идзе. Денег этот Викланидзе, даром что не сек в
бизнесе ни ухом ни рылом, нагреб много -- было ему чем поделиться. Кстати,
его нелюбовь к Шеварднадзе тоже шла с давних времен. Кого-то из его близких
родичей принципиальный Эдуард упек на Колыму на о-очень долгий срок за
хищение социалистической собственности в особо крупных размерах. А ворье --
оно на добро забывчиво, но зло помнит долго.
Вот тут-то, еще не зная, что я -- тот самый Мухин, на которого запала
ее сестра, Принцесса и сыграла свою роль. Заложила шефу САИП и Лапикова, и
его начальника Каткова. Те, естественно, выкрутились. Мол, не корысти ради,
а агентурной разработки для. Друг Ваня их послушал, поскольку в силу своей
собственной личной честности был весьма доверчив, но тем не менее приставил
к ним Принцессу. Ее сестру для лечения химиотерапией устроили к Полянкину --
он и в самом деле чудеса творил с некоторыми психическими заболеваниями, --
а саму При подставили Девке. Вот так моя милая и оказалась в роли
оперативника...
Сейчас как раз генерал Ноплейко и подполковник Катков гадали, что им с
информацией и ожерельем делать, коль уж удалось о них узнать. Однако я своим
побегом из казематов, да еще со всеми уликами и со многими секретными
документами по разработкам Полянкина для САИП, все запутал. Теперь САИП уже
было не до Грузии. Теперь Контора только и думала, как бы ей вернуть
собственные секреты.
И тут у них была большая надежда на так кстати подложенную мне
Принцессу. А она, получается, ее не оправдала...
x x x
Да, серьезная организация эта САИП. Чем больше я слушал При, тем
сильнее жалел, что в свое время бросил торговлишку турецкой кожей на
"Спортивной". Стоял бы себе за прилавком и не знал бы никакой Конторы.
Потому как у ребят, служащих в подобных учреждениях, есть одна фирменная
заповедь при завершении их операций: "Мавр кончил дело? Кончай и его
самого".
Кстати о корнях традиции. "Нет человека -- нет забот" -- сформулировано
сравнительно недавно и в США. Но это, в сущности, плагиат, это от товарища
Сталина и Берии. А вообще-то в русском языке уже больше века назад убить
человека называлось "порешить". Вроде и страна огромная -- один человек на
десяток квадратных километров в среднем, а все нам тесно. Все друг другу на
ноги наступаем. Все надеемся: вот еще и этого, и к ногтю этих, и тогда --
рай. Короче, очень мне в этих конторах не нравится их фирменный стиль --
"Люди -- дешевы, бабы еще нарожают!". Поэтому, едва пахнет чем-нибудь таким,
у меня первое и самое горячее желание -- оказаться подальше. Когда подобная
Контора хочет тебя использовать -- это уже приговор.
А меня еще и угораздило ихние секреты уволочь!
Нет, уж если суждено тебе влипать, то как ни берегись, а все равно
влипнешь.
Я пригорюнился мысленно, стараясь хранить на физиономии спокойствие.
-- Ты чего хмуришься? -- тем не менее заметила моя лживая радость. --
Выкрутимся!
Она расчет свой строила на том, что к ней генерал относится хорошо. Не
"по-кобелиному", а почти что по-отцовски. То есть он считал нормальным, что
ей приходится спать с объектами разработки, и в отличие от других коллег не
думал, что это делает ее общедоступной, грязной и нуждающейся в жалости.
Короче, не проявлял той снисходительности, которая доводит профессионалок
подобного рода до бешенства.
"Когда мы приступили к ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, --
делился генерал Ноплейко своими размышлениями с Принцессой, -- то нас тоже
считали дураками и самоубийцами. Но мы их не слушали. Мы же патриоты! Так и
ты. Ведь если тот же Джеймс Бонд спит с кем ни попадя, его не жалеют -- ему
завидуют. А если баба трахает любого, кого захочет? Если она вьет из мужиков
веревки и тем самым служит Родине? Обыватели ее либо презирают, либо жалеют.
Разве это справедливо? Нет, это -- глупо и смешно. Поэтому, дочка, ты
наплюй. Твоя служба -- почти как у нас, чернобыльцев!"
-- Ты согласен? -- перебивая свой рассказ, потребовала моего мнения
При. Поскольку очевидно было, что ей хочется услышать, я не стал
разочаровывать:
-- Разумеется. Служба есть служба.
Но, конечно, меня не радовали ее рассуждения. Вообще, излишняя
откровенность любимых -- даже хуже их вранья. Намного хуже. Слишком
явственно рисует перед воображением череду рук и прочих органов, которыми ею
пользовались до меня. И слишком мало шансов, что это прекратится после. Вот,
блин, не повезло мне с призванием любимой! Да что ж теперь поделаешь. Забыть
хотя бы -- так она ж и не дает: развезло вот ее на исповедь, и все тут.
Намолчалась, а поделиться наболевшим каждому хочется. И каждой.
-- Хотя, конечно, он дурак, -- простодушно говорила Ирина. -- Гнать
солдатиков на радиоактивную крышу было все равно что затыкать ими амбразуры.
Мне такого самоубийственного патриотизма не понять. Пусть я блядь, но уж
лучше хорошо научиться гранаты бросать, да? Чем собой доты закрывать. Ты как
думаешь?
-- Ты не отвлекайся, не отвлекайся...
Вот так она и вызывает свои объекты на откровенность: "Сука наш шеф,
правда?" "Есть немного". И конец карьере.
Поскольку При формально значилась в этой операции рядовой, то о
присвоении ей майорского звания Ноплейко велел никого не извещать. Он не
хотел лишать Лапикова иллюзии лидерства и наводить его на мысль, что При за
ним присматривает. До меня как-то не дошел смысл этой путаницы, но, видимо,
для Конторы она была в порядке вещей. Потихоньку я начинал подозревать, что
интриги у них там самоценны.
Инструктируя При, Ноплейко предупредил:
-- Лапиков не потому дурак, что разболтал тебе о желании погреть руки
на ожерелье. А потому что не понял: эти семьсот или сколько там тысяч
долларов -- тьфу в сравнении с целой страной, которую можно за это ожерелье
получить. Улавливаешь?
-- Не очень, товарищ генерал, -- призналась Принцесса.
-- Да? Ну ничего. Какие твои годы. Еще станешь генеральшей, тогда и
начнешь все понимать.
Когда она мне это рассказала, я хмыкнул. Узнаю наш народ. Он свято
верит, что мозги прилагаются к должности.
x x x
Ноплейко после дозы, полученной в Чернобыле, отличался хилой
комплекцией, засунутой в богатырский мундир. Он далеко высовывал лысую
голову на морщинистой шее и, как упорная черепаха, водил перед собой руками
в старческих пигментных пятнах. Разгребал аргументы и факты.
-- Следи, -- говорил он Принцессе, -- за Лапиковым и за самим Катковым.
Тут начинаются типичные "Двенадцать стульев"... Смотрела кино такое?
-- Конечно.
-- Молодец, работаешь над собой, повышаешь культурный уровень --
пригодится. Не вечно же тебе одним передком звездочки зарабатывать. Головой
учись, головой работать.
-- Но как мы теперь докажем, что это Викланидзе начинил ожерелье
взрывчаткой, а не, допустим, мы сами? -- как послушная ученица спрашивала
При. -- Даже если он и согласится выкупить его у Мухина, он всегда скажет,
что ни о какой взрывчатке и не слыхал, а просто хотел вернуть ценную вещь,
чтобы сэкономить на страховой выплате.
-- Так в том-то и беда! -- Дряблый генеральский кулачок с досады хряпал
по столу. Когда-то, будучи в силе, он хряпал как надо, призывая к подвигам.
-- Вот ты мне эти доказательства и раздобудь.
-- Как?
-- Вот и думай -- как?! Для чего тебя учили? Ты же теперь майор!
Поставь цель, разбей на задачи. И отрабатывай по ступенечкам. Первая задача
-- универсальная, основная для любой операции: прикрой свою задницу. Надо
избавиться от горячей картофелины, подсунув ее другим, но из поля зрения не
выпускать. Раз! Второе: добиться, чтобы те, у кого теперь картошка, ее не
профукали. "Те" -- это хлопцы того ренегата, Пастуха. Вот и внедряйся к ним,
тут тебя учить не надо. Справишься?
-- Не знаю.
-- Да чего там знать? Все под носом! Ты согласна, что в этом ожерелье
-- ба-альшие возможности?
-- Ну-у...
-- Не стесняйся, говори. Намекал Катков, что и я захочу от него что-то
пригреть себе?
-- Не похоже на вас вообще-то.
-- Молодец! От человека идешь, хорошим оперативником можешь стать. Ты,
дочка, меня, старика, послушай: одной давалкой своей ты хорошей карьеры не
сделаешь. Износишься, засветишься. Неравный обмен: ты им и тело свое, и
удовольствие, а они тебе -- только информацию. Да и то для других. Головой
старайся работать. Тогда ты им -- ничего, но они тебе -- все, что _тебе_
нужно... Во-первых, что бы ни случилось, мы ни при чем, а все огрехи на этом
"MX плюс" и Пастухове. Во-вторых, не зря Викланидзе именно на них вышел. Не
зря. Значит, надо его планы в отношении их высветить. Вот твоя главная
задача. И третье: найди мне того, кто способен вытащить на свет божий
Мухина, в какую бы щель он ни забился.
-- Так это ж Пастух, наверное?
-- Не получается у Пастуха, да и у прочих бывших сослуживцев Мухина.
Они ему уже весь пейджер призывами забили, а он и ухом не ведет. Но должен,
должен быть у этой Мухи человек, к которому он помчится по первому зову. У
всех такие есть. Вот и найди мне его.
-- Наверное, мама?
-- Не понимаешь. Если мы его мамашу зажмем, он же не дурак, сразу
поймет, чья работа. А при его изворотливости это черт-те чем чревато. Нет,
мне нужен такой человек, в зове которого Муха никак связи с нами не
заподозрит. Никак. Ясно? Есть еще вопросы?
-- Так точно, есть... Жаден Лапиков. Не захочет информацией делиться.
Все под себя загрести пытается.
-- Знамо дело, жадный. Поэтому его кое-кто и выбрал. Думай. Такое твое
домашнее задание: сделай так, чтобы желающие держать майора под колпаком
засуетились. Все? Свободна!
Очень При повторы генерала про то, что она не головой, а "давалкой"
работает, обидели. Только у нее хватило ума понять: ранит лишь правда. Боль
от слов пропорциональна их точности. Поэтому она из принципа решила майора
Лапикова от койки отлучить и вертеть им исключительно с помощью интеллекта.
-- ...Знаешь, сейчас, когда у меня появился ты, дорогой, мне этого
особенно хочется!
Я следил за ней краешком глаза и поражался тому, что она сама,
наверное, сейчас верила в прочность своей ко мне привязанности. Она даже не
понимала, как меня теперь корежит от ее "дорогого". Беда таких, по-мужски
относящихся к сексу, баб в том, что они жаждут постоянства, не понимая:
поезд ушел. Постоянство -- удел и счастье неопытных. Гурман не в состоянии
долго сидеть на сухарях. Как бы ни было это полезно.
Но сработал закон генерирования идей: если ты кому-нибудь говоришь о
том, что тебя действительно волнует, то даже если твой собеседник ни ухом ни
рылом не понимает в твоей проблеме, ты все равно невольно изрекаешь новые
для себя самого идеи. Вот почему так туго и так некачественно думается в
одиночку. Вот почему так легко раскалывают мужиков умелые бабы. Человек и в
мышлении, и в чувствованиях -- животное общественное. При сама увлеклась
собственным рассказом, стараясь в общении со мной заметить и понять то, что
могло от нее ускользнуть раньше. И ведь что-то нащупывалось. Но я уже
чувствовал некоторый перебор по части информации. Поцеловал ее в щеку и
попросил:
-- Милая, у меня от подробностей уже голова пухнет.
-- Устал, бедненький? Закругляюсь. Когда ты убег от Девки, она по злобе
объявила на всю Москву, что ты уволок у нее кучу бабок и драгоценностей. Ну
а теперь, когда ты и сам скрылся невесть куда, и меня неизвестно куда дел,
Катков, чтобы отмазаться перед другом Ваней, наверняка объявил тебя в
розыск. У меня все. Чего делать будем? Дай я тебя потискаю, мой до-о-орогой!
Я лежал, как пристукнутый.
Оказывается, пока я тут валяюсь, по моим следам и милиция, и бандюки
рыщут! По мою душу охотится, почитай, треть Москвы, не считая окрестностей.
В Москве, наверное, уже просто нет стукача, милиционера, фээсбэшника или
блатняка, который бы не знал примет Мухи, ухаря с полными карманами
бриллиантов, точной описи которых у начальства нет...
Иными словами, тот, кто первый его пришьет, тот первый и урвет
горсточку-другую себе на старость. А если и не пришьет, но узнает про него
что-то -- получит солидную награду от любой из заинтересованных сторон, а то
и от нескольких. Сказать, что меня все это обрадовало, значило выразиться
очень неточно. Нет, и до расклада, открытого мне При, я знал, что пахнет
жареным, но что это жарят меня и настолько азартно и всесторонне -- даже и
не подозревал.
-- Ну и чего ж ты все это время тянула-молчала?! -- Я почти с ужасом
посмотрел на женщину, которая своими ласками лишила меня целых суток.
