; это тот же жирондизм, но прошедший через огонь 1848 и 1871 годов и сжегший в нем остатки иллюзий. * Эррио был бы, несомненно, идеальным мэром Франции, если бы ему не мешали мировые противоречия, войны и опасности войн, репарации и долги, немецкий и итальянский фашизм, - словом, все то, что составляет физиономию нашей эпохи, не говоря уже о кризисе и безработице, недовольстве чиновников, диктаторских претензиях Тардье, вооруженных отрядах полковника де ла Рокка и вероломной дружбе Блюма. Положительная программа Эррио, от которой сам он так легко отрекается, состоит из блеклых принципов либерализма в жидком растворе "социализма": индивидуальная инициатива и индивидуальная свобода прежде всего; но - "в социальной среде, гармонизированной государством"; "производитель и потребитель должны понять, что их интересы солидарны"; "крестьянин и рабочий - братья". Если прибавить бесплатность обучения и светский характер школы, то программа внутренней политики будет почти исчерпана. Над ее фронтоном возвышенная лучезарная идея "прогресса" и образ Франции со светочем в руке. Во внешней политике формулы Эррио, если возможно, еще менее определены. "Соглашение трех великих демократий"; "мир создают, веря в него"; "из дискуссии рождается всегда примирение"; "нужны не общие идеи - нужно изучение фактов". За подобными афоризмами средний француз предполагает программу действий; на самом деле за ними не кроется ничего, кроме растерянности перед сложностью мировой обстановки. Творческой мысли было бы тщетно искать у радикального вождя, религией которого является выжидательная осторожность. Бриан отлично обходился без категорического императива и вообще без философских идей; зато его беззаботная находчивость подсказывала ему в нужных случаях если не творческие идеи, то широкие и эластичные формулы. Достаточно вспомнить, - сейчас это уже звучит как исторический анекдот, - что 15 сентября 1929 года за дипломатическим завтраком, где собрались представители 27 государств, Бриан предложил приступить к созданию Соединенных Штатов Европы. Вот жест, на который Эррио не способен! Не потому, чтобы он был враждебен идее Соединенных Штатов Европы, если угодно, - всего мира. Прекрасная идея, высокая идея! Но слишком высокая, чтобы ее можно было вмешивать в практическую политику. Послевоенная театральная дипломатия непрерывных личных контактов, ускоряемых самолетами, и женевских дискуссий: без выводов, но с аплодисментами, как бы специально создана для отвлечения внимания от все туже затягивающихся узлов. Своим личным встречам с бывшим британским премьером Макдональдом Эррио придавал чрезвычайное политическое значение: так создается и обновляется "взаимное понимание". Чем меньше высокие собеседники доводят свои мысли до конца, чем чаще ссылаются со вздохом на свои парламенты и общественное мнение, чем больше вопросов откладывают до следующего раза, тем теснее становится обоим в пределах трех измерений эмпирической политики: Макдональд искал утешений в Старом и Новом Завете133, Эррио - в светском богословии идеализма. Внимательного иностранца не может не поражать то чрезмерное место, какое в речах французских политиков всех направлений занимают заверения в любви к Франции. И при самом большом словесном мастерстве трудно для одной и той же мысли находить каждый раз новое выражение: неудивительно, если повторные патриотические признания утомляют своим однообразием. Эррио счел однажды нужным присовокупить, что его любовь к Франции является "чувством глубоким, но скрытым и целомудренным". Протокол отмечает: "смех справа". Действительно: трудно считать чувство скрытым, если его целомудрие удостоверяется с парламентской трибуны. Патриотическая декламация, не делающая чести столь изощренному вообще французскому вкусу, вытекает не столько из законной гордости грандиозной ролью, какую Франция играла в истории человечества, - такого рода чувство могло бы быть действительно более сдержанным, - сколько из тревоги за нынешнее мировое положение Франции, явно не отвечающее ее реальным силам. Исторические воспоминания служат лишь материалом для патриотической риторики; жизненным нервом ее является неумолчная и острая тревога, которой неспособны скрыть взаимные призывы к хладнокровию и самообладанию. Эррио, конечно, всегда стоял за разоружение. Но материальному разоружению должно предшествовать моральное. Кроме того: действительный мир может быть основан только на безопасности. А безопасность нуждается в крепкой французской армии. Впредь до разумного сокращения вооружений народы должны видеть гарантию мира в оружии Франции. Кто не соглашается с этим, тот обнаруживает злую волю. Чрезвычайно вообще сдержанный оратор, Эррио не находит достаточно резких слов по адресу нечестивцев, которые сомневаются в миролюбии Франции и ее правительства. Мы, со своей стороны, ни на минуту не сомневаемся в неподдельности пацифизма Эррио. Нужно только прибавить: это пацифизм победителя. Если не считать воинственных кочевников, победитель всегда склонен к пацифизму, притом тем решительнее, чем больше его победа и чем большими жертвами она оплачена. Формула насыщенного пацифизма проста: побежденный должен примириться со своей участью и не мешать победителю пользоваться плодами победы. Наполеон после каждой новой успешной кампании хотел, чтобы его оставили в покое. И если ему приходилось снова воевать, то только потому, что раздавленные им не хотели мириться с тиранией победителя. Если бы маленький капрал не относился столь презрительно к идеологии, он мог бы без труда свою заботу о мире поставить под знак Платона. На конференции по разоружению (в каком столетии это происходило?) Эррио торжественно заявил: "Мы находимся здесь, чтобы провозгласить наше отвращение ко всякому империализму, открытому и замаскированному". Эти слова звучали бы убедительнее, если бы оратор дал себе труд пояснить, что он понимает под империализмом. Не будем пускаться в теоретические определения: простого напоминания о наиболее бесспорных признаках империализма для нас достаточно. Принудительное удержание отсталых стран на положении эксплуатируемых колоний есть самая явная, хотя далеко не единственная форма империализма. Насколько мы знаем, Эррио никогда не собирался отказываться от колониальных владений Франции. Насильственное противодействие объединению какой-либо нации в границах национального государства (вопрос об аншлюссе134 и коридоре135); укрепление собственной гегемонии посредством военной и финансовой поддержки явно антинародных правительств в других странах (Польша, Румыния, Сербия) - если все это не империализм, то империализма вообще не существует на свете. Захваты и насилия перестают для Эррио быть захватами и насилиями, раз они санкционированы давностью или, еще лучше, международными трактатами. Решают не моральные, не философские соображения; решает патриотический интерес: империализмом называется все то, что противоречит интересам Франции. Империалистов следует поэтому искать всегда за ее границами. Чем меньше Эррио склонен к практическим уступкам в пользу побежденных противников, тем щедрее он оказывался в области философских репараций. Так, на той же конференции по разоружению он ссылался на Иммануила Канта136, который в своем проекте вечного мира предвидел... Лигу Наций. О кенигсбергском мыслителе пришлось бы очень пожалеть, если бы он не предвидел ничего лучшего. Но сам факт апелляции к Канту очень характерен: вопрос переносится, по обычаю, из реальной области в трансцендентальную, а сверх того ссылка на немецкого классика должна была побудить немцев к миролюбию. К сожалению, осталось неразъясненным, предвидел ли Кант в системе вечного мира также и Версальский договор. Философская цитата, однако, не помогла. Гитлер утвердился на развалинах веймарской демократии. Вооружение Германии вошло грозной реальностью в искусственный режим Версальской Европы. Британская дипломатия подняла голову, снова почувствовав себя в излюбленной роли арбитра. Муссолини, опираясь на вооружения Гитлера, предъявил Франции ультиматум: свободные руки в Африке как залог дружбы. Лаваль уступил. Прежде, однако, чем итало-эфиопский конфликт успел покончить с независимостью Эфиопии, или, наоборот, подпилить клыки итальянскому фашизму, он нанес жестокий удар международному положению Франции. Ее континентальная гегемония оказалась сразу под знаком вопроса. Метания между Италией и Англией вскрыли тяжелую международную зависимость французского империализма с его слишком узкой демографической и экономической базой. Кризис международного положения Франции осложняет ее и без того глубокий внутренний кризис, вырывая почву из-под ног империалистического пацифизма Эррио. Нельзя ли, однако, прочнее опереться на Москву? После того, как большевики отбили все попытки интервенции и справились с внутренними противниками, интерес Эррио к Советам окрасился в цвет воспоминаний об эпохе якобинского террора. Во время посещения Советской республики в 1922 году Эррио беседовал с большевиками - не как единомышленник, конечно, но почти как доброжелатель, как наследник Горио137, который умеет "понять" большевиков. Он интересовался хозяйственными и культурными мероприятиями революции, но более всего - успехами Красной армии. В советском календаре стоял еще очень тяжелый год, но гражданская война была закончена, и потрясенная страна уже начала подниматься. Сильно сокращенная в численности армия почистилась, приоделась и выглядела так, что по крайней мере в Москве ее можно было показать иностранному гостю. Эррио посещал, насколько помню, военные школы и казармы. Политика немыслима без коварства: были отданы заранее распоряжения, чтобы во время пребывания Эррио в военном комиссариате караульный батальон прошел с песней под самыми окнами кабинета, в котором проходил прием. Надо сказать, что батальон, состоявший под особым попечением тогдашнего главнокомандующего Каменева138, большого любителя солдатского пения, числился образцовой частью. Расчет на "национальные реакции" демократического политика не обманул нас. Когда от первого залпа солдатских голосов зазвенели стекла, Эррио приподнял в кресле свою тяжелую фигуру и сразу же обнаружил, что ему знакомы не только мелодия, но и текст. В беседе гость умело обходил острые вопросы, опасаясь задеть предрассудки большевистских варваров. Его собеседнику не чуждо было опасение разойтись с "вечными законами" демократической мифологии. Темы Версальского мира или еще свежей тогда интервенции Антанты были явно непригодны для безобидного обмена мнений. Оставалась область признаний, впрочем, вполне добросовестных, в симпатиях к французской культуре. В заключение беседы Эррио с шутливой любезностью справился, когда я думаю снова посетить Париж. Я напомнил, что осенью 1916 года был "навсегда" выслан из Франции. В течение дельнейших лет отношение Эррио к Советам постепенно ухудшалось. В годы сотрудничества с Пуанкаре он сурово осуждал режим, который так долго не хочет отказаться от методов диктатуры. Однако по мере того, как в Германии креп воинственный национализм, Эррио снова обнаруживал более благожелательный подход к Советскому Союзу. "Как демократ, правнук революции, которая подчас обагряла кровью руки, я отказываюсь покрывать проклятиями и сарказмами эту Россию, которая работает над созданием нового режима". Да будет, впрочем, известно: он, Эррио, ныне так же далек от коммунизма, как раньше - от царизма; но он не сомневается, что большевистский режим создаст в конце концов мелких крестьянских собственников: на них и на их армию сможет опереться Франция. А к этому, в конце концов, и сводится ведь задача мировой истории. Так Эррио стал осторожным, но настойчивым проповедником военной дружбы с Советским Союзом. Он делал это, надо сказать прямо, без энтузиазма, скорее, понукаемый горькой необходимостью. В конце концов крупная буржуазия допустила франко-советское соглашение139 в тех рамках, в каких оно терпимо для Англии и не противоречит дружбе с Италией. Будущее покажет, что это значит на деле. Во всяком случае, лионский мэр не без лукавства носит звание "друга СССР". Правда, коллективизация нанесла некоторый удар его консервативным упованиям на крепкого крестьянина; но зато советская дипломатия стала гораздо мудрее, осторожнее, солиднее. Вслед за советской дипломатией - и французская коммунистическая партия. На последнем конгрессе радикалов Эррио демонстративно говорил о своем друге Литвинове ("Да, мой друг Литвинов"). Это не препятствует ему, конечно, оставаться в министерстве Лаваля, который с гораздо большей уверенностью и с большим правом говорит: "Мой друг Муссолини". Не исключено и то, что Эррио станет преемником Лаваля и переведет дружбу с Муссолини на свой собственный счет. Надолго ли? Здесь не место заниматься политическими гаданиями, тем более, что личный вопрос Эррио неотделим от вопроса о будущности Франции и всей Европы. Однако можно сказать с уверенностью: политические фланги будут и далее поглощать центр. Радикалы обеспечивали равновесие парламентских качелей лишь до тех пор, пока в стране сохранялось относительное социальное равновесие. Эти счастливые дни прошли безвозвратно. Избирательная победа Эррио (май 1932 г.) послужила как бы только для того, чтобы обнаружить полную несостоятельность его партии перед лицом надвигающихся внутренних и внешних катастроф. Радикальные вожди сменяли друг друга во главе правительства, чтобы тем ярче обнаружить жалкую растерянность всех группировок партии. 