ой ехать. И, слегка приподняв руку, то ли попрощался, то ли пожелал удачи. Заложникам свойственно чувство сродненности с теми, кто их захватил и с кем они вместе рискуют. А то, что рискуют они из-за них же, при этом почему-то забывается. Помните, как в Буденновске бабы, выходя из роддома, отзывались о чеченах? Чуть ли не с благодарностью. А мы для них были почти врагами. Мало того, что для начала их не уберегли, так потом еще, стреляя в бандитов, стреляли и по этим теткам. То есть с их точки восприятия мы стреляли именно по ним. Такая война. Может, и не Великая, но тоже -- Отечественная. Мэйд ин Раша, короче. И мне кажется, что она не кончится никогда. Во всяком случае, при моей жизни. Сумерки густели. Пока не стало совсем темно, я, едва добравшись до ближайших стен-башен эпохи излета застоя, свернул в подходящий, заставленный машинами двор и выбрал "жигу ль", похожий цветом на Девкин и подходяще расположенный. Встал вплотную, радиатор к радиатору. Открыл проволочкой багажник, отыскал в нем ключ 10 на 14 и пассатижи. Почти не таясь -- спокойная суета человека, который не озирается по сторонам, внимания не привлекает, -- поменял номера. И поехал дальше. Мечтал я о том, как доберусь до койки и буду спать, а потом лечиться-отлеживаться и обдумывать случившееся не меньше трех суток. И вот тут Судьба наконец мне улыбнулась. Хотя и не без ехидцы. Глава десятая. Друзей на день рожденья не зовут Генерал Голубков несколько раз проверился на предмет хвоста, пока ехал в Затопино к Пастухову. Вроде бы и не было прямых причин для этих предосторожностей, а все же так спокойнее. Последнее время вокруг УПСМ все явственнее намечался тот чиновничий вакуум, который в бюрократических системах лучше и раньше всего прочего сигнализирует о монаршей немилости. Чиновники гипертрофированных госаппаратов вследствие естественного отбора -- иные в такой системе не выживают -- по легкому дуновению, по взмаху начальственных ресниц чувствуют приближение грозы. И умеют угадывать, в кого ударит молния. Бывая в кабинетах смежников и иных, совершенно открытых структур, Голубков ощущал, что не только над УПСМ как службой, но и над ним самим сгущаются тучи. Это было тем более странно, что дела шли на удивление хорошо, а результаты говорили сами за себя. Только нейтрализация опаснейших террористов, готовивших захват Северной АЭС, и пресечение утечки сверхсекретных технологий к афганским талибам более чем оправдывали существование УПСМ. Впрочем, можно допустить, что это-то и таило опасность. Российская госмашина уже давно, с войны, не работала на результат. Высшие эшелоны власти совершенно не зависели от плодов своих усилий. Школьные учителя могли загибаться в нищете, медики могли голодать в знак протеста, но в зимних садах президента мило пели птички, а иностранные рабочие тщательно покрывали позолотой Кремль. Народ при этом услужливо голосовал за тех, кому на него было плевать. Происходило это в силу всеобщей сознательности. Поскольку все знали, что выборы стоят больших денег и нельзя их срывать, строка "против всех" в бюллетенях популярностью не пользовалась. А согласившись выбирать из всех зол наименьшее, как ни крути, выбираешь все-таки именно зло... В сущности, рулевые госмашины не столько исполняли свои многотрудные обязанности, сколько ревностно следили за тем, чтобы никто не покушался на их место в окружении Самого. И в этой системе любой человек, любая структура, которая привлекала к себе внимание четкостью работы, вызывала у других страх за свои места. Голубков это знал. Его с детства смущала концовка сказки Андерсена о голом короле. Все там вроде бы просто и понятно, кроме одного маленького нюанса. Буквально маленького. Совершенно не сказано о дальнейшей судьбе того мальца, который объявил, что король гол. И сейчас Голубков, думая о сгущающихся неприятностях, полагал, что дело все в том, что УПСМ, в котором он отвечал за оперработу, выставило кого-то в голом виде, вот только никак не мог высчитать, когда и кого именно. Вернее, кто обиделся сильнее других? Успехи УПСМ высветили огрехи массы других служб и ведомств. Какое из ведомств решило отомстить, определить было непросто. Когда генерал Голубков прибыл в Затопино, вся команда Пастухова была уже в сборе. Сидели у Пастуха за столом, и сероглазый хозяин дома устало объяснял темно-русому Артисту, ехидно поблескивающему своими еврейскими глазами, что если он закроет ставшую по зиме убыточной столярку, то затопинским мужикам просто нечем будет заработать себе на жизнь. -- Но они ж и так не зарабатывают, -- недоумевал Семен Злотников, который после всех своих театральных мытарств лучше всего научился играть одну роль -- роль Артиста. Причем не того, который в театре, а того, который артист спецназа. -- Они просто потихоньку ковыряются, ожидая твоей подачки, и таким образом растаскивают то, что ты получил за спецоперации. Рискуя, между прочим, жизнью. И не только своей. -- Ну так тоже нельзя, -- степенно вступился за командира Дмитрий Хохлов, такой могучий и плечистый, что только страсть к белым костюмам помогала ему не выглядеть слишком громоздким. Страсть эту он принес из морской пехоты, благодаря службе в которой и заслужил прозвище Боцман. -- Как нельзя, хозяйственный ты наш? -- копируя Гафта, спросил Артист. -- А вот так: "растаскивают", -- вздохнул Боцман. -- Они мужики отличные. Пить вон у Сережи все бросили. -- А то, что не привыкли еще сами крутиться, предпочитают ждать, когда добрый дядя чего-нибудь подкинет, так это оттого, что они еще советские люди. Им время нужно, чтобы отвыкнуть... -- Согласен! -- Семен Злотников для пущей убедительности прижал к груди мозолистые ладони, ребрами которых проламывал двухдюймовые доски. Он, как многие служители муз, обожал внешние эффекты. -- Согласен стопроцентно! Вопрос только в том, какое им для этого нужно время. Время, когда из-за лени и воровства они бедствуют, или время, когда они сыты благодаря нашему другу меценату? А? -- Не любишь ты, Артист, пролетариат, то бишь трудовое крестьянство, -- обвинил Боцман, и Артист умолк в удивлении. Он пытался сообразить: это Боцман от себя сказал насчет пролетариата или процитировал Швондера из "Собачьего сердца"? Так и не решив этой загадки. Артист схитрил, обратившись к Ивану Перегудову: -- Док, скажи ты ему. Как по психологии: можно любить пролетариат или это извращение? Перегудов был самым "старым" в группе, возраст его приближался к сороковнику, и запальчивость в спорах была давно ему неведома, равно как и безоглядный азарт в рукопашной. Зато в главном он брал верх другим: уверенностью, выносливостью и профессиональными навыками. Одно слово -- военно-полевой хирург, попавший в спецназ. Правда, в последние годы, занимаясь реабилитацией инвалидов, прошедших горячие точки, он действительно специализировался на психологии. Может, еще и поэтому знал: лучший способ победить в споре -- это не спорить. Вот Перегудов и ответил Артисту, кивая на входящего Голубкова: -- Если что-то мне и кажется извращением, так это не вставать, когда входит старший по званию. -- Вольно! -- пошутил в ответ Голубков. -- Я к вам на поклон, так что о званиях лучше не будем. -- Да? Докладай тогда, сынку, -- заерничал Артист. -- Хто тама в Кремле чиво непотребное опять отчебучил? -- Если б я знал хто? -- вздохнул Голубков. -- Сережа вам рассказывал о последних событиях? -- Нет, -- сказал Пастухов. -- Я просто объяснил, что надо встретиться. У нас тут тоже, оказывается, начались непонятки. Вы давайте о своих, а потом мы их с нашими состыкуем. -- Принято. -- Голубков машинально достал блокнот, ручку и нарисовал размашистую единицу. -- Во-первых, в западной печати появилось несколько материалов, в которых фигурируем мы с Пастуховым. Причем оба говорим при этом тексты касательно Грузии. Тексты, которых на самом деле никогда не говорили. И произносили их на сборищах, на которых никогда вместе не появлялись. И тексты эти имеют специфичный душок, который легко истолковать как угрозу Шеварднадзе, который якобы не хочет дружить с Россией. -- А он хочет? -- полюбопытствовал Боцман. -- Дружить? Хочет. Но не очень пока может, -- ответил Голубков. -- Второе. Как показало наше расследование, единственное документальное свидетельство того, что между УПСМ, мной и вами, то есть Пастухом персонально, есть связь, -- это та дезинформация, которую я сочинил, когда -- помните? -- выводил на вас Пилигрима. Мы тогда подозревали крота в ФСБ и одним махом убили двух зайцев: и крота засветили, и вас Пилигриму подсунули. Значит, можно предположить: предлагая свои услуги. Пилигрим показывал эту дезу не только чеченцам, которые его наняли взорвать АЭС. Но и кому-то еще. Возможно, что и в Грузии. И вот теперь кто-то или пытается повесить на нас каких-то собак -- каких, мы пока не знаем, -- или же... Голубкову вдруг вспомнился начальник САИП генерал-лейтенант Ноплейко, который, как опытный чернобылец, отвечал за безопасность и охрану Северной АЭС. Друг Ваня, как прозвали генерала за дружбу с Самим и за редкостную наивность в оперативной работе, очень тогда возмущался, что его сразу, еще на стадии подготовки операции, не поставили в известность. Тогда начальник УПСМ Нифонтов даже не счел нужным ему объяснять, что о ревизиях предупреждают только в торговле. И то в проворовавшейся. -- Или что? -- прервал его затянувшееся молчание Артист. Он да Муха всегда играли в группе роль самых нетерпеливых. -- Или дело сложнее. Кто-то привлекает ко мне и к Пастуху внимание, чтобы пустить кого-то по ложному следу. Вопрос ко всем: было ли что-то в последнее время, что в этой связи выглядело бы подозрительным или тревожным? -- Еще как было! -- помрачнел Артист. -- Еще как подозрительно и еще больше -- тревожно. Муха пропал! -- Как пропал? -- удивился Пастух. -- А почему я ничего не знаю? -- Потому что ты так занят своей лесопилкой и своими односельчанами, что велел не обременять тебя делами "MX плюс", -- почти нежно объяснил Артист. -- Это ж Муха, -- пробасил Боцман смущенно. -- Что он, маленький, не понимает? А не сообщали потому, что мы все ждали: он вот-вот объявится. А он, с тех пор как расстался с Доком, прислал мне на пейджер всего одно сообщение: что уже в Тбилиси, что чуток отдохнет в Грузии, а дальше -- все, молчок. Уже неделю. Но клиент из "Изумруда" претензий никаких не предъявлял, сказал, что все в порядке, всем доволен, деньги заплатил. Вот мы и не суетились. Задним числом бездействие при тревожных обстоятельствах всегда кажется особенно глупым. Первейшая заповедь разведчика -- немедленно сообщать товарищам о новой информации, ибо даже ближайшее будущее разведчика непредсказуемо. Та информация, которую ты добыл, но не успел передать, возможно, будет стоить жизни тебе и твоим товарищам. Муха в этих вопросах был редкостным формалистом. Он, даже в магазин отправляясь, обязательно сообщал Боцману, который больше остальных занимался вместе с Олегом делами агентства, куда идет и когда вернется. Но если Муха неделю не давал о себе знать, то это означало лишь одно: что он просто не мог дать о себе знать. Но это стало ясно только сейчас, после сообщения Голубкова. До этого всем: и Боцману, и Доку, и Артисту -- казалось, что Муха действительно решил расслабиться. Артист когда-то, в советские времена, очень любил отдыхать в Тбилиси и считал, что Муху тоже покорил этот великолепный город. А грузины-де так умеют взять гостя в оборот, что дни и недели для него летят как секунды. -- Та-ак, минутку! -- сказал Пастух и вышел на кухню. -- Оля, -- спросил он там у жены, -- нам была какая-нибудь почта? -- И, вернувшись, мрачно сообщил остальным: -- И мне Муха ничего не присылал. x x x Сельский почтальон Маргарита Павловна Попкова, прозванная в юности Королевой Марго, даже зимой развозила почту на велосипеде. Шины у ее "ХТЗ" были широкие, рельефные. Ничего, нормально. Она как раз и катила, покачивая объемистыми, как переметные сумы, бедрами на узковатом для нее седле мимо дома нового русского Пастухова. Заметив возле его крыльца несколько машин, а среди них большой и черный джип самого Пастухова, она было дернулась свернуть туда. Но спохватилась. Свернуть