Последнего, возможно, моего шанса на спасение.
Хотя... Если припомнить, что я с ней выделывал тогда в камере, то ее
месть пропорциональна сотворенному мною...
Получалось, что мне лучше было остаться у Девки. Ее-то, возможно,
удалось бы убедить в том, что Муха может ей пригодиться. А вот всем, кто
сейчас меня ищет, я, разумеется, не нужен. Им нужно то, что я хапнул у
Девки. А это большая разница. Для меня, во всяком случае. Но чего теперь об
этом думать. Думать надо о том, в какую щель забиться. При правильно поняла
мой взгляд, однако слез раскаяния лить не собиралась:
-- Прости, милый. Но я ведь еще не знала, что влюблюсь в тебя! Думала:
попользуюсь, сколько смогу, выясню, что сумею, а потом сдам тебя Конторе или
кому-то еще.
-- А что ты думаешь сейчас?
-- Что ты мне и самой пригодишься... Давай поедим чего-нибудь.
-- Поедим?!. Извини, но мне жрать некогда.
Да и Мария Павловна совсем не проста. И кто ее подруги, сестры, дочки,
где и кем работают-подрабатывают мужья, братья и дети оных, я не знаю. А то,
чего не знаешь, невольно пугает. Да и должно пугать.
Думая обо всем этом, я ускоренным образом одевался, заправляя куда
следовало свой инструмент, предельно обостривший для меня эту ситуевину, но
явно не желавший на этом успокаиваться. Боже, дожить бы до возраста, когда я
превращусь в импотента и все женские прелести абсолютно перестанут меня
волновать! Может, мне еще повезет, и шальная пуля произведет быструю
кастрацию, позволяя хоть кусочек жизни прожить безмятежно? Займусь тогда
шахматами, вышиванием, садово-огородными делами...
При тоже споро собиралась, с явным сожалением восприняв ту решимость, с
которой я застегнул брюки. Стоя с голым бюстом, одной ногой в колготках, она
вдруг продекламировала, патетически подняв гладкую полную руку:
_Узнав, что муж собрался в бой
Идти с незащищенною мотнею,
Жена сказала: "Друг,
Прикрой бронею
Свой гульфик,
Столь любимый мною!.._
Как эти существа чуют то, про что мы, мужланы, и подумать-то толком не
умеем! Меня пугало, что Принцесса даже не думала о том, что, если ее накроют
вместе со мной, от нее могут избавиться просто как от ненужного свидетеля.
Еще до того, как я успею вставить словечко...
-- Рабле, со школы запомнилось, -- сообщила она, натягивая колготки на
объемистые бедра. -- Актуально. Ну и куда мы сейчас?
-- В разные стороны! Мне нужно отлежаться. Дай свои координаты, сам
выйду на тебя, когда смогу.
-- Дорогой, я люблю тебя! И на всякий случай учти: коль не прогнал меня
сразу -- ты мой. А что мое, то -- мое. Я не шучу.
"Так, подумал я, теперь есть и третья сторона, жаждущая меня найти и
употребить, -- Принцесса. Формально -- одна, но уж она-то сумеет заставить
поработать на себя всех остальных". Чемоданчик с электроникой, лежавший
обычно под тахтой, любезно предоставленной нам мамашей бесславно почившего
Василия, я засунул в пластиковый баул той расцветки, которая отчего-то
полюбилась челнокам-торговцам. Все свое я решил пока забрать отсюда. Нескоро
я теперь посещу этот дом.
Благодаря При количество имевшихся в моем распоряжении укромных мест
стремительно сокращалось.
...Все-таки Он ко мне очень снисходителен порой. Когда мы спускались,
мимо нас проехал вверх лифт, как вскоре стало ясно, с Марией Павловной и
сопровождающими ее лицами. С двумя физиономиями, подстраховывающими тех лиц
на лестнице, мы столкнулись между четвертым и третьим этажами. Нелогично, но
так повелось, что на подстраховку обычно посылают самых неопытных. На свое
несчастье, они пыхтели, топая через три ступеньки и глядя себе под ноги. А
мы -- на свое счастье -- шли, как нас учили: на цыпочках, бесшумно и глядя,
куда идем.
Поймав взгляд При, я показал ей пальцем на парней, затем ткнул им в ее
упоительную грудь, а потом показал на себя и за спину парням. Она понимающе
кивнула и мгновенно бесшумно перемахнула через перила. Если с милиционерами
она резвилась играючи, то тут, на беду здоровяков, -- ах как любят
авторитеты выбирать себе подручных помассивнее! -- у нее на игры не хватало
времени.
Она с маху приземлилась задницей на спину первого и тут же врезала
обоими каблуками в морду второму. Это было столь четко исполнено, что, будь
у меня хоть пара минут, я бы полюбовался на дальнейшее. Но приходилось
спешить. Что-то все опаснее и опаснее становилось мне рядом с любимой.
Поэтому я дал деру.
Глава четырнадцатая. Вихри враждебные
Я промчался по лежавшему на спине бесчувственному телу отключенного
Принцессой бандита, пролетел второй этаж, парадное и, успокоив дыхание,
медленно вышел на улицу. Машина, иномарка, нагло стоящая на тротуаре с
работающим движком, не могла быть ничьей иной. Задние дверцы никто запереть
и не подумал, поэтому я просто уселся за спиной водителя, просто ткнул ему
пистолетом в мозжечок, просто вытащил из-за его пазухи ствол -- какая-то
древность, чуть ли не наган -- и просто вежливо попросил:
-- Тихо, без резких движений, пересядь на правое сиденье. Нет, ключи не
трогай... Так, осторожно, не ударься. Вот и молодец. Руки на колени. Теперь
учти: дернешься -- убью. Извини, нет времени тебя пугать и уговаривать. -- Я
перебрался на водительское место и спросил: -- Двое шли по лестнице, а в
лифте?
-- Тоже двое.
-- Молодец. Теперь, если хочешь жить, замри! По затылку, чтобы
оглоушить, я бить не люблю. Одна из моих бытовых проблем в том, что армия
учила меня исключительно убивать. Ну в крайнем случае -- калечить. Логика у
инструкторов при этом проста: лучше всего делаешь то, что делаешь
автоматически, рефлекторно, совершенно не думая. Для тех, кто дерется, у
одного и того же движения два-три варианта -- сильный, средний и слабый,
например. Но при этом мозгу и мышцам требуются дополнительные доли секунды,
чтобы разобраться, с какой силой и куда бить в данный момент. А за это время
тот же "каштан", делающий девятьсот выстрелов в минуту, успеет всадить в
тебя пять-шесть пуль. Дороговато за гуманизм. И я с инструкторами совершенно
согласен. Потому что -- живой. Теперь мои рефлексы включаются автоматически
до того, как успею осознать, что делаю. Это меня спасло от смерти уже раз
двадцать. Что еще больше, по принципу обратной связи, закрепило те самые
рефлексы. И если бы я даже и захотел только оглоушить водителя, то девяносто
девять и девять десятых шанса из ста, что это был бы последний удар,
полученный им при жизни.
Выскочив на шоссе Энтузиастов, я пронесся до "Римской", и,
останавливаясь возле входа в метро, спросил тихо сидевшего всю дорогу водилу
-- до него, вероятно, только возле метро дошло, что, собственно, с ним
приключилось:
-- Чьи вы люди?
-- Мы? Чьи люди? -- испуганно отпрянул он.
-- Кто у тебя главный?
-- Карась.
-- А у него?
-- Дымок.
-- А у Дымка?
-- Девка.
-- Молодец. Твои шансы на жизнь все растут. Теперь быстро: как и от
кого узнали, где я? Быстро!
-- Бабка какая-то капнула. Мол, у нее шалашовка объявилась, которая от
Девки сбежала. Подслушала бабка вроде что-то. Мол, она к бабкиному
постояльцу приблудилась. Ну Девка и поняла, кто этот постоялец.
Ай да Марь Пална. Она четко нацелилась не отдавать такого завидного
жениха, как я, в ненадежные чужие руки.
-- Слушай, парень... -- Я решил его отблагодарить. -- Ты быстро
соображаешь. И на твоем месте я бы поторопился назад, к подъезду. Но не
говорил никому о том, что меня подвез. Второе. Если не дурак, то смывайся с
этой работы, пока жив... Пушку я твою положу на багажник. Пока.
В переходе я чуть поработал над собой, глядясь в витрину незанятого
ларька, и на площадь Ильича явился преклонным старикашкой лет шестидесяти:
морщинистым, беззубым, еле волокущим сумку и очень вонючим. Но ростом я стал
на двенадцать сантиметров выше. Поэтому мент, цепко перехвативший меня перед
эскалатором, изучив мою пенсионную книжку труженика союзного значения,
отпустил с миром.
Через два с небольшим часа, основательно присмотревшись к обстановке, я
изъял из берлоги на старой автобазе свой рюкзак и сумку с захваченными у
Девки трофеями.
Конечно, пришлось, проверяясь, попетлять по городу.
Только к ночи я согрелся в душе и смог наесться супчика у Катерины в
районе "Бабушкинской". Работала Катя проводником, поэтому именно сегодня, по
стечению обстоятельств и по графику, была в рейсе. Сын ее в такие дни
находился у бабушки, так что Катина квартира до послезавтра была в моем
полном распоряжении. Знаком я с Катериной еще со своих челночных времен. Она
ко мне хорошо относится, доверила ключ от квартиры и не обижается, если,
переночевав в ее отсутствие, я, попользовавшись ее припасами, просто
оставляю деньги.
Боже, какое спасение, что есть еще женщины, с которыми может быть так
просто...
Но главной моей проблемой сейчас было определить: что из всего
навранного мне Принцессой самое существенное? Пробежавшись и отдышавшись, я
совершенно четко понял: она врала мне так обильно и порой неуклюже не по
глупости. Наоборот. И уж тем более не от любви. Чертовка раскусила меня
влет, поняла, что я ей не верю. И прятала самую существенную ложь среди той,
что попроще и помельче. Иначе говоря, При программировала меня так, чтобы я
делал то, что ей требуется, вне зависимости от того, верю ей или нет. Разве
можно не восхищаться этой женщиной, щедро дарящей наслаждение и
управляющейся с тобой так непринужденно, как училка с первоклашкой? Нельзя
не восхищаться. Но жить все равно хочется. В моей головенке царил сумбур,
как и в захваченных у Девки трофеях. Вот с них-то я и решил начать.
Монотонная работа помогает сосредоточиться.
Итак, обогревшись и отдышавшись в квартире железнодорожницы Кати, я
наконец-то смог рассмотреть все, что хапнул у Девки. Оружие меня сейчас не
интересовало, поэтому его отодвинул в сторону, не разбирая. Самое важное и
срочное -- бумаги. Тетради, папки, блокноты и записные книжки. Но слаб
человек, и я начал с долларов. Подсчитал бабки, захваченные в казематах.
Банковские упаковки не рвал -- прикинул по пачкам. Оказалось около
шестидесяти тысяч -- от Девки, и еще было две -- из моей заначки в квартире
Марии Павловны. Плюс это чертово ожерелье. Держа в руках все это богатство,
я подумал о том, что Принцесса сумела довести до конца начатое Полянкиным:
теперь я был совершенно уверен, что этот злодей и интриган хозяин
"Резо-гарантия" Валентин Резоевич Викланидзе мне таки должен за
беспокойство, раз он через свой "Изумруд" подставил наше агентство "MX
плюс".
Что бы случилось, если бы мне не встретились в Шереметьеве Регина с
Поводком? Я бы вполне официально привез заминированное ожерелье в Тбилиси. А
там -- в зависимости от качества работы телохранителей Шеварднадзе. Либо
меня и заодно всех наших обвинили бы в подготовке покушения, либо -- в его
осуществлении. И -- тю-тю свобода и жизнь. За такие штуки надо платить, При
совершенно права. Моральный ущерб дороже физического. Хотя и мои ноющие
ребра обойдутся Викланидзе, как золотые.
С интересом поглядывая на деньги, я вдруг, как никогда раньше, понял,
что имею возможность спрятаться в любой точке мира. Ведь у меня имеются и
еще кое-какие сбережения. Если доберусь до них живым и достаточно здоровым,
то лет десять смогу жить на них скромно, но сыто. Много ли мне надо? Это
рассуждение сбивало с толку. Невольно наводило на мысль: а не пора ли уйти в
кусты?
Таким богатым я еще никогда не был.
Допустим, я сдеру с хозяина "Резо-гарантии" тысяч семьсот -- восемьсот
зеленых. Это увеличит мои капиталы до миллиона. Искушение! Этого хватит даже
на троих, включая При с дочкой. И на то, само собой, чтобы кое-что
припрятать, основательно обеспечив мою матушку. Неправильно подумалось:
"припрятать" -- как о вещи. Но при моих обстоятельствах, скрываясь, я
вначале рискую матерью, а уж потом -- самим собой. Это солидный минус моей
работы: близкие и любимые автоматически становятся ее заложниками. Таскать
маму с собой, не зная, где и в каком виде ты будешь через час, -- жестоко.
Но и поселить ее где-то одну, оторвав от знакомых и родных, пусть и
обеспечив деньгами, -- тоже не лучше. Впервые меня испытывал столь сильный
искус. Я не знал, что и думать.
