o your beauteous blessings add a curse, Being fond of praise, which makes your praises worse. Кто скажет лучше всего - кто может сказать больше {*}, чем эта драгоценная хвала: что ты один - _такой, как_ ты, заключающий в себе запас _красоты и душевных качеств_, который должен был бы стать примером, если бы где-то расцветал равный тебе? {**} Тощая скудость живет в том пере, которое не придает своему предмету _хотя бы_ небольшой славы, но тот, кто пишет о тебе - если он сможет _только_ сказать, что ты есть ты, - облагородит свое описание. Пусть он скопирует то, что в тебе написано _природой_, не ухудшив того, что природа сделала таким совершенным, и такая _точная_ копия прославит его ум, заставив всех восхищаться его стилем. Ты к своей благословенной красоте добавляешь проклятье тем, что любишь хвалу, отчего хвала тебе становится хуже. {* Сбивчивый синтаксис первой строки дал комментаторам пищу для различных толкований; впрочем, различия между толкованиями здесь не очень существенны для понимания общего смысла. ** Другими словами: никто не может превзойти тебя красотой; если есть на свете кто-то столь же прекрасный, то он только твоя копия.} Кто скажет в похвалу тебе слова, Богаче этих: ты есть ты и только? Внимать им у кого еще права? И в чьей еще казне сокровищ столько? Не вылезет тот стих из нищеты, Что похвалою не добавит чести, Но тот, что просто скажет: ты есть ты, Украсит и себя с тобою вместе. Все, что тебе природою дано, Копируя, ничуть он не прибавит, Правдивое рисуя полотно, И тем себя повсюду он прославит. Но блага не во всем твои милы: От той хвалы твои горчат хвалы. Перевод С. Степанова Кто скажет лучше? "Ты есть только ты", - Возможно ли превыше восхваленье? Чей образец природной красоты С твоим богатством выдержит сравненье? Бездарен стихоплет, и стих убог, Коль адресату не прибавит славы; Кто передать пером искусным смог, Что ты есть ты, - лишь тот Поэт по праву. Пусть копию с тебя напишет он - То, что природой создано как чудо, И красоты цветущей эталон Его перо и ум восславит всюду. А ты внимаешь лести, что пятном Легла на чудном облике твоем. Перевод С. Шестакова 85 My tongue-tied Muse in manners holds her still, While comments of your praise, richly compiled, Reserve their character with golden quill And precious phrase by all the Muses filed. I think good thoughts, whilst other write good words, And like unlettered clerk still cry 'Amen' To every hymn that every spirit affords In polished form of well-refined pen. Hearing you praised, I say, "Tis so, 'tis true', And to the most of praise add something more; (But that is in my thought, whose love to you (Though words come hindmost) holds his rank before. Then others for the breath of words respect, Me for my dumb thoughts, speaking in effect. Моя Муза, у которой связан язык, вежливо молчит, в то время как хвалебные речи тебе, пышно составленные, запечатлеваются в письменах {*} золотым пером, в драгоценных выражениях, отточенных всеми Музами. У меня хорошие мысли, тогда как другие пишут хорошие слова, и, как неграмотный клирик, я все время восклицаю "Аминь!" на каждый гимн, который способный дух рождает в изысканной форме, утонченным пером! Слыша, как тебя восхваляют, я говорю: "Это так, это верно", и к самой большой хвале я добавляю что-то еще, но это - в мыслях, где любовь к тебе стоит в первом ряду, хотя _мои_ слова оказываются последними. Поэтому уважай других за воздух слов, _а_ меня - за немые мысли, которые говорят по-настоящему. {* По мнению некоторых комментаторов, "their" в этой строке оригинального издания является опечаткой и должно быть исправлено на "thy"; в таком случае возможно прочтение: "запечатлевают твою натуру".} Моя немая Муза все молчит, А толки о тебе слышны кругом, И превосходно похвала звучит, Написанная золотым пером. Мне мысли по нутру, другим - слова, На все, что слышу, я "Аминь" твержу, Как служка, грамотный едва-едва, И сладостного гимна не сложу. Поддакиваю: "Так и есть", "Вот-вот", Когда тебя расхваливают всласть, Но в глубине души любовь живет, Которая затмит любую страсть. Ты в них цени умение блеснуть, А в немоте моей - нагую суть. Перевод Игн. Ивановского Косноязычна Муза у меня, И нет во мне таланта, как в ином, Который, образ дивный сохраня, Тебя восхвалит золотым пером. Он чудно пишет, я лишь полон дум, Скажу "Аминь", как подойдет пора В том гимне, что создал великий ум В шлифовке утонченного пера. "Конечно", "Это так" - слова мои, Когда звучит величественный стих, Но сколько мыслей в чувствах о любви И сколько чувства в помыслах моих; Его стихи цени за красоту, Меня за мыслей тихих немоту. Перевод А. Кузнецова 86 Was it the proud full sail of his great verse, Bound for the prize of all-too-precious you, That did my ripe thoughts in my brain inhearse, Making their tomb the womb wherein they grew? Was it his spirit, by spirits taught to write Above a mortal pitch, that struck me dead? No, neither he, nor his compeers by night Giving him aid, my verse astonishnd. He, nor that affable familiar ghost Which nightly gulls him with intelligence, As victors, of my silence cannot boast; I was not sick of any fear from thence; But when your countenance filled up his line, Then lacked I matter, that infeebled mine. Его ли гордый наполненный парус великих стихов, держащих курс к этому бесценному трофею - тебе, запер мои созревшие мысли в моем мозгу, превращая для них в гробницу чрево, в котором они выросли? Его ли дух, который духи научили писать {*} так, как смертным не дано, лишил меня дара речи? Нет, это не он и не его ночные сотоварищи, помогающие ему, привели в замешательство мой стих. Ни он, ни _его_ любезный знакомый дух, который еженощно пичкает {**} его знанием, не могут, как победители, похвалиться моим молчанием, я вовсе не был обессилен страхом из-за них; Но когда твоя внешность наполнила его строки, тогда я лишился предмета, _и_ это обессилило мои стихи. {* По мнению части комментаторов, здесь содержится намек на Чапмена, якобы утверждавшего, что его учил писать дух Гомера. ** В оригинале - "gulls", производное от устаревшего существительного "gull" (глотка).} Быть может стих его, что галеоном Могучим яростно к тебе стремится, Мой превращает ум - живое лоно Едва рожденных мыслей - в их гробницу? Иль дух его, от демонов полночи Такою властью слова наделенный, Что смертным превзойти его нет мочи, Сражает в прах мой стих ошеломленный? Нет, ни он сам, ни демон, что лукавя Ему ночные образы внушает, Победой легкой надо мной не вправе Похвастаться - не то меня смущает. Не в силах ты сдержать ему похвал! Вот отчего в душе моей обвал. Перевод О. Дудоладоеой Его ль стихов могучих паруса Меня великолепием сразили, Дум робких заглушили голоса И в гроб их колыбель преобразили? Его ли дух, что с духами привык Общаться, к вечной приобщаясь музе, Сковал заклятьем бедный мой язык? Отнюдь! ни он, ни те, что с ним в союзе. Пускай его дурачит гость ночной Любезною и вкрадчивой беседой, Я нем не от восторга, - надо мной Они не могут хвастаться победой. Пока тебя он славит, я молчу: Петь хором не могу и не хочу. Перевод Г. Кружкова Его ль стихов могучее ветрило, Что, как за призом, за тобой стремится, Утробу мыслей сделало могилой? И мозг для зрелых мыслей - как гробница. Его ли дух, что духами писать Обучен много лучше, чем другие, Сразил меня? Не могут испугать Меня его помощники ночные. Ни он, ни призрак тот, ему родной, Что ночью знаньем пичкает его, Пусть не трубят победу надо мной - Из них не устрашусь я никого. Но стих его собой наполнил ты - Вот в чем моей причина немоты. Перевод В. Николаева Неужто парусник его стихов, Пустившись в путь к тебе, бесценной цели, Лишил меня необходимых слов И мысль мою прикончил в колыбели? Неужто дух его сломил меня, С другими сговорившись потаенно? Нет, вся его полночная родня Не нанесет моим стихам урона! Ни он, ни добродушный домовой, Который по ночам его дурачит, Не властны над моею головой, Не этот страх передо мной маячит. В его стихах твое лицо встает. Мне твоего лица недостает. Перевод В. Орла Не стих его, на гордых парусах Держащий курс к тебе, заветной цели, Виной тому, что разум мой зачах И мысли гибнут в нем, созревши еле. Не дух его, что духами учен Писать, как смертным недостанет мочи, Виной, что дара речи я лишен, - Ни он и никакие тени ночи. И пусть к нему любезен призрак тот, Кому в ночи перо его внимало, Не их союз мне запечатал рот, Искусства их я не боюсь нимало. Но он стал петь о прелестях твоих, И, их лишась, мой обессилел стих. Перевод А. Шаракшанэ Его ль поднявший парус гордый стих, К твоим богатствам повернув кормило, Хоронит зрелость замыслов моих, Мой мозг-утробу делая могилой? Его ли