- Если в сейфе что-то есть, -- усмехнулся Боцман.
     -- Есть, -- сказал Борода. -- Я денежку чую.
     По лестнице прошли люди и, видимо, много. Во дворе завелась машина.
     -- Борода, кто это может быть?
     -- Хрен его знает.
     -- Я во двор не заглядывал, тачки не видел, -- сообщил Боцман.
     Минут  пять  стояла  тишина,  только щелкали  маховички сейфа.  И вдруг
Борода пропел протяжно:
     -- А-а-а-а, сука!
     И тут в  дверь постучали. Все, что мы  могли сделать, --  это  прикрыть
сейф барахлом. Борода открыл. Лариса. Возбуждена, на лице сменяют друг друга
разнообразнейшие эмоции, губы закушены, глаза сверкают.
     -- Что вы такое сделали со Шкрабьюком? -- напрямую спросила она.
     -- Мы? -- изумился Борода. -- А что с ним такое?
     -- Он умер.
     -- Какой ужас!
     -- Только не говорите, что вы здесь ни при чем, я все знаю!
     Как же, голубушка, знаешь ты. Вся хваленая бабская  интуиция базируется
на этом "я все знаю".  Вот дураки и раскалываются. Но  Борода не повел  себя
как дурак.
     --  Да,  мы его убили, --  сказал он. -- Топором.  Специальным, горным.
Ледоруб называется.
     -- Не прикидывайтесь, он от инфаркта умер, когда от меня ехал.
     -- Это большая потеря для нации. Лариса, но это, наверное, ты виновата!
Ты  небось заставила пожилого человека проявлять юношескую  прыть!  С тебя и
спросят. Но ты не бойся, мы тебя не выдадим!
     --  Андрей, я знаю, что ты тут затеваешь что-то опасное. С  тобой рядом
находиться всегда было опасно. Я думала, что я от тебя как-то оградилась, но
ты втягиваешь меня в какую-то авантюру.
     -- Лариса, -- пришел я на помощь Бороде. -- Вот, положа руку на сердце,
скажу: не трогали мы Шкрабьюка. Мы  приехали сюда отдохнуть,  а не  авантюры
затевать.
     -- А почему вы все вместе не уехали в Карпаты?
     -- Ну, это уже становится похоже на допрос...
     --  Это у меня только что  был допрос! --  Лариса,  было успокоившаяся,
опять  взвинтилась:  --   Следователь,  оперуполномоченный,  двое   из  УНА.
Почему-то я должна отвечать?!
     -- Лариса, сядь и успокойся, -- посоветовал ей Борода. -- Ребята, у нас
деньги есть? Лариса, хочешь коньяку?
     -- И кофе!
     --  Так  зачем шуметь?  Сейчас  все  устроим! Борода побежал гонцом,  а
Лариса поднялась  к себе и принесла  большие коньячные  рюмки и кофемолку --
этих аксессуаров у Бороды в заводе не было.
     Коньяк Ларису успокоил, но кофе она потребовала  приготовить по-венски.
Борода  рассыпался бисером. Несмотря на то что он сгонял  и за коньяком и за
кофе, причем не в ближайший гастроном, а куда-то подальше, чтоб не нарваться
на подделку, он подвигнулся раздобыть  и  яйца для "видэньськой  кавы". Ни у
него, ни у Ларисы этого продукта не оказалось,  пришлось Бороде  ломиться  к
Деду.  Но Дед  словно испарился, и Борода,  кривя рожу, отправился на второй
этаж. Второй этаж, как я понял,  вел вялые военные действия против первого и
подвала с целью захвата территории. Когда-то верхняя семейка уверенно выжила
своих соседей по этажу, объединила две квартиры, а теперь надеялась прибрать
к рукам всю виллу. Тем не  менее Борода разжился пятком яиц, отделил желтки,
взбил  их с  сахаром и  подал кофе  по-венски.  Лариса  разомлела, окосела и
разоткровенничалась.
     Сначала рассказала сильно отредактированную историю  своего  падения (у
нее  получалось  --  восхождения  к  вершинам мастерства).  Потом наговорила
дружеских гадостей о Бороде. Говоря о своем бывшем муже, вдруг заметила, что
у него перебинтована рука. И то заметила только потому, что после упражнений
с сейфом Борода замотал пальцы сам и кое-как. Повязка постоянно  сползала, и
он то и дело поправлял ее то зубами, то здоровой рукой.
     --  Андрей,  где ты руку поранил? -- спросила  Лариса таким  тоном, что
всем  стало понятно: не  вырвись он  из-под  мудрой  опеки  заботливой жены,
ничего бы с ним не случилось.
     -- Обжег. Снимал с плиты решетку, а она еще не остыла.
     -- Ну конечно!
     Лариса  посмотрела  победно.  Все  видели?  Этот  ребенок  решил  вести
самостоятельную жизнь!
     Есть  натуры, которых алкоголь делает нудными. Выпив, они зацикливаются
на  какой-нибудь идее  фикс.  Лариса  к  их  разряду  не  относилась.  После
очередной рюмки коньяку ее переключало -- она вдруг вспоминала, что она Мата
Хари.
     -- Я знаю,  зачем вы приехали  и чем тут пытается заниматься Андрей, --
сказала она ни с того  ни  с сего. --  Только вы не с тем  связались. Ему из
этого  подвала ничего не видно. Он тут  строит из себя Джеймса  Бонда, а сам
хватается  за  горячие  плиты!  Он  никого  в  городе не знает,  кроме своих
алкашей-художников. Если  кто и может вам помочь,  так  это я.  Я знаю  всех
нужных людей  в  городе. Я  могла бы вам  многое рассказать,  но  вы меня не
просите. Меня просто нужно попросить...
     Лариса так посмотрела на Боцмана, что того аж передернуло.
     -- Ладно, не хотите просить, я и так скажу. Но не все. Я скажу вот что.
Ты знаешь, Андрей, что тебя давно раскусили?
     -- Кто это меня раскусил? Что раскусили? -- Борода пожал плечами.
     --  Этого  я  не скажу. Просто  хочу, чтобы ты знал. Ты  нарываешься на
большие неприятности. Я тебе это говорю потому, что когда-то тебя любила.
     Борода еще раз пожал плечами и пробормотал равнодушно:
     -- Мне бояться нечего, я ничего такого не делаю.
     И тут в дверь постучали. Вошел длинный тощий тип с лицом без выражения,
не поздоровался, нагло пропер в комнату Бороды, увидел Ларису и остановился.
     -- А! Витя! -- обрадовалась Лариса. -- Это Витя, -- представила она нам
своего  упыря.  -- Я ему записку в дверях оставила, что буду внизу.  Заходи,
Витя, садись! Ребята, налейте ему!
     Ради Вити пришлось открывать вторую бутылку, благо Борода был запаслив,
взял две. С Витей посидели минут десять, за которые он не произнес ни слова,
только  лупал своими  оловянными  глазами.  Стакан коньяку, однако,  выжрал.
Лариса  и  сама почувствовала,  что  ее  знакомый  как-то не  вписывается  в
интерьер, и поспешила его увести в свой храм любви.
     Борода  тут  же отставил  свой  коньяк,  который  весь вечер планомерно
посасывал, и сказал не без гордости:
     -- Ребята, если есть еще цифровые сейфы, давайте  их сюда, пока рука не
зажила. А то второй раз резать не буду!
     Он сходил  в мастерскую  и принес содержимое сейфа.  Денег оказалось не
слишком  много -- неполных шесть тысяч  баксов.  Были  два слитка  золота по
полкило и пригоршня ювелирки, очень старинной и, вероятно, страшно дорогой.
     -- Что это за Витя? -- спросил я.
     -- Впервые вижу. Лариса осваивает новый тип мужчин. Такого у нее еще не
было.
     -- Он пешком, что ли, пришел?
     -- Я слышал машину, -- вставил Боцман. -- Пойду посмотрю.
     -- Ты не забывай, тебе еще за оружием ехать. Нужны помощники?
     -- .Сам справлюсь.
     Боцман  вернулся  удивленный.  Неговорящий Витя  прибыл на сравнительно
новом "БМВ"-пикапе.
     -- Да?  -- обрадовался Борода.  -- Подождите,  может быть, сейчас решим
проблему транспорта для доставки оружия.
     Он поднялся  к Ларисе, проторчал  там не больше  трех минут и спустился
обратно.
     -- Можно ехать, Витя завис до утра.
     -- Как узнал?
     -- Элементарно. Во-первых, он пил. Но на такой тачке можно и пьяненьким
по  ночному  городу  погонять.  Во-вторых,  он  неженат, этим Лариска  сразу
похвасталась.  Но это тоже ненадежно. Мало ли, может, он плохо спит на новом
месте и, сделав свое  дело,  все же отправится домой. Так что главное -- это
в-третьих. Лариска  попросила поднять ей остальной коньяк, если, разумеется,
мы больше пить не хотим.
     -- Не хотим.
     Борода доставил  боеприпасы наверх,  а  мы с Боцманом доставили сейф  в
машину. Боцман  страшно  обрадовался,  обнаружив  в багажном  отсеке  пикапа
лебедку.
     -- Ци, командир!  Я один справлюсь! Выдерну этот сундук тросом -- и все
дела!
     На том и порешили.
     -- Борода, ты этого Витю раньше никогда не видел?
     -- Кажется, видел, но не вспомню где. Львов -- город тесный...
     -- А ну-ка дай мне наши копии по СНПУ.
     Так и есть!  Сэнькив Виктор  Богданович, начальник отдела связи партии.
Фотография  при  копировании сильно исказилась,  но  угрюмое выражение  лица
проступало и сквозь контрастные пятна.
     -- Вот куда Лариса забралась! --  засмеялся Борода. Я  просмотрел дело.
Странный человек был этот
     Сэнькив,   и  странный  из  него  получался  партайгеноссе.  Шестьдесят
четвертого  года, женат, имеет  дочь, образование  восемь  классов, умом  не
блещет, исполнителен, но требует неусыпного контроля -- может  все напутать.
Бестолочь. Зато молчалив (ну, это-то мы видели), ненавидит  всех неукраинцев
(кроме  Ларисы?),  абсолютно предан  и  бесстрашен.  Борода,  читая,  только
головой качал:
     -- Ну, Лариска, ну, извращенка!
     Я подошел к Вите несколько с другой стороны.
     -- Для  главного связиста он слишком бестолков. И у него слишком крутая
тачка.
     Я  полез  в бумаги и нашел  еще один листок, о котором вспомнил  только
сейчас, раньше не придавал ему значения.
     --  Посмотри, это  приказ  по  партии  о проведении кампании борьбы  за
нравственность,  приуроченной  к  визиту папы.  Шкрабьюк тоже  знал об  этом
приказе,  но он  нервничал, боялся  попасться. Возможно,  это и  был  третий
фактор, о котором говорил Док и который подвел Шкрабьюка под инфаркт.
     -- В самом деле! -- схватил на лету Борода. --  Сэнькив  не боится, это
видно. Ларисе  врет, что не женат. Шкрабьюк  знал Ларису  до кампании,  знал
меня, остальных Ларискиных друзей. А Витя светится перед незнакомыми людьми,
и хоть бы хрен ему.
     -- Завтра наведешь справки об этом Вите.
     --  Попробую,  но вряд ли. Не тот круг. Он не так давно приехал в город
из села.
     -- А где он мог подцепить нашу Мэрилин Монро?
     -- Ну, это-то  просто.  Она  зав по кадрам Львовского радиовещательного
предприятия. А он -- связист.
     -- На Казанову он что-то не похож.
     -- Ну, положим, от него инициативы и не требовалось.
     --  Трудно предположить, что он агент эсэнпэушной спецслужбы. Но откуда
такая тачка?
     -- Богатые родственники, волосатые руки...
     -- Но  для чего-то его держат на должности, хотя он почти  ни на что не
годен!
     -- А может, взять его в оборот?
     -- Я смотрю, ты пришел в себя после инцидента со Шкрабьюком.
     -- Все ведь обошлось...
     -- Надеюсь. Но Сэнькива похищать не стоит. Если он действительно тупой,
нужной информации  мы  у него не получим. Если  он суперагент  -- прикинется
шлангом, и результат будет тот же.
     -- Ну, тогда я не знаю, что делать.
     -- Ты писал в Москву о каком-то Дуркальце.
     -- Он рядовой, ничего сам не знает.
     -- Выходит, источников больше нет.
     -- Как -- нет? А Зайшлый?
     -- У нас нет возможности его захватить.
     -- Дед говорил, что можно.
     -- Деду все кажется, что он молодой.
     -- По-моему, ты его недооцениваешь.
     -- Давай лучше  подведем итоги.  Что у нас есть? О  чем говорят добытые
документы?  Мы  знаем,  что  переброска  войск  в  Чечню должна  начаться  в
понедельник, восемнадцатого. Специальный поезд отправляется из  Сколе в семь
тридцать утра.  Другой поезд,  из  Коломыи,  на  три часа раньше. Далее  оба
следуют в Одессу. Оттуда морским путем на Кавказ. На морском участке они для
нас недосягаемы.  И хотя нам  известен их  маршрут по суше, противник знает,
что эта информация попала в чужие руки. Значит,  дата, время, а возможно,  и
место  формирования  эшелонов  и  маршрут  будут  изменены.  Где  базируются
бандиты,  мы  пока не  имеем ни  малейшего понятия.  Наша  группа  обследует
подозрительные районы Карпат,  но,  в сущности, ребята  ищут иголку  в стоге
сена.  Источники  информации  на  сегодня  исчерпаны.  Времени  до  отправки
эшелонов -- ровно семь суток.
     -- Вагон времени.
     -- Меня радует твой оптимизм, но это время нужно использовать с толком.
     -- Я все же советую поговорить с Дедом. Он хорошо знает город и область
знает местный контингент. В конце концов, он опытный разведчик.
     -- Хорошо, завтра с утра тащи сюда своего Деда.
     -- Есть!
     Вернулся Боцман. С каким-то громадным свертком.
     -- Вот, -- сказал  Боцман. -- Позаимствовал у Ларисиного ухажера  чехол
от машины, чтоб не блестеть стволами. Надо вернуть. Машину  я оставил метров
за сто отсюда. Пойдем, командир, поможешь. Дотолкаем ее до дома, чтоб мотора
не было слышно.
