в журнальчике и оградить себя от неприятной критики: дальше этого они не идут. Организация социал-демократии была и есть целиком приспособлена к избирательным задачам. До сих пор только большевизм сумел найти формы организации для революционной борьбы за власть. Отмахиваться от большевизма при помощи общих фраз, не имея за собой никакого другого революционного опыта, недопустимо, легкомысленно, недостойно. Так нельзя воспитывать рабочих! Роза Люксембург В подкрепление своих организационных взглядов (вернее, их отсутствия) Пивер цитирует, конечно, Люксембург. Но это мало подвигает нас вперед. У Розы можно многому поучиться; но ее организационные взгляды были самым слабым местом ее позиции, ибо резюмировали ее ошибки в сфере теории и политики. В Германии Роза не сумела создать революционную партию или фракцию, и этот факт был одной из причин крушения революции 1918-1919 гг. (см. об этом В.Гелд в "Унзер Ворт" No [...]368). Что касается польской партии Розы Люксембург369, то под влиянием событий революции она вынуждена была перестроиться по большевистскому образцу. Эти исторические факты куда важнее цитат! Троцкизм в 1904 г. В 1904 году я написал брошюру "Наши политические задачи"370, которая в организационной области развивала взгляды, очень близкие взглядам Розы Люксембург (Суварин сочувственно цитирует эту брошюру в своей биографии Сталина). Однако весь дальнейший опыт показал мне, что Ленин в этом вопросе был прав против Розы Люксембург, как и против меня. Марсо Пивер противопоставляет "троцкизму" 1939 г. троцкизм 1904 г. Но ведь с того времени в одной лишь России произошли три революции. Неужели же мы за эти 35 лет так-таки ничему не научились? "Либертарные" посулы Чтобы отрекомендовать свой демократизм с лучшей стороны, Пивер обещает, что его "метод построения социализма будет не авторитарным, а либертарным". Нельзя не усмехнуться с горечью по поводу этой пышной и туманной фразы. Означает ли формула либертарного социализма анархию, т. е. отказ от диктатуры пролетариата? Но ведь Пивер считает себя марксистом, а не прудонистом и не бакунистом. Диктатура пролетариата по самому существу своему "авторитарна", иначе она не была бы диктатурой. Разумеется, есть пределы "авторитарности", т. е. есть различие внутреннего режима диктатуры. Если Пивер хочет сказать, что он будет стремиться к тому, чтобы советы, как органы диктатуры, сохраняли как можно более широкую внутреннюю демократию, то он повторит лишь то, за что "троцкисты" вели борьбу с 1923 г. Однако чтобы обещание Пивера звучало убедительно, ему следовало бы уже сейчас не топтать внутрипартийную демократию по примеру Л.Блюма и П.Фора, отказывая меньшинству в его законнейших правах, запрещая оппозиционные фракции и сохраняя монополию "гегемонии" для своей фракции; следовало бы, другими словами, установить хотя бы десятую часть той демократии, которой отличалась большевистская партия в условиях царского подполья и в первые годы Советского режима. Пока этого нет, обещание "либертарных" благ в неопределенном будущем не имеет большой цены. Оно немножко напоминает обещание загробного воздаяния за страдания в этом мире. Таковы организационные взгляды Пивера. Они фактически означают разрыв с партийной демократией и замену демократического централизма бюрократическим, т. е. гегемонией аппарата над идеями. Мы увидим сейчас, что в области доктрины, программы и политики дело обстоит не лучше. Одностороннее требование Пивер требует, как мы уже знаем, "доверчивого" сотрудничества со всеми теми элементами, которые "мужественно" порвали с социал-патриотизмом и национал-коммунизмом. В принципе, мы готовы принять такое требование. Но, к сожалению, сам Пивер нарушает его вопиющим образом. Большевизм порвал со всеми видами патриотизма на четверть века раньше ПСОП. Однако Пивер вовсе не обнаруживает "доверчивого отношения" к большевизму. Троцкисты, доказавшие революционный характер своего интернационализма борьбой и бесчисленными жертвами, обязаны доверять Пиверу; но Пивер вовсе не обязан доверять троцкистам. Правило Пивера: доверие - направо, угрозы и репрессии - налево. Но ведь это - правило Леона Блюма, только передвинутое на несколько градусов. Разрыв с социал-патриотизмом Интернационализм несомненно является основной предпосылкой сотрудничества. Наши французские товарищи очень серьезно отнеслись к разрыву ПСОП с социал-патриотической партией Блюма, иначе они не вступили бы в ПСОП. Но изображать дело так, будто раскол с коррумпированной партией автоматически разрешает все проблемы, неправильно. Надо после разрыва выработать революционную программу, правильно определить своих друзей и врагов. Руководство ПСОП этого не сделало. И не случайно: оно далеко еще не перерезало старой пуповины. Франк-масонство Беда в том, что вожди ПСОП не порвали "мужественно" с социал-патриотизмом, ибо не порвали с масонством, этим важнейшим резервуаром империалистического патриотизма. На днях я получил прекрасную брошюру Пьера Бэйли "Да, франк-масонство есть опасность". Отбросив прочь психологически-философскую размазню, которая не имеет ни малейшей ценности, ибо в течение всего своего развития масонство ни в науку, ни в философию не внесло ни одной крупицы, автор подошел к вопросу по-марксистски, т. е. с классовой точки зрения. На основании документов cамого масонства он неопровержимо показал его империалистическую, реакционную и деморализующую роль371. Брошюра Бэйли является, кстати сказать, лучшим доказательством того, что, в отличие от всех других фракций и групп, наши товарищи умеют подходить к важнейшим проблемам как пролетарские революционеры. Даже тот маленький факт, что буржуазно-сентиментальная и пустая брошюра Николич очень хорошо отпечатана, тогда как серьезная работа Бэйли издана на мимеографе372, недурно иллюстрирует социальное положение центристских и революционных идей. Социал-пацифизм Нет, Пивер вовсе не порвал "мужественно" с социал-патриотизмом и его разновидностью социал-пацифизмом, - иначе он не заключил бы против нас союз с Макстоном, вождем британской НРП. Между революционным марксизмом и империалистическим пацифизмом Макстона - пропасть. Феннер Броквей слегка полевее Макстона. Но, как показывает вся история Независимой рабочей партии, Макстон во всех критических случаях угрожает своей отставкой, а Феннер Броквей немедленно становится на колени перед Макстоном. Можно закрывать на это глаза. Но факты остаются. Пусть Пивер объяснит рабочим, что именно связывает его с Макстоном против Четвертого Интернационала. "Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты". Снивлит Пивер идет рука об руку со Снивлитом, который всю свою политику за последние годы строил на том, чтобы - упаси боже - не привести в дурное настроение голландское правительство и не лишить свою сектантскую профсоюзную организацию государственной субвенции. Мы десятки раз требовали, чтобы партия Снивлита выработала политическую платформу, чтобы Снивлит в качестве депутата выдвигал боевые лозунги, чтобы агитация в массах велась в революционном духе. Снивлит систематически уклонялся, чтобы не рвать с консервативным правительством. Каким "тоном" этот демократ разговаривал с молодыми товарищами, об этом лучше не упоминать. Когда конференция Четвертого Интернационала собралась, наконец, поставить вопрос о голландской секции ребром, Снивлит покинул нашу организацию и, разумеется, стал жаловаться на наши плохие "методы". У Пивера методы, конечно, лучше: замалчивая