дух бессмертною строкой Заветный дар мой предает забвенью? О нет! Ни он, ни друг его ночной Убить во мне не могут вдохновенья. Ни он, ни тот, кто тайно при свечах Перу его диктует предписанья, Верх надо мною не возьмут; и страх Не есть причина моего молчанья. Когда его созданья ты хвалил, Тогда лишь я умолк, лишенный сил. Перевод С. Шестакова 87 Farewell, thou art too dear for my possessing, And like enough thou know'st thy estimate: The charter of thy worth gives thee releasing; My bonds in thee are all determinate. For how do I hold thee but by thy granting, And for that riches where is my deserving? The cause of this fair gift in me is wanting, And so my patent back again is swerving. Thy self thou gav'st, thy own worth then not knowing, Or me, to whom thou gav'st it, else mistaking; So thy great gift, upon misprision growing, Comes home again, on better judgement making. Thus have I had thee as a dream doth flatter, In sleep a king, but waking no such matter. Прощай, ты слишком дорог, чтобы я тобой владел, И, вероятно, тебе известна твоя цена. Привилегия твоих достоинств дает тебе свободу, _тогда как_ мои права на тебя ограничены, ибо как я могу обладать тобой иначе, нежели с твоего соизволения, и чем я заслуживаю такое богатство? Оснований для такого прекрасного дара во мне нет, поэтому мой патент _на обладание тобой_ отходит назад. Ты дарил себя, не зная своей ценности или же ошибаясь во мне - _том_, кому ты _себя_ дарил; поэтому твой великий дар, переросший такую недооценку, возвращается обратно [домой] _теперь_, когда ты пришел к более правильному суждению. Так я владел тобой - как в приятном сне: мне снилось, что я Король, а проснувшись, _я увидел, что нет_ ничего подобного. Прощай! Ты слишком дорог для владенья. Ты цену знаешь сам свою отлично, Имеешь льготу на освобожденье, Ведь право на тебя не безгранично. Могу ль тебя удерживать я доле? И разве клад такой мне по заслугам? Ты мне дарил себя по доброй воле - Я отдаю патент рукою друга. Себя ты отдавал, цены не зная, Иль ошибался ты во мне, быть может; Но дар твой, из ошибок вырастая, Вновь дома - ныне ты рассудишь строже. Что мой ты, сон шептал мне прямо в уши. Во сне - король, никем я стал, проснувшись. Перевод В. Николаева Прощай! Я слишком дорожу тобою, Чтоб клад такой держать в своем владенье; Твое богатство возросло с лихвою; И сам желаешь ты освобожденья. Удерживать? - старания напрасны, Коль не имеешь ни заслуг, ни званья; Нет, не достоин я щедрот прекрасных, Ты вправе возвратить свои даянья. Своей цены не зная, безрассудно Вручил ты бедняку подарок знатный; И чтобы не растратить дар твой чудный, Теперь его я отдаю обратно. Мне снилось: я король, в моей ты власти; Но это было лишь во сне, к несчастью. Перевод С. Шестакова 88 When thou shalt be disposed to set me light, And place my merit in the eye of scorn, Upon thy side against myself I'll fight, And prove thee virtuous, though thou art forsworn: With mine own weakness being best acquainted, Upon thy part I can set down a story Of faults concealed wherein I am attainted, That thou in losing me shall win much glory; And I by this will be a gainer too, For, bending all my loving thoughts on thee, The injuries that to myself I do, Doing thee vantage, double vantage me. Such is my love, to thee I so belong, That for thy right myself will bear all wrong. Когда ты вознамеришься меня принизить и выставить мои достоинства на осмеяние, я выступлю на твоей стороне против себя и буду доказывать, что ты добродетелен, хотя ты нарушил клятву; лучше всех знакомый с собственными слабостями, _выступая_ на твоей стороне, я могу рассказать о скрытых пороках, которые меня бесчестят, _так_ чтобы, расставшись со мной, ты получил всеобщее одобрение. И я от этого тоже буду в выигрыше, так как все мои мысли - с любовью о тебе, _и_ обиды, которые я наношу сам себе, - если они благо для тебя, - вдвойне благо для меня. Моя любовь такова - я так _всецело_ принадлежу тебе, - что ради твоей правоты снесу любую обиду [несправедливость]. Когда себя, пресытясь, оправдать Захочешь, бросив на меня пятно, Я сам себя злословию предать Готов, чтоб быть с тобою заодно. Свои пороки достоверней всех Могу изобразить, и наш разрыв Тебе послужит к чести, а не в грех, Опасные подробности прикрыв. Твою победу встречу, не скорбя, Вдвойне я стану радоваться ей: Что удалось мне защитить тебя И сделать все по прихоти твоей. Я не боюсь остаться не в чести - Лишь от бесчестья бы тебя спасти. Перевод О. Дудоладовой Когда меня посмешищем на суд Ты выставишь, смеясь со всеми вместе, Я сторону твою приму и тут В защиту правоты твоей и чести. Скажу, мол, это я всему виной И, мол, никто тебя винить не вправе - И в результате твой разрыв со мной Окажется тебе лишь к вящей славе. Тебя своим позором обелю, Себе при этом выгоду имея: Хоть брошен я, но я тебя люблю, Ты будешь прав - и буду прав вдвойне я. И дабы не постиг тебя позор, Любой готов принять я приговор. Перевод С. Степанова 89 Say that thou didst forsake me for some fault, And I will comment upon that offence; Speak of my lameness, and I straight will halt, Against thy reasons making no defence. Thou canst not (love) disgrace me half so ill, To set a form upon desired change, As I'll myself disgrace, knowing thy will: I will acquaintance strangle and look strange, Be absent from thy walks, and in my tongue Thy sweet beloved name no more shall dwell, Lest I (too much profane) should do it wrong, And haply of our old acquaintance tell. For thee, against myself I'll vow debate, For I must ne'er love him whom thou dost hate. Скажи, что отказался от меня из-за какого-то проступка, и я _сам_ буду говорить _осуждающе_ об этом прегрешении; заговори о моей хромоте {*}, и я сразу начну спотыкаться [запинаться], против твоих доводов никак не защищаясь. Ты не можешь, любовь моя, опорочить меня вполовину так зло, чтобы придать _благовидную_ форму желаемой перемене, как я сам опорочу себя, зная твою волю: я _скрою_ [подавлю] знакомство с _тобой_ и буду вести себя как чужой, буду сторониться мест, где ты бываешь, и на моем языке твоего сладостного, возлюбленного имени больше не будет, чтобы я, по своей простоте, не совершил ошибки и случайно не выдал нашего старого знакомства. Ради тебя я клянусь спорить с самим собой, так как я не должен любить того, кого ты ненавидишь. {* По мнению большинства комментаторов, здесь речь идет не о физической хромоте, а о моральной слабости или изъянах творчества.} Чтоб оправдать разрыв, ты оболги, Найди во мне изъян - я подыграю: Скажи, мол, хром на обе я ноги, Безропотно я тут же захромаю. Сколь низким ты меня ни назови, Чтоб выглядеть в своей измене краше, Себя сильней унижу, из любви, И в корне пресеку знакомство наше. Не попадусь я взору твоему И нежное твое забуду имя, Чтоб нашего знакомства никому Не выдал голос звуками своими. С собой бороться стану что есть сил - Не мил тебе, я и себе не мил. Перевод С. Степанова Ты прав во всем - не спорю я с тобой: Винишь в пороке - я не отрицаю, И если мне внушишь, что я хромой, То я и в самом деле захромаю. Захочешь ссоры - не ищи предлог, Сам груз вины взвалю себе на плечи: Не ты - я брошу сам себе упрек, Сам стану избегать желанной встречи И отвернусь! Да, раз мне дорог ты, Твое вовеки имя не открою, Чтоб пищи не давать для клеветы - Как будто ввек чужие мы с тобою. Кто враг тебе, того не потерплю: Тебе не мил - себя не возлюблю! Перевод И. Фрадкина 90 Then hate me when thou wilt, if ever, now Now while the world is bent my deeds to cross, Join with the spite of Fortune, make me bow, And do not drop in for an after-loss. Ah do not, when my heart has scaped this sorrow, Come in the rearward of a conquered woe; Give not a windy night a rainy morrow, To linger out a purposed overthrow. If thou wilt leave me, do not leave me last, When other petty griefs have done their spite, But in the onset come; so shall I taste At first the very worst of Fortune's might; And other strains of woe, which now seem woe, Compared with loss of thee, will not seem so. Что ж, отвернись от меня, когда пожелаешь, но лучше сейчас - сейчас, когда мир вознамерился быть во всем против меня; объединись со злобой Фортуны, заставь меня согнуться, а не стань последней потерей. Не приди, когда мое сердце избежит этой _нынешней_ печали, в арьергарде побежденного горя; не добавь к бурной ночи дождливое утро, оттягивая задуманную погибель. Если желаешь бросить меня, не бросай меня в последнюю очередь, когда другие, мелкие бедствия _уже_ нанесут свой ущерб, но приди с первым натиском _бед_, - так я испробую сразу наихудшую силу Фортуны, и другие горести - которые теперь кажутся горем - по