бы хорошо, да уж такая сегодня незадача: именно пастуховское письмишко она и забыла прихватить. Вот как ее заморочил внук Васька, которому вынь да полож водяной пистолет. Ну и ничего, как-нибудь найдется случай вручить адресату письмо, которое больше недели лежало у нее за иконкой... Вот послезавтра она опять пенсии затопинским бабкам повезет, тогда и письмо прихватит. Невелики баре, потерпят. Да и письмишко-то тонкое, без печатей, ничего важного в нем быть не может. С днем Конституции небось поздравляют. Или теперь уже не в декабре Конституцию отмечают? Черт-те что натворили в стране. Все праздники поперепутали. Дерьмократы проклятые. Вот был бы Сталин -- товарищ Сталин бы им показал... Глава одиннадцатая. Муха и Принцесса До сих пор у меня все катилось в общем-то ровненько: особых неудач не было, но и веских чудес тоже не случалось. С одной стороны, только плоды моей же глупости, а с другой -- их последствия и попытки вывернуться. А ведь Он, уверен, дает нам каждый день ради какой-то грандиозной или небольшой, случайно-слепой или старательно выстраданной удачи. И хотя, похоже, я чаще всего не умею или не успеваю ее разглядеть, однако всегда знаю точно, что она где-то рядом, возможно, даже прямо под ногами. На сей раз она оказалась над головой. Я въезжал под мост, а Она шла по нему. Не рассуждая -- Удача этого не любит, -- я въехал на откос. Врубил аварийку, машинально подхватил сумку с вещмешком и, проклиная все свои ноющие болячки, помчался наверх, к выходу с моста. Сердце бухало, тяжеленная ноша цеплялась за ноги. Когда сообразил повесить сумку на плечо, стало заносить вправо. И сразу вспомнилось, что давно не жрал, что вымотался донельзя, что посидеть довелось только в машине и только с полчасика. И еще пугало, что я совершенно не представляю, что Ей сейчас скажу. Но все равно ковылял, да так горячо, что уже готов был бросить сумищу со всеми моими трофеями к черту. Но, к счастью, этого не понадобилось: Она шла не спеша. По плечам и развороту головы чувствовалось, что не просто идет -- проверяется на предмет хвоста. Еще бы: мост -- самое подходящее, как в прописях, место для слежки и преследования... Ладная, крепкая. Откинутый капюшон с меховой опушкой оттеняет гордую золотистую гриву. Кожаная куртка до середины бедер венчает сильные длинные ноги. Сапожки на устойчивых широких каблуках подчеркивают крепкие круглые икры. Она не просто шла, ступая ногами по асфальту. Она гарцевала сама для себя, излучая силу, энергию и шарм. Зацепив меня краем глаза. Она остановилась, на мгновение застыла и настороженно обернулась. Я, чтобы не напугать ее, перешел на шаг. Постарался улыбнуться, чувствуя, как из чуть подживших ссадин тут же пошла кровь. Ну и что мне Ей сейчас сказать: "Извините, будьте любезны... Я -- тот, кто вас давеча того... маленько насиловал. Окажите любезность, полюбите меня!"? Но ведь десять миллионов людей в Москве -- 10 000 ООО! И что, просто так двое из них, самые нужные друг другу, вдруг пересеклись именно в тот момент, когда мне без нее хоть волком вой?! Разве это не Чудо? Разве не Судьба? Разве не Его воля? Ира всплеснула руками и вдруг бросилась на меня. Когда приблизилась, я инстинктивно поднял локоть, чтобы уберечь глаза от ногтей. Но Она отвела мою руку, как ватную, схватила дубленку за лацканы и рывком подняла меня вместе с перекосившей плечо ношей к своему лицу. Почувствовав, что ноги оторвались от земли, что от неожиданности и усталости я вял, как тряпка, мокр от пота и страха... я решил, что сопротивляться поздно. И только тогда до меня дошло, _что_ она говорит: -- Миленький... Не верю своим глазам... Живой! Избили-то тебя как, идиоты. Я говорила им, предупреждала. Слава богу, вырвался! -- Она терлась об меня, держа на весу, целовала и облизывала лицо шершавым, как у кошки, языком. -- Какой ты вкусный! Сладкий! Олежек, какое ты чудо! Успел. И меня встретил, радость моя. Да что же это я, дура?! Ты ведь не знаешь ничего!.. -- Она растерянно оглянулась. -- Где бы нам... Куда бы? -- Машина... -- с трудом вытолкнул я из себя. -- Под мостом. -- Ой, как хорошо! Какой ты молодец! Пойдем... -- Она, ничуть не запыхавшись, поставила меня на землю, одернула вздыбившуюся у меня на груди дубленку, поправила сбившуюся на затылок шапку. Все она делала быстро, споро, как хлопотливая мамаша, обихаживающая сына-первоклассника. А я, ошалев от ее натиска, от неожиданности ее слов, покорно сносил эту заботу и ласку. Но когда она потянула руку к сумке, очнулся: -- Я -- сам! -- И это тоже вышло так по-детски, что я тут же заткнулся наглухо. Бог мой, какая она большая! Какая теплая и уютная. -- Как хочешь, дорогой. Я просто хотела помочь. Как они тебя, идиоты... Ничего, зато им сейчас не до нас! Трупы небось считают, да? О трупах она сказала со смешком. Как ребенок о новогодних подарках. Может, еще и потому тоже, что не было во мне опаски. Головой понимал: чистая шиза пошла, путает она меня с кем-то, а может, свихнулась даже на почве моего злодейства или Михуилиной химии. Был момент, где-то в глубине подняла голову подозрительность: "А что она тут делает? А почему свободна и проверяется профессионально?" Но душа была спокойна и уверена в хорошем. Хотелось улыбаться, слышать Иру и откровенно блаженствовать. Мы быстро -- за несколько ее фраз -- дошли до тропинки, по которой я поднимался из-под моста. На гребне стало видно, что, выдав Удачу, Он меня тут же щелкнул по носу. Или подсунул работенку. Возле брошенного мной с открытой левой дверцей "жигу-ля" топтались под длинношеим фонарем два мента. А чуть поодаль мигала блямбой на крыше их иномарка. Впрочем, подумал я, неприятность эту мы как-нибудь переживем. Я придержал Иру, собиравшуюся круто повернуть назад. -- Идем как ни в чем не бывало. Сейчас чего-нибудь поймаем... Не обращай на них внимания: все равно на машине чужие номера. Дай бог, чтобы это была самая большая неприятность на ближайшее будущее. Последней фразой я, наверное, все и сглазил. Мы уже почти прошли мимо них, когда один из ментов громко высказался: -- Смотри-ка -- парочка: козел и ярочка! -- Они паскудно заржали, но меня сейчас это даже не царапнуло. Слишком, наверное, устал. Да и привык. Когда всякий раз, идя с дамой выше тебя на голову, слышишь подобное, оно цепляет тебя все меньше и меньше. Тем более от ментов. Известное дело, тактичному человеку в ментуре делать нечего. Лишь бы они не обращали внимания на мою поклажу, напичканную деньгами, оружием, взрывчаткой и не знаю чем еще. Но Ирина, которую переполняла жажда действий, решила иначе. Вертанулась на каблуках столь резко, что моя рука успела схватить только воздух, и прогарцевала до ребят с кокардами. -- Ты чего тявкнул, козел? -- спросила она с хрипотцой. -- А чего ты залупаешься? -- угрожающе-томно проворчал тот, что постарше. -- Канай, пока жопа цела! Я опустил сумку и вещмешок на снег и двинулся к ним, со страхом чувствуя, что едва волоку ноги. Боец из меня в нынешнем состоянии, после допроса и прорыва, как из Венеры Милосской -- швея. Ноги еле переставлялись, и я не успел -- Ира взяла нахамившего ей мента за ухо, нагнула, повернула к себе спиной и от души пнула в задницу. Только снежная крупа взвихрилась там, где он мордой пропахал склон. Его напарник едва приподнял дубинку, как удар Ириного кулака в ухо отправил его к приятелю. Тот как раз начал приподниматься с перепачканным не слишком белым тут снегом личиком. Я вернулся к сумке и сел на нее, чтобы смотреть с удобствами. Да и сил стоять уже не было. Заметно было, что Ирина не просто дерется, а играючи ведет учебный бой, вразумляя братьев своих меньших. Милиционеры, не поумнев, все же поднялись и двинулись к ней. Крича что-то о документах и крутом возмездии, они попытались обойти ее с флангов. То есть это они так полагали, что обходят. На самом деле решалось, кто именно и где именно первым пропашет снег носом на этот раз. Выпало опять старшему. Но теперь и младший тоже получил по заднице, оставив Ире свою дубинку. Она стояла, похлопывая ею по раскрытой ладони, чуть картинно расставив ноги. И только тут до меня дошло: да ведь это представление в мою честь. Современная женщина демонстрирует мужчине, что в случае чего сумеет его защитить. Или она доказывала мне, что не так слаба, как казалось, когда была связана? Но почему -- мне-то? Ведь не могла она воспылать ко мне чувствами за одну, да еще такую пакостную, ночь. Совсем не похожа она на психопаток, которые балдеют от могучих волосатых мучителей! Да и я не таков. Урок опять не пошел впрок взмокшим, сбивчиво матерящимся грубиянам в форме. Им вздумалось достать пистолеты. Оказалось, что и это не шибко удачная мысль. Она просто отобрала у них стволы, сложила мужиков на землю, уселась на них и некоторое время читала им мораль. Мне показалось, что она придавила им уши каблуками: уж слишком смирно и почтительно они слушали. Движение под мост было невелико, но все же было. В любое мгновение мог появиться другой патруль. Вряд ли ему эта композиция покажется безобидной предновогодней кучей-малой. Лекция Ирина до меня доносилась с пятого на десятое, однако я не собирался засвечивать свою физиономию, подходя ближе. Ира говорила об уважении к налогоплательщикам вообще и к женщинам в частности, о форме, которая не индульгенция на хамство, а как раз наоборот, обязанность блюсти честь. И прочее такое же. Получалось очень доходчиво. В завершение лекции, когда менты почтительно извинились, она выщелкнула обоймы из их ПМов, кинула патроны в их машину, а сами стволы забросила подальше, в снег, и пошла ко мне. Она возвращалась на фоне копошащихся мужланов, прекрасная и непобедимая. До меня наконец дошло, зачем была вся эта возня с грузинским ожерельем, взрывчаткой и Михуилиными опытами. Чтобы я мог встретиться с Ней. Единственное, чего я пока не понимал: за что такое счастье -- и мне. Зато в том "зачем?" вопроса не было. Выяснить бы вот только скорее, с кем она меня спутала? -- Ну как я их? -- подбоченясь, спросила, и по дрогнувшим ресницам стало видно: боится, что выступила не по делу. Но я уже знал: для меня, что бы она ни сделала, все будет хорошо и правильно. -- Прекрасно! Только... -- Я собирался с силами, чтобы встать. -- Что -- "только"? -- Она пригнулась ко мне. Вся -- внимание. -- Хорошо, если б ты сначала поинтересовалась, что у меня в сумках. -- Ой! -- закрыла она рот щепоткой. Оглянулась на поверженных ментов, потом осмотрелась вокруг и, как рьяный новобранец, приняла позу для высокого старта. -- Делаем ноги? И мы их сделали. Сравнительно недалеко -- до Новогиреева. У меня там была снята квартира как раз на такой случай. Едва внесли вещи и я пристроил на вешалку свою куртку, Ира сказала, что здесь очень миленько и что она сейчас сбегает за едой, вином и лекарствами. И -- ускакала, не дав мне и пикнуть. Я настолько устал, что даже удивиться ее прыти не успел. Оставил дверь незапертой, откинулся в кресле и, держа в каждой руке по пистолету, выжидал в тупой прострации. Тут же в голове закопошились здравые мысли о том, что она пошла звонить своим хозяевам, от которых я сбежал... Или тем, о ком я не знаю, но кому тоже хочется спустить с меня шкуру. Я ждал и дождался -- она впорхнула, заснеженная, румяная, с двумя тяжеленными полиэтиленовыми сумками. Отнесла их на кухню, заперла входную дверь, подошла ко мне, встала возле кресла на колени и призналась: -- Я нарочно от тебя сбежала! Потому что боюсь твоих вопросов... У меня такое... Мне даже кажется, я как увидела тебя там, у моста, так и сошла с ума. От счастья. Спятила и боюсь напугать тебя своим сумасшествием. Дура, да? Я выслушал ее с блаженной улыбкой, но язык уже мне не повиновался. -- Ты -- прелесть, -- едва выговорил я. -- Но я больше не могу... -- И отключился. Потом, на мгновения выныривая из тягучей сонной тины, я понимал, что она меня осторожно раздевает, шмыгая носом, протирает чем-то щиплющим мои раны и синяки. Каждое ее прикосновение, даже вызывающее боль, окатывало мой затылок блаженной истомой, и я безуспешно пытался не засыпать, чтобы продолжать чувствовать и слышать ее рядом. ...