капитулянтскую политику Снивлита, он направляет свои громы против троцкистов. ПОУМ Пивер стремится защитить личную память Андрея Нина от подлой клеветы, и это, разумеется, прекрасно. Но когда он изображает политику Нина в качестве революционного образца, то нельзя назвать это иначе, как преступлением по отношению к пролетариату. В разгар революционной войны между классами Нин вступил в буржуазное правительство, целью которого было уничтожить рабочие комитеты, основу пролетарского правительства. Когда эта контрреволюционная цель оказалась достигнута, Нин был изгнан из буржуазного правительства. Вместо того чтобы признать после этого совершенную гигантскую ошибку, партия Нина требовала восстановления коалиции с буржуазией. Посмеет ли Пивер опровергать это? Решают не слова, а факты. Политика ПОУМ определяется капитуляцией перед буржуазией во все критические моменты, а не той или другой цитатой из речи или статьи Нина. Коалиция с буржуазией во время социалистической революции - большего преступления вообще не может быть. Вместо того чтобы беспощадно разоблачать эту гибельную политику, Пивер перепечатывает для оправдания ее старые статьи Курта Ландау. Как и Нин, Ландау пал жертвой ГПУ. Но самое горячее сочувствие жертвам сталинских палачей не освобождает от обязанности говорить рабочим правду. Ландау, как и Нин, был разновидностью левого меньшевизма, учеником Мартова, а не Ленина. Поддерживая ошибки Нина, а не нашу критику этих ошибок, Ландау, как и Виктор Серж, как и Снивлит, как и Пивер, сыграл по отношению к испанской революции печальную роль. Внутри ПОУМ поднимает сейчас голову левая оппозиция (Хосе Ребулл и его друзья). Долг марксистов - помочь ей довести свою критику до конца. Между тем Пивер поддерживает худших консерваторов ПОУМ, вроде Горкина. Нет, Пивер не сделал выводов из своего разрыва с Блюмом! "Практические результаты" С неуместным высокомерием Пивер говорит о том, что "практические результаты", достигнутые троцкизмом, слишком незначительны, чтобы заставить его менять свою точку зрения. Каким, однако, образом в эту эпоху всеобщей реакции революционная партия может стать массовым движением? Сейчас, благодаря явному банкротству двух старых Интернационалов, положение становится для революционеров благоприятнее. Один из признаков: откол ПСОП от партии Блюма. Но ведь мы-то начали нашу борьбу задолго до этого. Если бы Пивер мыслил критически, он понял бы, что без долгой предварительной работы "троцкистов" он и сегодня еще, вероятно, не откололся бы от Блюма. С широкой исторической точки зрения, ПСОП в целом есть лишь побочный продукт борьбы троцкизма. Неужели Пивер считает и этот "практический результат" незначительным? Реакция и "троцкизм" То обстоятельство, что сталинцы, как и буржуазная полиция, всякую тенденцию влево называют троцкизмом, показывает, что вся сила мировой реакции в последнем счете обрушивается на Четвертый Интернационал. ГПУ содержит многочисленный штат агентов, с одной стороны, для слежки, подлогов и убийств, с другой - для внесения конфликтов и расколов в наши ряды. В истории не было еще революционного течения, которое подверглось бы таким преследованиям, как наше. Реакция прекрасно понимает, что опасность - в Четвертом Интернационале. Только благодаря его непримиримой критике и пропаганде центристы начинают шевелиться, левые центристы отделяются от правых, правые отмежевываются от открытых социал-патриотов. Пивер верно сказал несколько лет тому назад, что борьба против троцкизма есть верный признак реакции. Жаль, однако, что эта реакция увлекает в свои ряды и его самого. Внутренняя сила Четвертого Интернационала Международная организация Брандлера, Ловстона и пр., казавшаяся во много раз сильнее нас, рассыпалась в прах. Союз Вальхера, Норвежской рабочей партии и самого Пивера разбился вдребезги. Лондонское бюро приказало долго жить. А Четвертый Интернационал через все трудности и кризисы непрерывно растет, имеет свои организации в нескольких десятках стран, сумел созвать в труднейших условиях, под террором ГПУ (убийство Клемента!) международный съезд, выработал свою программу, которой никто до сих пор даже не попытался противопоставить что-либо равноценное. Пусть Пивер попытается назвать марксистские издания, которые по своему теоретическому уровню могли бы быть поставлены рядом с "Нью Интернейшенел", "Клаве", "Унзер Ворт" и другими органами Четвертого Интернационала. Все левые группировки, вращавшиеся вокруг Лондонского бюро, и прочие представляют собой разнообразные осколки прошлого, без общей программы, со старыми навыками и неисцелимыми болезнями. Четвертый Интернационал развивается как группировка новых, свежих элементов на основе общей программы, выросшей из всего опыта прошлого, непрерывно проверяемой и уточняемой. По подбору своих кадров Четвертый Интернационал имеет огромные преимущества над Третьим. Эти преимущества вытекают как раз из труднейших условий борьбы в эпоху реакции. Третий Интернационал формировался быстро, ибо многие "левые" легко и охотно примыкали к победоносной революции. Четвертый Интернационал группируется под ударами поражений и преследований. Идейная связь, которая создается в таких условиях, необычайно прочна. Но темп роста получается, по крайней мере, в первый период, медленным. Критерий дилетанта Виктор Серж говорит: "Нельзя по желанию построить Интернационал, достойный этого имени". Какая самодовольная и вместе с тем пустая фраза! Можно подумать, что у Сержа в кармане имеются все мерки для Интернационала, точно для брюк. А национальную партию, "достойную этого имени", можно построить "по желанию"? Отвечает ли, например, ПСОП меркам Сержа? Люди, которые подходят к делу с такими внешними критериями, показывают тем самым, что Интернационал для них - торжественное и пышное учреждение, нечто вроде храма. Когда великолепное здание будет выстроено (Кем? Как?), тогда они вступят под его своды. Мы относимся к делу иначе. Интернационал для нас - необходимый инструмент пролетариата, как и национальная партия. Этот инструмент надо строить, улучшать, оттачивать. Это мы и делаем. Мы не ждем, что кто-нибудь сделает за нас эту работу. Мы призываем всех революционеров принять участие в этой работе - теперь, немедленно, не теряя ни часу. Когда Четвертый Интернационал станет "достоин этого имени" в глазах господ литераторов, дилетантов, скептиков, тогда к нему присоединиться будет нетрудно. Тогда Виктор Серж (этот или другой?) напишет книгу, в которой докажет (с лирикой, со слезой!), что самое лучшее и героическое время Четвертого Интернационала было тогда, когда он - без сил, без средств - вел борьбу против бесчисленных врагов, в том числе - мелкобуржуазных скептиков. Наша секция в С[оединенных] Штатах Пусть Пивер не спешит с выводами. ПСОП еще очень далека от массовой партии и не успела проверить свою силу сопротивления давлению империализма. С другой стороны, отдельные наши секции не только доказали свою жизненность, но и выходят на арену массовой борьбы. В наиболее могущественной капиталистической стране Соединенных Штатах Рабочая социалистическая партия из общества пропаганды, каким она была в течение ряда лет, становится на наших глазах боевым фактором рабочей политики. Борьба против фашизма и борьба против войны возглавляется американской секцией Четвертого Интернационала. Главный из агитаторов фашизма патер Кофлин вынужден был недавно одну из своих радио-речей посвятить этой американской секции и ее