более там не появлялся.
     Вот с  тех  пор,  по  утверждению  грузинских  спецслужб,  Гиоргадзе  и
скрывается  на территории России. Тбилиси, как я уже доложил, настаивает  на
его  выдаче,  но наша  прокуратура уверяет,  что  не  может  его найти. Хотя
грузины называли и адреса,  и  телефоны Гиоргадзе и его сподвижников.  В чем
причины неуловимости? В  том ли,  что этот бывший сотрудник бывшей советской
разведслужбы имеет немало влиятельных  друзей  в Москве? Или  в том,  что он
может что-то поведать  Грузии о  своих  московских  друзьях? Или это капризы
наших верхов,  которые тешат свое самолюбие, игнорируя требования  Грузии  и
Шеварднадзе,   как  до  этого  игнорировали  Дудаева?   А  возможно,  просто
российским властям не до этого? Привыкнув заниматься только теми проблемами,
которые  уже обострены до крайности, наши высшие чиновники, возможно, просто
не умеют или не хотят работать на упреждение...
     Но скорее,  полагают  многие представители масс-медиа, это  работа тех,
кому нужна напряженность на Кавказе. Во всяком  случае, в  октябре 1997 года
Шеварднадзе  на саммите Совета  Европы в Страсбурге сказал: "Нельзя осуждать
насилие и убийства,  но  при этом укрывать у себя  террористов". Кого он при
этом имел в виду,  очевидно. Как очевидно и то, что в Кремле его намек тогда
опять проигнорировали.
     Россия явно  недостаточно внимания обращает на Грузию  и практически не
прикладывает  значительных  усилий  для  налаживания  с  ней  добрососедских
отношений.  Километровые  очереди машин на границе сами  по  себе говорят  о
многом. Российская Дума больше суетится по поводу эротики  на НТВ,  музыки и
текста гимна,  а также происков США в Ираке, чем из-за  Кавказа,  на котором
уже сложили  немало голов детей их избирателей. Так, во всяком случае, пишут
газеты.
     Но при этом, в том числе и в силу нашей неповоротливости, России крайне
невыгодно устранение Шеварднадзе от власти.
     Это политик,  который  на голову  выше  многих наших  бывших секретарей
обкомов -- и государственным опытом, и знаниями, и связями. Если его уберут,
мы потеряем собеседника, который прекрасно знает наши реалии, наше мышление.
С которым, следовательно, нам  проще достичь компромисса и  вполне  возможен
консенсус. Напомню разницу. Компромисс -- когда сторонам приходится в чем-то
уступать  друг  другу, консенсус  -- когда  уступать  не  приходится,  когда
интересы всех сторон прекрасно реализуются.
     Сейчас Россия словно тянет время, чтобы дать иным странам укрепить свои
дипломатические, политические, экономические  и  военные позиции на Кавказе.
Россия  одалживает  бешеные  деньги  Беларуси и  Украине,  но практически не
помогает  Грузии. Зато ей  старательно  помогают США. Но  ведь отвести глаза
России от Кавказа,  пригнуть  еще сильнее  уткнувшуюся в  Чечню голову стоит
немалого труда.  Никто ж не будет трудиться просто так. Политике  России  на
Кавказе  регулярно  и  последовательно  не  хватает  ума,  дальновидности  и
сдержанности...  Это  не  я,  --  сказал  Синцов,  оторвавшись  от  текста и
посмотрев на генералов. -- Так пишут газеты.
     В Грузии уверены,  что  российские военные  оказывали  помощь абхазским
сепаратистам  -- боевой техникой, летчиками.  И российские чиновники слишком
поспешно уверовали, что каспийская нефть может идти только через  Россию.  А
Гейдар Алиев твердо уверен, что стратегический путь большой каспийской нефти
--  только  через  Грузию. Россия при этом  потеряет  около  ста шестидесяти
миллионов долларов в  год. Но  МИД  России  столько внимания уделяет мировым
проблемам,  Сербии,  Хорватии,  Ираку, симпатизирующим НАТО  Чехословакии  и
Прибалтике, что у него просто руки не доходят до Кавказа.
     А  может быть,  наш  МИД ждет,  чтобы  ситуация в  Грузии  как  следует
накалилась?  Ведь  множество  наших  политиков  Ельцин  приучил  работать  в
условиях, когда  то  хвост  увяз, то  грива.  Сейчас  Кремль  словно дразнит
Шеварднадзе, укрывая обвиняемого в терроризме Гиоргадзе,  как в  свое  время
дразнил Дудаева, поддерживая армией его противников. Москва привела к власти
Дудаева,  Москва, по  мнению сторонников Гамсахурдиа,  привела  к  власти  и
Шеварднадзе.  Мы  додразнились  с  Чечней,  можем додразниться и с  Грузией,
считают журналисты.
     В   таком   случае  нам   необходимо   четче  сформулировать  несколько
парадоксальный  вопрос:  на кого может  готовиться  то покушение, о  котором
предупреждают  грузины?  На  Шеварднадзе, занимающего  пост президента,  или
именно  на президента Грузии, у которого сейчас фамилия  Шеварднадзе?  И что
является истинной целью предполагаемых главных организаторов предполагаемого
теракта:  смерть Шеварднадзе или само покушение?  В конце концов, не так  уж
редки случаи,  когда покушения организовываются  сторонниками того,  на кого
покушаются.
     Если  мы  так  сформулируем вопрос,  то  сразу  бросится  в глаза,  как
старательно, пусть и скользко,  делается акцент на возможной причастности  к
покушению на Шеварднадзе именно России, наших спецслужб и силовых структур.
     Если  же  говорить  об  исполнителях  возможного  теракта,  то   многим
представляется,  что  самая  большая  угроза лично Шеварднадзе,  безусловно,
исходит от грузинских  политических  и криминальных группировок,  имеющих на
него большой, все время  растущий зуб  действиям  которых  несложно  придать
"российский" оттенок. Гиоргадзе  для них --  пример безнаказанности, который
способен вдохновить  и  сторонников  Джабы  Иоселиани  и  Тенгиза  Китовани,
слывших в свое время очень сильными людьми в Грузии. Китовани, например, был
министром обороны.  Они и привели к власти  Шеварднадзе, изгнав  "законного"
президента Гамсахурдиа. После чего попали в тюрьму, без малейшего шанса, как
считают обозреватели, выйти оттуда живыми.
     Тут  ведь  не  только  борьба  за  власть, месть, но и  самосохранение.
Шеварднадзе  давит  на  Россию,  и  единственная  для Гиоргадзе  возможность
прекратить это давление, спасти себя  -- смерть этого президента. Интересно,
что,  судя  по имеющимся  сведениям,  недавно из  Тбилиси  в  Москву  спешно
переехали  родственники  Игоря  Гиоргадзе  и   его  отца,   лидера  тамошних
коммунистов.
     Пикантность ситуации и в том, что у кого будет власть в варианте гибели
Шеварднадзе -- неизвестно. Вариант преемственности  власти в Грузии в случае
гибели   президента  или  иной  причины,  не  дающей   ему  руководить,   не
предусмотрен.
     Еще один возможный источник  угрозы для  Шеварднадзе -- Ичкерия. Да, ее
руководители  сейчас ратуют  за дружбу  и  сотрудничество  "между  братскими
народами  Грузии  и  Ичкерии". Во время  визита  президента  Ичкерии  Аслана
Масхадова в Нью-Йорк он говорил об идее передачи чеченского трубопровода под
контроль "Евразийского (Кавказского) общего рынка". То есть чеченцы, похоже,
не против отсоединиться  от российской  трубы и гнать каспийскую нефть через
Грузию к черноморским  портам.  Но  ведь грузины могут обойтись  и  без них,
транспортируя  каспийскую нефть мимо Ичкерии. Они ведь прекрасно помнят, кто
посылал  особый чеченский  батальон  в  Абхазию,  который  там  очень  рьяно
сражался  с  войсками  грузинского  правительства  под  руководством  Шамиля
Басаева. Его там даже прозвали "героем Гагр" за то, что он успешно штурмовал
этот город.
     В Ичкерии хватает горячих и злопамятных,  мстительных людей, которые не
прощают старых обид. Хватает там и тех, кто  имеет огромные деньги на нефти.
Этим  людям  невыгоден  нефтепровод  в  Грузии,  идущий  в  обход  Чечни.  А
устранение Шеварднадзе и  грузинская внутриусобица сделают  этот нефтепровод
нереальным.
     Надо  помнить  также,  что  на  Кавказе,  в  той же  Ичкерии  например,
объединяющая самостоятельная  государственность только складывается. Дружить
против  кого-то и  просто  дружить --  большая  разница. На Кавказе у власти
много людей, у  которых зачастую психология удельных князей. Хорошо  воюешь,
умело  грабишь  врагов   --  хороший  князь.  Сил  у  них  немного,  тактика
партизанская, значит,  одним из главных их  орудий  является коварство. Есть
чеченцы, которым кажется выгодной драка между Россией и Грузией.
     Устранение Шеварднадзе выгодно и абхазским "ультра", которым ненавистно
даже то шаткое равновесие, которое обеспечивает в решении абхазского вопроса
этот политик с мировым именем.
     Ссора Тбилиси  и Москвы может быть чрезвычайно выгодна США,  потому что
она выводит Грузию из СНГ и отдает под контроль американцев нефтепровод Баку
-- грузинское  побережье Черного моря. США помогают Грузии сотнями миллионов
долларов  в  виде  гуманитарной  помощи.  С  пуском  нефтепровода   появятся
дополнительные деньги, страна вздохнет свободнее и с  благодарностью к  тем,
кто помог. Шеварднадзе уже высказывался в том  духе, что проблемы с Абхазией
нужно решать  по примеру Боснии.  Надо  полагать,  что  появление  в  Грузии
морской пехоты США ему нравится больше,  чем пребывание российских  войск. И
тут, случись  на него покушение с российской окраской,  можно ускорить  ввод
первых и избавление от вторых.
     А там и  до НАТО  недалеко -- при  таком  якобы  агрессивном, как пишут
газетчики,  покрывающем  террористов  соседе,  как  Россия.  Иными  словами,
покушение на Шеварднадзе сыграет на руку и ему самому. Если, разумеется, оно
не удастся. Способен ли он рискнуть своей  жизнью? А почему  же  нет? Воля у
него есть, что он уже не раз доказывал. Такие люди в случае необходимости не
боятся вызвать огонь на себя.
     Некоторым боком ситуация  в  Грузии  затрагивает и Турцию. Есть вариант
транспортировки  каспийской  нефти из Азербайджана  через Грузию  в турецкий
порт Джейхан и далее. Но Грузия при Шеварднадзе склоняется за доставку нефти
через Батуми и  Одессу. В этом случае турки теряют около миллиарда долларов.
Тоже достаточно большая сумма, чтобы помочь в случае чего  расставить нужные
акценты...
     Следовательно, убийство Шеварднадзе может  быть выгодно не  только тем,
кто  хотел  бы нового переворота в  Грузии. А и  тем, кому не  мешает именно
Шеварднадзе, но кому очень хочется  основательно поссорить Грузию с Россией,
подлить бензинчика в кавказский котел. У меня все.
     Подполковник Синцов  шумно  выдохнул и вытер вспотевшую  лысину большим
ярко-оранжевым платком.
     -- У тебя есть вопросы? -- спросил Нифонтов у Голубкова.
     -- Есть. Скажите: а ваше личное мнение каково?
     -- Мое мнение о чем? -- недоуменно переспросил подполковник.
     -- О реальности  покушения и  о его  организаторах?  Каков  ваш  личный
прогноз?
     -- Прогноз? Шеварднадзе вот-вот попытаются убить. Исполнителями  станут
его грузинские враги, которым помогут конкуренты  России на Кавказе -- через
продажных  или  оголтелых  российских  силовиков.  Причем  они   постараются
оставить два  четких следа: чеченский и московский. И московский будет вести
к той спецслужбе, которая слишком мешает тем, кто греет руки  на  кавказских
проблемах.
     -- А может спецслужбой, предназначенной для та кого заклания, оказаться
наше  управление?  --  спросил  Голубков,  чувствуя на  себе неодобрительный
взгляд Нифонтова.
     Подполковник Синцов аккуратно сложил ярко-оранжевый платок, убрал его в
карман брюк, поправил китель и пожал плечами:
     -- Не вижу никаких оснований исключать такой вариант...
     <i>Глава двадцать первая.</i> Вечная мечта о вечной весне
     Спецслужбам многие законы не писаны. В том числе и КЗоТ.
     Поэтому  3  января  1998  года,  в   субботу,  коллеги  старлея  Ларисы
Курбановой, в отличие от прочих  трудящихся России, явились на службу. Они с
похмельным  тигриным  сумраком  в  глазах  тупо  дремали   за  столами   над
разложенными для блезиру бумагами, вяло перекуривали на лестничных площадках
и обменивались рассказами  о  вчерашнем.  Зато начальство -- как и  не  пило
вовсе. Совещание за совещанием. Я  тихо сидел рядом с Курбановой  в приемной
главного ее  шефа и сочувственно смотрел, как вокруг  курсируют с бумагами и
папками адъютанты в форме и без.
     Дело  происходило, как это нынче  принято,  в  малозаметном двухэтажном
особнячке во  дворе  большого жилого дома неподалеку от  башни правительства
Москвы.  Чтобы  залегендировать  появление  тут  людей  в   форме  и  обилие
скапливающихся  днем  шикарных  иномарок  и  ядовито-зеленых  "уазиков",  на
особняке висела  скромная табличка. Под двуглавым  орлом  золотом по черному
было  начертано:  "Министерство обороны РФ. Министерство внутренних дел  РФ.
Управление  материально-технического снабжения. Отдел  тендеров и контрактов
на конкурсной основе".
     Наконец  обо  мне  вспомнили.  Вышедший от  главного шефа лощеный,  как
отполированный сапог,  адъютантик разлучил  нас с Ларисой --  ей он велел от
имени шефа  вернуться к  своим обязанностям, а  меня  сопроводил  к  майору,
который вел дело Шмелева.
     Увидев его, я  сразу понял,  почему моя авантюра имела шансы увенчаться
успехом. Физиономию этого щекастого и бровастого "бычка" я видел в рамке под
стеклом на серванте в квартире  Ларисы. Людям,  которые горят  на службе, не
остается  ничего  иного, как  довольствоваться служебными романами.  Поэтому
баба в море -- к несчастью.
     --  Итак?  --  спросил  щекастый майор,  велевший  называть  его  Юрием
Юрьевичем. -- Вы намерены  противодействовать  следствию? А ведь закон этого
не любит!
     На что  я, мекая  и  бекая, изображая смущение упрямого, но  недалекого
обывателя, возразил,  что предотвратить  преступление -- святой долг каждого
гражданина  РФ.  И если для этого надо всего лишь объяснить Евгению Шмелеву,
что  затеянные им дела с оружием попадают под  статьи Уголовного кодекса, то
чего ж в  этом  противозаконного? Наоборот!  А то,  что при  этом у  конторы
уважаемого   Юрия  Юрьевича  повиснет   дело   и   останутся   невыявленными
потенциальные покупатели секретов, так это не моя забота.
     -- И что же, вы хотите, чтобы это  стало и вашей заботой?  -- постращав
меня для порядка, все же спросил Юрий Юрьевич.
     Я  сказал, что хотел бы, чтобы он вывел Шмелева из числа  соучастников,
признав его участие в преступной цепочке по купле-продаже секретного изделия
чистосердечной помощью следствию.
     -- Как это у вас просто выглядит! Но я же ни продавцу, ни покупателю на
суде рот не заткну! Они ж сами вашего дружка обязательно назовут, когда  для
них запахнет жареным. И как я тогда объясню судье, что один из организаторов
преступления на свободе?
     --  Простите, господин  майор,  но  ведь  вы  тоже, зная  о  преступных
замыслах, не спешите их пресекать? Но вы ж судьи не боитесь!
     Это его взбеленило:
     -- Ты, лейтенант,  не  путай жопу  с пальцем! Слежка за преступниками с
целью пресечь работу  криминальной  группировки  на  разведку потенциального
противника  -- это одно.  Потому  как  гадов  надо  брать с поличным. А  вот
сколачивание такой преступной группы для торговли государственными секретами
с  целью  наживы  --  другое.  Твой  дружок  вляпался  в  это  дело  по уши.
Единственное, что могу тебе  для него обещать, если он  нам  поможет, -- это
явку  с повинной. И помощь следствию  зафиксируем, если она еще будет. А там
суд  пусть  разбирается.  Пусть  спасибо   скажет,  что  мы  тебе  рисковать
позволяем. Если  что с  тобой  случится, кто будет  отвечать? Я! Иду  на это
только из гуманизма. Без твоей помощи он бы себе верную вышку обеспечил.
     -- Так у нас вроде мораторий...
     -- Кому  мораторий,  а  кому  все равно вышка.  Нет,  не  из  гуманизма
обрадовался майор моему предложению помочь. Просто на него возможность иметь
своего человека в сердцевине преступной сделки свалилась как манна небесная.
Нет  слежки,  от  которой нельзя  было  бы уйти.  Да  и  террористов столько
развелось,  что  никакая  слежка   не  помешает  нажать  кнопку  на   людном
перекрестке. А тут я...
     -- Да и вы ж меня поймите, -- взмолился я. -- Как  я могу своими руками
яму другу рыть?
     -- А разве он не сам ее вырыл? А ты его как раз из нее вытаскиваешь!  И
потом, нужно, чтобы  покупателя-то  он нашел. По  своей воле. Сам.  Если ты,
почти что наш сотрудник,  этим будешь заниматься, то  получается провокация.
Его адвокат от обвинения камня на камне не оставит...
     В законах я  не силен.  И  дело это такое,  что не скоро найдешь, с кем
можно  проконсультироваться.  Поэтому хоть и чуял я,  что  майор мухлюет, но
возразить  ему ничего не мог, а оттого просто  уперся на том, что Шмелев  не
преступник. Юрий Юрьевич тоже  не сдавался. Он еще  не знал о моих  планах в
отношении своей службы. О том, что  я  рассчитываю потом спасти  Принцессу и
себя  от  САИП, я ему пока  не  сообщал. Вот  когда  я стану  очень  важным,
ключевым свидетелем, тогда  у нас совсем другая торговля  пойдет. Пока  же я
изображал, что  предел моих мечтаний  вывести из-под статьи Женьку  Шмелева.
Что, в общем-то, тоже соответствовало правде. Как я ее понимаю.
     --  Не  обольщайся, парень.  --  В щекастом майоре  впервые  проглянуло
что-то человеческое --  какой-то не очень скрываемый отблеск самодовольства.
-- Мы и без  тебя обойдемся. Не впервой. У тебя тоже,  знаешь,  репутация не
безупречная. Так что хочешь  помочь дружку  -- помоги. Подстрахуй. Его  же и
пришибить, кстати, могут. А не хочешь -- обойдемся.
     Был момент, я заколебался. Как чаши весов качнулись в душе.
     С одной  стороны -- одуревший от жадности Шмелев, которому я уж все так
разжевал,  что дальше  некуда. А  с  другой -- будущее ни в чем не  повинной
сестры  При,  ее и моя жизни. На этих весах проблемы Женьки и  его Веры были
для меня явно менее весомы. И все-таки я упрямствовал. Не всегда даже самому
себе  это  можно объяснить,  но  есть  внутри  нас некие  "нельзя",  которые
посильнее  любого  здравого  смысла.  Вдруг  я  понял:  если  бы  При сейчас
участвовала в нашем разговоре с майором, пусть хотя бы молча рядом сидела, я
бы сдался. Махнул бы на Шмелевых рукой... Неужели я из-за нее стал настолько
уязвимее? Чепуха. Все, что делаю или  не делаю в связи с ней, я делаю и ради
себя  тоже.  А  мне, для  себя,  жить  предателем не хочется. Да и Ему такие
фортели не нравятся.
     -- А если что-то стрясется? -- угрюмо  спросил я.  -- Рванет, например,
что-то или кого-то? Каково будет вам жить с таким грехом на совести?
     Уловив, что  меня  заклинило окончательно, майор  со скрипом согласился
забыть об участии Шмелевых в деле. Вернее, он пообещал перевести их в разряд
невиновных свидетелей, как только Евгений выйдет на покупателя.
     Уходя из  "Отдела тендеров",  я прокручивал  мысленно  весь разговор  с
майором и  дивился  странному  от него впечатлению.  Я  уже упоминал  как-то
филологиню,  которая обожала читать в постели  стихи.  И  прямо  в то  самое
время, и после. Причем, подпрыгивая на мне,  она несла  обычно  Маяковского.
Так вот,  однажды,  поглаживая мой  временно  обожравшийся  инструмент,  она
прочла  длинное  стихотворение  Тарковского  о  том,   как  ей  хорошо.  Все
содержание  помню  смутно, но  крепко врезался самый конец. В общем, все так
расчудесно и прекрасно вокруг, когда влюблен:

     <i>_...и даже рыбы смеются, плывя вверх по реке!
     А судьба идет за нами следом,
     как сумасшедший с бритвою в руке..._</i>

     Излагаю  по  памяти, может, и неточно. Но  свихнутый с бритвою -- очень
меня  впечатлил.  Ведь  ни  ты, ни он сам, никто  не знает,  что  он  теперь
выкинет. Судьба! То ли побреет, то ли солнечного зайчика от лезвия запустит,
то  ли глотку  перережет.  Очень мне этот Юрий Юрьевич  такого, страшного  в
непредсказуемости, но с бритвою, человека напоминал. Следователи, привыкнув,
что от того, как они  бумажки составят, жизни людей  зависят, от такой своей
власти часто  того, сдвиг по фазе имеют. Опять же они ведь нередко не истину
ищут, а протоколы  под заданный ответ подгоняют. А меня, если честно, пугают
люди,  из которых  можно гвозди  делать. Какие-то сплошь  специфические  эти
гвозди, все для крышек гробов получаются.
     Но  я  постарался мысли обо всем этом из головы прогнать. И  обстановка
помогала. Райская жизнь настала: весь день сижу возле компьютера, разбираясь
в  записях  Гнома  и  Девки  -- впереди  торговля  с  Принцессиной  Конторой
предстоит, надо подготовиться. Сама При в это время по Москве рыщет, пытаясь
с  помощью  подруг  найти управу  на  САИП.  Она говорит  про  подруг,  и  я
предпочитаю верить. С ее помощью я послал письма Артисту и Боцману. Якобы от
их сослуживца  по Чечне,  который нынче  из Калининграда  в моря  ушел  рыбу
ловить. В письмах этих я понятным для них образом объяснил,  что  у меня  --
затишье перед бурей,  но помощь  их пока  не требуется.  Так что днем мы оба
заняты под завязку. Зато вечерами,  ночами  или днем, когда При свободна, мы
теперь  все  время  с  ней.  Помимо  секса  у  нас уже  и  разговоры  начали
получаться. Хотя порой я ловил себя на том, что слушаю ее, не понимая и даже
не различая слов --  как музыку, от которой по затылку бегут гипнотизирующие
мурашки.
     Однажды, когда  мы  отужинали и я сонно, как удав в кустах, переваривал
пищу и события дня, положив голову При на колени, она странно вздохнула. Я с
трудом  приоткрыл  глаз  и посмотрел в склоненное  надо мной  лицо: нет,  не
плачет вроде бы. Однако спросил сквозь дрему:
     -- Ты чего?
     -- Ничего, дорогой. Все хорошо.
     Теперь вздохнул я. Баба  -- она баба и есть.  И у  лучшей из них бывают
приступы душевных мук в самый неподходящий момент. Потом опомнился.
     Можно подумать, что у меня самого  душевная смута только по расписанию,
когда это удобно окружающим.
     -- Ну, лапка, расскажи?
     --  "Постель была расстелена, но  ты  была  растеряна  и  все  твердила
шепотом: "А что потом? А что -- потом?"
     Я невольно засмеялся, снова вспомнив хорошо просветившую меня в области
поэзии филологиню, которая  часто читала пародию на вспомнившиеся сейчас При
стихи.  Но у меня  хватило  ума  подавить  так  некстати  напавший  на  меня
хохотунчик.
     -- Ты чего смеешься? -- охотно улыбнулась моя милая.
     -- Так просто... -- Из книжек я  знал, что нельзя, будучи  с  женщиной,
вспоминать при ней о прежних связях. -- Мне очень хорошо с тобой.
     --  И  мне,  дорогой.  Мне  нравится,  что  ты  зовешь  меня  "При".  Я
действительно теперь при тебе. Меня без тебя нет, понимаешь?
     -- Понимаю и одобряю. Ну так что же тебя встревожило?
     При опять загрустила.
     --  Просто я подумала,  как  в  стихах: а потом-то  что?  Совсем после,
понимаешь?  Ну выскользнем  мы  на этот раз. Ну  отказалась  я ложиться  под
говнюков, чья подноготная интересна САИП. А -- дальше?..
     -- Будем жить долго и счастливо.
     -- Как? И чем жить?
     -- Ты знаешь, у меня скопились кое-какие деньги... И знаешь, что я хочу
с ними сделать? Я  хочу  с тобой прожить несколько лет -- весной. Понимаешь?
Переезжать раз в два-три  месяца, чтобы все время была  весна. Сначала -- на
юге.  Когда  там  весна  закончится,  подняться  севернее...  Или  в  другое
полушарие. Чтобы у нас на  глазах голые сучья покрывались почками и листвой.
Чтобы  сквозь  отлежавшие  под снегом скукоженные  листья  у нас  на  глазах
пробивалась свежая трава... Чтобы птицы к нам  прилетали. Чтобы лед на реках
или морях таял и трескался. А, как тебе?
     Она почему-то очень удивилась:
     -- Ты серьезно?
     -- Что -- серьезно? Про весну? -- Теперь я удивился -- ее удивлению.
     -- Нет, что ты сам об этом думаешь?
     -- ?..
     -- Дорогой, я тебя обожаю. Извини... А ты... Ты не еврей, часом?
     -- А что, не видно?
     --  Видно.   Но,  может,  ты   какой-нибудь  такой,   ну  необрезанный,
неправильный еврей? Понимаешь, ты такое чудо! Но...
     -- "Но"? -- с подозрениями в своей принадлежности к избранному народу я
и  раньше  сталкивался.  Они  бы мне даже и льстили, не случайся обычно  эти
подозрения  тогда, когда я не соглашался надираться до свинского  состояния.
Даже как-то обидно, что такого мелкого совпадения хватало, чтобы  причислить
меня  к тем, кто по  расхожему мнению  --  самые  мудрецы  и хитрецы. Я еще,
наверное, доживу  до времени, когда в  евреи будут принимать, как в  партию.
Самых достойных: по разнарядке, с рекомендациями и кандидатским стажем.
     --  Дорогой, ты такой ласковый... Мне  хотелось бы  надеяться,  что ты,
едва я выйду за порог, не залезешь в кровать какой-нибудь?
     -- Ну-у... Милая,  твое  мнение  о моих  возможностях, безусловно, меня
радует, но...  Вряд ли, милая, после тебя у меня при всем желании хватит сил
на кого-то еще.
     Она  чуть  прищурилась, выдавая  непроизвольное  желание  ударить,  но,
конечно, еще не созрела, чтобы сделать это. Сказала:
     -- Я серьезно.
     --  Да как можно об  этом -- и серьезно?! Ты как будто издеваешься.  На
меня если одна из тысячи просто внимание обратит, так и та -- мымра...
     -- Не кокетничай!
     -- Лапонька... Мне, кроме тебя, просто никого не нужно. Понимаешь,  это
и есть верность. Если человек  ходит, стиснув  зубы:  "Ни за  что не изменю,
потому что храню, храню свою верность!" -- это... Ерунда какая-то. С тех пор
как  я  тебя... Как мы с  тобой, меня  просто не  интересуют другие женщины.
Понимаешь? Мне скучна сама даже мысль за кем-нибудь... того.
     -- Да? Ты уверен?
     Да, я был уверен. Но перспектива доказывать это всю оставшуюся жизнь на
какое-то мгновение показалась мне нудноватой.  Я  и в  самом деле верю в то,
что ей сказал: или тебе не нужны другие, или нужны. Во втором случае никакие
клятвы ничего не решают. Важно, что скоро ночь,  которая даст тебе именно те
аргументы, которые тебе самому более всего нравятся. А с При мне нравилось и
то, что никакой ночи ждать не обязательно.
     -- Конечно, милая...
     -- Ладно,  посмотрим, дорогой.  А потом?  Проживем мы один  год весной,
второй... А потом?
     -- Ну мы же будем ездить, так? Найдется место,  где нам захочется жить.
Будем жить там.
     -- Как?
     -- Как будем жить? Регулярно и разнообразно.
     -- Веч-ная вес-на, -- тихо выговорила она по складам. И вздохнула.