     Боцман со своей  задачей справился безукоризненно. Во-первых, вытащил с
помощью лебедки сейф из машины, а потом еще и сбросил его в сточную речушку.
Во-вторых,  привез  оружие и даже дозаправил тачку, чтоб  расход бензина  не
вызвал у Вити подозрений. Из чехла мы извлекли пять помповых ружей и газовый
пистолет. Поскольку охрана Рыбнюка не успела по нам пострелять, боекомплекты
были полные.

     Дед
     Деда на месте утром не оказалось.  Я растолкал невыспавшегося  Бороду и
послал к  Николаю Ивановичу.  Того  как корова  языком слизнула, что меня не
удивило. Люди того поколения, тем более военные, -- они ранние пташки.
     Я сделал Бороде перевязку.  Не  так  умело,  как  ее сделал бы Док,  но
все-таки я тоже  чему-то был обучен. Сегодня нам предстояло сбыть ювелирку и
изобрести динамит.  Вообще шести тысяч, найденных в сейфе у Рыбнюка, могло и
хватить на  проведение нашего мероприятия.  А могло и  не  хватить. Конечно,
приятнее иметь  дело  с  деньгами, но идти еще  на одну "акцию" очень уж  не
хотелось.  Значит, у нас не было иного выхода,  кроме реализации  найденного
там же золота и изделий из него.
     Посовещавшись  с  Боцманом, я  решил,  что  нам  не помешают  несколько
килограммов доброй взрывчатки. Очень было бы заманчиво дождаться, пока новые
бандеровцы  погрузятся  в свои литерные эшелоны, а  потом пустить эти поезда
под  откос.  Я  сильно сомневался, что  этот номер пройдет, но другого плана
пока придумать не мог.  Борода уверял, что и с золотом, и со взрывчаткой нам
поможет один и тот же человек.
     ...Шестнадцатый  "Б"   корпус   Львовского  политехнического  института
выглядел снаружи как двухэтажный домик  с четырьмя окнами  по фасаду и семью
по боку. Однако, когда  мы вошли внутрь, я  убедился,  насколько  обманчивым
может быть  впечатление,  полученное  от  внешнего  вида. Мы  петляли метров
двести по коридорам да еще поднимались по нескольким лестницам столько, что,
по  самым  скромным  подсчетам,  должны  были  оказаться на шестом  этаже. В
результате мы добрались до помещения, в котором лаборантствовал некий Серега
Тяньшанский. Серега этот не выглядел человеком в своем уме.
     К странным  подходам  Бороды я начал было уже привыкать. Но тут он меня
ошарашил как никогда:
     -- Серега, -- сказал он. -- Нужно помочь русскому сопротивлению.
     Серега,  двухметровый, отечный,  без признаков  растительности,  но  со
следами глубоких ожогов на  лице, с кривыми  пальцами и ладонями со  следами
многочисленных хирургических  швов, оскалился  лошадиной улыбкой  и потер от
удовольствия руки:
     -- Что, надо нацистов прижать?
     -- Да,  Серега,  и без тебя не обойтись.  Вот  человек прибыл к нам  по
этому делу из Москвы, а я ему помогаю. Вот, решил с тобой познакомить.
     Мы  с  тезкой  церемонно  раскланялись  и   обменялись   рукопожатиями.
Тяньшанский сел, но не успокоился -- все так же потирал руки и скалился.
     -- Серега, нам нужна взрывчатка. Мощная и много.
     Серега сжал  кулаки, затряс  ими  и  захохотал  страшно. Так, наверное,
хохочут восставшие из гроба, поймав запоздалого прохожего.
     -- Что, взрывать будем? Взорвать их всех, гадов! Всех фашистов!!!
     -- Серега, успокойся. Взрывать будем, только ты не кричи.
     Замогильный хохот тут же прекратился. Серега сосредоточился.
     -- Нитроглицерин  у меня не получается. Вот. -- Он  тут же нашел клочок
бумаги и карандаш и поехал чертать формулы.
     -- Ну так получи что-нибудь другое, -- остановил его Борода.
     -- Аммонал могу сделать. Но кислоты мало. Азотной. Аммиак еще нужен, но
с ним проще.
     -- Мы найдем кислоту. Аммиак купим. Нашатырный спирт сойдет?
     -- Сойдет, но его нужно много.
     -- Будет. Еще, Серега, нам надо золото переплавить.
     -- Буржуя замесили?
     -- Да, и очень крупного.
     -- Сделаем, муфельная печь работает.
     Борода вывалил на  стол перстни,  запястья и цепи. Серега преобразился.
Постоянная страшноватая ухмылка слетела с  лица. Руки из чудовищных  кочерег
превратились в умелый инструмент. Даже голос у него изменился.
     -- Не жалко?
     -- Все это будет в розыске.
     -- Камушки красивые... Хочешь оставить?
     -- Хочу, но нежелательно. Лучше уничтожить.
     -- Рыжье пойдет  как лом. Даже не как лом, а как сырье. По девять сдам,
но не все сразу. Тут много, граммов двести пятьдесят.
     -- Золото есть  еще. Надо сдать все сразу.  Можно по  восемь, по  семь,
даже по шесть.
     -- Тогда  не плавить.  Тогда азотной  кислотой. Только ее  очень  много
надо. Растворить, порошок осадить, его и толкать.
     -- Сколько кислоты надо?
     -- Сколько золота?
     -- Еще килограмм.
     -- Двадцать литров концентрированной. Для начала.
     -- И на аммонал.
     -- Да, надо еще.
     -- Будем искать. Я рыжье у тебя оставлю. Ты его для начала переплавь, а
камушки сожги.
     -- Жалко...
     -- Надо, Серега.
     -- Сожгу.
     Прощание с Серегой выглядело странно. Отворяя нам дверь, он прошептал:
     -- Смерть фашистам!
     -- Смерть! -- откликнулся Борода и посмотрел на меня.
     -- Смерть! -- пришлось отозваться и мне.
     ...От Тяньшанского я вышел несколько обалдевший.
     -- Борода, это что, еще один подпольщик?
     -- Это подпольщик-одиночка.
     -- Ты доверяешь ему довольно серьезные вещи...
     --  Он не будет  работать ради  денег. Он экстремал. Ненавидит все, что
связано с национализмом. За идею расшибется в  лепешку. Он учился со мной  в
школе на год старше.
     -- Старше?
     -- У  него борода  не  растет. Он  в детстве переболел страшно, даже не
знаю чем. И сам он не знает, родители ему не говорят. У него беда с половыми
признаками,  он женщинами  не интересуется.  Но  интеллект мощнейший, память
феноменальная.  Он аспирантом был. Химик.  Знает больше любого академика. Но
защититься ему не  дали, придрались, хрен уже  помнит к  чему, и перевели  в
лаборанты. Ты не  бойся, он нас  не  выдаст.  Видел его руки? Это он взрывал
"фашистов". Слава богу, не нарвался по-крупному.  Готовил заряд  под  Шкеля,
бывшего шефа УНА-УНСО. Спешил,  и взрыватель сработал  у него в руках.  Руки
ему разорвало на куски,  еле  потом  сшили.  Но главное,  основной  заряд не
сдетонировал, а то бы...
     -- Слушай, а он в своем уме?
     --  Ну конечно же  нет.  С  головой  у него  проблемы  во  всем, что не
касается  химии.  Но  не  выдаст  и  под  пытками.  Будет  кричать:  "Смерть
фашистам!" -- и с этими словами на устах и умрет.
     -- Что он с золотом собирается делать?
     -- Он бодяжит вот уже лет шесть.
     -- Это как?
     -- Здесь все предприятия остановились как раз лет семь назад. Многие из
них  были  оборудованы  электронными приборами,  содержащими золото. Все это
потихоньку разворовывалось.  Нашлись  умельцы, которые  стали сами  добывать
золотишко из  разъемов,  микросхем  и  прочего хлама.  Серега как  раз тогда
оказался в лаборантах. Он разработал  свои методы, и хлам понесли  к нему. У
него потери  были меньше, чем у других,  в расчетах он абсолютно честен, так
что клиентов хватает. Собственно, с этого он и живет. Имеет процент.
     -- С нас он сколько возьмет?
     -- Нисколько. Но будет правильно, если мы ему отстегнем.
     -- Где мы возьмем столько кислоты?
     -- Купим.
     -- Где?
     -- Поехали.
     * * *
     Кислоту мы купили в НИИ полиграфии и недорого. Пойманным микроавтобусом
доставили  три двадцатилитровые фляги,  заколоченные в  реечные переплеты  и
укутанные стружкой, в политех. Нашатырь  купили  оптом у фармацевтов. Серега
просил зайти через два дня. Аммонал уже будет, а вот с деньгами сложнее. Его
покупатели не рассчитаны на такие объемы.
     Я отправился в нашу штаб-квартиру, а Борода пошел на поиски боеприпасов
для наших помп.
     * * *
     Борода пропадал где-то до  вечера и ввернулся ни с чем. А вскоре явился
и Боцман, у которого было задание установить наружное  наблюдение за Тарасом
Зайшлым, нашим  последним  шансом на информацию. Зная Боцмана  как человека,
который  при  любых  обстоятельствах  сохраняет   полное  спокойствие,  могу
утверждать, что он был сильно потрясен.
     -- Насколько  я  понял, -- докладывал Боцман, -- в СНПУ было совещание.
Вышли толпой  около половины  восьмого.  Зайшлый с холуями проследовал через
проспект  к пятачку,  где парковал  машину.  Сказал  что-то  холуям,  и  они
разошлись.  Сел  в  тачку. В это время к нему подошел дворник. Этакий дедок.
Идет,  машет чего-то руками  --  видимо, решил  доложить  владельцу  богатой
машины о попытках местной шпаны снять зеркальца  или  вынуть магнитолу. Надо
понимать,  хотел огрести  пару гривен в виде  чаевых  без  особых физических
затрат.  Потом Зайшлый почему-то посадил  дворника  в  машину, и они  уехали
вместе. Я  помчался на Саксаганского, к дому Зайшлого, но он туда не прибыл.
Несколько раз выходила жена, смотрела вдоль улицы, но он так и не приехал.
     -- Дед, -- сказал Борода. -- Это  Дед.  Он сделал  "генерала". Это была
его специальность в войну. Звиздец Зайшлому.
     -- Дед -- дворник? -- спросил Боцман.
     --  Ну конечно!  Если Дед косил под немецкого офицера, под полицая, под
черта лысого, почему бы ему не закосить под дворника!
     -- Значит, Зайшлый сейчас в сарае?
     -- А где ж ему быть?
     Мы бросились к  Деду, но  его и на этот раз дома не оказалось. Я влез к
нему в квартиру  через балкон,  открыл изнутри  и впустил Бороду.  Он быстро
нашел ключ на гвозде от сарая, и мы пошли убеждаться в наличии Зайшлого.
     Дверь сарая действительно оказалась тяжелой --  из досок в три слоя, да
еще  обитая жестью. Но  сарай  был пуст. Стояли вдоль стен грубо сколоченные
стеллажи, заваленные  хламом, необходимым старому человеку  для  нормального
существования, стояли банки с какими-то вареньями-соленьями.  Но не лежал на
полу партайгеноссе Зайшлый с кляпом во рту и с безумными от страха глазами.
     Осмотрев все, мы обнаружили  в  углу сарая небольшое  вздутие земляного
пола -- здесь совсем недавно что-то то  ли  откапывали, то  ли закапывали. А
потом трамбовали ногами, не слишком аккуратно.
     -- ТТ, -- догадался Борода. -- Дед как-то обмолвился, что у  него  есть
спрятанный с войны ТТ.
     Теперь было ясно, почему дворник сел в  машину вместе с высоким боссом.
Любого бомжа в тачку посадишь, если он на тебя ствол наставит.
     Местонахождение Зайшлого  и Деда было загадкой, которую желательно было
решить как можно скорее.
     * * *
     ...Самым  дерзким делом  Николая Соколова было  похищение  генерала фон
Габица  в 1944  году  в Тернополе.  Фон  Габиц командовал  бригадой СС и,  в
сущности, возглавлял борьбу с  партизанским движением в  регионе. Все оружие
лейтенанта  Соколова  составляли документы  унтер-офицера  Августина  Шмита,
снятые с  трупа владельца. По  документам  Шмит возвращался  из госпиталя на
фронт, но, согласно заключению врачебной комиссии, до полного восстановления
здоровья  должен был  проходить  службу  на  хозяйственных  работах.  Хирург
партизанского отряда ювелирно нарисовал скальпелем шов  на  груди фальшивого
немецкого сержанта. С этими бумагами и доказательствами  героических схваток
с русскими тот и явился к коменданту  Тернополя и был определен в офицерскую
столовую помощником начальника. Здесь его и заметил фон Габиц.
     Габиц имел дурную привычку заводить себе личных  шоферов из  числа юных
унтер-офицеров,  да еще и менять их, как перчатки. Такого рода привычки в то
время  в  нацистской  Германии  уже  не поощрялись,  но и не преследовались.
Группенфюрер   был   покорен  юным  Шмитом,  которому  по  документам   едва
исполнилось  восемнадцать. Коле  Соколову  было  на  самом  деле  уже  почти
двадцать, но выглядел он  моложе. Габиц мгновенно перевел  красавчика в свое
подчинение,  не  зная, что тот  при одной  мысли о  масленых глазках  Габица
ругается  про себя отборным русским  матом. Правда, при этом  он  не забывал
сохранять приятную  глазу группенфюрера плавность движений, а  также  тупить
взор и заливаться румянцем под взглядом этих самых омерзительных глазок.
     Габиц  совершил  только  одну  поездку  с новым  шофером.  Планировался
маршрут   с  начальным  пунктом   у   штаба   бригады,   которой  командовал
группенфюрер, и конечным в квартире генерала, так хорошо приспособленной для
приема  молоденьких  шоферов.  Но  симпатичный   Августин  Шмит   по  своему
усмотрению изменил пункт назначения. В непредусмотренный пункт  расстроенный
фон Габиц прибыл не только усыпленный дозой морфина, но еще  и с  совершенно
заплывшими глазами.
     -- Чтоб не смотрел, -- объяснил лейтенант Соколов своему командиру.