сравнению с потерей тебя уже не покажутся таковыми. Порви со мной, но в эти дни порви, Когда весь мир преследует меня. Сегодня стань врагом моей любви, Не задевая завтрашнего дня. Все тяжкие удары отразив, Последнего удара мы не ждем. Не заменяй же мне, пока я жив, Ночную бурю утренним дождем. Оставь меня, но не потом, когда От мелких бед я буду сам не свой, А нынче, чтобы главная беда Была мне сразу послана судьбой. Тебя лишиться - худшая из бед, В сравненья с ней других как будто нет. Перевод Игн. Ивановского Уж если так - возненавидь скорей, Покуда мир навис свинцовой тучей. Обрушь удар со злой судьбой моей, Но только после - я прошу - не мучай. И если как-то справлюсь я с бедой, Не стань тогда последнею невзгодой - Пусть не утихнет ураган ночной В обычном сером утре без исхода. И коль разрыв, то сразу - не потом, Когда все сгубит мелкая морока. Уйди сейчас, чтоб твой уход, как гром, Открыл мне суть свирепой мощи рока. Чтоб понял я сквозь горечь прошлых бед, Что жизнь лишь в том, со мной ты или нет. Перевод Б. Кушнера Да, разлюби, коль хочешь; но - сейчас, Когда весь мир готов меня распять. Объединись с Фортуной в этот раз, Чтоб позднею утратою не стать. И если я избавлюсь от печали, Разбитому врагу не помогай; Ночь бурную дождливым днем венчая, Погибели моей не отдаляй. И коль оставишь, то не в поздний срок, Когда пройдут все беды чередой; Оставь сейчас, чтоб я изведать мог Неистовую мощь Фортуны злой. Померкнет все, о чем томлюсь, скорбя, В сравнении с потерею тебя. Перевод В. Николаева Коль ты решил уйти, то в эти дни, Когда держусь я из последних сил. С Фортуной заодно меня согни, Но в спину мне удар не наноси. И если устою в сраженьи трудном, Не подменяй поверженных врагов; Ночь грозную закончив хмурым утром, Когда я к пораженью не готов. Оставь меня, но Не последним, нет! Иди смелее первым в этот бой, Чтоб я узнал еще до мелких бед Всю злобу, затаенную судьбой. И то, что для меня теперь беда, Бедою не покажется тогда. Перевод В. Скворцова И если бросишь, брось меня теперь, Теперь, когда я предан страшным карам; Не будь последней из моих потерь, Порви со мной - и не тяни с ударом. Порви теперь, а не когда-нибудь, Когда из бед я выйду безмятежным; Ты ливнем после бури в ночь не будь И не тяни с разрывом неизбежным. И если бросишь, то не надо ждать, Пока всю горечь бед своих измерю: Порви со мной теперь и дай познать Сперва наигорчайшую потерю. И сколь ужасна ныне жизнь моя, Тебя утратив, не замечу я. Перевод С. Степанова Коль быть отвергнутым мне суждено, Так пусть - теперь, когда кругом несчастье. Согни, с Фортуной злобной заодно, Меня своим презреньем в одночасье. Дав сердцу с горем справиться своим, Не насылай вослед другого горя. За ночью бурной утром грозовым Не разразись нежданно, ночи вторя. Коль хочешь бросить - так бросай, не жди, Когда все мелкие случатся беды. Вперед других напастей напади, Чтоб худший жребий сразу я изведал. И рядом с этим боль других утрат Покажется мне меньше во сто крат. Перевод А. Шаракшанэ 91 Some glory in their birth, some in their skill, Some in their wealth, some in their body's force, Some in their garments, though new-fangled ill, Some in their hawks and hounds, some in their horse; And every humour hath his adjunct pleasure, Wherein it finds a joy above the rest; But these particulars are not my measure: All these I better in one general best. Thy love is better than high birth to me, Richer that wealth, prouder than garments' cost, Of more delight than hawks and horses be; And having thee, of all men's pride I boast: Wretched in this alone, that thou mayst take All this away, and me most wretched make. Некоторые гордятся своим рождением, некоторые - мастерством, некоторые - богатством, некоторые - силой своего тела, некоторые - нарядами, хотя и дурными, _сшитыми_ по новой моде, некоторые - соколами и гончими, некоторые - лошадью, и каждому нраву соответствует своя отрада, в которой он находит наслаждение превыше всего; но эти частности - не моя мерка; все это я превосхожу в одном, наилучшем: твоя любовь для меня лучше высокого рождения, ценнее богатства, великолепнее дорогих нарядов, доставляет большее удовольствие, чем соколы и лошади, - и, обладая тобой, я хвалюсь всем, чем гордятся люди, несчастный только тем, что ты можешь забрать _у меня_ все это, сделав меня самым несчастным. Иной так горд рождением своим, Иной - богатством, силой и умом, Иной - одеждой, модой одержим, Иной - борзыми, соколом, конем. Что ж, каждому свое: кто в чем находит И счастие, и радость бытия. Меня же это все с ума не сводит, Совсем в другом величье вижу я. Твоя любовь важней, чем знатный род, Дороже золота, забав милей, Нарядней прихоти капризных мод, И с нею я - богаче королей. Но можешь ты лишить меня всех благ, И в тот же миг я стану нищ и наг. Перевод А. Васильчикова Кто хвалится рожденьем, кто - уменьем, Кто - золотом, а кто - телесной силой, Кто - плохо сшитым модным облаченьем, Кто - псами, соколами иль кобылой. Своя есть радость в склонности любой, Она другие в чем-то превосходит, Но частности не властны надо мной, Кто лучшее и целое находит. Твоя любовь мне знатности важней, Дороже злата и одежд главнее, Милее соколов, собак, коней, И я, тобой владея, все имею. Но это все способен ты отнять, И я ничтожным сделаюсь опять. Перевод В. Николаева 92 But do thy worst to steal thyself away, For term of life thou art assured mine, And life no longer than thy love will stay, For it depends upon that love of thine. Then need I not to fear the worst of wrongs, When in the least of them my life hath end; I see a better state to me belongs Than that which on thy humour doth depend. Thou canst not vex me with inconstant mind, Since that my life on that revolt doth lie. О what a happy title do I find, Happy to have thy love, happy to die! But what's so blessed-fair that fears no blot? Thou mayst be false, and yet I know it not. Но соверши худшее - укради себя _у меня_; _все равно_ на срок _моей_ жизни ты верно [гарантированно] мой, и моя жизнь продлится не дольше, чем твоя любовь, так как она зависит от этой твоей любви. Значит, мне нет нужды опасаться худшего из зол, когда в наименьшем из них моя жизнь найдет свой конец; я вижу, что мое положение лучше, _чем казалось_, - оно не определяется твоим настроением. Ты не можешь мучить меня непостоянством души, так как _сама_ моя жизнь зависит от твоей перемены. О, какое право на счастье я нахожу - счастье иметь твою любовь, счастье умереть! Но есть ли что-то настолько благословенно прекрасное, что не боится пятна? Ты можешь быть неверен, а я - не знать об этом. Расстаться мне с тобой не суждено, И в жизни я не буду одинок, Любовь и жизнь, как целое одно, Закончатся в один и тот же срок. Не побоюсь я наихудших зол, Мне меньшее опаснее всего; Я вижу - безвозвратно я вошел В зависимость от нрава твоего. Непостоянная душа твоя, Надеюсь, не решится мне солгать. Какой счастливый жребий выбрал я, Счастливым быть и в счастье умирать. Но счастие мое пятнает страх: Вдруг я не вижу лжи в твоих словах? Перевод А. Кузнецова Тебе не скрыться от моих очей, Пока я жив, - судьба связала нас; Но нет мне жизни без любви твоей; Разлюбишь ты - и я умру тотчас. Страшна ли наихудшая беда, Коль меньшее из зол меня убьет? Я лучшего достоин, чем всегда Твои причуды принимать в расчет Изменой ты не можешь досадить - В момент сразит меня такой удар. О, счастлив я тобой любимым быть И счастлив буду смерть принять как дар! Но есть ли где блаженство без пятна? Боюсь, ты лжешь, и ложь мне не видна. Перевод С. Шестакова 93 So shall I live, supposing thou art true, Like a deceived husband; so love's face May still seem love to me, though altered new; Thy looks with me, thy heart in other place: For there can live no hatred in thine eye, Therefore in that I cannot know thy change. In many's looks, the false heart's history Is writ in moods and frowns and wrinkles strange, But heaven in thy creation did decree That in thy face sweet love should ever dwell; What e'er thy thoughts or thy heart's workings be, Thy looks should nothing thence but sweetness tell. How like Eve's apple doth thy beauty grow, If thy sweet virtue answer not thy show! Так я буду жить, полагая, что ты верен, похожий на обманутого мужа; поэтому _видимость_ [лицо] любви может по-прежнему казаться мне любовью, хотя она переменилась, и _только_ твоя внешность со мной, _а_ твое сердце в другом месте, - ведь в твоих глазах не может жить ненависть, значит, по ним я не могу узнать о перемене в тебе. Во внешности многих _людей_ история неверного сердца написана в настроениях, странных гримасах и морщинах, но при сотворении тебя небо постановило, чтобы