Л.Д.Троцкий. Архив в 9 томах: Том 9 --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский ║ http://lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/ Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net Date: 29 Sep 2005 --------------------------------------------------------------- Архив Л. Д. Троцкого. Том 9 Редактор-составитель Ю.Г.Фельштнский Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского Предисловие Предлагаемый девятый том завершает документальную публикацию "Архив Л.Д.Троцкого". В него включены материалы последних лет жизни Л.Д.Троцкого - 1938-1940 гг. - вплоть до его убийства агентом советских тайных служб Р.Меркадером в августе 1940 г. по личному приказу большевистского диктатора. В эти годы Троцкий, живя в Мексике, стремился сохранить связи со своими стронниками в других странах, особенно в США и в Западной Европе, активизировать контакты с Латинской Америкой. Он продолжал выступать в качестве руководителя определенного течения в международном социалистическом движении, которое идентифицировалось с его именем и все чаще называло себя троцкистским. Против этого Троцкий не отказывался, хотя и подчеркивал тождественность этого течения с ленинизмом. Но и переписка с представителями этого движения, и публицистические выступления, и директивные материалы становились все более скудными. Троцкий все менее тщательно вникал в жизнь и деятельность организаций и движений своих сторонников. Он, естественно, не мог по объективным причинам принять участия в учредителньой конференции IV Интернационала (Париж, сентябрь 1938 г.), ибо вероятность получения им французской визы была исключена. Но он и не уделил этой конференции того внимания, которое привлек бы подобный форум, если бы его проводили несколькими годами ранее. Троцкий лишь подготовил приветственный адрес конференции, но... не от своего имени, а для мексиканского художника Диего Риверы, причем это обращение носило не политический, а в основном эстетический характер и было озаглавлено "Революционное искусство и IV Интернационал". Основеное внимание в последние годы жизни Троцкого занимали подготовка книги о Сталине, которая так и не была завершена, а в последние месяцы жизни - с конца мая 1940 г., почти до самого момента последнего покушения на его жизнь, приведшего к гибели, - разоблачение первого, неудавшегося бандитского нападения на дом Троцкого с целью его убийства, которое произошло в ночь на 24 мая 1940 г., было подготовлено агентами НКВД и непосредственно возглавлялось другим мексиканским художником Давидо Сикейросом совместно с советским боевиком Иосифом Григулевичем, ставшим позже весьма именитыми ученым-историком и членом-корреспондентом Академии Наук СССР. Поистине, бандиты на советской спецслужбе были подчас интеллектуальными личностями! В публицистике Троцкого этих лет по-прежнему весьма значительное место занимали события и социально-политические процессы, происходившие в СССР. Как и в предыдущие годы, автор придерживался мнения, что в СССР сохранялись возможности восстановления "рабочего государства", ибо государственная собственность не была отменена, государству продолжали принадлежать основные средстсва производства. В то же время для характеристики политического режима у себя на родине Троцкий применял термин "тоталитаризм", все смелее проводил параллели между властью Гитлера в Германии и диктатурой Сталина в СССР. "Экономичесекие основы, созданные Октябрьской революцией, еще, к счастью, не разрушены окончательно, - констатировал он в июле 1938 г. - Но политический режим уже полностью получил тоталитарный характер. Советская бюрократия, изнасиловавшая революцию, хочет, чтобы народ считал ее непогрешимой". Через два месяца в связи с погромом, учиненным Сталиным в офицерско-генеральском корпусе, отмечалось: "Тоталитарная бюрократия сосредоточивает в своих руках две функции: власти и администрирования. Эти две функции пришли ныне в острое противоречие. Чтобы обеспечить хорошее администрирование, нужно ликвидировать тоталитарную власть. Чтобы сохранить власть Сталина, нужно гробить самостоятельных администраторов, военных и штатских". Полагая, что Советским Союзом продолжает управлять "привилегированная каста" (но ни в коем случае не новый господствующий класс), Троцкий проводил сопоставление с практикуемыми ею методами и приходил к выводу, что они весьма схожи с методами фашизма (в соответствии со сложившейся традицией термин "фашизм" применялся весьма расширительно, и в данном случае адресовался прежде всего национал-социалистической Германии). Особое негодование вызывала личность советского диктатора. Личная антипатия к Сталину давно уже превратилась у Троцкого в откровенную ненависть (чувства их обоих были адекатными, но возможности, увы, различными!). Троцкий теперь не скупился на самые убийственные эпитеты по адресу Сталина и его власти, что, между прочим, свидетельствовало о постепенной и весьма обоснованной утрате им уверенности в своем завтрашнем дне. Сталинизм - это сифилис рабочего движения, говорилось в одном документе. Это проказа, провозглашалось вскоре в новом тексте. В одном месте Сталин именуется "московским фюрером", в другом - "московским папой" (по аналогии с главой католической церкви). Как и некоторые другие, наиболее компетентные и опытные политические наблюдатели, Троцкий сразу же дал верную оценку характера внешнеполитического раздела доклада Сталина на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 г., определив его как "предложение руки и сердца Гитлеру". В заметке "Постскриптум к статье `Капитуляция Сталина'" (24 марта 1939 г.), комментируя захват нацистской Германией Чехии и превращение Словакии в марионеточное государство, Троцкий не исключал, что при бурном темпе развития мировых антагонизмов положение может радикально измениться в ближайшее время. "Но сегодня похоже на то, что Сталин пробует играть с Гитлером в четыре руки". Эта оценка полностью подтвердилась и усилилась после заключения 23 августа 1939 г. советско-германского договора о ненападении. Троцкий, разумеется, понятия не имел о подписании тогда же дополнительного секретного протокола, в котором тоталитарные режимы договорились о разделе восточной части Европейского континента. Но тот факт, что Сталин превратился в "адъютанта Гитлера" был для него совершенно неоспоримым. Вполне естественно, что оценки политического режима в СССР переносились на подчиненное ему международное коммунистическое движение - компартии сравнивались с фашистскими организациями, а Коммунистический Интернационал именовался "Сталинтерном". Тем не менее факт соучастия Советского Союза в германской агрессии, захват им восточной части Польши, нападение на Финляндию, а затем захват трех стран Балтии не дали Троцкому оснований для пересмотра своей общей оценки характера социально-экономического строя в СССР. Более того, он считал, что в форме захвата новых территорий на этих землях происходят революционные процессы - навязанные сверху, деформированные, но, тем не менее, соответствовавшие, якобы, интересам трудящегося населения. По этому поводу в среде сторонников Троцкого развернулись весьма оживленные дискуссии. Группа руководителей Социалистической рабочей партии (СРП) США, участвовавшей в Четвертом Интернационале (Макс Шахтман, Мартин Аберн и др.), решительно осудив советскую агрессию, выступила с призывом отказаться от лозунга защиты СССР. Троцкий со свойственной ему язвительностью и резкостью осудил эту, как он полагал, группу мелкобуржуазных интеллигентов. В результате конфликтов в СРП произошел раскол, и ее влияние, и без того невысокое, упало до совершенно незначительной величины. Троцкий внимательнейшим образом следил за развитием начавшейся нападением Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. второй мировой войны. "Я не вижу сейчас никакой силы в мире, которая могла бы задержать развитие этого процесса, т е. родов войны. Новая страшная бойня неумолимо надвигается на человечество", - прогнозировал он еще за год до начала войны. Его суждения и прогнозы были, разумеется, окрашены в цвета идеологической догматики, в частности по поводу того, что война приведет к новому революционному взрыву, к полному краху мирового империализма и т. п. Насколько в сознании лидера коммунистического оппозиционного движения причудливо сочетались обоснованные прогнозы и утопические схемы, свидетельствует следующее высказывание 1938 г.: "Во время войны исчезнет всякое различие между империалистической `демократией' и фашизмом. Во всех странах будет царить беспощадная военная диктатура. Немецкие рабочие и крестьяне будут так же погибать, как французские или английские. Голод, эпидемии, одичание сметут различие политических режимов и границы государств. Нынешние средства истребления так чудовищны, что человечество не выдержит, вероятно, и нескольких месяцев войны. Отчаяние, возмущение, ненависть толкнут народные массы всех воюющих стран на восстание с оружием в руках. Социалистическая революция непредотвратима". Но вместе с тем подчас высказывались и более или менее трезвые и точные прогнозы и предположения. Уже через три недели после немецкой атаки на Польшу Троцкий предрекал, что "при затяжной войне Гитлер идет к величайшей катастрофе. Но весь вопрос в сроках и темпах. На пути к пропасти Гитлер может не только разгромить Польшу, но и нанести СССР тяжкие удары, которые будут стоить кремлевской олигархии головы". Впрочем, вполне обоснованные прогнозы вновь и вновь сочетались с совершенно невероятными предположениями. Таким было, например, весьма пессимистическое мнение о судьбе евреев не только в случае войны, но и независимо от нее (писалось это в декабре 1938 г.): "Можно без труда представить себе, что ждет евреев в самом начале будущей мировой войны. Но и без войны дальнейшее развитие мировой реакции означает почти с неизбежностью физическое уничтожение еврейства". Несмотря на идеологическую предвзятость, порой совершенно открыто провозглашалась политическая целесообразность, оговариваемая, естественно, весьма общими идеологемами. Ставя, например, вопрос, какую позицию должен занять мировой рабочий класс в случае гипотетического военного конфликта "демократичекой" Великобритании с "фашистской" Бралилией (в обоих случаях кавычки поставлены Троцким, хотя мы бы также их использовали, если бы их не было в оригинале), он отвечал: "...Я буду в данном случае на стороне фашистской Бразилии", ибо ее победа "даст толчок национальному и демократическому сознанию страны". Часть документов предлагаемого тома связана с пребыванием в Западной Европе нескольких "невозвращенцев" - отказавшихся выехать в СССР бывшего советского дипломата А.Бардина, видных разведчиков В.Кривицкого, И.Порецкого (Райсса, Людвига) и его жены Елизаветы Порецкой. Эти материалы свидетельствуют, что Троцкий возлагал немалые надежды на использование названных лиц в политических интересах IV Интернационала, прежде всего с точки зрения той уникальной информации о положении дел в СССР, которой эти лица располагали и могли предоставить. О контактах с названными лицами, находившимися в 1938-1939 гг. в основном во Франции (кроме Порецкого, который в 1937 г. был убит агентами НКВД в Швейцарии), речь шла, в частности, в переписка Троцкого с М.Зборовским (Этьеном) и Л.Эстрин, которые после смерти в 1938 г. сына Троцкого Л.Л.Седова осуществляли в Париже издание "Бюллетеня оппозиции (большевиков-ленинцев)" - по существу дела личного периодического органа Троцкого на русском языке. Троцкий, обычно ведший себя весьма осторожно и даже подозрительно, во взаимоотношениях с ними проявлял полное доверие. Лилия Эстрин этого доверия заслуживала (впрочем, она была в основном техническим работником). Что же касается Зборовского, то он был тайным агентом НКВД, с помощью которого советские спецслужбы проникали в самые сокровенные секреты международного движения сторонников Троцкого. Тем более показательно послушное, буквальное следование Зборовского указаниям Троцкого даже в тех случаях, когда речь шла о случайном недоразумении, например в описке, обнаруженной в письме шефа (с одним таким случаем мы встретимся в томе). Некоторые из этих материалов связаны с обстоятельствами смерти Л.