Л.Д.Троцкий. Архив в 9 томах: Том 8 --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский ║ http://lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/ Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net Date: 29 Sep 2005 --------------------------------------------------------------- Архив Л. Д. Троцкого. Том 8 Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского Предисловие Восьмой том "Архива Л.Д.Троцкого" охватывает 1935-1937 гг. В жизни и деятельности Троцкого это был весьма динамичный период, связанный, в частности, с постоянными его перемещениями в пределах Франции, затем - с переездом в Норвегию и, наконец, - в Западное полушарие, в далекую Мексику. По существу дела, именно в эти годы началась сталинская охота на Троцкого, которая вначале привела к его изгнанию из Франции, а затем из Норвегии и завершилась убийством в августе 1940 г. Хотя в этот период политичекая и литературная активность Троцкого продолжала оставаться весьма высокой, ее характер стал изменяться, а в течение последних месяцев 1936 г., когда Троцкий находился под арестом в Норвегии, он фактически был отрезан от своих сторонников, и документация этих месяцев незначительна. С одной стороны, Троцкий окончательно и решительно взял курс на полный организационный разрыв с официальным коммунистическим движением, на создание Четвертого Интернационала как четко оформленного международного коммунистического объединения. С другой стороны, он фактически все больше отходил от организационных усилий в этой области, которые легли на плечи его последователей, учеников, истолкователей его воли, естественно транслировавших "троцкистские" установки в своей собственной интерпретации, вступавших в острые конфликты друг с другом по вопросам, которые им самим казались принципиальными, но зачастую по существу дела были лишь проявлением борьбы за личное влияние, первенство и превосходство. В отличие от предыдущих лет, когда Троцкий мог распределять свое время более или менее равномерно между работой над историко-политическими книгами, мемуарами и другими объемистыми произведениями, с одной стороны, и текущей организационно-политической перепиской и публицистичекими выступлениями, с другой стороны, теперь переписка отошла на задний план. Что же касается документации 1937 г., то она в основном была сосредоточена на самозащите Троцкого в связи с фальшивыми обвинениями по его адресу, которые выдвигались на московских судебных фарсах в августе 1936 и январе 1937 гг., в советской прессе и в заявлениях прихвостней Москвы из различных политических лагерей - как левых, так и правых - в западноевропейских странах. Разумеется, эта самозащита строилась на сравнительно широком историко-социологическом базисе, свидетельствовавшем о дальнейшей эволюции взглядов Троцкого на советскую действительность. Продолжая отстаивать взгляд, что в СССР сохраняются основы власти рабочего класса и что все еще существует социалистическая перспектива, ибо государственная собственность на средства производства не отменена, Троцкий фактически своими оценками конкретной ситуации в СССР далеко отошел от этого общего положения. Основное его внимание в анализе внутренней ситуации в СССР привлекали теперь не социально-экономические, а сугубо политические явления, события, факты. Он приходил к выводу о полном изменении характера власти. "Бюрократии удалось фактически ликвидировать большевистскую партию, как и советы, сохранившиеся лишь по имени, - писал он в начале 1935 г. - Власть перешла от масс, от советов, от партии к централизованной бюрократии, от нее - к замкнутой верхушке, и, наконец, - к одному лицу, как воплощению бесконтрольной бюрократии". Лишь формально оговариваясь, да и то далеко не всегда, что капиталистическая контрреволюция в СССР все еще не победила, Троцкий подчеркивал глубокое перерождение партии и государства за последние 10-12 лет, то есть с того времени, когда умер Ленин, а сам он был отстранен от властных позиций. Вновь и вновь Троцкий пытался провести решающий водораздел между характером власти в первые пять-шесть лет после Октябрьской переворота и современной ситуацией. При этом он полностью игнорировал сходные или общие черты обоих периодов и всячески раздувал или даже измышлял отличия. Советским Союзом правит теперь привилегированная каста, подчеркивал он, полагая, что было бы весьма поучительно подсчитать, какую часть национального дохода поглощает этот слой. "Но эта статистика принадлежит к числу величайших государственых тайн". Троцкий все более утверждался в выводе, что в СССР возникла тоталитарная система власти. Использовав термин, впервые примененный публицистами к положению в Италии после установления там в 1922 г. фашистского режима Муссолини, лидер оппозиционного коммунистического движения воспринимал и пропагандировал эту дефиницию не как научную категорию, а как хлесткое выражение и, главное, понимал ее крайне зауженно. Он не видел, что тоталитаризм представляет собой единую социально-экономическую, политическую и культурно-идеологическую систему, в которой все ее составные элементы и функции неотделимы друг от друга, что только в неразрывной связи друг с другом они обеспечивают относительную эффективность и стойкость режима. Троцкий понимал тоталитаризм в СССР применительно к сталинскому террору 1936-1937 гг. лишь как "отсутствие малейшей свободы критики, военное подчинение подсудимых, следователей, прокуроров, судей одному и тому же лицу и полную монолитность прессы, которая своим монотонным волчьим воем устрашает и деморализует обвиняемых и все общественное мнение". Как видим, в таком подходе доминировала красноречивая публицистика, а не объективный анализ. На Троцкого все большее впечатление производило сходство между режимом Сталина в СССР и национал-социалистическим режимом Гитлера в Германии. Пытаясь, правда, отбиться от критиков указанием на отличия социальной базы обоих режимов (в это он был прав, ибо сохранение частной собственности в Германии при власти нацистов предопределило ее "правототалитарный вариант", обусловивший, в свою очередь, целый ряд конкретных особенностей1), Троцкий в то же время показал многие общие черты власти Сталина и Гитлера. Особое внимание он обращал на "религию вождя", которая, как он писал, "так унизительно сближает нынешний советский режим с режимом Гитлера". Разумеется, при этом ни словом не говорилось о "вождизме" как общей черте коммунистической власти, о том, что эта самая "религия вождя" зародилась еще в годы гражданской войны и адресовалась не только Ленину, но и ему самому, хотя, конечно, без тех зловеще-карикатурных черт, которые она постепенно приобрела в сталинское время. Несколько позже, в связи с московскими шоу-процессами 1936-1937 гг., была подмечена еще одна весьма важная общая черта сталинизма и гитлеризма, которая определялась как "психотехника фашизма" - непрерывность, монолитность и массивность лжи. В этом Троцкий верно уловил одну из базисных черт пропаганды тоталитарных режимов, которая позже применительно к Германии, но в то же время с явной экстраполяцией на СССР, была рассмотрена А.А.Галкиным2. Л.Д.Троцкий был одним из тех, кто, разумеется, со своих субъективных позиций, в качестве защитника своей чести и достоинства, своего пршлого и настоящего, но полностью опираясь на факты и документы, начал разностороннее разоблачение "кухни" сталинского террора, который в 1936-1937 гг. приобрел глобальные черты. Находясь под арестом в Норвегии во второй половине 1936 г., лидер оппозиционного коммунистического движения не имел возможности непосредственно откликнуться на первый крупный судебный фарс в Москве периода "большого террора" - процесс над Зиновьевым, Каменевым и другими видными коммунистическими деятелями в августе 1936 г. (составители смогли включить в данный том документы 1936 г., завершающиеся июнем этого года). Но, прибыв в Мексику, Троцкий все свои усилия с января 1937 г. сосредоточил на подготовке статей, заявлений, интервью, вскрывавших существенные черты сталинского террора. Советский суд определялся им как "инквизиционный", и в этом Троцкий был прав лишь частично, ибо никогда Святая Инквизиция не достигала таких "высот" в сознательной лжи, фабрикации вымыслов, нахождении способов превратить обвиняемых в соучастников террора, как советский суд - "самый гуманный суд в мире", по ироническому определению одного из послевоенных киногероев (фильм "Берегись автомобиля"). Троцкий, однако, смог выявить целый ряд характерных черт судебных фарсов. Он с полным основанием писал, что на скамью подсудимых попадают очень немногие - лишь те деморализованные жертвы, которые пытаются спасти свои жизни ценой моральной гибели. А все те арестованные, которые отказывается каяться под диктовку палачей, расстреливаются во время следствия. Не менее четко определялся и характер "открытых" политических процессов. Они, писал Троцкий, не имеют ничего общего с судом: "это чисто театральные инсценировки с заранее распределенными ролями и абсолютным `фюрером' в качестве режиссера". Эта оценка полностью подтверждалась уже в то время зарубежными наблюдателями, имевшими возможность посещать московские процессы, и была разносторонне обоснована зарубежными и российскими аналитиками через много лет3. Будучи твердо убежденым в своей правоте и стремясь внушить это убеждение мировому общественному мнению, Троцкий настаивал на создании авторитетной международной следственной комиссии, которая изучила бы выдвигавшиеся по его адресу (а, стало быть, и по адресу всех подсудимых на московских судебных процессах) обвинения. В случае признания этой комиссией хотя бы косвенной его вины, хотя бы в небольшой части того, что было ему инкриминировано, он изъявлял готовность добровольно отдаться в руки палачей из советских спецслужб. В связи с этим он обращал внимание, что требует не доверия, а проверки. "Слепого доверия требуют тоталитарные режимы с непогрешимым `вождем' во главе: все равно, идет ли дело о фашисте Гитлере или о бывшем большевике Сталине". С акцентом на московские шоу-процессы не только расширялось сопоставление сталинского режима с национал-социалистическими порядками в Германии, но и углублялась типология тоталитаризма в целом. Каким путем Сталин достигает своих целей? - ставил вопрос Троцкий и давал ответ: "При помощи тоталитарного режима, монолитной прессы, монолитной партии, герметически закрытых ящиков для подсудимых, монолитности следователей, судей и адвокатов и постоянной возможности расстреливать без огласки любого, кто попытается отстоять правду и свою честь". Комиссия, образования которой требовал Троцкий, была создана под председательством известного американского ученого, философа и психолога, профессора Колубийского университета (Нью-Йорк) Джона Дьюи. Она провела несколько выездных заседаний в Койоакане, в доме, где проживал Троцкий, и после тщательного и всестороннего рассмотрения обвинений, предъявленных Троцкому и его сыну Л.Л.