        x x x

     Январь пролетел, как в сказке.
     САИП  о  себе  не  напоминала  --  мне  хотелось  верить,  что  на  нее
подействовал мой ультиматум:  они не трогают  нас с При, мы -- их; если Гном
хочет получить назад свои цацки -- пусть сначала вылечит сестру  При, Елену,
чья  психика  надорвалась после  перенесенного  в  Чечне.  Хотя  в  общем-то
смирение  спецслужбы  перед  моей  наглостью,  разумеется,  вызывало  вполне
понятные  подозрения.  Как  бы то  ни  было,  При  даже  дозволили  пару раз
встретиться с сестрой. При  возвращалась от нее просветленная, замечая явные
улучшения. Конечно, мы понимали, что рано или поздно САИП нам все припомнит.
Но  никогда  еще  до  этого  я  не   переживал  столь   радостного   периода
всеобъемлющего наплевательства. Понятно, что затишье может кончиться в любой
момент. Понятно, что нахальство выйдет мне боком. Но сегодня я был счастлив,
При была со мной и моей, а на все остальное мне было плевать.

        x x x

     3  февраля, во вторник, Шмелев сообщил мне  на  пейджер, что покупатели
наконец  готовы.  Все  это  время мы  с  ним регулярно встречались, обсуждая
детали предстоящей сделки. Но  разговоры шли  прохладные. Словно  он во  мне
разочаровался. Но теперь мой выход. Я нужен  ему конкретно: помочь забрать у
продавца  изделие и  разобраться в нем  до такой  степени, чтобы можно  было
проинструктировать покупателя. Никто ж не станет выкладывать деньги за то, с
чем неизвестно как обращаться. Почему я? Сам продавец не желал встречаться с
покупателями ни в какую. А в  себе  Женька  по части  понимания убийственной
техники сомневался. Вот этим, прежде всего, и определялась его нужда во мне.
Разобравшись  с техникой,  я должен был  сопроводить Шмелева  на  встречу  с
покупателями и не дать им его замочить.
     Короче,  осталось  начать  да кончить. Я почуял неладное, уже  когда  я
говорил со Шмелевым по  телефону, договариваясь о встрече в  среду с утра. А
когда пришел, наткнулся  на  такую озлобленную настороженность, что  даже не
знал, с чего начать. Вера Ильинична даже ни разу глаз на меня не подняла. Но
я все-таки рассказал -- и об операции ведомства майора  Юрия Юрьевича, и про
то,   что  у  Евгения  с  Верой  есть  возможность  пройти  по  делу  только
свидетелями. Показал  выданную мне  отделом ФСБ бумагу,  подтверждающую  мое
сотрудничество со следствием.
     -- Ты  свою долю принес? -- хмуро спросил Женька. Он словно и не слышал
ничего из  мной  сказанного,  этот  искалеченный  здоровяк  с  умом  жадного
ребенка. Он бычился, как мясник перед забоем. Даже  сел он от меня справа --
левым,  закрытым замшевой блямбой глазом ко мне. Будто не только слышать, но
и видеть меня не желал.
     --  Долю?  Деньги  в смысле?  -- спросил я, уже  зная,  что  меня  ждут
неприятные сюрпризы.
     -- Нет, помидоры. Принес семь тысяч?
     -- Принес.
     -- Покажи.
     -- Вот.
     Он  тщательно пересчитал и осмотрел  каждую  купюру. Потом положил их в
конверт к своим трем тысячам и вздохнул.
     -- Ну и чего же ты хочешь?
     -- Хочу? Помочь тебе выпутаться из этой катавасии.
     -- Да уж, помощничек. Но что я-то, по-твоему, должен теперь сделать?
     -- Сведешь меня сначала с продавцом, потом  я отправлюсь к покупателям,
а ты --  свободен. Гэбэшники устроят засаду, возможна перестрелка. Без  тебя
обойдемся.  Потом,  когда  их  всех повяжут, выступишь  на суде  свидетелем.
Ордена не обещаю, но срока не будет, и то хорошо.
     --  Ну  хватит! -- рявкнул Шмелев, хватив по  столу  кулаком так, что в
шкафчике над раковиной забрякали тарелки. -- Ты уж  меня совсем-то за идиота
не  принимай! Наплел-то,  наплел! И  разведка, и следствие... И бумажку себе
смастерил! Мне внушали, что такие, как ты, за деньги, которые тут корячатся,
мамашу родную заложить могут, да я не верил. Все ж таки от кого, от кого,  а
от  тебя  такого не  ожидал.  Неужели правда, что  люди из-за  денег  с  ума
сходят?! Олег, мы ж с тобой столько вместе пережили, как же ты можешь?!
     Такая неподдельная смесь горечи, обиды и злости была в его голосе,  что
я растерялся:
     -- Да ты чего, Жень? Я-то в чем виноват?
     --  А ни в чем! Подумаешь, важность  -- кинуть он меня  захотел. Решил,
меня побоку, а весь навар -- себе?! Хорош друг! Бизнес по-русски, да?
     --  Какой  навар,  чудила?  За  тобой  же следят! Тебя  же  микрофонами
обложили!
     -- Да? Ну и где они теперь, твои микрофоны? Где?!
     Действительно, детектор,  когда я пришел, показал,  что  на  этот раз в
квартире было чисто.
     -- Да откуда ж я знаю? Сняли их как-то.
     -- Конечно, сняли. Родич вот Аверкин и снял... Он парень ушлый. Сначала
перепугался, когда я  ему твою  версию изложил, а потом пришел и снял. Но не
просто  так! Не  вышло  тебе нас надурить, друг дорогой. Он с собой пленочку
специальную прихватил  и с микрофончиков снял отпечатки. И  знаешь, чьи  они
оказались? Твои! Те же самые, которые ты в телефонной книжке у нас оставил.
     У меня челюсть отвисла.
     Вера  Ильинична  смотрела на меня с  такой гадливостью, словно  я на ее
глазах дерьмо ел.
     Вот это подстава так подстава.
     Ничего  в  голову не приходило. Даже догадки не было, как  такое  могли
организовать, откуда тут взялись мои отпечатки.
     Правда, я  вернул Ларисе Курбановой тех жучков, которые забирал у нее и
у ее  напарника. На  них,  конечно, могли остаться мои пальчики, но как  они
сюда-то попали? А главное -- зачем?
     -- Погоди, Женя. Давай я тебе встречу с майором Юрием Юрьевичем устрою.
     -- Да как хоть фамилия-то твоего майора?
     --  Понимаешь,  Жень, у  них же тоже  семьи,  дети. Поэтому  они  своих
настоящих фамилий и  имен без крайней  нужды стараются не афишировать. Можно
ведь понять?
     -- Еще как можно! -- неприятно  рассмеялся Шмелев. -- Только чего уж на
майоров размениваться? Ты мне еще про генералов расскажи! Расскажи еще,  как
меня в тюрьму посадят, как я Верку свою обездолю...
     Тут-то я и понял, что дело мое -- безнадежное.
     Вышибло Шмелева из уверенной жизни, и ничего хорошего он от  нее уже не
ждет.  Ни  от жизни, ни от людей вообще, ни от друзей  бывших. Всеми предан.
Все хотят его обмануть. Вот она, повышенная тревожность, во всей красе. Ну и
как мне это знание сейчас использовать?  Как достучаться  до  этого болвана?
Тем  более  после того,  как  некто,  не мне чета по  уму, его  против  меня
настроил? Мои отпечатки на микрофонах -- это круто, ничего не скажешь.
     --  Слушай,  --  предположил  я,  зная  подлючество  спецслужб, включая
контрразведку. -- Может, они и этого  вашего родича уже обработали? Может, и
он с ними заодно?
     -- Ну да! Он заранее знал, что я тебе позвоню, да? Поэтому специально к
тебе залез -- а где ты обретаешься, я сам не знаю, -- выкрал у тебя микрофон
и к нам притащил! Ты хоть думай, что мелешь-то? Он ни тебя, ни фамилии твоей
даже не знает!
     Про то, как  обдурить оппонента,  я много чего  знаю.  А вот как правду
доказать, если  человек  ничего слушать не желает, про это -- нет. Женька-то
оказался из упертых. Такому если что втемяшилось -- объяснять бесполезно.
     -- Женя, ну послушай, пожалуйста! Услышь ты меня наконец! Никаких денег
мне твоих не нужно. Я действительно тебя выручить хочу.
     -- Ладно, выручальщик, не ори тут. Наслушались уже. Короче, так. Хочешь
участвовать, как я предлагал,  -- давай. Если хочешь, стой рядом, когда буду
деньги отдавать и когда я товар покупателю передам. Но все только через меня
и при мне. Понял, дружок?
     Что мне оставалось? Приперт. Не говорить же  ему про сестру  моей  При,
сидящую в заложницах у  Гнома. Этому он и совсем уж не поверит.  Да  и  я не
поверил...
     -- Хорошо, -- согласился  я.  -- Мне теперь уже деваться некуда.  Пусть
будет по-твоему. Когда ты деньги собираешься отдавать продавцу?
     -- Сегодня, дорогой. Сегодня! Не ожидал?