в твоем лице всегда жила сладостная любовь, - какими бы ни были твои мысли или движения сердца, твой вид должен выражать только сладость. Как похоже на яблоко Евы произрастает твоя красота, если твоя драгоценная добродетель не отвечает твоему виду! Что ж, буду жить, тебе поверив вновь, Как муж обманутый. Ведь так легко Любовным взглядом подменить любовь: Глаза со мной, а сердце далеко. Твой взгляд остался ясен и открыт, Он тот же, что и день назад, и год. А у других угрюмый странный вид Невольно их измену выдает. Но небеса распорядились так, Чтобы любовь в лице твоем жила. Какой бы в мыслях ни таился мрак, Твое лицо не выражает зла. Несешь ты кротко красоту твою, Точь-в-точь как Ева - яблоко в раю. Перевод Игн. Ивановского Что ж - видно, рогоносцем мне тогда Дни суждено влачить: любовь почила! Но видимость ее жива всегда - Твой взор горит, хотя душа остыла; Глаза невинны, и попробуй в них Подметить перемену настроенья - Читаешь правду на лице других: Взгляд недовольный, на губах - презренье. Но иначе решили небеса, Когда тебя искусно создавали: В душе погасло пламя, но глаза Пылают и не видно в них печали. Как Евы яблоко, ты зла залог: Красиво разукрашенный порок. Перевод И. Фрадкина 94 {*} They that have pow'r to hurt, and will do none, That do not do the thing they most do show, Who, moving others, are themselves as stone, Unmoved, cold, and to temptation slow - They rightly do inherit heaven's graces, And husband nature's riches from expense; They are the lords and owners of their faces, Others but stewards of their excellence. The summer's flow'r is to the summer sweet, Though to itself it only live and die, But if that flow'r with base infection meet, The basest weed outbraves his dignity: For sweetest things turn sourest by their deeds; Lilies that fester smell far worse than weeds. Те, кто обладают силой, чтобы ранить, но _никого_ не ранят, не делая того, что больше всего предполагает их вид; кто, приводя в движение других, сами как камень - неподвижны, холодны и неподатливы на искушение, - те по праву наследуют милости небес и сберегают богатства природы от растраты; они - властелины и собственники своей внешности, _тогда как_ другие всего лишь управители их совершенства {**}. Летний цветок дарит лету сладостный запах, хотя бы он жил и умирал только для себя, но если этот цветок встретится с низменной заразой, самый низменный сорняк превзойдет его достоинством, так как самое сладостное превращается в горчайшее из-за своих деяний, - гниющие лилии пахнут хуже сорняков. {* Сонет 94 относится к числу тех, которые вызывают большие споры комментаторов, но не столько в связи с прочтением отдельных слов или фраз, сколько относительно общего смысла сонета. Согласно одной версии, строки 1-10 описывают некий нравственный образец, достойный подражания, а строки 11-14 предупреждают об опасностях, с которыми может столкнуться такое нравственное совершенство. По другой версии, содержание первых десяти строк - ирония, подводящая к заключительному экспрессивному осуждению. ** Смысл строк 7-8 не вполне ясен и зависит, в частности, от истолкования того, к кому относится притяжательное местоимение "their" в строке 8, то есть управителями чьего совершенства являются "другие" - своего или "властелинов и собственников".} Кто властвует, но не допустит зла, Не приукрасит свой обычный вид, Кто двигает других, но, как скала, Неколебим, несоблазним стоит, Тот милости небес добиться смог В богатствах, рассыпаемых над ним, Тот - властелин, владыка, царь и бог, Но чтить его ниспослано другим. Цветок прелестен в пору летних дней, Хоть жизнь его безмерно коротка, Но если стал добычей для червей, То ценится он ниже сорняка; Прекрасное стать может сгустком гнили, А сорняки прекрасней сгнивших лилий. Перевод А. Кузнецова Кто, власть имея, властвует без зла, Хоть зло всегда с могуществом согласно, Кто, двигая другим, сам, как скала, Незыблем, тверд, свободен от соблазна, - Тому дается милостью богов Богатство мужа - честь и благородство. Он господин божественных даров, И не признать нельзя его господство. Цветок для лета копит аромат И, срок придет, завянет сам собою, Но если в нем душа впитала яд, Простой сорняк затмит его красою. Ведет к уродству порча красоты, И лилий краше сорные цветы. Перевод В. Савина 95 How sweet and lovely dost thou make the shame Which, like a canker in the fragrant rose, Doth spot the beauty of thy budding name! О in what sweets dost thou thy sins inclose! That tongue that tells the story of thy days (Making lascivious comments on thy sport) Cannot dispraise, but in a kind of praise, Naming thy name, blesses an ill report. О what a mansion have those vices got Which for their habitation chose out thee, Where beauty's veil doth cover every blot, And all things turns to fair that eyes can see! Take heed (dear heart) of this large privilege: The hardest knife ill used doth lose its edge. Какими милыми и прелестными ты делаешь позорные дела, которые, как порча в душистой розе, пятнают красоту твоего юного имени! О, в какие прелести ты облачаешь свои грехи! Язык, рассказывающий историю твоих дней - делающий фривольные замечания о твоих развлечениях, - не может осудить _тебя_ иначе как в виде хвалы, _так как_ упоминание твоего имени делает благим дурной отзыв. О, какой роскошный дом у этих пороков, которые в качестве жилища выбрали тебя, - где завеса красоты покрывает любое пятно и все превращает в прекрасное зрелище для глаз! Береги, дорогое _мое_ сердце, это великую привилегию: прочнейший нож, если им злоупотреблять, теряет остроту. Как твой позор приправлен красотой! Он, словно червь на ложе лепестков, Марает щедро юный образ твой, Питаясь сладостью твоих грехов. И пересуды, как они ни злы, В подспудном сладострастии слепом Тебя хулят лишь в виде похвалы, Так много блеска в имени твоем. В каком дворце красуется порок С тех пор, как он тебя заполонил! Как он все пятна прелестью облек И ложным благородством подменил! И все-таки беспечно ты живешь: Зазубрить можно самый твердый нож. Перевод Игн. Ивановского О как прекрасен ты в грехе своем, Который, как червяк в бутоне розы, На имени твоем лежит пятном, - Но облик твой отводит все угрозы! Об игрищах твоих молва пошла, Глумясь над похожденьями твоими, Но из хулы выходит похвала, Едва она твое помянет имя. Дворец прекрасный оскверняешь ты, Явив себя пристанищем порока, Чьи пятна под прикрытьем красоты, Как ни гляди, невидимы для ока. Хоть в праве ты своем, подумай все ж: Ведь резать, что не режут, - портить нож. Перевод С. Степанова 96 Some say thy fault is youth, some wantonness, Some say thy grace is youth and gentle sport; Both grace and faults are loved of more and less: Thou mak'st faults graces that to thee resort. As on a finger of a throned queen The basest jewel will be well esteemed, So are those errors that in thee are seen To truths translated, and for true things deemed. How many lambs might the stern wolf betray, If like a lamb he could his looks translate! How many gazers mightst thou lead away, If thou wouldst use the strength of all thy state! But do not so; I love thee in such sort, As thou being mine, mine is thy good report. Некоторые говорят, что твой недостаток - молодость, некоторые - что беспутство, некоторые _же_ говорят, что молодость и благородные развлечения составляют твое очарование. Твои очарование и недостатки любимы людьми высокого и низкого положения; ты делаешь очаровательными пороки, которые в тебе поселяются. Подобно тому как на пальце королевы на троне самый плохой камень будет почитаем, так прегрешения, которые видны в тебе, превращаются в добродетели и почитаются чем-то добродетельным. Как много ягнят мог бы обмануть свирепый волк, если бы он мог свой вид менять на вид ягненка! Как много глядящих _на тебя_ ты мог бы соблазнить, если бы использовал в полную силу все, что тебе дано! Но не делай этого: я люблю тебя так, что ты _весь_ мой и твоя репутация - моя. Те в шалостях младых тебя корят, А тех пленяет молодость шальная; Но ты в себя влюбляешь всех подряд, Свои грехи под прелестью скрывая. Фальшивый камень примут за алмаз, Коль в перстень королевы он оправлен, - И твой порок для восхищенных глаз Покажется достоинством обставлен. Как много агнцев обмануть бы мог О, сколько б ты сердец к себе привлек, Когда б красой своей решил увлечь их! Не делай так! Ты мной еще любим! И честь моя - под именем твоим. Перевод С. Шестакова Иной винит твои младые лета, Иной в них видит прелести залог; По-разному глядят на то и это, - А ты рядишь в достоинство порок. Вот так алмаз мы отличить не можем На пальце королевы от стекла; И точно так на истину похожим Подделкам