Первым делом -- риск. Он очень велик. Намного сильнее, чем в подвале у
Гнома-Полянкина. Любой одиночка беспомощен перед такими организациями, как
Контора. Но только в том случае, если у Конторы есть очень серьезный повод
за одиночкой охотиться. А у них такие поводы есть: одна якобы имеющаяся у
меня информация об их тайных экспериментах чего стоит. Тем более что тут
помимо служебной надобности появляется и мощный личный стимул для всякого,
кто пожелает на служебном рвении погреть руки. И что-то мне подсказывало,
что таковых желающих окажется более чем достаточно.
А ведь есть еще милиция, грузины, Девка, страховые компании... Большая
толпа, много прыти. В то же время у меня почти нет возможности обзавестись
документами. Раньше для нас такие проблемы решал Голубков, УПСМ. Кстати, вот
еще кого обязательно запустят, отыскивая меня. Может, использовать При?
Может, у нее отыщутся связи по части документов и безопасных явок?
Однако что-то после подставки, которую она мне так простодушно устроила
-- ну не совсем она, но с ее подачи, -- и достаточно интенсивных постельных
упражнений моя страсть к ней несколько поутихла. Опять-таки -- дочка.
Прятаться с двух-трехлетней крохой не мед. И захочет ли При ради меня
оставить ее, даже если есть на кого оставить? Нет, При как соратник в такой
игре в прятки -- не лучший вариант. Забыть о ней? Пусть сама расхлебывает
заваренную Конторой кашу? Могу. Нет, в самом деле, могу. Не может быть,
чтобы она оказалась единственной на белом свете. Найдется со временем и
другая... Обещаний я ей не давал, долгов перед ней за собой не знаю.
Впрочем, вру. Если бы я мог ей поверить хоть на чуть-чуть, про все бы забыл
и всех бы бросил. И матушку, и даже ребят. Лишь бы быть с ней, с При,
вместе. Лишь бы видеть, слышать и осязать ее все время, каждую минуту.
Сука Полянкин, зря я тебя не убил.
Нет, не зря. Он меня на При посадил, как на иглу, он меня с нее и
снимет. Только я еще не придумал, как это организовать.
Да, честно говоря, что-то и не хочется мне с нее сниматься.
x x x
Все эти размышления пронеслись в мозгу мгновенно и сгинули почти
бесследно, оставив разве что пепелок легкого сожаления. Не верю я в
честность вообще. Тем более в бескорыстную законопослушность. И сам --
любовь любовью, дружба дружбой -- больше полагаюсь на логику. Как мне не раз
цитировала одна театралка из какой-то популярной некогда пьесы: "Говнюком
быть невыгодно". Вот в этом вся мораль умных людей. Говнюком быть не
некрасиво или там неприлично -- невыгодно.
Учитывая, сколько придется тратить на обеспечение безопасности,
надежной крыши, на переезды и обживание новых мест, моих денег хватит самое
большее на пару лет. Пару лет прозябания в каких-нибудь отечественных или
иностранных щелях. Чувствуя себя дичью не только для тех, кого я знаю
сейчас, но и для тех, кого вынужден буду просить об услугах. Понятно, что за
документами, например, придется не к ангелам обращаться. А ворье -- оно
везде ворье. Профессия такая: облапошивать любого, кто подвернется. А я в
качестве жертвы окажусь лакомым куском. И все ради удовольствия самому
оплачивать тот риск, который мне сейчас худо-бедно компенсируют другие? Не
стоит овчинка выделки.
Ладно, помечтали -- и за щеку.
Так, теперь бумаги. Наш человек генетически относится с почтением ко
всякому документу, и поэтому в любом сейфе и тайнике всегда найдется нечто,
способное надолго замуровать своего хозяина в тюрягу. Девка и иже с ней не
были исключением. Например:
"Уважаемая Госпожа Д.! Податель сего должен передать Вам
25 (двадцать пять тысяч) долларов. В том числе:
3 -- в качестве аванса за операцию в М. и
7 -- окончательный расчет за К. С. В.,
6 -- окон-й р-т за Т.Н.К.,
9 -- окон-й р-т за Р., хотя Вы еще обязательно должны тщательно убрать
за собой!
Прошу Вас предоставить подателю сего возможность познакомиться с тем,
как убрано за Р. С уважением, Ваш К."
Были там и списки. На хорошей, принтерной бумаге, на обрывках писчей,
на листах из тетрадей... Кому, когда, сколько.
Иногда и за что. И кто бы ни скрывался за инициалами и фамилиями,
думаю, не зря все это хранилось. Видать, с помощью этих бумажек кого-то
можно было крепко прихватить за задницу.
Некоторые списки и ведомости были написаны приметным почерком: четким,
округло-женским, с прерывистой горизонталью, часто говорящей о вывихах в
сексуальной сфере. Похоже, писала Девка. В чем в чем, а в
предусмотрительности ей не откажешь. Даже когда предусмотрительность связана
с риском иметь кучу неприятностей из-за обладания документальными
свидетельствами. А куда деться? Чем крупнее и сложнее дела, чем больше
народу, тем сильнее необходимость в записях. Обнаружилось три конверта с
паспортами -- б/у, полуфабрикаты и отличные подделки. В основном, правда, на
женские данные, но это тоже ничего.
Что ж, все это представляло вескую основу для шантажа Девки и всех, кто
в ее записях числится. Козырь. Надо только хорошенько обдумать, когда, с кем
и как пограмотнее эту возможность реализовать. Разумеется, мне и в голову не
пришло спешить с передачей Девкиных записей в милицию. При всем пиетете, с
каким я относился к защитникам закона, сейчас любая помощь им -- смертный
приговор для меня. А самоубийство -- это грех. Без шуток.
Больше всего здесь было бумаг с химическими формулами, дневниками
опытов, схем и рисунков кровеносной системы и человеческого мозга.
Значительная часть -- на немецком языке. Но даже то, что было на русском,
понять в своем нынешнем состоянии я не мог. Поэтому с чувством исполненного
долга я сложил бумажки и книжки в аккуратную стопку, с облегчением отложил в
сторону видеокассеты и компьютерные дискеты, которые мне сейчас негде было
прокрутить. В голове царил жуткий ералаш, а тело, битое и усталое, умоляло о
покое.
И все-таки жаль, что При не было рядом. Зато шанс ее опять увидеть и
поиметь во сне казался мне убедительно веским.
Глава пятнадцатая. Грязь в детской
Проснулся я в постели так кстати отсутствующей Кати среди бела дня. В
"коктейльном" состоянии: голова стала ясной, жаждущей работы, а тело болело
каждой клеточкой. К тому же мучила совесть за вчерашние и позавчерашние
глупости. Тихо грело имеющееся у меня нынче богатство, ну не само пока
богатство, но уже довольно веский намек на его вероятность. А еще до стона
хотелось увидеть При.
Жизнь моя все больше разукрашивалась и осложнялась из-за присутствия в
ней хитрой и бесшабашной, профессионально безнравственной и
беспомощно-нежной, обольстительной и наивной Принцессы. Знаю, что дурак.
Давно считаю недоумками тех мужиков, которые из-за женщин теряют сначала
голову, а потом готовы потерять и все остальное, включая и саму жизнь. И все
же как это, оказывается, приятно: сначала думать-мечтать о При, а потом уже
заботиться о своей безопасности и деньгах. Вот вдруг она -- судьба моя?
"Суженая" -- именно этого корня понятие. Предназначенная Судьбой. Вдруг
другой такой я больше никогда не найду?
Кое в чем Гном-Полянкин прав: бывают шансы, которые только раз в жизни
выпадают. Только единожды. Вот ведь как ни рискованны оказались сутки
наслаждения с нею у мамаши покойного бандюги Василия, а не жалел я сейчас о
тех часах. То есть жалел, но не о том, что они были, а о том, что они уже
позади. Каждую секунду, проведенную с При, вспоминал, облизываясь и млея. А
вот о том, что поосторожничал вчера и в запале сбежал от нее, уже жалел.
Умом понимал, что сейчас она бы только мешала, отвлекая от насущных забот и
стараясь предать, но -- жалел. И с удовольствием жалел. Плевать мне сейчас
было на то, что кого-то она ласкала до меня и будет ласкать после или даже
одновременно. Будь она сейчас в пределах достижимости -- все бы бросил и,
проверив, нет ли за ней хвоста, так бы навалился, что... И больше скажу:
если ее не будет -- на кой мне хрен тогда и голова, и деньги, и все прочее?
А еще говорят, что утро вечера мудренее.
Нет-нет, дико извиняюсь, жизнь мне нужна любая.
Да и то, что спала она с кем попало, хоть головой не осуждал, но
сердцем почему-то воспринимал как предательство. Жалел, что узнал о ней
такое. Раздражался на себя за то, что сейчас, когда у меня полно насущных
бед и проблем, отвлекаюсь на бессмысленные грезы. Я тут о ней думаю, а она,
может, как раз сейчас уступает кому-то -- это в лучшем случае, а то и
наслаждается -- в силу служебного долга и природного призвания... Эта мысль
хорошо меня отрезвила. Стоп, не мальчик уже. Хрен бы с ним, с ее белым
телом. Лучше самого себя вручную обслуживать, чем гнить в какой-то яме. С
памятником или без.
Волевым усилием я похоронил все сексуально-романтические позывы, снова
прополоскал рот растительным маслом, сделал плотную зарядку и довольно
удачно помедитировал. Полной ясности не обрел, но примерная канва действий
наметилась. Пока пил кофе и изучал из-за занавесок ситуацию во дворе, еще
раз прикинул свои шансы.
Эх, надо было бы сесть и на бумажке расписать-разложить все
происходящее. Картировать ситуацию, как учили инструктора и командиры. Но у
меня голова какая-то дурная в этом смысле. Она делает не то, что мне нужно
по ситуации, а то, что ей хочется самой. Вот не лежала у меня сейчас душа к
бумаге, и все тут. Просто зудело все внутри, так хотелось
размяться-пробежаться, что-то делать, действовать. Матеря себя за неумение
заставить жить по правилам, я нарядился старухой. Утешался тем, что если
жить как надо, то какая это, на фиг, жизнь? Каторга это, а не жизнь.
Лукавил, конечно, перед собой. Знал, что когда прижмет, когда навалится все
отложенное, когда обожжет все непродуманное, когда не продохнуть станет, вот
тогда я все себе припомню. Умен и усидчив стану задним числом. В пальтишке и
"дачных" ботах Катерины, выпятив горб-рюкзачок, в котором под пальто лежало,
помимо содержащегося в той сумке, что я тащил в руках, кое-что из
оборудования, запасной одежды и на всякий случай оружия, я проковылял в
дальний конец микрорайона. Там, напротив гастронома, нашел подходящий
телефон-автомат, давно выведенный хулиганьем из строя. Достал из сумки свой
аппарат и, подключившись к линии, позвонил своей связной -- инвалидке.
Нехорошо так женщину называть, но так уж она в моих мыслях отпечаталась. Да
вовсе и не уничижительно я ее назвал, а даже с уважением.
Инвалидка, но деятельная. Она ведь диспетчером на телефоне не только
меня обслуживала, не один я не доверял пейджерам. Так что зарабатывала она
достаточно, чтобы никому не быть обузой.
Минут пятнадцать я не мог дозвониться, потому что телефон у Любови
Никитичны был непрерывно занят, а потом она наконец ответила.
-- Здравствуйте, -- откликнулся я высоким голосом. -- Это Константин
Васильевич. Есть что-нибудь для нас?
-- Наконец-то! Масса звонков, а вы все не объявляетесь. -- Любовь
Никитична зашуршала записями. -- Диктовать?
-- Минуточку. -- Я достал блокнотик и автоматический карандаш. --
Давайте.
-- Большинство звонков для Олега. Его спрашивал Пастухов, просил
перезвонить. Телефон сказать?
-- Говорите.
-- Еще очень просил позвонить Николай Матвеевич, телефон... Успеваете?
-- Успеваю.
-- Гумеров -- телефон... Солодухина -- телефон... Архипкина --
телефон... Шмелев -- телефон...
-- Минутку, -- попросил я.
Диктовала Люба четко, размеренно, но я ведь на весу писал, в
продуваемой будке. Не хватало еще неправильно какую-нибудь цифру накорябать,
а потом позвонить не туда. Хотя время и поджимало. То, что она произнесла
слова "масса звонков", означало, что кто-то у нее обо мне выспрашивал. Раз
так, значит, ее телефон вполне могли прослушивать и, может, сейчас уже
кто-то определял, откуда я звоню.
-- Извините. Скажете, когда можно будет продолжать.
-- Повторите последний номер.
-- Шмелев. Телефон... Зинуля -- так эта дама назвалась: "Зинуля".
Телефон... Все.
-- Спасибо.
-- Это вам спасибо. С наступающим вас. Всего хорошего в Новом году,
счастья и здоровья! Олегу тоже передайте мои поздравления.
Ничего себе -- через полторы недели Новый год, а я даже и не думал об
этом.
-- Вам тоже всего наилучшего. -- Я спешил, поэтому был суховато-вежлив.
-- Счастья! До свидания.
Быстренько сложив в сумку свою технику и приготовив газовый пистолет, я
засеменил прочь от будки. Потоптался на автобусной остановке, потом побрел к
переходу и -- в гастроном. С тех пор как я последний раз заглядывал в него,
он здорово изменился. Теперь тут вдоль витрин понаставили киосков-прилавков,
и улицу можно было разглядеть, только стоя между дверями. Туда я и вернулся.
Ждал, делая вид, что отдыхаю, опираясь на дверь. Что взять со старого
человека.
Они подъехали минут через шесть после окончания разговора.