борьбе за создание рабочей самообороны. Социалистическая рабочая партия ведет серьезную работу в профсоюзах, имеет прекрасную газету, выходящую два раза в неделю, серьезный ежемесячный журнал, газету для молодежи (два раза в месяц) и оказывает крупную идейную и материальную помощь другим секциям. В Бельгии Наша секция в Бельгии, почти сплошь пролетарская по составу, собрала на выборах около 7.000 голосов. Каждый такой голос в обстановке реакции и шовинизма стоит сотни голосов реформистских партий. Пусть Пивер не спешит подводить итоги. Пусть лучше внимательно прочитает заявление наших бельгийских товарищей, выбранных в Фленю. Но увы! Вместо того, чтобы искать связи с бельгийской Революционно-социалистической партией, Пивер прислушивается к банкротам и сектантам. Уже не Вареекен ли со Снивлитом и Виктором Сержем прокладывают путь к массам? Голос из Сайгона По поводу выборов в колониальный совет 30 апреля этого года большевики-ленинцы пишут мне из Сайгона (Индокитай): "Несмотря на постыдную коалицию буржуа всех мастей со сталинцами, мы одержали блестящую победу. Эта победа была тем более трудна, что сознание избирателей было затемнено в течение месяцев туманной пропагандой центристской группы `Октябрь'... Мы шли на борьбу с широко развернутым знаменем Четвертого Интернационала... Теперь больше, чем когда-либо, - продолжает письмо, - мы понимаем значение не только программы Четвертого Интернационала, но и борьбы 1925, 1926, 1927 и 1928 гг. против теории и практики социализма в одной стране, борьбы против антиимпериалистической Лиги и других парадных комитетов, Амстердам, Плейель и пр." Этот голос революционных рабочих из Сайгона имеет неизмеримо большее значение, чем голоса всех Лондонских бюро и квази-"Марксистских центров". Передовые рабочие угнетенной страны присоединяются к преследуемому Интернационалу. На опыте собственной борьбы они поняли значение нашей программы, и они сумеют за нее постоять. Особенно ценно и важно заявление о том, что передовые сайгонские рабочие поняли смысл борьбы левой оппозиции в течение 1925-1928 годов. Только преемственность идей создает революционную традицию, без которой политическая партия колеблется, как тростник под ветром. В Англии и Франции В старых колониальных странах, Англии и Франции рабочая бюрократия, непосредственно заинтересованная в колониальной сверхприбыли, могущественнее и консервативнее, чем где бы то ни было, и революционным массам здесь исключительно трудно поднять голову. Этим объясняется особая медленность развития секций Четвертого Интернационала в этих странах. От эволюции ПСОП зависит в значительной степени, удастся ли революционерам уже в ближайшие месяцы пробить серьезную брешь в стене измены и предательства. Но как бы ни обстояло дело на этот счет, общий ход развития не оставляет места сомнениям. Когда наиболее угнетенные слои в Англии и Франции вырвутся на открытую арену, они не остановятся на промежуточных позициях, а усвоят ту программу, которая отвечает глубине и остроте нынешних социальных противоречий. "Догма" Пивер не хочет или не умеет понять, что наша несокрушимая сила - в нашей теоретической последовательности и непримиримости. "Троцкий допускает в свою организацию, - пишет Пивер, - только таких членов, которые принимают как догму (?), следовательно, без дискуссии (?), систематическую ссылку на принципы, выработанные в течение первых четырех конгрессов Коммунистического Интернационала. Наша концепция партии совсем иная". Поддаваясь всякого рода сомнительным влияниям, Пивер пытается свести движение Четвертого Интернационала к одному лицу: "Троцкий допускает в свою организацию..." Пивер не может не знать, что левая оппозиция с самого начала включала в себя цвет большевистской партии: закаленных подпольных революционеров, героев гражданской войны, лучших представителей молодого поколения, сотни и сотни образованных марксистов, которые сделали бы честь любой партии. Десятки тысяч "троцкистов" погибли мучительной смертью. Неужели же только потому, что "Троцкий допускает" или не допускает? Надо такие пошлости предоставить Брандлеру, Вальхеру, Ловстону, Снивлиту и им подобным циникам... Но вернемся к "догме". Разногласия в большевистской партии развернулись после первых четырех конгрессов Коминтерна, решения которых вырабатывались при ближайшем участии будущих руководителей "левой оппозиции". Резкий поворот в сторону оппортунизма был санкционирован пятым конгрессом. Не отказываясь от революционной традиции, величайшей, какую знает человеческая история, мы, однако, лишь исходили из первых четырех конгрессов, но вовсе не ограничивались ими; мы наблюдали, изучали, обсуждали, критиковали, вырабатывали лозунги, шли вперед. Я могу сослаться в доказательство на наши теоретические журналы, внутренние бюллетени, десятки программных книг и брошюр, вышедшие за последние 15 лет. Может быть, Пивер назовет нам хоть одну серьезную критическую работу противников, которая осталась бы без ответа с нашей стороны? Может быть, у самого Пивера и его друзей есть неучтенная нами критика решений первых четырех конгрессов? Где она? В той же статье Пивер требует от троцкистов, "чтобы они приняли хартию, структуру, правила, решения большинства и обязались выполнять их без упущения". Само по себе это требование законно. Но значит ли это, что хартия ПСОП, ее структура, правила и пр. - "догма"? Или "догмой" являются только программные решения первых четырех конгрессов? Китайские тени Пивер рассуждает так: надо найти, вскрыть и отбросить те черты, особенности, недочеты классического большевизма, за которые впоследствии уцепился сталинизм. Это рассуждение формалистично и безжизненно. Сталинизм ухватился вовсе не непременно за худшие черты большевизма. Самоотвержение есть прекрасное качество революционера. Некоторые из подсудимых на московских процессах несомненно руководствовались духом самоотвержения: отдать свою жизнь и даже репутацию во имя "обороны СССР". Значит ли это, что вместо самоотвержения нужно насаждать эгоизм? Можно на это ответить: надо развивать способность критики. Но это общее место. Большевики отнюдь не были менее способны к критике, чем их нынешние критики. Но объективные исторические условия сильнее субъективных. Когда в изолированной и отсталой стране новая бюрократия поднимается над революционным классом и душит его авангард, она по необходимости пользуется формулами и традициями большевизма, воспитанными им качествами и методами, наполняя их, однако, противоположным социальным содержанием. Ленин вслед за Марксом учил, что на первой стадии социализма элементы неравенства еще неизбежно сохранятся. Бюрократия превратила эту мысль в оправдание своих грабительских привилегий. Неужели же надо из-за этого злоупотребления отвергнуть безусловно правильную мысль Маркса? Диалектика классовой борьбы на протяжении всей истории совершала подобные превращения, подмены, перелицовки: такова судьба христианства, протестантизма, демократии и пр. Такова, в частности, судьба франк-масонства. Оно возникло в 17 столетии373, как реакция мелкой буржуазии против разлагающего духа капиталистического индивидуализма, и пыталось возродить идеализированную мораль цехового "братства". В ходе классовой борьбы оно стало затем орудием крупной буржуазии, чтобы дисциплинировать и подчинить своим целям мелкую буржуазию. Нельзя брать принципы вне социальной реальности, вне тех классов, какие являются их носителями. Та критика большевизма, которую