Когда я проснулся, было около семи утра. В квартире -- тишина и темень, а мою стянутую бинтом грудь переполняли энергия и жгучее желание немедленно убедиться, что Ира мне не приснилась. Убедился сразу, едва глаза открыл: она крепко спала рядом со мной. Лежала на боку ко мне лицом. Светлогрудая и большая. По-девчоночьи посапывала. Не было красивее и желаннее человека в мире. Тут же вторая мысль: где оружие и боеспособно ли оно? Оба пистолета, большой и маленькой, лежали на придвинутом к дивану стуле. Я осторожно поднялся, взял их и свою рубаху из древнего шифоньера, проскользнул в прихожую. Постоял, прислушиваясь: кроме рокота холодильника, журчания воды в бачке и нормальных трелей сработавшей автомобильной сигнализации во дворе -- ничего. Надел рубашку, шлепанцы и пошел в туалет. Зажег свет, проверил обоймы, потом, пардон, оправился, как по утрам положено. Благодаря отдыху и, видимо, квалифицированной медицинской помощи я вновь был способен соображать здраво. Отличная у меня в этом смысле профессия: инстинкт самосохранения обостряется до паранойи. Даже сейчас, когда я млел от близости божественной женщины, мозг одновременно просчитывал на всякий случай варианты, при которых известные мне факты сплетались в самом прискорбном для меня сочетании. Если она позвонила, сообщая адрес, Девке и К╟, то налет возможен в любой момент. Наверняка им очень хочется вернуть все, что я у них уволок. И меня самого. Кстати, я еще не знаю, что именно уволок. Если она звонила кому-то другому, то, возможно, сначала она меня расспросит, а уж потом решит давать сигнал, чтобы меня брали, или пасти еще какое-то время. То есть я любил ее совершенно безумно, но одновременно помнил, что ей-то испытывать ко мне аналогичные чувства не с чего. Следуя советам недремлющего внутреннего голоса, мне бы следовало быстренько связать Иру и с помощью любых способов и предметов расколоть, выясняя, на кого и зачем она работает и чем это грозит мне в ближайшее время. О том, что работает, двух мнений быть не могло. То, как она проверялась на мосту, как играючи образумливала хамоватых солдат правопорядка, словно сдавая экзамен на надежную боевую подругу, как приводила в порядок мое тело, выдавало выучку и опыт, которых не получишь в обычном вузе. А подобный комплект навыков непременно включает в себя и дисциплинированное стремление докладывать о любой новой информации. Опять же, рассуждал я, если наблюдение и допросы разных степеней не дали эффекта, самое разумное -- подсунуть объекту якобы влюбленную в него бабу. Это беспроигрышный вариант даже без всякой химии. Любой мужик априори уверен, что есть красавицы, способные сходить по нему с ума. Только оттого, что он -- это он. А стоит человеку хоть чуть-чуть поверить в любовь к себе, как включается мощный механизм ответного чувства: наслаждать, защищать и поучать. Если она -- враг, со мной этот номер уже прошел. И это при том, что я уже достаточно хорошо обмят жизнью и помню, что мои главные достижения -- пронырливость, цинизм и хладнокровная жестокость -- не из тех, что вызывают трепетную привязанность. Да и Она маловато походит на сдвинутую по фазе самочку, способную воспылать страстью от тошнотворного насилия. И тем не менее я купился. Притащил ее на самую надежную и удобную свою квартиру, идиот. К счастью, в отличие от многих других мужиков в меня вбито: даже и влюбившись, надо прежде всего помнить о своей безопасности и защите. В том числе и от предмета вожделения. Потому что любить, как я это понимаю, могут только живые. Так что надо бы мне Ирину допросить. Но! Под всем подписуюсь, все понимаю, но пытать то божественное существо, которое сопит в моей постели, не способен. По крайней мере пока. Оправдал эту отсрочку тем, что жрать очень хотелось. Плотно притворив двери комнаты и кухни, я задернул толстые шторы и зажег свет на кухне. Потом достал с антресолей запасную экипировку -- костюм, сооруженный по-спецназовским ноу-хау, но внешне довольно цивильный. Он и в хорошем кабаке не привлечет внимания. Опять поблагодарил Судьбу за свою худосочность. Благодаря ей бронежилет ни в малейшей степени под одеждой не угадывается. А ведь в училище ВДВ, помнится, я плакать был готов по молодости из-за того, что никак не мог накачать красивую мускулатуру. Ел за троих, пробежками, турником и гирями выматывал себя больше, чем кто-либо другой, и все бесполезно. Мой организм все перерабатывал в жилы и выносливость, что внешне никак на мне не отражалось, благодаря чему никто не видит во мне серьезной опасности. Если б не это, фиг бы я подманил неудачливого Серегиного напарника. Упокой, Господи, его душу. Надев на себя все, что надо, кроме куртки и рюкзака, я разложил по кобурам и карманам оружие из своих тайников в туалете и на кухне. Набил свой рюкзак всем, что могло потребоваться в ближайшее время. Трофеи -- магнитофонные и видеокассеты, бумаги -- сунул, не сортируя, до кучи в надежде разобраться позже. И только подготовившись к мгновенному бегству или прорыву с боем, мысленно подвывая от сосущей нутро пустоты, позволил себе поставить чайник на плиту и залезть в холодильник. Но пока не за едой. Пятнадцать минут гонял во рту подсолнечное масло, вымывая остатки той химии, которой пичкали в подземелье. У нас под языком особое место, оттуда легче всего высосать накопившуюся в организме отраву. И только выплюнув в унитаз образовавшуюся в итоге этого полоскания ядовитую пену, тщательно прополоскав рот горячей водой и почистив зубы, я занялся едой. Брал лишь то, что клал в холодильник сам, и то после тщательной проверки упаковок. Жевал, как перед боем: медленно, тщательно, давая слюне пропитать каждый кусочек. Параллельно, погасив свет, осматривал из окна двор. Когда за сорок минут не выявилось ничего подозрительного, проверил сумку. Сразу понял, что Ирина ее не открывала. Странно. Наверное, вымоталась с моими болячками. Потом пришел черед моего напичканного самыми разнообразными добавками приемничка "Филипс". С его помощью я, насколько смог достоверно, убедился, что в захваченном мной из Михуилиного подполья барахле радиомаяков нет. В предвидении некоторых дальнейших шагов я, помаявшись немного с проводками и кабелечками, соединил свой "Филипс" с выводом от датчика, установленного на косяке входной двери. Занудство, верно? Не жизнь, а сплошные предосторожности. Но она именно такова, если хочешь ее иметь долгой и счастливой. Это, между прочим, не только ко мне относится, но и вообще ко всем. Я не говорю о тех липовых сиротах и инвалидах, выпрашивающих деньги в метро и электричках, о тех мамашах с папашами, клянчащих на улицах и в газетах деньги на тысячедолларовые операции, которые являются участниками большого и серьезного бизнеса. Но! Ведь и в самом деле есть инвалиды -- обуза для себя и близких. Ведь и в самом деле есть люди, которые не могут оплатить операции, жизненно важные их детям. Полно погорельцев, которые оказались на улице голышом. Полно родителей, которым армия вернула их детей искалеченными. Почему же почти никто не страхуется? Хотя бы, к примеру, заведя в доме огнетушитель. Или позаботившись о приобретении профессии до ухода в армию. Или обзаведясь элементарным полисом страховой компании. Не знаю. Сам я предпочитаю быть занудой. Поэтому, помимо трех страховок, купленных, конечно, не только у российских компаний, я стараюсь ежеминутно страховать себя сам. А сейчас, когда у меня появилась внезапная надежда на любовь, буду особенно дотошен. Считаю за лучшее полагать, что все отпущенные мне лимиты глупостей и везения я уже исчерпал вчера, размякнув от встречи с Ириной. Есть и чисто меркантильный резон. Поиски вот этой квартиры с хорошим путем отхода, оснащение ее и содержание, словом, все то, что способно спасти мне жизнь, как таковую, обошлось мне не в одну тысячу баксов. Одни мои ботинки -- боевой вариант, увеличивающий для маскировки мой рост на двенадцать сантиметров, -- стоили больше четырехсот баксов. Да, мне очень хочется знать, что же я увел у Девки. Могу, конечно, прямо сейчас открыть сумку и поковыряться в ее содержимом, а через час по выламывающим дверь ударам понять, что мое лежбище таки засекли. Вот и получается, что если я сейчас поспешу удовлетворить свое нетерпеливое любопытство, то рискну всем, что затрачено на эту квартиру. И выходит, всю ее потенциальную пользу я выброшу на ветер только потому, что поленюсь чуть-чуть поработать и проявить терпение. Ну уж нет! Достаточно и того, что я притащил сюда Ирину. Поэтому я написал записку, что скоро приду и чтобы Она ни в коем случае никуда не выходила, надел свою куртку, рюкзак, прихватил сумку и вышел на улицу. Обойдя весь микрорайон, я понял, что искал. Пролез сквозь пролом в бетонном заборе на территорию разграбленной в процессе приватизации автобазы, раскопал лаз, ведущий под все еще действующую подстанцию. Там, в натуральной берлоге, оборудованной когда-то совершенно сбрендившим позже алкашом, я и припрятал и сумку, и рюкзак, активизировав перед уходом некое сигнальное и некое пиротехническое устройства. Когда я медленно обходил двор по периметру, высматривая непонятки, в кармане запикал многофункциональный пейджер: ну вот и сработал мой "Филипс", подал сигнал, что Ирочка решила-таки выйти из квартиры. Не удержалась, милая. Два из трех висевших рядом с моим домом телефона-автомата раскурочила шантрапа, а третий -- надеюсь, что Бог простит мне это вынужденное варварство, -- временно вывел из строя я сам. Пришлось Ей идти к универсаму, но тут уж и я подоспел. Дождался, пока она приблизит пальчик к последней цифре и нажмет ее, дернул вниз рычаг трубки и потянул свою прелесть за локоток: -- Пошли, милая. Не надо сейчас звонить. -- Ой, Олежек! Ты такой хорошенький в бронежилете... Ты зря мне не веришь. Давай я позвоню, а когда вернемся, все тебе объясню... Куда ты так спешишь? Давай пройдемся, подышим? -- Наоборот. -- Что -- наоборот? -- Сначала вернемся, ты объяснишь, а потом, может быть, позвонишь. Скажи мне, только быстро: кому и о чем ты звонила вчера? -- Ой, да не могу я за минуту все рассказать... Не получится. Ты все не так поймешь! -- Кому. Звонила. Вчера. Что. Сказала. -- Со спокойной, но вполне очевидной угрозой повторил я. -- Неужели ты мне совсем -- ни вот столечко -- не веришь? -- Похоже, она и в самом деле расстроилась из-за моей подозрительности. -- Тебе я верю. -- Правда? Так дай мне позвонить, и я... -- Но я не верю твоему опыту и выучке. Совершенно! -- сделал я существенное дополнение, обследуя ее одежду мини, детектором на предмет микрофонов и маячков. -- Ну и зря! Между прочим, я прекрасно слышала, как ты собирался, и знаю, куда ты ходил! -- Отлично. Только иди сама поживее и не заставляй меня себя тащить. Втолкнув ее в магазин электроники с шикарными, от пола до потолка, незамерзшими витринами, я остановился возле стенда. Отсюда хорошо просматривалось и то строение, в подвале которого я побывал, и мой собственный подъезд. -- Олежек, ты должен мне верить! Если ты мне не поверишь, я... Не знаю тогда, как мне тебя спасти. Ты ведь даже не догадываешься, в какую мясорубку попал! Ты... -- Стоп. По порядку. Ты вчера адрес мой назвала? -- Нет! -- Врешь. -- Нет... Я забыла посмотреть номер квартиры и дома. -- А улицу, значит, сказала. -- Нет... Только номер автомата. Но этот человек... Ах, как изящно и убедительно она врала. Высший класс. Что может быть очаровательней вранья любимой женщины? Уж только не ее же правдивость. -- Все понял. Слушай меня о-о-очень внимательно. Сейчас мы поедем в спокойное место. Там поговорим. Потом будем решать и звонить. Но до того момента ты либо быстро и точно делаешь все, что я велю, либо... Пошли. -- Либо -- что? -- Либо не делаешь. Быстро выходим отсюда, но -- спокойно. Меньше чем через час мы были в некоем угловом доме на шоссе Энтузиастов. Я позвонил в 83-ю квартиру. -- Кто там? -- спросил из-за двери старушечий голос. -- Это я, Алексей, Мария Павловна. -- Какой Алексей? -- уточнила хозяйка, потому и дожившая до шестидесяти семи лет в сравнительном достатке, что не ленилась уточнять. -- Леша, который вам письма от Василия приносит. -- А, Лешенька! -- Мария Павловна обрадованно забрякала задвижками, цепочками