Л.Седова. Представляется, однако, имея в виду истинный характер личности и деятельности Марка Зборовского, что они не столько освещают последние дни жизни сына Троцкого, сколько искажают их действительную картину. По всей видимости, Зборовский не был физическим убийцей Седова в парижской больнице, куда он попал с приступом аппендицита и где ему сделали успешную операцию, через несколько дней после которой он внезапно скончался. Но каким-то образом Этьен приложил руку к ликвидации Седова. Сам же факт убийства, которое Зборовский и Эстрин решительно отрицали, действительно имел место скорее всего по "наводке" Этьена. Это подтверждает бывший ответственный сотрудник советских спецслужб Петр Дерябин, бежавший на Запад, которому говорили в КГБ, что Седов действительно был ликвидирован московскими агентами1. Косвенно эти сведения подтверждает в своих воспоминаниях и вдова И.Порецкого, свидетельствующая, что за Седовым и другими коммунистическими отступниками постоянно наблюдали агенты НКВД С.Ефрон (муж М.Цветаевой), Д.Смиренский, Р.Шнайдер2. Вряд ли в полной мере прав бельгийский сторонник Л.Д.Троцкого Ж.Вареекен, писавший в своих мемуарах: "Путем искусных маневров и изобретательных трюков они (агенты НКВД - Ю.Ф. и Г.Ч.) смогли превратить неизбежные политичесикие различия в обычные ссоры и личную борьбу, морално и физически ликвидируя как революционных лидеров, так и, когда их миссия завершалась, самих агентов"3. НКВД не был настолько всесильным, конфликты и дрязги были постоянно присущи движению последователей Троцкого, как и любой иной политической или идеологической секте, склонной, согласно американской поговорке, которую любил повторять Троцкий, к расщеплению волос. Но сам по себе факт активнонго использования конфликтов советскими агентами, безусловно, имел место. Проживая в Мексике, Троцкий внимательно следил за бурными политическими перипетиями, свойственными развитию этой страны во второй половине 30-х годов, в частности связанными с национализацией по инициативе президента Ласаро Карденаса нефтяных и других природных богатств. Троцкий формально соблюдал свое обязательство не вмешиваться во внутренние дела Мексики. Многократно выступая в печати по вопросам, связанным с мексиканскими сюжетами, он публиковал свои статьи без подписи, под псевдонимами или даже за подписью Диего Риверы. Сохранение подлинников в архиве, лишь часть из которых публикуется в данном томе, позволяет установить авторство Троцкого беспрекословно. Обилие, фактическое преобладание публицистических выступлений, посвященных Мексике, а также другим латиноамериканским странам, свидетельствует, что в определенной мере Троцкий в последние годы жизни стал превращаться из международного в регионального деятеля, причем в деятеля того региона, языками которого он не владел и о котором имел не весьма глубокие знания. Покровительство Риверы, краткий, но бурный роман с его молодой женой, талантливой художницей Фридой Кало, встречи с известным французским писателем-сюрреалистом Андре Бретоном, недолгое время поддерживавшим организации сторонников Троцкого, стимулировали эстетические интересы лидера коммунистического оппозиционного движения, получившие выражение в нескольких эссе, публикуемых в данном томе. Обращают на себя внимание некоторые пассажи, которые звучали неординарно и даже парадоксально для Троцкого. Так, в статье "За свободное революциолнное искусство!" (июль 1938 г.) он провозглашал: "Если для развития материальных производительных сил революция вынуждена учредить социалистический режим централизованного плана, то для умственного творчества она должна с самого начала установить и обуспечить анархический режим индивидуальной свободы. Никакой власти, никакого принуждения, ни малейших следов командования!" Были ли эти и подобные им высказывания выражением искреннего поворота к плюрализму в области художественной культуры или же они являлись лишь тактическим ходом, продиктованным общением с выдающимимися творцами? Весь строй мышления, политических и организационных концепций Троцкого свидетельствует, на наш взгляд, в пользу второго предположения. Почти все материалы с конца мая 1940 г. связаны с расследованием бандитского нападения на дом Троцкого в ночь на 24 мая того же года. То, что сталинские агенты готовят покушение на его жизнь, он понимал и в предыдущие годы. Сталин готовит против него "другие меры, гораздо более действенные", - был убежден Троцкий еще в феврале 1938 г. Московский заказ состоит в том, чтобы "создать благоприятную атмосферу для расправы" - в самой Мексике, писал он в сентябре. После же покушения 24 мая 1940 г. Троцкому стало полностью ясно, что советский диктатор, приговоривший его к смерти, полон решимости привести свой приговор в исполнение в самом близком времени. Директива о нападении 24 мая могла исходить только из Кремля, только лично от Сталина, через заграничную агентуру советских спецслужб, убеждал он мексиканские следственные власти и общественное мнение. Тайные московские агенты бесспорно готовят новое покушение, разъяснял он. Может быть, именно потому, что Троцкий связыал напрямую имя "кремлевского горца" с подготовкой его убийства, мексиканские следственные органы действовали весьма осторожно, и главный бандит Сикейрос отделался, как это ни чудовищно звучит, легким испугом. Через много лет, в 1960 г., этот художник в штатском бессовестно врал: "Наша главная цель или глобальная задача всей операции состояла в следующем: захватить по возможности все документы, но любой ценой избежать кровопролития. Мы считали, что смерть Троцкого или кого-либо из его сообщников не остановит развития троцкизма как международного движения"4. Бежав из Мексики с помощью чилийского коммуниста поэта Пабло Неруды, Сикейрос уже тогда вводил мир в заблуждение, утверждая, что намеревался не убить Троцкого, а только выразить протест против его пребывания в Мексике5. Эта ложь именитого сталинца опровергается многими документами, с которыми читатель встретится в данном томе. В конце тома публикуются предисловие и фрагменты книги Троцкого о Ленине, над которой он работал в течение ряда лет, но так и не вышел за пределы подготовки первоначального варианта первых разделов. Важной особенностью публикуемых теекстов является стремление представить молодого Ульянова в развитии, в процессе перехода от народничества к марксизму. Такой подход был развит современной западной историографией, представители которой подчас ссылаются на взгляды Троцкого6. * В предлагаетмый том, как и в предыдущие, вошли статьи, заявления, интервью, письма, беседы Л.Д.Троцкого. Включены также несколько писем Л.Эстрин и М.Зборовского, адресованных Троцкому. Почти все публикуемые документы хранятся в Архиве Л.Д.Троцкого (Хогтонская библиотека Гарвардского университета). Отдельные документы взяты из Коллекции Б.И.Николаевского в Архиве Гуверовского Института войны, революции и мира (г. Пало-Алто, Калифорния, США) и из Коллекции Ч.Маламута в Бахметьевском архиве (Колумбийский университет, Нью-Йорк, США). На русском языке материалы ранее не публиковались, но часть из них была издана на английском, французском и немецком языках. Все они здесь приведены в соответствии с архивными первоисточниками. В конце тома публикуются примечания и указатели имен и географических названий. Редактором-составителем тома является доктор исторических наук Ю.Г.Фельштинский. Предисловие, примечания, указатели подготовлены Ю.Г.Фельштинским и доктором исторических наук Г.И.Чернявским. Ими же проведена археографическая работа над текстом в соответствии с теми методами, которые были нами сформулированы во вступительной статье ко всему изданию (см. т. 1). В работе над текстами, связанными с историей Китая, принмал участие доктор исторических наук А.В.Панцов. Мы вновь выражаем глоубокую благодарность администрациям архивов, предоставившиъ нам право публикации документов из их фондов. ------- 1 Deriabin P. , Bagley T.H. KGB: Masters of the Soviet Union. - New York, 1990. - P. 262. 2 Poretsky E. Our Own People: A Memoir of "Ignace Reiss" and His Friends. - Ann Aarbor, 1969. - P. 238. 3 Vareeken G. The KGB in the Trotskyist Movement. - Clapham, 1976. - P. 355. 4 Енко К. и Т. Частная жизнь вождей: Ленин, Сталин, Троцкий. - М., 2000. - С. 369. 5 Andrew Ch., Gordievsky O. KGB: The Inside Story of Its Foreign Operations from Lenin to Gorbachev. - New York, 1990. - P. 170. 6 См., например: Pomper Ph. Lenin, Trotsky, and Stalin: The Intelligentsia and Power. - New York, 1990. - P. 21-50. 1938 Предисловие1 Скажем сразу: одного того обстоятельства, что автор этой книги принадлежит к школе исторического материализма, было бы совершенно недостаточно, чтобы завоевать наши симпатии к его работе. В нынешних условиях марксистская этикетка способна была бы внушить нам скорее недоверие, чем предвзятое расположение. В тесной связи с перерождением советского государства марксизм прошел за последние полтора десятилетия через период небывалого упадка и унижения. Из орудия анализа и критики он стал орудием низкопробной апологетики. Вместо исследования фактов он занимается подбором софизмов в интересах высоких заказчиков. В китайской революции 1925-1927 гг. Коминтерн играл очень большую роль, которую эта книга изображает с достаточной полнотой. Тщетно стали бы мы, однако, искать в библиотеке Коминтерна книгу, которая пыталась бы дать сколько-нибудь законченное представление о китайской революции. Зато мы найдем десятки "конъюнктурных" произведений, покорно отражающих отдельные зигзаги Коминтерна, вернее, советской дипломатии в Китае, и подчиняющих каждому зигзагу факты и общую концепцию. В противоположность этой литературе, которая ничего, кроме интеллектуального отвращения, вызывать не может, книга Айзекса представляет с начала до конца научный труд. Она основана на добросовестном изучении огромного количества источников и пособий. Айзекс отдал этой работе более двух лет. Надо прибавить, что он провел до того около 6 лет в Китае, в качестве журналиста и наблюдателя китайской жизни. Автор этой книги подходит к революции как революционер, и он не видит основания скрывать это. В глазах филистера революционная точка зрения почти равносильна отсутствию научной объективности. Мы думаем как раз наоборот: вскрыть объективную динамику революции способен только революционер, разумеется, при условии, что он вооружен научным методом. Познающая мысль вообще не созерцательна, а активна. Элемент воли необходим для проникновения в тайны природы и общества. Как хирург, от ланцета которого зависит человеческая жизнь, гораздо внимательнее различает ткани организма, так и революционер, если он серьезно относится к своей задаче, вынужден с предельной добросовестностью исследовать строение общества, его функции и рефлексы. Чтобы понять нынешнюю войну между Японией и Китаем, необходимо точкой исхода взять вторую китайскую революцию. В обоих этих случаях мы встречаем не только одни и те же силы, но зачастую одни и те же фигуры. Достаточно сказать, что фигура Чан Кайши занимает в этой книге центральное место. В часы, когда пишутся эти строки, трудно еще предсказать, когда и каким образом японо-китайская война будет завершена. Но исход нынешнего столкновения на Дальнем Востоке будет во всяком случае иметь лишь провизорный характер2. Мировая война, которая надвигается с непреодолимой силой, пересмотрит китайскую проблему, как и все остальные проблемы колониальных владений. В этом ведь и будет состоять действительная задача второй мировой войны: размежевать заново планету в соответствии с новым соотношением империалистских сил. Главной ареной борьбы будет, конечно, не Средиземное море, лохань лилипутов, и даже не Атлантический океан, а бассейн Тихого океана. Важнейшим объектом борьбы будет Китай, почти четверть человечества. Судьба Советского Союза - второй большой ставки в грядущей войне - также будет до некоторой степени решаться на Дальнем Востоке. Готовясь