Седову, пришла к единодушному заключению: не виновны. Опубликованные тогда же и переизданные через много лет протоколы заседаний комиссии Дьюи являются важным источником изучения "большого террора" в СССР и многих других проблем, но, к сожалению, все еще слабо используются исследователями4. Поразительно, но в условиях неуклонного укрепления становившейся все более неограниченной кровавой диктатуры Сталина в СССР Троцкий не только сохранял политический оптимизм, но даже резко усилил позитивные прогнозы в отношении перспектив развития СССР. По-видимому, они не были вполне искренними, ибо в наличии был огромный комплекс фактов, свидетельствовавших, что в реально обозримых условиях ни о каком изменении режима говорить не приходится, по крайней мере при жизни Сталина, который только приближался к своему 60-летию и не только сохранял отведенные ему не очень внушительные физические силы, но и свойственную ему весьма мощную дьявольскую хитрость. Троцкий же неодкратно повторял, что Сталину не удалось, мол, убить оппозицию, раздавить критическую мысль, что он грубо просчитался, что последствия этого просчета будут фатальными для его диктатуры. Московские процессы без каких-либо к тому оснований оценивались как "агония сталинизма". "Политический режим, который вынужден прибегать к таким методам, обречен. В зависимости от внешних и внутренних обстоятельств агония может длиться дольше или меньше. Но никакая сила в мире уже не спасет Сталина и его систему. Советский режим либо освободится от бюрократического спрута, либо будет увлечен им в бездну". Разумеется, можно было бы возразить, учитывая оговорку по поводу "внешних и внутренних обстоятельств", что Троцкий применял термин "агония" фигурально, имея в виду лишь неопределенную историческую перспективу. Но весь комплекс его статей и заявлений 1937 года, включеных в этот том, свидетельствует, что он навязывал своим сторонникам представление о неизбежности краха сталинизма в самом близком времени. Об этом он, например, заявил на весь мир в своем интервью корреспонденту газеты "Чикаго Дейли Ньюз" О'Брайену 3 марта 1937 г. Собственньо говоря, в условиях, когда международное влияние СССР и, следовательно, личное влияние Сталина в международном истеблишменте усиливались, когда советский диктатор согласился, наконец, на сотрудничество компартий с другими политическими силами в рамках народного фронта, когда появились на свет союзные договоры СССР с Францией и Чехословакией (1935), а политические силы, шедшие за Троцким, продолжали оставаться незначительной горсткой, иная трактовка событий была бы самоубийственной для движения сторонников Троцкого. Он вновь и вновь выражал уверенность, что "немногие десятки тысяч" его сторонников, которые существовали в то время (их он преувеличивал по крайней мере на порядок), вскоре превратятся в могучую армию. Однажды статью, посвященную "Манифесту Коммунистичекой партии" К.Маркса и Ф.Энгельса, написанную осенью 1937 г. ("Манифест" появился на свет в феврале 1848 г.), Троцкий даже завершил совершенно нелепой, анекдотической фразой о том, что к сотой годовщине этого труда (то есть через четыре месяца) Четвертый Интернационал (который, добавим, организационно в это время еще и не существовал) "станет решающей революционной силой на нашей планете"! Впрочем, почувствовав, скорее всего, всю нелепость, одиозность этого высказывания, он через два месяца в ответах на вопросы парижского еженедельника заменил пресловутые четыре месяца на "ближайшее десятилетие", в течение которого Четвертый Интернационал станет, мол, "решающей исторической силой". Часть документации, включенной в данный том, посвящена анализу ситуации в международном масштабе и в отдельных странах, взаимоотношениям групп последователей Троцкого с другими социалистическими политическими организациями. Его внимание, в отличие от предыдущих лет, почти не привлекала Германия, ибо автор, очевидно, понимал факт стабилизации нацистской диктатуры, нереальность ее свержения в ближайшее время, да и информация о положении в Германии поступала к нему почти исключительно только в форме газетных корреспонденций. Некоторые материалы посвящены событиям в Испании, где в 1936 г. к власти пришел народный фронт и вскоре началась гражданская война. Документы свидетельствуют, что Троцкий поддерживал в Испании связь только с незначительными группами своих сторонников, которые не пользовались сколько-нибудь заметным политическим влиянием, несмотря на традиционное предрасположение испанцев к левым силам (единственная более или менее оформленная группа была в Барселоне). Что же касается Рабочей партии марксистского объединения (ПОУМ), которую в политических целях сталинисты в то время именовали "троцкистской" (эта оценка довольно прочно вошла в историческую литературу то ли в силу той же политической предвзятости, то ли, скорее всего, в результате недостаточного знания авторами существа дела), то Троцкий не только не рассматривал эту партию в числе организаций Четвертого Интернационала, но подвергал сокрушительной критике ее политические установки, в частности сотрудничество с народным фронтом. Пристальное внимание уделялось в рассматриваемый период событиям во Франции. Причины этого состояли не только в том, что именно в этой стране впервые зародилось, а затем приняло наиболее жизнеспособные формы народнофронтовское движение (к последнему Троцкий относился крайне отрицательно как к проявлению "оппортунизма" компартий, продиктованного интересами сталинской клики), но также в широком движении низов населения, которое особенно рельефно проявилось в массовых забастовках в июне 1936 г. Значение этих забастовок и их результатов Троцкий переоценивал. Он писал о "великой июньской волне". Полагая, что народный фронт представляет собой "коалицию пролетариата с империалистической буржуазией", что программа его является "шарлатанской", он в то же время выступил инициатором так называемого "французского поворота". Под этим термином понималось вступление "большевиков-ленинцев", то есть последователей Троцкого, во французскую Социалистическую партию (СФИО), которое им оценивалось как "смелый организационный шаг". Представляется, что, какие бы доводы ни выдвигал Троцкий в обоснование этой акции, которая по существу дела являлась его собственной инициативой, подчеркивая, что его сторонники во Франции сохраняют свои лозунги, внутреннее единство и дисциплину, обеспечивают себе таким способом выдвижение в самый "центр пролетарского авангарда", "французский поворот" был явным свидетельством того, что Троцкий все больше осознавал крушение надежд на создание своей мощной самостоятельной организации даже во Франции, где был европейский центр его движения. Лозунг Четвертого Интернационала все более приобретал ритуальный характер, несмотря или даже в результате тех утопическо-оптимистических прогнозов Троцкого, о которых мы упоминали выше. "Французский поворот", как и многие другие политические инициативы Троцкого, завершился провалом. Через непродолжительное время его сторонники были изгнаны из СФИО или сами покинули ее ряды и продолжали влачить достаточно жалкое существование. В условиях назревания второй мировой войны, ловкого обращения советского руководства и руководимого им Коммунистического Интернационала к антифашистским, антивоенным, общедемократическим лозунгам революционное "вспышкопускательство" малых групп "троцкистов" ситановилось все более чуждым массам населения европейских стран, США, да и других регионов мира. Будучи весьма внимательным аналитиком, Троцкий просто не мог не понимать этих политических сдвигов. В одном из его писем, публикуемом в этот томе, отмечалось, что "буржуазные круги, даже и `либеральные', ненавидят нас гораздо больше, чем сталинцев". Это было совершенно справедливо, но относилось не только к буржуазным кругам. "Троцкистов" начинали если не ненавидеть, то, по крайней мере, чуждаться их, и массы рабочих, в том числе те их части, которые находились под влиянием СФИО, то есть партии, к которой они недавно весьма ненадолго присоединились, и других социалистических и социал-демократических партий. В томе публикуется небольшая группа документов, связанных с перипериями личной жизни Л.Д.Троцкого в Мексике в 1937 г. Привлекают внимание письма жене Н.И.Седовой во второй половине июля этого года, когда на почве ревности между супругами произошла размолвка, и Троцкий уехал из Койоакана "на отдых". Испытывая чувство раскаяния перед женой (или пытаясь убедить самого себя, что он раскаивается), которая в полном смысле слова в течение многих лет являлась жертвой его политических пристрастий и амбиций, сама не осознавая этого, Лев пытался оправдяться, в том числе и с помощью того, что он сам именовал в письме от 19 июля "гусарским стилем", включая нецензурную лексику. Троцкий открещивался от своей недогой пассии - известной мексиканской художницы Фриды Кало - жены его покровителя в этой стране Диего Риверы. Впрочем, порой он переходил в наступление на супругу, пытаясь даже найти ее вину в собственном "рецидиве" - то есть возобновлении тяги к особам прекрасного пола молодого возраста. Троцкий был уже пожилым человеком. Он приближался к 60-летию. В условиях, когда он становился все более очевидной мишенью не только политических, но и физических актов насилия со стороны Сталина и его агентуры, он все чаще проявлял склонность подвести общие итоги своей жизни. Такого рода высказывания несколько раз встречаются в данном томе. По-видимому, вполне искренний фанатизм звучал в его словах: "...Через все превратности и потрясения я пронес, к счастью, склонность и готовность спокойно посмеяться над злоключениями своей личной жизни". Имея в виду кликушество Кагановича, кричавшего на каком-то московском собрании "Смерть Троцкому!", Лев Давидович писал: "Если московская клика думает запугать меня такими угрозами и заставить меня замолчать, то она ошибается. Не потому что я недооценивал силы и средства ГПУ (Троцкий продолжал употреблять термин ГПУ, хотя еще в 1934 г. на его месте появился НКВД - Ю.Ф. и Г.Ч.): нет, я очень хорошо понимаю, что убить меня из-за угла гораздо легче, чем доказать мою `связь' с Гитлером. Но есть обязанности, которые неизмеримо выше соображений о личной безопасности. Это знает каждый хороший солдат". Все это было действительно так. Некоторые фрагменты, которые встретит в этом томе читатель, свидетельствют, насколько ложны всякого рода слухи и сплетни о богатстве, роскошном образе жизни Троцкого и т. п., которые начали распространять сталинисты еще в 30-е годы и продолжают повторять безответственные авторы по наши дни. В письме жене (июль 1937 г.) он рассказывал, что очень боится поломать заимствовавнную им удочку, Ибо: "Удочка на форель стоит не дешево (кажется, около 5 долларов)". Комментарии здесь вряд ли необходимы. * Как и в предыдущие тома, в данный том включены статьи, заявления, интервью, письма и некоторые другие документы Троцкого. Публикуются также отдельные письма Л.Л.Седова. Почти все документы заимствованы из Архива Л.Д.Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета (США). Несколько документов взяты из Коллекции Б.И.Николаевского в Архиве Гуверовского Института войны, революции и мира (Пало-Алто, Калифорния, США). Поисковые данные указаны только в отношении материалов Гуверовского института. На русском языке публикуемые материалы ранее не издавались. Часть из них была опубликована на английском, французском и немецком языках. Но во всех этих случаях названные документы в данном издании переданы по архивным первоисточникам. Том завершается примечаниями и указателями имен и географических названий. Как и в предыдущих томах, документы отобраны для издания доктором исторических наук Ю.Г.Фельштинским. Вся археографичкская работа проведена Ю.Г.Фельштинским и доктором исторических наук Г.И.Чернявским. Ими же написаны предисловие, примечания, составлены указатели имен и географических названий. В подготовке примечаний, связанных с событиями в Китае, принимал участие доктор исторических наук А.В.Панцов. Нам приятно вновь выразить сердеченую признательность администрациям архивных учреждений, давшим любезное разрешение на публикацию документов из их фондов. 1 Подробно об этом идет речь в книге одного из авторов настоящей работы: Чернявский Г.И. Тень Люциферова крыла: Большевизм и национал-социализм. Сравнительно-исторический анализ. - Харьков: Око, 2003. 2 Галкин А.