и, отперев дверь, бросилась на меня с поцелуями. Я такой маленький, что с детства привык к тому, что женщинам с сильным материнским инстинктом нравится меня тормошить и тискать. Останки сыночка ее, Василия, давно покоятся на дне Средиземного моря. Это он со товарищи как-то полез на нас, когда мы на Кипре выполняли одно из заданий УПСМ. В результате остались после него на берегу только понравившийся мне ножик да документы. Проверяя, можно ли будет при случае воспользоваться последними, я и обнаружил Марию Павловну. Не то чтобы старушка бедствовала: пенсия, дочка и сдача внаем одной из комнат квартиры помогали ей жить да радоваться. Лишь беспокойство о непутевом сыне грызло. Поразмыслив, я решил, что в этом случае от вранья большого греха не будет, и сочинил для Марии Павловны байку. Словно ее Вася, будучи за границей, в Германии, вляпался в историю и попал надолго в тамошнюю тюрьму, откуда и послал ей с оказией, то есть со мной, весточку. Всему этому она легко поверила, потому что иллюзий в отношении сыночка не питала. Радовалась, что тюрьма приличная, европейская, и в ней к зэкам относятся по-людски. И она была права -- это был бы для ее Васи самый лучший вариант. Со временем кроме денег я наловчился и записочки от сыночка приносить. Одно плохо: Мария Павловна, чуявшая женской своей интуицией мою специфику, никак не хотела поверить, что я -- степенный инженер, лишь случайно познакомившийся с ее чадом. Поэтому, подозревая, что я из той же банды, что и он, очень старалась наставить меня на путь истинный, для чего неустанно искала мне обстоятельную и верную жену. Причем выбирала она претенденток исключительно среди брюнеток моего роста, согласных уже и на уголовника, и на алкаша, лишь бы покончить со скучным одиночеством. Когда мы с Ирой разделись и разулись, я, передав Марии Павловне от Василия обстоятельный привет и конвертик с долларами, познакомил Марию Павловну со своей невестой и поинтересовался, не свободна ли у нее сейчас комната? -- Конечно, свободна. Мне сейчас, коли Вася помогает, и нужды нет сдавать. Хочешь пожить? Живи, сколько хочешь, что, опять мусора донимают? -- Что вы! Где вы и слов-то таких набрались, Мария Павловна? Просто соседи в моей коммуналке опять запили -- гульба сплошная, перед Ирочкой вот неудобно. -- Да ну! Ерунда какая -- соседи! -- блестя изумрудными глазенками, подыграла мне Ира. -- Чего мы Марию Павловну будем беспокоить? -- От Леши мне никакого беспокойства быть не может! -- насупилась старушка. -- Мне, девонька, если хочешь знать, от него столько радости, что и жить стало легче. Вот только боюсь, что Ваську моего выпустят -- и опять начнется. -- Не беспокойтесь, не беспокойтесь, -- поспешил я ее утешить, -- ему еще долго сидеть. -- Так как он там? Учится хоть? -- Ну-у, понимаете... -- У, лодырь проклятый! -- Ничего, начальство там строгое -- заставляют учить и язык, и автодело. На автослесаря учат... -- У них, поди, не забалуешь, у немцев-то? -- Не забалуешь, -- охотно подтвердил я. -- Ленится, но учится. -- А кормят там как? Хорошо? Он наедается? -- Еще и оставляет. Германия же! Они после войны такие человеколюбивые стали, что дай бог и нам такого. -- Ну и слава богу, слава богу! -- Мария Павловна перекрестилась, промокнула глаза уголком платка и повела нас смотреть комнату. Я здесь уже жил несколько раз -- когда неделю, когда два-три дня, так что все необходимое у меня тут имелось. Едва старушка нас оставила, лукаво приговаривая: "Отдохните, отдохните, ваше дело молодое. Покувыркайтесь пока, а обед будет готов, я позову!" -- я тут же обследовал нас обоих с помощью более мощного детектора. И прямо гора с плеч -- чисто. -- Ты же уже проверял. Сколько можно? -- опять попыталась закапризничать Ира. -- Не будь параноиком. Действительно, столько народа сейчас горит на этих маячках, микрофонах, чипах, датчиках и прочих электронных подлянках, что я скоро натуральным параноиком на этой почве стану. -- Лучше быть живым параноиком, чем больным и бледным лопухом. -- Тогда, -- она прищурилась так же лукаво, как хозяйка, -- может быть, для конспирации и в постельку залезем? Я не выспалась совершенно! -- Попозже, -- уклонился я от этой темы, не зная, шутит она, заигрывает или издевается. -- Расскажи-ка лучше мне все по порядку, как обещала. -- Я, между прочим, даже не завтракала еще. Сам-то поел... Вообще-то разведка и прочие шпионства -- женская работа. Они от природы к ней приспособлены. Если баба чего-то добивается всерьез, она не успокоится, пока не получит желаемого. Напролом или с дьявольской изобретательностью. Но когда ей что-то не по нраву, то хоть кол на голове теши, хоть на куски режь -- вывернется. И всего три с точки зрения профессии природных недостатка: быстрое возникновение зависимости от алкоголя и других наркотиков, эмоциональная и интеллектуальная нестабильность в предменструальные дни (о которой они сами, как правило, не подозревают) и периодическая зацикленность на личных проблемах. Сейчас Ирине было нужно, чтобы я перед ней поизвивался. Благо что повод имелся: -- Слушай, лапонька... Прости меня, ради бога, а? За то, что я тогда, в подвале, натворил. Не в себе был. Напичкали меня чем-то... -- Я так и поняла. Прощаю. А кроме этого? Ты меня не помнишь? Вот чего я боялся. Она путает меня с кем-то другим, когда-то ею встреченным. Разочаровывать неохота, но и врать бесполезно. -- Извини. Но не могу я тебя вспомнить. Сколько ни пытаюсь -- не могу. И если не поможешь, так и не вспомню, поверь уж мне. -- Олежек... -- Мое имя в ее устах прозвучало чарующе, но как совершенно чужое. Вообще-то меня тут надо было звать только Алексеем, но я не стал пока ее поправлять, боясь сбить. -- Сколько же ты, милый, народу спас, если всех и не помнишь? Ага... Ясно. -- Видишь ли, милая, моя работа не спасать, а, скорее, наоборот. Так и знал, что ты меня упорно с кем-то путаешь... "Вот всех убитых, искалеченных мной я действительно, наверное, вспомнить не в состоянии. Да и не хочу", -- подумал, но не сказал я при этом. К тому же многих из них я и не видел даже. Сколько было, например, чеченов в том бэтээре, который я вместе с мостом подорвал? Или сколько легло от моего пулемета в Грозном? Я научился только убивать, оставаясь живым в процессе и после оного. Запоминать убитых -- такой задачи передо мной не ставилось. -- Разницу между психотиком и невротиком знаешь? -- словно подслушав мои мысли, спросила она. Я знал от Дока, но пожал плечами: пусть говорит побольше. -- У психотика виноваты все, кроме него: и правительство, и погода, -- поучала она, полулежа на тахте. -- А невротик во всем винит себя: и в безденежье, и в неурожае, и в средневековой инквизиции, и в нищете пенсионеров. Это, конечно, крайности. Но ты очень близок к невротику. Меня всегда умиляли люди, которые знают меня глубже и лучше, чем я сам. И слишком хорошо я помнил о долбо... шлепе в Кремле, который много чего украл и у меня, и у других, чтобы виноватить одного себя. Но спорить не стал и тут. В ее голосе тем временем прорезалась хрипотца: -- Я, Олежек, одна из тех девчонок, которых ты отбил возле Биноя. Помнишь? Верку к тому моменту они изнасиловали и разрезали уже -- от влагалища до горла... Все на наших глазах. Ленку начали насиловать. Они с рослых и светлых начали. Следующая была моя очередь. Нравятся им светловолосые... И вдруг ты. Как Бог!.. Она заплакала -- внезапно, беззвучно, вздрагивая плечами, но не поднимая рук к хлынувшим из распахнутых глаз слезам. Только губы сомкнутые тряслись. Я молчал, отвернувшись к суетящимся внизу на улице машинам. Знакомая штука, посттравматический синдром называется. ПТС. Меня о нем еще Док просвещал, да и Марина-Девка недавно память освежила. Два-три десятка обыкновенных бестолочей -- всего-то два-три десятка на всю страну! Но -- в Кремле. Но через них у миллионов людей этот вот синдром. Я слышал за спиной придушенный подушкой девчоночий плач по невинно убиенным и столь же невинно озверенным. И опять, в который раз, подумал, что дорого готов заплатить за чудо, которое бы просветило и образумило болванов, не умеющих предотвращать войн. Чтобы знали, какая это прелестная штука -- посттравматический синдром. И не только на своей, нет -- на психике своих детей и жен. Пусть бы не Иванов, Петров, Сидоров, а какая-нибудь сволочь в Кремле каждый день вспоминала труп своего внука, присыпанный битым щебнем на пороге дома, разбомбленного "каким-то", "неизвестно чьим" самолетом. _Каждый день!_ Но не будет этого. Болваны-то они болваны, но своих внуков они заботливо прячут... Впрочем, глупость все эти мои мечты. Не виноват человек, если его усадили туда, где он дурак-дураком. И зверья рождается слишком много, чтобы на всех предусмотрительности хватило. Я бы и сам сейчас поплакал с радостью. После слез гораздо легче. Но у меня редко получается. Сентиментальности не хватает. А в данный момент и время поджимало: я шкурой чувствовал, что вокруг нас с Ириной сжимается нехорошее кольцо. Но не знал чье и зачем. Даже догадок пока не было... После слез говорить Ирочке стало легче. Рассказала, каким прекрасным и всемогущим Избавителем запомнился я ей тогда, возле Биноя, когда она уже готовилась спровоцировать собственный расстрел. Это все было достоверно и объясняло ее чувства ко мне: в подобной ситуации и козел принцем покажется. Потом, после госпиталя (ее тогда, под Биноем, зацепило осколком), она якобы пыталась меня найти. Но нас тогда отправили во внеочередную совершенно секретную яму с дерьмом, посему даже ее безыскусный интерес к моей персоне навлек на нее подозрения. Дескать, уж не любовница ли она моя, выведавшая в постели какой-нибудь важный "топ сикрет"? Пока держали, выматывая допросами, пока проверяли каждый день ее биографию, она волей-неволей столько тайн узнала, что у них другого пути, как ее завербовать, а у нее -- как завербоваться, не осталось. Отучилась в спецподразделении, потом отстажировалась в одной сопредельной, на всякий случай, стране. Потом ее перекидывали в связи с реорганизациями ФСК-ФСБ и т.д. и т.п. по всяким подразделениям и уголкам подусохшей, но все еще необъятной Родины. Все это время она пыталась меня отыскать. Но -- невезуха. То я на задании, то невесть где, то ее отправляют невесть куда. А в довершение всего нас всех, во главе с Пастухом, из армии так резко шуганули, что почти никаких следов не осталось. Да и я, уходя от бывших и потенциальных претендентов на мое здоровье, основательно путал следы. Так, мол, и скиталась бедная влюбленная Ирочка по кличке Принцесса, тоскуя по суженому, в которого она влюбилась с первого же взгляда. По мне то есть. Что не мешало ей жить насыщенно и полнокровно. Наконец обосновалась она в некой Службе анализа и предупреждения Федеральной службы охраны (САИП ФСО РФ) Российской Федерации. У генерала Ноплейко. Трижды училась-стажировалась, в том числе и за рубежами. И выслужилась, между прочим, аж до майора. Замужем не была, но дочь родила, чтобы не упускать самый детородный возраст... Мысленно меня ужасно тянуло называть ее Принцессой, я, собственно, так ее и назвал. Только не принцессой -- это было очень длинно и как-то торжественно, -- я окрестил ее "При". А что, по-моему, ничего, миленькое имя для весьма милой и большой принцессы-блондиночки... О том, чем, собственно, занимается ее САИП, При так и не сказала. Обошла. Сообщила только, что ее очередное задание было -- внедриться в группу к Девке. Та действовала почти легально: прикрытие -- охранное лицензированное агентство, основа же -- бандформирование по наезду на должников и сшибанию любых денег, оказавшихся в пределах достижимости. Но, собственно, САИП-то привлекла подозрительная связь Девки с некой иностранной организацией. Что-то вроде "Мафиози всех стран, объединяйтесь!" Попутно надлежало выяснить странные дела Девки, связанные с исчезновением психически больных бывших военнослужащих, а также дам легкого поведения. С Девкой При общий язык нашла быстро. У бандитки была слабость к сильным женщинам, умеющим быть и красивыми, и ловкими в драках. По легенде для Девки При была бывшим капитаном милиции по кличке Припадок. У нее-де случались припадки