к этой схватке титанов, Токио пытается ныне обеспечить себе как можно более широкий плацдарм на азиатском континенте. Великобритания и Соединенные Штаты тоже не теряют времени. Можно, однако, с уверенностью предсказать, - и это признают, в сущности, нынешние вершители судеб, - что и мировая война не будет последней инстанцией: она поведет за собой новый ряд революций, которые пересмотрят не только решения войны, но и те условия собственности, которые порождают войны. Эта перспектива, надо признать, очень далека от идиллии. Но Клио3, муза истории, никогда не принадлежала к обществу пацифистских дам. Старшее поколение, прошедшее через войну 1914-1918 гг. не справилось ни с одной из своих задач. Оно оставляет в наследство новому поколению ношу войн и революций. Эти наиболее значительные и трагические события человеческой истории часто шли рядом. Теперь они готовятся окончательно образовать фон грядущих десятилетий. Остается пожелать, чтобы новое поколение, которое не может по произволу выскочить из унаследованных им условий, научилось, по крайней мере, лучше понимать законы своей эпохи. Для ознакомления с китайской революцией 1925-1927 гг. оно не найдет сегодня лучшего руководства, чем эта книга. При всем неоспоримом величии англосаксонского гения нельзя не видеть, что именно в англосаксонских странах хуже всего понимают законы революций. Это объясняется, с одной стороны, тем, что само явление революции в этих странах относится к давно прошедшему прошлому и вызывает у официальных "социологов" снисходительную улыбку, как шалости детства. С другой стороны, столь характерный для англосаксонского мышления прагматизм меньше всего пригоден для понимания революционных кризисов. Английская революция XVII века, как и французская - XVIII, имели своей задачей рационализировать структуру общества, т. е. очистить его от феодальных сталактитов и сталагмитов4 и подчинить законам свободной конкуренции, которые в ту эпоху казались законами "здравого смысла". Пуританская революция рядилась при этом в библейские наряды, обнаруживая тем чисто детскую неспособность понять свой собственный смысл. Французская революция, оказавшая значительное влияние на прогрессивную мысль Соединенных Штатов, руководствовалась формулами чистого рационализма. Здравый смысл, который еще боится себя и прибегает к маске библейских пророков, или секуляризованный здравый смысл, который рассматривает общество, как продукт разумного "договора", являются до настоящего времени основными формами англосаксонского мышления в области философии и социологии. Между тем реальное историческое общество построено не по Руссо5, на разумном "договоре", и не по Бентаму6, на принципе "общей пользы", а сложилось "иррационально", на противоречиях и антагонизмах. Чтобы революция стала неизбежна, классовые противоречия должны достигнуть предельного напряжения. Именно эта историческая фатальность столкновения, зависящего не от доброй или злой воли, а от объективного взаимоотношения классов, и делает революцию, наряду с войной, наиболее драматическим выражением "иррациональной" основы исторического процесса. "Иррациональный" - не значит, однако, произвольный. Наоборот, в молекулярной подготовке революции, в ее взрыве, в ее подъеме, в ее упадке заложена глубокая внутренняя закономерность, которую можно познать и в основном предвидеть заранее. Революции, как не раз говорилось, имеют свою логику. Но это не логика Аристотеля, и еще меньше прагматическая полулогика "здравого смысла". Это более высокая функция мысли: логика развития и его противоречий, т. е. диалектика. Упорство англосаксонского прагматизма и его враждебность диалектическому мышлению имеют, таким образом, свои материальные причины. Как поэт не может постигнуть диалектику чувств по книгам, без собственных переживаний, так благополучное общество, отвыкшее от потрясений и привыкшее к непрерывному "прогрессу", неспособно понять диалектику собственного развития. Однако слишком очевидно, что эта привилегия англосаксонского мира отошла в прошлое. История собирается дать Великобритании, как и Соединенным Штатам, серьезные уроки диалектики. * Автор этой книги пытается вывести характер китайской революции не из априорных определений и не их исторических аналогий, а из живого строения китайского общества и динамики его внутренних сил. В этом главная методологическая ценность книги. Читатель ее не только вынесет более связное представление о ходе событий, но, что еще важнее, научится понимать их основные социальные пружины. Только на этой основе можно правильно оценивать политические программы и лозунги борющихся партий, которые являются наиболее демонстративными, но не самостоятельными, и в последнем счете, не решающими элементами процесса. По своим непосредственным целям незавершенная китайская революция является "буржуазной". Однако этот термин, который употребляется как простой отзвук буржуазных революций прошлого очень мало, в сущности, подвигает нас вперед. Чтобы историческая аналогия не превратилась в ловушку для мысли, необходимо проверять ее в свете конкретного социального анализа. Каковы те классы, которые борются в Китае? Каковы взаимоотношения этих классов? В каком направлении изменяются эти взаимоотношения? Каковы объективные, т. е. продиктованные ходом развития, задачи китайской революции? На плечи каких классов ложится разрешение этих задач? Какими методами эти задачи могут быть разрешены? Именно на эти вопросы отвечает книга Айзекса. Колониальные и полуколониальные, следовательно, отсталые страны, составляющие значительно большую половину человечества, чрезвычайно отличаются друг от друга по степени отсталости, представляя историческую лестницу от кочевого быта и даже людоедства до новейшей индустриальной культуры. Сочетания крайностей характеризуют в той или иной степени каждую из отсталых стран. Однако иерархия отсталости, если позволено такое выражение, определяется удельным весом элементов варварства и культуры в жизни каждой из колониальных стран. Экваториальная Африка далеко отстоит от Алжира, Парагвай - от Мексики, Абиссиния - от Индии или Китая. При общей их экономической зависимости от метрополий империализма политическая зависимость носит в одних случаях характер открытого колониального рабства, в других прикрывается фикцией государственной самостоятельности (Китай, Латинская Америка). В аграрных отношениях отсталость находит свое наиболее органическое и жестокое выражение. Ни одна из этих стран не проделала сколько-нибудь глубоко своей демократической революции. Половинчатые аграрные реформы рассасываются полукрепостническими отношениями, которые неизбежно возрождаются на почве нищеты и гнета. Аграрное варварство идет всегда рука об руку с бездорожьем, разобщенностью провинций, "средневековым" партикуляризмом, отсутствием национального сознания. Очищение социальных отношений от остатков старого и от наслоений нового феодализма является важнейшей задачей во всех этих странах. Однако осуществление аграрной революции немыслимо при сохранении зависимости от иностранного империализма, который одной рукой насаждает капиталистические отношения, а другой поддерживает и воссоздает все формы рабства и крепостничества. Борьба за демократизацию общественных отношений и создание национального государства неразрывно переходит, таким образом, в открытое восстание против иностранного господства. Историческая отсталость означает не простое воспроизведение развития передовых стран, Англии или Франции, с запозданием на сто, двести или триста лет, а порождает совершенно новую, "комбинированную" социальную формацию, в которой последние завоевания капиталистической техники и структуры внедряются в отношения феодального и дофеодального варварства, преобразуют и подчиняют их себе, создавая своеобразное соотношение классов. Ни одна из задач "буржуазной" революции не может быть разрешена в этих запоздалых странах под руководством "национальной" буржуазии, ибо последняя сразу поднимается на иностранных помочах как чуждый и враждебный народу класс. Каждый этап в ее развитии лишь теснее связывает ее с иностранным финансовым капиталом, агентурой которого она, по существу, является. Мелкая буржуазия колоний, ремесленная и торговая, первая падает жертвой неравной борьбы с иностранным капиталом, впадает в экономическое ничтожество, деклассируется, пауперизируется и не может думать о самостоятельной политической роли. Крестьянство, наиболее многочисленный и разобщенный, наиболее отсталый и угнетенный класс, способно на местные восстания и партизанские войны, но нуждается в руководстве более передового и централизованного класса для того, чтобы эта борьба поднялась до общенационального уровня. Задача такого руководства естественно ложится на колониальный пролетариат, который с первых шагов противостоит не только иностранной, но и своей, национальной буржуазии. Из конгломерата провинций и племен, связанных географическим соседством и бюрократическим аппаратом, капиталистическое развитие сделало Китай некоторым подобием экономического целого. Революционное движение масс впервые перевело это возросшее единство на язык национального сознания. В стачках, аграрных восстаниях и военных походах 1925-1927 гг. рождался новый Китай. В то время, как связанные со своей и иностранной буржуазией генералы умели только раздирать страну на части, китайские рабочие стали носителями непреодолимого стремления к национальному единству. Это движение представляет несомненную аналогию с борьбой французского третьего сословия против партикуляризма или с позднейшей борьбой немцев и итальянцев за национальное объединение. Но в отличие от перворожденных стран капитализма, где проблема национального единства ложилась на мелкую буржуазию, отчасти под руководством крупной буржуазии и даже помещиков (Пруссия!), в Китае главной движущей и потенциально руководящей силой выступил в этом движении пролетариат. Но именно этим он создавал для буржуазии ту опасность, что руководство объединенным отечеством окажется не в ее руках. Патриотизм на всем протяжении истории был нерасторжимо связан с властью и собственностью. Правящие классы никогда не останавливались в случае опасности перед раздроблением собственной страны, если при этом могли сохранить власть над одной из ее частей. Нет поэтому ничего удивительного, если китайская буржуазия в лице Чан Кайши повернула в 1927 г. свое оружие против пролетариата, носителя национального единства. Изображение и объяснение этого поворота, занимающее центральное место в книге Айзекса, дает ключ к пониманию основных проблем китайской революции, как и нынешней китайско-японской войны. Так называемая "национальная" буржуазия терпит все виды национального унижения до тех пор, пока может надеяться сохранить свое привилегированное существование. Но с того момента, когда иностранный капитал ставит своей задачей безраздельно овладеть всеми богатствами страны, колониальная буржуазия вынуждена вспомнить о "национальных" обязанностях. Под давлением масс она может оказаться даже ввергнутой в войну. Но это будет война против одного из империализмов, наименее сговорчивого, с надеждой перейти на службу к другому, более великодушному. Чан Кайши борется против японских насильников лишь в тех пределах, которые ему указаны его великобританскими или американскими покровителями. Довести до конца освободительную борьбу против империализма способен только тот класс, которому нечего терять, кроме своих цепей. Развитые выше соображения об особом характере "буржуазных" революций в исторически запоздалых странах ни в каком случае не являются продуктом одного лишь теоретического анализа. Уже до второй китайской революции (1925-1927 гг.) они прошли через грандиозную историческую проверку. Опыт трех русских революций (1905 г., февраль 1917 г., октябрь 1917 г.) имеет для ХХ века не меньшее значение, чем опыт Франции имел для XIX. Для понимания новейших судеб Китая читателю необходимо иметь перед глазами борьбу концепций в русском революционном движении, ибо эти концепции оказывали и оказывают прямое