6 февраля 1934 г. самый "левый" из радикалов, Даладье, бесславно капитулировал перед уличной манифестацией фашистов и роялистов. Он не хотел, видите ли, гражданской войны. На самом деле он широко раскрыл перед ней ворота. Язык фактов неоспорим. Медленнее, чем другие европейские страны, Франция идет навстречу великим потрясениям. Первой их жертвой станет радикализм. Как бы ни выглядела грядущая эпоха, она не будет эпохой золотой середины. Л.Троцкий Вексал140, 7 ноября 1935 г. Предисловие к брошюре Фреда Зеллера "Французская революционная молодежь на повороте" Надо горячо приветствовать появление этой небольшой работы. Секретарь Сенской организации молодежи, активный член социалистической партии тов. Зеллер, вместе с широкими кругами молодежи проделал за последний период в высшей степени важный путь: от центризма к марксизму. Изображать этот путь в предисловии нет надобности: пусть читатель обратится к самой брошюре; он, может быть, сделает лучше всего, если раньше прочитает изложение Зеллера, дающее ценный фактический и политический материал, а затем уже обратится к этому предисловию, которое ставит своей задачей сделать наиболее неотложные выводы. Исключение вождей парижской молодежи и руководящей группы "Веритэ" (большевиков-ленинцев) из Социалистической партии представляет собою факт крупного значения. Во всех странах Европы происходит сейчас политическая перегруппировка ввиду надвигающейся опасности. По этой линии началось размежевание в пролетариате. Как самые левые вожди буржуазии отбрасывают прочь демократический парламентаризм, когда дело идет о защите собственности, так оппортунисты попирают ногами партийную демократию, когда их социал-патриотизм оказывается под угрозой со стороны революционных интернационалистов. Здесь гвоздь вопроса! Что партийные верхи нарушили все "статуты" и все "нормы" демократии, это неопровержимо доказал Марсо Пивер, который сам продолжает, как известно, верить в статуты, как некоторые наивные "республиканцы" верят в незыблемость буржуазной демократии. Традиционные социал-патриоты (Леон Блюм, Леба, Жиромский и проч.) после опыта великой войны "за демократию" попали в крайне затруднительное положение. Они боялись пораженческой критики коммунистов и недоверия масс. Отсюда их стремление обойти вопрос о национальной обороне, отложить его подальше: когда разразится война, застигнув снова трудящихся врасплох, тогда гораздо легче будет под прикрытием военной цензуры приковать партию и пролетариат к колеснице национальной обороны. И вдруг - о счастье! Советская дипломатия приходит окончательно к выводу, что реформистская бюрократия рука об руку с радикальными буржуа гораздо полезнее и надежнее в качестве союзника, чем революционный пролетариат. Из Москвы раздается команда: равняться по социал-патриотам и, вместе с ними, по радикалам, по левой партии французского империализма. Какой приятный сюрприз: Сталин обеими руками подсадил Блюма в седло национальной обороны. Правда, он сделал при этом слишком энергичное движение, так что Блюм испугался даже, как бы не свалиться по другую сторону лошади. Отсюда укоризненные статьи Блюма: "Нельзя же так грубо, надо действовать более осторожно, не надо пугать левых..." VII-ой Конгресс Коминтерна внял увещеваниям Блюма и напустил в социал-патриотическую резолюцию максимум тумана. Чего же желать еще? "Единый фронт" почти бесшумно скользил к национальному единению. И вдруг слева раздался резкий, даже угрожающий голос протеста, притом не только со стороны большевиков-ленинцев (ведь это "чужеродное тело"!), но и со стороны большинства парижской молодежи. Спорить с ней по существу? Увы - это нелегко. Где найти доводы в защиту нового патриотического предательства? Что противопоставить революционному интернационализму? Жиромский попытался выдвинуть на первое место необходимость защиты СССР. Еще Гед, видите ли, поучал, что нужно оборонять русскую революцию... Но над этим доводом, особенно в устах Жиромского, смеется не только молодежь, начинают смеяться и пионеры. Мы знаем, как Гед защищал французскую демократию: он стал министром империалистического правительства во время войны. Эти же методы - по существу, если не по форме - имеют в виду и Жиромские, когда говорят о защите СССР. На это революционная молодежь, вместе с большевиками-ленинцами отвечает: СССР мы будем защищать так же, как и себя самих, т. е. непримиримой революционной борьбой против собственной буржуазии. Так как доводы самого левого, самого крайнего из фаланги социал-патриотов не произвели ни малейшего действия, - молодежь за К.Либкнехта, а не за Жиромского, - то что же оставалось? Задушить, исключить, раздавить! Если отбросить в сторону мишуру фраз, то исключение революционных интернационалистов представляет собою акт патриотической полиции в целях подготовки национального единения на случай войны. Наивные люди возражают: тут есть какое-то недоразумение! Ведь сам Шошуа, новый национальный секретарь молодежи, - "тоже" интернационалист, ведь он "тоже" против национальной обороны, а между тем он стоял за исключение Фреда Зеллера и его товарищей. Очевидно, виноват... Зеллер. На самом деле "интернационалисты" типа Шошуа для того и существуют в природе, чтобы помогать Леону Блюму вводить в заблуждение доверчивых людей. Тот "интернационалист", который свою дружбу с социал-патриотической бюрократией ставит выше обязанностей революционного действия, есть на деле только левое звено империалистической цепи. Финансовый капитал нуждается в известные моменты в Даладье, в Гендерсоне, даже в Ленсбери, чтоб прикрыть свои намерения и успокоить массы. Когда обстановка меняется, финансовый капитал прогоняет Даладье, заменяя его Думергом или Лавалем. Так и социал-патриотическая бюрократия для известных операций в известные периоды нуждается в Шошуа, чтобы затем на следующем этапе, если он попробует раскрыть рот, сместить его и даже исключить. Кто не понял этой хитрой механики, тот - будь у него даже седая борода - остается в политике слепым котенком. Центристы из так называемой "Революционной левой" поучительно заявляют: но ведь и мы тоже ведем борьбу против идей социал-патриотизма, однако нас не исключают; ошибка в том, что большевики-ленинцы и Фред Зеллер с его товарищами не ограничились идейной борьбой, а перешли на личности, позволив себе нападки на "обожаемых вождей" партии. Этот довод не нов, но он заслуживает внимания. В то время, как социал-патриоты своими аппаратными репрессиями готовят и облегчают будущие полицейские репрессии против пораженцев, центристские резонеры, желая или не желая того, дают бюрократии аргументы для оправдания исключений. Заметим себе это твердо! "Надо бороться с идеями, а не с вождями!" Да ведь это классический довод "левых" меньшевиков против Ленина в эпоху войны. Немцы говорят на этот счет: нельзя вымыть шубу, не замочив шерсти. Ведь идеи не висят в воздухе; носителями идей являются живые люди, которые объединяются в организации и выдвигают своих вождей. Как же можно бороться против буржуазных идей, не борясь против тех вождей, которые защищают эти идеи внутри пролетариата и собираются снова заклать его на алтаре патриотизма? Кто не хочет, как Шошуа и ему подобные, удовлетворяться по воскресеньям игрой на флейте интернационализма в запертой комнате для утешения собственной души, кто серьезно относится к лозунгу Маркса-Энгельса: "Пролетарии всех стран, объединяйтесь!", - тот обязан открыто и мужественно сказать французским рабочим: Леон Блюм, Марсель Кашен, Леон Жуо, Монмуссо и К╟ ведут вас по гибельной дороге! Пусть Марсо Пивер разъяснит молодежи: имеет ли социалист право - с точки зрения статутов и принципов партийной демократии - сказать своей партии правду, т. е. что ее "обожаемые вожди" готовят новую измену? Как будто бы имеет... Что касается нас, то мы думаем, что долг революционного интернационализма стоит выше всех обязательств по отношению к партийной бюрократии и ее "дисциплине". Леон Блюм, Жиромский и прочие отнюдь не удовлетворились борьбой против идей Маркса и Ленина, а открыли бешеную кампанию против молодых вождей, защищающих эти идеи. Такова неизбежная логика борьбы. Но этого не хотят понять центристы. Левые меньшевики потому только восставали против "сектантских" методов Ленина, что, будучи на словах интернационалистами, они на деле чувствовали свою неразрывную связь с социал-патриотическими вождями Второго Интернационала. Так и резонеры из "Революционной левой", наблюдая исключения интернационалистов, мечутся между обоими флангами, но кончают неизменно тем, что отмежевываются от... исключаемых. Почему? Потому что исключающие им ближе политически. При ваших "сектантских" методах (т. е. при методах Маркса и Ленина) - поучают они - мы никогда не пришли бы к организационному единству. Между тем "массы стремятся к единству", а мы не должны "отрываться от масс". Здесь перед нами вся аргументация злополучных вождей САП141, которые, к слову сказать, никогда не имели за собой масс, не имеют их теперь и никогда не будут иметь в будущем. Массам, отвечаем мы, нередко свойственно инстинктивное стремление к единству; но авангарду пролетариата свойственно сознательное стремление к единству на революционной основе. Какую же из этих тенденций должны поддержать революционные марксисты? В Англии, например, организационное единство рабочего класса уже давно налицо. Но оно означает в то же время его политическое единство с империалистической буржуазией. Изменник Макдональд сидит в консервативном правительстве Болдуина; патриот-пацифист Гендерсон до конца дней своих представлял консервативное правительство в Лиге Наций; майор Эттли142, новый вождь Лейбор парти, стоит за империалистические санкции, назначаемые Лигой Наций под диктовку лондонской биржи. "Организационное единство" является в этих условиях заговором рабочей бюрократии против основных интересов пролетариата. А разве в Бельгии дело обстоит хоть на волос лучше? В дни Бреста и Тулона четыре бюрократических аппарата (Соц[иалистической] партии, Компартии, Генер[альной] конфедерации труда143 и Унитарн[ой] конфедерации144) были совершенно "едины" в удушении восстания и в его оклеветании - ради дружеской улыбки радикалов. Единый фронт во Франции с самого начала превращен в орудие сотрудничества с буржуазией. Организационное слияние двух партий, если бы оно осуществилось, означало бы при нынешних условиях только подготовку национального единения. Жуо с Монмуссо уже осуществили профсоюзное единство, обеспечив интересы своих аппаратов, но запретив фракции, т. е. приняв заранее меры к удушению революционного социализма. Когда центристы вслед за правыми