     Но  главная  дерзость   состояла   в   том,  что   утром  личный  шофер
группенфюрера фон Габица как ни в чем не бывало  прибыл на  службу, а именно
подогнал   машину  к  дому,  где  квартировал  генерал.  Гестапо  арестовало
унтер-офицера  Шмита,  подвергло  его  утомительному допросу,  но туповатого
нижнего  чина, заикавшегося после  контузии, скоро  отпустили  за  неимением
улик.   Это  стало  возможным   благодаря  разработанной  самим  лейтенантом
Соколовым легенде похищения.
     Действительно, очевидцы подтвердили, что видели, как фон Габиц вернулся
к  себе  на квартиру  в сопровождении  нового  шофера и  как  шофер  покинул
квартиру один. Другие видели, как унтер Шмит ночью прибыл на машине Габица к
себе.
     Морфин был вколот  одним хищным движением  в  квартире  Габица.  Спящий
группенфюрер  покинул город  ночью. Патруль на ночном  шоссе не стал  будить
высокое начальство, но тщательно проверил документы шофера  и сверил  номера
машины. Машина была таким же "даймлер-бенцем", что и у Габица, номера на ней
стояли те же. А шофер, вот странно, был совсем  другой -- вполне зрелый муж,
не  во вкусе Габица, и звали его Альбрехт Хорст. Рядовой Хорст действительно
служил  шофером в комендатуре и  действительно исчез в одну  ночь с Габицем.
Патрульные, выпускавшие машину Габица из города, разошлись во мнениях, когда
им  показали фотографию  Хорста. Один  утверждал, что в  роковую ночь  видел
именно  Хорста,  другой  сомневался. Вот  если  бы  они  проверили  багажник
злополучной машины, тогда бы не сомневались, что видели не самого Хорста,  а
кого-то искусно под него загримированного. Сам Хорст в это время, скрюченный
в три погибели, лежал в багажнике генеральского "даймлера".
     Таким  образом, Августин Шмит снова  поступил в офицерскую  столовую на
должность, приятную и для идущего на поправку немецкого унтер-офицера, и для
русского  офицера,  нагло  пользующегося  возможностью  быть  в  курсе  всех
застольных разговоров. Там Шмит прослужил  полторы  недели и исчез  накануне
предписанного  медкомиссией  обследования, которое  должно  было  определить
пригодность обследуемого к службе в условиях Восточного фронта.
     Как ни обидно, но изящная операция Николая Соколова не только не попала
на страницы истории, но вообще никак не  была отмечена начальством.  Видимо,
сказалась сомнительная,  плохо совместимая с  обликом героя-разведчика роль,
которую скрепя сердце играл лейтенант Соколов перед Габицем.
     Вскоре  Соколов  вместе  со  своим   отрядом  особого   назначения  был
переброшен  на Львовщину, где ему пришлось воевать не только с фашистами, но
и с  бандеровцами. В стычке с  ними он и был ранен перед самым освобождением
города. Верные люди доставили его в госпиталь очищенного от фашистов города,
и здесь с осколочным ранением головы он пролежал больше трех месяцев.
     Для  фронта  он  уже  не  годился,  но служить  еще мог.  Красная Армия
сражалась  уже  на  чужой  территории,  а  на  нашей  войска НКВД  бились  с
бандеровскими  бандами,   устроившими  в  Прикарпатье  большое  партизанское
движение  против "оккупантов". Львовщина встретила  русских солдат  пулями в
спину, цветы были в свое время потрачены на солдат Гитлера.
     Николай Соколов  гонял  бандитов до пятьдесят второго года, когда одной
крупномасштабной операцией  с ними  было полностью  покончено.  Здесь  он  и
дослужился до капитанов. Полагался ему  к отставке и майорский чин, но война
кончилась  и  наступили  другие  времена. Все  меньше  ценились  смелость  и
находчивость,  все  больше подхалимаж  и стукачество.  И даже  разработка  и
организация большой части операции по ликвидации банд не  принесла ему не то
что звания или награды, а даже благодарности в личное дело.
     Действуя  в  городе,  бандиты широко использовали сеть подземных ходов,
связывающую почти  все кварталы старой части  города.  Подземные ходы начали
рыть еще в Средневековье и довольно бессистемно. Впоследствии военачальники,
ведавшие обороной Львова, спланировали более-менее четкую систему  подземных
коммуникаций. В ее основе лежало несколько широких магистралей, начинавшихся
в  центре  и заканчивавшихся за  тогдашней  чертой  города. К ним  примыкали
"улочки" поуже, которые, ветвясь, связывали магистрали с отдельными домами и
кварталами.  Но точной  карты  подземных  ходов  не  было  ни  у нас,  ни  у
бандеровцев.
     По  плану  Соколова в один  день несколько  десятков  бригад рабочих  в
сопровождении охраны рассеялись по городу и установили мощные стальные двери
на большей части выходов из подземелья.  Двери открывались только снаружи, а
ключи  были  только  у самого Соколова. В тот же  день под землю  спустились
пятнадцать  отрядов  по  десять  человек  в каждом.  Отряды  были  прекрасно
вооружены и состояли  из опытных солдат-фронтовиков. Они  не  столько искали
бандитов,  сколько уточняли карту  и  обнаруживали неизвестные выходы. Найдя
выход,  отряд сообщал по рации свои координаты, к  месту  выезжала бригада и
устанавливалась  очередная дверь. Через неделю  все было  кончено. Подземный
Львов  был полностью  блокирован. Если кто  и  оставался под  землей, то  он
остался там до нынешних времен...
     Николай Иванович  не огорчился своей  бесславной отставке. Была у  него
поговорка: я  свое солдатское  дело сделал,  а  там хоть трава  не расти. Он
получил инвалидность, квартиру,  работу  сторожа на военном складе и женился
на роскошной польке, оставшейся во Львове официанткой в офицерской столовой.
Жена его умерла рано, еще в шестьдесят седьмом, не оставив детей, и он зажил
бобылем,  подрабатывая к пенсии то  уроками  немецкого, то починкой замков и
другой мелкой слесаркой.
     Развал  Союза  Николай  Иванович не  одобрил,  но принял  философски. А
непримиримым подпольщиком он стал  в девяносто пятом году, когда его в числе
других ветеранов, собравшихся на День  Победы возле оперного театра,  сильно
избили молодцы в черной форме, так напоминавшей гитлеровские мундиры.
     * * *
     В последние годы на центр средневекового города напала болезнь, которую
можно попытаться назвать домовой чумой. Памятники средневековой архитектуры,
оставшись без опеки городской казны, начали катастрофически разрушаться один
за другим. Дома в три окна по фасаду когда-то были натыканы так плотно,  что
все последующие века стояли  лишь за счет того,  что  подпирали  друг друга.
Стоило снести  один  обветшавший дом, как  тут  же начинал  заваливаться его
сосед. Появились  целые  кварталы-призраки, состоящие из остовов осыпающихся
"камьяниц". В  один  из  таких  кварталов и отправился Николай  Иванович  на
следующий  же   день  после  знакомства  с  командой  Пастуха.   В  трепаном
портфельчике  он  нес фонарь, ножовку, масленку,  обрезок  трубы  и  большой
висячий замок.
     Подвал полуразрушенного дома, куда вошел Дед,  был  завален мусором, но
не до конца.  До  мощной двери  можно было добраться, не  прибегая к  помощи
лопаты. При свете фонаря он, не торопясь, срезал старый замок, установленный
еще НКВД, а  может быть, замененный  уже  во  времена КГБ.  Обильно подливая
масло в запоры, он с помощью трубы провернул все четыре рукояти двери. Петли
тоже пришлось  отхаживать  маслом, но в  конце  концов  дверь  подалась. Дед
спустился по кирпичным ступенькам  и  попал в узкий коридор, ведущий в глубь
квартала.  По  коридору ему  удалось пройти  метров  десять,  до  ближайшего
поворота, -- дальше ход был завален.  Но больше ему и  не было нужно, и  так
помещение  для  содержания  пленника  было идеальным.  После  ухода Деда  на
смазанной  и  открывавшейся  теперь  без  всякого  скрипа  двери  красовался
новенький  замок.  Ключ,  как  и  полвека  назад,  лежал  в кармане  Николая
Соколова.
     Дед все  же немного обиделся на  Пастуха за то, что Шкрабьюка брали без
него. Но он понимал, что молодежь всегда  самонадеянна и  не слишком верит в
силу старой гвардии. Но, как бы то ни было теперь, Николай Иванович, получил
приказ. Он  понимал прекрасно, что  его новый  командир наполовину шутит, но
слова были сказаны, и после дедова "есть!" командир не сказал  "отставить!".
Зайшлый  принадлежал  к той  самой  партии, чьи молодчики  избивали  старых,
израненных войной людей. Значит, он был обречен.
     * * *
     Согласно  досье,  Зайшлый был  умен,  осторожен,  подозрителен.  Еще  в
семьдесят девятом году он закончил полиграфический институт по специальности
"полиграфические  машины".  Когда  Дед   читал  дело,  присвистнул:  сложная
специальность!  Но тут же усмехнулся. Инженером  Зайшлый не  стал, пошел  на
административную работу.  К развалу  СССР дорос до начальника отдела, в КПСС
не  вступил. Дед понимал  прекрасно, что  это значило. Небось  скучно сидеть
начальником отдела в заштатном НИИ! Небось в партию подавал раз двадцать, да
не  приняли его, происхождение было неподходящее: дед его  погиб, сражаясь в
рядах дивизии СС "Галичина". Вот  и затаил Тарас Богданович ненависть к тем,
кто  не  дал ему  продвинуться по  служебной  лестнице. А  когда  разрешили,
открыли  шлюзы,  он и выплеснул  эту  ненависть наружу, стал одним из  отцов
новой партии, той, где его ждали с распростертыми объятиями.
     Николаю Ивановичу предстояло сразиться с врагом злым, хитрым и молодым.
     * * *
     Понедельник,   как   известно,   день   тяжелый,   особенно   если  ему
предшествовали беспокойные выходные. В  субботу утром неизвестные -- то, что
их было несколько,  выяснилось в  ходе расследования  -- проникли  в  здание
комитета партии  и  скопировали  какие-то  документы.  Выходка  была  крайне
дерзкой -- вскрытыми оказались кабинеты  генсека и его первого зама, то бишь
самого  Зайшлого. Сейфы были целы,  но и ксерокс,  чуть не дымившийся  после
непрошеных визитеров, и  расход бумаги  недвусмысленно указы-пали  на утечку
информации. Единственный из взломщиков, застигнутый на месте преступления, и
от погони  ушел,  и из  оцепления  вырвался.  Совершенно ясно,  что работали
профессионалы. Но кто? Рука Москвы? Та самая, о которой кричат трибуны СНПУ?
Да это немыслимо! Тупая, неповоротливая, мешковатая Москва со своим суконным
рылом  даже не  пикнула,  когда против  нее в Чечне  дрались  и украинцы,  и
туркмены,  и таджики,  и  прибалты. Ни  одной  стране  не была  выслана даже
робенькая  нота  протеста.  Слопала  Москва  и  не  поперхнулась.  Утерлась,
улыбнулась  всем  странам,  на нее  плюнувшим, плюнувшим смачно,  с  соплей,
утерлась,  да и пошла себе лаптем щи хлебать. Москва беспомощна и не опасна.
Значит, это не Москва. Но кто, черт возьми?!
     Той же ночью умер странной смертью Павло Шкрабьюк, старый партиец, один
из высших  руководителей УНСО.  Следствие не нашло никаких улик, указывавших
на насильственную смерть. Но все равно подозрительно.
     На  прошлой неделе кто-то шатался по  Карпатам, вынюхивал. И  снова его
упустили,  хоть  на  поимку  неизвестного  были брошены большие силы.  Ушел,
оставив за собой чуть не десять трупов. Профессионал.
     Все эти  события связывались в цепочку с одним слабым звеном -- смертью
Шкрабьюка  и двумя непонятными. И первый вопрос  был: "Кто  это  сделал?", а
второй  --   "Что,   собственно,   похитили?".  На  копии  каких  документов
израсходовали ночные гости добрую пачку офисной бумаги?
     В  понедельник вечером генсек, пан  Непийвода, собрал большое партийное
совещание. Но  перед  тем были  два малых -- экстренных, собранных по свежим
следам событий и  проходивших  в узком  кругу. Непийвода на всех  совещаниях
вопросительно смотрел на  своего  зама, но тот  предпочитал  молчать.  Пока.
Соображения  у него  появились  после  событий субботнего утра.  Выводы  пан
Зайшлый сделал следующие. Против СНПУ и УНА-УНСО действуют львовяне. Русская
диаспора, которую последние десять лет  партия старалась превратить в  людей
второго  сорта.  Они были выдавлены  практически из  всех сфер политической,
культурной, идеологической и вообще общественной жизни. И вот теперь  кто-то
из  них попытался  поднять  голову. Да, скорее всего,  это  так -- львовяне.
Потому  что  первичная  утечка  информации могла произойти только на бытовом
уровне.  И  потому еще, что люди, посягнувшие на территорию СНПУ,  очевидно,
прекрасно  знали  город.  Кроме того,  Зайшлому было известно,  что  русской
разведки на Украине не существует.
     Но своих  соображений  он шефу не  высказывал.  Рано.  Надо сперва  все
проверить.  Да и существовал кое-кто  поважнее, кому полагалось  докладывать
раньше, чем  Непийводе.  Недаром главный идеолог  партии  получал зарплату в
двух местах. Одну в гривнах, в бухгалтерии партии, а другую -- в долларах, в
конверте.  То есть западные деньги поступали в  партию и централизовано. Они
делились  пропорционально  занимаемой   должности.  Но  двое  членов  партии
получали доппаек -- хитрый Зайшлый и исполнительный Сэнькив. Зайшлый  за то,
что озвучивал предлагаемые ему западным коллегой  идеологические разработки,
которые,  впрочем,  вполне  совпадали  с  его  собственными.  А  Сэнькив  --
непонятно за что. Скорее всего, за мелкое стукачество.
     И вот в понедельник, ближе к концу рабочего  дня,  пап Непийвода собрал
общее  совещание.  Цель любого партсобрания, любой партии с любой идеологией
всегда  одна. Направить  работу мозгов  рядовых членов в  нужную  сторону. В
данном  случае нужно было  успокоить  простых партийцев и  принудить  их  не
поддаваться на подлые москальские провокации.  Это было не так просто. То  и
дело слова  просили секретари партийных  ячеек и  требовали  крови.  Доколе,
возмущались  они,  мы будем  вообще терпеть на своей исторической территории
всяческих инородцев! Так мы никогда не будем застрахованы от  столь вопиющих
фактов, как попытки взлома наших учреждений, а то и собственных домов! Пора,
пора  от  слов переходить к делам.  Пора провести массовые  акции по очистке
города.  Если президент  Украины  заигрывает  с  Москвой,  мы не  должны ему
подчиняться. В бой! Завтра же! Нет, сегодня!