бешенства, во время которых она мордовала подследственных и вообще любых мужиков, которые под руку попадались. История эта была как раз на Девку скроена и очень той понравилась -- после всевозмбжных проверок, разумеется. Такая капитанша действительно была в Воронеже, но куда-то по воле САИП подевалась. Так что Девка, помимо прочего, использовала При как эксперта по допросам. И вот однажды Девка, не объясняя, в чем дело, показала ей через телекамеры меня. И хотя я был голый и несчастный, При сразу узнала меня, своего спасителя, и конечно же поклялась мне помочь. Для начала она попыталась объяснить Девке и ее подручным, что таких худосочных шкетов, как я, нельзя вербовать силой. Болевые воздействия либо, мол, ломают совершенно, либо озлобляют до крайности. Учитывая, что пленник был в прошлом спецназовцем, да еще с боевым опытом, следует, скорее всего, ожидать второго варианта. Постепенно она узнала все: и что благодаря мне Девка заполучила музейную штуковину огромной ценности, и что я Девке еще буду нужен, что она планирует использовать меня как подставу для владельцев ожерелья, чтобы слупить с них выкуп; узнала, что, прислушавшись к ее совету -- не ломать пленника, она решила испробовать на мне один из препаратов Полянкина. Суть его действия заключалась в том, что одурманенный им подопечный по уши влюблялся в первого же подставленного ему партнера. Правда, было у препарата еще не устраненное побочное действие: сначала под его воздействием подопытный на какое-то время словно сходил с ума от сексуального бешенства. Но зато потом -- да -- боготворил того, кого изнасиловал, и готов был ради него на все. Со мной, как я понял, сложность была в том, что у них не хватало времени на испытания и анализы. Некогда было выяснить необходимую мне дозу, хотя дело это сугубо индивидуальное. Что одного убьет, другой и не заметит. Вот мне и вкатили, как лошади. Чтоб наверняка. Могли, наверно, и убить, сволочи, путем полового истощения... Естественно, При не могла допустить, чтобы я влюбился в кого-то другого, и вызвалась добровольцем. Конечно, в мечтах При не совсем так собиралась благодарить своего спасителя, не такой представляла себе первую близость со мной, но за неимением лучшего, говорит, пыталась на полную катушку использовать и то, что ей досталось... -- Знаешь, -- усиленно жуя, ворковала При, -- телекамеры очень мешали. Да и ты иногда был таким грубым... К этому моменту мы, в процессе ее рассказа, каким-то образом успели попасть в кровать и сгладить, неоднократно, ее впечатления от предыдущего свидания. Судя по ее реакции, даже нескольким, я себя в какой-то степени реабилитировал. Во время передышки Мария Павловна, по-матерински квохча, принесла нам поесть -- прямо в постель. Я жутко стеснялся, но Ира и хозяйка вели себя так, точно нет ничего естественнее двух голых молодых людей, обедающих в постели при заботливой мамаше. Ну, мы не совсем были голыми. Одеяло многое закрывало. Однако вот оно, тлетворное влияние западных видеофильмов на наших старушек... -- Но, наверное, -- погрустнела на секунду При, -- с этой работой я уже такого насмотрелась и натерпелась, что временами мне твоя грубость, твоя злоба были даже приятны. Чуть-чуть. А когда -- нет, утешалась тем, что это -- самое меньшее, что я могу для тебя сделать. Возможно, это для меня было даже менее больно, -- ее челюсти задумчиво приостановились, -- чем смотреть, как бы ты наслаждался с другой. О том, что Девке, видевшей, как происходило то испытание чудо-препарата, тоже захотелось проверить на себе его действие, моя милая знала лишь понаслышке. Как выяснилось, ее уже не было тогда в подземелье: пришлось идти, докладывать начальству. Предполагалось по плану, что она вернется, когда я оклемаюсь, и уж тут-то я, сгорая от любви к ней, буду делать все, что Девке надо. Короче, все испортила жадность Девки, как считала При. И когда она говорила об этом, ее зеленые глазищи темнели, напоминая мне ту самую осоку, которая полосует кожу не хуже стального лезвия. Да, Девка сама все испортила, говорила Ира. Близость с Девкой под воздействием все того же препарата частично стерла у меня впечатление от близости с нею, с При, а привязанности к Девке не получилось. -- Да недовольна, честно говоря, -- недобро хихикнула При, -- Девка тобой осталась. Не уделил ты ей того жара, что мне перепал. О том, что и доза химии в тот раз была го-ораздо меньше, я ей говорить, конечно, не стал. Зачем? Потом мы еще немного поласкались и обсудили кой-какие перипетии ее биографии. И она, вновь проголодавшись, взялась доесть оставшиеся от обеда чуть подсохшие бутерброды с колбасой. В общем-то легенда ее была неплохо проработана. Романтично и с массой легко проверяемых деталей, что и надо для человека моего психотипа, который (психотип), как я подозревал, на всякий случай подробно описан в моем досье, хранящемся в недрах компьютеров той самой САИП, что распоряжалась судьбой При. Порой я не слишком быстро соображаю. Маленькому телу легче быстро двигаться, чем хорошо думать. Но зато у меня быстро вырабатываются рефлексы. И навыки. С тех пор как, стараясь лучше послужить Родине, наш отряд вылетел из армии, меня настораживает все, что хоть на миллиметр приближает меня к спецслужбам, просто-таки вздыбливая волосы на загривке. Тем более что кое в чем разработчик Принцессиной легенды напортачил. Допускаю, что я мог тогда, под Биноем, не заметить убитую таким жестоким способом женщину. Мог не запомнить и физиономию Ирины: была перепугана, перекошена, чумаза от пыли и пота. Да и моложе теперешней почти на пять лет. Но чтобы я, гоня тех теток впереди себя, как ополоумевших от паники овец, не заметил и не запомнил этой тугой, гордо гарцующей задницы?! И потом не заглянул в личико, чтобы узнать, кто ее хозяйка? Быть такого не может. -- Про что молчишь, милый? -- перебила мои мысли При. -- Так... Про нас с тобой. Так, и что же дальше? Чего это они меня пытать вздумали? И при чем тут ювелирное изделие царицы Тамары? -- Дальше? Дальше мне пришлось опять бежать с рапортом к начальству, а у Девки, видимо, лопнуло терпение. Она тебе еще кого-нибудь не подсовывала? -- А что, это планировалось? -- ушел я от ответа. -- Да кто эту Девку разберет? Могла. Чтобы увлечь тебя тамошними возможностями, да и самой покайфовать. Ума не приложу, с чего Девка взъярилась? Когда я пыталась с тобой пообщаться, она не дала. Потом прихожу, а на тебе уже живого места нет. Ну я и заметалась. У моего начальства просить, чтобы санкционировали налет на берлогу Полянкина, бесполезно. САИП сама заинтересована в его опытах. Я просто с ума сходила, не зная, как тебя выручить. А ты -- чудо, ты сам вырвался. Не узнала бы от самой Девки -- не поверила бы... До чего же гнусно работать с психами! Кстати, у тебя что, пришить Девку возможности не было? -- Была. -- Жаль, что не пришил. Расклад мог бы поменяться очень интересно, и банда стала бы гораздо предсказуемой. Или... Ты, случаем, не проникся ли к ней страстью? -- Нет, -- категорично отмел я такую возможность, хотя и сам уже не знал: где, собственно, я, а где -- химия. -- Ага, ты ведь у нас гуманист, да? Обожаю! -- Она, быстро вытерев ладошкой губы после бутерброда, кинулась лизаться. -- Подожди... -- Я постарался очень тактично уклониться. -- Когда я тебя... ну... в камере... Ты сильно мучилась? -- Олежек, если бы это был не ты, поверь, удовольствия он бы не получил. Кроме всего прочего, я была не так уж крепко связана, как казалось. Насилие, в которое женщина играет, и насилие натуральное -- большая разница. Первое заводит, а второе радует только зверей. Не говорю за других, но зверю я член откушу или глотку перегрызу в шесть секунд! -- Это воодушевляет. На самом деле я пытался понять: почему При так упорно молчит о некоем подполковнике Каткове, который вместе с Девкой и Полянкиным заправлял подземной лабораторией. -- А ты сам как думаешь: с чего Девке вздумалось тебя пытать? Конечно, с того, что они с Катковым хотели убедиться, что моим ребятам ничего не известно о Полянкине. Так я подумал, но вслух сказал другое: -- Может, по видеозаписи Девка поняла, что ты немного играешь в насилуемую? И заподозрила, что толку не будет? -- Да? Возможно. Ну и что? Ей-то, извращенке, это бы показалось нормальным. Она по пьянке хвасталась, что любит сношаться с мужиком, который знает, что если не угодит ночью, то утром его прикончат. Для нее в этом особый кайф. -- Убивала? -- Не знаю. Говорит, что иногда. -- Жуть. -- Не бойся, тебе такое не грозит... Во-первых, я не по этой части. А во-вторых, у меня на тебя серьезные виды. Очень серьезные, на всю жизнь... Кстати, учти: я ревнива. И Девка мне за тебя еще заплатит, коль ты сам ее простил. Чужого мне не надо. Но что мое -- то только мое. Ты меня хорошо понял? Тебе, конечно, я зла не причиню. Ни за что. Но вот с нею разберусь обязательно. Чтобы знала, как на мое зариться... Боже ж ты мой, как мне с тобой хорошо! Ну это мы проходили. Клятвы о вечной любви -- интересное и заразительное дело. Очень приятно жить, зная, что кто-то от тебя без ума. Поэтому таким признаниям охотно веришь. В первый раз. Те, кто глуповат, верят и во второй. Совсем тупые, как я, -- и в третий. Но в пятый к ним уже невольно относишься скептически. Хотя слышать их все равно приятно. Глава двенадцатая. ПТС окончательный и обжалованию не подлежит Генерал-майор Голубков, узнав об исчезновении Олега Мухина, устроил весьма обстоятельный разбор всех сопутствующих обстоятельств. И друзья-однополчане Мухи в нем охотно и заинтересованно соучаствовали. Теперь им самим отсутствие друга уже не казалось просто загулом имевшего денежки холостяка. Когда Голубков сообщил, приехав к Пастухову в Затопино, что вокруг УПСМ началась подковерная возня и что она непонятным пока образом связана с Грузией, многое предстало в ином свете. Ведь Муха пропал после того, как в аэропорту Шереметьево -- по дороге не куда-нибудь, а именно в Тбилиси! -- на руках Олега неожиданно для него самого обнаружились следы взрывчатки. Теперь и то, что Муха не счел нужным созвониться с друзьями, а лишь отделывался маловразумительными сообщениями на пейджер, настораживало. Уточнив все детали и подробности, генерал попросил незамедлительно сообщать ему о любых новостях и отбыл. Когда его служебное авто отъехало от дома Пастуха, Артист проводил взглядом особенно противный на фоне белейшего снега сизый выхлоп и спросил: -- Кто-нибудь верит, что Муха так влип, что не мог дать сигнал тревоги? Я не верю. Боцман, а ты не замечал, что Муха в последнее время какой-то странный? -- Ну замечал. А кто сейчас не странный? -- Боцман спросил об этом у Дока, но ответил себе сам: -- Я и на вас смотрю, удивляясь: под пулями вы вроде бы нормальнее были. -- А что именно у Мухи? -- спросил Пастух, привычно пропустив реплику Боцмана мимо ушей. -- Что с Олегом странного? У повоевавшего человека многое смещается в восприятии жизни. Строго говоря, чтобы выжить на войне, надо быть очень ненормальным с точки зрения обычного штатского, никогда не нюхавшего пороха. А уж тот, кто умудрился выжить в войне без линии фронта, когда и бандит, и идейный террорист, и партизан, ставший таковым от безденежья или скуки, и мирный обыватель, лезущий в карман за документами, вместо того чтобы задрать руки вверх, выглядят одинаково, -- так вот, тот, кто выжил в таких условиях, просто неописуемо странен. Мягко говоря. Ибо не шарахнуться в укрытие, на лету выхватывая пистолет, когда неподалеку хрястнула упавшая с крыши сосулька, -- это убийственный стресс. Такой, весь в поту, дрожащий от невыплеснутого напряжения, человек боится самого себя. Пастух прекрасно знал это и считал, что проще об этом не говорить. Пережили, мол, и забудем. Другое дело -- Артист, не чуждый самокопания, как и всякий, профессионально изучающий порывы души. -- Интересно, -- удивился Артист реплике Боцмана, жестом попросив Пастуха дать ему разобраться. -- Ну командир понятно: надо с глузду съехать, чтобы на свои деньги сначала закодировать от пьянства полдеревни, а потом еще и содержать вылеченных за свой счет. Ну а я-то чем тебя удивляю? -- А тем, -- пожал плечами Боцман и, подумав, объяснил: -- А всем. Вот. -- Ребя-ата, -- урезонивающе вмешался Док. -- Старайтесь избегать негативных оценок. Полезная обратная связь не должна выражаться прямой критикой и выставлением оценок поведению товарища. Иначе ничего, кроме обид, не получится. К тому же обратная связь более репрезентативна и полезна, если исходит от большинства участников обсуждения. Артист не меньше минуты, шевеля губами, переваривал услышанное. Потом вздохнул, сел на широкую желто-белую лавку рядом с Перегудовым и попросил, искательно заглянув в ему глаза: -- Повтори еще раз. Только помедленнее и по-русски. Что там насчет репрезентативности? Боцман с Пастухом переглянулись, но промолчали. Боцман -- потому что переживал стыд за то, что сам не сообразил поднять тревогу из-за пропажи Мухи. Пастух -- потому что хотел еще разок мысленно пройтись по новой для него фактуре. -- Понимаешь, -- сказал Док, -- многие, когда хотят изменить чужое поведение, делают это, осуждая или выставляя оценки. Например: "Только круглый болван. Артист, будет, как ты, тратить все свои силы и деньги на погоню за театральными химерами и эффектами вроде спонсирования постановки "Гамлета" или покупки дорогущего "мазератти". Лучше бы ты семью завел..." Понимаешь? Такая постановка вопроса обижает и вызывает желание спорить. Да и неправда это наверняка. Любая оценка грешит категоричностью. А вот если я скажу о своих чувствах, то это и не обидит, и будет бесспорно. Свои-то чувства я уж как-нибудь получше других знаю, так? Например: "Знаешь, Артист, меня беспокоит, что у тебя до сих пор ни дома своего, ни семьи, ни детей. Я боюсь, что у тебя обострился ПТС. Многие в твоем положении стремятся поскорее спустить деньги, подсознательно боясь думать о завтрашнем дне. Им и спустя годы после войны кажется, что их вот-вот убьют"... -- Инте-ересно, -- протянул Артист. -- Значит, ты думаешь, что если я не хочу складывать деньги в чулок, то это во мне говорит посттравматический синдром? -- Нет, я не так думаю, -- поправил его Док, -- я думаю, что так может быть. Точно так же, как для меня самого, это проявляется в бегстве в чужие проблемы. У меня ведь тоже вместо дома и семьи -- реабилитационный центр. Получается, что мне легче думать о чужих болячках, чем разбираться в собственных. Но это только предположение. Причем только мое. И если ты один это подтвердишь, я могу отмахнуться. А вот если вы все или почти все мне об этом скажете, это вызовет у меня больше желания как-то изменить ситуацию. -- Ну и как, мужики? Вы тоже думаете, что я хочу сыграть Гамлета, потому что боюсь смерти? -- стараясь выглядеть веселым, спросил Злотников у Пастуха и у Боцмана. -- Я не знаю, -- признался Пастух. -- В том, что человек хочет что-то оставить после себя, я ничего болезненного не вижу. А Гамлет это или непьющая деревня -- какая разница? Но то, что у моего друга, Семена Злотникова, в тридцать лет нет детей, меня тоже беспокоит. -- Почему? -- спросил Артист. -- Потому что ты хороший мужик, и жалко, если не дождешься внуков. -- Ясно, -- кивнул Артист. -- А ты, Боцман? -- А что я? Я скажу, что на детей работать лучше, чем на "мазератти". А ты отмахнешься. Скажешь, что детей тебе мешает завести предчувствие опасности из-за врожденного опыта вечно гонимого еврейского народа... -- Спасибо, я понял, -- покивал Семен, прищуриваясь. -- Умеешь ты, Боцман, быть доходчивым. -- Ребята, ладно, а? Давайте про Муху, -- тут же предложил хитрый Боцман, но номер не прошел. -- А ты сам-то, Митя, -- ласково сказал ему мстительный Артист. -- Ты сам-то? Меня просто изумляет и беспокоит, как можно быть таким безнадежно нормальным. Одна семья, один дом, одна жена. Тебе не скучно? Все до копеечки в семью, жене в передник... Тоска-а-а! -- Нет, не скучно, -- пожал плечами Хохлов. -- Я вот читал, что когда генерал де Голль дал независимость Алжиру, его пол-Франции ненавидело. Тоже о целостности страны говорили. Зато сейчас рады до смерти, что от этой обузы избавились. Не говоря уж о том, сколько жизней сберегли. -- Сравнил! Где Франция и Алжир, а где твоя семья... -- возмутился Артист. -- А я про другое: где Москва и где -- Чечня? Хорошенькая аллегория! -- Сегодня мы Чечню отпустим, а завтра другие захотят! -- И пусть идут, -- глядя в пол, буркнул Хохлов. -- Из хорошего дома люди не бегут. И никакой Гамлет за тебя этого не решит. -- Так ты стараешься, чтобы от тебя дети не убежали? -- догадался Артист. -- Да ведь они все равно вырастут и захотят жить отдельно. -- Отдельно -- это другое. Ну воевали мы там. Было. Что ж мы, теперь навечно кровью повязаны и думать иначе не можем? Лучше бы на зарплату учителям деньги потратили, чем на гробы. -- Так вы вот это с Мухой обсуждаете, пока клиентов ждете? -- спросил Сергей Пастухов, озабоченно глядя в окно. Там по глянцево блестевшему снегу его одноклассник Мишка Чванов трудолюбиво погонял лошадь, волокущую в сторону его двора здоровенную лесину. Эту лесину Пастух припас, чтобы заменить стропилину в столярке. -- А что? И это тоже. -- Боцман тоже обернулся к окну, заметил Чванова, но говорить ничего не стал. Он знал, что у недавних алкашей ПТС еще посильнее, чем у солдат. Чванов, беспробудно пивший большую часть жизни, теперь, оказавшись принудительно зашитым, помешался на обустройстве семейного гнезда, -- А вообще-то, по-моему, все эти ПТСы выдумали, чтобы распущенность оправдать. Просто есть такие... очень нежные, кто себя слишком жалеет. Больше, чем других. А вот Муха, уверен, ничего нам не сообщает, потому что не хочет под огонь нас загнать. -- А сам он как, ты подумал? -- спокойно спросил Пастухов. -- Как он сам, один, будет выкручиваться? -- Знаешь, он уже почти год что-то такое... предчувствовал... -- объяснил Боцман. -- Квартиры себе запасные снимал, тайники мастерил. Костюмы особые шил, обувь специальную заказывал. Гранаты газовые и светошумовые запасал. Точно к осаде готовился. -- Не понял: он готовился, что его будут осаждать, или сам хотел кого-то? -- спросил Док. -- По-моему, этого он и сам не знал. -- Так ты думаешь, что это у него ПТС так выражался? -- уточнил Артист. -- В виде паранойи? -- Не-а, -- покачал головой Боцман. -- Это не он, не ПТС ваш сраный. Это -- нормальное предчувствие. Он будто чуял, что ему это потребуется... Но ведь мы, ребята, знаем, кто здесь главная сволота. Артемов из "Изумруда"! Он ведь, паскуда, меня заверил, что Муха привез его цацку в Тбилиси. Он, гад, клялся, что у Олега там все нормально. -- Это -- кое-что, это -- уже след, -- согласился Пастух. -- И отличный след. Но предчувствия бывают не только у наших. У "ихних" тоже. Когда встревоженные друзья, отбросив все прочие дела, начали искать Муху, обнаружилось, что Артемов, замдиректора "Изумруда", бесследно исчез. А кроме него, в "Изумруде" никто ничего о доставке драгоценностей в Тбилиси не знал. Тем временем Голубков по своим каналам выяснил, что все сообщения на пейджер, якобы пришедшие от Олега из Тбилиси, липовые. Глава тринадцатая. Хуже лжи только правда -- А зачем это грузинское ожерелье вдруг потребовалось твоей конторе, САИПе этой самой? -- спросил я у Принцессы простодушно. Спугнуть не боялся: слишком я был ей нужен зачем-то. Любые мои вопросы были в рамках ее сценария. -- Ты догадался, дорогой? Умница ты моя! -- И опять поцелуи с нежными объятиями. Хорошая выучка плюс опыт. И так она была прелестна и беззащитна в своей откровенной игривости и нежности, что я почувствовал себя в долгу у авторов ее легенды. Могли ведь подсунуть и кособокую горбунью. Благо что химия Полянкина была на их стороне. Хотя уродок спецслужбы для подобных целей просто не имеют. А вот то, что на месте При могла появиться сущая стервоза, так это запросто. Любовь, мать ее. Кого любят, тот и веревки вьет, и стервеет. Но мне повезло. Мне досталась дама вдумчивая и нежная. Как непринужденно она, переняв эстафету у Полянкина, заводила меня с этим драгоценным ожерельем. Не тем заводила, что навязывала разговор, а, наоборот, разжигала любопытство, делая вид, что всемерно уклоняется от этой темы. Высший класс. Лапонька-кисонька. В эти мгновения я любил ее до таинственных, обращающих в блаженный столбняк мурашек по затылку. Забыл сказать: помимо крупных, меня приводят в восторг еще и умные женщины. То есть те, чей ум я способен понять и оценить. -- Кстати, а почему у тебя кличка -- Принцесса? -- Тебе не нравится, дорогой? -- Слишком точно. Зная кличку, тебя легко высчитать. -- Льстец! Но все равно -- приятно. Она мечтательно взгрустнула и, свернувшись у моего бедра, поцеловала мне руку: -- Ты такой ласковый. Ты знаешь об этом, дорогой? -- Угу, -- буркнул я. Поглаживая ее тело, я думал о том, что повези мне быть художником, умей я рисовать и задайся целью нарисовать идеальную -- для себя -- женщину, то не смог бы нарисовать красивее и желаннее, чем она. Каждый выступ, каждая впадинка и выпуклость, каждая складочка на ее теле были божественно прелестны и заставляли меня торчать со свирепо-нежным нетерпением. Если еще учесть, что она была не нарисованной, а находилась здесь же, в пределах досягаемости в натуральную и -- немалую! -- величину, то никакие художества сейчас не могли бы с ней, живой, сравниться. -- Кстати о планах. Твоих -- на меня, -- напомнил я ей. -- Что с ними? У тебя, дорогой, уже кто-то есть? -- Почему "уже"? Она пребывала в замешательстве не более секунды, а потом решилась на правду: -- Потому что, дорогой, в справке месячной давности сказано, что постоянной пассии ты не имеешь. Молодец. Поймали на слове -- не стала врать. Быстро адаптируется. Это подкупает. Внимательно вглядываясь в нее, я старался прочно зафиксировать, прочувствовать то выражение ее глаз, мимику и позу, которые соответствовали вынужденно сказанной правде. Люди в таких деталях не меняются. Буду их знать, -- значит, буду иметь еще один маленький ключик, чтобы ее понимать. Но впервые, наверное, мне так сильно хотелось понять другого человека не для того, чтобы использовать это для себя. А чтобы суметь угодить ему, то бишь Ей. -- ...Я читала ее за час до встречи с тобой на мосту. САИП -- дурацкая аббревиатура, мы говорим: Контора -- еще месяц назад затребовала твое досье из архивов Генштаба, а потом обновила своими силами. -- Интересно. Чем это я уже тогда заинтересовал твою Контору? -- Не ты один, дорогой. Вы все. -- И чем же? -- Тем, что твоим Пастухом заинтересовалось общество "Резо-гарантия". И точку поставила. Это называется: хочешь подробностей -- спрашивай прямо, выкладывая при этом то, что тебе известно самому. -- Да? Ну это -- понятно. Страховые компании любят знать подробности о тех, кому доверяются застрахованные у них жизни и ценности. Но я, собственно, о твоих планах. Если ты хочешь быть со мной только женщиной, то ты на правильном пути. -- И как... И кем же, дорогой, я еще могу быть? -- Кем? Можешь, я думаю, и, так сказать, коллегой. -- А-а. Это -- обязательно? -- Вот тут она немножко переиграла. Если уж вербуешь -- чего притворяться. -- Девочка, для меня у тебя нет никаких обязательств. Ты мне желанна и такой, какая ты есть. -- Но? -- спросила она. -- Что -- но? -- По интонации, дорогой, должно последовать некое "но". -- Умница, красавица, да ты еще и слушать умеешь! Ты -- прелесть. -- Ее тело так отзывалось на мои прикосновения, словно она вот-вот замурлычет. И выпустит коготки. -- Да-да, вот там почеши, под лопаткой... И все-таки какое "но"? Хотело сорваться у тебя с языка. -- Тебе не нравится, когда недоговаривают? -- Очень. -- Не любишь, если манят, как кошельком на веревочке? -- Не-на-ви-жу! -- Смотри-ка! А ведь и я -- тоже. -- А чего я недоговариваю? И этим -- кошельком -- маню? -- Ничего. Это я просто так, о совпадениях в наших характерах. Она надула губки. Приведите в дом щенка, кошку, женщину или любое другое живущее по законам природы существо, и они тут же начнут выяснять, кто в доме хозяин. Кто тут кормежку делит. Кто вожак стаи. Если никого не обнаружится, если никто им не будет перечить, если никто не будет их наказывать, то хозяином-вожаком станет оно, это существо. Если уже имеющийся вожак слабее, новенький его развенчивает. Таков Его закон. И для жизни, и для любви. Но если вожак уже есть и он сильнее новичка, тот смиряется. Когда соотношение сил неопределенно, то начинается выяснение отношений. Всякое выяснение отношений начинается с оценки внешности. Мои преимущества -- в росте и комплекции. Со мной, невысоким, тихим, женщина сразу инстинктивно берет на себя роль старшей, главной, опекунши. Тем более если она настолько крупнее меня. И я имею возможность сразу увидеть, как она себя поведет, если ей уступать. Женщина, любимая и желанная, -- наркотик. Так или Он, или Природа сама сделала. Порой я думаю, что Природа -- это Его компьютер, который в автоматическом режиме исполняет всякую черновую тягомотину. А порой мне даже кажется, что и Он на самом деле не Он, а Она. Уж слишком много порой вокруг такого, что только женской логикой и объяснишь. Поэтому ничего не имею против женского руководства. Уверен, женщины намного мудрее мужчин. Если мудры. А уж что мудреней -- так это в любом случае. Ну, и когда у них опыта достаточно. Но когда опыта маловато, то женщина и врет не по существу. Хочет убедить, будто за годы службы не привыкла замечать номер квартиры на явке. Или бежит звонить, не подумав о слежке. Или от широты души ввязывается в драку с милиционерами. Или... И так далее... Так что прости, милая, но командовать собой я тебе позволить не могу. Мне моя жизнь, уж какая она ни есть, дороже и доступа к твоему телу, и тем более твоего самолюбия. Да и самой тебе, если я строптивость проявлю, уцелеть будет проще. Тоже мне, майор. Легко у них там звания дают. На этом месте раздался стук в дверь. Мария Павловна: -- Ребятки, я поеду к дочке, может, и не вернусь до завтра. Если что, Лешенька, помнишь, где ключ? -- Помню! Спасибо, Мария Павловна! -- Ничего. Милуйтесь, голубки. Минут через пятнадцать При не выдержала: -- Пожалуйста, Олежек, не молчи так... Карающе. Я с тобой действительно какая-то ошалелая. Пойми, я не умею соображать так быстро, как ты. И не знаю, что сказать. Не знаю! Вранья, которое полагается по инструкциям, не хочу. А правду так долго и сложно объяснять. -- Не хочешь, не объясняй. Ты мне ничем не обязана. Ты есть, и слава богу. Ты со мной -- я счастлив. Хочется или нужно соврать -- соври. Только... Слушай внимательно, повторить мне, возможно, и не удастся. Первое. Будешь врать -- я привыкну тебе не верить. Логично? -- Логично, дорогой! -- Она слушала, жмурясь, как кошка, лижущая сметану. Ласковая, абсолютно голая восьмидесятикилограммовая киска с упруго подрагивающими сметанистыми грудками. -- Привыкну не верить -- привыкну и врать, -- продолжал я занудничать. -- Второе. Наверное, я забегаю вперед. Но что-то мне подсказывает: надо так. Нельзя работать с человеком, от которого ждешь вранья и которому сам врешь. Не "разрабатывать" -- работать. Зачем-то я нужен твоей Конторе и тебе. Ну так не отталкивай меня. Говори на моем языке -- без глупого вранья. Нельзя сказать правду -- не знаешь или не можешь -- так и скажи. В нашей с тобой службе если есть вранье, то и работа врозь. Значит, и жизнь врозь... Слушай, я о тебе мечтал большую часть жизни. И мне, чем тебя потерять, лучше бы вообще не иметь. -- Ну ты и зануда! Я только вздохнул в ответ. Она права. То, что я ей говорил, полагалось бы сказать после долгой и разнообразной близости. Или вообще не говорить, если процесс окажется разочаровывающим. Но я чувствовал, что При сейчас решает нечто важное для нас обоих. Надеялся, что она видит, как трудно ей обмануть меня. Не из-за каких-то моих исключительных качеств, а в силу случайности. Просто я оказался для нее именно тем, кому ей трудно врать. И тем к тому же, кто отнюдь не уверен в своей неотразимости, а посему скептически относится к женской привязанности. А может, и Полянкин не соврал. Может, он и в самом деле не удержался и дал ей нюхнуть какое-то из своих снадобий. Он мне говорил об этом мельком, при прощании в сарае, и я ему сначала не поверил на всякий случай. Но теперь вижу: что-то она и в самом деле странновато держится. -- Ну? Третье будет? -- Уже есть. При, ты -- гениальная актриса. Но когда нет пьесы и режиссера, когда ситуация тебе внове -- неважная оперативница. Извини. Где-то ты, может, и майор, но со мной будешь сержантом. Ладно, не дуйся -- прапорщиком. Извини, но я хочу, чтобы ты жила подольше. Со мной. -- Красиво мотивируешь, дорогой. У Пастуха научился? -- Ты с ним знакома? -- Не довелось. Только по справке. А с чего ты решил, что я -- плохая оперативница? -- Она готова была всерьез обидеться. Даже опустила свое "дорогой". -- Понимаешь, ты горишь на системе Станиславского... -- Иди ты! Олег... Я, конечно, много от тебя ожидала. Но чтобы мне диверсант-разведчик Муха, которого даже Девка ненавидит, потому что побаивается... в постели -- и про Станиславского? -- Тюлька ты, что ли? Не про Станиславского, а про его систему! -- Быть с ней рядом, и не дурачиться, когда ей этого хотелось, я оказался не способен. Она легла на спину и, выгибаясь, подкатилась под меня: -- А эта система в постели еще действует? -- Эта? -- Эта! -- Именно эта? -- Боже, ни с одной женщиной не ощущал я столь опьяняющей нежности. Ни одна из них до сих пор не дарила такой мощной надежды на долгий путь вместе. Сука Полянкин. Как мне теперь понять: где мы с ней сами, а где за нас его химия говорит? -- Да! Да! -- Это не система Станиславского, -- невольно подыгрывая ей, я тоже жеманничал, чуть ли не присюсюкивая. Есть удовольствие вести себя как болван и быть болваном ради удовольствия любимой. -- А чья? -- Это моя личная система. -- А она действует? -- А ты не видишь? -- Мало ли что я вижу. Я спрашиваю: она действует? Вот и поговори с этим майором серьезно. Но одно ей удалось: я на целый день забыл обо всем, кроме нее, Ирины -- Принцессы -- При. Потом мы спали в обнимку. Так нежно и уютно мне не спалось доселе никогда. Однако жизнь вторглась со всей присущей ей бесцеремонностью. Запикал датчик моего пейджера: в квартиру, номер которой якобы не запомнила При, вошли. Я метнулся к своему чемодану, который хранился здесь, у Марии Павловны, под тахтой. Достал приемник с коммутатором и набрал панельный номер микрофона, притыренного в той самой квартире. "-- ...аю, что происходит, -- громко раздалось в динамике. -- Почти сутки никакого движения. Посылали почтальона -- не открывают. А что мне было делать, товарищ подполковник?.. -- Надо полагать, говоривший беседовал с кем-то по телефону. -- Да не мог я до вас дозвониться! Последние шесть часов ни телефон, ни пейджер... Есть, не отвлекаться, товарищ подполковник. Поскольку капитан Го... агент Принцесса не вышла на связь и пропустила контрольный срок, появилось мнение, что нужна помощь. Принял решение войти в квартиру. Да, никого... Нет, ошибка невозможна: Федеративный проспект, дом 19, корпус 3, квартира 29. Принцесса несколько раз повторила. Но здесь уже минимум полгода никто не был!.. Нет, никаких признаков ее пребывания тут. И его -- тоже. Тут, в прихожей, пыли на полу полсантиметра -- нетронутой... Есть, не оставить следов... Есть, выяснить у мужа Принцессы... Так точно... Есть, послать Гвоздя к Девке... Так точно... -- И через паузу: Мудило! Ему хорошо там, в кабинете, командовать. Лучше бы на звонки отвечал. -- Чего ты кипятишься? Тебе говорили: не знаешь, что делать, -- не делай ничего? И надо было тебе сюда лезть. Вот как теперь пыль восстановить? Мы тут натопали, как стадо слонов. -- Не знаешь? Правда не знаешь? Подмести надо, лапоть! Подмести всю квартиру, тогда новая пыль ляжет ровненько. -- А-а. Ну и что теперь? Только переполошил всех без толку. Подумаешь, сутки. Бывает, что агент и неделю не отзывается. -- Эй, Давыдов! Слушай, очень важно: подметешь тут аккуратненько, как у себя дома. Главное -- везде. Понял? -- Так точно, товарищ майор, понял! -- Приступайте, строевой вы мой. -- Есть, приступить. Шум, топот, бряканье. -- Раньше... Бывало, конечно. Но раньше она не к Мухе шла. Ты справку об их шайке читал? Почитай! У Пастуха самое отборное зверье. На каждом крови, как на мяснике. -- Ну и что? Служба... Знала, на что шла. Да и умеет она из мужиков веревки вить. -- Понимаешь... У нас с тобой, Гриша, на этой бляди вся операция держится. -- Серьезно? -- Ты проверял здесь? Сам? -- Сразу, как только вскрыли. -- Чистенько?.. Если получится, Гриш, даже на одну сотую получится, считай, на всю оставшуюся жизнь никаких проблем. Ни с деньгами, ни с карьерой, понял? Это мне сам Каток гарантировал. Но если облажаемся -- кранты. А без Принцессы облажаемся точно. Она же супер. В прошлую пятницу затрахала меня чуть ли не до смерти. Иду с явки, думаю: все, наелся, смотреть на нее больше не могу. А пришел домой, глянул на Верку -- волосы колтуном, жопа под коленями висит... И так мне захотелось назад, услышать это ее коронное: "Что мое, то -- мое, дорогой!" Я как чувствовал, не хотел, чтобы она сама с этим маньяком контачила. Ты посмотри: один, после Девкиной эстафеты -- и что он им устроил? Три трупа, два инвалида. Девка остатки разума потеряла. Если он нашу блядь расколет -- ты знаешь, что он с ней сделает? -- Да как же он ее расколет, если его напичкали этим, как его, ну психотропом новым? Он же должен быть от нее без ума? -- Ой, слушай, не верю я этим мудилам-химикам. У них как эксперименты -- так все зашибись. А как на деле -- перекос. И кто его, Муху этого долбаного, знает, на что он под наркотой способен? Собеседник майора, переживавшего за участь Принцессы, откашлялся и нерешительно снизил голос до полушепота: -- Ты, Василий Николаич, вот что... Я, мгм, тоже. В общем, я тебе по-дружески: Принцесса -- профи, понимаешь? Ее так и готовили, чтобы мужиков с ума сводила. Ты не о ней, ты о себе думай. Она не пропадет. Я -- знаю, сам из-за нее чуть не того... Чуть от жены не ушел. Ты учти, она самому... стучит. Напрямую". При лежала к нам с приемником спиной, накрывшись одеялом с головой. Но я знал, что ей и сквозь одеяло все было отлично слышно. Наверное, проклинает коллег за болтливость. Но они не виноваты: проверяли они ту квартиру на наличие прослушивающих устройств тщательно. Только техника не стоит на месте. Там я спрятал не простой радиомикрофон, а с компьютерной приставкой. Если в зоне ее действия включено что-либо, напоминающее детекторное устройство, микрофон не заработает. Обнаружить его можно, только содрав во всей квартире обои и вскрыв все половицы. А вот этого они, конечно, сделать не могли. Потому и погорели. "Пауза. -- Ну... Стучит. Все стучат, -- отозвался наконец Василий Николаевич. -- Сам же говоришь: служба. -- Ох, Николаич, извини. Послушай меня: без нее нам бы лучше. Сколько раз ты другим баб подкладывал? Ее же ведь и подкладывал! И потом колол на этом? Не бери ее всерьез -- погоришь. И еще учти. То, что она тебе дала, -- знак. Тебя на повышение готовят. Друг Ваня на ней самых перспективных проверяет. Мол, прошел Принцессу -- черт ему не страшен. Не глупи, Николаич! Тебе, возможно, резидентура светит. В Риге, а? Там этого добра -- по производственной, естес-сно, необходимости. А то загремишь в Бишкек... -- Товарищ майор, ваше приказание выполнено. -- А?.. Угу. Ты, Давыдов, присядь и посмотри. Ну? Видишь, какие полосы. Ты что, своим членом тут подметал? Переделать немедленно! Пошли, Гриша... -- Есть... немедленно... -- Пауза. -- Му-удак этот майор. Чтобы пыль потом ровно легла, ее не подметать, а мыть надо. -- Будем мыть? -- Приказано подмести, слышал? Вот и мети. -- Ты понял, кто влип? Принцесса! -- Ух ты! Которая Дубняка замочила? -- Это фигня... Она в прошлом году кроме Дубняка еще и Витька уделала, после того как он ей Дубняка сдал. Главное, что она с другом Ваней спит. Он нас за нее наизнанку вывернет. -- Ну?! Брось, он не может. У него после Чернобыля не стоит. Думаешь, чего он такой? Взбесишься, когда сплошной опал. -- Ну ты это брось. Она, говорят, такие штучки знает, что и у мертвого встанет. За что, может, ее друг Ваня и ценит. -- Все равно: мы с тобой -- мелочь. Да и принцесс таких у друга Вани, как грязи. Вот, слышал, она сейчас по Грузии работает. Вот где фокус-то. За Грузию действительно вывернут. Если упустим... -- Ну, вы кончили? Живо теперь: маяк Принцессы в Бутове активизировался". Я выключил микрофон. Все-таки меня грызло. Так это у нее ласково и призывно звучало: "до-ро-гой". Но, как я теперь знал, у нее это для всех призывно звучит. Обидно. И понимаешь, что дело житейское, работа у нее такая, а -- обидно. Зато понятно, почему такая молодая, а уже -- капитан. Не майор, И в этом наврала. Можно прекрасно обо всем догадываться. Но если резко, как фейсом об тейбл, вдруг узнаешь, что твои подозрения более чем оправданы, бывает жутковато. Но к этому можно привыкнуть. Надо только учесть, что в таких ситуациях сильно курить хочется. Зато еще один плюс нелегального, но всемерного использования электроники: вести о хреновом узнаешь до того, как оно случилось. Я взял плавки и пошел в ванную. Собственно, деловой информации в подслушанном разговоре крохи, зато дерьма нахлебался до отрыжки. Кто ж знал?.. Ладно, чего крутить перед собой. Знал прекрасно, поверить не хотел. По надежде соскучился... Эх, эх, а счастье было так возможно. Пока принимал душ, думал о том, что и так уж паршиво, а если При сейчас уйдет -- станет еще хуже. И не уйдет если -- полный абзац. Сколько все же от баб и из-за них сложностей и путаницы лишней... Не вытираясь, натянул плавки -- у Марии Павловны всегда жарко в квартире -- и, захватив из прихожей пакет с едой, который мы принесли с собой, пошел на кухню. Поставил чайник, достал кофе. -- Ты очень зол на меня? -- При, как статуя командора в белом саване, стояла на пороге кухни, завернувшись в одеяло. -- Нет. -- "Нет" или "не очень"? -- Не очень. -- Но я действительно присохла к тебе и действительно не хочу тебя терять. -- А уж как я не хочу... Но окончание: "себя терять" -- я проглотил. -- Но я правда майор! Этим говнюкам просто пока об этом знать не положено. Я дернул плечами -- какая разница? Профессионал не будет врать в ерунде и ради ерунды. Я и в самом деле не знал, кого из нас мне сейчас жальче. Подойти бы к ней, утешить, что нет ее вины в том, что ее так глупо подставили. Но -- не мог. Росточком не вышел, чтобы стоящих стовосьмидесятисантиметровых баб утешать. А сесть она все не догадывалась. -- Ну сплю, вернее, спала я с этим дерьмом! -- начала она злиться. -- И не только по работе -- нравится мне это. А что? Это раньше, до тебя было. И убивать приходилось. Кому-то ведь нужно? Что ты, сам, что ли, не спал с кем попало и не убивал, что ли? Да таких, как эти сволочи-болтуны, и убить-то -- мало... Так вот послушаешь -- ужас. Блядь-блядью. Но разве ты не знал всего этого? Знал! Или догадывался. Слушай, но как ты это с квартирой провернул? Классно надул. Я так и не поняла -- как? И про то, что стучу, -- вранье. Докладываю рапортом, как положено. Внутреннее расследование -- нормальное дело. Профилактика. Чего молчишь? -- Кофе будешь? -- Буду! Курить есть? -- В сумке. -- Мне без сахара. Тебе жалко, что засветил ту квартиру? -- Немного. Окончание: "но ты того стоила!" -- тоже проглотил. Пусть выговорится. В таком, как у нее сейчас, настроении бабы могут много лишнего, но полезного сказать. -- Хочешь, чтобы я ушла? -- Нет. -- Думаешь, что сейчас, взбаламученная, больше расскажу? Ты тоже профи! И тебе с бабой по работе переспать или просто так -- раз плюнуть. Еще будешь рассказывать потом, как эти засранцы... Ну не была я в той группе, что ты отбил. В Чечне -- да, была, а там -- нет. Там сестра моя была. Ленка. Это она в тебя с лету втрескалась и потом столько лет искала, пока не свихнулась. У Полянкина, кстати, лечится. Я ее туда для знакомства с Девкой устроила и, видишь, сама с тобой вместо нее сошлась. Поэтому я... Это Ленка мне все уши про тебя прожужжала. Мне обидно было, что вот он ты, нашелся, а ее уже как бы нет. И что ты никогда про нее не узнаешь... не знакомить же тебя с сумасшедшей? Ну соврала. Так, немного. Запросто и я могла там оказаться. И ты б меня спас. Подумаешь, делов-то! Наврала!.. Прости, а? Жизнь у меня проституточья и вру, как проститутка! Чтоб покрасивее и пожалостливее. Боялась ведь, тянула. Чуяла, что расколешь. Есть в тебе это: не дай бог такого, как ты, врага. Прости ты меня, дуру?! Сейчас хотела уйти, пока ты мылся. Но, думаю, погано, если ничего у нас с тобой не получится. Не по работе, а для себя. Ты и в самом деле -- чудо. Не как мужик, как человек. Не только мужик. Чувствую я, веришь? Чувствую: ты -- мой! Прости, что я все напортила, а? Дура, дура! Баба... Не хочу, чтобы с тобой не получилось -- веришь? -- А ты? Она не поняла меня. -- Я? На твоем месте? Не-ет, я бы не поверила. Сделала бы вид, что верю. Но сама -- нет. -- Нет, как ты-то на своем месте? Ты сама-то себе -- веришь? -- Чего мне верить? Я -- знаю! И головой, и телом: ты -- мой. А-а, ты думаешь -- истерика? Думаешь, что сама себя накручиваю? Бывало. Ты правду сказал -- актриса погорелого театра. Порой и сама не знаю, где я -- это я, а где -- по легенде. Но не сейчас. Сейчас мне страшно тебя потерять. Веришь? Чего она пристала с этой верой? Верю. Я и сам так же чувствовал... Дурацкая ситуация. Она мне нужна. И так, и эдак. И для дела, и для души. И для тела. Но получится ли у нас -- не знаю. Если уже сейчас к ней спиной повернуться -- глупость, то потом -- как? -- Ты мне нужна. -- Спасибо, Олежек. Что бы ты сейчас там своим компьютером ни калькулировал, спасибо. Я надымила тут, да? -- Ничего. Можно. -- Хочешь, про Грузию расскажу? -- Расскажи. -- Информация -- прежде всего, да? А когда расскажу, стану не нужна, да? Ради этого терпишь!.. А если б ты меня с другим мужиком застукал, что бы ты сделал? -- Постарался бы, чтобы вы меня не заметили. -- Почему? -- Мгм... Зачем тебе удовольствие портить? -- А потом? -- Ит депенс -- "это зависит..." В смысле: поживем -- увидим. Меня английским нашпиговывали под гипнозом, поэтому он порой прет из меня самовольно. -- А если б я -- для работы? -- Это -- святое. -- Какие вы, мужики, сволочи... Тот, кого он мужем назвал, -- давно не муж. И не расписывались мы с ним. Только жили рядом. Плохо одной. Знаешь? -- Откуда?.. Давно за мной твоя Контора присматривает? -- Нет. Думаю, что с месяц. Узнаю, если хочешь... Я схожу в душ? Ты не уйдешь? -- Нет. А была такая мысль. Уйти. Ух какая это, оказывается, мука любить профессионалку. Но у меня врагов уже -- выше крыши. И о половине из них я ничего не знаю. Мало мне грузин, так еще и Контора эта, САИП. Принцесса хоть временный, хоть ненадежный, но все-таки союзник. Других в этом клубке не предвидится. Ребят мне втравливать в эту кашу никак нельзя. Наверняка их пасут. Но пока я на них не выхожу, трогать их резона нет никому. Единственный способ выиграть войну -- не воевать. Превратить противника в друга. Это не Христос сказал, это Сунь-Цзы, китайский полководец. Пятый век до нашей эры. Мне про него одна китаеведка рассказывала. А еще она из Сунь-Цзы цитировала, что, если ты натравишь своего противника на своего же врага, он тебе уже почти что друг. Если я При перевербую против ее Конторы, то... Но если совсем честно, на самом деле я понадеялся, что мне удастся ее еще трахнуть. Хотя бы разок. Мылась она долго, и я, отнеся в комнату оставленное ею на кухне одеяло, успел обшарить ее одежду. И нашел два билета в театр Гоголя на 26 декабря. А сегодня? 1б-е. Лег на свое место, постарался расслабиться до дремоты. Не вышло, но тут главное -- тренироваться. Во всяких ситуациях. Когда При вернулась -- волосы на голове влажным шлемом из тонких сосулек, -- у меня совсем нестерпимо защемило в груди. Чтобы узнать, могу ли я верить тому, что она сейчас тут плела, достаточно посмотреть сначала на нее: восемьдесят кило неги, грации и прелести, а потом на меня -- блеклого недомерка. Какой я ей "дорогой"? Рядом с ней и сам Киркоров -- дешевка. Она взялась за одеяло, но вдруг приостановилась и спросила: -- Можно, я тоже лягу? -- Конечно. -- Спасибо. Ты больше не сердишься на меня? -- Не знаю. Когда ты мне расскажешь наконец про эту Грузию? -- Э-э... А не дурил ли ты Гнома? Уж не надеешься ли сам урвать кусманчик? -- От ее нежного теплого бока шло влажное возбуждающее тепло. -- Гном -- это Полянкин? Михаил Федорович? -- Он. -- А это возможно -- урвать кусманчик? -- Бред... -- Она еще поколебалась, но, решив что-то для себя, начала говорить. Все еще с купюрами, но уже по существу. ...Итак, ее Контора -- Служба анализа и предупреждения Федеральной службы охраны (САИП ФСО РФ) -- создалась при развале КГБ и СССР. Вроде бы как, первоначально, для контроля за бывшими советскими республиками, отпочковавшимися в независимость. На самом деле получилось -- для отслеживания того, как США и НАТО умело науськивают бывших братьев навек на Россию и сами подбирают к ним ключики. Поскольку наш тогдашний президент делал почти все, чтобы не только СССР, но и сама Россия раскололась на удельные княжества, то, кроме как следить, ничего САИП и не оставалось. Финансирование было хилое, конкретного делового интереса в том, чтобы собрать размежевавшихся братьев до кучи, никакого. Достаточно примера с Белоруссией. Лукашенко и сам не мед, но бился о наших чинодралов, как рыба об лед. И тут произошла очередная перетряска в правительстве. Не для дела, а так, чтобы напомнить, кто в доме хозяин. На САИП посадили генерала Ноплейко, и дела в Конторе оживились. Сам друг Ваня, как звали генерала подчиненные, мало что понимал в работе спецслужб, но зато был прекрасным политиком. То есть точно знал, чего хочет. А хотел он угодить Самому. Для таких, как Ноплейко, Родина и Начальник -- близнецы-братья. С Самим, правда, были сложности. Он все реже и реже мог связно изложить, чего, собственно, ему хочется. Приходилось угадывать, в чем угодить. Принцесса всю эту кухню неплохо представляла. Она была на особом счету и не входила в службу внутренней безопасности САИП. Но нередко работала и на нее, всегда подчиняясь непосредственно генералу Ноплейко. Хотя те, подслушанные нами, болтуны и врали -- с ним она не спала. Зато спала со многими другими коллегами, потому как ни с кем так не откровенен мужик, как с той, от кого стонет и рычит. Такой ведь не скажешь: "Отстань, не твое дело!" -- обидится и больше не даст. А ее-то и хочется. В общем, в оперработе Принцесса и в самом деле была не очень искушена. Не ее это был профиль. Карьеру она делала через постель, что в спецслужбах деятельность не менее почетная, но куда более результативная, чем многие другие. Принцесса как раз просвечивала подполковника Каткова, начальника Кавказского направления, тем, что спала с его замом, майором Лапиковым. Майор -- тот самый Василий Николаевич, разговорчивый поклонник Принцессиных прелестей, кандидат на резидентуру в Риге, -- засек интересную непонятку. Хозяин страхового общества "Резо-гарантия" Валентин Резоевич Викланидзе, замеченный в горячей нелюбви к нынешнему президенту Грузии Шеварднадзе, проявлял странный интерес к малозаметной новой охранной фирме "MX плюс". Он не сам, конечно, проявлял, а через свою СБ, в которой у Лапикова был информатор. На всякий случай об "MX плюс" навели справки. Когда выяснилось, что костяк нашего агенства -- мы, включая Пастухова, и есть, САИП насторожилась. Тем более что за Грузией Ноплейко следил особо. Он знал, что Сам недолюбливает тамошнего главу. С тех самых пор, когда Сам был неудачливым первым секретарем МГК КПСС. Тогда Шеварднадзе, человек весьма опытный в борьбе с коммунистической коррупцией, осмелился ему кое-что посоветовать и даже покритиковал на правах старшего. Но наш Сам был не из тех, кто уважает старших, он был из тех, кто долго помнит критику в свой адрес. Ноплейко взял разработку линии "Резо-гарантия" -- "MX плюс" под личный контроль. И напрасно. Уже и президент страны сменился, а ничего интересного по этой линии так и не происходило. Пока меня не дернуло заявиться к Полянкину с тем самым кейсом и ожерельем. А Михуил-то, свет Федорович, оказывается, давным-давно работал на САИП. Он ставил для них всякие опыты и помогал своей химией развязывать языки тем, кто откровенничать не желал. После моего появления с явным свидетельством того, что на президента Грузии готовится покушение, и родилась у подполковника Каткова могучая мысль через меня шантажнуть Валентина Резоевича Виклан