начинают слишком много декламировать о единстве, марксист обязан насторожиться: единство кого с кем? Во имя чего? Против кого? Без ясного определения целей и задач лозунг единства может стать худшей западней. Марксисты выступают за единство подлинных революционеров, за сплочение воинствующих интернационалистов, которые одни только способны повести пролетариат на путь социалистической революции. Это не сектантство. Марксисты лучше других умеют находить путь к массам, а те, которые еще не умеют, научатся завтра. Именно в этой области школа Ленина есть великая школа. Если социал-патриоты придут к организационному соглашению между собою (а это не так просто!), революционеры - и вне единой партии, и внутри ее, смотря по обстоятельствам - поведут непримиримую борьбу за освобождение рабочих от идей и вождей реформизма, сталинизма, социал-патриотизма, т. е. против Второго и Третьего Интернационалов, которые стали агентурой Лиги Наций. Борьба за независимую политику пролетариата, за сплочение его авангарда на марксистской программе, за интернациональную связь рабочих против империализма - это и есть борьба за Четвертый Интернационал. В приливах и отливах нашей эпохи, в больших поражениях и разочарованиях, в росте консервативной советской бюрократии старшее поколение обоих Интернационалов в большинстве своем израсходовалось, опустошилось, впало в прострацию. Строительство нового Интернационала главной своей тяжестью ложится на молодое поколение. Препятствия велики, задачи грандиозны. Но именно в борьбе с великими препятствиями формируются и закаляются боевые кадры. Сенская федерация молодежи, а за нею и провинция, могут и должны занять в этой работе почетное место. Побольше веры в себя, в свои силы и будущее! Пусть филистеры скулят по поводу бестактностей, резкостей и преувеличений молодежи! Кадры революционной партии еще никогда не воспитывались ни в балетной школе, ни в дипломатической канцелярии. Революция не только "бестактна", но и беспощадна, когда нужно. Поэтому господа буржуа и ненавидят ленинизм (со сталинизмом они уживаются неплохо). Социал-патриоты переводят страх буржуазии на язык "санкций", исключая из партии молодых большевиков, а центристские филистеры проклинают по этому поводу... Четвертый Интернационал. Не надо этим смущаться. Все эти процессы происходят в тонком слое бюрократии и рабочей аристократии. Надо глядеть глубже в массы, которые томятся в цепях кризиса, ненавидят своих рабовладельцев, хотят борьбы, способны на борьбу, и в Тулоне и Бресте сделали уже свою первую вылазку. Этим массам нужны не пустые причитания о единстве, не фальшивый "такт" салонов, а ясные лозунги и мужественное руководство. Пожелаем же, чтоб брошюра Зеллера послужила делу воспитания молодых кадров нового Интернационала! Л.Троцкий Вексал, 7 ноября 1935 г., 18 годовщина Октябрьской Революции Народный фронт145 и комитеты действия "Народный фронт" есть коалиция пролетариата с империалистической буржуазией в лице радикальной партии и более мелкой гнили того же рода. Коалиция распространяется как на парламентскую, так и на внепарламентскую область. В обоих областях радикальная партия, сохраняя за собой полную свободу действий, грубо ограничивает свободу действий пролетариата. Сама радикальная партия находится в процессе упадка. Каждые новые выборы показывают уход от нее избирателей вправо и влево. Наоборот, социалистическая и коммунистическая партии - за отсутствием подлинно революционной партии - усиливаются. Общая тенденция трудящихся масс, в том числе и мелкобуржуазных, совершенно ясна: влево. Ориентировка вождей рабочих партий не менее очевидна: вправо. В то время, как массы своими голосованиями и своей борьбой хотят опрокинуть партию радикалов, вожди единого фронта, наоборот, стремятся спасти ее. Собрав доверие рабочих масс на основании "социалистической" программы, вожди рабочих партий добровольно уступают затем львиную долю этого доверия радикалам, которым сами рабочие массы совершенно не доверяют. "Народный фронт" в нынешнем своем виде представляет вопиющее попрание не только рабочей, но и формальной, т. е. буржуазной, демократии. Большинство радикальных избирателей не участвуют в борьбе трудящихся, и, следовательно, в Народном фронте. Между тем, радикальная партия занимает в этом Фронте не только равноправное, но и привилегированное положение; рабочие партии вынуждены ограничивать свою деятельность программой радикальной партии: с наибольшей откровенностью проводят эту идею циники из "Юманите"! Последние выборы в сенат особенно ярко обнаружили привилегированное положение радикалов в Народном фронте. Вожди компартии открыто хвастались тем, что они отказались в пользу непролетарских партий от нескольких мест, принадлежавших по праву рабочим. Это значит попросту, что Единый фронт восстановил частично имущественный избирательный ценз в пользу буржуазии. "Фронт" есть, по замыслу, организация прямой и непосредственной борьбы. Где дело идет о борьбе, там каждый рабочий стоит десятка буржуа, хотя бы и примкнувших к Единому фронту. С точки зрения революционной боеспособности фронта избирательные привилегии должны были бы быть предоставлены не радикальным буржуа, а рабочим. Но в привилегиях, в сущности, нет надобности. Народный фронт защищает "демократию"? Пусть же он начнет с ее применения в своих собственных рядах. Это значит: руководство народным фронтом должно прямо и непосредственно отражать волю борющихся масс. Как? Очень просто: через посредство выборов. Пролетариат никому не запрещает бороться рядом с ним против фашизма, бонапартистского правительства Лаваля, военного заговора империалистов и всех других видов угнетения и подлости. Единственное, чего сознательные рабочие требуют от своих действительных или возможных союзников, - это чтобы они боролись на деле. Всякая группа населения, действительно участвующая в борьбе на данном ее этапе и готовая подчиняться общей дисциплине, должна на равных правах влиять на руководство Народным фронтом. Каждые двести, пятьсот или тысяча граждан, примыкающих в данном городе, квартале, заводе, в казарме, в деревне к Народному фронту, должны во время боевых действий выбрать своего представителя в местный Комитет действия. Все участники борьбы обязуются признавать его дисциплину. Последний конгресс Коминтерна в резолюции по докладу Димитрова высказался за желательность образования выборных Комитетов действия как массовой опоры Народного фронта. Это, пожалуй, единственно прогрессивная мысль во всей резолюции. Но именно поэтому сталинцы ничего не делают для ее осуществления. Они не могут на это решиться, не разрывая классового сотрудничества с буржуазией. Правда, принять участие в выборах Комитетов действия могут не только рабочие, но и служащие, чиновники, бывшие участники войны, ремесленники, мелкие торговцы и мелкие крестьяне. Таким образом, Комитеты действия как нельзя лучше отвечают задачам борьбы пролетариата за влияние на мелкую буржуазию. Но зато они чрезвычайно затрудняют сотрудничество рабочей бюрократии с буржуазией. Между тем Народный фронт в нынешнем его виде есть не что иное, как организация классового сотрудничества между политическими эксплуататорами пролетариата (реформисты и сталинцы) и политическими эксплуататорами мелкой буржуазии (радикалы). Действительно, массовые выборы Комитетов действия должны автоматически вытеснить буржуазных дельцов (радикалов) из рядов Народного фронта и тем самым взорвать на воздух преступную политику, продиктованную Москвой. Было бы, однако, ошибкой думать, что можно просто в известный день и час призвать пролетарские и мелкобуржуазные массы к выбору Комитетов действия на основе определенного устава. Такой подход был бы чисто бюрократическим и потому бесплодным. Выбрать Комитет действия рабочие могут только в том случае, если они сами участвуют в каком-либо действии и испытывают потребность в революционном руководстве. Дело идет не о формально-демократическом представительстве всех и всяких масс, а о революционном представительстве борющихся масс. Комитет действия есть аппарат борьбы. Незачем гадать заранее, какие именно слои трудящихся окажутся привлечены к созданию Комитетов действия: границы борющихся масс определятся в самой борьбе. Величайшая опасность во Франции состоит в том, что революционная энергия масс израсходуется по частям, в отдельных взрывах, как Тулон, Брест, Лимож, и уступит место апатии. Только сознательные изменники или безнадежные тупицы способны думать, что при нынешнем положении можно удерживать массы в неподвижности до тех пор, пока их не облагодетельствует сверху правительство Народного фронта. Стачки, протесты, уличные столкновения, прямые восстания совершенно неизбежны в нынешней обстановке. Задача пролетарской партии состоит не в том, чтобы тормозить и парализовать эти движения, а в том, чтобы объединять их и придать им наивысшую силу. Реформисты и сталинцы больше всего боятся испугать радикалов. Аппарат Единого фронта вполне сознательно играет роль дезорганизатора по отношению к самочинным движениям масс. А левые типа Марсо Пивера лишь прикрывают этот аппарат от возмущения масс. Спасти положение можно лишь в том случае, если помочь борющимся массам в процессе самой борьбы создать новый аппарат, отвечающий потребностям момента. В этом и состоит назначение Комитетов действия. Во время борьбы в Тулоне и Бресте рабочие без колебаний создали бы местную боевую организацию, если бы их к этому призвали. На другой день после кровавой расправы в Лиможе рабочие и значительная часть мелкой буржуазии, несомненно, обнаружили бы готовность создать выборный Комитет для расследования кровавых событий и для их предупреждения в будущем. Во время движения в казармах летом этого года, против "рабио" (продления срока службы), солдаты, не задумываясь, выбрали бы ротные, полковые и гарнизонные Комитеты Действия, если бы им подсказали этот путь. Такие случаи представляются и будут представляться на каждом шагу. Чаще в местном, но нередко и в национальном масштабе. Задача состоит в том, чтоб не упустить ни одного такого случая. Первое условие для этого: ясно понимать самим значение Комитетов действия, как единственного средства сломить антиреволюционное сопротивление партийных и синдикальных аппаратов. Значит ли это, что Комитеты действия заменяют партийные и синдикальные организации? Было бы нелепо так ставить вопрос. Массы входят в борьбу со всеми своими идеями, группировками, традициями и организациями. Партии продолжают жить и бороться. При выборах в Комитеты действия каждая партия будет естественно стремиться провести своих сторонников. Решать Комитеты действия будут по большинству голосов (при наличии полной свободы партийных и фракционных группировок). В отношении к партиям Комитеты действия могут быть названы революционным парламентом: партии не исключаются, наоборот, они необходимо предполагаются; в то же время они проверяются в действии, и массы учатся освобождаться от влияния гнилых партий. Значит, Комитеты действия - это просто Советы? При известных условиях Комитеты действия могут превратиться в Советы. Было бы, однако, неправильно называть Комитеты действия этим именем. Ныне, в 1935 г., народные массы привыкли со словом "Советы" соединять представление об уже завоеванной власти; но до этого во Франции пока еще не близко. Русские Советы на первых своих шагах были совсем не тем, чем стали впоследствии, и даже назывались в те времена нередко скромным именем Рабочих или Стачечных комитетов. Комитеты действия на нынешней своей стадии имеют задачей объединить оборонительную борьбу трудящихся масс Франции и тем дать этим массам сознание собственной силы для будущего наступления. Дойдет ли дело до подлинных Советов, зависит от того, развернется ли нынешняя критическая ситуация во Франции до последних революционных выводов. Это зависит не только, разумеется, от воли революционного авангарда, но и от ряда объективных условий; во всяком случае, массовое движение, упершееся ныне в барьер Народного фронта, не двинется вперед без Комитетов