     И этих  людей  нужно было успокоить. Ну дурачье! Не понимают, что  если
русские вломились  в здание СНПУ, значит, их терпение  лопнуло. А  через две
недели на Украину приезжает папа римский. Провокаций и инцидентов нам только
не  хватало.  Да  даже  обычное  факельное шествие  сейчас  было  бы  крайне
нежелательно.  Вообще  факельные  шествия  были  замечательным  изобретением
западных коллег.  Они  проводились примерно  раз в  год и  приурочивались  к
каким-нибудь датам из  истории украинского националистического движения. Ну,
например,  объявлялось, что мартобря 86-го числа весь украинский народ будет
в  полном  составе  участвовать в поминовении  Степана  Бандеры. Мероприятие
регистрировалось  как мирная демонстрация, но  по городу пускался слух, что,
если у кого на окне в этот  траурный вечер не будет  гореть свеча, пусть тот
лучше на себя пеняет.
     На   закате   устраивался   митинг  возле   одного  из   памятных   для
социал-националистов мест.  А потом  в наступивших сумерках город  оплетался
сетью колонн, облаченных в  устрашающие черные формы. Они шли молча, освещая
опустевшие улицы факелами. Даже свои,  украинцы,  боялись, сидели  за  глухо
закрытыми дверьми и, проклиная Бандеру с присными, жгли свечи  лояльности на
каждом  окне.  А статистика  показывала, что  после  каждого такого  шествия
происходил всплеск эмиграции. Неукраинцы освобождали  жизненное пространство
для НАЦИИ.  Главное было -- не проводить шествия слишком часто, чтоб враг не
привыкал.  И  каждый  раз  подбирать  самую  неожиданную  дату,  чтоб   враг
нервничал.
     Сегодня  Зайшлому стоило больших усилий погасить порыв праведного гнева
своих товарищей  по партии. Смысл его получасовой речи сводился  к тому, что
русский  элемент  в  городе,  --  эта своего рода пятая  колонна  Кремля, --
практически сведен на нет. Субботнее происшествие не есть признак активности
и боеготовности вечного антагониста,  а, напротив, свидетельство  отчаяния и
бессилия. И сейчас не время  растрачивать силы  на устрашение врагов нации в
городе, а время собрать все силы и всю ненависть для гораздо более крупных и
важных дел.
     -- Многие из  вас... -- сказал Зайшлый и, помявшись, добавил: -- Лучшие
из  вас...  уже  готовы  для действий  на территории  противника совместно с
героями  других стран.  Это и есть наша  великая  цель -- перенос борьбы  на
чужую территорию. Украинский народ в наших городах  должен спать спокойно. А
враги  нации  все  равно  не  смогут спать спокойно,  зная,  что  на  страже
интересов нации стоит СНПУ.
     Выходя из здания СНПУ, Зайшлый собирался отправиться к своему куратору,
которого  он знал  как пана Олэга, потомка украинских эмигрантов, гражданина
Канады. Пан  Олэг  сносно говорил по-украински, но  на  самом  деле  Зайшлый
сомневался  в его  славянском  происхождении.  Впрочем,  это  было  неважно.
Куратор ненавидел москалей, да еще  и  ненависть самого Зайшлого теперь была
не просто злобой,  а  вполне солидным, хорошо оплачиваемым чувством. Зайшлый
думал  о том, что неплохо было бы  скорее отправить  самых активных бойцов в
Чечню,  в  Россию.  Это позволило  бы  несколько сбить накал  страстей среди
партийной молодежи. Пусть выпускают пар подальше отсюда.
     Машину  Зайшлый  всегда  ставил на пятачке  у кинотеатра  им. Шевченко.
Место  людное,  и  рядом всегда  торчит охранник  банка "Золотой лев". Не то
чтобы  охрана  банка  присматривает  за  припаркованными  машинами,  но  все
спокойнее --  на  глазах у мрачного стража вряд  ли  кто займется угоном или
свинчиванием зеркал.
     Как только  Зайшлый подошел к  своей бээмвухе, к нему заспешил человек.
На  человеке был брезентовый  фартук и рукавицы, и до появления  Зайшлого он
был  занят  уборкой  газона, посреди  которого красовался  огромный  портрет
Тараса Шевченко,  выложенный  из мхов разной  окраски. Дворник оставил  свое
копье, на которое насаживал обертки  от  мороженого  и безвьшгрышные  билеты
моментальной лотереи, которая продавалась у входа в кинотеатр. Он подходил к
Зайшлому, подобострастно кланяясь ему еще издалека. Зайшлый сел  в машину  и
завелся, но дверцу не  закрыл, ждал, что  же  собирается  ему  сообщить этот
пожилой  дворник. Старик,  приблизившись,  зашепелявил что-то сквозь стертые
старостью зубы на таком жутком деревенском диалекте, что сам Зайшлый еле мог
что-то  разобрать. Старик же,  очевидно,  собирался  сделать  крайне  важное
заявление  -- он отчаянно жестикулировал, стараясь  завладеть всем вниманием
ясновельможного  пана. Дворник  хотел подойти  к водительской дверце,  но не
смог, там была проезжая  часть, одна за другой шли машины. Зайшлый потянулся
через весь салон, опустил стекло в пассажирской дверце, но старик не мог так
низко нагнуться, чтоб говорить в окно. Пришлось открывать дверцу.
     --  Я  его  запомнил,  я  его  запомнил, --  бормотал  дворник  и  тряс
указательным  пальцем.  -- Он  сначала вокруг  машины ходил, а  потом в окна
заглядывал!
     Поток  информации  прервался, потому что старик  оступился  с бордюра и
упал бы у  колес,  если бы не успел ухватиться за открытую дверцу. Теперь он
оказался почти  сидящим  на пассажирском  сиденье,  но влезать  в  салон  не
решался, сидел на корточках, опираясь на сиденье рукой. От сотрясения у него
открылся кашель, и старик сунул руку  за пазуху, прижал ее к груди. Зайшлого
очень заинтересовал  человек, покушавшийся на  его машину. Ясно, что это был
не угонщик и  не  автомобильный вор.  Скорее всего, в машину хотели вставить
или прослушивающее устройство, или  что  похуже. Может быть, надеялись найти
какие-нибудь  документы, но вряд ли. Кабинет Зайшлого  ломали профессионалы.
Такие  прекрасно понимали, что  в машине ценных документов  никто не держит.
Дворник мог оказать неоценимую услугу, его следовало расспросить получше, но
проклятый  старик заходился в кашле, вися  в крайне неудобной  позе  у борта
машины. Радушным  жестом  Зайшлый  пригласил  его на  пассажирское  сиденье.
Старик влез, цепляясь  за ремень безопасности и ручки на  внутренней стороны
дверцы. Приступ кашля у него прошел, он вынул руку  из-под фартука, и в руке
этой  оказался большой черный  пистолет.  Старик  держал  руку на коленях, и
длинный, кажется, самопальный глушитель упирался Зайшлому в бок.
     -- Трогай,  бл...дь!  --  сказал дворник на  чистом  русском языке,  не
шепелявя больше и не трясясь.
     Пришлось трогать, ситуация была аховая. Пистолет настоящий, это Зайшлый
рассмотрел. Выстрела  никто не услышит. Дворник выйдет  из машины, и  у него
будет гарантированных пять минут, чтобы скрыться.
     Проехали мимо  здания СНПУ, откуда  еще выходили товарищи по партии, но
подать сигнал было невозможно, железо  твердо  упиралось в  бок.  Через  три
минуты  они  были  на  тихой  улице  старого  города  и  остановились  возле
разрушающегося дома.
     --  Выходим одновременно, --  сказал  Дед,  --  по счету  "три".  Любое
движение -- стреляю.
     Голос  фальшивого дворника  кипел  такой  ненавистью,  что Зайшлый  уже
чувствовал кусочек свинца, пробивающий кожу. Пришлось выйти по счету "три" и
оказаться снова  на прицеле. Старик держал  оружие  у бедра, держал  твердо,
маленькая круглая дырочка так и лезла пану идеологу в глаз.
     Вошли во двор и захрустели обувью по кучам штукатурки и битого кирпича.
И здесь дворник, идущий сзади, всадил две пули в ягодицы своего заложника.
     -- Теперь не убежишь, -- объяснил он свои действия.
     Теперь Зайшлый не шел, его волочил Дед, да еще с недовольством:
     -- Ты руками, собака, помогай, руки у тебя целы! А то яйца отстрелю!
     Единственный  раз  Зайшлый  попытался  оказать сопротивление,  когда  в
недрах подвала, куда  он  усердно помогал себя  доставить, открылась тяжелая
железная дверь, ведущая в подземелье. На Зайшлого дохнуло сыростью и гнилью,
и он  не сердцем,  а  холодеющим животом  почувствовал, что это ему сыреть и
гнить, что это его могила. Но жестокий  дворник пнул раненого, запер за  ним
дверь,  и  Зайшлый  понял,  что его тюремщик ушел. Кричать  было бесполезно.
Ползти  в  подземный  ход,  чтобы  найти  другой  выход, --  мерная  смерть.
Оставались с ужасом ожидать своей участи.
     В абсолютной темноте  достойный ученик доктора Геббельса рвал абсолютно
черную  рубашку  и перевязывал  свою пробитую  задницу.  Временами впадая  в
полузабытье от ран и от страха, он прождал возвращения тюремщика то ли  двое
суток, то ли два часа.
     Из этих двух часов Дед потратил один на то,  что откопал в мусоре пакет
с  цивильной  одеждой,  переоделся,  засыпал  следы крови  в  руинах дома  и
перегнал машину  Зайшлого в  другой  район.  Оставшийся час  он  просидел на
лавочке бульвара, играя в шахматы с другими пенсионерами. Бешенство, которым
он  так напугал  Зайшлого, было наигранным,  на самом  деле Николай Иванович
хладнокровно проводил  в  жизнь  быстро,  но  тщательно  разработанный план.
Пленный  должен был  бояться  своего  конвоира, постоянно  ждать пули.  Одно
расстраивало  Деда: пришлось грубо  калечить  языка,  чистая психологическая
обработка,  мастером  которой   он  себя  считал,  уже   не  получалась.  Но
семидесятипятилетний капитан Соколов попросту  боялся, что в тесных проходах
подвала он не справится с неспортивным, но крупным и молодым противником. От
неожиданностей стоило подстраховаться. А жопа у гада переживет.
     И вот снова они были вдвоем за глухим металлом двери.
     -- Узнаешь меня? -- спросил Дед?
     -- Нет.
     --  Я  тебе  напомню.  Девяносто пятый год,  День Победы, площадь перед
оперным театром... Я запомнил твою харю.
     -- Меня там не было, --  забормотал Зайшлый. -- Это другие, я потом еще
ругал  их, так  нельзя было делать, я  против, чтобы били  старых  людей,  я
вообще  не  такой уж  националист, мне  просто надо же  работать,  я  просто
работаю, я  бумажки перекладываю, а фашисты -- это  другие, они не  правы, я
сам их ругаю все время...
     --  Зайшлый, Тарас Орестович, -- спокойно  заговорил Дед. --  1960 года
рождения,  женат, имеет двоих  детей,  занимает должность  главного идеолога
СНПУ...
     Это была точная цитата из личного дела Зайшлого. Он понял, что сходит с
ума. Получалось, что профессионал, сумевший уйти от погони в городе и погони
в горах, дерзко похитивший самого Зайшлого в центре города у порога СНПУ, --
это  всего лишь старик ветеран, доведенный до отчаяния  иезуитскими методами
самого  Зайшлого и  его  куратора.  В  самом деле,  сами  ведь кричали,  что
московские  оккупанты все сплошь  наймиты НКВД.  Вот  и  правдой  оказалось!
Накаркали на свою голову!
     -- Я  вынес тебе,  псу,  смертный приговор. У  тебя есть  выбор,  какую
смерть принять -- от пули или сгнить заживо здесь.
     -- Вы знаете, -- произнес Зайшлый, стараясь, чтобы его голос звучал как
можно убедительнее. -- Я серьезно раскаиваюсь в  своих взглядах. Вы дали мне
понять,  насколько я  был  неправ.  Теперь я постараюсь переубедить  других,
объяснить им их ошибки. Я вам говорю правду. Я действительно представил себя
на вашем месте. Я  поддался общему течению, но меня все время что-то смущало
во всем  этом.  Я  старался смягчить  политику партии, но это у  меня  плохо
получалось. Теперь я смогу лучше действовать в  этом направлении.  Я всем  с
большой трибуны заявлю  о том, что  отказываюсь от своих прежних взглядов. Я
уйду из СНПУ. И за мной уйдут многие другие.
     -- Я ухожу, -- прервал его Дед.
     -- Нет, не уходите! Подумайте, ведь это грех! Вы в Бога верите? Ведь вы
же  русский  человек, русские -- наши  братья  православные. Если даже вы не
верите, вы ведь читали Библию? Вы же видите, я раскаиваюсь!
     --  У тебя будет время  покаяться,  -- сказал Дед и, держа пленника  на
прицеле, вышел. Снова лязгнула чудовищная дверь, и темнота надавила на глаза
раскаявшегося идеолога.
     Все  дальнейшие  мысли Зайшлого,  как  ни крутились,  все  возвращались
только к одной фразе: "Надо было просить пулю!"
     * * *
     Вечером,  в разгар обсуждения судьбы Зайшлого в свете того,  что решать
его судьбу взялся Дед, в дверь Бороды вежливо постучали.
     -- Войдите, -- пригласил хозяин.
     Вошел  Дед,  одетый  в  цивильное, но в кепочке.  Козырнул  (для того и
головной убор напялил):
     -- Товарищ капитан, разрешите обратиться!
     -- Слушаю вас.
     -- Товарищ капитан, ваше задание выполнено.