А. Германсий фашизм. - М.: Наука ,1989. - С. 342 и др. 3 См., например: Duranty W. Th Kremlin and the People. - London: Hamilton, 1942. - P. 84; Сonquest R. The Great Terror: A Reassessment. - New York: Oxford University Press, 1990; Антонов-Овсеенко А. Театр Иосифа Сталина. - М.: Грегори-Пейдж, 1995 и мн. др. 4 The Case of Leon Trotsky: Report of Hearings on the Charges Made against Him in the Moscow Trials. - New York, 1969. Предисловие ко второму английскому изданию " Терроризм и коммунизм "1 Эта книга написана в 1920 году в вагоне военного поезда2, в разгар гражданской войны. Читатель должен иметь перед глазами эту обстановку, если хочет верно понять не только основное содержание книги, но и ее злободневные намеки, особенно же ее тон. Книга направлена полемически против Карла Каутского. Молодому поколению это имя говорит немногое, хотя сам Каутский остается нашим современником: недавно он праздновал свою 80-ую годовщину. Каутский пользовался некогда в рядах Второго Интернационала огромным авторитетом как теоретик марксизма. Война очень быстро обнаружила, что его марксизм был лишь методом пассивного истолкования исторического процесса, но не методом революционного действия. Пока классовая борьба протекала в мирных берегах парламентаризма, Каутский, как и тысячи других, позволял себе роскошь революционной критики и смелых перспектив: практически это ни к чему не обязывало. Но когда война и послевоенная эпоха поставили проблемы революции ребром, Каутский окончательно занял позицию по ту сторону баррикады. Не порывая с фразеологией марксизма, он стал прокурором пролетарской революции, адвокатом пассивности, пресмыкательства и капитуляций перед империализмом. В довоенную эпоху Карл Каутский и вожди Британской рабочей партии3 стояли, казалось, на разных полюсах Второго Интернационала. Наше поколение, которое было тогда молодым, в борьбе с оппортунизмом Макдональда, Гендерсона и братии не раз пользовалось оружием из арсеналов Каутского. Правда, мы и в те времена шли гораздо дальше, чем того хотел нерешительный и двусмысленный учитель. Роза Люксембург, ближе других знавшая Каутского, уже до войны беспощадно разоблачала маргариновый характер его радикализма. Новейшая эпоха внесла в положение во всяком случае полную ясность: политически Каутский принадлежит к одному лагерю с Гендерсоном; если первый продолжает прибегать к цитатам из Маркса, а второй предпочитает псалмы царя Давида4, это различие индивидуальных привычек нисколько не нарушает их солидарности. Все основное, что в этой книге сказано против Каутского, можно, таким образом, почти без ограничений перенести на вождей британских трэд-юнионов и Рабочей партии. Одна из глав книги посвящена так называемой австрийской школе марксизма (Отто Бауэр, Карл Реннер5 и др.). По сути дела, эта школа выполняла ту же функцию, что и Каутский: при помощи стерилизованных формул марксизма она прикрывала политику оппортунистической прострации и трусливо отгораживалась от смелых решений, которых неотвратимо требовал ход классовой борьбы. События принесли беспощадную проверку каутскианству, как и австро-марксизму. Могущественные некогда социал-демократические партии Германии и Австрии, вознесенные против их собственной воли революционным движением 1918 года на вершину власти, добровольно сдавали по частям свои позиции буржуазии, пока не оказались ею беспощадно раздавлены. История этих двух партий является неоценимой иллюстрацией к вопросу о роли революционного и контрреволюционного насилия в истории. В интересах преемственности я сохраняю за книгой то заглавие, под которым вышло первое английское издание: "В защиту терроризма". Необходимо, однако, сразу оговорить, что заглавие это, принадлежавшее издателю, а не автору, слишком широко и способно даже подать повод к недоразумениям. Дело вовсе не идет о защите "терроризма" как такового. Меры принуждения и устрашения, вплоть до физического истребления противников, в неизмеримо большей степени служили до сих пор и продолжают служить делу реакции в лице переживших себя эксплуататорских классов, чем делу исторического прогресса в лице пролетариата. Присяжные моралисты, осуждающие "терроризм" вообще, имеют, в сущности, в виду революционные действия угнетенных, стремящихся к освобождению. Лучший пример тому - г. Рамзей Макдональд. Он неутомимо осуждал насилие во имя вечных заветов морали и религии. Но когда распад капиталистической системы и обострение классовой борьбы поставили и для Англии в порядок дня революционную борьбу пролетариата за власть, Макдональд перешел из лагеря рабочих в лагерь консервативной буржуазии с такой же простотой, с какой пассажир переходит из купе для курящих в купе для некурящих. Сейчас благочестивый противник терроризма поддерживает при помощи аппарата насилия "мирный" режим безработицы, колониального гнета, вооружений и подготовки новых войн. Настоящая работа далека, следовательно, от мысли защищать терроризм вообще. Она защищает историческую правомерность пролетарской революции. Основная мысль книги: история не выдумала до сих пор другого способа вести человечество вперед, как противопоставляя каждый раз консервативному насилию переживших себя классов революционное насилие прогрессивного класса. Неизлечимые фабианцы6 повторят, конечно, что, если доводы этой книги верны для отсталой России, то они совершенно неприменимы к передовым странам, особенно к старым демократиям, как Великобритания. Эта утешительная иллюзия могла бы, пожалуй, иметь подобие убедительности лет 15 или 10 тому назад. Но с того времени волна фашистских или военно-полицейских диктатур затопила бльшую часть европейских государств. На другой день после высылки из Советского Союза, 25 февраля 1929 г., я писал - не в первый, впрочем, раз - по поводу положения в Европе: "Демократические учреждения показали, что не выдерживают напора современных противоречий, то международных, то внутренних, чаще - тех и других вместе... По аналогии с электротехникой демократия может быть определена как система выключателей и предохранителей против слишком сильных токов национальной или социальной борьбы. Ни одна эпоха человеческой истории не была и в отдаленной степени так насыщена антагонизмами, как наша. Перегрузка тока все чаще обнаруживается в разных пунктах европейской сети. Под слишком высоким напряжением классовых и международных противоречий выключатели демократии плавятся или взрываются. Такова суть короткого замыкания диктатуры. Первыми поддаются, конечно, наиболее слабые выключатели. Но ведь сила внутренних и мировых противоречий не ослабевает, а растет. Вряд ли есть основания утешать себя тем, что процесс захватил только периферию капиталистического мира. Подагра начинается с большого пальца ноги, но начавшись, доходит до сердца"7. За истекшие после написания этих строк шесть лет "короткие замыкания" диктатуры произошли в Германии, Австрии и Испании; в этой последней стране - после недолгого революционного расцвета демократии. Все те же демократические иллюзионисты, которые пытались истолковать итальянский фашизм как эпизодическое явление, возникшее в сравнительно отсталой стране в результате послевоенного психоза, встретили самое немилосердное опровержение со стороны фактов. Из больших европейских стран парламентарный режим сохраняется ныне еще только во Франции и в Англии. Но после проделанного Европой опыта нужна совершенно исключительная доза слепоты, чтобы считать Францию и Англию огражденными от гражданской войны и диктатуры. 6 февраля 1934 г. французский парламентаризм получил первое предостережение. Чрезвычайно поверхностна мысль, будто относительная устойчивость британского политического режима определяется давностью парламентских традиций и в возрастании этой давности автоматически черпает силу сопротивления. Нигде не доказано, что старые вещи при прочих равных условиях прочнее новых. На самом деле британский парламентаризм держится лучше других в условиях кризиса капиталистической системы только потому, что былое господство над миром позволило правящим классам Великобритании скопить несметные богатства, которые ныне продолжают скрашивать их черные дни. Иначе сказать: британская парламентская демократия держится не мистической силой традиции, а жировыми отложениями, оставшимися в наследство от эпохи преуспеяния. Дальнейшая судьба британской демократии зависит не от ее внутренних свойств, а от судьбы британского и вообще мирового капитализма. Если бы правящие знахари и чудотворцы действительно открыли секрет омоложения капитализма, вместе с ним омолодилась бы, несомненно, и буржуазная демократия. Но мы не видим основания верить знахарям и чудотворцам. Уже последняя империалистическая война явилась выражением и вместе с тем доказательством того исторического факта, что мировой капитализм исчерпал свою прогрессивную миссию до конца. Развитие производительных сил упирается в два реакционных барьера: частную собственность на средства производства и границы национального государства. Без устранения этих двух барьеров, то есть без сосредоточения средств производства в руках общества и без организации планового хозяйства, способного постепенно охватить весь мир, экономический и культурный упадок человечества предопределен. Дальнейшие короткие замыкания реакционных диктатур распространились бы в этом случае неизбежно и на Великобританию: успехи фашизма являются лишь политическим выражением распада капиталистической системы. Другими словами: и для Англии не исключена такая политическая обстановка, когда какой-нибудь фат, вроде Мосли, сможет по примеру своих наставников Муссолини и Гитлера сыграть историческую роль. Со стороны фабианцев может последовать возражение в том смысле, что у английского пролетариата есть полная возможность овладеть властью парламентским путем, произвести легально, мирно и постепенно все необходимые изменения в капиталистической системе и тем самым не только сделать ненужным революционный терроризм, но и вырвать почву из-под ног контрреволюционного авантюризма. Такого рода перспектива приобретает на первый взгляд особую убедительность в свете крупнейших избирательных успехов Рабочей партии. Но только на первый и притом очень поверхностный взгляд. Фабианскую перспективу надо считать, к сожалению, заранее исключенной. Я говорю "к сожалению", потому что мирный, парламентский переход к новому общественному строю представлял бы, несомненно, очень серьезные преимущества с точки зрения интересов культуры, а следовательно, и социализма. Но нет ничего более пагубного в политике, как принимать желательное за возможное. С одной стороны, избирательная победа Рабочей партии вовсе еще не означала бы сосредоточения в ее руках действительной власти. С другой стороны, рабочая партия и не стремится к полноте власти, ибо в лице своих верхов не хочет экспроприации буржуазии. Гендерсоны, Ленсбери и пр[очие] не имеют в себе ничего от великих реформаторов общества: они просто мелкобуржуазные консерваторы, и только. Мы видели социал-демократию у власти в Австрии и Германии. В Англии мы также дважды наблюдали так называемое рабочее правительство. Социал-демократические правительства стоят сейчас во главе Дании и Швеции. Во всех этих случаях ни один волос не упал с головы капитализма. Правительство Гендерсона-Ленсбери ничем не отличалось бы от правительства Германа Мюллера в Германии. Оно не посмело бы наложить руку на собственность буржуазии и было бы обречено на попытки мелких реформ, которые, разочаровывая рабочих, раздражали бы буржуазию: крупные социальные реформы неосуществимы в условиях падающего капитализма. Рабочие все настойчивее требовали бы от правительства более решительных мер. В парламентской фракции рабочей партии выделилось бы революционное крыло; правое крыло все более открыто тяготело бы к капитуляции по примеру Макдональда. Для противовеса рабочему правительству и для предупреждения революционных действий со стороны масс крупный капитал стал бы усиленно поддерживать фашистскую организацию (что он начал делать уже сейчас). Корона, палата лордов, буржуазное меньшинство палаты депутатов, бюрократия, военный и морской штабы, банки, тресты, большая печать сплотились бы в контрреволюционный блок, всегда готовый привлечь на помощь регулярным вооруженным силам банды Мосли или другого более пригодного авантюриста. Иными словами, "парламентская перспектива" роковым образом вела бы на путь гражданской войны, которая грозила бы принять тем более затяжной, жестокий и невыгодный для пролетариата характер, чем менее руководство рабочей партии было бы к ней подготовлено. Вывод отсюда тот, что британский пролетариат не должен рассчитывать ни на какие исторические