"Самара" с незнакомым номером, который я, разумеется, постарался
запомнить. Знать тех, кто за тобой охотится, очень полезно. Тачка встала
метрах в двадцати от будки. Никто не вылез: осматриваются. Паршиво. Чем
профессиональнее преследователи, тем паршивее. Дилетантам кажется, что
телефон-автомат гарантирует анонимность. Фиг вам. Сейчас они осмотрятся, а
потом начнут тщательно опрашивать всех вокруг автомата: а не запомнил ли
кто-нибудь человека, который только что по нему звонил? И хотя телефон давно
не работает, все равно кто-нибудь обязательно запомнил плюгавую старушенцию.
И станет у меня одной маской меньше, а у меня их и так немного.
Уйти, раз все ясно? Рано. Надо дождаться, когда они вылезут из машины,
чтобы запомнить физиономии.
И тут, как назло, возле меня притормозил долговязый подросток.
Выпятил губу и, нагло рассматривая шалыми глазами, прикидывал: есть ли
у меня в сумке, чем поживиться, или нет. Вот юное отребье. Ему ничего не
стоит от нечего делать обидеть старушку, отнять у нее сумку. А в сумке
помимо телефонного аппарата грим для маски пропойцы, пара гранат и ПМ.
Не хватало мне еще токсикоманов вооружать. Не говоря уж о том, что о
бабусе с таким снаряжением в округе трепаться начнут.
-- Чего, бабка, устала? -- завел он разговор, озираясь.
Точно, готовится. Дурацкая ситуация, а я к ней не готов. Сколько меня
Пастух с Артистом предупреждали: маскируясь, просчитывай все возможности. Но
все не впрок. Я передвинул боты, наступая на свою сумку. И тут он ринулся.
Правой рукой попытался отшвырнуть меня в сторону, а левой потянулся к сумке.
Делать мне ничего не оставалось. В смысле выбор был невелик -- пришлось мне
звездануть его хорошенько по носу, чтобы образумить. Но образумить не
получилось.
-- Ах ты!.. Сука старая! -- возмущенно заголосил паршивец, изумленно
хватаясь за окровавленную губу. Протекавший мимо народ начал притормаживать,
но аккуратно: чтобы и в сути конфликта разобраться, и в его участники не
влезть. -- Шею сверну, падла!
И хоть бы кто заступился за бабушку. А хулиган орал, не обращая ни на
кого, кроме меня, внимания. Привык уже к безнаказанности. Тут я заметил, что
с улицы на его голос проталкиваются еще двое юных засранцев, а этот начал
отводить назад ногу, чтобы пнуть осмелившуюся сопротивляться старушку. Народ
потек мимо быстрее, делая вид, что не замечает. Но я знал: стоит мне
успокоить этих гавриков, общественность тут же возьмется за меня. Озверевшей
пацанвы прохожие боятся, а вот того, кто против этой мелюзги выступит, живо
скрутят за причинение травм растущей смене. Во всяком случае, попытаются
скрутить. А там, глядишь, и милиция объявится.
-- Ну-ка, ну-ка! -- Расталкивая общественность, с улицы к нам
продвигалась настоящая бабуся, мирно торговавшая до этого рядом со входом в
гастроном сигаретами. Сама себя поперек шире, она сноровисто раскидала
дружков нападавшего.
-- Ты чего, шкура, к человеку пристаешь?! -- напустилась она на моего
обидчика и ловко, как в кино, подсекла его опорную, левую ногу. Парень
взлетел и с маху приземлился на копчик. Я даже прижмурился, представляя, как
ему сейчас больно.
А потом он дал деру.
Поскольку возле входа в магазин взбурлила суета, способная привлечь
внимание приехавших на "Самаре", я ринулся к прилавкам. Покупателей в силу
раннего послеобеденного времени здесь было негусто, так что спешащая
старушка могла привлечь внимание многих. Этого мне совсем не хотелось. Я
сбавил шаг, немного покрутился возле очереди в мясо-молочный отдел, а потом
под ее прикрытием юркнул в служебный коридорчик. И уткнулся в тощую
высоченную стерву.
-- Куда?! Что тебе тут надо? -- Лошадиная физиономия с тяжелым
подбородком и громадными выступающими зубами излучала непримиримое желание
поскандалить. И видно было, что она рада случаю поорать. А я всем нутром
ощущал, как хлопчики из "Самары" берут магазин в клещи. На кой хрен я их
ждал, идиот? Ну и что, потешил свою любознательность? Теперь тебе только еще
стрельбу учинить, чтобы по НТВ в вечернем выпуске рассказали про
пенсионерку-ковбойку...
-- Золотис-ско! Золото, золото! -- втянув голову в плечи, звонко
зашепелявил я, перебивая стремление тетки поорать. И волшебное слово
сработало:
-- Какое золото? -- Мегера заинтересовано снизила голос почти до
шепота.
-- Обручальное. Червонное колечко, хочешь? Дешево отдам, совсем дешево.
-- Я крутился возле нее, просительно задрав голову и оттягивая собеседницу
вглубь, к заднему входу.
-- Покажи! -- увлекаясь за мной, но не теряя бдительности, потребовала
тетка.
-- Так... Щас... -- Я рылся в карманах, перекладывая из руки в руку
блокнотик, скомканный дамский платочек и карандаш. Вот он, выход!
-- Ой, забыла. Совсем, старая, из ума выжила -- забыла свое колечко.
Дома забыла. Я скоро! Вот щас сбегаю...
Уже не слушая разочарованных проклятий тетки, я юркнул во двор. Быстро
прикинул, с какой стороны сюда быстрее добираться с улицы, и почти помчался
в противоположную. Донесся до ближайшего угла, свернул за голые, но вполне
густые кусты, сбавил шаг и уже спокойнее поплелся прочь. Но я чуял, что
расслабляться еще рано. Похоже, я -- как бы нечаянно, тайком от себя самого
-- начинаю затягивать расставание с ожерельем. Шкурой рискую, а все не
решаюсь его вернуть -- грузинам или САИП. Выходит, что бы там о себе я ни
думал, а Михаил был прав: есть во мне жадность, есть. Пусть и непростая. По
сути, я и на учебу, и на явки-лежбища, и на оборудование потому и не жалел
денег, что исподволь готовился к хорошему кушу. Чтобы разок рискнуть, а
потом навсегда в кусты -- бездельничать в свое удовольствие.
Но не в этот раз. Это барахлишко, что при мне, надлежало вернуть.
Хоть и не хочется делать это даром.
x x x
Добравшись до метро и переехав аж на "Черкизовскую", я между этажами в
одном из подъездов, еще не оборудованных кодовым замком, переоделся в
работягу-монтера. Примостив зеркальце на люке мусоросборника, сделал себе
накладки на зубы, чтобы выглядели желтыми и прореженными возрастом, нос
расширил, подкраснил. Курточка и простой костюмчик -- чистенькие, хоть и не
новые. Ботиночки, прибавляющие рост. Все без шаржа, в русле сегодняшней
жизни.
Потом здесь же, в подъезде, влез в коробку, присоединился к чьему-то
квартирному телефону и сделал тройку первоочередных звонков. Договорился о
встречах. Со странно заикавшимся Владимиром Захаровичем Артемовым, замом
генерального директора "Изумруда", условился на завтра, у него в офисе. А со
Шмелевым, с которым подружился еще в период торговли кожтоварами и прочим
ширпотребом на "Спортивной" и который прислал мне спешный вызов через
инвалидку, договорились неопределенно. Нагряну к нему либо сегодня вечером,
либо завтра. Шмель так возликовал, услышав меня, что готов был ждать, когда
я к нему приду, совсем не выходя из дома. Что было странно.
Характер у него, как мне помнилось, был на редкость спокойный. Работать
и дружить-встречаться он предпочитал по принципу: "не последний день живем".
Телефон, указанный Принцессой Любови Никитичне, не отвечал. Вот как она меня
заворожила:
даже самый большой секрет, связь на самый крайний случай, я ей выложил.
И совершенно не помню когда. Другой номер, который Принцесса сама мне дала,
тоже молчал.
Накануне этого Нового года стояли такие холода, что даже в подъездах
был жуткий колотун.
Задубел донельзя. Вернувшись к Катюше, наелся, отогрелся,
укомплектовался и отправился наносить официальные визиты -- теперь уже в
парадном наряде Мухина, номинального директора агентства "MX плюс". Серые
наутюженные брючки, черная рубашка с красным галстуком, замшевый пиджак и
плащ с меховой подкладкой. Шляпа. Возможно, при моем метре шестидесяти двух
это широкополое артистическое сооружение слишком бросалось в глаза, но на то
и была ставка. Вряд ли такой облик ассоциируется с разыскиваемым боевиком. А
физиономию свою я неузнаваемо округлил прокладками у десен и узенькими
очками с толстыми стеклами. Изумительная штука: для зрителя глаза мои
выглядели большими и чуть выпученными, а я, благодаря корректирующим линзам,
все видел нормально, один к одному. Конечно, то, что всюду приходилось
маячить самому, без курьеров, помощников, усиливало риск и стоило
дополнительных хлопот и нервов. Но все равно этот риск был наименьшим из
возможных. Сейчас ребята на меня наверняка кровно обижаются, но нет у меня
иного выхода. Нет. Большинство конспирирующихся горят именно на контактах с
помощниками и начальством. И сами горят, и друзей подставляют. Такая
действительность. И за себя-то самого не всегда можешь поручиться, что
обошелся без хвоста. Чего уж говорить о соратниках.
Нет уж.
Пусть рискую, мечусь в мыле, зато и завишу только от себя, и подставляю
только себя. Кстати, это и азам обычного менеджмента соответствует: хочешь,
чтобы было сделано хорошо, -- делай сам.
Правда, в последние несколько дней не покидало меня странное ощущение.
Даже когда я доставлял удовольствие При и сам его получал от ее прелестей,
такое впечатление у меня возникало, что чем изворотливее и тщательнее я
действую, тем точнее вписываюсь в колею, определенную для меня кем-то
другим. Оно бы ничего, если б знал то, что меня ждет в ее конце. И какие
предстоят перекрестки. Значит, с Артемовым мы договорились встретиться
завтра у него в офисе. Но на всякий случай я пренебрег игрой в
респектабельного директора фирмы. Уж слишком легко и просто там было
организовать мой арест или убийство, выставив меня кем угодно -- хоть
шантажистом, хоть грабителем. Поэтому я решил заявиться сегодня. И не в
офис, а по-свойски: к Артемову домой. Еще до того, как согласиться работать
на него, я поинтересовался, где он живет и с кем. Оказалось, что живет он в
двух шагах от "Студенческой", с очаровательной женой-блондинкой и двумя
детишками. Судя по тому, как они в выходной прогуливались по парку Горького,
семью свою Владимир Захарович любит. Обычно такие люди по вечерам
предпочитают находиться дома. А если и нет -- я готов в случае чего и
подождать, и поторговаться.
Роль мне предстояло у Артемовых играть, прямо скажем, неприглядную, но
не я ж его в эту катавасию втянул, а он меня. Сам виноват, что мне теперь не
до деликатности. В подъезд, оборудованный электронным замком, я вошел с
помощью универсального ключа. Между этажами несколько преобразился.
Уже столько мусоросборников стали свидетелями моих превращений, что я
давно перестал их стесняться. Убрал очки, накладки, галстук и шляпу.
Переобулся в прибавлявшие рост ботинки. Натянул на голову лыжную шапочку и
превратился в отмороженного "пацана". Из тех, что оброк с киоскеров за крышу
требуют. Прополоскал рот смесью водки с чесноком. И в довершение всего
открыл дверь квартиры отмычкой.
В прихожей прислушался: супруга Артемова суетилась на кухне, детишки
возились возле телевизора. Дочке лет шесть, мальчику не больше четырех.
Поздний брак, наверное.
Осмотрелся: из просторной прихожей налево ванная и туалет, коридорчик и
кухня; впереди -- раздвижные двери гостиной, слева и справа -- две обычные
двери. Присев на корточки, я открыл сумку и включил детектор подслушивающих
и записывающих устройств. Чисто вроде бы. Повернул регулятор звукового
сигнала на максимум: если что-то включится, я услышу в любой точке квартиры.
Глубоко вдохнул, натянул шапчонку на лицо, как любят спецназовцы: не столько
для неузнаваемости, сколько ради того, чтобы нагнать побольше страха. Достал
веревку, газовик и пошел. Невольно подняв глаза на звук моих шагов и узрев
меня на пороге кухни, женщина выпучилась, округлила рот, чтобы заорать, но я
быстренько подскочил, крутанул ее к себе спиной и предупредил, закрыв ей рот
всей пятерней:
-- Не пугай детей, дура! -- Встряхнул, стараясь отстраниться от ее
зада. Когда у тебя в руках грудастая, но в остальном миниатюрная красотка,
невольно возбуждаешься. А мне ни к чему было, чтобы она вообразила, что ее
собираются насиловать. Женщины в таких ситуациях непредсказуемы. Одна
обмякнет, а другая начнет царапаться, шуметь, себе на погибель. -- Я пришел
только поговорить, поняла? Только говорить! А если начнешь выкобениваться --
будут неприятности. С детьми. Поняла?
Она закивала. Но без паники, неискренне. Насмотрелась, наверное,
боевиков или на каких-нибудь курсах самообороны позанималась. Пришлось
прижать ей горло локтевым сгибом и сильно, до ссадины, вдавить ствол в щеку:
-- Мне тебя шлепнуть -- как два пальца обоссать! Без тебя -- с одними
детьми -- проще... -- Я сипло подышал на нее перегаром, давая домыслить
сказанное. -- Поняла?