действия. Такие задачи, как создание рабочей милиции, вооружение рабочих, подготовка всеобщей стачки, останутся на бумаге, если этими задачами не займется сама борющаяся масса в лице своих ответственных органов. Только выросшие из борьбы Комитеты действия могут обеспечить действительную милицию, насчитывающую не тысячи, а десятки тысяч бойцов. Только Комитеты действия, охватившие важнейшие центры страны, смогут выбрать момент для перехода к более решительным методам борьбы, руководство которой будет принадлежать им по праву. * Из намеченных выше положений вытекает ряд выводов для политической деятельности пролетарских революционеров во Франции. Первый из этих выводов касается так называемой "Революционной (?) левой". Эта группировка характеризуется полным непониманием законов движения революционных масс. Сколько бы центристы ни болтали о "массах", они всегда ориентируются на реформистский аппарат. Повторяя те или другие революционные лозунги, Марсо Пивер подчиняет их абстрактному принципу "организованного единства", которое на деле оказывается единством с патриотами против революционеров. В то время, как для революционных масс вопросом жизни и смерти является разбить противодействие объединенных социал-патриотических аппаратов, левые центристы "единство" этих аппаратов рассматривают как абсолютное благо, стоящее над интересами революционной борьбы. Строить Комитеты действия может лишь тот, кто до конца понял необходимость освободить массы от предательского руководства социал-патриотов. Между тем Пивер цепляется за Жиромского, который цепляется за Блюма, который, вместе с Торезом, цепляется за Эррио, который цепляется за Лаваля. Пивер входит в систему Народного фронта (недаром на последнем Национальном Совете партии он голосовал за постыдную резолюцию Блюма!), а Народный фронт входит, как крыло, в бонапартистский режим Лаваля. Крушение бонапартистского режима неизбежно. Если руководству Народного фронта (Эррио -Блюм-Кашен-Торез-Жиромский-Пивер) удастся устоять на ногах в течение всего ближайшего решающего периода, то бонапартистский режим неизбежно уступит свое место фашизму. Условием победы пролетариата является ликвидация нынешнего руководства. Лозунг "единства" становится при этих условиях не только глупостью, но и преступлением. Никакого единства с агентами французского империализма и Лиги Наций! Их вероломному руководству надо противопоставить революционные Комитеты действия. Строить эти комитеты можно, только беспощадно разоблачая антиреволюционную политику так называемой "Революционной левой" во главе с Марсо Пивером. Иллюзиям и сомнениям на этот счет не может быть, разумеется, места в наших рядах. Л.Троцкий 26 ноября 1935 г. [Письмо французским сторонникам] 3 дек[абря 19]35 [г.] Дорогие товарищи, 1) Разногласия, которые отделяют вас от группы "Коммуна"146, являются, как показывает письмо тов. Франка, совершенно непримиримыми. Отвечать Франку нет надобности. Он не привел ни одного нового аргумента, все, что он говорит, сказано давно сапистами и пиверистами. Это есть капитуляция перед социал-демократической волной. Кто этого не понимает, тот не марксист. Приближение войны дало (временно) социал-патриотам мощное оружие против интернационалистов. Отсюда - исключение ленинцев. Отсюда - трусливая капитуляция Пивера (голосование за резолюцию Блюма по вопросам общей политики; молчание на Национальном совете по поводу исключений и пр.). Наконец, отсюда же страх неустойчивых элементов в нашей собственной среде перед "изоляцией" и стремление во что бы то ни стало удержаться рядом с центристами и как можно меньше отличаться от них. Никакого другого политического содержания в поведении Молинье и Франка нет. Они капитулируют перед социал-патриотической волной. Все остальное - пустые фразы, не имеющие никакой цены в глазах серьезного марксиста. 2) Я думаю, что большинство ЦК французской секции проявило недопустимую снисходительность к оппортунистическим тенденциям Молинье и Франка (я уж не останавливаюсь на преступно авантюристском образе действий Молинье). Снисходительность можно психологически объяснить стремлением сохранить единство и проч. В этом отношении роль центральной группы тов. Руса147 была вполне положительной, - поскольку дело касалось борьбы клик и лиц. Но примиренчество стало серьезной ошибкой с того момента, как капитулянтские и центристские тенденции группы Молинье обнаружились полностью. В сто раз лучше прямой, открытый и честный разрыв, чем двусмысленные уступки тем, которые капитулируют перед социал-патриотической волной. 3) О постыдном воззвании "Коммуны" я сказал уже все, что мог. Из новых писем трудно разобрать, будет ли выходить "Коммуна" или же "Революция" будет превращена в "массовый орган". Но не этот вопрос получает сейчас решающее значение. Если даже фирма "Коммуны" будет похоронена, то остается вопрос, в чьих руках будет "Революция" и на основе какой программы она будет издаваться? 4) Недопустимая уступчивость по отношению к центристам-капитулянтам (Молинье, Франк) явно запутала молодежь. Зеллер уезжал отсюда с добрыми намерениями провести энергичную кампанию а) за слияние его группы с большевиками-ленинцами, б) за присоединение Сенской организации молодежи к Открытому письму. Теперь Зеллер сбит окончаительно, как я сужу по его письму. С одной стороны, ему говорят: "В Сенской антанте мы все согласны, теперь фракции больше не нужны". С другой стороны, его убеждают, что сливать надо сразу всех: б[ольшевиков]-л[енинцев], группу Зеллера, оппозиционных сталинцев, оппозиционных членов Социального фронта148 и проч. И проч. Даже отсюда совершенно ясно видно, что возможности очень велики, но оппортунистические стратеги вместо серьезной и систематической организаицонной работы успокаивают себя пустыми фразами, радужными перспективами и проч. а) Что значит: "Мы, сенская молодежь, теперь во всем согласны"? В чем согласны? Разве Сенская организация приняла платформу большевиков-ленинцев? Разве она примкнунула к Откр[ытому] письму149? Разве этот вопрос дискутировался и разве можно придавать серьезное значение самым революционным лозунгам, если люди не поняли необходимости новой партии, а следовательно, и нового Интернационала? Между тем, на недавнем конгрессе Зеллера заставили отказаться от лозунга Четверт[ого] Интернационала. Кто заставил? Уж не большевики ли ленинцы? С такими лучше рвать, ибо они только компрометируют это имя. В то время как голландская партия подавляющим большинством выбрасывает сапистов во имя IV Интернац[ионала], в то время как американская партия объявляет разрыв дружественных отношений с САП, обвиняя ее в измене IV Интернационалу, в то время как в британской НРП открывается решительная кампания за IV Интернационал, в то время как Вальтер Дож150 внутри партии Вандервельде выдвигает впервые перспективу IV Интернационала, во Франции после исключения находятся, с позволения сказать, большевики-ленинцы, которые "стесняются" этого лозунга и мешают Зеллеру поднять кампанию за IV Интернационал в Сенской антанте. Надо сказать прямо и открыто: кто сейчас не ведет открытой борьбы за революционную партию, национальную и интернациональную, тот капитулирует или готовится капитулировать перед социал-патриотизмом. С такими людьми надо рвать беспощадно. б) Когда придет час, надо будет произвести слияние с оппозиционными сталинцами и со всеми другими революционными группировками, но не на основе... равного представительства в редакции - без принципов, без знамени (метод Молинье) - а на основе определенной программы. Такой минимальной программой является Открытое письмо. Прежде чем присоединять сталинцев и проч., надо завоевать Сенскую антанту для IV Интернационала. Кто противодействует этому или тормозит эту работу, тот капитулирует или собирается капитулировать перед волной социал-патриотизма. в) Лакмусовой бумажкой для испытания революционного направления является сейчас отношение к так называемой "революционной левой". В ее рядах, вероятно, есть потенциальные революционеры. Но каждое направление определяется своей программой и своим руководством. Марсо Пивер является левым прикрытием Блюма и всего народного фронта. Кто не разоблачает Марсо Пивера, тот капитулирует или подготавливает капитуляцию перед Леоном Блюмом. "Революционная политика" в рамках дисциплины Леона Блюма есть в настоящий момент, после исключения б[ольшевиков]-л[енинцев], - шарлатанство и обман. Верно ли, что Марсо Пивер, голосовавший за политическую резолюцию Блюма, приглашен к сотрудничеству в "Революции"? Если верно, то это знаменует стремление прикрыться центризмом, т. е. прятать свое знамя. Колебания, опыты, попытки, прощупывания были в известный период неизбежны. Но после того, как направления определились в результате свирепой борьбы по основным вопросам нашего времени (война и IV Интернационал), - теперь тащить революционеров к блоку с Марсо Пивером - значит совершать реакционную работу, значит включаться в социал-патриотический фронт. г) Всякая критическпая эпоха порождает во множестве временные течения и контртечения, в которых оппортунисты и авантюристы плавают, захлебываются и тонут. Нужна выдержка, серьезная революционная кристаллизация пойдет только по правильной маркситской оси. Шумиха "Коммуны" через несколько недель будет, вероятно, позабыта или же пойдет прямо на пользу социал-патриотам. А систематическая борьба под знаменем IV Интернационала пойдет своим чередом. Именно сейчас проверяются убеждения и закрепляются характеры. Надо уметь перешагнуть через политический труп бывш[его] противника, если он капитулирует перед социал-патриотизмом или лакеями социал-патриотизма, что нисколько не лучше. Если мы перешагнули в свое время, когда были неизмеримо слабее, через Зиновьева, Каменева, Раковского и др[угих] старых и выдающихся революционеров, то тем легче мы сейчас перешагнем через клику капитулянтов, постыдно отрекающиъся от собственного знамени. Л.Троцкий 3 декабря 1935 г. P.S. Только что получил циркулярное письмо от 24 ноября 1935 года без всякой подписи, но зато с возгласом "Да здравствует `Коммуна'!" Мы уже знаем, что это за "Коммуна", под знаменем которой собирается группа, члены которой почему-то не сочли нужным подписать свои имена. Весь документ состоит из организационных дрязг и кляуз, которых не члену Центр[ального] Комитета невозможно даже и проверить. Но в такой проверке нет, в сущности, и надобности. Своим беспринципным кляузным характером документ достаточно говорит сам за себя. Меняя в корне позицию, отказываясь от основных лозунгов ленинизма, попирая ногами его методы, соединяясь за спиною организации и ее руководящих учреждений (национальных и интернациональных) с прямыми противниками ленинизма, выпуская в свет постыдное воззвание в пользу "Коммуны", достойное самого Мориса Паза, - центристские капитулянты не могут и не пытаются привести ни одного принципиального соображения в защиту своей измены. "Выступим на арену", - заканчивают они свое изложение. На какую арену? На арену оппортунизма. Каждый серьезный марксист отбросит кляузный документ и рассмотрит существо вопроса, т. е. отношение к центризму, с одной стороны, ленинизму, с другой. Оппортунистические тенденции Молинье возникли не вчера и не составляли тайны ни для кого из нас. Участие Молинье в руководяшей работе оправдывалось до тех пор, пока его контролировали и поправляли другие товарищи, более прочно стоящие на базе принципов марксизма. С того момента, как Молинье вырвался из-под национального и интернационального контроля и попытался свои авантюристические импульсы превратить в "направление", он немедленно же попал обеими ногами в болото оппортунизма. Это болото он высокопарно называет ареной. Л.Т[роцикй] [Письмо А.Цилиге]151 24.12.1935 г. Дорогой товарищ Цилига, Посылаю это письмо через Париж, чтобы одновременно инфоромировать тамошних друзей (у меня сейчас нет русского переписчика). Знаете ли Вы иностранные языки? Какие именно? 