     Я четко представил себе труп идеолога СНПУ, зарытый  в  глухом закоулке
городского  парка.  Эксгумация,  экспертиза, следы  пыток, газетная  шумиха,
следствие.  Дед,  старый человек,  наверняка оставил улики. Дальше -- арест,
суд. Газетный заголовок: "Русский  ветеран НКВД замучил украинского патриота
по заданию Москвы".
     -- Садитесь, докладывайте.
     -- Есть.
     * * *
     Через сорок  минут  Дед впустил меня в подземелье  к заключенному номер
два.  Как и обещал Николай Иванович, тот был готов за одну только надежду на
жизнь  продать  не только партию, родину и нацию,  но  и мать,  отца,  жену,
детей. Было  видно, что он прополз  весь  незасыпанный  землей ход, пока  не
понял, что оказался в ловушке. Ногти его были изломаны, из-под них  сочилась
кровь. Лицо было  в  земле и слезах.  С момента  ареста до моего  прихода  в
камеру прошло каких-то пять часов. Обработка языка была мастерская...
     По  совету  Деда я  сперва провел допрос,  не давая, впрочем,  пленному
особых надежд на жизнь и выход на волю. Только потом я сделал ему перевязку,
выдал  скудный паек и объяснил, что его  жизнь только в его руках. Если  его
информация не то что ложна, просто в  чем-то  неточна, неполна или ошибочна,
пуля  станет  для  его  затылка  желанной  гостьей. Не давая ему возможности
обдумать эти слова и сознаться во лжи, если ложь была, мы вышли, оставив его
одного.
     -- Теперь он все сутки будет вспоминать, где мог ошибиться, -- объяснил
Дед. --  Завтра вечером  он  нам  доложит не  как  сегодня, все  валом,  а с
чувством,  с  толком, с  расстановкой.  Отрепетирует  доклад  до  мельчайших
подробностей.
     -- Он не удавится на галстуке?
     -- Не-ет! Этот жизнь любит. Будет цепляться до последнего.
     -- И не соврет?
     -- Ему будет приятно, если вы вернетесь с задания целые  и  невредимые.
Он за вас молиться будет.
     -- Дрянь человек.
     -- Товарищ Пастух! -- На улице Дед не стал доставать меня с моим бывшим
капитанством и прибег  к обращению  по  конспиративному имени. -- Порядочные
люди из местных в фашисты не идут. Они работают да детей  растят. Их-то мы и
освобождали  в сорок  четвертом. Их  здесь тоже полно, живут себе, никого не
трогают. Хотя, конечно, элемент ненадежный. Все-таки мы для них чужие.  Но и
своих начальников они не шибко-то жалуют. А фашиста -- его сразу видно. Он и
ряженый  ходит, и  факелы носит, и  на митингах  ораторствует.  Вот ты здесь
неделю,  а  уже  все это  дерьмо увидел. Это  потому,  что  оно  себя больно
показать любит. А на восток -- там совсем другая Украина. Там таких фашистов
сам народ бьет.
     Вернувшись, я объявил Боцману и Бороде:
     -- Послезавтра вечером едем в горы.
     -- Все выложил Зайшлый? -- уточнил дотошный Боцман.
     -- Все, но завтра вечером  -- контрольный допрос.  В  среду  забираем у
Тяньшанского боеприпасы и деньги, и -- вперед.
     -- А с "генералом" что будем делать?
     -- Пока не решил.

     Скалы Довбуша
     "И то  все  так сбылось, как было сказано: и доныне сюит на  Карпате на
коне дивный  рыцарь,  и  видит,  Как  в  бездонном  провале грызут  мертвецы
мертвеца, И чует, как лежащий  под  землею мертвец растет, гложет в страшных
муках свои кости и страшно трясет нею землю..."
     Света закрыла книжку и тут только увидела, что давно уже Артист  читает
вместе  с ней,  заглядывая через плечо. Она вздрогнула. Электричка  медленно
ползла по мосту, как это бывает с московским метро на перегоне "Коломенская"
-- "Автозаводская".
     -- Гоголя читаем?
     -- Гоголя.
     -- Для себя или в институте задали?
     --  Не  в  институте, а в  университете.  Но не  задали,  у нас русскую
литературу теперь не проходят. Просто я готовлюсь  на  будущий год  в Москву
поступать.
     -- Наш бородатый друг уже ездил в Москву за наукой. Вернулся ни с чем.
     -- Не знаю... Может  быть,  что-нибудь придумаю...  Говоря  с Артистом,
Света не решалась поднять на
     него глаз,  она краснела и вертела  в руках  томик  "Вечеров".  Артисту
из-под  ее выбеленного  каре  было видно  только  розовое  ушко.  Вдруг  ему
захотелось  разглядеть ее лицо. Он сам  удивился  тому,  что не  помнит его,
словно ни разу не видел.
     Он пересел напротив,  но  Света упрямо клонила голову и  прятала глаза.
Пришлось менять тактику.
     -- Ты хорошо знаешь места, которые мы будем обследовать?
     -- Была там несколько раз. Артист достал карту:
     --  Давай  пройдемся  по  предстоящему  маршруту... По  мере  разговора
смущение уходило, и Света
     наконец  стала  смотреть  на  Артиста  без  чудовищной  робости. Артист
убедился, что личико у Светы очень даже миленькое. Ему, разумеется, льстило,
что столь юная особа так  робеет перед ним, но он побаивался, не будет ли из
этого проблем в дальнейшем. В любом случае  для  начала  нужно было избавить
девушку от  излишней конфузливости, а  то потом  ни  команду  не  подашь, ни
ответа  на  самый простой  вопрос  не  добьешься.  И  это,  кажется,  начало
удаваться.
     Приехали  в Гребенив поздно вечером. Далеко в горы  не пошли, поднялись
на  ближайшую  прогалину,  разбили палатку, поужинали.  Док  сразу завалился
спать, чтоб не хотелось курить,  он  решил как можно дольше продержаться без
сигарет.  Бросал же  он на время это, по приказу Пастухова. Бросит и сейчас,
раз  возникла  такая  необходимость.  Артист,  сидя  со  Светой у  костерка,
любовался отсветами пламени на ее  щеках, наслаждался ее  мелодичным грудным
голосом.  Одно расстраивало Семена Злотникова: в наступившей  прохладе Света
закуталась в штормовку, и не было никакой возможности  разобраться в деталях
ее фигуры. "Уж  не собрался  ли ты завести  роман  на природе? -- спросил он
себя. И сам же себе ответил с усмешкой: -- Роман -- нет. Просто долг мужчины
-- оценить каждую женщину".
     Такая возможность представилась ему утром. Проснувшись, он не обнаружил
Светы ни в палатке, ни поблизости. Джинсы, штормовка и футболка, оставленные
в лагере, свидетельствовали о  том, что  их хозяйка пошла купаться в  горном
ручье. Стоило посторожить девушку от грозящих в лесу опасностей.
     Нарочито хрустя  опавшими  ветками,  он пошел  к ручью.  Света,  вся  в
блестящих  на  утреннем  солнце  капельках  воды,  мгновенно  завернулась  в
полотенце и потянулась к одежде.
     --  Не смотрю,  не  смотрю!  -- крикнул  Артист и отвернулся,  чтобы не
смутить ее окончательно. Или чтобы не влюбиться самому...
     День  выдался   нежаркий,  поэтому  они  шли   без   большого  привала,
останавливаясь  на несколько минут только после особо трудных подъемов.  Док
уже  радовался, что  последнюю неделю  практически не курил.  Артисту  такие
походы  были что семечки, он неоднократно  порывался отнять у Светы часть ее
груза,  но   девушка  упрямо  отказывалась.  Он  видел,  что  временами  она
задыхалась, но, в общем, шла далеко не на пределе своих сил.
     Первый  день  не  принес  никаких  сюрпризов.  Они  успели  обследовать
небольшой район вдоль левого берега реки Опор. Нарвались они на второй день.
     Еще ночью стало  понятно, что день будет жаркий. Стареющая, но все  еще
крупная луна висела  в абсолютно чистом  звездном небе. Поэтому решено  было
встать пораньше, чтобы до того, как солнце поднимется в зенит, успеть пройти
как можно больше.
     Но  теперь  они приближались к перевалу, горы здесь  были выше и склоны
круче.  Обозначенный на их карте отрог основного  хребта на  бумаге выглядел
гладко. Планировалось взобраться  на  этот отрог, по нему  достичь станового
хребта и уже  по хребту спуститься к перевалу. Поскольку  с хребта местность
далеко просматривается в обе стороны, они обследуют сразу большую площадь.
     Но  подъем  оказался  сложнее,  чем хотелось  бы. Крутизна  склона  все
возрастала, пока он не  стал таким  крутым  и каменистым,  что даже сосны не
могли  зацепиться   за  него   своими   хваткими  корнями.  Начались  скалы,
заканчивающиеся  где-то  наверху  навесами, преодолимыми  только для опытных
альпинистов. У них было с  собой  спецснаряжение, но штурм дикого  камня мог
занять времени  больше,  чем его обход.  Но обход  требует и больше времени,
поэтому,  когда скалы оказались  не  над,  а  под ними,  наступили  сумерки.
Пришлось отложить  прогулку  по  хребту до завтра  и  задуматься  о ночлеге.
Вокруг стоял мощный темный лес,  и только рядом  с обрывом можно было  найти
чистую площадку для палатки.
     -- Интересно,  есть ли  у этих скал название, -- поинтересовался Артист
скорее для поддержания разговора.
     -- Скалы Довбуша, -- ответила Света не задумываясь.
     -- Ты что, бывала здесь раньше?
     -- Нет, просто в Карпатах все скалы называются скалами Довбуша.
     -- А кто это такой?
     -- Легендарная личность, местный Робин Гуд.
     Мудрый Док  предоставил молодежи  заниматься друг другом и одновременно
установкой палатки, а  сам  отправился на  поиски топлива для костра. Отойдя
метров на тридцать и собравшись  было срубить средних размеров сухую ель, он
вдруг услышал голоса.  Кто-то  шел вверх по хребту, повторяя их маршрут. Док
немедленно отступил к  своим и  приказал  Артисту со Светой сворачиваться  и
отходить вверх.  Сам  он остался  на  месте,  прислушиваясь. До  него  вновь
донеслись голоса. Слов разобрать было  нельзя, они словно стирались, проходя
сквозь частый  ельник. Док  занял позицию над самым  обрывом. Там  был голый
камень, по нему можно было передвигаться сравнительно бесшумно.
     Солнце  окончательно свалилось  за  горы, и в считанные  минуты сумерки
сгустились в плотную тьму. Те, кто шел за ними следом, приблизились, вышли к
круче из леса, и Док наконец разобрал,  что говорят они по-чеченски. Он стал
медленно  и  бесшумно  отходить к  присмотренному еще до наступления темноты
укрытию -- крученной  ветрами сосне на  краю пропасти.  Корни ее свешивались
вниз,  если  за  них  уцепиться,  можно  оказаться  под  нависающим каменным
карнизом. Док проделал этот непростой трюк, но, видимо, поспешил, потому что
чеченцы остановились. Заговорили снова, и Док расслышал помимо чеченских еще
и  украинские  слова. Затем  произошло  нечто  неожиданное. Один  из  людей,
стоящих над обрывом, что-то громко выкрикнул. Ему отозвался голос снизу. Док
с  полной уверенностью мог  сказать: это был другой голос, не  эхо. Сразу же
внизу, у основания скалы, произошло большое  движение.  Там зазвучали  удары
железа о  камень,  засветились  тусклые, почти невидные  голубые  огни.  Док
понял. Это  было ночное  восхождение. Наверху  стояли  инструкторы,  а снизу
поднимались бойцы УНСО  и, наверное, саудовцы. Афганцев  и чеченов лазить по
горам учить не надо. Учения.
     Теперь нужно было  выбраться из укрытия,  догнать своих, оставить Свету
при  хозяйстве,  а самому вместе  с Артистом проследить за  противником. Док
пожалел, что ему не удалось пересидеть под корнями  сосны, пока противник не
пройдет над  ним. Тогда можно было бы  выйти  и, оказавшись за спиной врага,
следить за  его перемещениями  сколько  душе угодно. Но кто ж знал, что враг
остановится почти точно у  сосны!  И уж никак нельзя было  предположить, что
враг окажется не только здесь, но и внизу тоже. В темноте сорок метров скалы
средней сложности вражеские альпинисты преодолеют минут за двадцать. Правда,
они подсвечивают  путь  специальными  фонариками.  Док  знал  такие  фонари.
Голубой  свет больше всего рассеивается в  атмосфере. С сорока метров Док их
увидел. Но уже  стопятидесятиметровая  толща  воздуха  полностью  скрадывает
хитрый свет.
     Вернуться на обрыв нужно было бесшумно и незаметно. Но это-то оказалось
совсем непросто. Инструкторы,  отдав своим курсантам  команду к восхождению,
приблизились к укрытию Дока  метров на десять и уселись здесь на камень. Док
попробовал так,  попробовал  этак, сунулся с одной стороны ствола, сунулся с
другой  и понял,  что  обязательно зашумит по каменной крошке.  Он посмотрел
вниз. Альпинисты поднялись примерно на четверть высоты,  Док насчитал больше
тридцати  огоньков  и сбился.  Ему оставалось надеяться, что ни одна  трасса
восхождения не  пройдет через его  сосну. Но надежда была слабой, сосна была
единственным ориентиром, если смотреть снизу, ее крона перекрывала звезды на
ясном фоне неба. Скорее можно было предположить, что к сосне чуть не вся эта
толпа сползется. На принятие решения оставались считанные минуты...
     * * *
     Артист думал,  что  ему  придется  тащить все  три рюкзака  и  Свету  в
придачу.  Но нет, Света после приказа  моментально взвалила на плечи  рюкзак
Дока,  а  он  был тяжелее ее собственного.  Артист  впрягся в два оставшихся
рюкзака,  и  они  начали отходить выше.  Артист был  обучен  передвижению  в
темноте  по пересеченной местности. Он шел, пружиня, как кот, перенося центр
тяжести только в последний момент. Если ступающая нога  не находила надежной
опоры,  он  не  падал, а искал другую опору.  Света  то и  дело спотыкалась.
Артист боялся,  что рано или поздно она вскрикнет,  но  этого не  произошло.
Света сносила ушибы и ссадины молча.
     Вдвоем   они  отошли  достаточно  далеко  от  обрыва  и  перевалили  на
противоположный  склон отрога.  Этот  склон был труднопроходимым.  Здесь  на
склоне Артист решил затаиться. Если за ними следят, то сюда вряд ли сунутся.