родилась твоя хвала. О сколько агнцев волк провел бы злобный, Когда б овечью шкуру он имел! О скольких ты красою бесподобной Сгубил бы, если б только захотел! Не надо! Ибо все твое - мое. Мое и имя доброе твое. Перевод С. Степанова 97 How like a winter hath my absence been From thee, the pleasure of the fleeting year! What freezings have I felt, what dark days seen! What old December's bareness every where! And yet this time removed was summer's time, The teeming autumn big with rich increase, Bearing the wanton burthen of the prime, Like widowed wombs after their lords' decease: Yet this abundant issue seem'd to me But hope of orphans, and unfathered fruit, For summer and his pleasures wait on thee, And thou away, the very birds are mute; Or if they sing, 'tis with so dull a cheer That leaves look pale, dreading the winter's near. Как похожа на зиму была моя разлука с тобой, _о_ радость мимолетного года! Какой мороз я чувствовал, какие темные дни видел! Какую наготу старого декабря _видел_ кругом! А ведь это время разлуки было летним временем, плодовитой осенью, чреватой богатым урожаем - носящей пышное бремя весны, как утроба вдовы {*} после кончины господина; и все же этот обильный урожай казался мне не более чем надеждой сирот {**} и плодом без отцовства, так как лето и его радости прислуживают тебе, а когда тебя нет, сами птицы немы, или, если поют, то издают такие унылые звуки, что листья бледнеют, опасаясь, что зима близка. {* В оригинале - стилистическая фигура: "widowed wombs", буквально: "овдовевшие утробы". ** Трудное место. Возможное истолкование: "...надеждой на рождение отпрысков, обреченных на сиротство".} Так на зиму похожею была С тобой разлука, друг любимый мой! В душе такой мороз, такая мгла! Такой Декабрь, отживший и пустой! А было лето, все в густой траве, И осень шла, неся тяжелый груз, Подобная беременной вдове, Оплакавшей счастливый свой союз. Но щедрые дары осенних дней Казались мне подачкой для сирот: Ведь без тебя, без прелести твоей И птица не по-летнему поет. Она едва свистит, и видим мы, Как лист бледнеет от шагов зимы. Перевод Игн. Ивановского О, прелесть ускользающего года! Остался без тебя я в декабре Средь мрачных дней, с морозной непогодой, Как брошенный на зимнем пустыре. А в это время уходило лето, И осень шла, от бремени плодов, Во исполнены; вешнего обета, Освободившись, словно чрево вдов. Но это изобилье мне казалось Пустой надеждой горестных сирот. Мне тоже только ждать тебя осталось, Как птиц, летящих с песней в небосвод. Их вялый лепет истомил мне душу. И жухнут листья, ожидая стужу. Перевод В. Розова 98 From you have I been absent in the spring, When proud-pied April (dressed in all his trim) Hath put a spirit of youth in every thing, That heavy Saturn laughed and leapt with him. Yet nor the lays of birds, nor the sweet smell Of different flowers in odour and in hue, Could make me any summer's story tell, Or from their proud lap pluck them where they grew: Nor did I wonder at the lily's white, Nor praise the deep vermilion in the rose; They were but sweet, but figures of delight, Drawn after you, you pattern of all those. Yet seemed it winter still, and, you away, As with your shadow I with these did play. С тобой я был в разлуке весной, когда горделиво-пестрый апрель - облаченный во весь свой наряд - придал всему дух юности, _так_ что тяжелый Сатурн {*} смеялся и плясал вместе с ним, но ни песни птиц, ни сладостный аромат цветов, различных по запаху и цвету, не могли заставить меня рассказать никакой истории лета или сорвать их {**} с великолепного лона, на котором они росли. Я не восхищался белизной лилии, не хвалил густой пунцовый оттенок в розе; они были всего лишь милыми, всего лишь символами очарования, списанными с тебя, _тогда как_ ты - образец для них всех. При этом казалось, что все еще зима, и в отсутствие тебя, как с твоей тенью {***}, я играл с ними. {* Считалось, что из четырех человеческих темпераментов меланхолический управляется планетой Сатурн, бывшей символом тяжеловесности и летаргической медлительности. ** Цветы. *** См. примечание к сонету 53.} Как был я одинок весенним днем, Когда нарядом щеголял своим Гордец-апрель. Дух юный был во всем, И сам Сатурн смеялся вместе с ним. Ни пенье птиц, ни ароматы эти, Что все цветы так любят расточать, Не навевали мне сюжет о лете, Не звали из лощин цветы срывать. Не изумлялся белизною лилий И алой розе не воздал похвал. Они тебя собою подменили, С тебя их словно кто-то срисовал. За зиму принимал весенний день я, Всем этим тешась, как твоею тенью. Перевод В. Николаева Когда пришли нежданно дни разлук, Пестрел и пел Апрель - Весна бурлила, Хмель юности дарила всем вокруг И хмурого Сатурна веселила. Но ко всему я был и слеп, и глух: Цветам навстречу сердце не открылось, И трели птиц не услаждали слух, И даже Лето в сказку не просилось. Ни краски роз, ни белизна лилей Меня, увы, совсем не волновали, Ведь были бледной копией твоей И навевали зимние печали. В душе была Зима - с цветами я Играл, грустя: в них мнилась тень твоя. Перевод И. Фрадкина 99 {*} The forward violet thus did I chide: 'Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells, If not from my love's breath? The purple pride Which on thy soft cheek for complexion dwells In my love's veins thou hast too grossly dyed. The lily I condemned for thy hand, And buds of marjoram had stol'n thy hair; The roses fearfully on thorns did stand, One blushing shame, another white despair; A third, nor red nor white, had stol'n of both, And to his robb'ry had annexed thy breath, But for his theft in pride of all his growth A vengeful canker eat him up to death. More flowers I noted, yet I none could see But sweet or colour it had stol'n from thee. Раннюю фиалку так я бранил: "Милая воровка, откуда ты украла свой сладостный аромат, если не из дыхания моего возлюбленного? Пурпурное великолепие, которое стало цветом твоей нежной щеки, ты слишком сгустила в венах моего возлюбленного" {**}. Лилию я осуждал за _то, что она обокрала_ твою руку, а бутоны майорана украли твои волосы. Розы были от страха как на иголках {***}, одна краснеющая от стыда, другая белая от отчаяния, а третья, ни белая ни красная, обокрала обеих и к своей краже присоединила твое дыхание, но за ее воровство во всем великолепии ее расцвета мстительный червяк поедает ее насмерть. Я наблюдал и другие цветы, но не видел ни одного, который бы не украл сладость или цвет у тебя. {* В сонете 99, вопреки сонетной форме, содержится пятнадцать, а не четырнадцать строк. ** Неясное место. Фиалка, которую поэт обвиняет в воровстве, в строке 5 оказывается, наоборот, источником пурпура для вен Друга, где этот цвет слишком сгущен. С большей натяжкой, но более логично было бы истолковать это в том смысле, что фиалка украла пурпурный цвет из вен Друга, грубо сгустив его. *** В оригинале: "on thorns did stand" - фразеологизм, соответствующий русскому "быть как на иголках". При этом имеется очевидная игра с буквальным значением слова "thorns" (шипы).} Я раннюю фиалку упрекал: Откуда, мол, украла аромат, Как не из милых уст? И если ал Излишне лепесток, на строгий взгляд, Он от тебя румянец этот взял. У майорана - цвет твоих волос, У лилии - твоих прекрасных рук, А там изображают краски роз Румяный стыд и белый твой испуг. А эта, и румяна, и бела, Дыхание похитила твое, И тут же за греховные дела Червь пожирает лепестки ее. Цветки другие тоже им сродни: Все краски у тебя крадут они. Перевод Игн. Ивановского Фиалку я весной корил: "Плутовка! Благоуханье друга моего Похитила из уст сладчайших ловко; Цвет лепестков - из алых жил его Заимствовала, милая воровка". За белизну я лилию журил: "Взяла у друга - цвет белейшей длани". А аромат волос любимца был В благоуханном, пряном майоране. Три розы сжались: страшно побледнев, Одна; вторая - рдея от смущенья; Украла третья роза, осмелев, Все краски - червь поест ее в отмщенье. Твоей красою сад заполонен, И жив твоим благоуханьем он. Перевод И. Фрадкина 100 Where art thou, Muse, that thou forget'st so long To speak of that which gives thee all thy might? Spend'st thou thy fury on some worthless song, Dark'ning thy pow'r to lend base subjects light? Return, forgetful Muse, and straight redeem In gentle numbers time so idly spent; Sing to the ear that doth thy lays esteem And gives thy pen both skill and argument. Rise, resty Muse, my love's sweet face survey, If Time have any wrinkle graven there; If any, be a satire to decay, And make Time's spoils despised every where. Give my love fame faster than Time wastes life; So thou prevent'st his scythe and crooked knife. Где ты _обретаешься_, Муза, что забываешь так надолго говорить о том, что дает тебе все твое могущество? Тратишь ли ты свое вдохновение {*} на какую-нибудь никчемную песню, делая темной свою силу, чтобы дать свет низким предметам? Вернись, забывчивая Муза, и немедленно искупи благородными стихами время, так праздно потраченное; пой для того уха, которое ценит твои песни и сообщает твоему перу и мастерство, и тему. Очнись, ленивая Муза, осмотри милое лицо моей любви, _проверь_, не вырезало ли Время на нем морщин; если да, то стань сатирой против увядания и сделай так, чтобы добыча Времени была повсеместно презираема. Создавай славу для моей любви скорее, чем Время уничтожает жизнь, так ты остановишь его косу и кривой нож. {* Согласно расхожим представлениям эпохи, поэты творили в состоянии нисходящего на них неистового или даже безумного вдохновения (ср. "poet's rage" в сонете 17, строка 11).