привилегии. Ему придется бороться за власть революционным путем и удерживать ее в руках, подавляя ожесточенное сопротивление эксплуататоров. Другого пути к социализму нет. Проблемы революционного насилия, или "терроризма", сохраняют, следовательно, практический интерес и для Англии. Такова причина, по которой я согласился на новое английское издание этой книги. * На Генуэзской конференции (1922 г.)8 французский представитель Кольра заявил: "Советская Россия, которая привела страну к границе экономического краха, не имеет права учить другие народы социализму". Сейчас он, конечно, затруднился бы повторить эти слова. Советский Союз успел с того времени практически показать, насколько велики экономические возможности, заложенные в национализации средств производства. Эта демонстрация тем более убедительна, что дело идет об отсталой стране без резервной армии квалифицированных рабочих и техников. В период гражданской войны, когда писалась эта книга, советы стояли еще под знаком "военного коммунизма"9. Этот режим был не "иллюзией", как утверждали впоследствии не раз филистеры, а железной необходимостью. Дело шло о распределении нищих запасов, главным образом для нужд войны, и о поддержании для тех же целей хоть минимального производства без возможности оплачивать труд. Военный коммунизм выполнил свою миссию, поскольку сделал возможной победу в гражданской войне. "Иллюзиями", насколько здесь вообще уместно это слово, можно скорее назвать те хозяйственные расчеты, которые связывались с развитием мировой революции. Общее и безраздельное убеждение всей партии в тот период состояло в том, что скорая победа пролетариата на Западе, начиная с Германии, откроет грандиозные технические и культурные возможности и тем позволит от военного коммунизма непосредственно перейти к социалистическому производству. Идея пятилетних планов была в этот период не только сформулирована, но для некоторых областей хозяйства и технически разработана. Задержка в развитии революции на Западе внесла глубокое изменение в хозяйственные методы советов. Открылся период новой экономической политики. Он привел, с одной стороны, к общему оживлению хозяйства, с другой - к возрождению мелкой буржуазии, особенно кулачества. Советская бюрократия впервые почувствовала себя менее зависимой от пролетариата. Она стояла теперь "между классами", регулируя их взаимоотношения. Вместе с тем она утрачивала постепенно доверие и интерес к западному пролетариату. С осени 1924 г. Сталин в полном противоречии с традицией партии и с тем, что он сам писал еще весною того же года, выдвигает впервые теорию "социализма в отдельной стране". Бухарин дополняет ее теорией "постепенного врастания кулака в социализм". Сталин и Бухарин идут рука об руку. Трудности революции, лишения, жертвы, гибель лучших рабочих во время гражданской войны, медленность хозяйственных успехов вызвали тем временем неизбежную реакцию в массах населения. Упадок надежды на европейских рабочих повысил зависимость русских рабочих от собственной бюрократии. С другой стороны, реакция усталости в массах способствовала дальнейшему росту независимости государственного аппарата. Опираясь на консервативные силы мелкой буржуазии и эксплуатируя поражения мирового пролетариата и упадочные настроения советских масс, сталинская фракция, этот штаб бюрократии, производит разгром так называемой левой оппозиции ("троцкисты"). Октябрьская революция вступает в стадию бюрократического перерождения. Однако кулак вовсе не прельщается перспективой "мирного врастания в социализм". Он хочет восстановления свободы торговли. Он сосредоточивает в своих руках запасы хлеба и отказывает в них государству. Он требует расплаты по векселям, выданным ему бюрократией во время борьбы с левой оппозицией. Из союзника он становится врагом. Бюрократия вынуждена обороняться. Она открывает поход против кулака, которого она вчера отрицала, и против правого крыла партии, своего союзника по борьбе с левой оппозицией. Новый политический курс, открывшийся в 1928 году, ярко обнаружил зависимость советской бюрократии от экономических основ, заложенных октябрьским переворотом. Упираясь и сопротивляясь, она вынуждена была встать на путь индустриализации и коллективизации. Она впервые открывает при этом те неизмеримые производственные возможности, которые обеспечены сосредоточением средств производства в руках государства. Крупные, хотя крайне несогласованные успехи пятилетнего плана, естественно, подняли самоуверенность бюрократии. Коллективизация миллионов мелких крестьян создала для нее одновременно новую социальную базу. Поражения мирового пролетариата, рост фашистских и бонапартистских диктатур в Европе содействовали успеху доктрины "социализма в отдельной стране". Бюрократии удалось фактически ликвидировать большевистскую партию, как и советы, сохранившиеся лишь по имени. Власть перешла от масс, от советов, от партии к централизованной бюрократии, от нее - к замкнутой верхушке, и наконец - к одному лицу, как воплощению бесконтрольной бюрократии. Многих наблюдателей поражает и отталкивает "религия вождя", которая так унизительно сближает нынешний советский режим с режимом Гитлера. "Партия" здесь, как и там, имеет одно-единственное право: соглашаться с вождем. Партийные съезды являются лишь парадами заранее обеспеченного единогласия. Чем же советский порядок лучше фашистского? - спрашивают демократы, пацифисты, идеалисты, неспособные глядеть глубже политической надстройки. Нимало не защищая бюрократической карикатуры на советский режим, мы отвечаем, однако, на такую одностороннюю его критику указанием на его социальную базу. Режим Гитлера является последней, поистине отчаянной формой самообороны гниющего и распадающегося капитализма. Режим Сталина является уродливой бюрократической формой самообороны строящегося социализма. Это не одно и то же. Поскольку советская бюрократия вынуждена собственными интересами охранять границы и учреждения СССР от внешних и внутренних врагов и заботиться о развитии национализированных производительных сил, постольку она имеет право на поддержку мирового рабочего класса. Но суть в том, что задачи экономического и культурного строительства чем дальше, тем меньше могут разрешаться бюрократическими методами. Распределение производительных сил и средств совершается ныне на глаз начальства, по команде сверху, без участия трудящихся в решении вопросов, от которых зависят их труд и их жизнь. Диспропорции и несоответствия в хозяйстве накапливаются. Повышение жизненного уровня масс происходит крайне медленно, неравномерно, далеко отставая от технических достижений и затрат трудовой энергии. Так, экономические успехи, временно укрепившие самодержавие бюрократии, в дальнейшем своем развитии все больше направляются против нее. Социалистическое хозяйство должно служить для всестороннего удовлетворения человеческих потребностей. Разрешить такую проблему нельзя путем голого командования. Чем выше производительные силы, чем сложнее техника, чем сложнее потребности, тем необходимее широкая и свободная творческая инициатива организованных производителей и потребителей. Социалистическая культура предполагает высшее развитие человеческой личности. Продвигаться на этом пути можно не путем стандартизованного пресмыкательства перед безответственными "вождями", а лишь посредством сознательного и критического участия всех в социалистическом творчестве. Молодые поколения нуждаются в самостоятельности, которая вполне совместима с твердым руководством, но исключает полицейское командование. Так бюрократический режим, подавивший советы и партию, приходит во все более явное противоречие с основными потребностями развития хозяйства и культуры. Рабочее государство существует впервые в истории. Ни формы, ни методы его, ни этапы, через которые оно должно пройти, не могли и не могут быть предопределены заранее. Буржуазное общество развивалось в течение столетий и пришло к господству, сменяя десятки политических режимов. Можно с достаточным основанием рассчитывать, что социалистическое общество достигнет полного развития несравненно более коротким и экономным путем. Но было бы все же жалкой иллюзией воображать, будто "просвещенная бюрократия" способна довести на уздечке человечество до социализма по прямой линии. Рабочее государство еще не раз обновит свои методы, прежде чем раствориться в коммунистическом обществе. Та большая историческая реформа, которая стоит ныне на очереди, требует освобождения советского государства от бюрократического абсолютизма, иными словами: восстановления творческой роли советов на новой, более высокой хозяйственной и культурной основе. Эта задача неразрешима без борьбы рабочих масс против узурпаторской бюрократии. Историческая роль государственного насилия естественно меняется вместе с изменением характера рабочего государства. Поскольку бюрократическое насилие, как бы жестоко оно подчас ни было, ограждает социальные основы нового режима, постольку оно исторически оправдано. Но защита советского государства и защита позиций бюрократии в советском государстве - не одно и то же. Чем дальше, тем циничнее бюрократия прибегает к террору против партии и рабочего класса для ограждения своих экономических и политических привилегий. Она заинтересована, разумеется, в том, чтобы свою кастовую самооборону выдавать за ограждение высших интересов социализма. Отсюда возрастающая фальшь официальной идеологии, отвратительный культ вождей и прямой обман рабочих масс посредством политических и судебных подлогов. Особенно преступный характер имеет политика советской бюрократии в отношении международного пролетариата. Отказавшись по существу давно уже от надежд на мировую революцию, бюрократия держит секции Коммунистического Интернационала в чисто военном подчинении, превращая их во вспомогательные органы для своей дипломатии. Революционная защита Советского Союза давно уже подменена адвокатской защитой всех действий правящей советской верхушки. Вожди Коминтерна все больше обнажаются перед рабочими, как независимые от масс чиновники. Казавшаяся столь внушительной германская коммунистическая партия при столкновении с серьезной опасностью оказалась политическим нулем. Слепое подчинение не есть доблесть революционера. Коминтерн опустошен, обезличен, обездушен. Если в Англии, несмотря на исключительно благоприятные условия, коммунистическая партия остается незначительной организацией без влияния, без авторитета, без будущего, то ответственность за это ложится прежде всего на советскую бюрократию. Вся обстановка в Англии готовит революционную развязку. Благоприятный перелом экономической конъюнктуры, сам по себе возможный и даже неизбежный, имел бы по необходимости лишь эпизодический характер и скоро уступил бы место новому жестокому кризису. На капиталистическом пути спасения нет. Приход к власти Рабочей партии будет иметь лишь то прогрессивное значение, что снова обнаружит, притом несравненно ярче, чем до сих пор, несостоятельность методов и иллюзий парламентаризма в условиях распада капиталистической системы. Тем самым необходимость новой, подлинно революционной партии раскроется во всей своей остроте. Британский пролетариат войдет в эпоху политического кризиса и теоретической критики. Проблемы революционного насилия встанут перед ним во весь рост. Доктрина Маркса и Ленина впервые найдет массовую аудиторию. В этих условиях, может быть, и настоящая книга не окажется лишней. Л.