1. Выделить вопрос о товарищах Дедиче152, Драгиче153 и Хеберлинге154 можно лишь в том случае, если у Вас есть для этого особые пути (сербская дипломпатия, влиятельные родственники названных лиц и пр.). На этот счет я ничего не знаю. Во всяком случае, даже если у Вас имеются особые "ходы", задерживать из-за этого общую кампанию нет смысла: она только поможет частичным требованиям. 2. Инициатиный комитет следовало бы немедленно создать в Праге хотя бы из 3-5 лиц. Нельзя ли в качестве председателя привлечь немецкого журналиста Вилли Шламма155, редактора "Еуропеише Хефте"156? Через него, может быть, найдете кого-либо из чехов? Вы также должны, конечно, войти. Может быть, т. Зейпольд, бывший депутат прусского ландтага. 3. Этот комимтет должен разослать меморандум (типа Вашего письма157, но для более широкой и менее осведомленной публики) на трех языках ряду лиц по заранее составленному списку. Этот список помогут составить наши друзья во всех странах, прежде всего в Праге и в Париже. Я отсюда окажу всякое содействие. 4. Основным "аппаратом" по распространению меморандума, поиску подходящих лиц, сочувствующих изданию, и пр., являются, естественно, большевики-ленинцы в разных странах. Их надо прежде всего заинтересовать. Для них достаточно Вашего первого письма: оно уже переписано и переводится. Если Вы хотите произвести в нем какие-либо изменения или подписать его псевдонимом (есть ли, однако, в этом смысл?), напишите об этом немедленно в Париж (о том, что надо вычеркнуть указание на вашу педагогическую деятельность, уже написано мню отсюда). 5. Начинать с книжки об СССР158 непрактично: уйдет много времени, да и не так просто без подготовки найти издателя. Если же провести предварительную кампанию с минимумом успеха и популяризовать при этом Ваше имя, то издатель, наверное, найдется. Книжку надо писать немедля, чтобы она была готова в надлежащий момент. 6.Возвращаюсь к меморандуму. Он должен быть составлен в спокойных, но твердых тонах. "Мы" (составители) не враги Советского Союза. Но правящая бюрократия, пользуясь безнаказанностью, совершает тягчайшие преступления. - Дать картину пресоледований (аресты, изолятор, ссылки и пр.), представить выпукло дело сербских и вообще иностранных товарищей. - Обрисовать кратко дело Зиновьева, Каменева, как осужденных по явно подложному обвинению159. - Другие примеры. - Требования: создать международную комиссию для проверки актов террора по отношению к революционерам. Один проект меморандума будет составлен в Париже. Другой попробуйте составить в Праге (при участии Шламма, если он согласится). Письмо для него при сем прилагаю. Если в ход будут пущены два меморандума, беды не будет, н а о б- о р о т. 7. В Париже может (должен!) возникнуть одновременно самостоятельный иниацитивный комитет, с которым Пражский комитет войдет немедленно в связь. 8. Очень серьезный вопрос: как быть с меньшевиками? Разумеется, Интернациональная комиссия расследования (когда она будет создана) должна была бы заняться и ими. Но до этого еще далеко. Пока дело идет только об агитации. В этой стадии участие меньшевиков было бы только вредным. Несмотря на нынешнюю меньшевистскую международную политику сталинизма, репутация русских меньшевиков в сознании мирового пролетариата остается безнадежной с 1917 г. Их участие только оттолкнуло бы ценных союзников. 9. От вас впервые я узнаю, что анархисты в тюрьмах и ссылке столь многочисленны. Теоретически это вполне объяснимо. Как быть, однако, с анархистами при постройке комитетов защиты пленников Сталина? В Европе анархизм в упадке (хотя может возродиться). Вряд ли найдутся сколько-нибудь "представительные" фигуры для комитетов. Скорее уже полуанархисты (синдикалисты) во Франции. Во всяком случае, это не принципиальныый вопрос. 10. Вопрос об общей оценке СССР надо вовсе выделить (устранить) из кампании. Иначе она может оказаться взорванной с самого начала. Позволяю себе дать Вам личный совет: не ангажироваться сразу публично в этом вопросе, как потому, что вам придется играть в кампании видную роль, так и потому (это уж чисто личное мнение), что только отойдя от гнусностей сталинской бюрократии, Вы сможете - на необходимом расстоянии - выработать более "социологическую" (объективную), менее "моралистическую" (субъективную) оценку всего противоречивого режима СССР в целом. 11. Ваш приезд в Норвегию вряд ли мог бы повредить мне, и мы с Н.И.[Седовой] были бы очень рады повидать Вас. С точки зрения интересов кампании, было бы, однако, неизмеримо выгоднее, если бы Вы приехали п о с л е первых шагов, прощупывания разных лиц, создания первых инициативных комитетов и выработки меморандумов. Иначе при моей изолированности (не говоря уже о вашей) наши беседы и планы могли бы повиснуть в воздухе. Необходима хоть первая подготовительная работа. Н.И.[Седова] горячо благодарит Вас за письмо. Жму крепко руку, желаю бодрости и здоровья. Ваш Л.Т[роцкий] Фракции и Четвертый Интернационал Работа по построению Четвертого Интернационала развивается уже сейчас на значительно более широкой основе, чем работа по созданию фракции большевиков-ленинцев. Весьма возможно и даже вероятно, что некоторые из тех элементов, перевоспитание которых оказалось не под силу тесной фракции, будут ассимилированы более широкой международной группировкой. Не все, конечно, а те, которые способны учиться, т. е. прежде всего проверять свои взгляды на опыте классовой борьбы. С этой точки зрения вполне правильно дать место под знаменем Четвертого Интернационала также и тем организациям, которые порвали с нами на одном из предшествующих этапов. Мы вступили лишь в подготовительный период истории Четвертого Интернационала. Толкаемые разложением реформизма и сталинизма, обострением классовой борьбы и приближением военной опасности, группы разного происхождения будут стучаться в двери Четвертого Интернационала. Необходима будет по отношению к ним очень убедительная, дальновидная и гибкая политика. На первых порах необходимо будет открыть известный кредит группам с сектантскими или левоцентристскими тенденциями и пережитками. Но этот кредит не может быть, разумеется, ни неограниченным, ни вечным. Четвертый Интернационал не позволит никому - в этом мы не сомневаемся - играть ни с принципами, ни с дисциплиной. Но эту дисциплину нельзя декретировать заранее: ее надо выковать в совместной борьбе, она должна опираться на продуманный и критически проверенный коллективный опыт подавляющего большинства участников. В этом смысле следует признать, что присоединение группы "Спартакус" к Четвертому Интернационалу есть положительный факт. Он открывает этой группе серьезные шансы освободиться от грехов сектантства и тем самым обещает вернуть в наши ряды бескорыстных и преданных работников. Вопрос о фракциях внутри революционной партии получает сейчас, при формировании нового Интернационала, огромное значение. Между тем как раз в этом вопросе годы господства Коминтерна внесли ужасающую смуту и деморализацию. В Коминтерне фракции запрещены, причем это полицейское запрещение опирается будто бы на традицию большевизма. Правда, в марте 1920 г.160 особым постановлением Х съезда партии фракции были запрещены. Но сама необходимость этого постановления показывает, что в предшествующий период, т. е. в течение тех 17-ти лет, когда большевизм возник, рос, крепнул и пришел к власти, фракции составляли часть легальной жизни партии. Так оно и было на деле. На Стокгольмском съезде партии (1906 г.), где фракция большевиков снова объединилась с фракцией меньшевиков, внутри большевиков по важнейшему вопросу об аграрной программе были две фракции, открыто боровшиеся на съезде: большинство большевиков под руководством Ленина выступало за национализацию земли, считая, что эта мера, не стесняя капиталистического развития, облегчит на дальнейшем историческом этапе социалистическую работу пролетариата. Сталин, выступавший на съезде под именем Ивановича, принадлежал к небольшой группе так называемых "разделистов", отстаивающих немедленный раздел земли между мелкими собственниками и ограничивавших таким образом революцию заранее фермерско-капиталистической перспективой. Об этом интересном эпизоде, бросающем яркий свет на многие позднейшие события, официальная историография тщательно молчит. В 1907 году в большевизме идет острая фракционная борьба по вопросу о бойкоте Третьей Государственной Думы. Из сторонников бойкота выросла затем фракция "ультиматистов". Сторонники бойкота разбились затем на две фракции, которые в ближайшие годы вели ожесточенную борьбу против фракции Ленина не только в рамках "объединенной партии", но и в рамках большевистской фракции. Обостренная борьба большевизма против ликвидаторства порождает затем внутри большевизма примиренческую фракцию, к которой принадлежали видные практики того времени: Рыков, Дубровинский161, Сталин и др. Борьба с примиренцами дотягивается до самой войны. Август 1914 года открывает период группировок в большевизме по линии отношения к войне и ко Второму Интернационалу. Одновременно слагается фракционная группа противников национального самоопределения (Бухарин, Пятаков и др.). Острая фракционная борьба внутри большевизма в первый период после февральской революции и накануне Октябрьского переворота сейчас уже достаточно известна (см., напр[имер], Л.Троцкий "История русской революции"). После завоевания власти острая фракционная борьба разыгрывается вокруг вопроса о Брест-Литовском мире. Создается фракция левых коммунистов с собственным фракционным органом (Бухарин, Ярославский и проч.). В дальнейшем формируются фракции "демократического централизма" и "рабочей оппозиции", которые переплетаются с группировками по вопросу о профессиональных союзах. Только Десятый съезд, собравшийся в условиях блокады и голода, страшной нужды, растущего крестьянского недовольства и первых шагов к НЭПу, развязывавшему мелкобуржуазные политические и экономические тенденции, только этот Десятый съезд в столь исключительных условиях, когда дело шло о жизни и смерти революции, счел возможным прибегнуть к такой исключительной мере, как запрещение фракций. Можно относиться к решению Десятого съезда как к тяжкой необходимости; но в свете позднейших событий совершенно ясно: запрещение фракций завершает особую героическую историю большевизма и готовит его бюрократическое вырождение. С 1923 года эпигоны переносят запрещение и удушение фракционной борьбы с правительственной партии в СССР на молодые секции Коминтерна и тем обрекают их на вырождение, прежде чем они успели вырасти и сформироваться. Значит ли это, однако, что революционная партия пролетариата должна или может представлять собою простую сумму фракций? Чтобы лучше ответить на этот вопрос, возьмем для сравнения французскую социалистическую партию, которая узаконила фракции в своем составе, введя для всех партийных выборов принцип пропорционального представительства. В этом смысле французская секция Второго Интернационала долгое время и не без успеха выдавала себя за наиболее чистое выражение "партийной демократии". Формально это так и есть, вернее, так и было, но как чистая демократия буржуазного общества прикрывает собою фактическое господство верхушки собственников, так и наиболее идеальная демократия Второго Интернационала прикрывает собою господство неофициальной, но могущественной фракции: парламентских и муниципальных карьеристов. Эта фракция, прочно держащая в своих руках аппарат, позволяет левым фракциям говорить очень революционные речи, но при одном условии: чтобы они сами не брали себя всерьез. Но как только действительно марксистская фракция, у которой слово и дело идут заодно, начинает вскрывать фальшь партийной бюрократии, аппаратная фракция немедленно же становится на путь исключений. Кстати сказать, некоторые сектантские пороки, предвещавшие, что вхождение в СФИО приведет к деморализации нашей секции, к ее капитуляции перед реформизмом, теперь обнаруживают силу своего пророческого дара в противоположном направлении: вот, видите, - вас исключают. Так как большевики вошли в реформистскую партию не для приспособления, а для борьбы, то столкновение с правящей фракцией было предопределено заранее. Приближение военной опасности и социал-патриотический поворот Коминтерна ускорили конфликт и сразу придали ему исключительную остроту. Если социал-патриоты исключают революционеров, а не революционеры социал-патриотов, то тут виною соотношение сил, насчет которого никто себе не делал ни малейших иллюзий. Вступлением в социалистическую партию можно было достигнуть кое-чего, но отнюдь не всего. Достигнут серьезный рост влияния нашей французской секции, вокруг ее лозунгов и идей идет фактическая борьба фракций внутри обеих рабочих партий. Борьба интернационализма и социал-патриотизма поставлена с замечательной ясностью. Что касается организационных итогов, то их еще подводить рано: борьба внутри французской социалистической партии еще далеко не закончилась. Находятся мудрецы (нередко это прежние противники вхождения), которые говорят: большевики-ленинцы держали себя внутри социалистической партии слишком неосторожно, выдвигая, напр[имер], лозунг Четвертого Интернационала и проч., и привели, таким образом, к преждевременным исключениям. Эта ошибка политического зрения встречается в политике очень часто; успехи - настолько привлекательная вещь, что хотелось бы, чтобы они развивались без перерыва. При этом легко упускать из виду, что существует на свете противник, у которого есть глаза и уши. Только совсем безнадежные простаки могут думать, что Блюма и К╟ испугал лозунг Четвертого Интернационала. Наша секция стояла под этим лозунгом еще до вступления в социалистическую партию, распространяла тезисы "Война и Четвертый Интернационал" и проч. Для оппортунистов и социал-патриотов это всегда остается второстепенным вопросом, из-за которого они совсем не склонны проливать кровь. Вздор! Только приближение военной опасности и открытая измена Коминтерна, чрезвычайно укрепившая позиции социал-патриотизма, по крайней мере на ближайшее время, заставили Леона Блюма и К╟ перейти в наступление. Уже на конгрессе в Мизюле Блюм откровенно сказал: единство со сталинцами, но без вас. Правда, он взял позже назад свои слова, но извинение имело чисто дипломатический характер, а вырвавшаяся из уст угроза выражала существо его политики. Думать, что те или другие "неосторожные" выражения, к тому же неизбежные в острой борьбе, могли играть в вопросе об исключениях серьезную роль, значит слишком поверхностно и легкомысленно оценивать противника. Как раз Леону Блюму и К╟ нелегко дается исключение ввиду традиционного мифа партийной демократии. Если руководящая клика решилась на исключение, понимая традиционный миф демократии, значит, у нее есть для этого серьезные и неотложные причины. Повод же найти нетрудно: не только у Муссолини, но и у Блюма всегда есть про запас свой Уал-уал162. Когда САПисты и их ученики спартакисты ссылаются по поводу исключения на лозунг Четвертого Интернационала, то они играют роль мелких адвокатов Блюма и только. Именно свежий опыт французской социалистической партии доказывает, что партия не может быть простой суммой фракций. Партия может терпеть те фракции, которые не преследуют целей, прямо противоположных ее собственным целям. Традиционная левая во французской социалистической партии безобидно топталась на месте. Ее терпели. Более того: ее поощряли. Маргаринового революционера Жиромского Блюм никогда не величал иначе, как "мой друг". Этот титул, дававшийся одновременно и Фроссару (до его открытой измены), означает: человек, необходимый для прикрытия правящей клики, слева или справа. Но ленинцев, у которых слово не расходится с делом, демократия социал-патриотической партии вынести не может. Революционная партия предполагает определенную программу и тактику. Это заранее ставит определенные и очень отчетливые пределы внутренней борьбе тенденций и группировок. Сейчас, после крушения Второго и Третьего Интернационалов, межевые знаки получают особенно яркий и отчетливый характер. Сама принадлежность к Четвертому Интернационалу не может не быть ограничена определенным количеством условий, в которых должен резюмироваться весь предшествующий опыт рабочего движения. Но если рамки внутренней идейной борьбы этим заранее ограничиваются, то сама борьба в рамках общих принципов вовсе не отрицается. Она неизбежна. В определенных пределах она плодотворна. Не дискуссия, конечно, дает основное содержание партии, а борьба. Где непрерывная дискуссия питается сама собой, там возможны только гниение и распад. Но где дискуссия опирается на совместную борьбу, критически освещает ее и готовит ее новые этапы, там она необходимый элемент развития. Дискуссия по серьезным вопросам немыслима без группировок; но при нормальных условиях они рассасываются затем организмом партии, особенно благодаря новому опыту, который всегда дает наилучшую проверку политическим разногласиям. Превращение группировок в устойчивые фракции есть само по себе тревожный синдром, который знаменует либо полную непримиримость борющихся тенденций, либо показывает, что партия в целом зашла в тупик. Предотвратить такое положение нельзя, конечно, голым запрещением фракций: бить по симптомам не значит лечить болезнь. Только правильная политика и здоровый внутренний режим могут предотвратить превращение временных группировок в окостеневшие фракции. Здоровый режим в огромной степени зависит от руководства партии, от его способности своевременно прислушиваться к голосу критики. Упрямая политика бюрократического "престижа" губительна для развития пролетарской организации, а вместе с тем и для авторитета руководства. Но доброй воли одного руководства недостаточно. Оппозиционная группировка также несет ответственность за характер внутрипартийных отношений. Во фракционной борьбе с реформистами революционеры прибегают нередко к крайним средствам, хотя, по общему правилу, реформисты во фракционной борьбе действуют гораздо более непримиримо и решительно. Но тут дело идет с обеих сторон о подготовке разрыва в наиболее выгодных условиях. Кто переносит подобные методы внутрь революционной организации, тот обнаруживает либо политическую незрелость и отсутствие чувства ответственности, либо свой анархический индивидуализм, чаще всего прикрытый сектантскими принципами, либо, наконец, свою чуждость революционной организации. Чувство меры во фракционной борьбе растет вместе с повышением зрелости организации и авторитета ее руководства. Когда Вереекен изображает дело так, что "сектанты" исключили его за верность принципам марксизма, то мы можем только пожать плечами. На самом деле группа Вереекена проявила политическую незрелость, отколовшись от организации, которая в течение ряда лет доказала свою верность принципам марксизма. Если Вереекен имеет сейчас возможность примкнуть к работе по строительству Четвертого Интернационала, то он обязан этой возможности прежде всего той интернациональной организации, от которой он, в силу сектантской запальчивости, откололся. [Л.Д.Троцкий] [Декабрь 1935 г.] 1936 [Письмо А.Цилиге] 10 января 1936 г. Дорогой товарищ Цилига, Я и сам опасался, что чрезвычайная краткость моего письма может породить некоторые недоразумения. Спешу по возможности рассеять их настоящим, более детальным письмом. Разумеется, наиболее острая и неотложная цель кампании: помочь революционным жертвам бонапартистской бюрократии. Но вы должны иметь в виду, что эта цель стоит перед нами по крайней мере уже в течение 7 лет, т. е. со времени нашей высылки в Турцию. Мы делали целый ряд попыток и по разоблачению преступных жестокостей по отношению к революционерам, и по собиранию средств. Результаты были всегда очень скромные. Этот опыт надо учесть. Причины наших поражений? Они ясны: буржуазные круги, даже и "либеральные", ненавидят нас гораздо больше, чем сталинцев (возьмите хотя бы русскую белую печать); социал-демократия раньше, до поворота Коминтерна, не прочь была использовать отдельные разоблачения, но никогда не оказывала ни малейшей помощи, ибо мы ей чужды и враждебны; радикальные интеллигенты втянуты в "Общество Друзей России" и в значительной мере подкуплены бюрократией (даровые поездки, княжеские приемы на юбилеях, соответственные гонорары, несмотря на отсутствие литературной конвенции, и проч. и проч.). Прибавьте к этому бешеную контрагитацию сталинской печати, богатой деньгами и всякими видами отравы. К рабочим массам мимо реформистских и сталинских аппаратов пробираться нам было очень трудно. Причина наших неуспехов, следовательно, не техническая, не организационная, не неясность цели, и проч., а чисто политическая. Если мы хотим иметь практические успехи, то нам необходимо сломить или хотя бы ослабить политические препятствия. Сейчас обстановка стала несколько более благоприятной для предпринимаемой кампании. В глазах известной части радикальной интеллигенции Коминтерн скомпрометировал себя своими поворотами. Внутри соц[иал]-демократических партий разных стран возникли левые фракции. Мы сами как международная организация стали сильнее. Но все же отдельных радикальных интеллигентов, левых соц[иал]-демократов (центристов) и б[ольшевиков]-л[енинцев] слишком недостаточно в качестве базы для практической помощи. Надо попытаться через новых союзников и полусоюзников захватить более широкие круги, прежде всего рабочих. Каким путем? Надо заронить в них сомнение в сталинской "юстиции". Надо сказать им: перед вами серия подлогов. Вас обманывают. Мы беремся вам это доказать. Создайте комиссию, которая потребует у Москвы объяснения по всем тем пунктам, на которые мы вам укажем. Такая постановка вопроса понятна и доступна среднему мыслящему рабочему. На эту почву могут встать честные чиновники профессиональных союзов. Прецедент был: в 1921 г. мы допустили Вандервельде и К╟ к участию в процессе эсеров-террористов163. Как ответит на такие требования Москва, покажет будущее. Ответ Москвы будет зависеть от количества требующих. Во всяком случае, политическая кампания такого рода есть необходимая предпосылка, а в дальнейшем - необходимый аккомпанемент всех и всяких практических шагов по конкретной помощи. В числе "практических" лозунгов вы лично выдвигаете требование свиданий с заключенными. Это совершенно правильно. Можно было бы даже выдвинуть требование списка всех заключенных иностранцев (революционеров) и потребовать свидания прежде всего с ними. Но ведь это же и есть требование "контроля": ибо Сталин и Ягода отлично понимают, какова может быть политическая цель таких свиданий. Но приблизиться к осуществлению этой частной, конкретной задачи нельзя иначе, как на пути политической агитации, дискредитации сталинской бюрократии, привлечения политического сочувствия к заключенным. Другого пути нет. Ваша аналогия с комитетами помощи жертвам германского фашизма и политически и практически может только повредить. Против Гитлера все рабочие организации, и реформистские, и сталинские, вся радикальная интеллигенция, еврейская буржуазия, франкмасонство и проч. Здесь политические посылки для практических комитетов уже налицо. А в нашем деле их надо только создать, притом в той самой среде, которая, сочувствуя СССР, переносит это сочувствие и на бюрократию. Вы сами очень хорошо анализируете положение в отношении Чехословакии. Вам необходимо перенести ваш анализ - с теми или другими изменениями - на весь остальной "демократический" мир. Тогда станет ясно, что без серьезной политической кампании никакие практические задачи (кроме совсем мелких или случайных, индивидуальных) не будут разрешены. "Реформы" и тут могут явиться только в результате "революционной борьбы". Стремление к блоку с меньшевиками и эсерами я считаю практически вредным. И те, и другие представляют бессильные эмигрантские группы с позорным прошлым и без какого бы то ни было будущего, а потому и без всякого влияния на рабочее движение Европы или Америки. Дело, таким образом, могло бы идти о блоке с изолированными и скомпрометированными кликами, которые только скомпрометировали бы вас в глазах тех кругов, к которым вы хотите обращаться. Меньшевики получают, видимо, известные суммы от c[оциал]-д[емократических] партий и никакой кампании не