Вот теперь она действительно испугалась. Недосказанность заставляет
такого навоображать, что и профессиональный садист не придумает. Тут же,
пока опять не захотела схитрить, я подсек ее и уложил грудью на пол. Заткнул
каким-то полотенцем рот, быстренько связал руки за спиной, стянул ноги.
Потом поднял и осторожно, стараясь не касаться бедер и грудей, усадил на
стул. Дети за телевизором ничего пока не услышали. Я плотно затворил
кухонную дверь. Хорошо, что стекло в ней с плотным рисунком.
-- Слушай внимательно. Мне только надо спокойно поговорить с Володей.
-- От этих слов глаза ее заметались, и я, решив, что теперь больших забот
она мне не доставит, успокоил: -- Не паникуй! Если бы я хотел плохого --
караулил бы на лестнице. Так?
Она кивнула.
-- Он звонил? Скоро придет?
Я вытащил из ее рта тряпку.
-- Чего ты хочешь? -- Голос у нее оказался с хрипотцой, уверенный,
правда, он немного прерывался, и вроде бы не от страха, а от ненависти.
-- Мне нужно вернуть ему одну ценную штуковину.
-- Тогда зачем все это? -- Она поежилась, заодно проверяя прочность
пут. Быстро ориентируется.
-- А затем, что нужно кое-что узнать. Надеюсь, ему хватит ума не
доводить меня до крайностей. Так он звонил, что идет?
-- Нет. То есть звонил, что задерживается. Будет через час.
-- Ладушки. Тем временем ты мне кое-что расскажешь.
-- Я ничего не знаю!
-- Скажешь, что знаешь. Учти: есть два варианта. В обоих ты подробно
отвечаешь. Но в первом я не прикасаюсь ни к тебе, ни к твоим детям, ни к
Владимиру. Поняла? Не рискуй. То, что я говорю с тобой не как изверг
какой-нибудь, ничего не значит. Твой Вовочка втравил нас... Он втравил меня
в хреновую историю. А моя жизнь мне в любом случае дороже, чем твоя или
твоих детей. Понимаешь?
-- Но я действительно ничего не знаю о его работе!
Правильно было бы сейчас ей хорошенько вмазать, чтобы вспомнила, что
деньги, которые ее муженек получает, других подставляя, ей тоже отрабатывать
нужно. Еще пару недель назад я, может, так бы и сделал. Но после того, как у
меня появилась При, совсем размяк. Не хотелось ее унижать до той степени,
когда за это начинают ненавидеть своего мужика.
-- Ты понимаешь, что будет... если твои дети просто увидят? Как их
мать, связанную, дядька с пистолетом... мучает? Ты что, дура, что ли? Они ж
калеки на всю жизнь! Ты про повышенную тревожность что-нибудь слышала? Про
ПТС, посттравматический синдром? Они же ссаться в кровать будут до самой
старости. Энурез, да? Если, конечно, до нее доживут.
-- Заткнись! Сволочь! -- Выплеснулась сквозь зубы и, как партизанка,
нос в сторону.
Мне вдруг стало смешно. Кухня как стадион -- метров восемнадцать.
Забита "мулинексами" и "филипсами". Одна посудомоечная машина чего
стоит. Холодильник -- как чулан у Катьки. А сволочь, выходит, тот, кто ради
всего этого для нее своей шкурой рискует? Нет, иногда я очень понимал тех
салаг, которые к коммунистам на выучку идут.
-- Ага, сволочь, -- согласился я с ней. -- Но пока на словах. И я,
между прочим, свою жизнь спасаю, а ты -- что? Ради чего своими детьми...
-- Мама?! Ты там чего? -- Вот и они, легки на помине.
Уловили что-то непонятное и примчались. Голосок у девочки, правда, не
столько испуганный, сколько удивленный. Пока.
-- Ничего-ничего, Светик! -- быстро нашлась она. Видно было по всему,
что не простая она домохозяйка. -- У меня тут гость. Идите в комнату.
-- Пашка есть хочет!
-- Света! В общем, я скоро. Подождите там!
-- Я тоже есть хочу!
-- Еще не готово. Сделаю -- позову... Дочка, ну будь хорошей
девочкой... -- Дети оттопали назад, в комнату, и она прошипела мне:
-- Как только такие сволочи, как ты, живут на белом свете! Меня заело:
-- Очень просто: они о своих Светочках и Пашках думают, а не только о
твоих. -- Но тут же ожесточился: какого я перед этой сучкой оправдываюсь? --
Короче...
Видимо, мое лицо так изменилось, что она, дернувшись, предпочла
приумолкнуть. А мне было отчего измениться в лице. На кухонном подоконнике
лежала шикарная пачка фломастеров, а под ней альбом для рисования. И на
обложке его было написано неровным детским почерком, что принадлежит он
ученице нулевой группы такого-то лицея Светлане Владимировне Катковой.
Катковой!
Значит, мы давно знакомы с курировавшим опыты Гнома-Полянкина
подполковником Катковым, только знакомство это до сих пор было несколько
односторонним. Он, значит, знал, кто мы с Боцманом такие, а мы принимали его
за Артемова. Вот, значит, как.
Выходит, Боцмана спасла случайность. Если бы то покушение на него
удалось, то в лицо лже-Артемова знал бы только я. А я бы пух в Тбилиси. И
все, концы в воду.
Ясненько. Надо было спешно менять план предстоящего разговора. А для
этого неплохо бы хоть немного побольше узнать о противнике.
-- Тебя как зовут? -- стараясь улыбнуться, спросил я связанную.
-- Валя... Валентина Олеговна! -- Она почувствовала перемену во мне и,
хоть не понимала ее причин, угадала, что лучше больше не залупаться.
-- Так где ж, Валюха, твой подполковник до САИП служил? -- И
напоминающе потыкал пальцем ее бедро. Чтобы не забывала, чье тело сейчас в
опасности. Она правильно поняла момент: за Боцмана я бы сейчас ни ее саму,
ни кого другого не пожалел.
Слово за слово, рассказала она мне кое-какие подробности.
При советской власти служил ее муженек в каком-то подразделении
Генштаба. Курировал ВДВ -- в основном по части политической подготовки.
Такие просветители в те славно-застойные времена любили говорить о том, что
_как_ стрелять -- учит командир. А вот, дескать, в кого и зачем стрелять --
это объясняют они. Но что-то Катков не так объяснил в Тбилиси. Там был
приказ разогнать митинг и не допустить беспорядков. Понятия "митинг" и
"порядок" в армейской голове не совмещаются. Поэтому разгон митинга
десантники, за политико-моральное состояние которых в тот момент отвечал как
раз Катков, начали с того, что окружили площадь. Естественно, вышел
беспорядок под названием давка. Естественно, у солдатушек, некоторым из
которых досталось по мордам, сработал рефлекс стаи. "Они бегут, мы --
догоняем!" В результате -- жертвы, а символом того периода стали саперные
лопатки, которыми десантники орудовали ввиду отсутствия резиновых пуль и
брандспойтов.
И Каткова шуганули. Инкриминировали аморалку: Валентина была тогда его
секретаршей, но претендовала на роль второй жены. Которой и стала после его
увольнения в запас. Семь бед -- один ответ, мол. Официально его отстранили
от политики, но неофициально продолжали использовать как специалиста по
Грузии. А потом вернули на службу -- в САИП. Редкий погоревший военный не
мечтает о реванше. Мечтал и Катков. Чтобы стать наконец полковником, ему
нужна была победа. И не где-нибудь, а именно в Грузии... Тут, на самом
интересном месте рассказа его супруги, запиликал домофон.
Это возвращавшийся со службы хозяин открыл дверь подъезда.
Я быстренько сгреб Валентину в охапку и мимо ошарашенных детей утащил в
спальню. Уложил на постель, долбанул рукояткой по стоявшему на тумбочке
телефону, а потом отвел туда детишек, связывая им наскоро ручонки.
-- Это игра такая: мама играла с веревочкой, запуталась, вот и вы
теперь запутались. Играем: кто быстрее сам развяжется. Первому -- приз! А мы
пока с вашим папой поговорим... Ты учти, подруга: большинство заложников
гибнет от пуль освободителей! Обеспечь мне полчаса спокойного разговора, и
больше ты меня не увидишь.
Лифты нынче быстрые, я только-только успел продемонстрировать мамаше,
как крепко, но, не причиняя боли, держу ее дочь, как из прихожей уже донесся
встревоженный голос Каткова:
-- Валя? Где вы?!
-- Все в порядке, родной! -- довольно жизнерадостно отозвалась она в
полуоткрытую дверь комнаты.
Пацан весело помчался к отцу:
-- Папа, папа! Ты принес?
-- Все нормально. Толя, -- сказал подполковник проводившему его до
квартиры охраннику. -- Свободен.
-- Завтра как обычно? В семь тридцать?
-- Разумеется. Ну, Пашуня, что я тебе должен был принести?
Дождавшись, чтобы за охранником-Толей захлопнулась дверь, я появился в
прихожей вместе с девочкой. Пистолет, который я держал прямо над ее головой,
смотрел в морду папаши:
-- Полное спокойствие, Владимир Захарович. Все твои целы, живы-здоровы,
а я принес посылку от Мухина.
-- Да вы что?! Совсем оборзели?! -- И он рефлекторно потянулся рукой
под мышку.
-- Не рискуй детьми, Катков! -- Я бросил ему наручники, и он их
машинально поймал. -- Ты уже накрутил дел, которых Мухин не прощает. Но еще
можешь откупиться! Надень наручники. Живо!
-- Володя! С нами все в порядке! Не сопротивляйся... -- очень кстати
подала голос супруга, и он подчинился, надел наручники. Очень медленно, явно
стараясь что-то придумать, но уже поняв, что бесполезно. Даже политработники
знают: если вариант не отработан заранее, от экспромтов только лишние
жертвы. А он, как и все лампасники, раньше и думать не собирался, что в его
играх будут участвовать не только чужие, но и собственные дети.
-- Как следует, как следует! Не тяни время! -- давил я. -- Не пугай
своих гаденышей! Света, отведи Пашу к маме. Валентина Олеговна, мы очень
надеемся на ваше благоразумие. Успокойте сына. Осторожнее, Катков! Отдаю
тебе ожерелье, ты пишешь расписку за Артемова -- все!
Я плотно затворил дверь спальни, не отводя ствола от его физиономии.
-- Но мы же с ним договорились, с Мухиным! -- начал соображать
возмущающийся подполковник. Скованные руки он прижимал к груди, явно не
теряя надежды погеройствовать. -- Договорились на завтра. К чему этот налет?
-- Жизнь внесла коррективы. Сядь на пол -- боком ко мне, ногами к
стене.
-- Зачем? Да я и так напишу расписку, о чем речь?!
-- Катков! Ты уже облажался. Не усугубляй. Там твоя жена, не моя.
Садись!
Когда он послушался, я зашел со спины и, стиснув его запястья
наручниками потуже, вытащил из его наплечной кобуры пистолет.
"Беретта-компакт", неслабо. У меня скоро будет очень разнообразная коллекция
огнестрельных трофеев. Потискав его руки, бока, бедра и ноги и убедившись,
что другого оружия нет, я открыл его портфель. Увидев, что он забит бумагами
и свертками, вывалил все содержимое на пол. Оружия не было. Поворошил
свертки. В одном две пачки долларов, в другом какое-то электронное
устройство, запаянное в целлофан. Новенькое.
-- Что это?
-- Какое твое собачье...
Не дав ему договорить, я хрястнул его кулаком по носу. С хулиганами
иначе нельзя. Не понимают они иначе.
-- Не груби, гад. Думал, что Мухин в твою ловушку сунется? Да Мухин
такой ушлый -- то, что вы только еще изобретаете, он уже забыть успел! И
даром он не работает. Или ты хочешь, чтобы мы для гарантии и кого-то из
твоих прихватили?..
-- Это сигнализатор. Емкостный. Там -- инструкция...
Я нашел среди бумаг десяток чистых листов, ручку и протянул это
сидевшему на полу холла-прихожей Каткову. Потом достал из своей сумки
ожерелье Тамары.
-- Смотри: вот эта висюлька, которую ты нам всучил, правильно?
Правильно, спрашиваю?
-- Я не специалист, не ювелир. Может, это подделка?
-- Как? Ты мне не веришь? Тогда слушай внимательно: в Мухе до сих пор
столько препаратов, которыми его твой Гном напичкал, что ему и к твоей
Вальке воспылать -- как нечего делать! А ей -- к нему. Он ведь у Гнома не
только бумаги уволок. Позвать Муху? Его там с трудом удерживают. Так рвется
к телу. Его и на тебя самого хватит. А времени у нас до полвосьмого утра. Ты
все понял?
-- Да. Не надо! Я понял. Что я должен?
-- Это то ожерелье?
-- Да-да, это то самое ожерелье! Но какие же вы сволочи, какие
сволочи...
Очень прочувствованно он это сказал. Очень. Эти люди почему-то свято
уверены, что творимое ими с другими никогда не обернется против них самих.
Впрочем, не только они. Знавал я депутата, который призывал сбросить на
Чечню атомную бомбу, но очень возмущался, когда братки сожгли его
собственную дачку. Причем искренне возмущался.