Кроме того, он опасался, что Света  рано или поздно получит серьезную травму
и тогда ее точно придется тащить на себе.
     Он  сложил рюкзаки  на камни и приказал девушке лежать, молчать, головы
не   поднимать.  Асам  вернулся   немного  назад,   чтобы  проконтролировать
обстановку. Какое-то время все было тихо. Никто за ними не шел. Но вскоре он
стал  разбирать  шум,  доносящийся  от обрыва, оттуда,  где  остался Док. Он
находился достаточно  далеко  от этого места  и не мог  ничего видеть, но по
характеру звуков догадался, что там кто-то практикуется в ночном альпинизме.
В какой-то  момент шум почти исчез --  альпинисты  оказались под  нависающим
козырьком.  Потом  стук  вбиваемых  в камень  крюков  снова  стал совершенно
отчетливым,  это "альпинисты" добрались до среза скалы. И тут Артист услышал
выстрелы. Один, второй и через малый промежуток третий. Док нарвался.
     Теперь  возможны были  два варианта. Первый  --  если  противник  занят
поиском нашей  группы. В  этом  случае  через несколько минут появится  Док.
Тогда  нужно будет держать оборону  и всем вместе отходить куда подальше. Во
втором случае, -- если эта  ночная  встреча была случайной,  -- Док пойдет в
другую сторону, постарается увести погоню от своих.
     Судя по тому, что Док не появился, за себя можно было не переживать. Но
вот  ему  самому,  очевидно,  приходилось  туго.  Эхо  донесло   до  Артиста
автоматные  очереди. Стрельба из хаотичной стала упорядоченной: через каждых
несколько секунд -- короткая очередь. Причем стреляли почти с одной и той же
позиции.
     Артист решил,  что  Док завладел автоматом и,  заняв  удачную  позицию,
ведет вялую перестрелку. Он вернулся к Свете.
     * * *
     Док  вжался  в щель между камнями,  изготовился так, чтобы правая  рука
была  совершенно  свободна, и ждал.  Теперь враг,  поднимаясь  по скале, мог
обнаружить  его,  только столкнувшись с ним нос  к  носу. И  такой  нашелся.
Сперва Док увидел руку, шарящую по камню в поисках выступа, чтоб ухватиться.
Потом появилась вторая рука. Рука  искала  еще одну  опору в камне, но нашла
руку Дока.  Док схватил "альпиниста" за  запястье и с силой потянул на себя.
Тот, похоже, решил, что ему помогает соратник, раньше добравшийся до финиша.
Он доверчиво подался  вверх,  и, когда  Док почувствовал,  что враг  оторвал
ноги,  он  коварно  разжал  пальцы.  Доверчивый  "альпинист"  пролетел  вниз
несколько метров и повис на страховке. Воспользовавшись возникшей сумятицей,
Док подтянулся на  корнях, одним броском вылетел наверх. У него была  слабая
надежда, что падение "альпиниста"  заглушит шум, сопровождающий его отход на
обрыв.  Но инструкторы,  или  кто там  находился наверху,  Дока заметили.  И
неудивительно -- он выскочил из пропасти не более чем в  пяти метрах от них.
Можно было  притвориться курсантом, раньше других закончившим подъем, но это
мало  бы  что  ему  дало,  его  раскусили  бы  в секунду,  тем  более что  у
инструкторов в руках были фонари. Как  только фонарь осветил его, Док дал по
всем трем три выстрела из выданного Пастухом "Макарова" и бросился к лесу.
     * * *
     В мирное время  Света ни за что  не  решилась бы  даже  прикоснуться  к
Семену Злотникову, не то  что  прижаться к нему.  Но  автоматы  стреляли так
страшно, что  все получилось как  бы само собой --  она прижалась к  нему. А
он...  Он  вечно  бы так сидел в горах  под  широким звездным небом и гладил
хорошенькую головку, лежащую у  него на груди, думал Артист, ощущая какую-то
громадную ответственность за эту девушку. Но надо было  снова идти к обрыву,
выяснять, что  случилось с  Доком. Слишком долго кто-то  в той стороне бил в
темноте короткими очередями.
     Артист  подобрался совсем близко к роковой скале -- никак не  утихающий
бой  шел  именно  там.  Но когда  Артист  вышел  из леса на гладкий  камень,
стрельба  прекратилась.  Половинная луна  выглянула  из-за  гор  и  осветила
местность.  Артист  увидел,  как  от  края  обрыва  отделился  темный силуэт
человека. Человек встал в полный рост, кроме него, не было никого вокруг. Он
узнал Дока. А тот, уже не боясь шуметь, бросил автомат на камни, выругался и
пробормотал:
     -- Теперь бы покурить...
     -- Это я, Иван, -- сказал Артист и подошел к Доку.
     * * *
     Выстрелив по фонарям и  отбежав к лесу, Док обернулся и увидел, что все
три его пули достигли цели.  Один был  убит, двое ранены -- эти корчились на
земле, бросив оружие и фонари. Теперь у Дока было колоссальное преимущество.
Он стоял на твердой почве,  находился  выше противника и  был  укрыт уступом
скалы. Альпинисты даже если  и были вооружены, то висели на крюках  и  ничем
прикрыты не были. Грех не воспользоваться такой ситуацией. Ведь если дать им
подняться,  начнется  изматывающая  погоня  по  горам,  причем преимущество,
скорее всего, окажется не на стороне Дока и его группы. Док подобрал автомат
у раненого чеченца и сделал это  вовремя.  На обрыве появилась первая двойка
альпинистов, закончивших подъем. Док дал короткую очередь.
     Он свешивался с обрыва  то в  одном, то в  другом месте и бил короткими
очередями по голубым огонькам. Вскоре противник понял, что свет выдает  его,
и Доку пришлось бить по звуку. Несколько  раз ему ответили, но вяло. Из чего
Док сделал вывод, что  восхождение совершалось, конечно, с полной выкладкой,
с  вещмешками,  противогазами  и оружием, но патроны  были  не у  всех.  Док
стрелял,  примечал,  откуда ему  отвечают,  и бил в это же  место, но уже  с
другой позиции.  Потом  вышла  луна  и, хоть  и  не  была полной,  прекрасно
осветила  скалу,  не оставив альпинистам  ни малейших шансов. Док расстрелял
магазины обоих автоматов и обойму одного ТТ, изъятых у раненых инструкторов,
и собрался уж прибегнуть к "Макарову", с которого начал схватку, но, похоже,
драться больше было не с кем.
     Осматривая  поле боя,  они вдвоем с  Артистом обрадовались, найдя  было
раненого, --  его  стоило бы допросить.  Но,  увы,  тут  же  выяснилось, что
раненый уже в агонии...
     В неверном свете луны Док уводил группу подальше от проклятого места. С
горем пополам, оступаясь и рискуя свернуть  если не шеи, то  ноги, они вышли
на  сравнительно  ровное место  в густом  лесу и  устроили  привал.  Палатку
разбивать не  стали  -- до рассвета оставалось  не  больше двух часов,  а  с
восходом солнца они просто обязаны идти дальше.
     Ни зверь, ни  птица не нарушали покоя  гор. Только где-то далеко внизу,
еле отсюда слышно, пробивал  себе дорогу горный  поток.  Опасности и  страхи
были  уже позади,  но Артист, не иначе как  под влиянием все того же чувства
личной ответственности за сохранность маленькой спутницы, вдруг прижал Свету
к  себе  и поцеловал  ее  свежую,  возможно,  нецелованную  щеку.  Света  не
противилась порыву  этого  сильного  загадочного москвича.  Не верила  в его
серьезность, но и противиться не могла.
     Док наконец-то получил  возможность  покурить. Он скептически посмотрел
на амурную сцену, разыгранную его подчиненными, и достал сигареты из кармана
рюкзака.  Вслед  за пачкой вытащился какой-то  клочок бумаги.  Док подсветил
фонариком и воскликнул:
     -- Отыскался след Тарасов!
     Листок был тем самым докладом Мухи, написанным в первый день пребывания
во Львове. Крохотный  клочок бумаги  содержал подробную  информацию  о доме,
ставшем приютом  для группы, и объяснял, куда же Муха  запропастился.  Нужно
было срочно телефонировать Пастуху,  но как?  Отправка телефонограммы теперь
была делом непростым.
     Как только рассвело,  снова отправились в путь. Нужно было  подобраться
как можно ближе к селу Славское, в котором  был междугородний телефон, и при
этом себя не обнаружить. К полудню  добрались  до средних размеров  горушки,
одним склоном спускавшейся  к  перевалу, на котором приютилось  Славское,  а
другим примыкавшая к цепочке гор,  уходившей  в совершенно дикие и безлюдные
места. На этом  диком склоне и остановились.  Как это ни  было неприятно, но
получалось, что  идти в деревню на переговорный пункт, не подвергаясь  риску
нарваться  на неприятеля, может  только Света. Девушка, да  еще  и  свободно
изъясняющаяся на местном наречии, будет вне подозрений. Получив подробнейшие
инструкции  от  Дока и  нежное  напутствие в виде поцелуя от Артиста,  Света
ушла.
     Когда ее маленькая  фигурка, упрямо поднимающаяся по склону, исчезла за
деревьями, Артист  понял, что  эта  славная девчушка стала  ему дорога,  как
раньше  не была дорога  ни  одна женщина.  "Света  -- надежный человек",  --
представил ее Борода, и Артист  имел возможность убедиться в истинности этой
характеристики. Сейчас она пошла,  куда ей приказали, невзирая на ушибленные
и ссаженные в кровь  ночным бегством ноги. Она  шла  через Карпаты наравне с
двумя здоровыми мужиками, спецназовцами, закаленными именно в горных боях. И
ни  разу  не то  что не  пикнула  --  даже  не  поморщилась.  И когда  после
шестичасового отсутствия она не вернулась, Артист понял, что сходит с ума.
     Она  прибежала только в  сумерках, запыхавшаяся  и  раскрасневшаяся  от
бега. Хотела говорить сразу, но Док заставил ее сперва отдышаться.
     -- Нас ищут. Я видела там, с той стороны. -- Света показала на гору. --
Там отряды. От села идут в горы во все стороны. Сюда тоже идут.
     -- Как идут, каким путем? -- спросил Док.
     -- Вот отсюда, по склону заходят. И по тому склону тоже отряд идет.
     Док  мгновенно сориентировался и  дал команду двигаться. Его расчет был
прост: пока противник обходит гору,  подняться на  вершину. Одно неудобство:
перед  группой лежал длинный  подъем  без единого дерева и надо  было успеть
пройти его, пока не появился враг. Доку  с Артистом это было нетрудно, а вот
Света  устала.  И хотя Артист силой отнял  у нее  рюкзак,  она все равно  не
поспевала. До  кромки  леса было  совсем недалеко, когда  она  очередной раз
упала  и уже  не нашла сил встать. Артисту с Доком пришлось ухватить  ее под
руки и так нести. Но это был не выход -- они не успевали спрятаться в леске,
покрывающем вершину.
     Света более-менее отдышалась, вырвалась у своих носильщиков.
     -- Я останусь, меня не тронут, -- сказала она.
     -- Это исключено, -- сказал Артист.
     Света сорвала с его  плеча  свой рюкзак, бросила  на землю и уселась на
него.
     --  Я  никуда  не  пойду, а вы бегите. Меня не  тронут,  я знаю, что им
сказать.
     Другого  выхода у  них не было, пришлось  уступить девчонке.  Артист  с
Доком добежали до ближайших деревьев  и  залегли.  Не  сговариваясь, достали
оружие.  У Дока в "Макарове"  оставалось  четыре патрона,  автомат он  давно
оставил -- все  равно магазин был пуст. Артист пристегнул к маузеру кобуру и
упер ее в плечо. С таким приспособлением из маузера можно бить на сто -- сто
двадцать метров с прекрасным прицелом.
     Один из отрядов, отправившихся в горы на поиски неизвестных, перебивших
ночью чуть не  целый  взвод, приблизился  к одиноко сидящей  на  склоне горы
девушке. От него отделились трое бойцов, они подошли к Свете  и окружили ее.
Двое  моментально  оказались  на  прицеле.  Стоило кому-нибудь из них только
замахнуться, как  он тут  же был бы  убит. Но неизвестные  вояки  вели  себя
культурно.  Артист видел, что Света изо всех сил  старается говорить  с ними
ровно,  хоть  это ей и трудно дается. Тем не менее она сравнительно спокойно
ответила  на несколько вопросов,  вояки осторожно огляделись  по  сторонам и
присоединились к своим. Света взвалила  на спину рюкзак и  поднялась к своим
только тогда, когда весь отряд скрылся из виду.
     -- Что спрашивали? -- волнуясь, спросил Артист.
     -- Интересовались, кто я, что здесь делаю.
     -- А ты? -- не унимался Артист.
     -- Я сказала,  что  приехала сегодня  вечером,  что  со мной  еще двое,
парень и его девушка, что они  пошли в деревню покупать мясо на шашлык,  а я
пошла вперед.  Потом спросили, не видала  ли я кого-нибудь. Я  сказала,  что
никого. А если  бы соврала,  что видела  двух мужчин и  они  пошли туда-то и
туда-то, они, боюсь, могли бы что-то заподозрить.
     --  Молодец,  --  похвалил Свету Док. -- Все правильно  сделала. Теперь
говори, дозвонилась во Львов?
     -- Да.
     -- С кем говорила?
     -- С Андреем.  Он  передал все,  что  ему Сергей приказал.  Сергей  нам
назначил рандеву  на послезавтра. Надо  теперь на электричку как-то попасть,
но на станции тоже эти...
     -- Где встреча?
     --  В   Яремче.  Это  надо   электричкой  ехать   до  Мукачева,  а  там
пересаживаться на другую. Но он  дал еще один приказ, это мы  должны сделать
завтра.
     -- Что сделать?
     Света  заговорила,  морща лоб и после каждого  слова прикусывая  губку,
чтоб не забыть ни единого слова.
     -- Нужно выяснить  и нанести  на  карту координаты следующих  объектов.
База отдыха  "Полонина" в Славском, база отдыха  бывшего  завода  тракторных
запчастей в Тухле, пионерлагерь "Трембита" в Гребениве. И потом, по прибытии
в Яремчу нанести координаты базы завода "Мезон".