ведут: реформисты как бы платят им за молчание, ибо сейчас все партии Второго Интерн[ационала] ищут дружбы с СССР. Блок с меньшевиками был бы сочетанием оппортунизма с донкихотством, т. е. самым худшим из сочетаний: политический урон и ни гроша прибыли. Вы ссылаетесь на мою оценку сталинского режима как бонапартизма. Ведь по отношению к бонапартизму, говорите вы, мелкобуржуазно-демократическая оппозиция меньшевиков и эсеров прогрессивна. Почему бы не прибавить кадетов, которые тоже называют себя "республиканско-демократическим объединением" и с которыми эсеры находятся в союзе? Очевидно, я очень плохо сформулировал свои мысли о бонапартизме, если они поддаются такому истолкованию. Бонапартизм есть специфическая форма власти, как и демократия. Но для марксиста форма власти, взятая изолированно, без социального базиса, ничего не говорит и ничего не решает. Демократия? Мы сейчас же спрашиваем: демократия - для кого и против кого? Мы отличаем античную демократию от буржуазной, и эту последнюю от рабочей. То же и с бонапартизмом. Цезаризм был (если не бояться анахронистических выражений) бонапартизмом античного мира. Историческое развитие показало (этого еще не знали ни Маркс, ни Ленин), что бонапартизм возможен и на социальных основах пролетарской революции. Мелкобуржуазно-демократическая оппозиция тянет не вперед, к пролетарской демократии и отмиранию государства, ибо это немыслимо без развития мировой революции; мелкобуржуазная оппозиция тянет назад от социального фундамента октябрьской революции - к капиталистическому фундаменту. Ожидание новой "февральской" революции к лицу Керенскому, но не нам. Все говорит за то, что пролетариату придется в конце концов сбрасывать сталинскую бюрократию путем революции. Но это будет политическая революция пролетариата на основах национализированных средств производства, а не социальная контрреволюция мелкой буржуазии, которая способна только расчистить почву для крупного капитала. Именно в этом смысле я и предостерегал против субъективистских, не классовых оценок советского режима. То, что вы пишете о бонапартизме, подтверждает мои опасения, и я считаю долгом вам это сказать со всей откровенностью. Эти разногласия я предлагал выделить из предстоящей политической кампании. Вы с этим согласны. Прекрасно! Остается проверить на практике, в какой мере эти разногласия, хотя бы и невысказанные, могут помешать совместной работе. Я думаю, что мешать не должны. Если бы вы сочли необходимым - на собственный страх и риск - сделать попытку соглашения с меньшевиками и эсерами, то вы очень скоро сами вынуждены были бы остановиться, чтобы не оказаться переброшенными в лагерь белой эмиграции, которая не имеет никакого доступа к рабочему движению, и следовательно, не способна развернуть какую бы то ни было кампанию и добиться нужных нам практических результатов. Кстати, из ваших же слов вытекает, что даже и в изоляторах большевики и меньшевики не соприкасаются друг с другом. Разве это случайно, что ли? Во всяком случае, я могу только горячо присоединиться к вашему намерению систематически ориентироваться в европейском положении и в здешних оценках СССР, прежде чем занимать по этому вопросу позицию открыто и во всеуслышание. Что касается нас, то мы будем очень терпеливы (это я во всяком случае обещаю вам) ко всем вашим самостоятельным поискам в разных направлениях: вы сами потом подведете необходимые итоги и встретите с нашей стороны полную готовность к дружному сотрудничеству. [Л.Д.Троцкий] Измена Испанской "Рабочей партии марксистского единства"164 Испанская организация "левых коммунистов", которая всегда была путаной организацией, объединилась после бесчисленных шатаний вправо и влево на центристской программе с Каталонской Федерацией Маурина в партию "марксистского (?) единства". Введенные этим именем в заблуждение, некоторые наши издания писали об этой новой партии, как о приближающейся к IV Интернационалу. Нет ничего опаснее, как преувеличивать собственные силы при помощи... доверчивого воображения. Действительность все равно не замедлит принести жестокое разочарование! Газеты сообщают, что в Испании все "левые" партии: и буржуазные, и рабочие, составили избирательный блок на основе общей программы, которая, разумеется, ничем не отличается от программы французского "Народного фронта" и всех других шарлатанских программ того же типа. Мы находим тут и "реформу трибунала конституционных гарантий", и строгую поддержку "принципа авторитета" (!), и "освобождение юстиции от всех влияний политического и экономического порядка" (освобождение капиталистической юстиции от влияния капитала!), и прочее в том же роде. Программа констатирует отклонение национализации земли буржуазными республиканцами, участниками блока, но "зато", наряду с обычными дешевыми обещаниями в пользу крестьян (кредит, повышение цен на сельскохозяйственные продукты и проч.) провозглашает "оздоровление" (!) промышленности и покровительство мелкой промышленности и мелкой торговле. Дальше следует неизбежный "контроль над банками", причем, так как буржуазные республиканцы, согласно тексту программы, отвергают рабочий контроль, то дело идет о контроле над банками... самих банкиров через посредство их парламентских агентов, вроде Асанья и ему подобных. Наконец, внешняя политика Испании будет следовать "принципам и методам Лиги Наций". Чего же больше? Под этим постыдным документом подписаны представители двух левых буржуазных партий, Социалистической партии, социалистической Конфедерации труда, Коммунистической партии (ну конечно!), социалистической молодежи (увы!), "синдикалистской партии" (Пестания), и наконец, "Рабочей партии марксистского единства" (Хуан Андраде165). Большинство этих партий стояло во главе испанской революции в годы ее подъема и сделало все от них зависящее, чтобы предать и растоптать ее. Новостью является подпись партии Маурина-Нина-Андраде. Бывшие испанские "левые коммунисты" превратились попросту в охвостье "левой" буржуазии. Трудно представить себе более унизительное падение! Несколько месяцев тому назад вышла в Мадриде из печати книга Хуана Андраде "Реформистская бюрократия и рабочее движение", где с цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина и других авторов разбираются причины развращения рабочих бюрократов. Хуан Андраде дважды присылал мне свою книгу, оба раза с очень теплыми посвящениями, в которых он называет меня своим "вождем и учителем". Этот факт, который в других условиях мог бы, конечно, только порадовать меня, заставляет меня теперь с тем большей решительностью заявить публично, что я никогда и никого не учил политической измене. А поведение Андраде есть не что иное, как измена пролетариату в интересах союза с буржуазией. Нелишне упомянуть по этому поводу, что испанские "левые коммунисты", как указывает само их название, корчили из себя при каждом подходящем случае непримиримых революционеров. Они, в частности, грозно осуждали французских большевиков-ленинцев за их вступление в Социалистическую партию. Никогда и ни в каком случае! Вступить одновременно в массовую политическую организацию, чтобы непримиримо бороться в ее рядах против реформистских вождей за знамя пролетарской революции - это оппортунизм; а заключить политический союз с вождями реформистской партии на основе заведомо бесчестной программы, служащей для обмана масс и прикрытия буржуазии, - это доблесть! Можно ли больше унизить и проституировать марксизм? "Партия марксистского единства" принадлежит к пресловутому лондонскому объединению "революционно-социалистических партий" (бывшее I.A.G.). Руководство этим объединением находится сейчас в руках Феннера Броквея, секретаря Независимой рабочей партии. Мы уже писали, что, несмотря на застарелые и, по-видимому, неизлечимые пацифистские предрассудки Макстона и др., НРП заняла в вопросе о Лиге и ее санкциях166 честную революционную позицию, и всякий из нас с удовлетворением читал прекрасные статьи в "Нью Лидер". На последних парламентских выборах Независимая рабочая партия отказала даже в избирательной поддержке лейбористам, именно по причине их поддержки Лиги Наций. Сам по себе этот отказ был тактической ошибкой. Где Независимая партия не могла выставить собственных кандидатов, она должна была поддержать лейбориста против консерватора. Но это все же частность. Во всяком случае, не могло быть и речи о каких-либо "общих программах" с лейбористами. Интернационалисты должны были избирательную поддержку связать с разоблачением пресмыкательства британских социал-патриотов перед Лигой Наций и ее "санкциями". Мы позволяем себе поставить Феннера Броквею вопрос: что же, собственно, означает тот "Интернационал", секретарем которого он сам является? Британская секция этого "Интернационала" отказывает в простой избирательной поддержке рабочим кандидатам, если они стоят за Лигу Наций. Испанская секция заключает блок с буржуазными партиями на общей программе поддержки Лиги Наций. Можно ли дальше зайти в области противоречий, путаницы и несостоятельности? Войны еще нет, а секции лондонского "Интернационала" уже сейчас тянут в прямо противоположные стороны. Что же с ними станется, когда наступят грозные события? Но вернемся к испанской партии "марксистского единства". Какая ирония в названии: "марксистское единство"... с буржуазией. Испанские "левые коммунисты" (Андрей Нин, Хуан Андраде и др.) не раз отбивались от нашей критики их соглашательской политики ссылкой на наше непонимание "особых условий" Испании. Обычный довод всех оппортунистов, ибо первая обязанность действительного пролетарского революционера состоит в том, чтоб особые условия своей страны перевести на интернациональный язык марксизма, который доступен и за пределами собственной страны167. Но сейчас нет надобности в этих теоретических доводах. Испанский блок верхушек рабочего класса с левой буржуазией не заключает в себе ничего "национального", ибо ничуть не отличается от "народного фронта" во Франции, Чехословакии, Бразилии или Китае. "Партия марксистского единства" лишь рабски проводит ту политику, которую VII конгресс Коминтерна навязал всем своим секциям, совершенно независимо от их "национальных особенностей". Действительное отличие испанской политики состоит на этот раз лишь в том, что к блоку с буржуазией официально примкнула и секция лондонского Интернационала. Тем хуже для нее. Что касается нас, то мы предпочитаем ясность. В Испании найдутся, несомненно, подлинные революционеры, которые беспощадно разоблачат измену Маурина, Нина, Андраде и К╟ и положат начало испанской секции Четвертого Интернационала! Л.