Троцкий 10 января 1935 г. Кто защищает СССР и кто помогает Гитлеру? (Незаконченная статья) Соглашаясь голосовать за империалистическую армию, если она "очистится" от фашистов, французские сталинцы показывают этим, что дело идет для них, как и для Блюма, не о защите Советского Союза, а о французской "демократии". Они поставили себе отныне высокую цель: насадить чистую демократию в офицерском корпусе версальской армии (версальской в смысле Коммуны и в смысле Версальского мира). Каким путем? Посредством правительства Даладье. "Sovjets partout!", "Daladier au pouvoir!"10. Но почему же великий демократ Даладье, который два года был военным министром (1932-1934), не позаботился очистить армию от фашистов, бонапартистов и роялистов? Не потому ли, что сам Даладье еще не очистился тогда в живительном источнике "народного фронта"? Пусть "Юманите" со свойственной ей глубиной и честностью объяснит нам эту загадку. Пусть заодно ответит на вопрос: почему Даладье капитулировал при первом натиске вооруженной реакции в феврале 1934 года? Мы ответим за "Юманите"! Потому что партия радикалов есть самая жалкая, трусливая, лакейская из всех партий финансового капитала. Стоит гг. де Венделю11, Шнейдеру12, Ротшильду13, Мерсье14 и К╟ топнуть ногой, - радикалы всегда станут на колени: сперва Эррио, а немного спустя и Даладье. Допустим однако, что на этот раз правительству "народного фронта" удастся для демонстрации, т. е. для обмана масс, уволить из армии несколько второстепенных реакционеров и распустить (на бумаге) несколько бандитских лиг. Что изменится в природе? Армия останется по-прежнему важнейшим орудием империализма. Генеральный штаб армии останется по-прежнему штабом военного заговора против трудящихся. Во время войны наиболее реакционные, решительные и беспощадные элементы получают в офицерском корпусе решающий перевес. Пример Италии и Германии показывает, что империалистическая война есть для офицерства высшая школа фашизма. * Как быть далее в тех странах, относительно которых неизвестно, какую позицию займут они в войне: за или против СССР? Так, британские лейбористы и трэд-юнионисты уже сегодня парализуют борьбу против собственного империализма, ссылаясь на то, что Великобритании, может быть, придется защищать СССР. Эти политические мошенники ссылаются, конечно, на Сталина не только с успехом, но и с полным основанием. Если французские сталинцы обещают хвастливо "контролировать" внешнюю политику своего империализма, то британские лейбористы могут предъявить тот же довод. А что делать польскому пролетариату, буржуазия которого связана союзом с Францией и дружбой с Гитлером? Гражданский мир (Union sacree15) означает низкопробное прислуживание социалистов перед империализмом, совершающим наиболее подлую и кровавую работу. Какие политические последствия имеет ползание на патриотическом брюхе, показала последняя война. Социал-патриотические вожди вышли из школы "гражданского мира" совершенно раздавленными, политически опустошенными, без веры, без мужества, без чести и совести. Об этом свидетельствует вся послевоенная история рабочего движения. Рабочие Германии и Австрии завладели после войны властью, но социал-демократические вожди вернули эту власть генералам и капиталистам. Если бы вожди французского пролетариата не вышли из войны жалкими политическими инвалидами, Франция была бы сегодня страной социализма. Гражданский мир 1914-1918 гг. спас гниющий капитализма на целые десятилетия и обрек народы на неслыханные жертвы и страдания. Гражданский мир 1914-1918 гг. в интересах собственной "нации" подготовил новую империалистическую войну, грозящую полным истреблением нации. Под каким бы предлогом социал-патриоты ни готовили новый "гражданский мир" ("национальная оборона", "защита демократии", "защита СССР"), результатом новой измены явилось бы крушение всей современной культуры. * Деморализованная бюрократия Коминтерна органически неспособна противостоять патриотическому напору буржуазии во время войны. Вот почему все эти трусы: Кашены, Жанмоты, Шмерали... рады уцепиться за любой повод, который может прикрыть их капитуляцию перед бешеным разгулом патриотического "общественного мнения". Таким поводом - не причиной, а только поводом - является для них "защита СССР". По своей политической физиономии Дорио ничем не отличается от Кашена или Дюкло: он продукт той же школы. Но мы видели, как легко Дорио порывает с идеей защиты СССР, чтобы прийти к программе "соглашения с Гитлером", хотя для каждого младенца в St. Denis16 должно быть ясно, что соглашение французской буржуазии с Гитлером может быть направлено только против СССР. Мы видим: стит этим господам поссориться со сталинской бюрократией, и они сразу поворачиваются спиною к советскому государству. Этим политикам не хватает мелочи: позвоночника. Ползание на брюхе перед сталинской кликой было для них только тренировкой для пресмыкательства перед собственным империализмом. С отличающим этих людей бесстыдством они немедленно переходят в наступление против революционных интернационалистов, обвиняя их в... поддержке Гитлера. Они забывают, что опрокинуть Гитлера может только немецкий пролетариат. Сейчас он, правда, ослаблен, раздроблен, придавлен всей тяжестью преступлений социал-демократии и Коминтерна. Но он поднимется. Ободрить его и помочь ему подняться можно только одним: развитием революционной борьбы в международном масштабе, прежде всего во Франции. Каждое патриотическое заявление Блюма, Жиромского, Тореза и пр. дает новое питание теории расизма (национализма) и, в последнем счете, укрепляет Гитлера. Наоборот, марксистская, большевистская непримиримая политика мирового пролетариата - во время мира, как и во время войны - нанесет смертельный удар фашизму, ибо покажет на деле, что судьбу человечества решает борьба классов, а не борьба наций. Нужно ли еще это доказывать? С того времени, как Третий Интернационал, вслед за Вторым, окончательно подменили международную классовую борьбу мнимой "всеобщее" борьбой против Гитлера, он фактически только помогал Гитлеру. Об этом свидетельствуют ныне неопровержимые факты и цифры: рост национал-социализма в Австрии, плебисцит в Саарской области, последние выборы в Богемии. Борьба против фашизма посредством национализма будет лишь подливать масла в огонь! И наоборот, первые серьезные успехи пролетарской революции во Франции, в Бельгии, в Чехословакии - в любой стране - прозвучат для Гитлера, как похоронный звон. Кто не понимает этой азбуки, тот пусть занимается чем угодно, но только не проблемами социализма! Знать заранее, каков будет ход войны, если слабость пролетариата позволит ей разразиться, мы не можем. Фронты будут передвигаться. Границы государств будут нарушаться: в этом и состоит война. При нынешнем могуществе авиации все границы будут нарушаться и все национальные территории будут попираться и опустошаться. Только прямые реакционеры (называющие себя иногда социалистами и даже коммунистами) могут в этих условиях призывать пролетариат к защите "собственных" национальных границ в союзе с "собственной" буржуазией. Действительная задача пролетариата состоит на самом деле в том, чтобы воспользоваться военными затруднениями буржуазии, низвергнуть ее в пропасть и ликвидировать заодно национальные границы, которые душат хозяйство и культуру. В первый период войны буржуазия сильнее всего. Но она неизменно слабее с каждым новым месяцем бойни. И наоборот, пролетариат, если его авангард сохранит с самого начала полную независимость от патриотических шакалов, будет крепнуть и усиливаться не по дням, а по часам. Не военные фронты решат, в конечном счете, судьбу войны, а тот социальный фронт, который проходит между буржуазией и пролетариатом. Те насилия, обиды и бедствия, которые причинит народам война, сможет поправить только победоносная революция. Она покончит не только с Гитлером, но и с империализмом, который неизбежно порождает фашизм. Она спасет СССР не только от внешних опасностей, но и от тех внутренних противоречий, которые порождают варварскую диктатуру сталинской клики. Пролетарская революция объединит наш разрозненный и обескровленный континент, спасет гибнущую культуру, создаст Социалистические Соединенные Штаты Европы. Она перекинется на почву Америки и поднимет на ноги угнетенные народы Востока. Она объединит все человечество в социалистическом хозяйстве и гармонической культуре. Л.Троцкий (Январь 1935 г.) Новая эра "советской демократии" Перевести для "La Verit" Чтобы хотя отчасти перекрыть отталкивающее впечетление, произведенной расправой Сталина над политическими противниками под видом борьбы с террористами, возвещена великая демократическая реформа: колхозники в качестве членов социального общества уравниваются в правах с промышленными рабочими. Лакеи кричат по этому поводу о наступлении царства истинной демократии (а что же было до вчерашнего дня?). Неравенство избирательных прав рабочих и крестьян имело социальные причины. Диктатура пролетариата в крестьянской стране нашла свое необходимое и открытое выражение в избирательных привилегиях рабочих. Неравенство прав предполагало, во всяком случае, наличие прав. Советский строй дал трудящимся действительную возможность определять судьбы страны. Политическая власть сосредоточилась в руках авангарда - партии. Через Советы и профессиональные союзы партия всегда стояла под давлением масс. Этим давлением партия подчиняла себе советскую демократию. Чистейший вздор, будто крестьянство успело социально переовоспитаться за два-три года коллективизации. Антагонизм города и деревни сохраняет еще всю свою остроту. Диктатура и сейчас немыслима без гегемонии пролетариата над крестьянством. Но неравенство политических прав рабочих и крестьян потеряло свое реальное содержание, поскольку бюрократия окончательно отняла политические права и у тех, и у других. С точки зрения механики бонапартистского режима распределение избирательных округов не имеет ровно никакого значения. Бюрократия могла бы дать крестьянству в десять раз больше голосов, чем рабочему - результат получился бы тот же, ибо все вместе и каждый в отдельности имеют в конце концов одно единственное право: подавать голос за Сталина. Тайное голосование может на первый взгляд представиться действительной уступкой. Но кто решится выставлять свою кандидатуру против официального списка? Ведь выбранный "тайным голосованием" оппозиционер будет немедленно после выборов объявлен классовым врагом. Тайное голосование, таким образом, ничего существенного изменить не может. Вся реформа представляет собою бюрократическую маскировку, не более. Сама необходимость такой маскироки безошибочно свидетельствует о возрастающем обострении отношений между бюрократией и трудящимися массами. Ни рабочим, ни крестьянам не нужны демократические фикции. Пока Сталин держит обе руки на горле пролетарского авангарда, все конституционные реформы останутся бонапартистским шарлатанством. Л.