     -- Ты-то хоть знаешь, где эти базы-лагеря? -- поинтересовался Артист.
     -- Примерно...
     -- Я все понял, -- сказал Док.
     -- Что ты понял? -- поинтересовался Артист.
     -- Потом.
     ...Огонь  не  разводили, палатку не ставили. Поужинали всухомятку и  до
рассвета  поспали  пару  часов, завернувшись  в спальники. Встали с  первыми
лучами,  утирая  с  лиц обильную росу.  Предстояло выполнять приказ Пастуха.
Нужно было вернуться в Гребенив через Тухлю, учитывая, что  дороги наверняка
перекрыты. Идею подала Света.
     -- Вы, Семен, -- сказала она, -- и вы, Иван Георгиевич...
     -- Вы? -- изумился Артист.
     -- Не перебивай. -- Док взял его за плечо.
     -- Вы, -- продолжила Света,  -- не могли бы говорить не  так...  не так
по-московски?
     -- А как?
     --  Ну,  например, как  выходцы  с Украины  говорят  в  кино.  То  есть
по-русски, но с акцентом.
     Док и Артист послушно повторили за Светой несколько фраз, ломая язык, и
освоили  несколько слов,  которые следовало  периодически  вставлять в речь.
Артисту, как бывшему  актеру  это удалось легче, но и Док делал определенные
успехи.
     -- Теперь я пойду в село и попробую нанять машину, -- сказала Света.
     -- Что будешь говорить? -- уточнил Док.
     -- Скажу, что  ехали  в Карпаты  большой  группой, часть  ребят поехала
раньше --  должны были договориться о  жилье  на какой-нибудь базе отдыха. А
мы,  оставшиеся  здесь, по  какой-то причине не  знаем, на какой именно. Ну,
например,  они должны  были позвонить, но не  дозвонились.  Электрички здесь
ходят  редко, а  нам  нужно  во  что бы то ни стало найти своих. Если,  мол,
удастся нанять машину, мы на ней объедем все  нужные  базы. Вас  я  выдам за
днепропетровцев  или жителей  Запорожья.  В  общем,  будто  вы  с  Восточной
Украины.
     Док с Артистом только переглянулись.
     -- Твоя школа? -- шутливо спросил Артиста Док.
     -- Я-то тут при чем? Со мной на "вы", так же как и с тобой!
     -- Ладно, не вгоняй девушку в краску. Пора действовать. Для начала надо
бы понять, где эта чертова "Полонина".
     -- Там, -- показала Света.
     Получалось,  что база  находится  на противоположном  склоне -- как раз
там,  откуда  выдвигались  поисковые  отряды.  На разведку пошел  Артист. Он
вернулся  через  час,  попросил  карту,  отмерил  линейкой  и  транспортиром
расстояния и углы и поставил аккуратный крестик.
     -- Здесь, -- сказал  он. -- Сориентировался по станции. От платформы до
поворота дороги четыреста метров, если мой глазомер еще что-то значит. А  от
поворота до базы --  шестьсот метров. Поворот около тридцати  пяти  градусов
плюс-минус два градуса.
     Всей группой, переодевшись и приняв ярко  туристический вид, спустились
в  село.  И  снова  ситуация находилась  в руках самого  беззащитного  члена
экспедиции   --   Светланы.  Теперь  и  безопасность  отряда,  и  дальнейшее
выполнение  задания зависели от нее. Док  относился  к такой расстановке сил
философски:  это  был   всего  лишь  оптимальный  путь  к  решению   задачи.
Темпераментный  Артист  внутренне  бесился.  Это  он  должен  был   защищать
Светлану,  обеспечивать  ее  безопасность и  вообще быть во всем  рыцарем на
белом скакуне с шашкой наголо. Света, при всей ее  женственности,  оказалась
крепким орешком, она не желала ни в чем уступать двум тренированным, опытным
и хладнокровным спецназовцам.  Мог  ли  Семен  подумать,  когда  она,  боясь
стрельбы, прижималась к его  груди, а он гладил ее по голове, что эта милая,
робкая девушка будет возглавлять группу, вести их с Доком,  как мальчиков на
прогулку в детском саду, им осталось только за ручки взяться...
     В  селе Света  сориентировалась  моментально. В одном из  дворов  стоял
грузовичок --  то ли частный, то ли служебный, а шофер просто здесь жил. Она
смело  загремела  в  калитку  и,  когда  из  хаты  выполз  заспанный  мужик,
превосходно провела с  ним переговоры.  Шофер, польстившись на солидную  для
дальнего  горного  села  сумму в  двадцать  баксов,  побежал  избавляться от
остатков сна с помощью колодезной воды.
     Света заняла место  в кабине, а  Док с Артистом погрузились в  кузов  и
распластались,  чтобы  не  светиться.  Минут  за сорок дотряслись до  Тухли.
Свернули с шоссе и запетляли по грунтовке. Изготовители тракторных запчастей
в свое время избрали  для отдыха прекрасное место у подножия  горы, покрытой
лесом. Дорога,  пропетляв между  соснами, уперлась в  покосившиеся ворота, у
которых стоял человек в камуфляже.  Света спрыгнула  с подножки и подошла  к
нему.  Артист  наблюдал  за  происходящим сквозь  заднее  окно  кабины.  Док
контролировал  ситуацию  позади машины.  Оружие  было  наготове,  но оно  не
понадобилось. Света, перебросившись  несколькими  фразами с камуфлированным,
явно часовым, беспрепятственно вернулась в машину.
     На обратном пути Артист, заглядывая через это же заднее стекло на щиток
приборов, считал километры  до шоссе и прикидывал углы поворотов.  Когда они
вернулись на шоссе,  он уверенно  проставил на карте  второй крест. Таким же
образом карта пополнилась обозначением лагеря "Трембита".
     Теперь нужно было срочно покидать опасные места. Вернулись  в Славское,
по  дороге заехав  еще  на  несколько  баз, чтобы  не  вызвать подозрений  у
водителя. Когда они снова оказались в исходной точке,  водила попинал скаты,
потоптался, помялся и спросил:
     -- Шо, нэ знайшлы своих?
     Было  видно, что  за  еще  одну двадцатку он готов  возить  туристов до
вечера. Сговорились  доехать  до Мукачева.  То  есть сговорилась  опять-таки
Света с молчаливого согласия Дока.
     Артист  снова спрятался в кузове, Светлана села в кабину, а Док остался
в Славском. Док был старшим группы, так что Артист вынужден был подчиниться.
Водиле объяснили, что  "коллега" догонит  их  электричкой, забросили в кузов
Доков рюкзак и поехали к перевалу.
     Док рассудил так:  унсовцы  знают, что  у них  появился враг. Если враг
исчезнет --  они  догадаются о  его перебазировании и расширят  круг поиска.
Совершенно очевидно, что  Муха нарвался примерно  так же, как  и они. Вполне
возможно, что он,  если  не  случилось  худшего, скрывается в  горах  где-то
поблизости, потому что, если  верить  его записке,  он отправился  в горы по
этой же ветке. Пастух назначил им встречу в Яремче -- это дорога,  ведущая к
другому перевалу, в ста километрах отсюда. Если  сделать еще пару аккуратных
вылазок на  линии  Гребенив -- Тухля  -- Славское,  противник сконцентрирует
усилия в этом районе и не будет столь бдителен в районе Яремчи.
     Док, вооруженный двумя  пистолетами (Артист отдал ему маузер), поспешил
покинуть  село  и  скрыться в лесу, где найти старого спецназовца далеко  не
легкая задача.

     Гроза
     Муха  нашелся.  Я страшно  обрадовался, хотя и  уговаривал себя все это
время, что он  жив. Дело было  так.  Во вторник  под вечер  позвонила Света.
Поскольку  у  Бороды  телефона не было, связь мы  договорились  осуществлять
через Ларису. Она  спустилась в наш подвал и позвала к  телефону Бороду. Это
Док с Пастухом правильно придумали. Если мы туристы и собираемся встретиться
в Карпатах,  логичнее  будет, если  созваниваться будут Света  с Бородой как
люди,  знающие  горы.  И  Борода  тоже  поступил  умно.  Он  приказал  Свете
перезвонить  через  полчаса,  спустился  ко  мне  и  получил  инструкции.  Я
определил  точку  рандеву  в Яремче.  Конкретного  плана  у  меня  не  было,
соединить группы не  в районе Славского, а на дороге к другому  перевалу мне
подсказала интуиция.
     Сходили  с Дедом,  вторично  допросили  Зайшлого. Дед  светил  фонарем,
Зайшлый  диктовал,  а  я  записывал.  Потом   заставили  Зайшлого  подписать
"протокол".  Противно,  но  пришлось  повозиться  с  дырявой  задницей этого
неофашиста.  Взял пленного -- изволь  обращаться  с ним  согласно  всяческим
международным конвенциям, то есть кормить и оказывать медицинскую помощь.
     На обратном  пути  поругался  с  Дедом.  Он  настаивал  на  уничтожении
Зайшлого. И при  том,  что в  целом  он выполнял все  мои  приказы,  ключ от
подземелья он мне не отдал.
     --  У  меня эти  ключи  хотел отнять  маршал  Конев, но я не отдал!  --
хвастал Дед.
     Пришлось  смириться.  Но  я  поручил  Деду делать  перевязки и  кормить
пленника все то  время, что мы будем  в горах.  Дед  согласился,  но с такой
рожей, что я всерьез забоялся, как бы арестованный не был убит при попытке к
бегству или при еще каких-нибудь странных обстоятельствах.
     -- Однако быстро вы его обработали, -- похвалил я Деда.
     -- Каменный мешок -- это вам не шутка! Замкнутое пространство, темнота,
потеря чувства времени, жопа болит от ран, да еще неизвестно, не придется ли
здесь и сдохнуть. Тут и не такой расколется.
     -- Все же вы его берегите до моего приезда, он мне еще понадобится.
     -- Есть!
     Дома я еще раз  перечитал протокол допроса  и  тут же его сжег в печке:
нас он  компрометировал гораздо больше, чем Зайшлого, а Зайшлый  и так будет
думать, что у нас есть на него компромат.
     * * *
     "Общая   численность  войск,  предназначенных  для  заброса   в  Чечню,
составляет  1750  человек.  Фашистов  (так  и было  написано  "фашистов" под
диктовку Деда) из УНА-УНСО в  этом составе около  трехсот человек. Остальные
--  наемники  из стран  Ближнего Востока и Средней  Азии. Для их  подготовки
специальные   лагеря   не  строились,  были  использованы   базы  отдыха   и
пионерлагеря  разорившихся предприятий.  На  пяти  базах размещено по двести
пятьдесят человек на каждой. Это базы  отдыха  "Полонина" в Славском, завода
тракторных  запчастей  в  Тухле,  "Мезон"  и  "Говерла"   в  Яремче.  Бывший
пионерлагерь "Трембита" в  Гребениве. Около двухсот  человек расквартировано
по  дворам  деревни  Лыбохоры, столько  же в деревне Ямно. Около ста человек
осуществляют  связь  и  подвоз  продовольствия, оружия, боеприпасов. То есть
постоянно  курсируют  между  городом   и   базами.  Подготовку  ведут  сорок
инструкторов из числа боевиков Хаттаба. Все они имеют опыт боевых действий в
Чечне.  Отправка  перенесена  на  субботу,  16-е.  Может  быть,  в  связи  с
исчезновением главного идеолога СНПУ ее перенесут на пятницу,  но вряд ли на
более раннюю дату, поскольку эшелоны еще не готовы.
     Кроме  того,  в  самом городе готовятся  две группы по 10 человек.  Они
должны проникнуть  в  Подмосковье  под  видом  строительных бригад.  Цель --
политические  и религиозные провокации. Их готовят иностранцы, дающие деньги
партии  и УНА-УНСО. Эти группы будут заброшены со дня на день, но до приезда
понтифика на  Украину никаких действий предприниматься не  будет. Города или
села, в которых будут действовать эти группы, мне не известны.
     Из  Виноградова  в  горы  действительно переведен  дивизион тактических
ракет. На ракетном комплексе проходит подготовку порядка сорока  наемников и
бойцов УНСО из числа расквартированных в Ямне. Сам дивизион заброске в Чечню
не  подлежит.  Подготовку ведут иностранцы. Откуда  им знакомы приемы боевой
работы на  советских  тактических ракетах,  мне неизвестно.  Каким образом в
Чечне должна  появиться  своя "точка", мне также неизвестно. Дивизион штатом
не   укомплектован,  так  как   единственная   учебная   часть,   готовившая
специалистов  для "точек",  находится  в  Луге под Петербургом,  а  ракетное
училище, готовящее офицеров, в Пензе. Постоянно на территории воинской части
находятся только взвод охраны и технический взвод.
     Больше ничего интересующего  вас сообщить не могу, поскольку  не владею
более точной и  подробной информацией. Все сказанное мной верно, проверке не
подлежит.
     Заместитель первого секретаря СНПУ Т.Зайшлый.
     Подпись".
     * * *
     Перед сожжением документа его прочел Борода.
     -- Не мог я предположить ничего подобного! -- воскликнул он. -- Но ведь
хитро! Никаких затрат на  поенное строительство. Базы и  лагеря разорившихся
заводов  пошли  с  молотка,  и если  руководство  предприятия  сочувствовало
националистам или зависело от них, то базы были куплены за копейки.
     И  тут  к  нам в  гости  явилась  Лариса.  Разговор на оперативные темы
пришлось  прекратить.  Но как-то мало-помалу  перешли на темы  религиозные и
проболтали о папах и митрополитах до вечера.
     -- Я тебе объясню, -- доставал Борода Боцмана, по глупости  зацепившего
эту тему. -- Я тебе объясню, в чем разница между православными и униатами на
одном  простом  примере.  Двадцать второго  июня  сорок первого года, еще до
знаменитого  и  растасканного  на   цитаты  обращения   товарища  Сталина  к
советскому  народу,  появилось другое  обращение.  Тогдашний  глава  Русской
православной  церкви митрополит Сергий призвал всех верующих стать на защиту
Отечества. А спустя несколько месяцев  увидел свет другой  крайне любопытный
документ.  Это  было  письмо,  подписанное  митрополитом  Шептицким,  главой
униатов. Получателем письма  был небезызвестный  политический деятель Адольф
Шикльгрубер,  больше   известный   под  кличкой   Гитлер.  Письмо  содержало
благодарность  фюреру  за  освобождение  от  русского  ига  и  заверения   в
лояльности и поддержке "нового порядка".