Троцкий 22 января 1936 г. Предисловие168 Эта книжка состоит из нескольких статей, написанных в разное время в течение последних двух с половиной лет. Точнее сказать: с выступления фашистско-бонапартистско-роялистской коалиции 6 февраля 1934 года до грандиозной массовой стачки в конце мая - начале июня 1936 г. Какая грандиозная политическая амплитуда! Вожди Народного фронта склонны, конечно, приписывать заслугу происшедшего сдвига влево предусмотрительности и мудрости своей политики. Но это не так. Трехпартийный картель оказался третьестепенным фактором в ходе политического кризиса. Коммунисты, социалисты и радикалы ничего не предвидели и не направляли: они претерпевали события. Неожиданный для них удар 6 февраля 1934 года заставил их, вопреки вчерашним лозунгам и доктринам, искать спасения в союзе друг с другом. Столь же неожиданная майско-июньская стачка 1936 г.169 наносит этому парламентскому сплочению неисцелимый удар. То, что на поверхностный взгляд может казаться апогеем Народного фронта, является в действительности его агонией. Ввиду того, что отдельные части брошюры появлялись врозь, отражая разные этапы переживаемого Францией кризиса, читатель найдет на этих страницах неизбежные повторения. Устранить их значило бы полностью нарушить конструкцию каждой из частей и, что гораздо важнее, вытравить из всей работы ее динамику, отражающую динамику самих событий. Автор предпочел сохранить повторения. Они могут оказаться даже не бесполезными для читателя. Мы живем в эпоху повальной ликвидации марксизма на официальных верхах рабочего движения. Самые вульгарные предрассудки служат теперь официальной доктриной политическим и профессиональным вождям французского рабочего класса. Наоборот, голос революционного реализма звучит в этой искусственной акустике, как голос "сектантства". Тем настойчивее надо повторять и повторять основные истины марксистской политики перед аудиторией передовых рабочих. В тех или других частных утверждениях автора читатель, может быть, найдет отдельные противоречия. Мы их не устраняем. На самом деле эти мнимые "противоречия" представляют только подчеркивание разных сторон одного и того же явления на разных этапах процесса. В общем брошюра, как нам кажется, выдержала испытание событий и, может быть, окажется способна облегчить их понимание. Дни великой стачки будут, несомненно, иметь и ту заслугу, что проветрят затхлую, застоявшуюся атмосферу рабочих организаций, очистив ее от миазмов реформизма и патриотизма "социалистического", "коммунистического" и "синдикалистского" образцов. Разумеется, это произойдет не сразу и не само собою. Предстоит упорная идеологическая борьба на основе суровой борьбы классов. Но дальнейший ход кризиса покажет, что только марксизм позволяет своевременно разбираться в переплете событий и предвидеть их дальнейшее развитие. Февральские дни 1934 г. отметили первое серьезное наступление объединенной контрреволюции. Майско-июньские дни 1936 г. знаменуют первую могучую волну пролетарской революции. Эти две вехи предопределяют два возможных пути: итальянский и русский. Парламентская демократия, именем которой действует правительство Блюма, будет стерта в порошок меж двух великих жерновов. Каковы бы ни были предстоящие отдельные этапы, переходные комбинации и группировки, частичные наступления и отступления, тактические эпизоды, - выбирать отныне придется только между фашизмом и пролетарской революцией. Таков смысл настоящей работы. Л.Троцкий 10 июня 1936 г. Приложение. Предислдовие к немецкому изданию170 Первоначальный вариант Эта книжка состоит из трех частей, написанных в разное время в течение последних двух лет. Две первые части появились в свое время в виде специальных выпусков французской газеты "Веритэ"; последняя часть написана в самые последние дни как предисловие к новому французскому изданию "Терроризм и коммунизм". Но это относится лишь к форме. По существу же работа представляет одно целое, выраженное заглавием книжки. Ввиду того, однако, что отдельные части появлялись врозь и отражали разные этапы кризиса, переживаемого Францией, читатель найдет на этих страницах нередкие повторения. Устранить их, значило бы нарушить конструкцию каждой из частей и, что еще важнее, вытравить из работы ее динамику, отражавшую динамику самих событий. Автор предпочел сохранить повторения. Они могут оказаться даже не бесполезны сами по себе. Мы живем в эпоху повальной ликвидации марксизма на официальных верхах рабочего движения. Самые чудовищные предрассудки, самые вульгарные суеверия служат теперь официальной доктриной политическим и профессиональным организациям пролетариев. Наоборот, азбука марксизма звучит сейчас как парадокс, как фантастика, как голос сектантства. Давно сказано, что повторение есть мать учения. Может быть, повторения этой книжки позволят читателю усвоить кое-какие истины классовой борьбы, заглушаемые базарной музыкой "народных фронтов". Против реакции ревизионизма, который ничего не может принести пролетариату, кроме поражений и унижений, мы выступаем с революционной ортодоксией. Пусть Сталины и Димитровы борются с Вандервельде, Блюмами и Отто Бауэрами. Мы остаемся с Марксом и Лениным. Л.Троцкий 31 марта 1936 г. P.S. Я не имел, к сожалению, возможности просмотреть перевод. Твердо верю, что он со [...]171 [Письмо Босовичу]172 6 апреля 1936 г. Дорогой товарищ Босович, Я получил ваше первое письмо в свое время, а теперь и второе с приложением "Открытого письма товарищей Подолиньского, Терена и Гармаша". То обстоятельство, что я Вам не ответил своевременно на ваше первое письмо, лежит у меня на совести тяжелым укором. В оправдание свое должен сослаться на то, что за последние месяцы я много хворал и даже два раза вынужден был ложиться в клинику. Вследствие больших перерывов в работе из-за болезни у меня накопились залежи всяких невыполненных обязательств. Так, я задержал на несколько месяцев новое издание "Истории [русской] революции" в Америке, не написав своевременно новое предисловие. Сейчас я очень напряженно работаю над этим предисловием, которое составляет, в сущности, небольшую книгу под заглавием "Что такое СССР и куда он идет?"173 Я считаю эту работу очень важной, так как без правильного понимания тех процессов, которые происходят в СССР, нельзя ответить ни на один из вопросов мирового рабочего движения, в частности и на национальный вопрос. В своей недавней статье об интервью Сталина с Роем Говардом174 я попытался мимоходом хотя бы указать на связь между украинским вопросом и международной политикой советской бюрократии. Такая связь существует и во всех других плоскостях: экономической, политической, культурной и проч. Вот почему я считаю необходимым прежде всего закончить свою работу об СССР. Она отнимет у меня еще несколько недель. Только после этого я смогу подойти к вашим письмам по существу. Должен вас, однако, предупредить, что от развития украинского национального вопроса, как в советской, так и в западной Украине, я за последние годы чрезвычайно отстал. За все время моей третьей эмиграции мне не пришлось, к сожалению, ни разу встретиться с каким-либо украинским товарищем, который мог бы в живой беседе ввести в курс наиболее жгучих вопросов нынешней украинской политики. Библиотеки под рукою здесь нет, украинских изданий я не получаю. Все это вместе создает для меня большие затруднения. Во всяком случае, через несколько недель я постараюсь сделать все, что смогу, чтоб ответить по существу на ваши письма, как и на открытое письмо трех названных выше товарищей. Горячо желаю вам успеха в вашей работе. С революционным приветом [Л.Д.Троцкий] [Письмо Л.Л.Седова Н.И.Седовой]175 16.IV [19]36 [г.] Милая мамочка, Получил твое письмо от 12.IV. Ты уже несколько раз поднимала вопрос о том, что П[апа] был по существу прав (в том числе и в своем резком письме Д.176 и пр.). Я отмалчивался, хотя и хотелось тебе написать, что не хотел тебя, мамочка, огорчать. Но я, мамочка, с тобой, к сожалению совсем, совсем не согласен. Наоборот, мне кажется, что все Папины недостатки с возрастом не смягчаются, а, видимо, в связи с изоляцией, болезнью, трудными условиями - трудными беспримерно - углубляются. Его нетерпимость, горячность, дергание, даже грубость и желание оскорбить, задеть, уничтожить - усиливаются. Причем это не только "личное", а прямо какой-то "метод", и вряд ли хороший метод в организационной работе. Что делать? Ничего, терпеть, если можно так сказать. Ибо основное не в этом, это пустяки по сравнению с основным, с тем, чем является Папа не только для меня, конечно. И если я все-таки решил тебе написать, то потому только, повторяю, что чувтвую себя к этому как бы "вынужденным". Неверно, что Папа был прав в деле с "Коммун[ой]"177. Неверно. Если Папа через несколько недель после разрыва пришел к выводу, что нужно примирение - значит раскол был неправилен, значит нужно было вести не непримиримую линию в отношении Р.М[олинье] и К╟ до разрыва, а идти на компромисс. Разрыв же с Р.М[олинье] - пусть не так, как это считал наилучшим Папа, был проделан с его согласия, больше, при его нажиме. Ты пишешь: "Переоценили свои силы". Да. Но разве мы только переоценнили? Если бы П[апа] правильно оценил эти силы, мог ли он толкать на разрыв? Нет, отвественность и вина общая. Наша больше тем, что мы сидим здесь "конкретно" на месте. П[апина] больше тем, что с него больше спрашивается. Ты пишешь насчет П[апиного] предложения "арбитража", "сколько было указаний" и пр. Мамочка, но дело ведь совсем не в этом. Ты пишешь так потому, что ты вне нашей жизни. Организация состоит из живых людей - избитая, но верная фраза. Нельзя живую организацию в течение нескольких недель бешено настроить на разрыв, разжечь в ней чувство борьбы, непримиримости с тем, чтобы перестроить ее предложением об арбитраже или другим "указанием". Нет, борьба, особенно острая, сопровождающаяся разрывом, имеет свою логику. Остановиться сразу и резко изменить курс не легко, почти невозможно. Это требует времени, терпения, спокойствия. И это должен был бы понимать и Папа, организация не машина; ей можно в любой момент дать ход назад. Конечно, досадно терять время и силы - но друг[их] путей нет - остальное горячность, дергание и пр. Т. е. то, что делал Папа (и делает слишком часто) и что, в частности, отражало его недопустимо резкое письмо ко мне178. Недопустимое в особенности потому, что письмо не равное равному, а написано, когда знаешь, что тебе так или даже 1/10 от "так" не ответят. И это все также связано с друг[им] недостатком, серьезным недостатком в политике. П[апа] никогда не признает свою неправоту, даже свое участие в общей неправоте. Поэтому он не терпит критики. Когда ему говорят или пишут то, с чем он не согласен, он это либо игнорирует, либо отвечает179 резкостями. Все привыкли к тому, что Папе лучше не писать или не говорить о том, с чем он не согласен. Нет, мамочка, это не метод. (Я не говорю о том, когда Папа "ухаживает" за кем-нибудь, - это совсем другое дело). Но возвращаюсь к франц[узскому] делу. Как политик, П[апа] должен был бы конкретно оценить и наши силы, и наши возможности. Знать, что ему идти на разрыв с Р.М[олинье] и К╟, то, что этот разрыв будет иметь свою логику, что дело имеешь пусть с плохими (какие есть, лучших пока нет, поэтому нельзя их топтать), но с живыми людьми; раз направив их на резкую борьбу, остановить их по команде, "по указанию" нельзя и пр. И пр. Отсюда, если разрыв не был все же ошибкой и лишь новый авантюристический поворот "Коммуны" сделал слияние неизбежным, то надо все же понимать, что освоение этого требует для организации времени и требует со стороны П[апы] спокойного, терпеливого и180 дружеского отношения к товарищам. Необходимо, чтобы вопрос был решен в Папиной голове, надо, чтобы он прошел через головы остальных. Бешенство же дает кажущееся ускорение дела, кажущееся, но не понятое, не завоеванное проводится плохо и противоречиво, но "зато" нарушает всякую возможность нормальных организационных, товарищеских и личных отношений. Вообще же в организац[ионных] вопросах Папа склонен к крайностям и переменам. Сперва рубит, потом клеит. После нескольких бешеных писем о R.Well'е и Well'ю (Berlin) Папа написал ему вдруг примирительное письмо, которое я, к счастью, не передал, ибо на след[ующий] день Well перешел к сталинцам. Таких и подобных фактов больше чем много, и в каждом случае, к несчастью, Папа немедленно же ищет виновников - действительныхз или мнимых, ибо он об этом даже не задумывается, они ему нужны для собственной разрядки... Людей же надо беречь. Скучно это, я знаю, но что делать. Ругать их надо, и крепко, но не переходя известной черты, но и беречь - они ведь на каждом углу не стоят, их мало, они нужны. Возьмем вопрос о Секретариате. Плох он, работает плохо и пр. И пр. Все это верно. Но разве это позиция? Если плохи люди, надо их заменить лучшими, если эти плохие все же лучше других еще более плохих или если друг[ие] обстоятельства мешают заменить этих - нельзя их ругать и ругать, презрительно игнорировать или оскорблять или раздавать им пинки... Я писал Папе год тому назад, что этот С[екретариа]т к настоящей работе не способен, что надо искать другие выходы. Если этих выходов нет - надо терпеть, а не давать затрещины при всяком случае. Что это дает? Делу, работе, этим товарищам - ничего. Известное удовлетворение самому Папе? Нет, это неправильно. Взять вопрос о Р.М[олинье]. Надо честно сказать, что П[апа] (и не он один) ошиблись, что поддержка систематическая Р.М[олинье] в про