Т[роцкий] 10 февраля 1935 г. [Заметка]17 Мною ли написан этот документ? Память моя ничего мне на этот счет не говорит. Анализ текста не позволяет прийти к окончательному выводу. Кое-что общее с моими воззрениями (отчасти и со стилем) в документе есть; хотя как раз наиболее для моих тогдашних писаний характерные мысли выражены крайне угловаты, хуже, чем я должен был бы их выразить. Еще важнее то обстоятельство, что в тексте встречаются мысли, мне безусловно чуждые и даже плохо вяжущиеся с остальным текстом. Достаточно прочесть мою полемику против Череванина, относящуюся, по-видимому, к тому же периоду, чтобы убедиться в этом. Вывод (гипотетический). Либо документ был написан лицом, стоящим между мною и меньшевиками (например, Стрельским18), либо мой первоначальный текст был подвергнут меньшевистской правке (в ЦК?). Л. Троцкий 21 февраля 1935 г. Замечания по поводу проекта тезисов (Draft thesis) Коммунистической лиги Южной Африки19 Тезисы написаны несомненно на основании серьезного изучения как экономических и политических условий Южной Африки, так и литературы марксизма и ленинизма, в частности - большевиков-ленинцев. Серьезный научный подход ко всем вопросам является одним из важнейших условий успеха для революционной организации. Пример наших южноафриканских друзей снова подтверждает, что в нынешнюю эпоху только большевики-ленинцы, т. е. последовательные пролетарские революционеры, серьезно относятся к теории, анализируют действительность, учатся сами прежде чем учить других. Сталинская бюрократия давно подменила марксизм сочетанием невежества и наглости. На нижеследующих строках я хочу сделать некоторые замечания по поводу проекта тезисов, которые должны служить программой для Коммунистической Лиги Южной Африки. Я ни в каком случае не противопоставляю эти замечания тексту тезисов. Мое знакомство с условиями Южной Африки слишком недостаточно, чтобы я мог претендовать на вполне законченное мнение по ряду практических вопросов. Только в некоторых случаях мне приходится высказывать свое несогласие с отдельными положениями проекта. Но и тут, насколько я могу судить издалека, у нас нет принципиальных разногласий с авторами тезисов; дело идет скорее о некоторых преувеличенных полемических формулировках в борьбе с пагубной национальной политикой сталинизма. Но в интересах дела не замазывать даже и неточности формулировок, а наоборот, подвергнуть их открытому обсуждению, чтоб достигнуть наиболее ясного и безупречного текста. Такова цель дальнейших строк, продиктованных стремлением оказать южноафриканским большевикам-ленинцам хоть некоторое содействие в той большой и ответственной работе, к которой они приступили. * Южноафриканские владения Великобритании представляют "доминион" лишь под углом зрения белого меньшинства. С точки зрения черного большинства Южная Африка есть рабская колония. Никакой социальный переворот (в первую очередь аграрная революция) немыслим при сохранении владычества британского империализма в южноафриканском доминионе. Низвержение британского владычества в Ю[жной] Африке является одинаково необходимым для торжества социализма как в Ю[жной] Африке, так и в самой Великобритании. Если, как можно предполагать, революция начнется ранее в Великобритании, английская буржуазия потерпит поражение тем скорее в метрополии, чем меньшую опору она сможет найти в колониях и доминионах, в том числе в таком важном для нее владении, как Южная Африка. Борьба за изгнание британского империализма, его орудий и агентов, входит таким образом необходимой частью в программу южноафриканской пролетарской партии. Низвержение владычества британского империализма в Ю[жной] Африке может явиться результатом военного поражения Великобритании и распада империи: в этом случае южноафриканские белые могут еще в течение некоторого, вряд ли продолжительного времени сохранять свое господство над черными. Другой вариант, который на деле может оказаться связан с первым вариантом, - это революция в Великобритании и в ее владениях. Три четверти населения Южной Африки (почти 6 миллионов из почти 8) составляют черные. Победоносная революция, немыслимая без пробуждения туземных масс, даст им в свою очередь то, чего им так не хватает теперь: веру в свои силы, повышенное сознание личности, рост культуры. При этих условиях Южноафриканская республика станет прежде всего "черной" республикой: это не исключает, разумеется, ни полного равноправия белых, ни братских отношений между двумя расами (что зависит главным образом от поведения белых); но совершенно очевидно, что определяющую печать на государство наложит подавляющее большинство его населения, освобожденное от рабской зависимости. Поскольку победоносная революция радикально изменит отношения не только между классами, но и между расами и обеспечит черным то место в государстве, какое отвечает их численности, постольку социальная революция в Южной Африке будет иметь также и национальный характер. У нас нет ни малейшего основания закрывать глаза на эту сторону вопроса или преуменьшать ее значение. Наоборот, пролетарская партия должна и на словах и на деле открыто и смело взять разрешение национальной (расовой) проблемы в свои руки. Однако разрешать национальную проблему пролетарская партия может и должна своими методами. Историческим оружием национального освобождения может быть только классовая борьба. Коминтерн, начиная с 1924 г., превратил программу "национального освобождения" колониальных народов в пустую демократическую абстракцию, возвышающуюся над реальностью классовых отношений. Для борьбы с национальным гнетом разные классы освобождаются (на время!) от материальных интересов и становятся простыми "антиимпериалистическими" силами. Для того, чтобы эти бесплотные "силы" дружно выполнили порученную им Коминтерном задачу, им обещается в награду бесплотное "национально-демократическое" государство (с неизбежной ссылкой на ленинскую формулу "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства"). Тезисы указывают на то, что в 1917 г. Ленин открыто и раз навсегда ликвидировал формулу "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства" в качестве необходимого будто бы условия для разрешения аграрного вопроса. Это совершенно верно. Но во избежание недоразумений надо прибавить: а) Ленин всегда говорил о революционной буржуазно-демократической диктатуре, а не о бесплотном "народном" государстве; б) для борьбы за буржуазно-демократическую диктатуру он предлагал не блок всех "антицаристских сил", а проводил самостоятельную классовую политику пролетариата. "Антицаристский" блок был идеей русских эсеров и левых кадетов, т. е. партий мелкой и средней буржуазии. С ними большевизм вел всегда непримиримую борьбу. * Когда тезисы говорят, что лозунг "черная республика" одинаково вреден (equally harmful) для дела революции, как и лозунг "Южная Африка для белых", то с этой формулировкой мы не можем согласиться: на стороне белых дело идет о поддержании полного угнетения; на стороне черных - о первых шагах к освобождению. Полное и безусловное право черных на самостоятельность мы должны признать со всей решительностью и без всяких оговорок. Только на основе совместной борьбы против господства белых эксплуататоров можно воспитывать и укреплять солидарность черных и белых тружеников. Возможно, что черные признают после победы ненужным создание отдельного черного государства в Южной Африке; конечно, мы не станем им навязывать государственный сепаратизм; но пусть они сделают это признание свободно, на основе собственного опыта, а не из-под палки белых насильников. Пролетарские революционеры не должны никогда забывать о праве угнетенных национальностей на самоопределение, включая и полное отделение, и об обязанности пролетариата угнетательской нации защищать это право, если нужно, с оружием в руках! Тезисы совершенно правильно подчеркивают тот факт, что разрешение национального вопроса в России принесла Октябрьская революция. Национально-демократические движения сами по себе были бессильны справиться с национальным гнетом царизма. Только благодаря тому, что движения угнетенных национальностей, как и аграрное движение крестьянства, дали возможность пролетариату овладеть властью и установить свою диктатуру, национальный вопрос, как и аграрный, нашел смелое и решительное разрешение. Но само сочетание национальных движений с борьбой пролетариата за власть оказалось политически возможным только благодаря тому, что большевистская партия на протяжении всей своей истории вела непримиримую борьбу с великорусскими угнетателями, поддерживая всегда и без оговорок право угнетенных наций на самоопределение вплоть до отделения от России. * Политика Ленина в отношении угнетенных наций не имела, однако, ничего общего с политикой эпигонов. Большевистская партия защищала право самоопределения угнетенных наций методами классовой пролетарской борьбы, отвергая начисто шарлатанские "антиимпериалистические" блоки с многочисленными мелкобуржуазными "национальными" партиями царской России (P.P.S.20, партия Пилсудского в царской Польше; дашнаки21 - в Армении; украинские националисты22; сионисты - у евреев и пр., и пр.). Большевизм всегда беспощадно разоблачал эти партии, как и русских "социалистов-революционеров", их половинчатость и авантюризм, особенно же ложь их надклассовой идеологии. Своей непримиримой критики он не приостанавливал даже тогда, когда условия навязывали ему те или другие эпизодические, строго практические соглашения с ними. О каком-либо перманентном союзе под знаменем "антицаризма" не могло быть и речи. Только благодаря непримиримой классовой политике большевизму удалось в условиях революции отбросить в сторону меньшевиков, эсеров, национальные мелкобуржуазные партии и сплотить вокруг пролетариата массы крестьянства и угнетенных национальностей. * "Мы не должны, - говорят тезисы, - конкурировать с Африканским Национальным Конгрессом23 в области националистических лозунгов с целью завоевать туземные массы". Мысль сама по себе верна, но она требует конкретизации. Не будучи ближе знаком с деятельностью Национального Конгресса, я могу лишь по аналогии наметить нашу политику в отношении к нему, причем отмечаю заранее свою готовность внести в свои предложения все необходимые поправки. 1) Большевики-ленинцы становятся на защиту Конгресса, каков он есть, во всех тех случаях, когда он подвергается ударам со стороны белых насильников и их шовинистических агентов в рядах рабочих организаций. 2) Большевики противопоставляют прогрессивные и реакционные тенденции в программе Конгресса. 3) Большевики разоблачают перед туземными массами неспособность Конгресса добиться осуществления даже своих собственных требований вследствие его поверхностной, соглашательской политики и развивают в противовес Конгрессу программу классовой революционной борьбы. 4) Отдельные, эпизодические соглашения с Конгрессом, если они навязываются обстановкой, допустимы лишь в рамках строго определенных практических задач, при сохранении полной независимости собственной организации и свободы политической критики. * Тезисы выдвигают в качестве главного политического лозунга не "национально-демократическое государство", а южноафриканский "Октябрь". Они доказывают, притом с полной убедительностью: а) что национальный и аграрный вопрос в Ю[жной] Африке в основе своей совпадают; б) что оба эти вопроса могут быть разрешены только революционным путем; в) что революционное разрешение этих вопросов ведет неотвратимо к диктатуре пролетариата, руководящего туземными крестьянскими массами; г) что диктатура пролетариата откроет эру советского режима и социалистического строительства. Этот вывод есть краеугольный камень всего здания программы. Здесь у нас полная солидарность. Но к этой общей "стратегической" формуле надо подвести массы через посредство ряда "тактических" лозунгов. Выработать их на каждом данном этапе можно только на основании анализа конкретных условий жизни и борьбы пролетариата и крестьянства и всей внутренней и международной обстановки. Не вдаваясь в эту область, я хотел бы лишь вкратце остановиться на взаимоотношении национальных и аграрных лозунгов. Тезисы несколько раз подчеркивают, что на первое место следует выдвигать не национальные, а аграрные требования. Это очень важный вопрос, заслуживающий серьезного внимания. Отодвигать или ослаблять национальные лозунги с той целью, чтобы не отталкивать белых шовинистов в среде рабочего класса, было бы, разумеется, преступным оппортунизмом, абсолютно чуждым авторам и сторонникам тезисов: это совершенно ясно вытекает из самого текста тезисов, проникнутых духом революционного интернационализма. О тех социалистах, которые борются за привилегии белых, тезисы прекрасно говорят: "Этих "социалистов"... мы должны признать величайшими врагами революции". Остается другое объяснение, которое мимоходом указывается в самом тексте: отсталые туземные крестьянские массы гораздо непосредственнее ощущают аграрный гнет, чем национальный. Это вполне возможно (большинство черных - крестьяне; главная масса земель - в руках белого меньшинства). В своей борьбе за землю русские крестьяне долго надеялись на царя и упорно уклонялись от политических выводов. Из традиционного лозунга революционной интеллигенции "Земля и воля" мужик долго принимал только первую половину. Понадобились десятки лет аграрных волнений и воздействия городских рабочих, чтобы крестьянин связал оба лозунга вместе. Вряд ли паупер24 и раб банту25 питает большие надежды на британского короля или на Макдональда. Но его крайняя политическая отсталость выражается также и в отсутствии у него национального самосознания. В то же время он очень остро ощущает