-- Хочешь еще и за "сволочей" ответить? -- почти добродушно предупредил
я Каткова. -- Теперь пиши:
"Ввиду того что в ожерелье царицы Тамары, которое я вручил О.Ф.Мухину,
было вмонтировано взрывное устройство..." Погоди-ка. Чего ты кровищей своей
на расписку капаешь? Пасты в ручке не хватает? Где у тебя платок носовой?
На, утрись.
Скованными руками, да еще на ляжке, писать не слишком ловко, но мне
важно было, что он, пока писал, успокаивался. Привычная канцелярская
обыденщина располагает к сотрудничеству. Настраивает по-деловому.
-- ...Теперь вот что. Добавь: "Это взрывное устройство было
установлено..." Кем оно было установлено?
-- Я не знаю ни о каком...
-- Муху позвать? Валька твоя на кровати, готова к употреблению...
-- Это -- Викланидзе. Я только хотел получить доказательства его
преступных умыслов.
-- Ну так чего ж ты? Так и напиши: "Зная о взрывном устройстве, я тем
не менее вручил это ожерелье О.Ф.Мухину, так как..."
Писать подполковнику пришлось много и долго.
О том, что он давным-давно контачил с мечтавшим о независимости Абхазии
Викланидзе и с его помощью на время подменил настоящего Артемова из
"Изумруда". О том, что на использовании именно "MX плюс" для перевозки
взрывоопасного ожерелья настаивал сам Викланидзе. Ему, дескать, каким-то
образом попала в руки фальшивая объективка, которую Голубков сочинил, чтобы
вывести на нас террориста Пилигрима. И хозяин "Резо-гарантии" решил, что на
нас очень легко будет свалить убийство Шеварднадзе. Заговорщики думали о
будущем. Ведь одно дело, когда они сами убили предшественника, чтобы
захватить власть, и совсем другое, когда они просто подхватят власть,
ставшую вдруг ничейной.
Выяснилось, что Катков многое скрывал от своего начальника САИП
генерала Ноплейко. Подполковнику хотелось стяжать лавры, самостоятельно
разоблачив заговор. То, что при этом пострадают какие-то отщепенцы из "MX
плюс", его нисколько не волновало.
Отдельно и тоже подробно он по моей просьбе описал программу
экспериментов, которые под его присмотром вел Гном-Полянкин. Вот об этих
делах генерал Ноплейко знал все и считал их весьма важными для Родины.
Все то время, пока подполковник строчил, мне приходилось утихомиривать
то его чад, то его жену, то изображать, что в дальней комнате мой дружок
сдерживает рвущегося отомстить Муху. Здорово вымотался. Разумеется, если б
знать заранее, на встречу с кем я иду, я бы еще, наверное, приготовил
кое-какие вопросы. Но мне и так срочно требовалось переварить все неожиданно
открывшееся. Поэтому я решил закругляться. Впрочем, что-то мне подсказывало,
что это не последний наш с Катковым разговор. Осталось только выяснить
дальнейшие планы ихнего САИП насчет нас. Спросил:
-- Что вы собирались делать, захватив Мухина в офисе?
-- Только поговорить. Ну и вернуть, конечно, документы и препараты
Гнома.
-- Вот так просто побеседовать, и все? -- спросил я с сарказмом.
-- Нет, меры безопасности, конечно, предусматривались...
Дополнительные, -- опять заюлил подполковник.
-- Значит, так это теперь называется? Кончай крутить, сука!
Шантажировать собирались?!
-- Нет. То есть... небольшое давление, конечно, предусматривалось. Вы
не знаете: у спецслужб такое в порядке вещей. Компромат на каждого новичка
необходим.
-- Компро-о-ма-ат! -- передразнил я этого слизняка. -- Подставить это
называется. И подставлял нас -- ты! Чего мы тебе плохого сделали? Ты нанял
-- мы выполняли. А ты нам -- бомбу, засады?!
-- Но ведь все обошлось? Друг Ва-а... то есть генерал Ноплейко
приказал, если вы вернете все, что взято у Гнома, забрать у вас подписку о
неразглашении и сотрудничестве и отпустить. Ну еще только показания. Если
суд над Викланидзе состоится.
В такой легкий исход что-то слабо верилось. Но у меня никак не
получалось сообразить, как мне извлечь правду из Каткова. Самый четкий
вопрос, который я сейчас мог родить: "Что ты, сука, от меня скрываешь?" Но
вряд ли бы он мне на него подробно ответил. Хуже нет, когда не знаешь, о чем
спрашивать. Пора смываться.
Ясно, что народ за меня взялся серьезный, располагающий очень
разнообразными и обильными ресурсами. И очень квалифицированными кадрами.
Вряд ли такие люди оставили Каткова сегодня, накануне его завтрашней встречи
с Мухой, без присмотра.
-- А ты сам? Тебя они на чем завербовали?
-- Зачем им это? Я еще сразу после академии подписку дал. А своей
присяге Родине я не изменяю. Ишь ты, каков товарищ подполковник. Патриот.
-- Вот и хорошо, значит, мы с вами, -- я тоже перешел на вежливость, --
на одно ведомство служить будем. Тогда тихо, по дружбе: какой у вас сигнал
тревоги предусмотрен?
-- Тревоги? -- Он опять заюлил и, сам того не замечая, тут же втянул
голову в плечи. Такой вот рефлекс на собственное вранье успел у человека
выработаться.
-- Ай-ай-ай, подполковник. К чему врать коллегам?
-- Жалюзи на кухне -- открыть. Или светом мигнуть.
Врет, конечно. Но некогда допытываться.
-- Значит, так. Барахла у тебя тут плюс евроремонт -- тысяч на
тридцать, так? Мы тут у тебя в нескольких местах пару-тройку мин заначили.
Так что жалюзями поиграешься не раньше, чем через пятнадцать минут после
моего ухода. Или позже -- когда я позвоню и скажу, где гостинец лежит. Ну а
если нас возьмут, сам понимаешь: нам не до твоей квартиры будет.
Представляешь: вся эта лепота и -- в головешки, а?! Не горячись!.. А теперь
нам пора прощаться. Чтобы не увидеть лишнего, ступай-ка ты в туалет. Как
хлопнем дверью, все свободны... Да! Где у тебя патроны к стволу?..
Контрибуция, родной. Еще Муха велел тебя предупредить: теперь и сука твоя, и
гаденыши -- заложники. Чуть-чуть попробуешь смухлевать, они -- первые.
Последние фразы я говорил в полный голос, чтобы Валентина тоже все
хорошенько расслышала. Пока ее муженек на унитазе переваривал все нами друг
другу сказанное, я сгреб его деньги из портфеля и вместе с пистолетом,
патронами к нему, новым электронным блоком и кое-какими заинтересовавшими
меня бумагами уложил в свою сумку-рюкзак. Если трофеев не брать, на кой
тогда и боевые действия? Тем более что агрессор -- не я.
В третьей комнате, оказавшейся детской, я высыпал на пол специально
принесенную с собой в пакете грязь, растоптал и втер в коврик, чтобы
казалось, будто здесь сидел в засаде еще минимум один человек. Бросил и пару
окурков, прихваченных из урны на улице. А чтобы следаков не смущало, что
дымом не воняет, распахнул балконную дверь. Наследил, в общем, как мог.
Глава шестнадцатая. Судьбы безвестные
Катков, а может, это его супруга образумила, проявил здравомыслие. Я
вышел из их парадного, пересек двор и уже был на пешеходном мостике, когда
наконец взревела, засияв фарами, чернявая иномарка у него под окнами. Пока
она выруливала, пока кто-то из ее седоков топал по мосту, я уже скрылся
среди заставленных вагонами тупиков Киевского вокзала. Потом выбрался на
какую-то прилегающую вплотную к железной дороге улицу, соблазнил баксами
частника, он газанул, и мы вскоре переулками да огородами ушли слишком
далеко, чтобы из погони, если таковая имела место, получилось что-нибудь
путное. Учитывая, что финансовое положение позволяло сегодня не экономить,
да и притомившись, я прокатился на частнике до Казанского вокзала. Там
забрал из камеры хранения свой оперативный сундучок, вернулся на Киевский,
переоделся, сложил в сундучок все, что сегодня больше не потребуется.
Все! Сдав барахлишко в камеру хранения, я был свободен и мог
отправиться к Шмелю, но, выходя из вокзала, не удержался и позвонил При. Она
ответила сразу, и меня бросило в дрожь, как пацана.
-- Алло-алло?! -- кричала она в трубке, а у меня сжало горло, и я никак
не мог вспомнить, что нужно сказать.
-- Ира...
-- Олег, ты! Наконец-то. Я так истосковалась, словно год тебя не
видела. Где ты? Как ты?
-- Конечно, хочу!
Она засмеялась так, что у меня ноги подкосились.
-- Так где ты сейчас?
-- На вокзале. На Киевском.
-- Почему... Ты куда-то собрался? -- Голос ее упал.
-- Нет. Просто следы заметаю. Отрываюсь от твоих коллег.
Ответил и замолчал, ожидая ее реплики. Мне очень хотелось, захлебываясь
нетерпением и восторгом, выложить ей, как я измаялся без нее, как я мечтаю
ее увидеть, обнять, потискать, ощущая всю ее, жаркую и нежную. Но я молчал,
потому что успел привыкнуть, что меня подслушивают все, кому не лень. А что
нейтрального сказать -- не знал. Высветить Киевский не боялся, потому что
через минуту отсюда исчезну, а коль я был неподалеку, у Каткова, пусть
думают, что все это время я тут и отсиживался.
-- От каких коллег?.. Впрочем, ладно. -- Чем-то ей мой тон не
понравился, и она заговорила суше. А может, дошло, что нас вполне могли
слушать посторонние. А может, она знала это совершенно точно. Бывает же, что
молчание понимаешь лучше, чем слова. Кроме того, она ведь профи, ни к чему
ей показывать коллегам, что она о ком-то скучает. Слишком легко насадить
твою привязанность на крючок. В виде наживки. -- Помнишь, я тебе говорила о
своем шефе? Он хочет с тобой встретиться.
-- Когда и где?
-- А со мной ты не хочешь увидеться?! -- Мгновенный этот вопрос
прозвучал у нее с милой свирепостью.
-- Когда и где? -- повторил я.
-- Сегодня! В любом парадном!
-- Хочу, конечно...
-- Ага, снова "но"...
-- Но сегодня я очень поздно освобожусь.
-- Слушай, Олег!.. -- Она весьма красноречиво пошипела в трубку, а
потом снова сухо закончила: -- Завтра буду ждать твоего звонка. Около
одиннадцати. -- И отключилась. У меня от этого что-то оборвалось в солнечном
сплетении. Не было печали -- так теперь на тебе почти наркотическую
зависимость от настроений некоего взбалмошного майора.
Но даже негодуя, я был счастлив. Уж слишком давно я ни от кого не
зависел. А у бесхозного положения есть и свои минусы. Однако это идиотское
балансирование между восторгом оттого, что она по мне скучает, и
раздражением от своей привязанности к столь малонадежной партнерше привело
меня к мысли, что все это вполне может быть элементарной игрой. Какой самый
простой и надежный путь для женщины, чтобы задурить голову мужику:
закатывать глаза от того восторга, который он ей якобы доставляет. И это не
помешает ей тотчас после подобной сцены нырнуть в койку к тому, кто либо люб
по-настоящему, либо просто следующий на очереди. Думать об этом противно, но
полезно. Приводит в чувство и помогает лучше настроиться на встречу со
Шмелем.
Когда я накоплю достаточно денег, чтобы выбирать клиентов, я буду
работать только в теплое время года. А зиму, конец осени и начало весны
стану отсиживаться, изучая книжки возле уютного камина.
Пока я тихонько осматривал окрестности шмелевского дома -- типичной
хрущевки в районе "Чертановской", задубел в своем парадно-выходном одеянии
до полной бесчувственности ступней. И хотя нужно было бы еще полчасика
пооколачиваться, не выдержал. На кой такая осторожность, если из-за нее
потом всю жизнь на протезах ходить придется? Но в прихожей Шмеля, доставая
из сумки бутылку коньяка, не забыл включить детектор, непослушными
деревянными пальцами убавив звуковой сигнал на ноль. Индикаторы и стрелку
сразу зашкалило. Да, не пожалел кто-то жучков ради нашей со Шмелем встречи.
Евгений Аркадьевич Шмелев нравился мне давно. Здоровый, метр
восемьдесят два -- восемьдесят четыре, плечи налитые, как чугунные гантели,
но силой и храбростью не козыряет. Мы с ним раза три вместе за товаром в
Турцию и в Китай ездили, а там хватало приключений всякого рода. Он как-то
умел и на рожон не лезть, и в то же время не суетиться, не заискивать перед
всякой шантрапой, которая нас в вагонах и на таможне пасла. Надежный
партнер. Когда он за спиной, можно не озираться. Не виделись мы с ним, по
меньшей мере, полгода или даже больше, с тех пор как я последние остатки
своих товаров толканул. И до меня не сразу дошло, что с первого же взгляда
насторожило в его облике. Потом понял: у него на левом глазу появилась
черная замшевая блямба.
-- Ну, Олег, рад! Рад, что отозвался! -- не скрывал энтузиазма Женя,
предоставляя мне тапочки и сопровождая в комнату. -- Вот, познакомься: Вера
Ильинична моя.
-- Здравствуйте, -- радушно встретила меня его невысокая, всего на
пять-шесть сантиметров выше меня, белокурая половина.