        x x x

     С продавцом оружия  мы  встретились около обеда, в его гараже на  Новой
Башиловке. Подъехали, как  большие люди,  на  черной  "Волге",  которую  мне
выделил майор Юрий Юрьевич. Предупрежденный мной водитель,  якобы мой старый
приятель по войне, остался в машине с АКМом на коленях.
     Мужичонка сразу показался знакомым. Где-то эту мрачноватую физиономию с
тонкими     сросшимися     бровями    я     уже    видал.     Держался    он
суетливо-предупредительно. Назвался Павлом. Присмотревшись, я понял, что  он
удивительно похож на Веру Шмелеву. Но  то, что у нее выглядело симпатичным и
радушным,  у  него  было, наоборот, неприятным и унылым  --  этакая  мрачная
пародия. Аппарат свой Павел демонстрировал с гордостью, уточнив, что изделие
сочинено и собрано  им лично в одном экземпляре и достойных аналогов в  мире
не имеет. Машинка и вправду была забавная. Мечта террориста.
     Три компонента.  Первый -- модернизированное пусковое устройство ПТУРСа
--  противотанкового   управляемого   ракетного   снаряда   и   сам  снаряд.
Радиоуправляемый,  с  телеглазом и регулируемой мощностью.  При  дистанции в
километр  -- заряд  больше килограмма,  при пятистах метрах --  полтора, при
двухстах  --  два.  Я  видел результат попадания  такого, килограммового,  в
Грозном. Тяжелый танк вывернуло наизнанку  со  всем его экипажем. Притом что
боезапаса собственного в танке тогда уже не было.
     Второй  элемент,  соединенный  кабелями   с  пусковым  устройством,  --
компьютер,  в который можно ввести схему  местности, а можно и не вводить --
сам все сообразит по ходу дела.
     Третья  составляющая   --  присоединенная   кабелем  к  компьютеру,  но
способная работать  и по радио на расстоянии  до километра штука, похожая на
видеокамеру.  Павел сам показал,  как это действует,  и помог  мне  испытать
собственноручно.  Задняя стена его  гаража  выходила  на  улицу, так  что мы
наблюдали, словно из бункера. Сначала наводишь перекрестие прицела экранчика
камеры на  цель  и  нажимаешь  кнопку.  Ждешь  секунду,  и  цель  на  экране
становится крупной  и  неподвижной. Тогда  наводишь перекрестие  на то место
цели,  в которое  желаешь  попасть.  Спереди,  сзади,  сверху, снизу --  как
пожелаешь. Ждешь  еще пару секунд, пока компьютер  все  запомнит, рассчитает
траекторию  и  зажжет зеленый огонек  в углу экрана. Затем --  хочешь сразу,
хочешь через  год --  нажимаешь  рычажок  на  камере или  кнопку  на  панели
компьютера, и снаряд летит во что указано. Смотришь ты при этом через камеру
или  нет, стоит ли  машина  с компьютером и пусковой  установкой или едет, в
пределах прямой видимости  от  тебя  цель или скрылась за деревьями, домами,
реками --  неважно.  Снаряд  непременно ее  найдет и,  если хватит горючего,
врежется именно туда, куда приказано.
     Шмелев  потрясение молчал, а я, слушая похвальбу  Павла, восхищался. Но
не очень искренне.
     Машинка,  конечно, подходящая для борьбы с  дотами и блокпостами. И для
теракта по неподвижной  цели. Если, например, навести на окно резиденции, то
у  объекта шансов  уцелеть  -- ноль.  А вот на  лимузины  с  ней  охотиться,
наверное,  не шибко сподручно. Прикинем. При скорости  сто километров в  час
авто  за секунду делает около двадцати восьми  метров. Пока  поймаешь  цель,
пока  уточнишь  место попадания,  даже у  хорошо тренированного человека при
боевом мандраже  уйдет никак не меньше  восьми  -- десяти секунд. Плюс время
полета, обхода  препятствий...  Метров триста -- четыреста машина пройдет за
это  время.  Если  маршрут  не  прямой, если  охрана  сообразительная, можно
притормозить и на ходу выскочить.  Водитель  может успеть спрятаться в арке,
допустим. Нет,  в условиях города ненадежно. А вот на открытом шоссе, да еще
если расположить пусковую  установку впереди цели.  Тут  гарантия  процентов
шестьдесят -- семьдесят...
     Я  машинально  представлял  себя  в  роли покупателя, потому что  хотел
понять,  насколько страшна эта техника. Потому что Юрий Юрьевич и его хлопцы
-- это, конечно, хорошо, но случись им упустить покупателей, крайним окажусь
я. Во всяком случае, в своих собственных глазах -- точно.
     -- Учтите: внутри все залито пластмассой, моноблок, -- щебетал Павлуша.
--  Воды  не  боится, но  ремонту  и  вскрытию не  подлежит.  Мое, извините,
ноу-хау.  Работает  комплекс  либо  от  сети через  трансформатор,  либо  от
автомобильного аккумулятора, либо  на аккумуляторе встроенном.  Подсоединять
вот здесь. В комплекте даю три снаряда.
     Шмелев слушал, кивал, но видно было, что все -- мимо ушей.
     Ему просто не приходило  в  голову, что  покупатель обязательно скажет:
"Покажи,  как  р-работает, дара-гой! Вах!" Почему-то  я  был  уверен, что  у
покупателя обязательно окажется кавказский акцент.
     Когда передали деньги (на мой совет протереть свои и  пересчитывать мои
купюры  в  перчатках Евгений зыркнул  по-волчьи  и из принципа  чуть  ли  не
облизал у  себя на кухне  каждую бумажку), продавец  их взвесил на  ладони и
криво усмехнулся. Я смотрел на  него с подозрением -- никак не мог поверить,
что он не знает действительной цены этой техники. Сделанные мимоходом ссылки
на  нищенскую зарплату, на  безденежье и запросы молодой жены  меня лично не
растрогали. Сволочь, она причину всегда найдет.
     Я придирчиво проверил каждый  снаряд -- в  чем в чем, а в ПТУРСах, даже
модернизированных,  немного смыслю.  Пока мы  таскали засунутые  в картонные
коробки компоненты разобранного комплекса  в  багажник "Волги", я успел-таки
кое-что  в  двух  ПТУРСах  модернизировать.  Не афишируя, естественно, своей
рационализации.
     Шмелев так  спешил провернуть свою сделку века,  что и  с покупателями,
оказалось,  договорился  на  этот  же  день.  Все  сюрпризами  меня удивлял,
дурачок.  Водитель  был  опытен,  обучен  и попетлял, якобы  проверяясь,  по
городу, сколько  надо.  Не заметив слежки  -- а следить  за нами  людям Юрия
Юрьевича  при  своем-то водителе было несложно, --  мы добрались  по МКАД  в
Абрамцево. Там, как было условленно,  выгрузили все  на  обочину,  и  черная
"Волга" ушла.  Минут через пятнадцать подъехала  другая, светлая "волжанка".
Ее водитель  и пассажир,  как  я понял  по  радости  Шмелева --  покупатель,
действительно  оказались   кавказцами.  Больше  того,  покупатель  явно  был
чеченцем, крупным и ловким  мужиком, несомненно  имеющим боевой  опыт.  Этот
сплав уверенной настороженности не спрячешь, он как загар. По-русски говорил
чисто, без акцента. Впрочем, он не так много и говорил.  Держался оживленно,
пожимая руку, в ответ на мое:  "Олег" -- представился весело, мельком глянув
на мой АКМ:
     --  Виса. -- И тут же огорошил  наивного моего приятеля:  -- Поехали  к
друзьям. Деньги у них.
     --   Какие  друзья?  Почему  у   них?  --  разочарованно  заспорил  мой
коммерсант. -- Мы договаривались, что ты деньги сразу отдашь!
     --  Ну как "сразу"? Как "сразу"? -- удивился Виса. -- Посмотреть  нада?
Показать-рассказать,  как  включается-шмучается, нада?  Выпить, чтобы хорошо
работало,  нада? Тут  посмотреть можем? Попробовать  тут можем? Очень прошу,
поедем. Все деньги приготовлены, ждут тебя. Что ты сердишься? Ты  не один. У
твоего друга автомат. Я --  один, без оружия. Почему ты сердишься? Почему ты
смеешься?..
     Последнее он спросил у меня, после  того как я демонстративно хохотнул,
показав, что не верю в его  безоружность. Но в общем-то я помалкивал, не без
злорадства  наблюдая  за  Шмелевым.  Тот  побурчал, позыркал  недовольно. Но
деваться  ему  было  некуда,  и  Евгений сам  начал  грузить  в салон  серой
"волжанки" наше приданое. Ехали долго. Вдоль парка, потом по проселкам. Если
ребята майора и следили  за нами, то делали они это на редкость незаметно. Я
их не то что не  видел, даже  не чувствовал. И на всякий случай расслабился,
настраиваясь выкручиваться в одиночку. Вот что мне в такие минуты нравится в
современной компьютерной  технике  --  так это  то,  что  ей много  не надо:
очередь или пару ударов прикладом -- и кранты.
     Ждали нас  четыре  машины. Два  джипа  с затененными  стеклами, ЗИЛок и
проржавевший  "Москвич".   Стояли   они  посреди  километрового   прямого  и
относительно ровного участка дороги, чего примерно и следовало ожидать. Снег
был  отлично   укатан  и  глянцевел,  как  асфальт  после  дождя.  Когда  мы
остановились, съехав  на расчищенную в обочинном сугробе площадку, из джипов
высыпало полвзвода в камуфляже и с автоматами. Все кавказцы.
     Неужели  еще  придет  время, когда  стрельба  в  самом  центре Москвы и
вооруженные кодлы в  ее парках опять начнут нас удивлять? Дожить бы. Чтобы и
потомки оценили всю неодолимую прелесть нашей молодости...
     Боевики  обступили  нашу  "волжанку", один  из них постучал пальцем  по
стеклу Шмелеву. Тот вылез, притворив за собой дверь.
     О  чем-то   они  там  поговорили,  и  Евгений,  просунувшись  в  салон,
скомандовал мне:
     -- Выгружаемся.
     Я спокойно,  держа зажатый в  поднятой руке  дистанционный  взрыватель,
вылез и встал рядом с дверцей. Сказал Женьке:
     -- Разгружают пусть сами. Слушай...  Как тебя зовут? -- спросил я через
крышу "Волги" у того, с кем говорил Шмелев.
     -- Зачем? Какая тебе разница?
     -- Мы ж друзья! А кто друга "Эй, ты!" зовет?
     -- Пусть будет Георгий.
     -- Пусть. Так вот, Георгий, ты ж понимаешь, что это такое? Если я палец
отпущу -- взорвется все это хозяйство. От всех пыли не останется.
     -- Зачем? Вы нам покажете, что привезли, мы отдадим деньги -- и езжайте
себе.
     -- Это само  собой.  Но  сделаем так.  Машину  ставим  вон там,  мордой
отсюда.  Ты  отдаешь ему деньги, -- я  показал на  Шмелева, -- он  садится в
машину с этой моей штукой. Я тебе все показываю-рассказываю...
     -- Зачем не веришь?! Обижаешь!
     -- А меня, может, количество и вооружение твоей охраны обижает. Но  я ж
молчу?..
     После этих слов помолчали  все.  У Шмелева тоже хватило  ума не лезть в
разговор. Наконец Георгий что-то прогыргычил  одному из  своих. Но, кажется,
не  по-чеченски. Тот сходил  к джипу, принес сумку, расстегнул,  показал нам
пачки  долларов.  Я  проверил  -- не  куклы.  Потом  я  подождал, пока  нашу
"волжанку" разгрузят  и отведут за полкилометра. Заметил,  что трое парнишек
бочком стали уходить в  заросли за левой обочиной, и попросил их вернуться к
друзьям. Затем  кратко объяснил Евгению, что это за машинка у меня в руках и
что будет,  если  он отпустит кнопку. Умоляюще посмотрел в его  насупленное,
ожесточенное лицо:
     -- Очень тебя прошу, сделай, как я  говорю. Иди к "Волге",  не выпуская
дистанционник  из  левой руки. Сядешь  в машину  -- поставь  на нейтралку  и
заведи мотор.  Возьми  у  меня из кармана  монокуляр. Наблюдай за нами через
него. Следи,  чтобы никто из них не шмыгнул в кусты. Не расслабляйся, пока я
не подойду к машине. -- Он слушал каменно, упорно глядя поверх моего плеча в
небо. -- Если кто-то к тебе подойдет ближе чем на триста метров -- взрывай и
газуй. Если увидишь, что кто-то, кроме меня, взялся за ту камеру -- помнишь?
-- взрывай и газуй! Домой не возвращайся:  там тебя ждут. За Веру не  бойся,
на нее у них ничего нет. Прячься, сколько сможешь.
     Он пожал плечами:
     -- Ладно, давай!
     О том, что будет  со  мной, если отпустить  кнопочку,  он, сгребая  под
мышку сумку с деньгами, даже не поинтересовался.
     Когда  Шмелев  дошел,  сел в  машину  и из ее подсвеченной  габаритками
выхлопной  трубы  всплыл сизый  дымок,  я начал  объяснять. Никто ничего  не
записывал,  слушали как  по обязанности. Ежились от холода. Чаще смотрели на
Шмелева в "Волге", чем  на то, что  и как я делаю. Георгий больше пялился на
камеру, чем на мои пальцы. Когда я спросил, какую дистанцию выбрать (снаряды
были  на двести метров  на  пятьсот и на километр), они долго и  ожесточенно
перегыргивались. Один  из них в разговоре не участвовал и,  видимо, не очень
хорошо  его понимал. Наверное, на его  счет  я ошибся, а чернявая его щетина
была подкрашенной. Наконец, Георгий прикрикнул  на друзей и заказал  выстрел
на пятьсот метров.  Так я  и  надеялся. Если бы он  выбрал другую дистанцию,
пришлось  бы врать что-нибудь про  мощность  взрыва  или  рельеф  местности.
Собирая  комплекс  и  объясняя  принцип его  действия,  я  на всякий  случай
смухлевал: навел  на ржавый "Москвич"  камеру и  загодя,  пока "Москвич" еще
стоял  неподвижно,  зафиксировал его в компьютере как цель.  Напряжение было
слишком велико,  и я боялся, что при движении не  сумею или не успею навести
все, как надо. Это теоретически  просто: наведи камеру, поймай в перекрестие
и нажми. А практически любой, кому приходилось пробовать делать видеосъемку,
знает:  порой пока  поймаешь в объектив даже неподвижный  объект, минуты две
шаришь объективом...
     Для  подключения  и соединения комплекса подогнали  к укрытию,  которым
стала  ложбинка метрах в трехстах от  дороги, один из джипов. Что интересно,
недавно кто-то  расчистил к этому месту дорогу. Видимо, лопатами. Кабеля или
провода  достаточной  длины  под  рукой  не   оказалось,  так  что  пришлось
вытаскивать  аккумулятор  из моторного отсека. Второй джип остался там,  где
стоял, на расчищенной в сугробе площадке. Эти лопухи решили использовать его
фары для освещения происходящего. То, что они ребята тертые, уже убивали  не
раз, было  видно, как, впрочем, и то,  что  к  внештатным  ситуациям они  не
готовы  совершенно. Привыкли  брать  количеством.  Взять  в заложники  я мог
любого из них, включая и главаря Жору. Вот только крашеный берегся, держался
поодаль. Но все же недостаточно далеко.
     Когда я  сказал,  что  готов,  один  из горцев залез в  ЗИЛ  и  потащил
прицепленный на длинном тросе "Москвич" в сторону Шмелева.
     Это меня  устраивало.  Несмотря  на быстро сгущающиеся сумерки, я точно
видел, что, кроме водителя, никого в ЗИЛе нет. Возле "Волги" он развернулся,
перецепил трос  --  на  убой "Москвичу"  пришлось ехать задом.  Жора  весело
оскалился, радуясь предстоящему зрелищу, и спросил меня:
     -- Начинаем?
     Я  пожал плечами, держа камеру  у лица и прижмуриваясь, будто собираюсь
наводить.  На  самом деле  прикидывал: в  какой  момент  нажать спуск, чтобы
снаряд достал цель как можно ближе к стоявшему у дороги джипу.
     Жора  поднял вверх автомат и выпулил с пол-обоймы. Наши кавказцы -- они
как американцы на своем  Диком  Западе в прошлом веке. Хлебом не корми,  дай
пострелять. ЗИЛок  газанул,  и  от  рывка  трос, естественно,  лопнул.  Пока
водитель суетился, связывая его, стемнело основательно. В такой темени  и на
таком  расстоянии  компьютер   ничего   бы   при  свете  фар  не  разглядел.
Инфракрасной  приставки  у  камеры  не  было. Ну что ж,  идея  неплохая,  да
конструкция сырая. Я бы с такой без надежной подстраховки на дело не  пошел.
Но публику об этом решил не оповещать. Мое дело  -- продать. Как говорится в
таких случаях: ответственность на покупателе.
     Наконец цель двинулась, набрала скорость. Я выждал и нажал спуск.
     ПТУРС  взмыл, сияя выхлопом. Нам, глядящим ему вслед,  казалось, что он
летит медленнее,  чем  движутся машины.  Но  это только казалось. Я  малость
ошибся, он добрался до "Москвича"  быстрее, чем я рассчитывал.  Однако взрыв
был так  силен, что ЗИЛок поддело волной, швырнуло на бок, и он, проскользив
метров  двадцать  по гладкой дороге,  опрокинул джип.  Сам  "Москвич"  будто
истаял в огне и дыме. От грохота заложило уши, от вспышки застлало глаза.
     Так  и должно было быть, поэтому  за  мгновение до  взрыва  я  вырвал у
стоявшего слева от меня горца автомат. Пока  остальные  завороженно пялились
на  пламя и дым, втянув  головы в плечи  от падающих  с неба кусков земли  и
железа, я  прихватил Георгия  в захват и вжал в его  горло матовый ножик  из
своей коллекции.
     Кричать  и угрожать  не  потребовалось.  Когда  покупатели  поняли, что
происходит, мы с Жорой уже  бодро пятились к Шмелеву. "Чичик" не  вырывался,
только жутко рычал. Я протащил его перед собой почти всю  дорогу. Его друзья
суетились возле  единственного  оставшегося целым  джипа, но  аккумулятор  я
подключал к системе крепко, а грубо рвать  провода они, наверное, побоялись.
Отпустив  предварительно обезоруженного Жору, я залез  на  переднее  сиденье
"Волги", еще боясь поверить, что выпутался  живым. Хватит на сегодня. Я свое
сделал, а об остальном пусть майоровские парни беспокоятся.
     -- Гони! -- Я весело повернулся к Евгению, и в этот момент он  в меня и
пшикнул.
     Странное  дело, я мгновенно  понял, что  это та  самая облепляющая лицо
смесь,  которую  попробовал  и  Принцесса,  и  ее  похитители,  но все равно
удержаться не смог. Мои  руки в ответ на боль  в  глазах ринулись к ним и --
приклеились к векам.  Сквозь свой хрип и мат я услышал, что Евгений бормочет
что-то про мой автомат и про то, что я вышел у него из доверия. Потом дверца
рядом со мной распахнулась, меня за шиворот вытащили и бросили на землю.
     <i>Глава двадцать вторая.</i> Плодотворно только чрезмерное
     Все-таки ребята нашли друга. Окупаются порой добрые дела.
     Месяцев  семь назад  в  агентство, еще на самой заре его существования,
пришла  бабуся. Измаявшийся от произвола ветеран учительского труда Кристина
Александровна   Разумовская.   Тихо   плача  от   невыносимости  быта,   она
пожаловалась, что соседская болонка регулярно писает на ее дверь. Если этому
не  положить конец, уверяла старушка, она покончит  с  собой. Подлые  соседи
забавы  ради  выдрессировали свою собаку,  и  терпеть  подобное унижение  на
старости    лет    невыносимо.    Разумовская    разжалобила    совладельцев
детективно-охранного агентства. Они  пристроили под обивку  двери  электрод.
Так что, когда болонка пристроилась  совершить очередное мокрое дело, обивка
намокла, цепь  замкнулась, и... больше на дверь болонка не писала.  А соседи
притихли.
     И вот эта Кристина  Александровна,  встретив Хохлова однажды в  январе,
полюбопытствовала:
     -- А как там, Димочка, ваш друг Олег поживает?
     -- Да ничего, -- насторожился Боцман. -- Нормально вроде. А что?
     -- Так он уже сделал ремонт?
     -- Какой? Где?
     --  Так в  квартире Марь  Палны.  Он же ей помог от плохих квартирантов
избавиться.  Помните, которые ей всю квартиру загадили? А потом  сам же ее и
снял.  Я  к тому  спрашиваю,  что  если  он  еще не  сделал ремонт,  то  моя
племянница...
     -- Погодите,  Кристина  Александровна,  погодите.  А  где эта  квартира
находится?
     -- Ну я точно не знаю. Кажется, возле  "Октябрьского поля". Да-да, там.
Неподалеку  от клиники,  как  же ее?  "Андромед!" -- вот как.  Там мой свояк
вылечил хронический простатит. Вы себе не представляете, Димочка, сколько он
врачей обошел и сколько мучился, пока ему в этом "Андромеде"...
     --  Погодите, Кристина Александровна, простите:  а точнее? Можно с этой
вашей Марией Павловной связаться?
     --  Ой,  да как  же с  ней свяжешься? Она на зиму  к сестре под Харьков
уезжает. Телефона там нет. Разве что написать?
     Ну это была бы песня долгая  -- письмо. Тем более что с некоторых пор у
совладельцев "MX  плюс" пропала всякая  вера в  отечественную почту.  С того
момента  она  пропала,   как  Пастух  получил  письмо  от  Мухи,  в  котором
говорилось, что Олег отправляется в некий каземат некоего Михаила Полянкина.
Никакой  актуальной  информации  письмо не дало, поскольку  днем  раньше Док
нашел у себя в кабинете  под кушеткой раскуроченную посылку от того же Мухи.
В  посылке  была  записка, сообщающая, что от Полянкина  Муха,  слава  богу,
сбежал и  теперь у него все хорошо, если не считать  некоторых сложностей  в
сугубо  личной  жизни,  в которые он,  Муха, никак не  хотел бы  втравливать
друзей.  Подлинность  послания  сомнений не  вызывала, однако  в  свете всех
предыдущих событий, о  которых друзьям  теперь  стало известно, оно породило
лишь  новую  тревогу  за  судьбу  Мухи.   В  самом  деле,  как  это  так  --
отсутствовать  столько времени  и не  захотеть  даже  повидаться со  старыми
боевыми товарищами? Нет, что-то тут было не то...
     Поэтому Боцман с Доком решили проявить бестактность и все-таки выяснить
суть  тех  самых личных обстоятельств,  о  которых столь  туманно  сказано в
записке.  Найти  запасную квартиру  Мухи  оказалось  на удивление  просто --
конечно, для его друзей просто.
     Док,  естественно,  не  мог  пройти  мимо  того  самого  "Андромеда"  в
окрестностях  "Октябрьского  поля", где, по  отзыву Кристины  Александровны,
замечательно лечат хронический простатит.  У Дока больше девяноста процентов
подопечных маялись от  этой гадости. Хронический  простатит, "хэпэ", как его
по-свойски  называют обладатели, настоящий бич тех, кто мерз  в окопах, спал
на  голой  земле  или  просто нервничал по жизни или долгу службы. Этот "ХП"
мало того  что  лишает мужиков радостей секса, так еще заставляет то  и дело
мотаться в туалет и превращает в дряхлых, психованных стариков. Есть мнение,
что  в России  около  половины  взрослых  мужиков  страдают,  сами  того  не
подозревая, от  "ХП". Что затрудняет и диагностику  ПТС, посттравматического
синдрома.  Док  порой просто не  мог разобраться:  где ПТС, а  где проклятый
"ХП",  потому  что герои,  жалуясь  на  раны,  на  свою  простату жаловаться
стесняются. Не принято как-то.  К тому же лечить ее современная медицина еще
не очень  умеет. В  том смысле, что  лечит обычно  мучительно, унизительно и
ненадежно.
     Не  успел Док осмотреться в  "Андромеде",  как увидел  знакомое лицо --
полковника  Николая  Мишанина. Хотя Мишанин был  из политработников, то есть
зануд не только по  форме, но  и по  содержанию, сослуживцы выделяли его  из
общего  ряда.  Имелась  в нем та душевность, которая  и  замполитов  в рядах
атеистов  приближает к  священникам. Оказалось, что, уйдя в запас, полковник
тоже опроверг расхожие шаблоны. Вместо того чтобы попусту нудеть на перемены
к   капитализму,   он   занялся   конкретным   делом.  Изобретательством   и
предпринимательством.  С  помощью  знакомых  военных  хирургов  и  инженеров
Мишанин  сочинил компьютерно-лазерно-магнитную  установку  для лечения  того
самого "ХП",  который  унес  жизней  больше, чем  все мировые  войны, вместе
взятые,  и  продолжал осложнять бытие  служивого  и демобилизованного  люда.
Установка получилась  уникальная по  эффективности.  Пришлось организовать и
соответствующую клинику.
     После  первых же приветственных фраз выяснилось, что тихушник Муха  уже
побывал в "Андромеде", но друзьям об этом не сообщил. Видимо, из врожденного
скептицизма,  пожелал  сначала  проверить   на  себе  отдаленные  результаты
лечения.  А  поскольку  успешное избавление  Мухи  от  "ХП" они с  Мишаниным
отмечали в расположенной неподалеку запасной квартире Олега, ее координаты в
Первом Волоколамском проезде тут же и выяснились.
     Дальнейшее  было делом  техники. Боцман  устроил  засаду  и через  день
доложил Пастухову и остальным:
     -- Муха живет там  не один. С ним там... В общем, это не женщина и даже
не секс-бомба,  а целый секс-арсенал. Когда она идет по улице, мужики столбы
сшибают, а бабы зеленеют от зависти.
     Чтобы примерный семьянин Хохлов мог сказать такое, даже просто подумать
нечто  подобное,  должно  было  и  впрямь  иметь место  что-то  из  ряда вон
выходящее. Убеждаться в правоте Боцмановых слов отправилась вся компания.
     -- М-да,  -- сказал потом Артист  задумчиво.  -- Муха -- уже не Муха, а
вылитый комар. Даже нет. Он теперь -- тень комара. Но я его понимаю. С такой
бабой и приворотной химии не надо, чтобы захомутать мужика на всю оставшуюся
жизнь...
     Док уже ознакомился с  присланными Олегом  документами об исследованиях
Полянкина.  Те  из  них, которые были на  русском,  привели  его  в ошалелый
восторг.  Друзья,  которых  он  в  общих  чертах  просветил  насчет  опытов,
проводимых Гномом, энтузиазма Перегудова не разделяли.
     --  Док,  как ты считаешь, он добровольно  с ней?  -- спросил не  менее
других впечатленный спутницей Мухи Пастухов.
     -- Откуда я знаю? -- Перегудов развел руками. -- То, что он влюблен без
памяти, и  так видно. А вот почему  влюблен -- сам  или  из-за  приворотного
препарата  --  вопрос.  Судя по  тому,  как  он  проверяется  и маскируется,
рефлексов  своих  он не  утратил.  Скорее наоборот.  У него появилась  некая
спокойная такая основательность, да?
     -- Появилась или этот Полянкин-Подлянкин ему  внушил? -- засомневался и
Артист. -- Он же на наши призывы по пейджеру не откликается!
     -- Я  не  успел вам сказать, --  тут же отвел этот  довод Пастух.  -- В
пейджинговой  компании не все чисто. Голубковские спецы  осторожно проверили
ее компьютеры, похоже, что  у них там вирус. Хитрый такой: никакие сообщения
Мухи  к  нам  и  наши  к  нему  он  не  пропускает.  Но  у оператора  полное
впечатление, что сигнал ушел.
     --  Прохода нет от  мерзавцев,  -- загоревал Боцман. -- Но,  может, нам
все-таки объявиться пред его светлые очи? Так, мол, и так,  Муха, мы по тебе
соскучились. Как жизнь, то-се?
     -- Вообще-то у меня  были в жизни моменты, -- задумчиво  сказал Артист,
-- когда  меня  никто и ничто, кроме  подруги, не  интересовало.  Абсолютно.
Прямо как запой, ей-богу! И все, кто ко мне  в этот период лезли,  вызывали,
мягко говоря...
     Пастух  кивнул.  Боцман  слегка  покраснел,  а Док  вздохнул.  С каждым
случалось  что-то   подобное,  хотя  расплачивался   потом  каждый  за   это
по-разному...
     -- Если человек любит, -- мудро рассудил Перегудов, -- то какая разница
-- почему да  отчего? Пусть себе  налюбится спокойно.  Тем  более  что мы со
своей помощью уже несколько  опоздали. Судя  по всему, Муха и  сам прекрасно
выкрутился.
     -- И все-таки, -- с естественной для творческого человека нелогичностью
возразил сам себе Артист. --  Лирика лирикой, но хочется быть уверенным, что
Муха сам эту  гурию выбрал, а  не  химия, которая в нем гуляет. Да и вообще.
Вам  не кажется, что в последнее время Муха как  бы сторонится  нас? В конце
концов,  одно то, что  при всей своей предусмотрительности он  понадеялся на
почту, вызывает, знаете ли...
     --  Перестань,  --  ринулся  Боцман   на  защиту  Мухи.  --  Он  вполне
нормальный,  нет в  нем никаких ПТСов. Каждому порой  хочется побыть одному.
Тем более любовь у него. Оставьте парня в покое!
     -- А ты как  считаешь? --  спросил  Артист у Дока.  -- Это случайно  не
вариант Йоко Оно?
     Йоко Оно  была  той  самой  возлюбленной  Леннона,  из-за которой,  как
считали некогда многие, и распалась уникально дружная и плодовитая  четверка
"Битлз".
     --  Знаете... -- Док замялся: дружба  дружбой,  но  и привычка  хранить
врачебную  тайну  сидела в  нем крепко. --  О  таких вещах  заранее точно не
скажешь.  Я  тут перемолвился  парой  фраз с  Мишаниным  из "Андромеда".  Вы
Мишанина  тоже знаете,  опыта ему не занимать. Так вот он  заметил: по  Мухе
армия и война прошлась, может, даже посильнее, чем по каждому из нас.
     -- Чепуха, -- упрямствовал Боцман. -- Нет у него никаких бзиков.
     --  В том-то и дело,  что нет, --  подтвердил  Док. --  А  бзики  очень
помогают жить. Это у нас просто взгляд замылился,  мы не замечаем. А Мишанин
Муху давно не  видел, ему  это  сразу бросилось  в глаза. Все-таки он  самый
молодой из  нас.  Самый младший  по  званию... Плюс  рост.  Отсюда  и  некий
комплекс "недореализации" способностей.
     --  Вот  любите  вы, медики,  людей  психами  выставлять,  -- пробурчал
Боцман. -- Какие у Мухи комплексы? Откуда? Да он за дружбу, за любого из нас
-- что угодно!
     --  Оттуда! Душа-то у  него есть или  нет?!  -- рявкнул Док.  Хоть он и
врач,  которому полагается  смиренно принимать людскую  тупость,  но ведь не
просто врач,  а военно-полевой хирург. Значит, умел  напомнить сослуживцам о
своем звании. -- Вот из нее, из души, все  и проистекает.  Законы психологии
еще повесомее, чем закон всемирного тяготения.  Ты  заметь: у каждого из нас
нашелся свой личный бзик. У тебя -- семья, сыновья. У Пастуха -- и  семья, и
целая  деревня на шее.  У меня -- бывшая  жена и реабилитационный  центр.  У
Артиста -- его театральные аферы, которые стоят всех бывших и настоящих жен,
вместе  взятых...  А у Мухи  что? Только  он  сам.  Агентство еще  толком не
раскрутилось. К тому же он, как  многие наши мужики,  обращение за помощью в
душевных делах  считает слабостью. Вот и старается решить свои проблемы сам.
В одиночку.
     --  Вот и дайте ему такую возможность, --  угрюмо пробурчал  Боцман. --
Человек  хочет  сам  в  себе  разобраться.  Да  еще  и  любовь  тут...  Чего
влезать-то?
     Пастух почувствовал, что диспут друзей заходит в тупик, и сказал:
     --  Любовь  -- это, конечно, святое.  Но Муха  кое-чего не знает. Здесь
ведь  не только его личные  проблемы. А он не знает, что каким-то  боком его
приключения имеют отношение и к УПСМ, и к Голубкову, и даже к Грузии.
     -- И почта! -- поддержал командира Артист.  -- Ты посмотри: письмо Мухи
к Пастуху хрен знает где бродило столько времени;  посылка к Доку -- тоже...
С пейджерами сплошная липа... Случайности? Что-то не верится...
     Иногда  и неверные  в  деталях предпосылки  помогают  прийти  к  верным
выводам.
     -- Короче, так... -- выслушав всех, резюмировал Пастух. -- Это как день
рождения, знаете?  На него не приглашают. Друзья сами знают и сами приходят,
незваными.  Медовому  месяцу Мухи мы  мешать не станем,  но  все-таки за ним
присмотрим.
     --  Но,  ребята, в таких делах  надо быть очень и очень тактичными,  --
прервал Док. Пастух кивнул согласно.
     -- Док прав: очень и очень тактично.
     Так и решили.
     Сложнее оказалось решить, что делать  с  Гномом и  его  экспериментами.
Артист предлагал заложить его Голубкову, Боцман хотел по-тихому разорить его
гнездо, ликвидировав  саму  возможность  продолжать  эксперименты на  людях.
Пастух  попросил Дока  подробнее высказать свое мнение.  А тот  чуть ли не в
молитвенный  экстаз впадал, говоря о достижениях Полянкина и о  перспективах
его работы:
     -- Вы не представляете, ребята, как это грандиозно! Конечно, это только
начало. Но перспективы! Вот представьте: принял таблетку и потом  за полгода
запомнил университетский курс на всю  жизнь. Да какой там  полгода -- месяц!
Или  с  моими  инвалидами.  Ведь большинство из  них просто  позволили  себе
внушить,  что  они  -- калеки,  а  следовательно, им  все  должны  помогать.
Нянчить. А  тут  таблетка,  внушение,  что  ты  не  обрубок,  а  полноценная
талантливая личность, и -- готово! Человек уже не успокоится, пока не найдет
свое дело в жизни. Грандиозно.
     -- Ага, а потом тебе капнули  в  водопровод, -- подхватил Артист, --  и
передали  по радио:  голосуй за старого маразматика!  Или  за того,  кого он
назовет. И ты вприпрыжку помчишься. Да что там "голосуй". Скажут мать родную
убить --  убьешь.  И ребенка убьешь. По чужим-то детям  мы и так уже пуляем.
Что, нет?
     --  Да,  конечно.  Но ведь  это всегда так,  за все  научные достижения
приходится платить. -- Глаза Дока  помрачнели. -- Из  любого лекарства можно
сделать яд или оружие. Что ж теперь, аптеки закрывать?
     -- Не понимаю  я  тебя,  -- удивился  Боцман. --  Ты  же врач,  а такое
оправдываешь?
     -- Ты  не  меня, --  косо  улыбнулся  Перегудов,  --  ты  прогресса  не
понимаешь.  Каждый,  в  ком  ожил  талант,  фанатичен.  И вообще  --  только
чрезмерное  плодотворно.  Живя  и  работая  "от  сих  до  сих", открытий  не
сделаешь.  И  вообще --  люди все время изобретают то,  что  умнее  их.  Что
требует ума и совести при использовании. Поэтому и развиваемся.
     -- Доразвивались уже, --  буркнул  Боцман. -- Вам дай  волю, так вы все
переиначите. Вот от таких фанатиков  прогресса все беды и идут, если  хочешь
знать.
     --  И  все радости  тоже, --  напомнил  Перегудов.  -- Вот представь...
Человек  берет волос  из  бороды  -- рыжей причем,  --  подсоединяет  к нему
провода и хочет сделать из этого источник света. Кто он?
     --  Мудак,  -- самокритично покраснел Хохлов, вспомнив  бедную болонку,
ставшую жертвой людских страстишек.
     --  Нет.  Это  Томас  Эдисон.  Великий изобретатель. И  он  сделал-таки
прекрасную  лампочку  после  шести   тысяч  опытов.  И  ты  ею  до  сих  пор
пользуешься. Вряд ли ты захочешь отказаться от лампочки  только потому, что,
изобретая  ее,  Эдисон  чудаковал...  Знаешь,  великие  люди  часто  кажутся
сумасшедшими  или  аморальными.  Вот,  --  глаза  Дока хитро  замерцали,  --
представь: человек берет труп, замораживает его,  потом пилит на дольки, как
колбасу. Кто это?
     -- Это уж точно мудак! -- убежденно отрезал Боцман.
     -- Какой ты грубый, -- хмыкнул Артист, -- и однообразный. Это маньяк.
     -- Это великий русский  хирург Пирогов,  --  объявил Док. -- Он основал
"ледовую  хирургию".  Сидел в  морге, сам замерзал, но срисовывал  тщательно
каждый  такой разрез. Его анатомический атлас до сих пор -- вершина. Кстати,
он  и вам,  ретроградам,  жизни  спас. И  многим  еще  спасет,  хотя  многие
современники считали Пирогова чуть ли не святотатцем.
     -- А зачем он замораживал-то? -- осторожно спросил впечатленный Артист.
     -- А как еще? Если просто так разрезать -- расплывается все.
     --  Ладно,  подождем,  когда  Муха  выйдет  из  "запоя",  --  предложил
Пастухов. -- Потом с  ним и посоветуемся, что делать с Полянкиным. Ведь Муха
у него был, а мы-то нет.
     Так  и   порешили,  не   подозревая,  что  с  Полянкиным  им   придется
познакомиться задолго до встречи с Олегом...
     Боцман, один  раз уже  проворонивший неприятности  с другом,  был полон
раскаяния.  Он наблюдал за Мухой  с  предельной  осторожностью, но неусыпно.
Деятельность Олега, возобновившего  контакты со  своим  давним  знакомым  по
рынку  на  "Спортивной"  Шмелевым,  показалась  Боцману  странной.  А  когда
выяснилось, что кроме  Боцмана за Мухой и Шмелевым следят, по  меньшей мере,
еще две группы, он  поднял  тревогу. Но было поздно. Муха отправился в район
Абрамцево и там опять исчез. А самое  настораживающее заключалось в том, что
его богато одаренная подруга исчезла тоже.
     Пришлось  ребятам  нарушить  неприкосновенность   любовного  гнездышка.
Конечно,  тайники  и  ловушки  Муха наловчился делать мастерски. Но  одна из
Особенностей  его мастерства в  этом  деле  заключалась  в  том, что для его
боевых друзей все  эти хитрости загадки не представляли. Тем более что Муха,
хоть его "ушли в запас",  первейшую заповедь  разведчика:  обеспечить друзей
информацией,  чтобы им не пришлось вслед за тобой блуждать в потемках, -- не
забыл.
     В  той  квартире  в  окрестностях  "Октябрьского поля",  где  он жил  с
подругой до  своего последнего  исчезновения, ребята  отыскали намек  на еще
один  его  тайник.  Они  отправились  туда,  однако  по  указанному  адресу:
Федеративный проспект,  дом 19, корпус 3, квартира 29 -- обнаружили пустую и
страшно пропыленную квартиру. Причем слой пыли на  мебели был заметно толще,
чем на полу.  Складывалось  впечатление, что недавно  эту квартиру тщательно
подметали. Здесь обнаружился единственный предмет, который напоминал о Мухе,
--  хитрый и очень  дорогой радиомикрофон, оснащенный  микрокомпьютером. Эта
система  включалась  только в том случае,  если в зоне  достижимости не было
детекторов, которые  могли  ее обнаружить.  Боцман эту премудрость  разгадал
только потому, что сам учил Муху такие устройства прятать. Но больше ничего,
никаких захоронок, никакой информации.  Если  Муха и  оставлял  здесь что-то
еще, то это было найдено и изъято неизвестными подметальщиками.
     -- Чего теперь делать будем? -- спросил Артист, рассеянно поглядывая на
оставленные ими в пыли следы.
     --  Думать, наверное, -- предложил  Пастух. -- О  том, например, на кой
Мухе была нужна квартира с таким обилием пыли и микрофоном. Он что, сам себя
хотел прослушивать?
     -- Есть! -- воскликнул Боцман. -- Сейчас приду. Он вернулся минут через
пятнадцать.
     -- Нашел, мужики. Этот домина -- он корпус номер три, если идти к нему,
как все ходят  -- от Федеративного проспекта.  А  если  с  другого, дальнего
конца зайти, то он уже -- номер четыре.
     Боцман умолк, напрашиваясь на комплимент.
     --  И  что  с  того?  --  подыграл  ему  машинально  Артист,  как самый
отзывчивый на реплики партнеров.
     -- А то, что  тут  два дома  встык. Следовательно, в  этой "стене"  две
двадцать девятые квартиры.
     -- Во Муха дает!  -- оценил Док. -- Значит, если он кому-то  этот адрес
скажет или покажет, оппоненты по указке  предателя нагрянут сразу сюда. Муха
их услышит -- или увидит их следы -- и смоется.
     -- И похоже, -- подтвердил Артист, -- эта ловушка уже сработала. Причем
недавно. Вот почему эти странности с пылью. Да, крепко  Олег  петлял. Ты был
прав, Боцман. У Мухи не ПТС, а нормальное предчувствие. Вот только я никогда
не думал, что...
     -- Что "что..."? -- пришел черед Боцмана подыграть.
     --  Что предчувствие любви, --  вздохнул  Артист, -- приводит  к тем же
действиям, что и предчувствие опасности.
     --  Муха  среди нас  самый молодой, -- объяснил ему Док.  -- Он быстрее
адаптируется к новым обычаям.
     Во второй 29-й квартире ребята обнаружили  тайник, в  котором лежали не
только  беглые  заметки  Мухи о Катке и  Девке, Гноме  и Шмелеве, но  и план
подземелий. На этом плане  был нарисован  Мухой  и тот ход,  по  которому он
оттуда сбежал. И не  надо быть  разведчиком, чтобы понять:  ход, по которому
можно  сбежать, годится и для того,  чтобы по  нему прийти. А вот для  того,
чтобы,   отправляясь   в  гости   незваным,   не   напороться   на   засаду,
предпочтительно быть разведчиком...

        x x x

     Боцману с Артистом хватило двухчасового наблюдения за тем сарайчиком, в
котором  некогда  находилась  запасная  тачка  Девки,  чтобы понять: хозяева
казематов сделали выводы из бегства  Мухи. Телекамеры,  емкостные датчики  и
хитрая сигнализация свидетельствовали, что ход старательно заблокирован.
     --  Ну  что  ж...  Теперь все зависит  от  того,  насколько  точно Муха
нарисовал свои дополнения на плане, -- задумчиво проговорил Пастух, разложив
чертежи и заметки Олега на столе в офисе агентства "MX плюс". -- И насколько
точно он понял характер этой Девки.
     --  Дело  даже  не  в ней, --  уточнил  Док. -- Дело,  скорее,  в самом
характере этого подземного заведения. Психология  тюремщиков:  они  максимум
внимания уделяют борьбе с возможным побегом.
     --  Согласен.  --  Боцман,  уже  уловивший,  что  от него  потребуется,
доставал из стенного шкафа телекамеру на гибком оптоволоконном  кабеле и все
необходимые к ней приложения. -- К тому же под землей вверх не смотрят.

        x x x

     Зима  в тот год на северо-западе Подмосковья выдалась не очень снежной.
Снег  шел  часто, но небольшими  порциями. Выпадет --  подтает,  выпадет  --
подтает. Поэтому перемещаться по нему было легко, не проваливаясь и почти не
оставляя следов.  В  подсвеченном  от  наста  предрассветном  сизом  сумраке
бесшумно  скользили  четыре  силуэта.  Так  невесомо скользят  тени  от  фар
проезжающих  за  деревьями  редких автомашин.  Сливаясь  с  природой, четыре
смутные  фигуры  в  зимнем  камуфляже,  двигающиеся  с  беспощадной  грацией
охотящихся  хищников, показались  бы  очень странными на окраине безобидного
полудачного поселка.  Если  бы они кому-нибудь показались. Но удивляться  их
странности было некому. Бесформенные  фигуры тихо  плыли, словно  не касаясь
почвы, потом замирали, концентрировались, приобретая конкретные очертания, и
вдавливали себе  под ноги тонкие штыри. Благодаря  тому что были они сделаны
из особо  прочного  сплава,  эти тусклые вороненые "соломинки" прокалывали и
просверливали наст  и почву,  как бумагу. Словно  намеревались пустить здесь
корни.
     --   Боцман,  есть!   --   прошелестел  голос   Артиста  между  хрипами
колготящихся и ночью радиолюбительских станций.
     Одна из теней отпочковалась от воткнутого в наст "стебля" и растаяла, а
на ее  месте материализовалась другая  фигура.  Она  сгустилась  из  смутной
тучки,  поводя лупоглазой, как у насекомого,  головой. Потом окуляры ночного
видения наклонились, и из сумки на  боку фигуры  выполз тонкий  хоботок.  Он
присосался к "стеблю", влез в него и по нему нырнул вниз, под ноги.
     -- Пастух! Все точно, -- доложил Боцман. -- Вижу одного. Дремлет. Загиб
через пять-шесть метров точно на север. Дверь -- четыре к югу.
     -- Принял. Артист -- десять метров на север. Док -- четыре метра на юг.
     -- Есть, десять метров  на  север,  --  будто  эхо ответило  и  тут  же
повторилось:
     -- Есть, четыре метра на юг.

        x x x

     Много чего приходится делать солдату. И бегать, и стрелять, и управлять
всякой мото- теле- и электронной техникой. И, естественно, рисковать жизнью.
Но самое  мерзкое для  солдата -- то, что  противнее, а  может, и пострашнее
даже, чем посвист пуль над  втиснутой в грязь головой, -- вид приготовленной
к работе лопаты. Копать, закапываясь, окапываясь, откапывая и подкапывая, --
страшная, мерзкая и гнусная  составляющая доли солдатской. Всегда мерзкая, в
любое время года и  суток. Но копать ночью, зимой, в лесу, да еще так, чтобы
получалось беззвучно, -- это вообще адовы муки. Тем более жутко это делать в
современном подмосковном лесу.  У  него  своя  кошмарная  специфика.  Артист
выковыривал  из заледеневшей  прелой  листвы  пластмассовые бутыли,  жесткие
тряпки страшного вида  и вызывающей рвотные позывы осклизкости,  запчасти от
автомашин,  ошметки  АГВ,  холодильников,  телевизоров  и унитазов.  Все это
Артист извлекал совершенно бесшумно.  Но -- такова сила таланта -- владеющие
им  чувства прорывались в эфир. Они растекались вокруг  такой густой злобой,
что  даже   кустарник   сочувственно  замер,   опасаясь  нечаянным   шорохом
спровоцировать свое  полное  искоренение. Копать,  когда от  осторожности  и
тишины   зависит   вся  операция,   бывает   поопаснее,  чем   разминировать
стокилограммовый фугас.
     -- Артист, -- ради  психотерапии Док решил нарушить радиомолчание. -- А
что тебя у "Чичиков" доставало больше: пыль или грязь?
     Артист  сразу  вспомнил  и  плотные,  как  воды  Мертвого  моря,  клубы
чеченской пыли, и скользкие, тяжелые, как тонны свежей рыбы, пласты тамошней
грязи. Закон вытеснения сработал: большая ненависть погасила меньшую.
     -- Понял, -- отозвался Артист. -- Я в порядке.
     Док, привыкший  к грязи  и  нежности человечьих  внутренностей, работал
спокойнее. Он первым  добрался до плотно  слежавшихся  просмоленных бревен и
осторожно приподнял их комбинированными кусачками-разжимателями  из арсенала
спасателей МЧС. Из недр вырвался желтоватый теплый луч.
     Боцман,  оберегавший руки  для  тонкой  работы с  электроникой, тут  же
просунул в щель телекамеру на световолоконном кабеле. Осмотрев все внизу, он
отложил  телекамеру и  достал из  широко разинувшего пасть  спецкофра  набор
зажимчиков, иголочек и проводков.  Часть  из них он оставил в  руке, кое-что
разложил по наружным кармашкам комбеза, а кое-что зажал в губах. Кивнул Доку
и  нырнул  в  узкую,  дышащую  теплом  и  табачным  дымком  дыру  в   земле.
Переводивший дух Док тут же уселся на его ноги, оставшиеся снаружи.
     Часовой, располагавшийся в  выдолбленной в стене нише подземного  хода,
был защищен мешками  с  песком  со  всех  сторон. Откуда  бы ни  совершилось
нападение -- слева от ведущего  к люку  в сарае хода,  справа ли от броневой
двери подземелья, --  он  успевал  подать сигнал тревоги и положить  сколько
угодно нападающих.  А  тревога и шум мгновенно превращали  казематы Гнома  в
неприступную крепость. Муха  в  своем  беглом отчете  упомянул,  сколько там
всякого оружия.  Оно, вкупе с покровительством спецслужбы, делало казематы и
заключенного в них Муху недостижимыми.
     Не повезло часовому. Он оказался слишком хорошо защищенным, чтобы можно
было  рискнуть  и попытаться оставить его в  живых. Мало того, с часового не
сводила  окуляра присобаченная на  кронштейне над массивной  стальной дверью
телекамера.  Подключившийся  к ее  кабелю Боцман  получил  ту  же  картинку,
которая  шла  на  монитор  располагавшегося в глубине  каземата  диспетчера.
Скоммутировав провода и отводы от  портативной видеокамеры, Боцман несколько
минут наблюдал  на  ее визире за тем, как доблестный часовой несет службу. А
нес  он  ее   прямо-таки  с  неестественной  бдительностью.  Так  напряженно
всматриваются  и вслушиваются  только  перепуганные салаги.  И то  в  первые
минуты после того,  как останутся на посту в одиночестве. А еще так неусыпно
несут службу истовые служаки, которые теоретически чутче и бдительнее любого
датчика  или робота.  Теоретически,  потому  что  в  жизни такие  часовые не
встречаются.  Нудное и  однообразное  сидение  усыпит кого угодно.  Но  этот
часовой  был  иным.  Нереальным. Он всматривался и вслушивался  в  пустоту и
беззвучие подземного коридора  так, будто здесь вот-вот должна была решиться
вся его судьба. Так оно и было. Но ведь он не мог об этом знать! Стало быть,
понял  Боцман,  таково  в  действии  то  самое, влюбляющее  раба  в  хозяина
снадобье, над которым трудился Гном.
     "Сволочь, -- мысленно  обозвал его  Боцман. Он уже вылез из щели. Док с
предельной осторожностью зажал между бревнами  рычаг, опустил их  на место и
понес  комбинированное приспособление из арсенала спасателей Артисту. Боцман
в одиночку,  не  столько  слыша,  сколько  чувствуя соседство растворившихся
рядом друзей, всматривался  в экран и вслушивался  в тишину линии  связи. --
Сволочь ты, Гном. Из-за тебя убивать придется!"
     Вот  чем плохи истовые служаки:  их  трудно  обмануть  или  поймать  на
слабости. Их приходится убивать.
     Вот  чем страшно  время,  в которое выпало жить Боцману и  его друзьям:
плодимые общественными катаклизмами  мафиози  и отморозки  ведут свои войны,
втягивая  в   них  всех.  А  закон  суматошно  мечется  над  схватками,  как
бестолковый из-за двуголовости орел. И клюет он обычно  больнее не тех, кого
следовало. Чтобы выжить, чтобы спасти друга, и  нормальным людям  приходится
уподобляться тем,  кто  по ту  сторону закона.  Невелик выбор: либо спасайся
беззаконием, либо погибай.
     В леске чуть-чуть, еле заметно, посветлело.
     "Первый,  я -- центральный пост, -- раздался не по-ночному четкий голос
в подключенном к проводам наушнике Боцмана. -- Проверка связи".
     "Я -- Первый, -- ответил откуда-то столь же бдительный голос.  -- Связь
в порядке".
     "Второй, -- позвал голос с центрального поста. -- Проверка связи".
     Часовой на экранчике  видеокамеры Боцмана  машинально поправил фасолину
микрофона возле губ и отозвался:
     "Я -- Второй. Связь в порядке. Непонятные шумы по направлению к люку".
     "Понял:  непонятные  шумы  в  направлении  люка. Второй, как  давно эти
шумы?"
     "Минуты три-четыре".
     "Понял. Высылаю патруль".
     -- Пастух! -- позвал Боцман. -- К Доку и Артисту идут гости.
     -- Понял, -- ответил командир. -- Вы там успели?
     -- Наши маленькие друзья дома, -- с  натугой ответил Артист, вылезая из
хода и укладывая с помощью Дока бревна на место. -- Ждут-с.
     Боцман  отвел  глаза  от  часового  в визире  видеокамеры  и  на  своем
экранчике  увидел,  как  медленно  и  бесшумно  приотворилась  на  мгновение
массивная дверь. Из-за нее выскользнул невысокий крепыш в светлом чистеньком
летнем камуфляже. Он настороженно  осмотрелся, убедился, что все безопасно и
часовой  на месте, потом позвал товарища. Дверь приоткрылась еще раз,  вышел
второй, и стальная плита за ним опять плотно закрылась.
     "Четко  службу несут,  --  подумал  Боцман.  --  Что  делает  с  нашими
разгильдяями медицина! Страшно смотреть".
     Двое патрулей по стеночке, грамотно подстраховывая  друг  друга, прошли
мимо часового и скрылись за углом.
     "Я -- Второй. Патруль прошел", -- доложил часовой диспетчеру.
     --  Артист, патрули  в брониках, -- сообщил  Боцман. -- ПМы в руках  на
взводе. Очень аккуратные хлопцы.
     -- Понял тебя, -- отозвался Артист с сожалением. И у него до  последней
минуты была надежда обойтись без стрельбы.
     "Понял, Второй... Что  там у вас? Откуда свежая земля? -- Встревоженный
диспетчер не отключился от связи с часовым, и было слышно то, что он говорил
патрулю  в  рацию:  -- Какая  еще нора?..  Крот? Какие, на хрен, могут  быть
сейчас кроты? Ты их видишь?.. Уверен,  что это они? Февраль же, на хрен. Они
спать  должны!..  Тепло от ламп? Подтаяло?..  -- Голос  с центрального поста
стал спокойнее. -- Ну ладно. Понял. Возвращайтесь".
     -- Пастух!  Они возвращаются,  -- доложил Боцман и, готовясь,  коснулся
кончиками пальцев клавиш коммутатора.
     -- Артист, Док! Готовы? -- возникая из  мрака рядом с Боцманом, спросил
Пастух.
     -- Так точно, -- опять с натугой, теперь оттого,  что опять раздвигал и
поднимал бревна, отозвался Артист.
     -- С  Богом!  -- подал сигнал Пастух, берясь обеими руками за  рычаг из
титанового сплава.
     Патрули встали перед камерой наблюдения, закрепленной над дверью.
     За массивной сталью чуть слышно клацнул электрозамок.
     Боевики вышли из поля зрения камеры и потянули дверь на себя.
     Боцман пробежался  пальцами по клавишам. Цепь, идущая от телекамеры над
дверью  в  каземат, разомкнулась, и  на  монитор диспетчера  пошла запись  с
видеокамеры:  пустой  проход, спокойно, но бдительно несущий  в  своей  норе
службу часовой.
     А  в  реальности часовой,  машинально  проводивший  взглядом  патрулей,
повернулся в ту сторону,  откуда они  пришли,  и увидел,  как из-за поворота
выскользнули  Артист  и  Док.  Его  рука,  державшая  рукоять   настороженно
взведенного  АКМ, сжалась,  его губы чуть  округлились, набирая  воздух  для
возгласа... Это  было последнее движение в его  жизни, потому что  в тот  же
момент  Пастух  налег  на  рычаг,  бревна  перед  Боцманом  приподнялись   и
разошлись. Тут же в  щель просунулся глушитель  на стволе его "каштана". Три
пули, выпущенные за 0,18 секунды,  разворотили часовому кости между виском и
ухом.  Двое  боевиков,  бывшие в этот миг  по  обе  стороны порога, услышали
вверху шум раздвигаемых  бревен. Они подняли головы и начали задирать стволы
своих ПМ. Но в них  уже стреляли Артист и Док, которым не  нужно было больше
обращать внимание на часового.
     Боевики еще не успели  упасть, а Боцман уже  спрыгнул вниз и, распахнув
дверь, бросился через  проходную комнату внутрь, к диспетчерской.  Благодаря
плану  и уточнениям Мухи он ориентировался в подземелье так, точно прослужил
тут  не один месяц. Внутри все оставалось по-прежнему: сработала  психология
тюремщиков, которые  чисто формально заботятся об обороне,  уделяя  основное
внимание предотвращению побега.
     Когда  Боцман  ворвался  на  центральный  пост, диспетчер,  успокоенный
благополучно  окончившейся проверкой, возился в выдвинутом ящике письменного
стола. Он доставал  журнал,  чтобы записать в  отчет о дежурстве  известие о
преждевременно проснувшихся кротах.
     Грохота башмаков Боцмана он  почти  не слышал из-за больших закрывавших
уши наушников.  Да  и то, что слышал, мог  бы принять за шаги возвращавшихся
патрулей.  Но  чутье  служаки  сработало  --  когда  Боцман  миновал  порог,
диспетчер настороженно повернулся к нему. Ему хватило секунды, чтобы понять,
что случилось, и потянуться к пистолету на поясе.
     Но иногда секунда -- это слишком долго.
     Боцман на бегу перехватил  "каштан" за глушитель и теперь, как дубиной,
дотянулся им до лба охранника. Удар получился так силен, что того отбросило,
и он упал на пол вместе с вращающимся креслом.
     "Вот что его  подкузьмило, -- машинально отметил Боцман. -- Кресло. Был
бы  стул, он бы успел  достать  ствол. А  так  подлокотники  помешали.  Цена
комфорта".
     Боцман  только  успел убедиться,  что  оглоушенный  охранник  жив,  как
появился Пастух.  Он оставил возле Боцмана кофр с электронными прибамбасами,
а сам поспешил дальше -- в глубь подземелья. Тут же появился и Артист.
     -- Живой? -- спросил он, видя расстроенную гримасу Боцмана.
     --  Живой-то  живой, --  ответил тот огорченно,  снимая  с беспамятного
охранника микрофон и наушники.  --  Но этот  тоже  упертый. Вряд  ли  он нам
что-нибудь скажет. Да и врезал я ему вроде сильновато.
     --  Что-нибудь  скажет,  --  не  согласился  Док, появляясь из-за спины
Артиста и доставая из  аптечки  какие-то тюбики. -- Все всегда что-нибудь да
говорят.
     -- Нам  всего-то и нужно узнать, как они вызывают сюда Гнома, -- утешил
Боцмана Артист. -- Как тут вообще и где Муха...
     --  Вроде  бы  тихо.  --  Сев  на  место  диспетчера,  Боцман  осваивал
переключатели и  всматривался в черно-белые мониторы  над  пультом. --  Одни
спят,  другие  службу  несут. Мухи  нигде  не  видно.  Ну  если  они  и  его
зомбировали...
     --  Тихо,  Боцман, тихо, -- возясь  со связанным языком, урезонивал его
Док. Он знал, что после схватки легкий треп -- лучшая разрядка. К тому же он
четче, чем друзья, понимал суть экспериментов Гнома-Полянкина и не испытывал
мистического  страха перед угрозой корректировки  личности. -- Каким  бы  ни
было внушение, но если сам "внушатель" -- Гном -- будет у нас, мы все сможем
выправить. Все выправим. Что бы ни случилось с Мухой, Гном для нас сейчас --
самый нужный человек. И вообще: не забывайте лозунг французской революции.
     -- Это который "Свобода! Равенство! Братство!"? -- уточнил Артист.
     -- Нет. -- Сделав "языку" укол. Док легонько похлопал его по  щекам. --
Тот, который:  "Граждане!  Встретив  что-нибудь непонятное,  будьте особенно
осторожны. Это может быть произведением искусства!"
     -- Ишь... -- помотал головой Артист.  -- А как те три "произведения" --
в проходе? Может, им чем помочь?
     --  Там  все, им  уже  не  поможешь,  --  с рассеянной  философичностью
отозвался Док. -- Они свое отжили. Не повезло.
     -- А ты говоришь "искусство", -- непримиримо, но уже отойдя от азарта и
ажиотажа боя, отозвался Боцман.  -- Худо дело, ребята. Я все ихние помещения
просмотрел. Нету здесь Мухи.
     --  Может, где  он, там  просто телекамеры нет?  --  с надеждой спросил
Артист.
     Остальные, включая вернувшегося Пастуха, промолчали.
     Нечего им было сказать. Артист не хуже их знал:
     тот, кто хоть однажды видел Муху в деле, уже ни за что  из поля  зрения
его не выпустит. Тем более там, откуда он уже однажды удрал.
     <i>Глава двадцать третья.</i> Полный облом
     ...В лазурном  море,  оставляя белые пенистые  следы,  петляли скутера,
кудрявые от вечнозеленой растительности скалы коричневыми щербатыми откосами
нависали  над пляжем,  а Принцесса  стояла на просторном балконе, переполняя
своей роскошью строгий купальник...

        x x x

     Когда я пришел  в себя,  все вокруг дребезжало и грохотало.  Меня будто
засунули  в  железную бочку и расстреливали из гранатомета. Я даже не слышал
дроби,  которую выбивали мои зубы. Руки мои были стянуты за  спиной, а ног я
не чувствовал вовсе. Только боль в голове и жуткий холод...
     Как  понял гораздо позже, я  лежал на поддоне  в транспортном самолете.
Естественно,  он  летел.  Куда-то. Он летел очень  долго,  так  что  я успел
несколько  раз качнуться на зыбких  качелях  бреда, то забываясь,  то  снова
приходя в  себя, пока  не очнулся окончательно. Сил дрожать  уже не  было. Я
просто пребывал внутри замерзшего  до полной потери чувствительности тела  и
думал  о  том  мужике,  которого  оставил  тысячу  лет  назад  промерзать  в
багажнике. "Боже,  --  думал я, -- дай  мне  выпутаться  сейчас, и я  больше
никогда не  вляпаюсь!  Я  никогда никого  больше  и  пальцем  не  трону. Вот
расплачусь  с  теми,  кто меня  мучает,  и  больше -- никогда!.. А  все-таки
слишком уж  пунктуально Ты  воздаешь за  каждую  мою оплошность --  не может
быть, чтобы он тогда лежал в багажнике целые сутки!"
     Через вечность с небольшим мое тело-скафандр кто-то поднял, несмотря на
то что тряска и  грохот вокруг  продолжались, и куда-то потащил.  Очень было
страшно:  если  моим плечом или  ногой заденут  какой-нибудь косяк,  то  моя
конечность с хрустом отвалится, и через образовавшуюся  дыру холод доберется
до мозга, в котором еще пульсировала теплая боль, эта слабо скулящая боль --
единственное, что осталось от меня живого. Несущие говорили  между собой  до
того невнятно,  что я не  мог понять  ни слова. Впрочем, не очень и пытался.
Больше внимания приходилось уделять дыханию: ребра так задубели, что грудная
клетка совершенно перестала  раздвигаться. Воздух приходилось откусывать  по
чуть-чуть,  обсасывать,  а потом  осторожно  глотать.  Но  тряска и  грохот,
кажется, кончились совсем.
     Потом вдруг  вокруг стало  светло и  тепло, боль осталась, но сделалась
упоительно живой.
     "Боже, -- думал я, смакуя эту боль, -- спасибо за то, что Ты наконец-то
сделал меня мазохистом!"
     Потом меня пытались отвлечь от этого  удовольствия, тормоша, раздевая и
протирая  какой-то едкой и  вонючей гадостью. Потом мне вливали  в глотку не
менее противное обжигающее пойло. Но я совершенно не сопротивлялся, понимая,
что  не заслуживаю больше права на сопротивление. Я  обязан  терпеть  все, к
чему Он меня  приговорил. И видимо, я правильно себя вел,  потому что вскоре
мне было даровано  сладкое и нежное  покачивание  в  лазурных  водах рядом с
манящим, но недосягаемым телом Принцессы.
     Потом палачи попытались все это у  меня отобрать. И я начал  осторожно,
стараясь   не   перешагнуть   невзначай   пределов    необходимой   обороны,
сопротивляться:  боясь  наказания, я все-таки отваживался сжимать  разбухшие
веки. Меня били  по  щекам, но я упрямо жмурился, пока не услышал голос При.
Она звала на помощь, и я вскинулся, пытаясь ее разглядеть.
     Обман, опять обман! Ее нигде не  было. А подняться мне не  дала тяжесть
на плечах.
     --  ...Куда я его потащу, обмороженного?! -- резко гаркнул кому-то, кто
стоял за  моим  изголовьем, бородатый  горбоносый мужик, стоявший у  изножья
старозаветной  кровати с высокими трубчатыми железными спинками. Заметив мой
взгляд, горбоносый осекся и, бросив: "Вон, лупает глазами ваш поросенок!" --
ушел в распахнутую дверь.
     Зря он это сказал. Если уж ты чувствуешь, что раздосадован, то лучше не
выпуливать  свою  энергию в крик, а сосредоточиться на молчании.  Я вспомнил
все. Одно  его слово,  словно включив во мне некую реакцию, в мгновение  ока
привело меня в чувство. Одно-единственное слово. Но какое!
     Поросенок.
     Так называют человека, которого берут с собой на акцию, чтобы там его и
оставить, мертвого, как ложный след.  Ай  да покупатели! Они  не только само
оружие купили, но в качестве бесплатного, а возможно, оплаченного приложения
--   и  того,  кто  им  якобы   воспользовался.  Понятно,  почему  негодовал
горбоносый:  обмороженный, неспособный самостоятельно передвигаться  человек
смотрелся в этом амплуа слишком уж подозрительно. Это  обнадеживало. Я, пока
мне не вкололи чего-то еще, задрал голову, стараясь увидеть того,  кто стоял
у моей головы.
     Разглядел.
     Каток.  Подполковник  Катков  в парадном  мундире при всех регалиях.  А
орденов-то у него, орденов...
     "Это просто такая  полоса, -- успокаивал я себя, обмякая. -- То везло и
везло, а теперь -- не везет. Все-таки Он мне уже очень много дал: Принцессу,
приключения, деньги. А теперь дает другим. Все справедливо. Видимо, я где-то
переусердствовал,  превысил, посвоевольничал. Вот Он и осерчал. Но,  похоже,
еще не потерял надежды. Потому что, если бы Он махнул на меня рукой, меня бы
уже  поджаривали.  Но  Он  зачем-то оставил меня в живых и позволяет им меня
мучить. Наверное,  хочет,  чтобы я  что-то понял.  Примем  за основу, что  я
должен  понять  нечто. Каток..."  Тут  я  уплыл в беспамятство,  но и там, в
беспамятстве, помнил: Каток!
     Зачем Он пересек меня с ним? Допустим, что есть только два варианта. На
ангела этот тип -- Катков, Артемов, неважно -- никак не похож. Значит, он --
от  Его  Оппонента...  В  младые  годы меня изрядно напичкали  атеистическим
фанатизмом.  Сами  рассуждения  о  Боге   и  Дьяволе  я   привык  считать...
неприличными, что ли? Это настолько в меня  въелось,  что до сих пор вслух я
не  отважусь произнести нечто  более  откровенное, нежели:  "В  этом  что-то
есть". Зато про себя я давно понял:  воюя за  свою  жизнь,  непременно нужно
отдавать  себе отчет,  на  чьей  ты стороне.  Без этого  своих от  чужих  не
отличишь и будешь  болтаться, как дерьмо в проруби. Не говорю, что я уже все
усвоил в этой области. Но мне легче: думаю только за себя. В силу невеликого
ума действую методом "тыка". Сделал -- посмотрел: ага, прошел номер. Значит,
правильно. А  если вслед  за  действием тебе врезали, значит, не туда полез.
Это  порой  очень болезненно,  но и  наглядно.  Вот  и  сейчас,  стоило  мне
сосредоточиться на попытке понять Его волю при данных обстоятельствах, сразу
боль  в  измочаленном теле  куда-то  отступила, а в  мыслях начал наводиться
порядок.
     Вспомнилось зачем-то, что кличка Каток может быть не только от фамилии,
не только от того, чем асфальт вминают и накатывают.
     Но и от очень скользкого места.
     --  ...с этими  горцами.  В бою ему цены нет, но как закусит удила, так
несет, что ни попадя. Ты, Муха, в сознании? Понял, о чем он сказал? -- Каток
говорил участливо. Ему  б сейчас белый  халат на  плечи --  и готов киношный
отец-командир,  пришедший проведать  израненного  героя.  Только  наручники,
которыми  прикованы мои  руки  к  железной раме кровати, в эту пастораль  не
вписываются. -- Муха, ты в себе? Или как лучше -- по имени? Олег? Нехай так.
     -- Пи-ить, -- сказал я  сипло. Мол, ты сначала мне дай, а уж потом я на
тебя буду реагировать.
     Пока  он булькал  чем-то  за моей  головой, я  попытался сформулировать
контрольный вопрос. Если я  Его понял правильно, то Каток сейчас начнет меня
искушать. Хотя на кой искушать поросенка? С поросенком все просто: приволоки
на место и всади пулю. Значит,  другой вариант.  Оппонент  будет  мучить. За
грехи.  Понимая это  как  расплату.  За  умыкнутые  у  Гнома  штучки-дрючки,
например. Логично? Но непрактично: поросенок после пыток никого  ни в чем не
убедит. Бессмыслица.
     -- На. Осторожно...  --  В стакане, который поднес к моим губам  Каток,
оказалось вино. Божественно вкусное, с кислинкой.
     Пропустив  через  шершавое горло  несколько глотков,  я  ощутил себя на
вершине блаженства. Понял это как знак: я на правильном пути.
     -- Ну что, Олег, способен побеседовать?
     -- Непременно. Почем винцо брали?
     --  Ситуация  такая. Ты действительно  планировался на  роль поросенка.
Собственно,  ты сам в нее влез --  тогда,  в Шереметьеве. Когда вместо того,
чтобы спокойно отвезти то, что тебе дали, занялся самодеятельностью. Видишь,
я с тобой откровенен...
     -- Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать.
     -- Не  дерзи. Ты мне нужен, но дерзости я не люблю. Выбор, Олег, у тебя
невелик.  Либо  поросенок...  И  не  обольщайся:  приведем тебя  в  порядок,
доставим на место  без всякого твоего участия.  Как в  лучших домах. Кстати,
официально ты уже давным-давно в Тбилиси -- по всем документам прилетел  тем
самым рейсом, с которого сбежал. Помнишь?  Десятки свидетелей видели, как ты
проходил  регистрацию  и паспортный контроль в Шереметьеве,  есть и  те, кто
видел  тебя  здесь, в зале  прилета.  А кто тебя видел в Москве в декабре --
январе?  А  никто. Так  что  выбирай.  Второй вариант  такой...  А  чтоб  ты
убедился, что хоть я и веду свою игру, но козырями не пренебрегаю, послушай.
     Он достал откуда-то диктофон и нажал кнопку.
     "Олег,  любимый, у нас все в порядке.  Елена и Света со мной. Пока мы у
Девки. Нам такое пришлось пережить...  -- Я  услышал, как При всхлипнула. --
Но  сейчас все  хорошо. Они говорят,  что дальше все зависит от тебя. Боцман
поправляется. Мне  дали задаток для тебя -- сто тысяч. Они в надежном месте,
которое  ты мне  показывал... Постарайся,  милый. Я  очень тебя люблю, очень
скучаю... Все?" Щелчок, как топор по нежной ниточке.
     -- Понял? Пока твои бабы еще не заложницы. Просто они у Девки в гостях.
Там подходящие условия для сестры Принцессы, специалисты.  Ты сам в это дело
влез, чем усугубил и их ситуацию. Что  ты влип --  твоя собственная заслуга.
Никто тебя не тянул торговлей оружием заниматься... Ну ладно, ладно. Чего уж
теперь.  Но классно мы  к  тебе  этого  Шмелева  подвели,  да?  Ты  ведь  до
последнего мгновения ничего не  понял. САИП  не любит ультиматумов  и  умеет
ждать  своего часа.  Итак, теперь ты  мне  нужен. Говорю подробно,  чтобы ты
понимал  логику  и  видел,  чего хочу  я.  Это  тебе  поможет  мне поверить.
Во-первых, не по важности, а по порядку: ты у  нас уже несколько дней.  Все,
что мог и знал, ты нам рассказал. Ты об этом помнить не можешь, психотропами
тебя Гном накачал под завязку. Но главное -- секретов от нас у тебя уже нет.
     Каток, говоря, внимательно  следил  за мной. Этим он  похож на Пастуха.
Кстати, а  на кой При мне о Боцмане сообщила?  Тот тоже,  говоря, думал не о
том, что говорит, а о том, как его воспринимает слушающий. А последнее слово
"все?" у При прозвучало иначе, чем прочий, плаксивый, текст. Прозвучало так,
точно она много раз повторяла одно и то же и это ей до смерти надоело. Стало
быть,  она с  Катком  заодно.  Вот почему нас с  ней оставили  в покое, пока
готовились другие  составляющие операции... Что-то меня повело, мысли начали
расплываться.  Каток увидел, как у  меня закатываются глаза, и заботливо дал
еще отхлебнуть вина.
     --  Успокойся. Ничего страшного, ребята твои в безопасности, баба  твоя
от тебя без ума. Все тебя ждут... Во-вторых... Ты следишь за моей мыслью? Ты
достаточно  опытный исполнитель, такого  расходовать  на  одну дезинформацию
глупо. Ты прошел такой отбор, что  от тебя может быть гораздо больший  прок.
В-третьих,  ты  психически  здоров.  Несмотря  на  склонность к  рискованным
авантюрам,  у тебя  нет  скрытых  суицидальных  мотивов,  как меня  заверили
специалисты.  Перспективен, короче. В-четвертых, и  в главных на сегодня: ты
хорошо управляешься с той самой установкой, которую "продал" черножопым.  Мы
тут  попробовали  хронометраж, оказалось,  что у  нас сейчас  нет под  рукой
человека,  который бы  надежно укладывался в  то время,  которое  показал на
испытаниях ты. Не выяснил пока, откуда у тебя  этот навык, но это и неважно.
Все понял? Резюмирую: если ты фордыбачишь -- смерть, как поросенку. Имя твое
оглашается как имя наемника-террориста, следствие, естественно, работает и с
твоей  матерью,  и с  твоими  друзьями, которым  очень, очень  трудно  будет
доказать свою  непричастность.  Естественно,  все  твои  накопления-квартиры
конфискуются,  мать  в  нищете.  Впрочем,  она  вряд  ли  такую  твою  славу
переживет. С Принцессой тоже в  этом случае придется кончать, потому что она
слишком много знает о твоей связи со мной. И до сих пор, кстати, от тебя без
ума. Чем  это,  интересно, ты ее  так завлек? Неужели  ей нравится  зверский
секс?  Короче, ты хорошо все понял? Ситуация-то  простенькая... А вот другой
вариант, не поросячий.  Ты мне помогаешь устранить одного хорошо охраняемого
типа. Имеешь с этого гарантию полной неприкосновенности после операции и еще
сто тысяч долларов. Ты понял? У  Принцессы  уже твой задаток  в сто тысяч, и
еще  сто. Затем, если мы сработаемся, тебя  ждет интересная и очень выгодная
работа на меня. С правом ухода на пенсию, когда пожелаешь. Выбирай!
     -- А  чего  тут выбирать? И  так  все ясно, --  прохрипел  я. -- Попить
дайте.
     Я так и лучился радостью: Каток меня искушал, значит, я сразу понял Его
правильно. Конечно, с Ним бывает непросто.  Но уж если ты сумел на Его волну
правильно настроиться,  Он  всегда  вместе  с проблемой  даст  и ее решение.
Всегда. Нужно только за первым разглядеть и второе. Без выбора.
     --  Вижу, что  мы не  ошиблись  в  тебе, --  удовлетворенно расслабился
Каток. -- За что я вас,  солдат фортуны, уважаю,  -- не разводите антимоний.
Деньги на бочку -- и кончен базар.
     Я знаю, с кем они "не ошиблись". Принцесса видела меня насквозь. И  мою
тревожность,  и  тоску по деньгам, и, само  собой,  неодолимость тяги  к ней
самой.  Вот  только о  Нем  они, включая  Принцессу, ничего  не знали.  В их
системе координат такого фактора не было. Что и давало мне шанс.
     -- Кого надо устранить? -- спросил я. -- Еще пить.
     --  Пожалуйста.  Это  неважно  кого.  Не Ельцина.  Но  тоже  одного  из
предателей, президентствующего  в одном  из  обломков Советского Союза. Ради
личной власти раздоры и нищету плодит, людей в тюрьмы сажает. Очень, кстати,
непопулярен в народе. Распихал оппозицию по тюрьмам... -- Каток заметил, что
я чуть  поморщился, и поспешил уточнить:  -- Знаю, что для тебя подобное  --
мура, но это нельзя не учитывать при подготовке операции. Поддержка местного
населения    многое   решает.    Ты,   к   слову,   склонен    недооценивать
морально-политические факторы, а  зря. Я вот присягал СССР, и я этой присяге
верен. Да, при этом я умею выгадывать  и личную пользу. Но это -- вторичное.
Главное --  верность присяге. Ладно, вот тебе еще таблетка. Отсыпайся  пока,
набирайся сил. Времени у нас в обрез.
     --  Подполковник,  -- спросил я, чуть-чуть  играя  немощность, -- какое
число?
     --   Седьмое  февраля.  Почти  трое  суток,  --  понял  он,  что   меня
интересовало. --