земельную и фискальную кабалу. В этих условиях пропаганда может и должна исходить прежде всего из лозунгов аграрной революции, чтобы шаг за шагом на основе опыта борьбы приводить крестьян к необходимым политическим и национальным выводам. Если эти гипотетические соображения верны, то дело идет не о самой программе, а лишь о том, какими путями провести эту программу в сознание туземных масс. При малочисленности революционных сил и крайней разбросанности крестьянства воздействовать на него, по крайней мере в ближайший период, можно будет главным образом, если не исключительно, через передовых рабочих. Тем важнее воспитать этих последних в духе ясного понимания значения аграрной революции для исторической судьбы Южной Африки. Пролетариат страны состоит из отсталых черных париев и из привилегированной высокомерной касты белых. В этом величайшая трудность всего положения. Экономические потрясения эпохи загнивающего капитализма, как правильно указывают тезисы, должны сильно расшатать старые перегородки и облегчить работу революционного сплочения. Во всяком случае худшим преступлением со стороны революционеров было бы идти на малейшие уступки привилегиям и предрассудкам белых. Кто дал мизинец черту шовинизма, тот пропал. Революционная партия должна перед каждым белым рабочим ставить альтернативу: или с британским империализмом и с белой буржуазией Южной Африки - или с черными рабочими и крестьянами против белых феодалов и рабовладельцев и их агентов в среде самого рабочего класса. Низвержение британского господства над черным населением Южной Африки не будет, разумеется, означать экономического и культурного разрыва с бывшей метрополией, если последняя сама освободится от угнетающих ее империалистических хищников. Через посредство тех белых, которые на деле, в общей борьбе, свяжут свою судьбу с судьбой нынешних колониальных рабов, Советская Англия сможет оказывать могущественное экономическое и культурное влияние на Южную Африку, уже не на основе господства, а на началах пролетарской взаимопомощи. Но может быть, еще важнее будет то воздействие, которое Советская Южная Африка окажет на весь черный материк. Помочь неграм догнать белую расу, чтоб рука об руку с нею подниматься на новые высоты культуры, - такова будет одна из грандиознейших и благороднейших задач победоносного социализма. * В заключение я хочу сказать несколько слов по вопросу о легальной и нелегальной организации (Concerning the Constitution of the Party)26. Тезисы правильно подчеркивают неразрывную связь между организацией, программой и тактикой партии. Организация должна обеспечивать выполнение всех революционных задач, дополняя легальный аппарат нелегальным. Никто, разумеется, не предлагает создавать нелегальный аппарат для таких функций, которые в данных условиях могут быть выполнены легальными органами. Но каждый раз в условиях надвигающегося политического кризиса надо создавать резервные нелегальные ячейки, которые смогут развернуться в случае надобности. Некоторая, притом очень важная часть работы не может ни при каких условиях быть выполнена открыто, т. е. на глазах классовых врагов. Однако важнейшей - для данного периода - формой нелегальной или полулегальной работы революционеров является работа в массовых организациях, прежде всего трэд-юнионах. Вожди трэд-юнионов представляют собою неофициальную полицию капитала; они ведут безжалостную борьбу против революционеров. Надо уметь работать в массовых организациях, не попадая под удары реакционного аппарата. Это очень важная, для данного периода - важнейшая часть нелегальной работы. Революционная группа в трэд-юнионе, научившаяся на опыте всем необходимым правилам конспирации, сумеет перевести свою работу на нелегальное положение, когда этого потребуют обстоятельства. Л.Троцкий 20 апреля 1935 г. Центристская алхимия или марксизм? (К вопросу о S.A.P.) Внутренние группировки в Германии и международные вопросы Политическая жизнь Германии настолько сдавлена, последствия поражения так остро чувствуются массами, что различные группировки в рабочем классе лишены пока еще возможности развернуться вширь и вглубь и обнаружить заложенные в них тенденции. Тем большее значение для воспитания передовых рабочих получают в такие периоды: во-первых, политическая эмиграция; во-вторых, международные проблемы. Сказанное отнюдь не имеет целью умалить значение внутренних организаций и внутренних проблем немецкого рабочего движения. Преемственность и непрерывность революционной мысли и революционного воспитания, даже в самые глухие периоды - великое благо, которое приносит затем плоды сторицей в периоды революционного подъема. Именно теперь, в тисках диктатуры наци, воспитаются кадры стальных борцов, которые наложат свою печать на судьбу Германии. Мы хотели бы лишь со всей силой подчеркнуть ту мысль, что немецкие товарищи сейчас более, чем когда-либо, должны рассматривать свои внутренние отношения и группировки не изолированно, а в связи с жизнью тех стран, где революционные проблемы стоят в более развернутом и ясном виде. Совершенно очевидно, например, что крупный успех большевиков-ленинцев в одной из нефашистских стран Европы сейчас же отразился бы живительно на судьбе нашей секции в Германии. Нельзя забывать также и то, что политические вопросы нефашистских стран для Германии - не только прошлое, но в значительной мере и будущее: немецкому пролетариату многое придется начинать сначала и повторять снова, только в несравненно более короткие сроки. С соответственными изменениями сказанное относится, конечно, и к другим организациям. Без перспективы, без ясных лозунгов КПГ ведет все же значительную нелегальную работу: этот факт свидетельствует, как многочисленен несмотря на все слой революционных рабочих, которые не хотят сдаваться. Не зная другого знамени, они группируются под знаменем КПГ. Сюда надо прибавить и классовый "фактор". Деньги сами по себе еще не обеспечивают, конечно, победы. Но в течение достаточно долгого времени они могут поддерживать существование организации, даже обреченной на слом. С другой стороны, общая придавленность политической жизни в Германии и крайне узкие пределы рабочего движения не позволяют КПГ обнаружить и довести до конца свои ложные тенденции. Организация, агитация, как и ошибки, остаются пока еще в неразвернутом виде. Но КПГ не стоит особняком. Все фигуры связаны сейчас на европейской доске теснее, чем когда-либо. Многое заставляет думать, что гибельная и преступная политика французской компартии нанесет жестокий удар КПГ, прежде чем эта последняя сама успеет подкопать свои нелегальные организации. Верить в возрождение Коминтерна сейчас еще меньше основания, чем год или два назад. Из этого вовсе не вытекает, однако, будто нужно повернуться спиною к нелегальным организациям КПГ. Наоборот, скорее можно сказать, что наши немецкие друзья уделяли этим организациям слишком мало внимания, неизмеримо меньше, во всяком случае, чем маленькой S.A.P. Правильно ли это? Ответ на этот вопрос немыслим без точных критериев. Чего наши товарищи искали у S.A.P.? Арены для своей деятельности? Очевидно, нет: в качестве арены S.A.P., насчитывающая пару тысяч членов, слишком тесна. КПГ скорее может служить "ареной", не говоря уж о том молодом поколении рабочих, которое впервые пробуждается к политической жизни под кнутом Гитлера. Остается другая возможность: S.A.P. как союзница, как единомышленница. Разумеется, слияние обеих организаций представляло бы совершенно очевидные выгоды для дальнейшей революционной работы. Но для слияния нужно единомыслие - не в частных и второстепенных, а в основных вопросах. Есть ли оно? Вожди S.A.P. часто говорят, что "в сущности" у них те же взгляды, что и у нас, но только они умеют лучше, реалистичнее, "умнее" защищать наши взгляды. Если бы дело обстояло так, то раскол был бы чистейшим безумием: в рамках единой организации вожди S.A.P. научили бы нас более умело и успешно развивать наши общие взгляды. Но, к несчастью, это не так. Вожди S.A.P. клевещут на самих себя. Если они после долгих колебаний уклонились от объединения в национальных рамках; если они затем порвали с нами интернациональную связь, то для этого должны быть очень серьезные причины. Они есть. Нас разделяют не оттенки тактики, а основные вопросы. Было бы смешно и недостойно после проделанного опыта закрывать на это глаза. Разногласия между нами и S.A.P. целиком укладываются в рамки противоречия между марксизмом и центризмом. На следующих ниже строках я не собираюсь сказать ничего нового. Я хочу лишь подвести итоги опыту целого политического периода, особенно последних полутора лет. Нет ничего полезнее для политического воспитания, как проверять принципы в свете фактов, своевременно оцененных или даже заранее предсказанных. Если я прошу у читателей этой статьи внимания к подробному анализу политической природы S.A.P., то отнюдь не для того, чтобы открыть период новых переговоров, а скорее для того, чтоб попытаться закрыть его. Вожди S.A.P. нам не единомышленники и не союзники, а противники. Опыт сближения с ними исчерпан, по крайней мере, для ближайшего периода. Разумеется, нельзя, особенно со стороны, категорически высказаться против тех или других совместных действий в самой Германии. Но наши немецкие единомышленники должны, думается мне, устанавливать свои взаимоотношения с S.A.P. не только в зависимости от большего или меньшего совпадения взглядов в области неразвернутых внутренних немецких вопросов гитлеровского подполья (в сумерках фашизма все кошки подчас кажутся серыми), но и в зависимости от той роли, которую S.A.P. играет или пытается играть на международной арене. * Может, пожалуй, показаться странным, что мы посвящаем маленькой организации сравнительно большую работу. Но суть в том, что вопрос о S.A.P. гораздо больше самой S.A.P. Дело идет в последнем счете о правильной политике по отношению к центристским тенденциям, которые сейчас играют всеми цветами радуги и на всем поле рабочего движения. Надо помешать консервативным центристским аппаратам, унаследованным от прошлого, задержать революционное развитие пролетарского авангарда: в этом задача! Баланс конференции I.A.G.27 В Париже состоялась, после полуторалетнего промежутка, конференция I.A.G. (международного сотрудничества революционно-социалистических организаций). Что дала эта конференция? Этого нам до сих пор никто по существу не сказал. В отчете S.A.P. ("Neue Front"28, март 1935 г.) можно, правда, найти недурные профили некоторых участников конференции; но совершенно нельзя найти ответа на вопрос: для чего созывалась конференция и что она принесла? Отчет о конференции составлен не по-марксистски, т. е. не с целью вскрыть все наличные тенденции и противоречия, а по-центристски, - замазать разногласия и представить, что все обстоит благополучно. Академические тезисы о мировом положении были приняты "единогласно". Почему, в самом деле, не повторить еще раз общие формулы насчет распада капитализма и пр.? Это звучит радикально, но ни к чему не обязывает. Такие формулы за годы мирового кризиса стали дешевым товаром. Попыталась, однако, ли резолюция о "мировом положении" высказать ту маленькую истину, что N.A.P.29, собравшая 45% голосов, следовательно, имеющая за собой несомненное большинство в населении, могла бы, если бы хотела, превратить Норвегию в рабочую крепость, вдохнуть своим примером революционное мужество в массы Скандинавии и стать важным фактором в развитии Европы? Ведь N.A.P. - все еще член I.A.G.! Несмотря на это, - нет, именно потому, - конференция обошла вопрос о N.A.P., а занялась другими, более "высокими" вопросами. Разве будущий "государственный человек" Кильбум мог допустить бестактную, сектантскую критику своих соседей? Никогда! А Шваб, разве он мог огорчить Кильбума? Нет! Лучше поговорить о распаде капитализма "вообще". Таков дух этой конференции. И таков дух отчета S.A.P. Резолюция конференции о войне, по докладу старого центриста Феннера Броквея, вождя I.L.P., звучит очень радикально. Но давно