и притом могущественное влияние на политику китайского пролетариата, и косвенное - на политику китайской буржуазии. Именно вследствие своей исторической осталости царская Россия оказалась единственной европейской страной, где марксизм как доктрина и социал-демократия как партия получили мощное развитие еще до буржуазной революции. Естественно, если проблема соотношения между борьбой за демократию и борьбой за социализм или между буржуазной революцией и социалистической подверглась теоретической разработке именно в России. Первым поставил эту проблему в начале 80-х годов прошлого столетия родоначальник русской социал-демократии Плеханов. В борьбе против так называемого народничества, этой разновидности социалистического утопизма, Плеханов установил, что Россия не имеет никаких оснований рассчитывать на привилегированные пути развития; что, подобно "профанным" нациям, она должна будет пройти через стадию капитализма и что именно на этом пути она завоюет режим буржуазной демократии, необходимой для дальнейшей борьбы пролетариата за социализм. Плеханов не только отделял буржуазную революцию как очередную задачу от социалистической революции, которая отодвигалась им в неопределенное будущее, но и рисовал для каждой из этих революций совершенно отличную комбинацию сил. Буржуазную революцию пролетариат совершает в союзе с либеральной буржуазией и тем помогает расчистить путь для капиталистического прогресса; через ряд десятилетий, на высоком уровне капиталистического развития, пролетариат совершает социалистическую революцию в прямой борьбе против буржуазии. Ленин - правда, не сразу - пересмотрел эту доктрину. С гораздо большей силой и последовательностью, чем Плеханов, он выдвинул в начале этого столетия аграрный вопрос, как центральную проблему буржуазной революции в России. Вместе с тем он пришел к выводу, что либеральная буржуазия враждебна экспроприации помещичьего землевладения и именно поэтому стремится к компромиссу с монархией на основе конституции прусского образца. Плехановской идее союза пролетариата с либеральной буржуазией Ленин противопоставил идею союза пролетариата с крестьянством. Задачей революционного сотрудничества этих двух классов он объявил установление "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства", как единственного средства очистить царскую империю от феодально-полицейского хлама, создать свободное фермерство и проложить дорогу развитию капитализма по американскому образцу. Формула Ленина представляла огромный шаг вперед, поскольку, в отличие от формулы Плеханова, правильно указывала центральную задачу революции, а именно демократический переворот аграрных отношений, и столь же правильно намечала единственно реальную комбинацию классовых сил для разрешения этой задачи. Но до 1917 г. мысль самого Ленина оставалась связана традиционной концепцией "буржуазной" революции. Подобно Плеханову, Ленин исходил из того, что только после "доведения буржуазно-демократической революции до конца" станут в порядок дня задачи социалистической революции, причем именно Ленин, в противовес сфабрикованной позже эпигонами легенде, считал, что после завершения демократического переворота крестьянство, как крестьянство, не сможет оставаться союзником пролетариата. Свои социалистические надежды Ленин возлагал на сельскохозяйственных батраков и полупролетаризированных крестьян, продающих свою рабочую силу. Слабым пунктом в концепции Ленина было внутренне противоречивое понятие "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Политический блок двух классов, интересы которых только частично совпадают, исключает диктатуру. Ленин сам подчеркивал основное ограничение "диктатуры пролетариата и крестьянства", когда открыто называл ее буржуазной. Он хотел этим сказать, что ради сохранения союза с крестьянством пролетариат должен в ближайшую революцию отказаться от непосредственной постановки социалистических задач. Но это именно означало бы, что пролетариат отказывался от диктатуры. В чьих руках должна была в таком случае сосредоточиться революционная власть? В руках крестьянства? Но оно меньше всего способно на такую роль. Эти вопросы Ленин оставлял без ответа до своих знаменитых тезисов 4 апреля 1917 г. Только здесь он впервые порвал с традиционным понятием "буржуазной революции" и с формулой "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Он провозгласил борьбу за диктатуру пролетариата, как единственное средство довести до конца аграрную революцию и обеспечить свободу угнетенных национальностей. Но режим пролетарской диктатуры по самой природе своей не может ограничивать себя рамками буржуазной собственности. Господство пролетариата автоматически ставит в порядок дня социалистическую революцию, которая в этом случае не отделена от демократической каким-либо историческим периодом, а непрерывно связана с нею, точнее сказать, органически вырастает из нее. Каким темпом пойдет социалистическое преобразование общества и каких рубежей оно достигнет уже в ближайший период, будет зависеть не только от внутренних, но и от внешних условий. Русская революция есть только звено международной. Такова была в основных чертах сущность концепции перманентной (непрерывной) революции. Именно эта концепция обеспечила Октябрьскую победу пролетариата. Но такова зловещая ирония истории: опыт русской революции не только не помог китайскому пролетариату, но наоборот, - в реакционно искаженной форме, - стал одним из главных препятствий на его пути. Коминтерн эпигонов начал с того, что канонизировал для стран Востока ту формулу "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства", которую Ленин под влиянием исторического опыта признал негодной. Как всегда бывает в истории, пережившая себя формула послужила для того, чтобы прикрыть политическое содержание, прямо-таки противоположное тому, какому эта формула в свое время служила. Массовый, плебейский, революционный союз рабочих и крестьян, закрепленный через свободно избранные советы как непосредственные органы действия Коминтерн подменил бюрократическим блоком партийных центров. Право представлять в этом блоке крестьянство неожиданно получил Гоминьдан, т. е. насквозь буржуазная партия, кровно заинтересованная в сохранении капиталистической собственности не только на средства производства, но и на землю. Союз пролетариата и крестьянства был расширен до "блока четырех классов": рабочих, крестьян, городской мелкой буржуазии и так называемой "национальной" буржуазии. В таком блоке руководство не могло не принадлежать наиболее консервативной его части, т. е. буржуазии. Другими словами, Коминтерн принял отброшенную Лениным формулу только для того, чтобы открыть дорогу политике Плеханова, притом в наиболее зловредной, ибо замаскированной форме. В оправдание политического подчинения пролетариата буржуазии теоретики Коминтерна (Сталин-Бухарин) ссылались на факт империалистического гнета, который толкает будто бы к союзу "все прогрессивные силы страны". Но именно такова была в свое время аргументация русских меньшевиков с той разницей, что место империализма у них занимал царизм. На деле подчинение Гоминьдану китайской коммунистической партии означало разрыв ее с движением масс и прямую измену их историческим интересам. Так под непосредственным руководством Москвы была подготовлена катастрофа второй китайской революции. Многим политическим филистерам, которые в политике склонны научный анализ заменять догадками "здравого смысла", споры русских марксистов о природе революции и о динамике ее классовых сил казались простой схоластикой. Исторический опыт обнаружил, однако, глубоко жизненное значение "доктринерских формул" русского марксизма. Кто не понял этого еще и сегодня, того книга Айзекса может многому научить. Политика Коминтерна в Китае убедительно показала, во что превратилась бы русская революция, если бы меньшевики и эсеры не были своевременно сброшены большевиками. Концепция перманентной революции получила в Китае новое подтверждение, на этот раз не в виде победы, а в виде катастрофы. Было бы, разумеется, недопустимо отождествлять Россию и Китай. При наличии важных общих черт различия слишком очевидны. Но нетрудно убедиться, что эти различия не ослабляют, а, наоборот, усиливают основные выводы большевизма. В известном смысле царская Россия тоже являлась колониальной страной, и это выражалось в преобладающей роли иностранного капитала. Но русская буржуазия пользовалась неизмеримо большей независимостью от иностранного империализма, чем китайская: Россия сама была империалистской страной. При всей своей скудности русский либерализм имел значительно более серьезные традиции и опорные базы, чем китайский. Влево от либерализма стояли сильные мелкобуржуазные партии, революционные или полуреволюционные по отношению к царизму. Партия социалистов-революционеров сумела найти значительную опору в крестьянстве, главным образом, в верхних его слоях. Социал-демократическая партия (меньшевики) вела за собой широкие круги городской мелкой буржуазии и рабочей аристократии. Именно эти три партии - либералы, социалисты-революционеры и меньшевики - долго готовили и окончательно сформировали в 1917 г. коалицию, которая в тот период еще не называлась "народным фронтом", но несла все его черты. В противовес этому большевики, начиная с кануна революции 1905 г., занимали непримиримую позицию по отношению к либеральной буржуазии. Только эта политика, достигшая высшего своего выражения в "пораженчестве" 1914-1917 гг., и позволила большевистской партии завоевать власть. Отличия Китая от России: несравненно большая зависимость китайской буржуазии от иностранного капитала, отсутствие самостоятельных революционных традиций у мелкой буржуазии, массовая тяга рабочих и крестьян к знамени Коминтерна - требовали еще более непримиримой, если возможно, политики, чем в России. Между тем китайская секция Коминтерна по команде Москвы отреклась от марксизма, признав реакционно-схоластические "принципы Сунь Ятсена", и вступила в состав Гоминьдана, подчинившись его дисциплине, другими словами, пошла гораздо дальше по пути подчинения буржуазии, чем когда-либо заходили русские меньшевики или социалисты-революционеры. Та же гибельная политика повторяется ныне в обстановке войны с Японией. Каким образом вышедшая из большевистской революции бюрократия может применять в Китае, как и во всем мире, методы, в корне противоположные большевизму? Ответить на этот вопрос ссылками на неспособность или невежество тех или других лиц было бы слишком поверхностно. Суть дела в том, что вместе с новыми условиями существования бюрократия усвоила себе новые методы мышления. Большевистская партия руководила массами. Бюрократия стала командовать ими. Возможность руководства большевики завоевали тем, что правильно выражали интересы масс. Бюрократия вынуждена прибегать к командованию, чтобы обеспечить свои интересы против масс. Метод командования, естественно, распространился и на Коминтерн. Московские лидеры стали всерьез воображать, что могут заставить китайскую буржуазию идти влево от ее интересов, а китайских рабочих и крестьян - вправо, по диагонали, начертанной из Кремля. Между тем сама суть революции состоит в том, что эксплуатируемые, как и эксплуататоры, дают своим интересам наиболее крайнее выражение. Если бы враждебные классы могли двигаться по диагонали, не нужна была бы гражданская война. Вооруженная авторитетом Октябрьской революции и Коминтерна, не говоря уж о неисчерпаемых финансовых ресурсах, бюрократия превратила молодую китайскую коммунистическую партию в самый важный момент революции из двигателя в тормоз. В отличие от Германии и Австрии, где бюрократия имела возможность перелагать часть ответственности за поражение на социал-демократию, в Китае социал-демократии не было. Китайскую революцию монопольно погубил Коминтерн. Господство Гоминьдана на значительной части китайской территории было бы невозможно без могущественного национально-революционного движения масс 1924-[192]7 гг. Разгром этого движения, с одной стороны, сосредоточил власть в руках Чан Кайши, с другой, обрек Чан Кайши на полумеры в борьбе с империализмом. Понимание хода китайской революции имеет, таким образом, самое непосредственное значение для понимания хода японо-китайской войны. Историческая работа получает тем самым актуальнейшее политическое значение. Война и революция будут переплетаться в ближайшей истории Китая. Замысел Японии: закабалить навсегда или по крайней мере надолго гигантскую страну при помощи господства над ее стратегическими позициями, характеризуется не только жадностью, но и тупоумием. Япония пришла слишком поздно. Раздираемая внутренними противоречиями империя Микадо не может повторить историю британского восхождения. С другой стороны, Китай далеко ушел вперед от Индии 17-18 веков. Старые колониальные страны все с большим успехом ведут ныне борьбу за свою национальную независимость. При этих исторических условиях, даже если бы нынешняя война на Дальнем Востоке закончилась победой Японии и если бы самой победительнице удалось избежать в ближайшие годы внутренней катастрофы, - а и то, и другое ни в малой мере не обеспечено, - господство Японии над Китаем измерялось бы очень коротким периодом, может быть, лишь немногими годами, необходимыми для того, чтобы дать новый толчок экономической жизни Китая и мобилизовать заново его рабочие массы. Уже сейчас крупные японские тресты и концерны тянутся по следам армии, чтобы делить еще не обеспеченную добычу. Токийское правительство пытается в плановом порядке регулировать аппетиты финансовых клик, рвущих на части северный Китай. Если бы Японии удалось задержаться на завоеванных позициях в течение каких-нибудь десяти лет, это означало бы прежде всего лихорадочную индустриализацию северного Китая в военных интересах японского империализма. Быстро возникли бы новые железнодорожные линии, шахты, электростанции, горные и металлургические предприятия, хлопковые плантации. Поляризация китайской нации получила бы лихорадочный толчок. Новые сотни тысяч и миллионы китайских пролетариев были бы мобилизованы в кратчайший срок. С другой стороны, китайская буржуазия попала бы в еще бльшую зависимость от японского капитала и еще менее, чем в прошлом, оказалась бы способной стать во главе национальной войны, как и национальной революции. Лицом к лицу с иностранным насильником оказался бы численно возросший, социально окрепший, революционно возмужавший китайский пролетариат, признанный вождь китайской деревни. Ненависть к иностранному поработителю - могущественный революционный цемент. Новая национальная революция будет, надо думать, поставлена в порядок дня еще при жизни нынешнего поколения. Чтобы разрешить лежащую на нем задачу, авангард китайского пролетариата должен усвоить до конца уроки второй китайской революции. Книга Айзекса может послужить ему в этом смысле незаменимым пособием. Остается пожелать, чтобы она была переведена на китайский, как и на другиеиностранные языки. Л.Троцкий 5 января 1938 г. Койоакан [Письмо Д.Макдоналду7] Mr. Dwight MacLonald "Partisan Review"8 New York, N[ew] Y[ork]9 20 января 1938 г. Дорогой г. Макдоналд, Я буду с вами говорить с полной откровенностью, так как умалчивание или неискренняя полупохвала означали бы неуважение к вам и к вашему предприятию. Мое общее впечатление таково, что редакторы "Партизан Ревью" - способные, образованные и интеллигентные люди, но что им нечего сказать. Они ищут таких тем, которые неспособны никого задеть, но зато мало способны кому-нибудь что-нибудь дать. Я никогда не наблюдал и не слышал, чтобы группа с такого рода настроениями имела успех, т. е. завоевала влияние и оставила в истории мысли какой-либо след. Заметьте: я совершенно не касаюсь содержания ваших идей (хотя бы уже потому, что из вашего журнала я их не вижу). "Независимость" и "свобода" есть два пустых места. Но я готов допустить, что "независимость" и "свобода", как вы их понимаете, представляют какие-то действительные культурные ценности. Прекрасно! Но тогда нужно защищать их с мечом или, по крайней, мере, с бичом в руке. Каждое новое художественное или литературное направление (натурализм10, символизм11, футуризм12, кубизм13, экспрессионизм14 и пр. и пр.) начаналось со "скандала", било старую почтенную посуду и подставляло многим незыблемым авторитетам синяки. Это вытеквало вовсе не только из поисков рекалмы (хотя и в этом недостатка не было). Нет, у этих людей - у художников, как и у литературных критиков - было что сказать. У них были друзья, у них были враги, они боролись и именно этим доказали свое право на существование. Что касается вашего издания, то оно, кажется, главным образом хочет доказать свою респектабильность. Вы обороняетесь от сталинцев, как благонравные молодые люди, которых обижают уличные нахалы. "Зачем на нас нападают, - жалуетесь вы, - ведь мы хотим только одного: жить и жить давать другим?" Такого рода направление не может иметь успеха. Разумеется, есть немало разочарованных "друзей СССР" и вообще унылых интеллигентов, которые, обжегшись один раз, больше всего боятся ангажироваться. Эти люди будут вам посылать тепловатые и сочувственные письма, но они не обеспечат успеха журнала, ибо серьезный успех никогда еще не опирался на политическую, культурную и эстетическую дезориентацию. Я хотел бы надеяться, что это лишь временное состояние и что издатели "Партизан Ревью" перестанут бояться самих себя. Я должен, однако, сказать, что намеченный вами сборник отнюдь не способен укрепить эти мои надежды. Вы ставите вопрос о марксизме так, как если бы вы начинали историю с чистой страницы. Самое заглавие сборника звучит страшно претенциозно и в то же время бессодержательно. Большинство авторов, которых вы приглашаете, всем своим прошлым доказали - увы! - свою полную неспособность к теоретическому мышлению. Некоторые их них являются политическими покойниками. Как можно покойникам поручать решение того, жив ли марксизм? Нет, я категорически отказываюсь от участия в такого рода предприятии. Надвигается мировая война. Внутренняя политическая борьба во всех странах имеет тенденцию превратиться в гражданскую войну. Во всех областях культуры и идеологии действуют токи самого высокого напряжения. Вы же, видимо, хотите создать маленький культурный монастырь, оградившись от внешнего мира скептицизмом, агностицизмом15 и респектабильностью. Такое предприятие не открывает никаких перспектив. Весьма возможно, что тон этого письма поркажется вам резким, недопустимым и сектантстким. В моих глазах это было бы лишь дополнительным доказательством того, что вы хотите издавать мирный журнальчик, а не принимать активное участие в духовной жизни нашей эпохи. Если, наоборот, вы считаете, что мой "сектантский" тон не является препятствием для дальнейшего обмена мнений, то я целиком и полностю остаюсь к кашим услугам. [Л.Д.Троцкий] [Письмо руководству Революционной социалистической рабочей партии Голландии] Копия: Всем секциям Четвертого Интернационала с просьбой о напечатании. Редакциям DE NIEWE FAKKEL и DE INTERNATIONALE16 Уважаемые товарищи! Вы неоднократно оказывали мне честь, публикуя мои статьи. Я не сомневаюсь поэтому, что вы не откажетесь напечатать нижеследующее краткое письмо. С самого начала существования вашей партии я расходился с ее руководителями, и прежде всего с т. Снивлитом, по всем основным вопросам. Фактически руководство РСАП стояло все время в непримиримой оппозиции ко всем остальным секциям Четвертого Интернационала, причем в течение последних двух лет разногласия непрерывно обострялись. В полном согласии с подавляющим большинством нашей международной организации я считал и считаю гибельной политику Снивлита в области профессионального движения. Я считал и считаю, что отношение руководства РСАП к политике "Народного фронта" оставалось все время двусмысленным, т. е. прикрыто, а иногда и открыто оппортунистическим. Политика т. Снивлита в вопросе о ПОУМе находится в полном противоречии с азбукой классовой борьбы и причинила несомненный ущерб испанской революции и Четвертому Интернационалу. Политика т. Снивлита в русском вопросе была и остается ложной по существу и нелояльной по отношению к русским большевикам-ленинцам. Я считал и считаю оппортунистической парламентскую деятельность Снивлита. Я считал и считаю недопустимым совершенно нетоварищеское отношение руководства РСАП ко всем другим секциям и к Интернациональному Секретариату. Я считал и считаю, что во всех основных столкновениях т. Снивлита с Интернациональным Секретариатом политическая правота была целиком на стороне этого последнего. Интернациональный Секретариат десятки раз предлагал вашему Центральному Комитету открыть честную дискуссию по спорным вопросам. Вы упорно отказывались от выполнения этого элементарного долга по отношению к вашей собственной партии. Вместо дискуссии ваш Центральный Комитет прибег к исключению из организации действительных сторонников Четвертого Интернационала. Эта мера не может означать ничего другого, как подготовку разрыва с Четвертым Интернационалом и переход в лагерь "левых" социал-демократов, объединенных вокруг Лондонского Бюро. На свое последнее письмо т. Снивлиту от 2 декабря 1937 г.17 с запросом о том, намерена ли ваша партия участвовать в международной конференции, я не получил ответа. Еще важнее тот факт, что без ответа остались официальные запросы Интернационального Секретариата. Настоящее письмо, подводящее итог пятилетним попыткам сотрудничества, товарищеской критики, взаимного объяснения и сближения, имеет своей целью открыто сказать то, что есть. Каждый должен нести ответственность за свою политическую линию. Судить будут члены вашей партии и всех секций Четвертого Интернационала. С революционным приветом Л.Троцкий 21 января 1938 г. Койоакан Интернациональному Секретариату. По поводу карикатуры на пораженчество (Копия: всем секциям Четвертого Интернационала) В своем письме к товарищу Вану (2 января 1938 г.)18 я допускал возможность того, что в стенографическом отчете ("Case of Leon Trotsky") допущены какие-либо неточные выражения (у меня не было в тот момент книги под руками). Ни один здравомыслящий и добросовестный человек не станет к тому же искать ответа на основные проблемы нашей политики во время войны в беглом устном замечании во время недельных прений. Сейчас я, однако, с удовольствием вижу, что мой ответ Столбергу передан в стенограмме достаточно правильно и находится в полном соответствии с нашими программными тезисами ("Четвертый Интернационал и война"). Мне нет, однако, надобности возвращаться к этому вопросу. Товарищ Б.Ст[олберг] написал на эту тему по-немецки статью "К вопросу о задачах пролетариата в войне". Я самым горячим образом рекомендую эту статью вниманию всех товарищей. Так как статья не заключает в себе никакой "внутренней" полемики, то она, на мой взгляд, может и должна быть напечатана всеми нашими изданиями. Прекрасная статья товарища Б. Ст[олберга] снова показывает, что у нас выросли новые очень серьезные марксистские кадры. Меня лично эта статья полностью освобождает от необходимости полемизировать против новейших писаний т. Вареекена, в которых нет ничего, кроме схоластики и казуистики. По поводу статьи т. Б. Ст[олберга] я позволю себе только одно частное замечание. Б.