} Где, Муза, ты? Как можешь ты молчать О том, чем ты всегда была сильна? Не светишь ли ничтожеству опять, И оттого-то мощь твоя темна? Забывчивая Муза, наверстай Все то, чему упущена пора, Служи любви и снова обретай Живую силу острого пера. А если по лицу моей любви Уже прошелся Времени резец, Насильника сатирой уязви, К восторгу негодующих сердец, Ты пой, и мы любовь убережем От Времени с его кривым ножом. Перевод Игн. Ивановского О Муза, отчего забыла ты Свой истинный источник вдохновенья И тратишь силы в дебрях суеты На песни невысокого значенья? Вернись к достойным темам, искупи Утраченное время слогом знатным, Искусством, что живет не для толпы, Но в истине, и потому понятным. Вглядись в прекрасный лик любви моей: Вдруг годы ей чело избороздили? Тогда сатирой Время ты убей, Чтоб злость его повсюду осудили. Прославь мою любовь, пока она Во власть смертельной тьмы не отдана. Перевод В. Розова 101 О truant Muse, what shall be thy amends For thy neglect of truth in beauty dyed? Both truth and beauty on my love depends; So dost thou too, and therein dignified. Make answer, Muse, wilt thou not haply say, 'Truth needs no colour with his colour fixed, Beauty no pencil, beauty's truth to lay; But best is best, if never intermixed'? Because he needs no praise, wilt thou be dumb? Excuse not silence so, for't lies in thee To make him much outlive a gilded tomb, And to be praised of ages yet to be. Then do thy office, Muse; I teach thee how To make him seem long hence as he shows now. О ленивая Муза, чем ты искупишь свое невнимание к истине {*}, расцвеченной красотой? И истина и красота зависят от моего возлюбленного, и ты тоже _зависишь_ и тем возвышена. В ответ, Муза, не скажешь ли ты, возможно: "Истина не нуждается в приукрашивании, имея собственный постоянный цвет; красота _не нуждается_ в кисти, чтобы замазывать истинную сущность красоты; лучшее остается лучшим, если не подвергается смешению"? Оттого, что он не нуждается в хвале, будешь ли ты немой? Не оправдывай этим молчания, так как тебе дано сделать так, чтобы он надолго пережил _любую_ позолоченную гробницу и был восхваляем в грядущие века. Исполняй же свою службу, Муза; я научу тебя, как сделать, чтобы он долгое время спустя представлялся таким, каким выглядит сейчас. {* См. примечание 2 к переводу сонета 14.} О Муза, не ленись - красу воспой И верность, что, красуясь, не лукавит: Достоин песен друг бесценный мой - Восславь его, а мир тебя восславит. Ужели ты ответишь, Муза, мне: "Нет! Верность хороша без украшенья, Хватает красок у красы вполне, Их смешивать - пустое упражненье"? Пусть не нуждается краса в хвале, Ты, Муза, не молчи, - твоя забота, Чтоб образ друга свет дарил земле, Когда слетит с надгробья позолота. Я научу тебя - ты для людей Навек его красу запечатлей. Перевод И. Фрадкина О Муза нерадивая! Как ты Мне объяснишь, что не поешь о друге? Ведь без него нет в мире красоты, Нет истины - и нет твоей заслуги. Иль скажешь, что у истины есть свой Цвет постоянный и других не нужно, Что красоте не нужен краски слой, Что улучшать их - только делать хуже? Должна ли ты молчать, раз в похвале Он не нуждается? Ведь сделать в силах Ты так, чтоб оставался на земле Он дольше позолоты на могилах. Исполни долг! Я дам тебе урок, Как сохранить красу на долгий срок. Перевод А. Шаракшанэ 102 My love is strength'ned, though more weak in seeming; I love not less, though less the show appear: That love is merchandised whose rich esteeming The owner's tongue doth publish every where. Our love was new, and then but in the spring, When I was wont to greet it with my lays, As Philomel in summer's front doth sing, And stops his pipe in growth of riper days: Not that the summer is less pleasant now Than when her mournful hymns did hush the night, But that wild music burthens every bough, And sweets grown common lose their dear delight. Therefore like her, I sometime hold my tongue, Because I would not dull you with my song. Моя любовь усилилась, хотя стала слабее по виду; я люблю не меньше, хотя это меньше проявляется внешне; та любовь превращается в товар, чью высокую ценность язык владельца обнародует повсюду. Наша любовь была молодой и только переживала весну, когда я часто приветствовал ее своими песнями, как Филомела {*} поет в начале лета, но оставляет свою свирель, когда наступает более зрелая пора расцвета - не потому, что лето не так приятно, как _то время_, когда ее {**} печальные гимны заставляли ночь затихнуть, но _потому_, что _теперь_ дикая музыка отягощает каждую ветвь, а прелести, цветущие повсеместно [доступно для всех], теряют драгоценное очарование. Поэтому, как она, я иногда придерживаю свой язык, не желая наскучить тебе своей песней. {* Поэтическое наименование соловья, происходящее от имени героини мифического сюжета из "Метаморфоз" Овидия. ** В оригинале, когда речь идет о Филомеле (соловье), путаются местоимения "his" (его) и "her" (ее).} Моя любовь растет, хотя слабее Теперь во мне звучит ее мотив, Но ценность чувства рыночной цене я Не уподоблю, всюду разгласив. Едва ль была любовь для нас новей, Когда, в восторге от ее расцвета, Я воспевал ее, как соловей, Что умолкает в середине лета: Едва ли ночи прежним не чета, Что скорбным гимнам отдавались, немы, Но музыка из каждого куста Всем буйством заглушает сладость темы - И я, как он, смолкаю то и дело, Чтоб песнь моя тебе не надоела. Перевод И. Астерман Любовь сильней, хоть кажется слабее; Люблю не меньше, хоть слабей на вид: Корыстна та любовь, чье прославленье Повсюду с уст влюбленного звучит. Для нас любовь нова была весной, Я песни пел свой, ее встречая, - Так Филомела вешнею порой Поет, но после никнет, умолкая. Не то чтоб лето хуже стало вдруг, Не слыша флейты горестной ее, Но музыка, гремящая вокруг, Теряет обаяние свое. И мне порою хочется молчать, Чтоб песнею тебя не утомлять. Перевод В. Николаева 103 Alack, what poverty my Muse brings forth, That, having such a scope to show her pride, The argument all bare is of more worth Than when it hath my added praise beside. О blame me not if I no more can write! Look in your glass, and there appears a face That overgoes my blunt invention quite, Dulling my lines, and doing me disgrace. Were it not sinful then, striving to mend, To mar the subject that before was well? For to no other pass my verses tend Than of your graces and your gifts to tell; And more, much more than in my verse can sit, Your own glass shows you, when you look in it. Увы, какое убожество рождает моя Муза, имеющая такие _широкие_ возможности блеснуть, _и при этом сама_ тема без всяких украшений остается более ценной, чем тогда, когда к ней добавляется моя хвала! О, не вини меня, если я больше не могу писать! Посмотри в зеркало - там возникнет лицо, которое превосходит полностью мое тупое воображение, делая мои строки скучными и позоря меня. Не грешно ли было бы тогда, пытаясь улучшить, искажать предмет, который до того был хорош? Ведь мои стихи не стремятся к иной цели, как рассказывать о твоих прелестях и дарованиях, и больше, гораздо больше, чем может вместиться в моем стихе, твое собственное зеркало показывает тебе, когда ты смотришь в него. Увы, успехи Музы так скудны, Что блеск и яркость красоты твоей В простой оправе более ценны, Чем в похвале расцвеченной моей. Не ставь в упрек, писать я не могу, Коль в зеркале и облик твой, и взор Сотрут мою бессильную строку И мне объявят строгий приговор. Не грех ли то - стихами улучшать, Но искажать твой светлый образ в них? Ведь я в строках не в силах передать Хоть часть достоинств и щедрот твоих. Намного лучше, чем в моих стихах, Ты выглядишь в правдивых зеркалах. Перевод А. Кузнецова Моя подруга Муза оскудела - Палитры красок не хватает ей, И я хвалу отбрасываю смело: Простой сюжет во много раз сильней. Меня не осуждая