-- Вот, Ильинична, знакомься: Олег Мухин! Мы с ним...
-- Жень, -- перебил я его. -- Ты нас уже третий раз знакомишь.
-- Разве?
-- Да он такой склеротик, что я уже привыкла. -- Ладно хоть Зиной по
утрам не зовет, и то хорошо уже!
Мы посмеялись, хотя мои глаза так и притягивал кругляш на его лице.
Напросившись, чтобы меня принимали по-свойски, на кухне, а там, в свой
черед, попросив зажечь конфорку, я блаженно отогревался, все больше
убеждаясь в том, что хозяева об электронной начинке в своей квартире даже не
подозревают. Пока супруга ставила на стол емкости и закуску и разогревала
ужин, мы со Шмелем рассказали друг другу о том, кто, чем и как занимается, с
чего живет. Правда, я наврал, что служу в охране, а сейчас нахожусь в
затянувшемся отпуске в связи с кончиной нанимателя. Зато Шмель казался, на
мой взгляд, совершенно откровенным:
-- Как у меня эта гадость стряслась, как все пошло наперекосяк, тогда я
о тебе и подумал...
-- Извини. А какая "гадость"?
-- Ну с глазом, конечно. Ты что, не знал?
-- Да когда мы с тобой в последний раз виделись, этого не было.
-- Ой, жутко даже вспоминать... -- прокомментировала суетившаяся между
холодильником и плитой Вера.
История со Шмелевыми, оказывается, действительно приключилась
паскудная.
Женя и Вера приехали в Москву года два назад из Магадана. На заработки.
Там у них, на Крайнем Севере, после внедрения рыночных отношений
образовалась кошмарная масса лишних людей. Лишних не в смысле работы -- ее
хватало, а в смысле ее оплаты. Людей грабили все, кому не лень. Государство,
забиравшее у горняков золото, но не оплачивающее его, новоявленные хозяева
предприятий, сулившие золотые горы, но зажиливающие зарплату.
Женя работал в объединении "Рыбпром", которое добывало рыбку по всему
миру. Он как раз и ремонтировал ту технику, которой ее ловили. Потом
предприятие приватизировали, новые хозяева часть кораблей распродали, а
народ заставляли месяцами работать за жратву. Те ловили рыбу, начальство ее
продавало, а выручка "рассасывалась". Проработав больше года без зарплаты,
Шмелевы решили заняться куплей-продажей. Сначала потому, что зарплату выдали
продукцией -- консервами. А потом и пошло-поехало. Квартирку свою продали,
деньги оборачивали, и все вроде шло ничего. Благо что детей не было: что-то
его Вера застудила себе в молодости, на ударных стройках Чукотки.
В столицу они попали первый раз проездом в Турцию. И сразу поняли, что
для бизнеса тут и рынок шире, и оборот быстрее. Притормозились. Квартиру
снимали у родственников. Недорого сравнительно, но без прописки. Торговали с
переменным успехом, но в основном с хорошим плюсом. И когда мы с ними в
последний раз виделись, смотрелись они вполне преуспевающими. Все
переменилось вдруг.
Шли себе Шмелевы по Чертановской, и за три минуты до поворота к метро
"Южная" что-то хлопнуло Евгения по плечу. Будто мухобойкой приложили. Возле
дома номер 15. Естественно, он встал как столб, начал озираться: рефлекса
при любом непонятном первым делом искать укрытие у него не было. Тут-то его
и ударило в глаз. Потом врачи достали и показали ему пульку от "воздушки".
От пневматической винтовки. Он до сих пор хранил ее в целлофановом пакетике.
Показал и мне. "Кировчанка". Так называемая "усиленная", похожая формой на
песочные часы. Пять миллиметров полого свинца. Они-то жизнь Шмелевым и
переломили.
Прописки московской нет, за лечение пришлось платить. Чтобы спешно
изъять деньги из товара, его пришлось продавать за бесценок. Пока Вера
суетилась между Женей и врачами, пока его выхаживала из целого букета
осложнений, склад, в котором большая часть их добра хранилась, обчистили.
Милиция, кстати, воров нашла. Наводчиком оказалась землячка Шмелевых,
которую они опекали по доброте душевной. Ее ставка и была на то, что им
из-за беды не до склада. Пока, мол, спохватятся, следов не останется.
Так оно и вышло, но воры по жадности и тот груз прихватили, который там
родич одного из милицейских держал. Но все равно, когда виновных нашли, все
украденное было уже распродано и пропито. В общем, когда Шмелев мало-мальски
оклемался, остались они почти что голышом. Но рассказывал он об этом без
надрыва и пьяных соплей. С иронией. Виня в основном самого себя:
-- Это называется: "Добро пожаловать в капитализм!" Но что меня
особенно заедает... Помнишь мужика, который к нам подходил насчет страховки
в "России"?
-- Еще б не помнить, -- подтвердил я. -- Он меня на двухтысячный взнос
уболтал, да и на свободный счет я вложился.
-- Во! Если б и я его тогда послушал -- вот как судьба распорядилась,
-- я бы сейчас забот не имел. За этот глаз они бы мне минимум десять штук
выложили. А теперь... Вот подойду иной раз к этому дому, номер пятнадцать по
Чертановской... Поверишь, высчитать бы того пацана -- я бы ему голыми
пальцами глаз выдрал. С этими слизняками иначе нельзя. Нашли, понимаешь,
себе игры.
Ну тут он, допустим, вряд ли прав. И что шляется там, рискуя второй
глаз потерять. И в том, что на пацана грешит. Запросто мог и взрослый
стрельбой по людям развлекаться. Знаю я таких. Да и вообще, я бы на его
месте с той наводчицей побеседовал. Не удивлюсь, если случайным тот выстрел
только выглядел. Судьба-то судьбой, а только у любого ее орудия, исполнителя
то есть, фамилия есть.
-- Мы даже в милицию не обращались, -- словно подтвердила мои
размышления Вера.
-- Конечно! -- криво ухмыльнулся Евгений. -- Да я ментов теперь боюсь
больше, чем бандитов. Ну что бандиты могут мне сделать? Искалечить,
ограбить, убить. Все. А милиция -- особенно из-за моего беспрописочного
положения в Москве -- не только искалечить, ограбить или убить, а еще и
разорить, засунуть на годы в камеру к тем же бандитам, в полную их власть,
заразить там туберкулезом или чем похуже, скомпрометировать на всю жизнь...
Короче, деньги нужно быстро заколачивать, чтобы хоть какая-то уверенность
появилась. И в этом, Олег, прямо скажу, вся надежда моя на тебя!
На мгновение мне подумалось, что он хочет привлечь меня к поискам того
стрелка. Даже прикинул машинально, как бы я за это взялся. Но тут же
отмахнулся: бред.
-- ...восстановить торговлю. Для этого на круг нам нужно для раскрутки
и чтобы первое время перебиться тысяч семь. Три у нас есть.
А, деньги... Что ж, одолжить им четыре куска я могу надолго. Это не
вопрос сейчас. Но ума не приложу: на кой черт кому-то понадобилось все это
подслушивать?
-- ...И я знаю, как заработать остальное. Нужен только надежный
напарник, -- продолжал между тем Евгений. -- Сам понимаешь, после всего
этого я к людям стал внимательнее присматриваться. А тебя -- знаю. Ты-то
как?
-- Я? Женя, тебе я, чем могу, помогу. Деньги такие сейчас не проблема.
Только объясни все толком. Я ж тут тоже кручусь, и ехать куда-то у меня
сейчас никак не получится.
-- Ехать и не надо. В общем, надыбал я тут сделку. Ты, помнится,
оружием интересовался как-то? Значит, суть поймешь. Есть один снаряд... Чего
ты? Куда?
Я резко встал, потом показал Шмелеву и увидевшей его смятение Вере
прижатый к губам палец.
-- Сейчас... Удобствами вашими воспользуюсь. -- И пошел в туалет,
оставив озадаченных хозяев переглядываться. К счастью, у них хватило
сообразительности не обмениваться мнениями, пока я хожу.
Поклясться готов, что микрофоны сюда всунули без их ведома.
Я, безусловно, сглупил, когда так резко встрепенулся. По записи любой
болван сообразит, что я догадался о прослушивании. Но позволять Евгению
говорить дальше, -- значит, подставлять его. Что бы он сейчас ни сказал --
это уже статья, срок и конфискация. Там, где оружие, там и махровый
криминал, и подставки по-крупному. Риск такой, что наши с ним приключения в
Турции в сравнении с этим -- леденцы на палочке. Мне очень нужно было
хорошенько, но быстро поразмыслить.
Вот так: пару часов назад я запихнул в сортир Каткова, чтобы он
посоображал, что к чему, а теперь и самому пришлось залезть в аналогичный
"кабинет". И все в моей жизни так -- баш на баш. Что я другим, то и Судьба
-- мне.
-- Слушай, Жень, -- предложил я, вернувшись на кухню из ванной. --
Понимаешь, вооружением для рыболовецких флотилий: сетями там всякими,
гарпунами-снарядами, тралами... -- я уже давно не занимаюсь. Но могу
поискать, кого это интересует. Это спешно?
-- Че? -- вылупился Шмелев. -- Какие сети?
Я изо всей силы врезал ему по ноге, зажал рот и показал на уши:
"Подслушивают тебя, болван!" Вслух же сказал вполне миролюбиво:
-- Какие скажешь -- мелкозернистые или крупные...
-- Мелкоячеистые, -- машинально поправил меня Шмелев и обвел
недоумевающим взглядом свою шестиметровую кухоньку:
-- Так ты думаешь, что-о?..
-- Кто его знает?! Давай, на всякий случай, ты на меня по этой части не
очень рассчитывай. Это ты у нас морская душа, а я этим тогда так, между
делом... -- Я потряс в воздухе кистью, показывая, что хочу что-то написать.
-- Ну-у... -- мужик искательно посмотрел на супругу. Вот так всегда.
Вначале влезут по уши, а потом к бабе: выручай. И Вера не оплошала:
-- Да, конечно, сети! Тралы всякие, Олег! -- Она торопливо достала с
полки телефонный справочник и карандаш. -- Но ты уж постарайся помочь...
-- О чем речь... -- Я отыскал среди вложенных в книжку листиков
сравнительно чистый. -- Дело вы начинаете отличное. Денег я вам для начала
одолжу.
"У вас дома полно микрофонов, -- написал я между тем, -- напросись меня
проводить. На улице поговорим". А вслух спросил:
-- Машина-то у тебя на ходу?
-- Какой там! Пришлось продать. За копейки. У меня ж в глазу какое-то
воспаление-осложнение началось.
-- Ему черепно-мозговую операцию делали, -- как-то испуганно вставила
Вера. -- Но вы не думайте, с головой у него все в порядке.
-- Да что вы, я знаю! У Жени голова -- дай бог каждому, -- соврал я из
вежливости.
Со мной-то все ясно, я меченый. Как в училище попал, так мне, видать,
из этой кутерьмы до гроба не выбраться. Но что, кроме умопомешательства,
может втянуть в оружейные махинации взрослых людей, доживших до седин вдали
от криминала, -- не знаю.
Поели мы со Шмелевыми, хоть и вкусен был незатейливый ужин, без
аппетита. Я, рискуя обидеть хозяйку, но предполагая, что вскоре придется
побегать, еле клевал. Пить отказался вообще. Вяло повспоминали общих
знакомых. В основном они сейчас либо приткнулись служить куда-то, либо --
самое удачливое меньшинство -- сами уже не мотались и не мерзли за
прилавками, а крутили большими деньгами, нанимая других. Торговля сейчас шла
вроде неплохо.
Разумеется, самое правильное для меня сейчас было бы вежливо
откланяться, пообещать, что позвоню, и исчезнуть надолго из поля зрения
Шмелевых. Пусть сами выплывают. Тем более что их ситуация -- не по моей
части. Но и не хотелось бросать их одних в очень уж гнилой обстановке,
которую, кстати, Евгений, было видно, несмотря ни на что, считал очень
удачной. Но уж если я в этих делах дилетант, то он -- тем более. И вообще не
очень-то это по-доброму: тянуть за собой в трясину друзей. А они меня как
раз таки тянули. И все же я мялся, не спешил откланяться. Зачем-то ведь
состоялась у меня с ними эта встреча и именно теперь? Тенденция, однако. Я
ведь уже говорил о своих чувствах? Так вот, по всем моим приметам, выходило,
что я был просто обязан им помочь.
Вообще-то это закон: за помощью к тебе обращаются именно тогда, когда
ты по самые уши занят своими проблемами. Но если ты откажешь, то по другому
закону, закону компенсации и симметрии, когда и тебе кто-то нужен будет
позарез (пусть и совсем не тот, кому ты отказал), он окажется слишком занят
своими заморочками. Вы скажете, и это суеверие? Не спорю. Но -- в окопах
атеистов нет. А уж так, как я сейчас сидел в окопе, я и врагу не пожелал бы.
Когда я засобирался уходить, скомкав и забрав в карман листочек с
предостережением о микрофонах, Евгений довольно натурально захотел меня
проводить. Вера, решив, что его без пригляда теперь оставлять нельзя, тоже
намерилась подышать на ночь свежим воздухом.