Ст[олберг] проводит совершенно правильное принципиальное различие между революционным пораженчеством по отношению к собственному империалистическому правительству и актами прямого военного саботажа в интересах другой страны (рабочего государства, колониальной страны и пр.). Однако вряд ли правильно в число актов такого рода включать "массовое дезертирство". Дезертирство революционного характера может стать массовым лишь при условии огромного влияния революционной партии. Но такое состояние армии и страны уже само собою означало бы приближение или наступление революции. Вряд ли было бы в этих условиях допустимо отрывать революционный авангард армии от ее массы во имя эпизодической военной помощи военному государству или угнетенной стране. О "массовом дезертирстве" приходится в этом случае сказать то же, что и в других: оно либо невозможно, либо излишне и вредно. Я надеюсь, что немецкий текст статьи Б. Ст[олберга] разослан всем секциям и будет переведен на другие языки. Крукс 26 января 1938 г. Пятое колесо 8-17 декабря в Париже заседал конгресс так называемого Интернационала Рабочей Ассоциации (АИТ)19, представляющей анархо-синдикалистские группировки разных стран. Единственную серьезную секцию этого Интернационала составляет, как известно, испанская СНТ. Все остальные организации (шведская, португальская, французская, латиноамериканские) по объему своему совершенно незначительны. Разумеется, и малочисленная организация может иметь большое значение при условии самостоятельной революционной позиции, предвосхищающей будущее развитие классовой борьбы. Но, как видно из краткого отчета напечатанного в Информационном Бюллетене АИТ (No 67 немецкого издания), чрезвычайный конгресс в Париже закончился полной победой политики Гарсиа Оливера20, т. е. политики капитуляции перед буржуазией. За последний год в кое-каких анархистских изданиях, особенно во французских, встречалась робкая критика действий испанской СНТ. Основания для этой критики имеются вполне достаточные: вместо того, чтоб строить безгосударственный коммунизм, вожди СНТ стали министрами буржуазного государства! Это обстоятельство не помешало, однако, парижскому конгрессу АИТ "одобрить линию СНТ". В свою очередь вожди испанского анархо-синдикализма разъяснили конгрессу, что, если они изменили социалистической революции в интересах спасения буржуазии, то произошло это исключительно вследствие "...недостаточной солидарности международного пролетариата". Конгресс не выдумал ничего нового: все реформистские изменники всегда возлагали вину за свои измены на пролетариат. Если социал-патриоты поддерживают свой "национальный" милитаризм, то не потому, конечно, что они - лакеи капитала, а потому, что массы не созрели "еще для действительного интернационализма". Если вожди профессиональных союзов выступают, как штрейкбрехеры, то это потому, что массы "не созрели" для борьбы. О революционной критике на парижском конгрессе отчет не говорит ни слова. В этом отношении, как и во многих других, господа анархисты полностью имитируют буржуазных либералов. К чему посвящать чернь в разногласия среди высших сфер? Это может лишь потрясти авторитет анархо-буржуазных министров. Весьма вероятно, что в ответ на "левую" критику со стороны французских анархистов этим последним напомнили их собственное поведение во время империалистической войны. Мы уже слышали от кое-каких анархистских теоретиков, что во время таких "исключительных обстоятельств", как война и революция, приходится отказываться от принципов собственной программы. Подобные революционеры очень похожи на те непромокаемые плащи, которые пропускают воду только под дождем, т. е. в "исключительных" обстоятельствах, а в сухую погоду выполняют свои функции с полным успехом. Решения парижского конгресса стоят полностью на уровне политики Гарсиа Оливера и ему подобных. Вожди АИТ постановили обратиться ко Второму, Третьему и Амстердамскому Интернационалам с предложением о создании "единого международного антифашистского фронта". О борьбе с капитализмом ни слова! Средствами борьбы объявляются: "бойкот фашистских товаров" и... "давление на демократические правительства": самые надежные пути для освобождения пролетариата! Очевидно, с целью "давления" вождь Второго Интернационала Блюм стал премьером "демократической" Франции и сделал все, чтобы раздавить революционное движение французского пролетариата. Вместе со Сталиным Блюм помог Негрину-Прието при содействии Гарсиа Оливера задушить социалистическую революцию испанского пролетариата. Жуо принимал во всех этих операциях самое активное участие. Единый фронт трех Интернационалов для борьбы с революционным пролетариатом существует, таким образом, уже давно. В этом фронте вожди СНТ занимали не очень видное, но достаточно постыдное место! Парижский конгресс означает перенесение измены испанского анархизма на весь международный анархизм. Это нашло, в частности, свое выражение в том, что отныне генерального секретаря АИТ назначает испанская СНТ. Другими словами, генеральным секретарем будет отныне чиновник испанского буржуазного правительства. Господа анархистские и полуанархистские теоретики и полутеоретики, что вы скажете на все это? Согласны ли вы по примеру испанских анархо-синдикалистов играть роль пятого колеса в телеге буржуазной демократии? Многие из анархистов чувствуют себя, конечно, не совсем ловко. Но чтобы победить эту неловкость, они меняют тему разговора. Зачем, на самом деле, заниматься Испанией или парижским конгрессом АИТ, когда можно поговорить... о Кронштадте21 или о Махно22? Самые животрепещущие темы! Анархистский Интернационал не хочет, видимо, в своем разложении и упадке отстать от Второго и Третьего Интернационалов. Что ж, тем скорее честные рабочие-анархисты перейдут на позиции Четвертого Интернационала. Л.Троцкий 27 января 1938 г. Койоакан [Письмо Н.И.Седовой23] [12 февраля 1938 г.] Милая Ната, все благополучно, последнюю ночь (первую здесь) спал хорошо. Хозяева очень милы. Но задерживаться здесь очень все же не придется. Нужно думать "о будущем". Хорошо бы мне сюда: 1) пальто (если привезли), 2) мое cache-nez24, 3) мой пояс (опять болит поясница). Очень спешу: хозяин ждет. Обнимаю. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] [13 февраля 1938 г.] Милая Ната, здесь все хорошо. И хозяин, и хозяйка очень милы и заботливы. С этой стороны живу я не хуже, чем дома. Работаю с увлечением и успешно: немного напоминает времена тюремной одиночки, где тоже временами хорошо работалось. То, что я с Рэй25 закончил статью, вышло очень хорошо и кстати... Передай Рэй мой нежный привет, также Вану и Джо26 (без "нежности"?). Ты забыла уложить мою бритву, так что я не мог до сих пор побриться. Ну, да это ничего, отдых для кожи. Хозяин обещал дать свой прибор (ножички я получил, как и все остальное). Не знаю, что означает баночка с каким-то косметиком?.. До сих пор ни разу не гулял: нужно пальто, так как довольно холодновато. Об этом я уж писал. Новоприехавшие27 производят неплохое впечатление, особенно он, хотя он и не член орг[анизации]. Он, видимо, приехал, чтобы "убедиться". Надо, чтобы Джо немедленно дал ему мою статью о Кронштадте28 и прислал мне его отзыв (если возможно, критику, вопросы и пр[очее]). Самое лучшее, если бы они могли поселиться у нас. У них денег месяца на два, они хотели бы остаться месяца на три. Если бы они поселились у нас, у них хватило бы месяцев на 4-5. Вопрос об охране был бы разрешен, к тому же две машины - огромные преимущества, особенно в связи со вторым домом. Разумеется, надо проверить их (его) настроение, - он немножко похож на "аристократа". Если с этой стороны препятствий нет, то надо решать поскорее. Здесь, я думаю, я мог бы еще остаться дня два, maximum, три. Все-таки хозяйке хлопот со мной много. Как-нибудь ты дай понять, насколько я доволен и благодарен. А что предполагается дальше? По-моему, короткая поездка в Т.29, дня на два-три, а там уже решать, в зависимости от обстоятельств: возвращаться или ехать дальше. Письмо от Левы ты, конечно, читала: гораздо бодрее, чем прошлое. В-ра30, видимо, никак нельзя принимать. Как бы он не устроил какой-нибудь гадости Леве: напиши ему об этом немедленно. Как с зубным врачом? Меня что-то ломит сегодня вечером. Надеюсь, пройдет. Будь здорова. Обнимаю крепко. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] 15/II 1938 [г.] Милая Ната, сегодня мне доставили пальто, письмо и пр[очее]. У пальто рукава слегка коротковаты, но можно удлинить. Я принял бриллиантин за целебную мазь и намазал себе... нос. Как будто помогло, хотя щипало изрядно. До сих пор не выходил еще из комнаты, но умудрился немножко простудиться (писал возле окна). Сплю хорошо (со снотворным), но просыпаюсь в 7 ч., что в сущности нормально. Работаю хорошо, рукопись выросла втрое, выйдет изрядная брошюра31. План поездки меня пугает: будет дорого стоить. Ам[ерикан]цы не знают ни стран, ни отелей. Значит, нужно еще кого-нибудь взять (Kas[as]?!]. У ам[ериканцев] денег мало. Останавливаться в отелях с клопами... беда, хорошие отели стоят дорого. Г.32 предлагает еще такую комбинацию: съездить в Т[аксако] на несколько дней, потом опять вернуться к нему. Но я фактически совершенно привязываю его жену к дому: она не может выйти за ворота! Злоупотреблять этим невозможно. Свободно ли Т[аксако]? Если да, следовало бы отправиться в пятницу, что ли. До того времени я надеюсь закончить статью. Из Т[аксако] можно совершить еще двухдневную поездку, так что вместе составит около 2 недель. Надо отдавать письмо. Будь здорова. Обнимаю крепко. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] [16 февраля 1938 г.] Милая Ната, отвечаю тебе и Вану, чтобы не писать отдельно по-французски. Я представляю себе чрезвычайную трудность путешествия с двумя ам[ериканцами] и К[азасом]! - рестораны, отели, - никто ничего не знает, расходы огромные, во всем неопределенность; кроме того, изменение внешности, следовательно, последний ресурс становится известен К[азасу]. Вызывается ли все это необходимостью? По-моему, еще нет. Можно поехать на 3-4 дня в Т[аксако]. Если за это время не будет разрешена проблема с квартирантом, я смогу провести еще две-три ночи у Г[идальго] (или у Кр.33 одну, одну-две у Г[идальго], чтоб не слишком отягощать их). Сегодня 16. Можно бы выехать в Т[аксако] 18-го, оставаться там до 21 или 22-го, затем вернуться либо прямо на Av. Londres34, либо сюда, с тем чтобы домой поехать 24-25-го. Это выйдет гораздо дешевле и без ликвидации последнего ресурса (внешность). Больше всего меня пугают расходы, так как сведения из Н[ью]-Йорка неблагоприятные и будут ухудшаться (кризис!). Кроме того, не надо забывать подозрений против Каз[аса]. Многие полицейские могут по Каз[асу] узнать меня (да он и не будет скрывать от полицейских). Если ехать, то только со своими. Но один мекс[иканец] необходим. А его нет (подходящего). Вот почему я против путешествия вообще, особенно же с Каз[асом]. Но я до сих пор не вижу, свободно ли Т[аксако]? Туда можно бы поехать с двумя амер[иканцами], Джо и Каз[асом], пустив слух, что мы поехали в Мичуакан35. Ехать ли тебе в Т[аксако]? Есть доводы за и против. Решай сама. Покупать мне ничего не надо. Спешу кончать, чтоб передать Г[идальго]. Будь здорова. Крепко обнимаю. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо М.Зборовского и Л.Эстрин Л.Д.Троцкому] Париж, 17 февраля 1938 г. Дорогой Лев Давыдович, Очень тяжело Вам писать сегодня, Вы можете себе представить наше состояние и все то, что мы пережили за последние дни. Мы - ближайшие друзья Левы (Этьен и Леля) - находились все время в клинике. Вы, вероятно, знаете краткие подробности по телеграмме36, и поэтому мы хотим Вам обо всем написать. Подробное экспозе37-38 врача, постоянно пользовавшего Леву, при сем прилагается. Врач этот - невестка Лели, опытный специалист по внутренним болезням (немецкой школы). Как Вы понимаете, самым серьезным вопросом был вопрос о его безопасности в клинике. Поместить его в официальный французский госпиталь было невозможно, так как он должен был бы там предъявить свои бумаги, и инкогнито его было бы моментально раскрыто. Пришлось остановиться на частной клинике. Перевозить пришлось очень срочно, так как требовалась немедленная операция. Врач Левы, отдавая себе отчет в сложности положения его, после долгих розысков вместе с Жанной выбрал клинику Мирабо, куда Лева был немедленно перевезен и помещен под именем Мартен. В тот же вечер операция была произведена одним из лучших парижских хирургов - доктором Тальгеймером, сотрудником проф. Госсе. Кроме того, при операции присутствовали: ассистент-хирург доктор Симков, французский врач русского происхождения (только ему одному было сообщено врачом Левы имя пациента). Сделано это было потому, что он пользуется абсолютным доверием и что он должен был все организовать в клинике), постоянный врач Левы и директор клиники, дававший наркоз. Операция прошла хорошо, у него даже не было рвоты после наркоза. Первые четыре дня прошли нормально, его навещали ежедневно три врача, Жанна бывала ежедневно и Леля была три раза. Он был немного слаб, но настолько рассчитывал на свои силы, что условился в воскресенье (6.2.) с Лелей, что она с Этьеном придет в понедельник, после обеда, чтобы обсудить все срочные дела. Как вы увидите из приложенного экспозе, положение резко изменилось к худшему в ночь с воскресенья на понедельник. Несмотря на ряд принятых экстренных мер (переливание крови, вторая операция и т. д.), спасти его не удалось, и он скончался в среду, 16 февраля в 10.56 утра. Во вторник и в среду, в качестве обсерватора39 со стороны организации при совещаниях врачей присутствовал и доктор Розенталь, отец Жерара. Рус просил его пригласить. Когда Лева заболел, Жанна потребовала, чтобы никому из товарищей не было известно о болезни Левы, опасаясь, что могут узнать его местонахождение. Несмотря на это, Этьен конфиденциально поставил в известность Кларта40, как члена С.