за молчанье И глядя в зеркало, сумей понять: Тебя, столь совершенное созданье, Мой вялый стих не в силах передать. Да разве не позор, не грех жестокий, Мешая краски, диво исказить?! Я на перо нанизываю строки, Тщась диво дивное изобразить. Ведь в зеркале твое отображенье Куда прекрасней моего творенья! Перевод И. Фрадкина 104 To me, fair friend, you never can be old, For as you were when first your eye I eyed, Such seems your beauty still. Three winters cold Have from the forests shook three summers' pride, Three beauteous springs to yellow autumn turned In process of the seasons have I seen, Three April perfumes in three hot Junes burned, Since first I saw you fresh which yet are green. Ah yet doth beauty, like a dial-hand, Steal from his figure, and no pace perceived; So your sweet hue, which methinks still doth stand, Hath motion, and mine eye may be deceived; For fear of which, hear this, thou age unbred: Ere you were born was beauty's summer dead. Для меня, прекрасный друг, ты не можешь состариться, ибо каким ты был, когда я впервые узрел твои глаза, такой _мне_ по-прежнему представляется твоя красота. Три холодные зимы отряхнули с лесов великолепие трех лет, _и_ три прелестные весны превратилась в желтую осень в ходе _чередования_ сезонов, - _вот что_ я наблюдал. Три апрельских аромата сгорели в трех жарких июнях с тех пор, как я впервые увидел тебя, который по-прежнему юн. И все же красота, как стрелка часов, украдкой удаляется от своей цифры {*}, _хотя_ движение незаметно; так и твоя прелестная внешность, которая, как мне кажется, остается неизменной [неподвижной], на самом деле меняется [находится в движении], а мои глаза могут обманываться; страшась этого, _я скажу_: послушай, век нерожденный, _еще_ до твоего рождения лето красоты умерло. {* В оригинале - "figure", что создает игру слов на значениях "цифра" и "фигура".} Ты не стареешь для меня, мой друг. С тех пор, как я поймал твой первый взгляд, Все тот же ты. Пусть под напором вьюг Леса роняли трижды свой наряд, Преобразились в осень три весны, Обычай совершая годовой, И три апреля зноем сожжены - По-прежнему прекрасен облик твой. Но красота, как стрелка на часах, Мгновенья у себя самой крадет, И, может быть, меня, другим на страх, Обманывает тайный этот ход. Кто в жизнь войдет, когда исчезнешь ты, Тот не застанет лето красоты. Перевод Игн. Ивановского Ты для меня пребудешь молодым, Таким, как в день, когда впервые взор Я твой увидел. Холода трех зим С лесов срывали летний их убор. И три весны стремительно летели, Осеннею сменяясь желтизной, Сгорал в июнях аромат апрелей, - Все так же безупречен облик твой. Но красота, как стрелка на часах, Сползает с цифры, где была она, И, хоть ты юн и свеж в моих глазах, Мне перемена просто не видна. Пусть знают в поколениях иных, Что лето красоты прошло до них. Перевод В. Николаева 105 Let not my love be call'd idolatry, Nor my beloved as an idol show, Since all alike my songs and praises be To one, of one, still such, and ever so. Kind is my love to-day, to-morrow kind, Still constant in a wondrous excellence; Therefore my verse, to constancy confined, One thing expressing, leaves out difference. 'Fair, kind and true' is all my argument, 'Fair, kind, and true', varying to other words, And in this change is my invention spent, Three themes in one, which wondrous scope affords. 'Fair, kind, and true' have often lived alone, Which three till now never kept seat in one. Пусть мою любовь не назовут идолопоклонством и _пусть_ мой возлюбленный не покажется идолом, ведь все мои песни и хвалы равно _посвящены_ одному, _поются_ об одном, всегда таковы и вечно неизменны. Мой возлюбленный добр сегодня, завтра добр, всегда постоянен в _своем_ дивном совершенстве; поэтому мои стихи, обреченные на постоянство, выражая _всегда_ одно, исключают разнообразие. "Прекрасный, добрый и верный" - вот все содержание _моих стихов_; "прекрасный, добрый и верный" - варьирую _это_ другими словами, и на эти вариации тратится все мое воображение, - три темы в одной, что дает дивные возможности. "Прекрасный, добрый и верный" - _эти качества_ всегда существовали поодиночке, _все_ три никогда не помещались в одном _человеке_. Моя любовь - не идолопоклонство. Не идолу, а другу моему Моя хвала все время воздается. Все песни - об одном и одному. Ты добр ко мне в любой из этих дней, Чудесным постоянством поражая, И стих, прикован к верности твоей, Забыв про все, одно лишь выражает. Мил, верен, добр - я вновь тебе пою, Мил, верен, добр - вот суть всех слов иных. Я истощаю выдумку мою, Меняя вид трех вечных тем своих. "Мил", "верен", "добр" - так часто жили врозь, Пока в одном все это не сошлось. Перевод В. Николаева Пусть идолопоклонством преклоненье Перед тобой не называет мир, Хоть все хвалы, все песни, все творенья - Все для тебя, и ты один - кумир. Всесильна магия очарованья, Одним тобой душа моя полна: Ты с каждым днем сердечней в миг свиданья, И песня у меня всегда одна. Пою одно: "Прекрасен, добр и верен!", "Прекрасен, добр и верен!" - ночью, днем На все лады я повторять намерен - Слились три чуда в образе одном. "Прекрасен, добр и верен!" - мой язык Как клятву повторяет каждый миг. Перевод И. Фрадкина 106 When in the chronicle of wasted time I see descriptions of the fairest Wights, And beauty making beautiful old rhyme In praise of ladies dead and lovely knights, Then in the blazon of sweet beauty's best, Of hand, of foot, of lip, of eye, of brow, I see their antique pen would have expressed Even such a beauty as you master now. So all their praises are but prophecies Of this our time, all you prefiguring, And, for they looked but with divining eyes They had not skill enough your worth to sing: For we, which now behold these present days, Had eyes to wonder, but lack tongues to praise. Когда в летописях прошедшего времени я вижу описания прекраснейших людей и воспевающие красоту красивые старинные стихи, восхваляющие умерших очаровательных дам и галантных рыцарей, тогда в этом прославлении {*} лучших образцов красоты - рук, ног, губ, глаз, лба - я вижу, что древнее перо стремилось выразить именно такую красоту, какой ты обладаешь теперь. Так что все их хвалы - не что иное, как пророчества _о наступлении_ нашего времени, предвосхищающие твой образ, и поскольку они смотрели только мысленным взором, у них не хватало мастерства воспеть твое совершенство, ведь _даже_ мы; _воочию_ видящие нынешнее время, - _хотя_ у нас есть глаза, чтобы восхищаться, - не имеем языка, чтобы воздать хвалу. {* В оригинале - "blazon", что можно перевести как "герб", "эмблема" или "прославление", "выставление напоказ".} Когда читаю в книге дней былых, Оставшихся за дальнею чертой, Во славу дам прекрасный старый стих, На свет рожденный юной красотой, Я думаю, что вовсе не старо Изображение глаз, ресниц, бровей, Что сладило бы древнее перо, Пожалуй, даже с красотой твоей. И вот колдуют древние слова, Они предугадать тебя хотят. Но красота сильнее колдовства, И дело не идет у них на лад. Ты здесь, ты с нами, но ведь и у нас Язык не передаст, что видит глаз. Перевод Игн. Ивановского Листая пожелтевшие страницы, На рыцарей смотрю, прекрасных дам - Их красотой прославленные лица Под стать самим возвышенным стихам. Я понимаю, что творцы преданий, О прелестях невиданных трубя, Ланиты воспевая, очи, длани - Вполне могли прославить и тебя. Их похвалы пророчествами стали, Предвиденьем грядущей красоты, Но даже им достало б слов едва ли, Чтоб засверкали все твои черты. А ныне те, кому глаза даны, Бессильны: дара слова лишены. Перевод И. Фрадкина 107 Not mine own fears, nor the prophetic soul Of the wide world, dreaming on things to come, Can yet the lease of my true love control, Supposed as forfeit to a confined doom. The mortal moon hath her eclipse endured And the sad augurs mock their own presage, Incertainties now crown themselves assured, And peace proclaims olives of endless age. Now with the drops of this most balmy time My love looks fresh, and Death to me subscribes, Since spite of him I'll live in this poor rhyme, While he insults o'er dull and speechless tribes. And thou in this shalt find thy monument, When tyrants' crests and tombs of brass are spent. Ни мои собственные страхи, ни пророческая душа всего мира, воображая грядущее, все же не могут определить срок моей истинной любви, полагая ее ограниченной _роковым_ пределом {*}. Смертная луна пережила [испытала] свое затмение {**}, и мрачные авгуры смеются над собственным пророчеством; то, что было неопределенным, теперь _торжествует_ [венчается короной], став надежным, и мир провозглашает оливы на вечное время {***}. Теперь, с каплями этого