Пивер развивает вслед за Виктором Сержем и другими, не заключает в себе ни грамма марксизма. Материалистический анализ она подменяет игрой китайских теней. За гегемонию научной мысли Серьезный революционер, который предвидит, какие ответственные решения придется принимать партии в критические часы, остро чувствует свою ответственность в подготовительный период, тщательно, придирчиво анализирует каждый факт, каждое понятие, каждую тенденцию. Революционер похож в этом отношении на хирурга, который не может отделываться общими фразами насчет анатомии, а должен точно знать размещение костей, мускулов, нервов, сухожилий и их переплет, чтобы не сделать ни одного ложного движения ланцетом. Архитектор, медик, химик отнеслись бы с возмущением к предложению не уточнять научных понятий и формул, не претендовать на "гегемонию" законов механики, физиологии или химии, а примирительно относиться к другим взглядам, хотя бы и ошибочным. Между тем такова именно позиция Пивера. Не входя в существо программных разногласий, он повторяет общие фразы насчет того, что ни одно из течений "не может претендовать на то, что заключает в себе истину". И поэтому? Поэтому нужно жить и жить давать другим. Такого рода афоризмы ничему хорошему не могут научить передового рабочего; вместо мужества и чувства ответственности они способны лишь сеять безразличие и расслабленность. Четвертый Интернационал ведет борьбу против знахарства - за научное отношение к проблемам пролетарской политики. Революционная страсть в борьбе за социализм неотделима от интеллектуальной страсти в борьбе за истину. Большевизм или меньшевизм? Пиверу кажется, что мы являемся представителями догматизма и рутины, а он - представителем критической мысли. На самом деле в своей критике "троцкизма" Пивер повторяет старые формулы меньшевиков, не прибавляя к ним ни одного свежего слова. А ведь меньшевизм тоже подвергся проверке, и немалой. Большевистская партия победоносно руководила величайшей революцией; оказавшись изолированной, она не выдержала давления враждебных исторических сил. Иными словами: русский большевизм оказался не в силах заменить собою международный рабочий класс. Меньшевизм же не внес в революцию ничего, кроме прострации и предательства. Левый меньшевизм в лице Мартова означал честную растерянность и бессилие. Историческая задача, поставленная Октябрем, не разрешена. Основные силы, участвующие в борьбе, те же. Выбор идет не между "троцкизмом" и ПСОП, а между большевизмом и меньшевизмом. Идти от большевизма вперед мы готовы. Пятиться назад - не согласны. Программа Четвертого Интернационала Пивер нашел нужным вернуться к "четырем конгрессам" в июне 1939 года, когда мы уже успели далеко уйти вперед. На нашей последней международной конференции осенью прошлого года принята программа переходных требований, отвечающая задачам нынешней эпохи. Знаком ли Пивер с этой программой? Как он к ней относится? Мы, со своей стороны, ничего так не желаем, как критики. Каким угодно "тоном", но по существу! Вот конкретное предложение, которое я позволяю себе сделать "извне": немедленно приступить к обсуждению и выработке международной программы пролетариата и создать специальное издание для международной дискуссии по этому вопросу. В основу этого обсуждения предлагаю положить программу Четвертого Интернационала "Агония капитализма и задачи Четвертого Интернационала". Но, разумеется, наш Интернационал готов будет принять за основу обсуждения и другой проект, если он будет представлен. Может быть, Пивер и его друзья примут это предложение? Оно, несомненно, подвинуло бы нас вперед! * Я разобрал статью Пивера с тщательностью, которая может некоторым показаться излишней и утомительной. Кое-кому "тон" снова покажется слишком резким. Но я думаю все же, что подробное, точное и ясное объяснение гораздо больше свидетельствует о стремлении к сотрудничеству, чем дипломатические экивоки, дополняемые угрозами и инсинуациями. Я хотел бы, чтобы над этим задумался не только Марсо Пивер, но и Даниэль Герен374. Надо перестать питаться опустошенными формулами вчерашнего дня. Надо встать на путь серьезного и честного обсуждения программы и стратегии нового Интернационала. Л.Троцкий 25 июля 1939 г. Койоакан Индия перед империалистской войной. Письмо передовым рабочим Индии Дорогие друзья! Великие и грозные события надвигаются с неумолимой силой. Человечество живет в ожидании войны, которая вовлечет в свой кровавый водоворот, конечно, и колониальные страны и будет иметь огромное значение для их дальнейшей судьбы. Агенты великобританского правительства изображают дело так, будто война будет вестись из-за принципов "демократии", которые необходимо спасать от фашизма. Все классы и все народы должны сплотиться вокруг "мирных", "демократических" правительств, чтобы дать отпор фашистам - агрессорам: тогда "демократия" будет спасена и мир укреплен навсегда. Эта проповедь построена на сознательной лжи. Если британское правительство действительно озабочено процветанием демократии, то у него есть простая возможность доказать это: пусть даст полную свободу Индии. Право на национальную независимость есть одно из основных демократических прав. Но на самом деле лондонское правительство готово отдать все демократии мира за одну десятую часть своих колоний. Если индусский народ не хочет остаться навсегда рабом, то он должен разоблачить и прогнать фальшивых проповедников, которые утверждают, будто единственный враг народов - это фашизм. Гитлер и Муссолини - бесспорно злейшие враги трудящихся и угнетенных, кровавые палачи, заслуживающие величайшей ненависти трудящихся и угнетенных всего мира. Но они являются в первую голову врагами германского и итальянского народов, на спине которых они сидят. Угнетенные классы и народы, как учили Маркс, Энгельс, Ленин, Либкнехт, должны всегда искать главного врага в собственной стране, в лице своих непосредственных угнетателей и эксплуататоров. Таким врагом для Индии в первую голову является британская буржуазия. Низвержение британского империализма нанесло бы страшный удар всем угнетателям, в том числе и фашистским диктаторам. В конце концов империалисты отличаются друг от друга по форме, но не по существу. Германский империализм, лишенный колоний, надевает грозную маску фашизма с торчащими наружу клыками. Сытый британский империализм, имеющий громадные колонии, прикрывает свои клыки маской демократии. Но это - демократия только для метрополии, для 45 миллионов душ, вернее для правящей буржуазии в метрополии. Индия лишена не только демократии, но и самых элементарных прав национального существования. Империалистская демократия есть, следовательно, демократия рабовладельцев, питающаяся жизненными соками колоний. Между тем Индия хочет иметь свою собственную демократию, а не служить навозом для рабовладельцев. Кто хочет покончить с фашизмом, с реакцией, со всеми видами угнетения, должен низвергнуть империализм. Другого пути нет. Эта задача не может быть, однако, разрешена мирными средствами: переговорами и увещаниями. Никогда еще в истории рабовладельцы не освобождали добровольно своих рабов. Только смелая и решительная борьба индусского народа за свое экономическое и национальное освобождение может сделать Индию свободной. Индусская буржуазия на революционную борьбу не способна. Она тесно связана с британским капиталом и зависит от него. Она дрожит за свою собственность. Она боится масс. Она ищет во что бы то ни стало компромисса