И.41 (9.2, - т. е. в день первой операции). Когда положение ухудшилось, мы во вторник официально поставили в известность обо всем Кларта и просили его предупредить ответственных товарищей. Во вторник же вечером Жанна вызвала Р.М[олинье], который оставался в клинике и взял Ж[анну] под свою опеку. В среду в клинике появились, с одной стороны, Анри [Молинье] и Брош, а с другой, Жерар (который был и накануне), Кларт, Боатель42, Про (Б. из Грен[обля])43, Маргарита Росмер. Так как уже во вторник появились некоторые сомнения относительно правильности хода болезни44 (Жанна допускала возможность отравления, несмотря на категорические уверения всех врачей, в том числе и старика Розенталя, что это совершенно исключено), и для подтверждения правильности диагноза все сошлись на том, что должно быть сделано вскрытие. Анри М[олинье] предложил, чтобы мы занялись организацией вскрытия, похорон и т. д., а они займутся Жанной. Эта часть была поручена Кларту и Жерару. Жанна вместе с обоими М[олинье] ушла и через некоторое время вернулась обратно. Анри М[олинье] сообщил, что у Жанны имеется последняя воля Левы. Собравшимся ответственным товарищам из ПОИ45 (мы оба также присутствовали) Р.М[олинье] предъявил последнюю волю Левы, датированную 9-м февраля, в день операции, написанную им собственноручно, но чрезвычайно неровным почерком. На основании этой последней воли все вещи, принадлежащие Леве, включая и документы, являются собственностью Жанны. Наши товарищи были потрясены этим завещанием, да и мы были очень удивлены, так как у нас неоднократно были разговоры с Левой на эту тему. Дело в том, что Лева нам заявил полгода тому назад, что он составил завещание, в котором указано, что собственником всех его архивов являетесь Вы. Передавая архивы в руки Жанны, находящейся всецело под влиянием группы Мол[инье], он лишил организацию всякого контроля над судьбой этих документов. Надо заметить, что Анри М[олинье] сразу же сказал, что все будет отправлено Вам, но мы лично, зная М[олинье], не можем иметь полной уверенности в этом. Во всяком случае доступ к тем бумагам, которые находятся в ведении Жанны, для нас закрыт. Мы, как ближайшие сотрудники Левы, можем дать Вам полный отчет о документах, оставшихся после Левы. 1. Главный архив Левы, состоявший из оригинальных документов, связанных с Вашей и его деятельностью (весь старый архив) находится в надежном месте, переданный теперь в ведение Жанны (на основании последней воли). 2. Весь материал, связанный с процессами - документы, газетные вырезки, переписка со всеми комитетами по делам процессов; все издательские дела; частная переписка Левы (также вся переписка его с Н.И.[Седовой]); адреса, некоторые особо секр[етные] вещи; копия переписки Вашей с Вл[адимиром] Иль[ичем]; комплекты "Правды", начиная с 1933 г.; манускрипты "Преданной революции" и "Преступлений Сталина" и разных статей Ваших - находятся сейчас также в ведении Жанны. 3. Архив, опись которого при сем прилагаем, является текущей перепиской за последние два года, находится в надежном месте в нашем ведении (Жанне о существовании этого архива неизвестно). 4. Ваша переписка с Р.М[олинье], Франком и др., а также папки со старыми издательскими делами, предназначенные Левой для пересылки Вам, также находятся в нашем ведении (Ж[анне] неизвестны). 5. Вся администрация "Бюллетеня" (переписка, картотека, адреса и т. д.) в нашем ведении (Ж[анне] неизвестна). О существовании всех этих архивов мы поставили в известность Политбюро и С.И. (Мы забыли еще упомянуть, в пункте 2, что там имеется важный материал о ГПУ, который Лева собирал на основании рассказов знакомых). Для составления описи материалов пп. 1 и 2 Политбюро предлагает организовать комиссию из трех человек: один представитель С.И., один Жанны и один из нас, как ближайших сотрудников Левы. Эти записи должны быть Вам пересланы для решения судьбы бумаг. Вопрос о "Бюллетене" мы выделяем особо, а относительно п.п. 3 и 4 мы ждем Ваших распоряжений. Так как остался ряд текущих дел: их переписка с разными товарищами, которые Вам известны, то мы предлагаем для продолжения этой переписки наши услуги, так как мы знаем все эти вопросы в деталях. И какого бы рода поручения у Вас ни были бы, Вы можете всегда рассчитывать на нас: мы будем точно, срочно и аккуратно все выполнять. "Бюллетень". До сих пор дело происходило следующим образом: Лева ведал редакционной частью, и мы ему помогали. Что же касается административной части, то ею всецело ведала Леля, так же, как и техническим выпуском "Бюллетеня" (корректура, верстка и т. д.). С точки зрения финансовой, представляется значительно более целесообразным оставить издание органа в Париже: 1. Мы платим за лист (16 стр. - 1.000 экз.) 900 франков, причем нам предоставляется кредит. 2. Количество подписчиков в Европе в последнее время увеличилось, они аккуратно обслуживаются и деньги взыскиваются вовремя. 3. Организованное нами общество "Друзей `Бюллетеня'" дает регулярно почти половину расходов на номер, так что нам никакие субвенции46 не нужны. 4. Налажена регулярная продажа "Бюллетеня" в киосках и книжных магазинах немедленно после выхода номера. Что касается редакционной части "Бюллетеня", то ясно, что мы можем быть только выполнителями Ваших распоряжений. Мы можем дополнять "Бюллетень" свежим информационным материалом по актуальным вопросам. В Вашем письме от 21.1.1938 г. 7/52/1647 Вы ставите четыре условия. П. 1 может быть выполнен только при том условии, если мы будем иметь вовремя от Вас материал. П. 2 само собой разумеется принимается, пп. 3 и 4 отпадают, так как все это уже попало в No 62-63. Мы ждем Вашего решения по этому вопросу. Если Вы решите перенести издание в Америку, мы немедленно вышлем все материалы по указанному Вами адресу, мы бы очень хотели выпустить здесь хотя бы еще один номер, посвященный Леве. В этом же номере мы хотели бы поместить все Ваши последние статьи. Из срочных дел - остаются еще Б., В. и дама48. Лева еще успел повидаться с В. и показать ему те части письма Вашего, которые касаются его поездки к К.49 Предварительно обсудив этот вопрос, мы втроем пришли к следующему выводу: от В. должен быть получен письменный ответ на все Ваши вопросы. Устные его ответы, по-нашему, не являются достаточной гарантией. Он обещал Вам обо всем написать, но до сих пор письма этого не дал, несмотря на наше напоминание. Он уверяет, что пишет теперь книгу и что уже много написал. Мы с ним знакомы, и связь не прервана. В. ждет Вашего мнения относительно его первых статей, которые Вам были посланы некоторое время тому назад. Он не хочет браться за книгу до того, пока он не будет знать Вашего мнения об этих статьях, стоит ли ему писать книгу? Дама уже написала часть брошюры, но остается открытым вопрос о редактировании этой брошюры. То же относится и к книге В. - сам он ее отделать никак не может. Ждем Ваших указаний. Лева очень беспокоился по поводу того, что у Вас произошла досадная ошибка в статье о Енукидзе50. Он был снят с поста секретаря ЦИКа и исключен из партии не в 1936 г., а в 1935 г., так что никакого отношения к вопросу о помиловании Зиновьева-Каменева не мог иметь. Нам удалось сегодня достать очень интересные сведения - не предназначенные для печати, - которые мы посылаем Вам при сем. Хотите ли Вы получать вырезки из "Последних новостей", в которых приводятся часто интересные выдержки из разных советских журналов ("Парт[ийное] строительство"51 и др.), которые за границей получить очень трудно. Нужно срочно послать в Прагу за Вашей подписью письмо с требованием прекращения ведения тамошних процессов52. С этим делом получился большой конфуз, но Вы ведь в курсе дела. Что касается договора Ридера-Грассе53, то мы не в курсе дела, но постараемся срочно выяснить этот вопрос (если нам Ж[анна] даст доступ к этим досье) и Вам ответить на него. Шлем Вам наше глубокое сочувствие и сердечный привет. P.S. У нас нет под рукой копии договора с Институтом54, но и Ник[олаевский], и я помним, что в договоре сказано, что Вы имеете право использовать эти документы в цитатах в Ваших трудах, но не можете их продавать никому другому. Вы имеете право в течение десяти лет выкупить эту переписку, внеся те 10.000 фр. (а может быть, это было и 15.000, я нетвердо помню), которые были получены за этот архив. Описей фотографий у нас тоже нет под рукой - не то их 87, не то 79 (но одна из этих цифр верна). После десяти лет - переписка переходит в собственность Института. Б. знает очень много о целом ряде лиц, упомянутых в процессах. Он был лично близко связан с Гольцем55, Роммом, Пуш.56, был вместе с Рыжим57 в Берлине и т. д. Его сведения очень ценны. Он согласен, чтобы их опубликовали вместе с материалами Комиссии, но не хочет, чтобы это шло через чужие руки. Здешний комитет на него произвел скверное впечатление - "болтуны", говорит он, и он не хочет им давать. Может быть, Вы напишете через нас ему, или же в письме нам, но так, чтобы мы могли ему показать это место, что его показания очень важны, они будут опубликованы, попадут в надежные руки и, если он хочет, они могут быть доставлены только Вам в собственные руки. Писать он один не может, раньше ему помогал Л[ева], теперь нужно ему также обеспечить помощь, иначе он ничего не напишет. Вчера вечером власти в отсутствие Ж[анны] забрали десять пакетов - очевидно, все самое существенное с квартиры. [М.Зборовский, Л.Эстрин] [Письмо М.Зборовскому и Л.Эстрин]58 23 февр[аля] 1938 [г.] Дорогие друзья! Вы были (и остаетесь) друзьями Левика, следовательно, вы и наши друзья. Совсем недавно вы выражали в письмах тревогу за его безопасность. Но никто тогда не думал, что удар придет с той стороны, с какой он пришел... Последнее письмо от него было от 4 февр[аля]. Мы все еще ждем от него дальнейших писем. Последний No "Бюллетеня" кажется нам тоже письмом от него. Далекая звезда, когда потухнет, еще долго продолжает посылать свой свет... Но возможно, что больше писем не будет. Он должен был ждать нового парохода, но мог заболеть (и, вероятно, заболел) раньше. Мы все еще не знаем, когда он заболел и сколько времени болел, мы ничего не знаем, кроме того, что было в газетах. Мы ждем от вас подробного рассказа о всем, что произошло. Всякая деталь представит для нас большую ценность. Напишите, что можете... В No 62-63 очень хороши статьи: "Верх[овный] Совет преторианцев", "Ворошилов на очереди", очень метка статья "Следствие об убийстве т. И[гнатия] Р[айсса]" Мы посылаем вам статью о Л.Седове59. Она писалась в эти дни мною (Л.Д.[Троцким]) в постоянном общении с матерью Л[евы]. Необходимо посвятить ближайший номер целиком Седову. Может выйти эта статья, и вы, вероятно, со своей стороны дадите статьи, заметки, фотографию, описание похоронной манифестации (с фотографией?), все, словом, что сможете дать. Какова, на ваш взгляд, будет теперь судьба "Бюллетеня"? Есть ли возможность продолжать его издание в Париже? Напишите, пожалуйста, подробно. В каком отношении состоят к "Бюл[етеню]" новые "невозвращенцы"? Следовало бы теперь на каждом дальнейшем No "Бюллетеня", под заголовком, печатать: Лев Седов - издатель с июля 1929 г. по февраль 1938 г. Надеемся, что посылаемая краткая биография его выйдет также по-немецки, по-французски и на других языках. Наш общий долг - увековечить образ Седова в памяти молодого поколения рабочих. Мы очень-очень надеемся на полное ваше содействие, дорогие друзья, и крепко обнимаем вас. Ваши Наталия, Л.