целительнейшего времени, моя любовь выглядит свежей, и Смерть мне подчиняется, так как вопреки ей я буду жить в этих бедных стихах, пока она злобно торжествует над тупыми и безъязыкими племенами. И ты в этом _моем творчестве_ обретешь себе памятник, когда гербы и гробницы тиранов истлеют. {* По единодушному мнению исследователей, сонет 107 содержит намеки на важные внешние обстоятельства. Так, строки 3-4, возможно, намекают на освобождение из тюрьмы адресата сонетов, которым считается либо лорд Саутгемптон, либо лорд Пембрук (оба были в разное время подвергнуты тюремному заключению по политическим причинам). Отсюда следуют разные выводы относительно датировки сонета, поскольку Пембрук был освобожден в марте или апреле 1601 г., а Саутгемптон - в апреле 1603 г. ** Под "смертной луной" обычно понимают королеву Елизавету, однако, относительно "затмения" мнения комментаторов расходятся. Возможно, Шекспир имел в виду разгром испанской Армады, подавление заговора или выздоровление королевы после болезни, с другой стороны, речь могла идти о ее смерти в 1603 г. (Дело осложняется тем, что глагол "endure" можно истолковать как "пережила", "преодолела", или как "испытала", "потерпела", и во втором случае он мог быть употреблен применительно к событию, имевшему негативный итог.) *** В зависимости от истолкования (см. предыдущую сноску), в строках 7-8 можно видеть указание либо на преодоление Елизаветой какого-либо кризиса, либо на последовавшее за ее смертью восшествие на престол короля Якова I. В чем бы ни заключалось это событие, автор сонета говорит о нем в самом радостном и возвышенном духе, очевидно связывая с ним и свои личные надежды.} Ни страх мой, ни предчувствия сердец У мира в грезах и объятьях сна Не знают, будет ли любви конец - Любви, чья смерть была предрешена Свое затменье смертная луна Пережила пророчествам назло, Корона вновь надежде отдана, Оливам снова мирно и тепло. Любовь свежа, и смерть нам не страшна, Бессмертье ты несешь моим стихам, А смерть - смерть ограничит времена Тупым и бессловесным племенам. Переживешь ты в вечности стихов Гербы царей и золото крестов. Перевод А. Кузнецова Ни страх мой, ни вселенский дух-пророк, Чье тьму времен пронизывает око, Любви моей мне не укажет срок, Хотя я знаю - ты со мной до срока. Затмилась тихо смертная луна, Пророчества авгуров вышли лживы; Уверенность на трон возведена, И вечные объявлены оливы. И это все - бальзам на раны мне, Любовь моя на вид свежее снова; Я не умру с другими наравне, Которые в веках не имут слова. В стихах и ты пребудешь - и скорей Падут гробницы и венцы царей. Перевод С. Степанова 108 What's in the brain that ink may character Which hath not figured to thee my true spirit? What's new to speak, what new to register, That may express my love, or thy dear merit? Nothing, sweet boy; but yet, like prayers divine, I must, each day say o'er the very same, Counting no old thing old, thou mine, I thine, Even as when first I hallowed thy fair name. So that eternal love in love's fresh case Weighs not the dust and injury of age, Nor gives to necessary wrinkles place, But makes antiquity for aye his page, Finding the first conceit of love there bred, Where time and outward form would show it dead. Что есть в мозгу _такого_, что чернила могут выразить _на письме_, чего не изобразил тебе _в стихах_ мой верный дух? Что нового можно сказать, что нового записать _такого_, что способно выразить мою любовь или твое драгоценное достоинство? Ничего, милый мальчик; и все же, как божественные молитвы, я должен каждый день повторять то же самое, не считая ничего старого старым, _как, например, то_, что ты мой| _а_ я твой, так же как тогда, когда я впервые благословил твое прекрасное имя. Так что вечная любовь, в новом одеянии {*} любви, не принимает во внимание прах и ущерб старости _и_ не дает места неизбежным морщинам, но делает древность навечно своим слугой [пажом], находя _новое_ зарождение первой любви там, где из-за времени и _бренной_ внешности она показалась бы мертвой. {* Употребленное в оригинале словосочетание "fresh case" допускает различные толкования. Помимо "нового одеяния", под которым следует понимать новое выражение любви в стихах, исследователями предлагались варианты: "новые обстоятельства", "новое постижение любви" и др.} Как мой рассудок с помощью чернил Тебе принес бы новую присягу И новую хвалу присочинил, А там ее занес бы на бумагу? Никак, мой мальчик. Все - в строке одной, И, как молитву, я твержу ее, Хоть нет в ней новизны: ты мой, я твой С тех пор, как имя произнес твое. Не хочет признавать моих невзгод Твоя любовь, невинна и свежа, Морщинам новым места не дает, Мою гоняет древность, как пажа. И будет там огонь любви гореть, Где ей давно пора бы умереть. Перевод Игн. Ивановского Что в мыслях? Как чернила передать Помогут твой правдивый, милый лик? Что нового сказать, чтоб показать Каких в любви пределов ты достиг? Нет, ничего, родной мой, каждый раз Я, как молитву, буду повторять, Что знают все, без славы и прикрас, И имя светлое благословлять. Так, вечная любовь, рождаясь вновь, Не будет дряхлой сморщенной каргой, Юна, как юность, вечная любовь И древность делает своей рабой. Там новая любовь возрождена, Где думают - любовь умерщвлена. Перевод А. Кузнецова 109 О never say that I was false of heart, Though absence seemed my flame to qualify; As easy might I from my self depart As from my soul, which in thy breast doth lie: That is my home of love. If I have ranged, Like him that travels I return again, Just to the time, not with the time exchanged, So that myself bring water for my stain. Never believe, though in my nature reigned All frailties that besiege all kinds of blood, That it could so preposterously be stained To leave for nothing all thy sum of good; For nothing this wide universe I call, Save thou, my rose; in it thou art my all. О, никогда не говори, что я был неверен сердцем, хотя разлука, казалось, умерила во мне огонь _страсти_; мне легче было бы расстаться с самим собой, чем с моей душой, которая находится в твоей груди. Там дом моей любви. Если я _и_ блуждал, _то_, подобно, тому кто путешествует, я возвращаюсь точно в срок, не изменившись с временем, так что _я_ сам приношу воду для _смытия_ пятна _измены_. Никогда не верь - хотя в моей натуре царили все слабости, осаждающие всех людей [всякую кровь], - что она могла быть так нелепо испорчена [запятнана], чтобы променять ни на что всю сумму добра, _воплощенного_ в тебе. Я говорю, что весь этот мир - ничто, за исключением тебя, моя роза; в этом _мире_ ты для меня все. О, не скажи, что сердцем я солгал И страсть разлукой сожжена дотла. Бывало, о себе я забывал - Моя душа в твоей груди жила. Ты - храм любви, где мой хранится пыл, И потому я время превозмог, И возвращаюсь тем же, кем и был, И у дверей смываю пыль дорог. Нет, никогда не жди измены ты И, хоть пороки все во мне найдешь, Не верь, что мог я светоч доброты Отдать постыдно за ничтожный грош. Не стал бы жить я в этом царстве лжи, Когда б не ты, цветок моей души! Перевод Б. Кушнера Я не изменник, не вини меня: Разлука, мол, причина охлажденья. Ведь, душу я в твоей груди храня, Не брошу сам себя без сожаленья. Ведь тут мой дом, и я вернулся вновь, И более отсюда я - ни шагу: Не износилась по пути любовь, И пятна смыть свои принес я влагу. И пусть порок течет в моей крови, Но все ж не столь мои ужасны пятна, Чтоб драгоценный дом своей любви Я променял и не пришел обратно. Без милой розы, без тебя, мой друг, Весь мир - ничто и пусто все вокруг. Перевод С. Степанова 110 Alas 'tis true, I have gone here and there, And made myself a motley to the view, Gored mine own thoughts, sold cheap what is most dear, Made old offences of affections new. Most true it is that I have looked on truth Askance and strangely; but, by all above, These blenches gave my heart another youth, And worse essays proved thee my best of love. Now all is done, have what shall have no end: Mine appetite I never more will grind On newer proof, to try an older friend, A god in love, to whom I am confined. Then give me welcome, next my heaven the best, Even to thy pure and most most loving breast. Увы, это правда: я сновал туда-сюда и делал из себя шута в глазах _людей_, уродовал {*} собственные мысли, продавал задешево самое дорогое творил старые грехи из новых привязанностей. Истинная правда то, что я смотрел на правду [верность] с подозрением и как чужой; но, _клянусь_ всем высшим, эти заблуждения дали моему сердцу вторую молодость, и худшие испытания доказали, что ты - моя лучшая любовь. Теперь с этим покончено; _ты_ имеешь то, что не будет иметь конца; свой аппетит я боль