с британским империализмом и усыпляет индусские массы надеждами на реформу сверху. Вождем и пророком этой буржуазии является Ганди. Ложный вождь и фальшивый пророк! Ганди и ему подобные развивают ту теорию, что положение Индии будет все более улучшаться, что ее свободы будут все более расширяться, что на пути мирных реформ Индия придет постепенно к положению доминиона, а потом может быть и к полной независимости. Вся эта перспектива в корне ложна. Империалистские классы могли давать уступки колониальным народам, как и собственным рабочим, только до тех пор, пока капитализм поднимался в гору, пока у эксплуататоров была твердая надежда на дальнейший рост их барышей. Сейчас об этом не может быть и речи. Мировой капитализм находится в упадке. Положение всех империалистских наций становится все более трудным, противоречия между ними - все более обостренными. Чудовищные вооружения поглощают все большую долю национальных доходов. Империалисты не могут больше делать серьезных уступок ни собственным трудящимся массам, ни колониям. Наоборот, они принуждены прибегать ко все более зверской эксплуатации. В этом и выражается смертельный кризис капитализма. Чтобы отстоять свои колонии, рынки и концессии от Германии, Италии и Японии, лондонское правительство готово уложить миллионы людей. Можно ли, не лишившись рассудка, надеяться на то, что эта жадная и свирепая финансовая олигархия добровольно даст Индии свободу? Правда, на смену консервативному правительству может прийти правительство так называемой Рабочей партии. Но это ничего не изменит. В колониальном вопросе рабочая партия, как свидетельствуют все ее прошлое и ее нынешняя программа, ничем не отличается от консерваторов. Рабочая партия на деле выражает не интересы рабочего класса, а лишь интересы британской рабочей бюрократии и аристократической верхушки рабочего класса. Это тот слой, которому буржуазия имеет возможность давать жирные подачки благодаря тому, что сама она нещадно эксплуатирует колонии, в первую голову Индию. Британская рабочая бюрократия в партии, как и в тред-юнионах, непосредственно заинтересована в эксплуатации колоний. Она и думать не хочет об освобождении Индии. Все эти господа Эттли, Ситрины и К╟ в любую минуту готовы заклеймить революционное движение индусского народа как "измену", как помощь Гитлеру и Муссолини и прибегнуть к военным мерам для его подавления. Нисколько не лучше политика нынешнего Коминтерна. Правда, 20 лет тому назад Третий или Коммунистический Интернационал был создан как подлинно революционная организация. Одной из его важнейших задач являлось освобождение колониальных народов. Однако от этой программы сейчас остались одни воспоминания. Вожди Коминтерна давно уже стали простым орудием московской бюрократии, которая задушила советские рабочие массы и превратилась в новую аристократию. В рядах коммунистических партий разных стран, в том числе и Индии, есть, разумеется, немало честных рабочих, студентов и пр.; но не они определяют политику Коминтерна. Решающее слово принадлежит Кремлю, который руководствуется интересами не угнетенных, а новой аристократии в СССР. Сталин и его клика ради союза с империалистическими правительствами полностью отказались от революционной программы освобождения колоний. Это открыто признал на последнем съезде сталинской партии в Москве в марте этого года Мануильский, один из вождей Коминтерна. "Коммунисты выдвигают, - говорил он, - на первый план борьбу за осуществление права на самоопределение народов, порабощенных фашистскими государствами. Они требуют свободного самоопределения Австрии..., Судетской области..., Кореи, Формозы375, Абиссинии..." А как же дело обстоит с Индией, Индо-Китаем, Алжиром и другими колониями Англии и Франции? На это представитель Коминтерна отвечает: "Коммунисты... требуют у империалистских правительств так называемых буржуазно-демократических государств немедленного (!) радикального (!!) улучшения материального положения трудящихся масс колоний, и предоставления колониям широких демократических прав и свобод" (Правда, No 70, 12 марта 1939 г.). Другими словами, в отношении колоний Англии и Франции Коминтерн полностью перешел на позицию Ганди и вообще соглашательской колониальной буржуазии. Коминтерн окончательно отказался от революционной борьбы за независимость Индии. Он "требует" (на коленях) "предоставления" Индии британским империализмом "демократических свобод". Особенно лживо и цинично звучат слова о "немедленном радикальном улучшении материального положения трудящихся масс колоний". Нынешний упадочный, гниющий, разлагающийся капитализм вынужден все более ухудшать положение рабочих в самой метрополии. Как же он может улучшить положение трудящихся в колониях, из которых он вынужден выжимать все соки, чтобы поддерживать свое собственное равновесие? Улучшение положения трудящихся масс в колониях возможно лишь путем полного низвержения империализма. Но Коминтерн идет еще дальше по пути предательства. Коммунисты, по словам Мануильского, "осуществление права на отделение подчиняют... интересам разгрома фашизма". Иными словами: в случае войны между Англией и Германией из-за колоний, индусский народ должен поддерживать своих нынешних рабовладельцев, битанских империалистов, т.е. проливать кровь не за свое собственное освобождение, а за сохранение господства лондонской биржи над Индией. И эти продажные негодяи осмеливаются ссылаться на Маркса и Ленина! На самом деле учителем и вождем их является Сталин, глава новой бюрократической аристократии, палач большевистской партии, душитель рабочих и крестьян. * Свою политику прислужничества британскому, французскому и северо-американскому империализму сталинцы прикрывают формулой "народного фронта". Какое издевательство над народом! "Народный фронт" есть только новое название для старой политики, сущность которой состоит в сотрудничестве классов, в коалиции пролетариата с буржуазией. Во всякой коалиции руководство оказывается неизбежно в руках правого фланга, т.е. в руках имущего класса. Индусская буржуазия, как уже сказано, хочет мирной сделки, а не борьбы. Коалиция с буржуазией ведет к отказу пролетариата от революционной борьбы с империализмом. Политика коалиции означает топтание на месте, выжиданье, ложные надежды, пустые маневры и интриги. В результате этой политики в рабочих массах неизбежно начинается разочарование, крестьяне отворачиваются от пролетариата и впадают в апатию. Политикой коалиции была загублена германская революция, австрийская революция, китайская революция, испанская революция376. Та же опасность грозит и революции в Индии, где сталинцы, под видом "народного фронта", проводят политику подчинения пролетариата буржуазии. Это означает на деле отказ от революционной аграрной программы, отказ от вооружения рабочих, отказ от борьбы за власть, отказ от революции. Разумеется, в случае, если индусская буржуазия окажется вынуждена сделать хотя бы малейший шаг на пути борьбы против британского произвола, пролетариат поддержит этот шаг. Но он поддержит его своими собственными методами: массовыми собраниями, смелыми лозунгами, стачками, манифестациями и более решительными боевыми действиями в зависимости от соотношения сил и обстановки. Но именно для этого пролетариату нужны свободные руки. Полная независимость от буржуазии необходима пролетариату прежде всего для воздействия на крестьян, главную массу населения Индии. Только пролетариат способен выдвинуть смелую революционную аграрную программу, поднять и сплотить десятки миллионов крестьян и повести их в бой против туземных угнетателей и британского империализма. Союз рабочих и беднейших крестьян есть единственно честный, единственно надежный союз, который способен обеспечить окончательную победу индусской революции. * Все вопросы мирного времени сохранят свою силу и во время войны, только получат неизмеримо более острое выражение. Прежде всего чрезвычайно возрастет эксплуатация колоний. Метрополии будут не только отнимать у колоний продовольствие и сырье, но и мобилизовать в огромных количествах колониальных рабов, чтобы те умирали на полях сражений за своих рабовладельцев. Тем временем колониальная буржуазия будет пристраиваться к военным поставкам и, разумеется, откажется от оппозиции во имя патриотизма и барышей. Ганди уже сейчас подготовляет почву для такой политики. "Надо терпеливо подождать конца войны, - будут твердить эти господа, - тогда Лондон вознаградит нас за оказанную нами помощь". На самом деле после войны империалисты, чтобы восстановить разрушения и опустошения, будут вдвое и втрое больше эксплуатировать трудящихся, как у себя дома, так и особенно в колониях. В этих условиях не сможет быть и речи о новых социальных реформах в метрополии или о даровании свобод колониям. Двойные цепи рабства - таков будет неизбежный результат войны, если народные массы Индии будут следовать политике Ганди, сталинцев и их друзей. Война может, однако, принести Индии, как и другим колониям, не двойное рабство, а, наоборот, полную свободу: условием для этого является правильная революционная политика. Индусский народ должен с самого начала отделить свою судьбу от судьбы британского империализма. Угнетатели и угнетенные стоят по разные стороны траншей. Никакой помощи рабовладельцам! Наоборот, надо использовать те грандиозные затруднения, какие принесет с собой война всем правящим классам, чтобы нанести им смертельный удар. Так должны действовать угнетенные классы и угнетенные народы во всех странах, независимо от того, прикрываются ли господа империалисты демократическими или фашистскими масками. Чтобы осуществить такую политику, нужна революционная партия, опирающаяся на авангард пролетариата. Такой партии в Индии еще нет. Четвертый Интернационал предлагает для такой партии свою программу, свой опыт, свое содействие. Основные условия для такой партии: полная независимость от империалистской демократии, от Второго и Третьего Интернационалов и от национальной индусской буржуазии. В ряде колониальных и полуколониальных стран секции Четвертого Интернационала существуют уже и успешно развиваются. На первом места среди них стоит несомненно наша секция во французском Индокитае, ведущая непримиримую борьбу против французского империализма и мистификаций "народного фронта". "Сталинские вожди, - пишет газета сайгонских рабочих "Борьба" от 7 апреля этого года, - сделали еще один шаг на пути измены. Сбрасывая свои маски революционеров, они стали чемпионами империализма и открыто высказываются против освобождения угнетенных колониальных народов". Благодаря своей смелой революционной политкие, сайгонские пролетарии, принадлежащие к Четвертому Интернационалу, на выборах в колониальный совет в апреле этого года одержали блестящую победу над блоком правительственной партии и сталинцев. Такую же политику должны проводить и передовые рабочие британской Индии. Надо отбросить фальшивые надежды и оттолкнуть фальшивых друзей. Надо надеяться только на себя, на свои революционные силы. Борьба за национальную независимость, за самостоятельную индусскую республику неразрывно связана с аграрной революцией, с национализацией банков и трестов и с рядом других экономических мер, которые должны поднять жизненный укровень страны и сделать трудящиеся массы хозяевами собственной судьбы. Выполнить эти задачи способен лишь пролетариат в союзе с крестьянством. На первых порах революционная партия будет, конечно, маленьким меньшинством. Зато она, в отличие от других партий, будет отдавать себе ясный отчет в обстановке и бесстрашно идти к своей великой цели. Нужно во всех промышленных центрах и городах создавать группы рабочих, стоящих под знаменем Четвертого Интернационала. В эти группы надо допускать только тех интеллигентов, которые полностью перешли на сторону пролетариата. Чуждые сектантской замкнутости революционные пролетарии - марксисты должны принимать активное участие в работе профессиональных союзов, просветительных обществ, Социалистической партии конгресса377, всех вообще массовых организаций, везде оставаясь крайним левым крылом, везде подавая пример мужества в действиях, везде терпеливо и по-товарищески выясняя свою программу рабочим, крестьянам и революционным интеллигентам. Грядущие события будут помогать индусским большевикам-ленинцам, обнаруживая перед массами правильность их пути. Партия будет быстро расти и закаляться в огне. Позвольте мне выразить твердую надежду на то, что революционная борьба за освобождение Индии развернется под знаменем Четвертого Интернационала. С горячим товарищеским приветом Л. Троцкий 25 июля 1939 г. Койоакан Новый большой писатель Jean Malaquais, Les Javanais, roman. Editions Denoel, Paris378, 1939 Хорошо, что на свете существует не только политика, но и искусство. Хорошо, что искусство неисчерпаемо в своих возможностях, как сама жизнь. В известном смысле искусство богаче жизни, ибо может преувеличить и преуменьшить, наложить яркие краски, и, наоборот, ограничиться серым карандашом, может один и тот же объект повернуть с разных сторон и осветить разным светом. Наполеон был один. Его художественных воспроизведений великое множество. Петропавловская крепость и другие царские тюрьмы так тесно сблизили меня с французскими классиками, что затем я в течение свыше трех десятилетий более или менее правильно следил за выдающимися новинками французской литературы. Даже в годы гражданской войны я в вагоне своего военного поезда имел свежий французский роман379. После высылки в Константинополь у меня собралась небольшая библиотечка новейшей французской литературы, которая сгорела со всеми моими книгами в марте 1931 года. Однако за самые последние годы интерес к роману ослабел, если не исчез совсем. Слишком большие события прокатились над нашей землей, отчасти и над моей головой. Художественная выдумка стала казаться пресной, почти тривиальной. Первые тома эпопеи Жюля Ромена я читал с интересом. Последние книги, особенно посвященные изображению войны, показались мне бледным репортажем. Война, видимо, вообще не вмещается в искусство. Батальная живопись чаще всего просто глуповата. Но дело не только в этом. Как слишком острая кухня притупляет вкус, так нагромождение исторических катастроф притупляет интерес к литературе. Однако на днях я снова имел случай повторить: хорошо, что на свете существует искусство. Неизвестный мне французский автор, Жан Малакэ, прислал мне свою книгу под загадочным названием "Явайцы". Роман посвящен Андре Жиду. Это немножко насторожило меня. Жид слишком отошел от нас вместе с той эпохой, которую он отражал в своих неторопливых и комфортабельных исканиях. Даже недавние его произведения читаются, хотя и с интересом, но скорее, как человеческие документы безвозвратного прошлого. Однако уже с первых страниц для меня стало ясно, что Малакэ совершенно независим от Жида. Автор вообще независим, и в этом его сила, особенно драгоценная в наше время, когда литературная зависимость всех видов стала правилом. Имя Малакэ мне ничего не говорило, если не считать названия одной из парижских улиц. "Явайцы" - первый роман автора; в качестве других произведений названы книги, еще только находящиеся "в подготовке". Однако эта первая книга сразу внушает мысль: имя Малакэ надо твердо запомнить. Автор молод и страстно любит жизнь. Но он уже умеет соблюдать между собою и жизнью необходимую художественную дистанцию, как раз такую, чтобы не захлебнуться в собственном субъективизме. Любить жизнь поверхностной любовью дилетанта - есть дилетанты жизни, как есть дилетанты искусства - небольшая заслуга. Любить жизнь с открытыми глазами, с незатихающей критикой, без иллюзий, без прикрас, такою, как она есть, за то, что в ней есть, и еще больше за то, чем она может стать - это в своем роде подвиг. Дать этой любви к жизни художественное выражение, когда дело идет о самом низшем социальном пласте - это большая художественная заслуга. На юге Франции двести человек добывают олово и серебро из доживающей свой век шахты, хозяин которой, англичанин, не хочет делать затрат на новое оборудование. В стране немало гонимых иностранцев, без визы, без бумаг, на плохом счету у полиции. Они совсем не требовательны в отношении жилищ и условий безопасности и готовы работать за любую плату. Шахта со своим населением париев образует замкнутый мирок, как бы остров, за которым укрепилось имя Явы, вернее всего потому, что словом "явайский" французы нередко обозначают непонятное, экзотическое. Почти все национальности Европы, да и не одной Европы, представлены в Яве. Белые русские, неизвестной окраски поляки, итальянцы, испанцы, греки, чехи, словаки, немцы, австрийцы, арабы, армянин, китаец, негр, украинский еврей, финн... Среди всех этих метеков380 только один француз, жалкий неудачник, высоко держит знамя третьей республики. В бараке, примыкающем к стене сгоревшего давно завода, живут три десятка одиноких, из которых почти каждый ругается на другом языке. Жены остальных, набранные во всех концах света, еще более увеличивают вавилонскую путаницу. Десятки явайцев проходят перед нами, на каждом из них отблеск потерянного отечества, каждый убедителен как личность и без помощи автора, по крайней мере, видимой, стоит на своих ногах. Австриец Карл Мюллер, который тоскует по Вене и зубрит английские спряжения381; Ганс, сын немецкого вице-адмирала Ульриха фон Таупфена, бывший морской офицер, участник восстания моряков в Киле; армянин Албудизян, который впервые на Яве досыта поел и даже напился пьян; русский агроном Бельский с полувменяемой женой и безумной дочерью; старый горняк Поцони, потерявший у себя в Италии в шахте сыновей и одинаково охотно беседующий со стеной, с соседом по работе и с камнем на дороге; "доктор Магнус", бросивший университет на Украине накануне окончания, чтобы не жить, как другие; американский негр Хилари Ходж, который чистит по воскресеньям свои лакированные ботинки, памятник прошлого, но никогда не надевает их; бывший русский торговец Блутов, выдающий себя за бывшего генерала, чтобы привлекать клиентов в свой будущий ресторан. Впрочем, Блутов умирает до начала романа; остается его вдова, занимающаяся ворожбой. Члены разбитых семей, искатели приключений, случайные участники революций и контрреволюций, осколки национальных движений или национальных катастроф, изгнанники всякого рода, мечтатели и воры, трусы и почти герои, люди без корней, блудные сыны нашей эпохи, - таково население Явы, "плавучего острова, прицепленного к хвосту дьявола". "Ни одного квадратного вершка на всей поверхности земного шара, - говорит Ганс фон Таупфен, - куда бы поставить твою маленькую ножку; а за вычетом этого ты свободен, только за пределами границы, за пределами всех границ". Жандармский унтерофицер Карбони, ценитель хороших сигар и тонкого вина, закрывает на обитателей острова глаза. Временно они действительно оказываются "за пределами всех границ". Но это не мешает им по-своему жить. Люди спят на мешках с соломой, нередко не раздеваясь, много курят, много пьют, питаются хлебом и сыром, чтобы больше отложить на вино, редко моются, от них едко пахнет потом, табаком и алкоголем. В романе нет ни центральной фигуры, ни единой завязки. В известном смысле главным героем является сам автор, но он не появляется на сцене. Повесть охватывает период в несколько месяцев и, как и сама жизнь, состоит из эпизодов. Несмотря на экзотичность среды, книга далека от фольклора, этнографии или социологии. Это в подлинном смысле слова роман, кусок жизни, ставший искусством. Можно подумать, что автор преднамеренно выбрал изолированный "остров", чтобы тем отчетливее представить человеческие характеры и страсти. Они не менее значительны здесь, чем в любом слое общества. Люди любят, ненавидят, плачут, вспоминают, скрежещут зубами. Тут есть рождение ребенка в семье поляка Варского и торжественные крестины, есть смерть, отчаяние женщин, похороны; есть, наконец, любовь проститутки к доктору Магнусу, который не знал до сих пор женщин. Этот щекотливый эпизод пахнет мелодрамой; но автор с честью выходит из испытания, которому он сам подверг себя. Через книгу проходит история двух арабов, двоюродных братьев, Алахасида бен Калифа и Дауда Хаима. Нарушая раз в неделю закон Магомета, они пьют по воскресеньям вино, но скромно, три литра, чтобы накопить свои пять тысяч франков и вернуться к своим семьям в департамент Константин. Это не настоящие, а временные явайцы. Но вот Алахасид убит во время обвала в шахте. История попыток Дауда получить из сберегательной кассы свои деньги навсегда врезывается в память. Араб ждет часами, просит, надеется, снова терпеливо ждет. У него в конце концов конфискуют сберегательную книжку, потому что она написана на имя Алахасида, единственного из двух, который умел подписывать свое имя. Эта маленькая трагедия написана превосходно! Мадам Мишель, хозяйка пивной, наживается постепенно на этих людях, но не любит и презирает их. Не только потому, что она не понимает их шумных бесед, но и потому, что они слишком расточительно дают на чай, слишком легко снимаются с места, неизвестно куда: пустые люди, не заслуживающие доверия. Наряду с пивной, в жизни Явы большое место занимает, разумеется, ближайший дом терпимости. Малакэ рисует его подробно, беспощадно и вместе с тем замечательно человечно. Явайцы глядят на мир снизу, ибо опрокинуты навзничь на самое дно общества; к тому же они вынуждены ложиться на спину и на дне шахты, чтобы рубить или сверлить камень над собою. Это особая перспектива. Малакэ хорошо знает ее законы и умеет пользоваться ими. Работа в шахте изображена скупо, без утомительных деталей, но с замечательной силой. Так не напишет художник-наблюдатель, хотя бы он десять раз спускался в шахту за техническими подробностями, которыми столь любит щеголять, например, Жюль Ромен. Так может написать лишь бывший шахтер, оказавшийся большим художником. Хотя и с социальной подоплекой, роман ни в каком случае не имеет тенденциозного характера. Он ничего не доказывает, ничего не пропагандирует, как многие произведения нашего времени, когда слишком многие подчиняются команде также и в области искусства. Роман Малакэ - "только" художественное произведение. И в то же время мы на каждом шагу чувствуем конвульсии нашей эпохи, самой грандиозной и чудовищной, самой значительной и деспотической, какую знала до сих пор человеческая история. Сочетание непокорного лиризма личности со свирепым эпосом эпохи создает, пожалуй, главное очарование этого произведения. Незаконный режим длился годами. Директор англичанин без одного глаза и без руки, всегда пьяный, угощал в затруднительные моменты жандармского бригадира вином и сигаретами. Явайцы без бумаг продолжали работать в опасных штольнях, напивались у мадам Мишель, а при встрече с жандармами прятались на всякий случай за деревьями. Но всему наступает конец. Механик Карл, сын венского булочника, бросил самовольно работу в ангаре, гуляет под солнцем по прибрежному песку, слушает морскую волну, перекликается со встречными деревьями. В поселке соседнего завода работают французы. У них свои домики, с водой и электричеством, свои куры, кролики и свой салат. На этот оседлый мир Карл, как и большинство явайцев, взирает без зависти, скорее с оттенком презрения. Они "потеряли чувство простора, но приобрели чувство собственности". Карл сорвал прут и рассекает им воздух, ему хочется петь, но у него нет голоса и он свистит. Тем временем в шахте происходит обвал, убито двое: русский Малинов, который отвоевал будто бы у большевиков Нижний Новгород, и араб Алахасид бен Калифа. Джентльмен Яковлев, бывший первый ученик московской консерватории, совершает грабеж у русской старухи Софии Федоровны, вдовы мнимого генерала, колдуньи, накопившей несколько тысяч франков. Карл случайно заглядывает в открытое окно, и Яковлев наносит ему удар поленом по голове. Так в жизнь Явы врывается катастрофа, ряд катастроф. Отчаяние старухи беспредельно и отвратительно. Она поворачивается спиною к миру, отвечает бранью на вопросы жандарма, сидит на полу без пищи, без сна, день, два, три, раскачиваясь из стороны в сторону в собственных нечистотах, окруженная роем мух. Грабеж вызывает заметку в газете: Где консулы? Почему не бодрствуют? Жандарм Карбони получает циркуляр о необходимости строжайшей проверки иностранцев. Ликер и сигареты Джона Кэригана на этот раз не действуют. "Мы во Франции, господин директор, и мы должны сообразовываться с французскими законами". Директор вынужден телеграфировать в Лондон. Ответ гласит: закрыть шахту. Ява прекращает свое существование. Явайцы рассеиваются, чтобы скрыться в новых щелях. Малакэ чужда литературная чопорность: он не избегает ни крепких слов, ни терпких сцен. Нынешняя литература, особенно французская, вообще позволяет себе на этот счет неизмеримо больше, чем осужденный ригористами старый натурализм эпохи Золя. Было бы смешным педантством мудрствовать на тему, хорошо это или плохо. Жизнь стала более обнаженной и беспощадной, особенно со времени мировой войны, которая разрушила не только многие соборы, но и многие условности; литературе не остается ничего, как равняться по жизни. Но какая разница между Малакэ и другим французским писателем, который прославился несколько лет тому назад книгой исключительной откровенности! Я говорю о Селине. Никто до него не писал о потребностях и функциях бедного человеческого тела с такой физиологической настойчивостью. Но рукой Селина водит ожесточенная обида, которая опускается до клеветы на человека. Художник, врач по профессии, как бы хочет внушить нам, что человеческое существо, которое вынуждено совершать такие низменные отправления, ничем не отличается от собаки или осла, кроме разве большей хитрости и мстительности. Это ненавистническое отношение к жизни подрезало крылья искусству Селина: дальше первой книги он не пошел. Почти одновременно с Селином быстро прославился другой скептик Мальро, который искал для своего пессимизма оправдания не внизу, в физиологии, а наверху, в проявлениях человеческого героизма. Мальро дал одну или две значительные книги. Но ему не хватает внутреннего стержня, он органически стремится прислониться к внешней силе, к установленному авторитету. Отсутствие творческой независимости отравляет его последние произведения ядом фальши и делает их негодными к употреблению. Малакэ не боится низменного и вульгарного в нашей природе, ибо, несмотря на все, человек способен к творчеству, к порыву, к героизму, - и они вовсе не бесплодны. Как все подлинные оптимисты, Малакэ любит человека за заложенные в нем возможности. Горький когда-то сказал: "Человек - это звучит гордо!" Малакэ не повторил бы, может быть, столь дидактической фразы. Но именно такое отношение к человеку проходит через весь его роман. У таланта Малакэ есть два надежных союзника: оптимизм и независимость. Мы назвали только что Максима Горького, другого певца босяков. Параллель напрашивается сама собою. Я живо помню, как поразил читающий мир первый большой рассказ Горького "Челкаш" (1895 г.). Из социального подполья молодой бродяга сразу выступил на арену литературы мастером. В дальнейшем творчестве Горький, в сущности, не поднимался над уровнем своего первого рассказа. Малакэ не менее поражает уверенностью первого выступления. О нем нельзя сказать: подающий надежды. Он законченный художник. В старых школах новичков пропускали через жестокие испытания, - пинки, запугивания, издевательства, - чтобы в кратчайший срок дать им необходимый закал. Вот такой закал дала Малакэ, как до него Горькому, сама жизнь. Она швыряла их из стороны в сторону, била об землю и спиной, и грудью и после такой обработки выбросила готовыми мастерами на писательскую сцену. Но какая в то же время огромная разница между их эпохами, между их героями, между их художественными приемами! Босяки Горького - это не отстой старой городской культуры, а вчерашние крестьяне, которых еще не впитал в себя новый промышленный город. Бродяги весенней поры капитализма, они отмечены печатью патриархальности и почти наивности. Политически еще совсем молодая Россия была беременна в те дни своей первой революцией. Литература жила тревожными ожиданиями и преувеличенными восторгами. Босяки Горького окрашены предреволюционным романтизмом. Полстолетия не прошло даром. Россия и Европа пережили ряд политических потрясений и самую страшную из войн. Большие события несли с собой большой опыт, главным образом горький опыт поражений и разочарований. Бродяги Малакэ - продукт зрелой цивилизации. Они смотрят на мир менее удивленными, более искушенными глазами. Они не национальны, а космополитичны. Босяки Горького странствовали от Балтийского моря до Черного или до Сахалина. Явайцы не знают государственных границ; они одинаково свои или одинаково чужие в шахтах Алжира, в лесах Канады или на кофейных плантациях Бразилии. Лиризм Горького - певучий, иногда сентиментальный, часто декламаторский. Не менее напряженный по существу, лиризм Малакэ гораздо более сдержан по форме и дисциплинирован иронией. Французская литература, консервативная и исключительная, как и вся французская культура, медленно ассимилирует новые слова, которые сама же творит для всего мира, и достаточно замкнута для иностранных влияний. Правда, со времени войны во французскую жизнь вошла струя космополитизма. Французы стали больше ездить, лучше изучать географию и иностранные языки. Моруа ввел в литературу стилизованного англичанина, Поль Моран382 - ночные кафе всех частей света. Однако на этом космополитизме - несмываемая печать туризма. Совсем иное дело Малакэ. Он не турист. Из страны в страну он передвигался обычно способом, который не одобряется ни железнодорожными компаниями, ни полицией. Он кочевал под всеми географическими широтами, работал, где мог, подвергался преследованиям, голодал и впитывал в себя впечатления нашей планеты вместе с атмосферой шахт, п