Троцкий. Вынужденное заявле ние Г[осподин] Ломбардо Толедано и его клика после длительной и тщательной подготовки сделали попытку злостно обмануть общественное мнение этой страны. Те "материалы", которыми они оперировали на февральском конгрессе Конфедерации профессиональных союзов (СТМ), не представляют ничего нового: это материалы Ягоды-Ежова-Вышинского. Это материалы Сталина. На основании этих данных расстреляны тысячи людей, виновных только в том, что они ненавидят диктатуру кремлевской клики и презирают ее адвокатов и лакеев. "Материалы", которыми пользуется г. Ломбардо Толедано для того, чтобы обмануть мексиканское общественное мнение, получили должную оценку в постановлении Международной следственной комиссии в Нью-Йорке. По своему нравственному росту, по своему прошлому, по безупречности своей репутации, по своей личной незаинтересованности, каждый член этой Комиссии, начиная с ее председателя доктора Джона Дьюи, несколькими головами превосходит Ломбардо Толедано и ему подобных. Комиссия пункт за пунктом отвергла все обвинения Ягоды, Ежова, Вышинского, Сталина и их международных лакеев. 21-ый параграф вердикта гласит: "Комиссия находит, что прокурор Вышинский фантастически фальсифицировал роль Троцкого до, во время и после октябрьской революции". Именно эта "фантастическая фальсификация" лежит в основе клевет г. Толедано и его помощников. Моя действительная политика доступна всем. Она изложена в моих книгах и статьях. В СССР я, как и в Октябре 1917 г., защищаю интересы и права рабочих и крестьян - против новой аристократии, ненасытной и тиранической. В Испании я защищаю те методы борьбы с фашизмом, которые обеспечили победу советов в гражданской войне (1917-1920 гг.), и отвергаю гибельные методы Коминтерна, которые обеспечили победу фашизма в Германии, Австрии и других странах и подготавливают победу генерала Франко. Во всем мире я защищаю непримиримые методы борьбы против империализма, которые применяли Ленин, Роза Люксембург и Карл Либкнехт, мои старые соратники и друзья, и отвергаю методы нынешнего насквозь прогнившего Коминтерна, который ползает на четвереньках перед "демократическим" империализмом, предавая интересы колониальных и полуколониальных народов ради кастовых выгод советской бюрократии. Таковы мои взгляды. Изменить их я не собираюсь. За эти взгляды я несу полную ответственность. Вступать после постановления Международной следственной комиссии в политические или юридические препирательства с г. Ломбардо Толедано у меня нет основания. Но обманутым им людям я сумею разъяснить правду. Именно этого Толедано и его клика боятся. Вся их махинация на конгрессе, как совершенно открыто обнаружили сами ее авторы, преследует одну-единственную цель: зажать мне рот. Они действуют, конечно, не по своей инициативе. Их вдохновитель сидит в Москве. Приговор Международной Комиссии; опубликование стенограммы следствия в Койоакане; разоблачения бывших ответственных агентов Кремля: Рейсса, Бармина, Вальтера Кривицкого, как и многие другие факты последнего года, нанесли кремлевской клике неисцелимый удар. Моя последняя книга "Преступления Сталина" уже вышла на нескольких языках. Она выйдет, надеюсь, и на испанском языке. Во всем мире прогрессивное общественное мнение все с большим отвращением поворачивается против Сталина. Вот чем объясняется бешеное стремление ГПУ заставить меня замолчать. Г[осподин] Ломбардо Толедано и его клика ошибаются, однако, если думают, что им удастся выполнить данное им поручение. Многие более сильные пробовали разрешить эту задачу раньше, но без успеха. Царь четыре года приучал меня к молчанию в тюрьме и дважды в Сибири. Кайзер Вильгельм приговорил меня заочно к тюрьме за то, что я не хотел молчать в Швейцарии во время войны. Французские союзники царя выслали меня в 1916 г. из Франции за то же преступление. Альфонс XIII посадил меня в мадридскую тюрьму, чтобы заставить меня замолчать. Британские империалисты посадили меня с той же целью в канадский концентрационный лагерь. Адвокат Керенский, которому тоже удавалось обманывать в течение известного времени значительную часть общественного мнения, пробовал зажать мне рот в петербургских "Крестах". Но на страницах истории записано, что я не научился молчать по приказу. Зато за 40 лет революционной борьбы я видел в рядах рабочего движения немало карьеристов, которые умеют не только молчать, но и клеветать по заказу. Если бы я хотел молчать о преступлениях кремлевской бюрократии против рабочих и крестьян, она подняла бы меня высоко на своем щите, и гг. Ломбардо Толедано всего мира пресмыкались бы передо мной, как они пресмыкаются ныне перед кликой Кремля. Норвежские социал-демократы, старшие братья Толедано по духу, нашли только один способ заставить меня молчать против ГПУ: посадить меня в тюрьму. Но за меня ответил книгой мой сын, тот самый, которого заставила ныне замолчать только смерть. Сталин, который понимает больше, чем его агенты, не сомневается, что Толедано не удастся принудить меня к молчанию, подогретой старой клеветой. Именно поэтому Сталин готовит другие меры, гораздо более действенные. Но для своих предприятий, о которых будет в свое время рассказано, Сталину нужно предварительно отравить общественное мнение. Для этой работы ему нужен Ломбардо Толедано. Несколько месяцев тому назад этот господин утверждал на публичном собрании, что я готовлю всеобщую стачку против правительства Мексики в интересах фашизма. В свою очередь г. Лаборде60 - отчасти помощник Толедано по клевете, отчасти его хозяин - утверждал после того на публичной манифестации, что я состою в заговоре с "фашистскими генералами". Ответом на эти "обвинения" был общий презрительный смех. Но этих господ смутить нельзя. Они отбросили одни обвинения, чтобы немедленно выдвинуть другие. Клевещите, клевещите, говорят французы, всегда что-нибудь останется! Господа клеветники продолжают строить свою игру на обвинении меня в том, будто я нарушаю свое обязательство о невмешательстве во "внутреннюю политику Мексики". Импорт из Москвы и перевод на испанский язык гнусных клевет этих господ отождествляют... с внутренней политикой Мексики. Заявляю: никто никогда от меня не требовал, и я никогда никому не обещал отказаться от защиты своей политической чести от клеветников и своих идей - от противников. Я обязался перед правительством генерала Карденаса не вмешиваться во внутреннюю политику этой страны в общечеловеческом понимании слова "политика". Это обязательство я выполняю с абсолютной добросовестностью. Но если на улицах этой столицы кто-нибудь засунет руку в мой карман, чтобы похитить мои документы и письма, то я считаю себя вправе схватить преступную руку. И пусть обладатель руки не кричит после этого, что я вмешиваюсь во "внутреннюю политику" Мексики. Ломбардо Толедано пытается похитить нечто большее: мою политическую честь, и требует при этом, - о, демократ, о, революционер! - чтобы мне силой воспрепятствовали называть его действия и его самого теми именами, каких они заслуживают. Я никогда не касался политической программы и публичных функций г. Толедано, ни его ссылок на Ленина, которые относятся к области непроизвольной юмористики. Я и сейчас оставляю в стороне вопрос о том, при помощи каких махинаций Толедано подсунул конгрессу профессиональных союзов решение по вопросу, о котором подавляющее большинство делегатов не имело ни малейшего представления. Но совершенно очевидно, что, когда г. Толедано при помощи подложных материалов мобилизует против меня, частного лица, политического изгнанника, не имеющего никакого отношения к профессиональным союзам Мексики, целый конгресс, - с одной-единственной целью: заставить меня замолчать или отнять у меня право убежища, - то он, г. Толедано, действует не как представитель внутренней политики Мексики, а как агент внешней политики ГПУ. Пусть же несет ответственность за эту свою малодостойную функцию! * Читатели этих строк без труда поймут, что ни нынешние обстоятельства моей личной жизни, ни общий характер моей работы отнюдь не располагают меня заниматься г[осподи]ном Толедано. Но дело идет в данном случае о чем-то совершенно другом, именно об общественном мнении страны, которая оказала мне и моей жене гостеприимство и которую я за истекший год научился ценить и любить. Поэтому и только поэтому я вижу себя вынужденным ответить настоящим заявлением на широко подготовленную клевету мексиканских агентов Сталина. Л.Троцкий 24 февраля 1938 г. Койоакан Мораль и политика Никто так долго не говорит о здоровье, как больные. Русские "социалисты-революционеры" весь свой социализм строили на нравственном начале ("истина и справедливость"). Меньшевики никогда не переставали обличать аморальность большевиков. Лучший из меньшевиков, Мартов, посвятил некогда этому вопросу большую брошюру61. Однако в середине 1917 г., когда большевики стали вытеснять меньшевиков и социалистов-революционеров из Советов и профессиональных союзов, эти рыцари морали организовали грандиозный подлог, объявив вождей большевизма агентами немецкого штаба. Только дальнейший подъем революции помешал им довести подлог до кровавой развязки. Сталинские обвинения против троцкистов представляют собою прямой плагиат у Керенского и Церетели, которым не нужно было быть ни учениками Игнатия Лойолы62, ни диалектиками, чтобы заниматься подлогами против пролетарского авангарда. В 1919 г. Эберт, Носке, Шейдеман, - все сплошь представители здравого смысла и уравновешенной "общечеловеческой" морали - бешено травили революционеров и в союзе с монархическим офицерством убили Розу Люксембург и Карла Либкнехта. Союзниками Сталина в Испании являются добродетельные буржуазные социалисты типа Негрина-Прието, буржуазные "идеалисты" типа Компаниса63, наконец, анархисты, т. е. носители самых высоких нравственных правил, какие можно найти в энциклопедическом словаре. Все они, однако, поддерживают, покрывают или терпят чудовищные и отвратительные преступления ГПУ. А "друзья" республиканской Испании вроде "Nation", застенчиво опуская глаза, объясняют, что "единство прогрессивных сил" требует союза с палачами революции. Разница официальных доктрин только резче обнаруживает тождество приемов борьбы у идеалистов февральской революции, у оппортунистов германской социал-демократии, у гангстеров сталинской бюрократии - и у их испанских союзников всех цветов нравственной радуги. Можно расширить поле аргументации и показать, что процесс о поджоге рейхстага был организован берлинскими ненавистниками материалистической диалектики в полном соответствии с доктриной Вышинского. Греческий генерал Метаксас64 организовал на себя покушение и арестовал затем всех вождей оппозиции без всяких справок с Гераклитом и Гегелем. Сомнительно даже, чтобы в распоряжении доблестного афинского генерала имелся сокращенный учебник "сталинизма". Если все другие партии так же неразборчивы в средствах, как и большевики, но лишь не признаются в этом вслух, то приходится прийти к пессимистическому выводу, что истинная мораль нашла свое убежище только в грудной клетке Якова Вальхера и еще двух-трех избранных. Состояние политического мира оказывается чуть-чуть лучше, чем Содома и Гоморры65, ибо, что касается центристских "праведников", то они по самой природе своей являются мелкими интриганами и плутами. Мораль сталинизма - если допустимо ставить эти два слова рядом - вытекает не из принципов пролетарской революции (большевизма), а представляет законный продукт империалистической деморализации. Сама советская бюрократия - только передаточный механизм империализма. Правда, ГПУ далеко превосходит все другие режимы цинизмом и обнаженностью преступлений. Но это вытекает из грандиозной амплитуды событий, потрясших Россию. Во всяком случае, для того