Вся моя надежда была на то, что, пока мы микрофоны не трогали, они не
станут нас брать. Если Шмелевых пасла милиция, то мне при собственном
нелегальном ПМ и катковской "беретте" с двумя запасными обоймами в сумке
корячились очень крупные проблемы. Я подумал-подумал и решил, что сейчас для
"опекунов", кем бы они ни были, самое разумное -- отпустить Шмелевых,
которым деваться некуда, а за мной проследить. И брать, когда выведу еще на
кого-нибудь. Или когда укажу свое лежбище, чтобы суметь при обыске что-то
найти или подложить. А если это не милиция и не другие органы, то
каким-нибудь крутым тем более не было смысла нас всех цапать. Этим, если я
только не переоценивал Девку и компанию, нужен был один лишь я.
В прихожей, дав Шмелевым одеться, я обшарил их детектором.
Супруга была чиста, а при нем отыскалось аж два жучка на булавках: один
под мехом пыжиковой ушанки, второй -- в рукаве пиджака. Классное место:
рукава вместе с руками обычно смотрят в сторону собеседника. Надо запомнить.
Жестами показав супругам, чтобы они ни в коем случае ничего не трогали, я в
лифте и на улице отделывался междометиями.
Только в метро, подождав минут пять, чтобы через турникеты прошла
вперед большая часть топтунов -- если таковые имелись, -- я, произнося
всякую чушь о своих приключениях в торговле, написал им в своем блокнотике:
"Встретимся завтра или послезавтра. Жди звонка неотлучно. Постарайся надеть
то, в чем ходишь очень редко!" Потом зашел с ними за пустой газетный стенд и
за их спинами обследовал самого себя. Серьезно же за них взялись: кто-то в
толчее успел прилепить мне на полу куртки жучка или маячок. Я показал
находку Шмелевым и тут же, выбрав невысокого мужичка, сунул подарок в его
карман.
-- Ну ладно, ребята. Я поехал, -- сказал я и ринулся мимо них прямо к
выходу.
Ставил на то, что сколько бы ни было соглядатаев, но не миллион же.
Глава семнадцатая. Время и мочегонное -- лучшие лекари
Я рассчитывал, что большая часть тех, кто следовал за нами от дома
Шмелевых до "Южной", ждет меня внизу, на перроне метро. В сутолоке перехода
они прицепили мне радиомаячок, который я успел "передарить" какому-то
дядечке. Он уже спускался по эскалатору вниз. Но под землей от радиопеленга
мало толку. Сигнал экранируется. Стоит оторваться, удрать на другую станцию,
и хрен тебя кто засечет. Поэтому они просто обязаны были послать лучших
заранее вниз. В метро не так-то просто следить незаметно, нужны классные
спецы. Значит, наверху они оставили максимум парочку в переходе. Ну и машина
должна иметься где-то по соседству. На тот случай, если объект уйдет на
транспорте. Это если Шмелевых обложили по всем правилам.
Самое простое и надежное в такой ситуации -- уходить дворами, в которых
негде развернуться на авто. Если меня запустили в метро, вряд ли наверху
осталась группа захвата. Значит, имелся шанс без особых проблем взять языка
наверху и спросить у него, кому обязан Шмелев таким вниманием. Вот я и
метнулся мимо турникета к выходу, а там по переходу -- вверх. Двигался
полубегом, поэтому поспешавшую за мной парочку обнаружил быстро. Молодая
женщина в спортивном прикиде и бичеватый мужик за сорок. Торопились они
врозь, охватывая меня в клещи. Остудить преследователей труда не составляло.
Но я боялся, что машина с группой захвата неподалеку. Не хотел открывать
боевых действий первым. Да еще и не зная с кем. Микрорайона шмелевского я
совсем не знал, несся наобум, мысленно вспоминая автомобильную карту.
Где-то там, за домами, должна быть "Чертановская", торговый центр и
масса ларьков.
Чувствовал, что зверею. От усталости и перенапряжения, наверное.
Мало мне своих заморочек, так еще и Женька подсиропил.
Но с друзьями всегда так. Радости уравновешиваются заботами.
И все-таки достали меня ролью загнанного зайца! Хорош я сейчас:
взмыленный, неуклюже придерживающий на бегу норовящую улететь широченную
шляпу, с выскочившим из воротника, развевающимся за спиной шарфом. Очень,
должно быть, похож со стороны на испуганную, впавшую в панику беспомощную
дичь.
Я споткнулся, захромал, резко сбавив скорость, и начал сворачивать
наперерез мужичку, когда прямо передо мной мягко засветился плафон в салоне
какой-то иномарки. БМВ. Молодой изящный мужик раскладывал на заднем сиденье
какие-то свертки. Погоня, увидев мою слабость и подворачивающийся мне шанс,
прибавила ходу. Но -- все еще молча, все еще без оружия в руках. Не милиция.
Те бы уже давно разорались или даже стрельбу открыли. Им, коль они передо
мной обнаружились, скрывать от населения нечего, да и не умеют теперешние
менты в массе своей тихушничать. Те, кто умел, ушли туда, где поденежнее или
почище. А эти, мужик с бабой, тихо стараются взять, не привлекая внимания к
себе. Либо урки, либо федералы из органов.
К милиции у меня отношение осторожное. Но не такое, как у Шмелева. Мне
с ней дело иметь не страшно, а хлопотно. Она для меня -- та же армия, в
которой я хоть и бывший, а все ж таки офицер. Слишком много моих однополчан
стало мильтонами, слишком тяжела и паскудна нужная их работа, чтобы я
всерьез мог воевать со своими. Меня коробит, когда солдат зовут "мусорами"
или "ментами". Не на облаке живу, никого не идеализирую. Но -- коробит.
Предпочитаю знакомое с детства "мильтон". Все-таки не "мент". Приложить,
если кто-то из них обнаглеет, -- это одно, а вот калечить или поносить не
могу. "Свои" они мне, так иху мать, власть советскую.
Органы -- другое дело. Я сам себе орган. Тут мы на равных: они -- те же
урки, только при погонах и должностях. Однако если урки на закон плюют, но
озираются, то эти -- нет. Наоборот, он сам перед ними юлит. Да, хорошо бы с
какой-нибудь такой "конторой" подружиться (кроме, конечно, родного УПСМ).
Лучшая крыша из возможных. В свете вышесказанного я демонстративно
притормозил возле "бээмвухи" и вроде бы полез в салон. Ключи торчали в замке
зажигания, что означало дополнительные возможности.
-- Стой! -- наконец выкрикнул бичеватый, но не в полный голос. А так,
для понимающих, в чем смысл ситуации. -- Лежать! Руки за голову! Стрелять
буду!
Молодой хозяин машины решил, будто эти крики касаются лично его, и
очень привычно повалился на пол салона. Подивившись его прыти, я испуганно
бросил сумку рядом с машиной, задрал руки и повернулся к преследователю,
наставившему на меня ствол.
-- Не стреляйте! Что вам надо?! Я тут ни при чем. Я юрист, член
коллегии адвокатов! -- Я старался и держаться и думать соответственно: "Я
маленький, взъерошенный. В панике. Руки трясутся. Чего тебе меня бояться? Ты
такой большой и сильный! Опытный очень. Я же от тебя убегал? Убегал. Значит,
боюсь без памяти!"
Он поверил. Пистолет держал уже стволом вниз, приближался хотя и
настороженно, но вполне распахнуто. Женщина, увидев, что опасного
сопротивления нет, резко сбавила шаг и оружия не достала. Далее все
происходило, как в тренировочном зале. Когда его левая рука стала
обхлопывать мою левую подмышку, я зажал ее предплечьем, одновременно врезая
ему щепотью правой под ухо. Есть там точка, от удара по которой мышцы шеи
сжимаются спазматически, забрасывая голову назад. Затем, повернув его к себе
спиной, не обращая внимания на вывалившийся из его ослабевшей руки белесый
ТТ, достал свой ПМ. Прихватив горло бичеватого в замок, я наставил "макарку"
на опомнившуюся даму. Она уже и молнию куртки расстегнула, и левую руку за
пазуху сунула. Света от лампы над подъездом и от окон мне хватало, чтобы
видеть все четко. Я крикнул ей:
-- Стоять! Руки вверх!.. Тебе, дура, что, стрельбы не хватает?.. Иди
ближе. Да шевелись ты, пока ментовки не понаехали!..
Пошла живее. Выходит, я прав: шуметь и привлекать внимание им не
хочется. Выправка у нее заметно строевая. Пока идет, бросаю быстрый взгляд
назад. Так и есть: наш молодой человек зашебуршился, пытаясь что-то достать
из-под водительского сиденья. Возвращая взгляд к женщине, бросаю ему через
плечо:
-- Ты бы лежал, а? Не по тебе базар!.. -- И дамочке: Ну, шевелись, ты,
кривоногая! -- Пусть обидится и думает не обо мне, а о том, почему я ее
кривоногой назвал. Судя по тому, как и какими микрофонами они нафаршировали
шмелевскую квартиру, по изрядно истершемуся ТТ -- не высокого класса
исполнители. Или фирма бедная. Или руководитель странный. Или специально
подставляются.
-- Руки на капот, сука! Левой рукой документы, живо! -- И в тот момент,
когда она машинально опускает глаза на свою грудь, сую левую руку в
нагрудный карман ее еще бесчувственного напарника, потом во второй. Сгребаю
все обнаруженное вместе с бумажником и без всякой нежности роняю тело на
тротуар. Швырнув добычу на заднее сиденье машины, подхожу к женщине
вплотную:
-- Не глупи: стреляю в живот! Она выкладывает перед собой на капот
нечто, напоминающее служебное удостоверение.
-- Теперь оружие, -- командую я. -- Правой рукой! Медленно!.. Отходи от
машины. Повернись спиной.
Выкладывает пушку. Тоже ТТ.
Прижав ствол к ее затылку, обшариваю грудь, бока. Так и есть, еще один
пистолет на пояснице. Сначала выдернул и сунул себе в карман этот ПМ, потом
вытащил из кармашка на ее ремне электрошокер, а из нагрудных карманов
остальные документы и какой-то приборчик. Из джинсов, ощущая ее тугое тело,
достал связку ключей и пакетик с жучками. Рассовывая трофеи по своим
карманам, попятился к капоту. Швыряю ее ТТ в кусты, потом -- в другую
сторону -- ТТ мужика. Он уже хрипит и шевелится, приходя в себя. Обшариваю
его карманы, прибавляю к своей добыче газовый баллончик, рацию и аналогичный
пакетик с жучками. Потом возвращаюсь к тетке и прошу ее по-хорошему:
-- Теперь успокойся. Скажешь, что преследуемых оказалось слишком много.
Ксивы твои тебе нужны? Говори -- некогда!
-- Нужны. -- И она напрягла плечи, чтобы, вывернув мою руку с пистолем
вверх, добраться до моей челюсти.
-- Будешь дергаться -- пристрелю. Говори адрес или телефон, чтобы мог
вернуть по-тихому. А начальству скажешь, что была пустой. Быстрее, пока
напарник не очухался!
Повторяя про себя названный ею номер, я вернулся к машине и стволом
пригласил молодого человека на водительское место.
-- Я могу и без тебя обойтись, но тогда ты свою тачку хрен уже увидишь.
Повезешь?
-- Без проблем, шеф! -- Видимо, он наблюдал за происходящим, и это его
впечатлило. Как только он освобождает пол, укладываю туда свою сумку:
-- Тогда без фокусов.
Он уселся, а я, стоя рядом, переложил ПМ в левую руку, а правой стиснул
ему шею. Загривок у него накачанный, но при моей хватке только пальцы свести
-- и одеревенеет. Прижав чуть-чуть, чтобы дать ему это ощутить, скомандовал:
-- Рук с баранки не снимай. Медленно объезжай ее -- справа. Так... Еще
немного. -- Когда мы отъехали метров десять от женщины, я юркнул на заднее
сиденье и, захлопывая дверцу, разрешил:
-- Давай вперед. Быстро до улицы, но там -- очень постепенно. Очень!
Выруливай на Варшавку и -- к "Тульской". Все понял?
-- Абсолютно!
Больно, до ссадины, стукаю его стволом:
-- Не трогай зеркало! Чем хуже ты меня запомнишь, тем целее будешь.
-- Извини, шеф.
Развалившись у него за спиной, зажигаю плафон и просматриваю документы.
Женщина везде, в том числе и в паспорте, зовется одинаково: Лариса Павловна
Курбанова. А вот что касается должности... Она одновременно оказалась и
лейтенантом угрозыска, и капитаном внутренних войск, и капитаном из службы
охраны президента, и капитаном отдела внешней разведки ФСБ. Все липа. А
значит, я имел полное право им сопротивляться. Уже легче. С мужиком маленько
по-другому: он то Свиридов, то Дмитриев. Но набор тот же. Вот еще
совместители на мою голову! В реквизированной мной у парочки рации вначале
кто-то кого-то материл и посылал писать рапорта, потом приказывал не
спускать глаз, а потом потонул в шипении. Забросив трофеи в сумку, я ощупал
хозяйские свертки, сваленные на заднем сиденье. Что-то твердое,
прямоугольное. Спросил у водителя, чтобы разговор завязать:
-- Слушай, а ты кого возишь?
-- Я-то?.. Вице-президента банка "Молодая Россия", а че?
-- Там, в Чертанове, кто живет: он или ты?
-- Не, никто. Это я к дружку заезжал, кассеты брал. А че?
-- Не дергайся. -- Я через плечо обшарил его карманы.
Слава богу, хоть у этого все было на одно имя и на одну должность.
Визитку его я на всякий случай прихватил с собой. Мы немного попетляли по
окрестностям Варшавского шоссе, и ничего подозр