     -- Выходит, ты говоришь, что все униаты -- фашисты?
     --  Я говорю? -- возмутился  Борода. -- Это  Шептицкий говорит! Николай
Иванович, скажите ему!
     --  Шептицкий  был  одним из организаторов  дивизии СС  "Галичина",  --
подтвердил Дед. -- Дивизия формировалась в основном верующими-униатами.
     --  А  у нас  была танковая колонна имени  Дмитрия  Донского и авиаполк
имени Александра Невского,  построенные  на деньги верующих-православных, --
торжествовал Борода.
     --  Андрей,  -- встряла  Лариса. --  Ты просто недоволен  визитом  папы
римского и валишь всех собак на бедных униатов.
     --  Они не такие уж  бедные,  -- возразил  Борода.  -- Им Запад хорошие
деньги дает только за то, что они ненавидят все русское и все православное.
     -- Но папа-то здесь при чем!
     --  Ну конечно! Папа ни  при чем! Его визит --  это наглядная агитация.
Бросайте веру  отцов и переходите в унию!  Вас папа и  блок  НАТО  за это по
головке погладят!
     -- НАТО здесь при чем?
     -- Лариса, меня удивляет твоя наивность во всем, что не касается секса!
НАТО стравливает славянские народы, это же очевидно! Разделяй и властвуй!
     --  Но ведь ты  не будешь отнимать у папы  права  встретиться  со своей
паствой?
     -- Хорошо,  пусть встречается. Но  визит  надо  было  согласовать  и  с
православными, которых на  Украине  вообще больше. Ты,  Лариса, связываешься
вечно с кем попало, вот и набираешься разной дури. -- Борода  завелся, и это
не  сулило  ничего  хорошего. -- Пока ты была замужем за мной,  ты воспевала
искусство, чуть не каждую  неделю ходила  в картинную галерею. Теперь у тебя
Сэнькив, он униат, вот ты и отстаиваешь унию!
     -- Откуда ты знаешь, что он униат?
     -- Да у него на роже написано! Да и с чего бы ты вдруг стала защитницей
Шептицкого и присных!
     Борода успел и выдать себя,  и выкрутиться. О вероисповедании  Сэнькива
он знал из  похищенного личного дела. Но,  кажется, проскочило. Меня  в этих
всех религиозных  заплетах волновало только  одно.  Визит  папы  может  быть
сопряжен с  большой антироссийской провокацией.  И  мы, а  не кто-либо  иной
должны эту провокацию предотвратить. Против нас пятерых в  горах стоят  чуть
ли не два полка. Такого соотношения  сил в моей практике до сих пор не было.
Знает ли  сам  папа  об  этом -- не  важно.  Пусть  даже  его используют.  В
сущности, Борода прав -- и папу, и весь Запад больше всего устроило, если бы
России не существовало вовсе. Она: у них как кость в горле.
     -- Убить бы вашего папу... -- прошептал я сквозь чубы.
     Снова  за  Ларисой  зашел  угрюмый  Витя  Сэнькив и увел ее наверх,  не
произнеся ни слова, даже не поздоровавшись. Вслед за ними ушел и Дед.
     Утром Борода с Боцманом двинули покупать новую машину. Представляю, как
удивился  знакомый гаишник,  когда нищий художник в течение нескольких  дней
отстегнул ему баксы за  две тачки! Но тут  я был спокоен. За  сотню  зеленых
любой  мент   делается  крайне   нелюбознательным,   а  если   надо,   то  и
немоглухослепым. В этом плане на милицию можно положиться.
     Серега Тяньшанский вручил нам увесистый пакет с аммоналом килограмма на
три, да еще и извинялся.
     -- Магния  у  меня не было, так что я в качестве восстановителя добавил
алюминий. Он не так бурно реагирует, но  рвет тоже сильно.  Улетят фашисты в
тревожную даль! Можете с веществом обращаться спокойно, от спички аммонал не
воспламеняется.
     -- Что с золотом, Серега? -- поинтересовался Борода.
     -- Плохо.  -- Серега  сделался грустен, как ребенок, не  справившийся с
элементарным  маминым  поручением.  -- Сдал  только  двести граммов.  Но  по
девять. Вот деньги. Остальное обработаю позже, у меня кислоты не хватило.
     -- Мы ж тебе привезли!
     --  Я  зато аммональчика побольше  наделал!  -- оживился  химик.  --  В
тревожную даль гадов! Громить их! Смерть фашистам!
     --  Ладно,  Сергей, --  сказал я. -- Мы  вернемся через...  Мы вернемся
довольно скоро. Если нам понадобятся  деньги, мы обратимся к вам. Надеюсь, к
этому  моменту вы  продадите  еще некоторое  количество  сырья.  Если мы  не
появимся, оно остается в вашем полном распоряжении. Только очень вас  прошу,
не пытайтесь  сами вести  войну против  кого бы то ни было. Я вижу, вы очень
образованный человек, вам стоило бы больше внимания уделять науке.
     -- Надо бить фашистов...
     --  Это за вас  осуществят другие. Вы и так сделали  почти невозможное.
Взрывчатка нам крайне необходима.  Постарайтесь в дальнейшем не привлекать к
себе  внимания резкими  высказываниями.  Вы  нам еще понадобитесь.  Мы будем
знать, что у нас в резерве есть надежный человек с большим научным опытом.
     --  Хорошо,   --  согласился  Серега.  --  Перейду  на   конспиративное
положение. Я тут еще для вас кое-что припас.
     Он дал мне еще один сверток.
     -- Что это?
     --  Термит.  Температура горения  две  тысячи пятьсот  градусов.  Сталь
прожигает.
     Пришлось взять и термит. Ладно уж, пригодится.
     -- Ловко ты его успокоил, -- сказал Борода уже в машине.
     --  Куда   было  деваться?  Я  не  хотел  бы,  чтобы   он  нарвался  на
неприятности. В конце  концов, он  мог бы,  сам того не желая,  подставить и
нас.
     -- Ну, это вряд ли. Я же говорил, он и под пытками не выдаст.
     -- Значит, я не хотел второго Джордано Бруно.
     Я  загнал машину  во  двор дома Бороды и хотел побыстрее  загрузиться и
трогать  --  сегодня вечером мы  должны были соединиться с  группой  Дока. Я
спустился к Боцману, мы взяли  пушки, завернутые  в туристические коврики, и
понесли к машине. Но вынуждены  были вернуться, увидев, что Бороду обступило
все население дома номер тридцать два по Сверчинского, кроме Деда. Жильцы со
второго  этажа,  пожилой  папаша   и  сынок   лет   тридцати,   как  опытные
автомобилисты,   обсуждали   достоинства  и   недостатки   различных   марок
иностранных  автомобилей.  Во  Львове  все машины были  иномарками в среднем
двенадцати-тринадцатилетней давности, привезенными из Щецина  -- городка  на
германо-польской  границе,  знаменитого  гигантской автомобильной  ярмаркой.
Бывали там и мы, но не для покупки машины, а на очередном спецзадании. Здесь
же торчали и дети, и Лариса, отпускавшая в адрес Бороды язвительные шуточки.
Так что  погрузку вооружений  пришлось отложить  до  того времени,  пока  не
рассосется  толпа. Из-за этой  непредвиденной задержки мы выехали только  во
второй половине дня. Все это время всем нам, кроме Боцмана, пришлось маяться
вынужденным  бездельем.  Боцман  же  корпел  над  веществами, полученными  у
великого  химика,  приводя  их в боевое состояние. Хорошо еще, что у  Бороды
было полно инструментов и всяческого хлама -- обрезков труб, изрядных кусков
кровельного  железа и вообще чего угодно,  натасканного им как белкой в свое
дупло  с окрестных свалок. Боцман делал  взрыватели,  накопители давления  и
даже улыбался  довольно. Наверное, получались у него эффективные  и надежные
взрывные устройства.
     Наконец можно  было  отправляться.  Боцман  сел  за  руль  старого,  но
надежного "фиата" и, руководствуясь атласом автомобильных дорог, повез нас в
Яремчу. Вечерело,  жара спала, но было неимоверно душно. Боцман гнал машину,
сбрасывая со ста до восьмидесяти только на поворотах. Узкие, разбитые дороги
Прикарпатья  не  позволяли идти на большей  скорости. Трасса петляла  в двух
плоскостях:  спуск,  правый  поворот,  левый поворот, подъем. И снова спуск,
подъем, поворот. Мы шли почти строго на юг. Перед  нами был чистый горизонт,
но в зеркальце или оглянувшись можно было видеть только  свинец. Нас догонял
холодный фронт.
     В Ивано-Франковске мы были  в девять вечера.  Минут двадцать пропетляли
по улочкам города, пока не вышли на  трассу  Франковск -- Рахов.  До  Яремчи
оставалось около ста километров. Теперь мы шли на запад,  и фронт надвигался
справа. Дорога была  плохая,  но безлюдная,  вернее, безмашинная,  и  Боцман
поддал газу. Прошли Надворную, перевалили через косогор и стали спускаться в
долину реки Прут. Здесь гроза и догнала нашу машину.
     Сначала я физически почувствовал, как  распластанным по земле языком по
нам  прошлась лавина  холодного  воздуха.  Она  как  будто  притянула К себе
облака, и  небо упало.  От первых классически крупных  капель,  предваряющих
любой  порядочный ливень, до обвала  воды, уже  не  разделенной не то что на
капли  -- на  струи, прошло не больше пяти  секунд. Закат солнца на  сегодня
отменялся, уже близкие  горы  с висящим над ними вечерним солнцем исчезли из
виду.  Фары  не  пробивали  толщу воды, и  Боцман  остановил  машину.  Шоссе
превратилось  в  речку  -- мелкую,  но злую.  Поток  воды отрывал колеса  от
асфальта, и  даже  стоящая машина  ползла  как  игрушечный  автомобильчик по
садовой  дорожке,  которую  поливает  из шланга  почтенный  отец  семейства.
Управление  отказало, и  теперь нас несло вперед по склону, туда, где дорога
поворачивала перед резким спуском к реке.
     Пришлось всем вылезать и тащить терпящий бедствие "фиат" на обочину, за
обочину  --  в кювет, в  котором человеку стоять было  невозможно -- сносило
течением.  Теперь "фиат" развернуло,  протащило метров  пять, несколько  раз
днище  с  хрустом грохнуло о придорожный гравий,  наконец,  машину поставило
поперек канавы, сильно накренило и заклинило. "Фиат" только подергивался под
ударами  воды,  но дальше  не  плыл.  Укрыться в  машине  не  представлялось
возможным.  Мы  боялись,  что нарушим  хрупкое равновесие и всех  нас  снова
понесет.  Тем более "фиат" наш почти стоял на  боку, и  неизвестно, что было
хуже:  продолжать  мокнуть  или  болтаться как горох в стручке в бьющейся  в
конвульсиях перевернутой машине...
     Вскоре  темень  стала  катастрофичной,  даже  молнии  казались  слишком
короткими, чтобы  пробить ее. В  одной из вспышек мы вдруг не увидели нашего
"фиата". Его  сорвало  и  понесло дальше. Он нашелся через двадцать  метров,
которые мы проползли на четвереньках, перекрикиваясь, чтобы не потеряться, и
держась уже выходившего из берегов потока, заполнившего кювет. Машину выбило
на берег; теперь она лежала на крыше; на лобовое стекло легла густая паутина
трещин. Хорошо еще,  что вынесло не на шоссе, а то вот так, ползя на  крыше,
"фиат" и увез  бы все  наше снаряжение в Прут. Теперь мы, наученные  горьким
опытом, влезли в  машину, чтоб увеличить  ее  вес на тот  случай,  если вода
будет прибывать.
     И  вода  прибывала. С  косогора,  разделявшего бассейны  двух  притоков
Днестра, уже начала сходить грязь, и я опасался селевой лавины.
     -- Вот  говорят,  хуже человека зверя нет, -- расфилософствовался  ни с
того ни  с  сего Боцман.  -- А все-таки  человек  не так  страшен.  Если мне
угрожает человек, я по крайней мере могу  его убить. А с  этим  вот  что  ты
будешь делать?
     Он  показал  в  окно.  Грязь  поднялась сантиметров на  пятнадцать, она
просачивалась в щели, и мы все  сидели бы по щиколотки  в  луже, если  бы  у
задниц были щиколотки.
     -- Борода, -- сказал я, -- у тебя раньше когда-нибудь были машины?
     -- Да откуда!
     -- Ну, значит,  и не будет никогда. Не везет тебе с машинами, не  живут
они  у тебя. У нас  ровно  минута, чтобы забрать все снаряжение. Сейчас сель
пойдет.
     Когда  мы  выбирались  из машины, дождь  слегка ослаб, по крайней мере,
можно было различать отдельные струи.  Молнии били не переставая,  почти без
интервала  за  ними следовал  гром.  Гроза была еще над нами. Грязевой поток
поднялся до  уровня колена,  поминутно грозя сбить  с ног.  Мы  поднялись на
бугор, который, по моим расчетам, должен бы остаться над селем.
     Так оно и вышло. Машину оторвало от грунта, несколько раз перевернуло и
унесло к реке. Вскоре она скрылась из виду. Гроза продвинулась к югу на пару
километров -- она уходила. Гром не вступал теперь сразу за вспышкой, а делал
интервал в пять-шесть  секунд. На нас все равно не было сухой нитки, но хоть
по лицу не так  текло --  дождь шел на убыль. И уже при почти прекратившемся
дожде  пошла наконец  настоящая  селевая  грязь,  которая,  впрочем,  быстро
иссякла и которую мы успешно пересидели на нашем бугре.
     Гроза украла вечер: день -- гроза -- ночь, -- так устроились эти сутки.
Прояснилось, шоссе покрыли машины  и автобусы, медленно ползущие  по  еще не
сошедшей жиже. Так вот почему мы перед грозой шли по пустому шоссе! В  дождь
не ездят на этом участке.
     Мы  упаковали  все изъятое  из  машины  снаряжение  в  рюкзаки и  вышли
голосовать. Нас подобрал рейсовый автобус,  пережидавший стихию в Надворной,
и уже через полчаса мы вышли из него в Яремче, где было  назначено рандеву с
Доком.
     * * *