известно, что в вопросе о войне самые крайние оппортунисты, особенно из маленьких организаций или из "нейтральных" и малых, не воюющих государств, склонны бывают к чрезвычайному радикализму. Разумеется, и в маленьких организациях, и в "нейтральных" странах могут быть подлинные революционеры; но чтобы отличить их от оппортунистов, надо взять их повседневную политику, а не праздничную резолюцию о (чужой) войне. Голосование Кильбума за всеобщую стачку и за восстание против войны совершенно обесценивается оппортунистической политикой того же Кильбума в Швеции. И если бы обстоятельства втянули Швецию в войну, то Кильбум наверняка сделал бы практические выводы не из академической резолюции I.A.G., а из собственной оппортунистической политики. Разве не видали мы сотни таких примеров? Между тем об оппортунистической политике шведской партии, самой большой организации в составе I.A.G. после N.A.P., ни одна из резолюций не говорит, конечно, ни слова. Какой вес имеет подпись Дорио30 под радикальной резолюцией о войне, если Дорио "в интересах мира" рекомендует своей дипломатии: "разговаривайте с Гитлером"! Не союз с СССР, а соглашение с Гитлером - такова программа Дорио. Мы, впрочем, не знаем даже, как голосовали Кильбум и Дорио: по вопросу о войне было три воздержавшихся, а покрытый лаком отчет "Neue Front" умалчивает о том, кто воздержался и почему. Зачем давать читателю возможность разбираться в фактах и приходить к выводу, что не все обстоит благополучно? Мы увидим дальше, что когда сама S.A.P. перешла от академической резолюции о войне "вообще" к вопросу о "борьбе за мир" в нынешних условиях, все высокие слова полетели к черту: S.A.P. предложила конференции вторую резолюцию, "практическую", насквозь проникнутую духом пацифистского филистерства. Нельзя поэтому без возмущения читать слова "Neue Front" о том, что "ленинская теория и практика (!) нашла и в вопросе о войне своих единственных (!) и истинных (!!) защитников в партиях I.A.G.". Задачу всякого рода резолюций Ленин видел в том, чтобы экзаменовать оппортунистов, не оставлять им лазеек, выводить их на чистую воду, ловить их на противоречии между словом и делом. "Революционную" резолюцию, за которую могли голосовать оппортунисты, Ленин считал не успехом, а обманом и преступлением. Задачу всяких конференций он видел не в том, чтоб вынести "приличную" резолюцию, а в том, чтоб произвести отбор борцов и организаций, которые не предадут пролетариат в трудные часы. Методы руководства S.A.P. прямо противоположны методам Ленина. Делегация S.A.P. внесла на конференцию проект принципиальной резолюции. Как все документы S.A.P., проект представляет собрание общих "радикальных" мест с тщательным обходом наиболее острых вопросов. Все же этот документ затрагивает несравненно ближе текущую работу партии, чем академические тезисы о мировом положении. Какая судьба постигла проект S.A.P.? Читаем: "Представленный конференции проект принципиальной резолюции не мог быть поставлен на голосование из-за отсутствия времени (!!) и (?) потому что некоторые (?) партии не имели ранее возможности (!!) им заняться". Для марксиста одна эта фраза стоит целых томов. Конференция откладывалась с месяца на месяц, собралась после полуторагодового промежутка, в течение которого произошли грандиозные события; дезориентированный авангард пролетариата требует ясных ответов... И что же? У конференции не нашлось времени (!!) для принятия принципиальной резолюции. Второй аргумент ("и") ничуть не лучше: некоторые партии (какие?) не имели возможности (почему?) подумать над теми принципами, какими должно руководиться рабочее движение в нашу эпоху. Чем же вообще занимаются эти "некоторые партии"? Никто не знает. "Некоторые" партии не находят нужным тратить время на принципиальные вопросы. У конференции тоже нет времени этим заняться. Можно ли придумать более удручающее, более убийственное, более унизительное свидетельство о бедности? На самом деле плачевный баланс конференции объясняется не недостатком времени, а разнородностью ее состава с преобладанием право-центристских комбинаторов. Такою же разнородностью отличаются "некоторые" из примыкающих к I.A.G. партий. Отсюда внутренняя необходимость: не трогать наиболее острых, т. е. наиболее важных и неотложных вопросов. Молчать о принципах - единственный принцип I.A.G. * Напомним, что Интернациональный Пленум большевиков-ленинцев в резолюции 13 сентября 1933 г. дал следующую оценку предпоследней конференции I.A.G., состоявшейся в августе 1933 г.: "Не может быть, разумеется, и речи о том, чтобы новый Интернационал строился организациями, исходящими из глубоко различных и даже противоположных основ... Что касается решений, вынесенных разношерстным большинством конференции и насквозь проникнутых печатью этой разношерстности, то Пленум большевиков-ленинцев не считает возможным брать на себя за эти решения политическую ответственность"31. Кто не делает себе никаких иллюзий, тому не приходится впоследствии терять их! "Глубокая проблематика" центризма Конференция отклонила резолюцию голландских делегатов, товарищей Снивлита и Шмидта32, в пользу Четвертого Интернационала. Среди отклонивших была, конечно, и делегация S.A.P. Присмотримся ближе к путаным объяснениям "Neue Front". Оказывается: делегаты S.A.P. согласны были подписать резолюцию голландцев, если она не будет поставлена на голоса, а останется лишь как "пожелание подписавшихся организаций". Но пожелание предполагает волю. Кто изъявляет пожелание, тот хочет осуществить свою волю. На конференции это достигается голосованием. Казалось бы, делегаты S.A.P. должны были бы предоставить [право] голосовать против резолюции тем, которые по существу против Четвертого Интернационала. Но нет, Шваб голосует против не потому, что он против, а потому, что другие против. Впрочем, большинство не голосует против, а... трусливо воздерживается. Это не мешает Дорио писать, что конференция "осудила троцкистскую идею Четвертого Интернационала". Можно во всем этом что-нибудь понять? Но подождите: это только начало. Резолюция голландцев, оказывается, отличается "полным отвлечением от нынешней реальной ситуации" и "непониманием глубокой проблематики задачи". Допустим. Тогда почему же делегация S.A.P. соглашалась подписать такую жалкую резолюцию? Шваб, видимо, не очень ценит свою подпись (он уже доказал это, впрочем, в 1933 году!). В чем же все-таки состоит позиция S.A.P. по существу? "Возвещение нового Интернационала, - читаем мы, - несмотря на свою объективную необходимость, - покамест по субъективным причинам невозможно". Прежде всего здесь сознательно, т. е. недобросовестно смешаны "возвещение нового Интернационала" и возвещение необходимости борьбы за Четвертый Интернационал. Мы требуем не первого, а второго. В чем состоит, однако, "глубокая проблематика" вопроса? Объективно новый Интернационал необходим; но субъективно он невозможен. Проще говоря: без нового Интернационала пролетариат будет раздавлен; но массы еще не понимают этого. В чем же другом состоит задача марксистов, как не в том, чтобы поднимать субъективный фактор на уровень объективного, приближать сознание масс к пониманию исторической необходимости; проще сказать: разъяснять массам их собственный интерес, которого они еще не понимают? "Глубокая проблематика" центристов есть глубокая трусость перед великой и неотложной задачей. Вожди S.A.P. не понимают значения сознательного революционного действия в истории. "Neue Front" приводит нам в поучение довод Дорио: невозможно "игнорировать настоящего состояния масс". Зачем же сам Дорио порвал с компартией, за которой во всяком случае стоят неизмеримо бльшие массы, чем за Дорио? Абстрактный, пустой аргумент от неизвестных "масс" есть жалкий софизм, за которым скрывается несостоятельность вождей. Беспартийные, т. е. самые многочисленные "массы" стоят вне всяких Интернационалов. Партийные "массы" в преобладающем числе состоят во Втором и Третьем Интернационале, а вовсе не в I.A.G.; недаром Жиромский требует, чтобы организации I.A.G. вернулись на старые квартиры, к "массам". За I.A.G. никаких масс нет. Вопрос состоит не в том, что думают сегодня массы, а в том, в каком духе и направлении господа вожди собираются воспитывать массы. В партиях I.A.G. против Четвертого Интернационала сопротивляются на самом деле не массы, а вожди. Почему? По той самой причине, по которой они сопротивляются принципиальной резолюции. Они не хотят ничего, что ограничивало бы их центристскую свободу колебаться. Они хотят независимости от марксизма. По вполне понятным соображениям, они именуют марксизм "троцкистской идеей Четвертого Интернационала". Вожди S.A.P. нашли общий язык со всеми, кроме голландцев. В отчете полемика ведется только против Снивлита и Шмидта. Ни слова критики против оппортунистов, составлявших большинство конференции! Разве из одного этого не очевидно, что Шваб и К╟ представляют собою центристов, повернувшихся спиною - к марксистам, лицом - к оппортунистам? "Разоружение" или... кастрация? Помимо всех прочих достижений, конференция открыла "борьбу" за мир. Какими методами? Старонемецкими: она создала... новый ферейн33, ферейн друзей мира. Этот "ферейн" состоит пока что из представителей трех (целых трех!) партий и называется Инициативным Комитетом (каких партий, по обыкновению, не сказано). Этот инициативный комитет имеет своей задачей создать новый "ферейн", который будет называться - внимание! - Всемирным комитетом по борьбе за мир. Уже одно это имя приведет в трепет империалистов. Задачей всемирного комитета по борьбе за мир является, как сообщает "Neue Front", "введение и выполнение весь мир охватывающего массового движения за истинное (а-а!) разоружение и мир". Как водится, S.A.P. внесла особую резолюцию "для распространения интернациональной борьбы за мир". Как водится, конференция оказалась не в состоянии принять и эту резолюцию (очевидно, за недостатком времени). Но раз создан комитет из целых трех человек, то самое главное сделано. Шваб прав: конференция "дала все, что в данной ситуации было возможно". К этому меланхолическому замечанию мы готовы присоединиться. Не принятая конференцией резолюция S.A.P. "для борьбы за мир" представляет - надо ей отдать справедливость - самый жалкий документ оппортунистической мысли, какой нам приходилось встречать за последнее время. Для его авторов не существует ни истории марксизма, ни вековой борьбы направлений в рабочем классе, ни свежего опыта войн и революций. Эти алхимики открывают заново свой философский камень. Мы уже знаем из "Neue Front", что центральным лозунгом будущей "весь мир охватывающей" борьбы является "истинное разоружение". Лозунг Литвинова "правилен", вина Литвинова лишь в том, что он обращается со своим лозунгом "только к правительствам". Так наши алхимики, не подозревая того, опрокидывают мимоходом все завоевания революционного опыта и марксистской теории. Кто сказал, что лозунг разоружения правилен? Каутский эпохи упадка, Леон Блюм, Литвинов, Отто Бауэр, "сам" Бeла Кун. Но как смотрели на этот вопрос Маркс, Энгельс, Ленин, Третий Интернационал в эпоху подъема? Об этом ни слова. Между тем, Энгельс противопоставлял программе разоружения программу народной милиции и требовал - о ужас! - военного обучения учащейся молодежи. Ленин непримиримо клеймил малейшую уступку идее "разоружения". В 1916 г. в специальной статье для юношества Ленин разъяснял, что, пока существуют гнет и эксплуатация, оружие останется необходимым фактором в отношениях между классами, как и между государствами. Буржуазия милитаризует сегодня молодежь. "Завтра, - писал он, - она приступит, пожалуй, к милитаризации женщин. Мы должны сказать по этому поводу: тем лучше... тем ближе к вооруженному восстанию против капитала". Проклинать войну и требовать разоружения? Женщины революционного класса никогда "не помирятся с такой позорной ролью. Они будут говорить своим сыновьям: "... Тебе дадут ружье. Бери его и учись хорошенько военному делу. Эта наука необходима для пролетариев..." Ленин поясняет: