йр встретил нас  на  пороге прихожей.  Он  был  в  белой  крахмальной
рубашке и в  свободном джемпере. Чувствовалось, что день  у него  был не  из
легких  и  возраст  все-таки давал о себе  знать.  Небольшим  пультом  вроде
телевизионного он заблокировал дверь, сухо предложил:
     - Раздевайтесь, молодые люди.
     Томас решительно отказался:
     - Не стоит, господин Мюйр, мы спешим.
     Я  не понял,  куда  мы спешим,  Мюйр  этого тоже не  понял,  но не стал
настаивать. Он провел нас  в просторную комнату, которая  казалась небольшой
из-за пятиметрового  потолка. Довольно крутая деревянная лестница с перилами
вела вверх,  в  другую  комнату,  низкую,  под  одним  потолком  с первой. Я
сообразил, что эта вторая комната располагалась над  аркой  дома, из которой
был вход в квартиру.
     Когда я вез Мюйра домой, он рассказал, что уже лет двадцать живет один,
а  его  хозяйство ведет русская  молодая  пара, дворники. Поэтому в квартире
было  чисто, все на своих местах. Но все это я отметил мимолетно, потому что
основное мое внимание привлекла высокая хрустальная ваза на круглом столе. В
вазе красовалась роза. Лучшее место для нее трудно было придумать.
     Мюйр принес из кухни поднос с графином и тремя крошечными лафитничками.
     - "Мартелем" я вас угостить не  могу, но у меня есть кое-что не хуже, -
проговорил  он, разливая по  лафитничкам чайного цвета жидкость.  -  Это моя
фирменная настойка.
     Но Томас проявил твердость.
     - Господин Мюйр, сначала дело. - Он выложил на стол пакет с долларами и
развернул оберточную бумагу: - Ваши бабки. Ровно пятьдесят штук.
     - Что ж, дело так дело.
     Мюйр извлек из книжного шкафа серый кейс и раскрыл перед Томасом:
     - Ваши купчие.
     В  кейсе  действительно лежали  три пачки гербовых бумаг,  перевязанных
шпагатом.
     Что-то не  сходилось. Я  был уверен, что Мюйр оставил купчие в банке. А
снова съездить за  ними  он  не мог,  потому  что к тому времени,  когда  он
вернулся домой после прогулки по Тоомпарку, банк уже был закрыт.
     - Вы спрашиваете себя, юноша,  что я  оставил  в  банке? -  с суховатой
усмешкой поинтересовался Мюйр. - Нечто гораздо более ценное, чем эти бумаги.
Догадались?
     - Подлинник завещания, - сказал я.
     -  Совершенно  верно.  Мы  присутствуем при  событии в  некотором  роде
историческом. Прошлое  соединяется с настоящим. Наследство  Альфонса  Ребане
соединяется с его наследником.  Но ключик от будущего держу в своих руках я.
Проверили, друг мой?
     - Да, - кивнул Томас. - Все в порядке.
     - Тогда давайте посмотрим на ваши деньги.
     Мюйр не ограничился, как Томас, проверкой  купюр только из одной пачки.
Он вскрыл  банковскую  бандероль на  всех,  из  каждой  выбрал  по несколько
банкнот и внимательно их изучил.
     -  Я вам расскажу, как определить  подлинность баксов, - предложил свои
услуги Томас. - Есть двенадцать признаков...
     - Не трудитесь, - прервал его Мюйр.
     Закончив проверку, он внимательно взглянул на Томаса.
     - Вы уверены, что здесь пятьдесят тысяч?
     Томас смутился.
     -  Извините, господин Мюйр. Я не хочу вас  обманывать. Да, здесь только
сорок  девять. Понимаете,  у  меня был долг.  Важный.  Человеку,  который...
Страшный человек, господин Мюйр. Просто страшный. Да вот  Сергей видел  его.
Скажи, Серж! - обратился он ко мне. - Ты же его видел! Такой толстый!
     - Видел, - подтвердил я, хотя  толстый  администратор  из  гей-клуба не
показался мне страшным. И что-то я  не заметил, чтобы Томас его боялся. Но я
решил обойтись без этого уточнения, чтобы не портить Томасу игру, которую он
вел в каких-то своих, не понятных мне целях.
     - И я... в общем, я заехал и отдал ему  штуку из  ваших денег. Господин
Мюйр, это всего два процента! Неужели не прогнетесь на такой мизер?
     - Ладно, уговорили, - кивнул Мюйр. - Прогнусь.
     - Спасибо, господин Мюйр, большое спасибо, - горячо поблагодарил Томас.
- А все остальные - вот. Проверяйте, господин Мюйр.
     - Поверю.
     - Нет-нет, считайте! - настаивал Томас. - Давайте вместе считать!
     - Я же сказал, что верю, - повторил Мюйр.
     -  Как хотите,  -  согласился Томас.  Он  аккуратно  завернул  деньги и
посоветовал: - Спрячьте их подальше.  Это большие бабки,  господин Мюйр. Они
требуют уважения.
     - Я потом уберу.
     - Лучше сразу. Я положу их вот сюда, на книги.
     Томас встал, чтобы подойти к книжному шкафу, но Мюйр не без раздражения
проговорил:
     - Оставьте! Положите на стол и пусть лежат.
     - Как скажете.
     Томас  вернул  сверток на  стол и  начал  перекладывать купчие в черный
полиэтиленовый пакет.
     - Можете взять вместе с кейсом, - разрешил Мюйр.
     - Мне неудобно, - засмущался Томас. - Это дорогой кейс.
     - По сравнению с купчими он не дороже вашей оберточной бумаги.
     - Вы очень добры, господин Мюйр. - Томас вернул  купчие в кейс. - И что
мне теперь делать с этими бумагами?
     - Вам  скажут. Вам все  объяснит господин Юрген Янсен.  Дам только один
совет. Эти бумаги не имеют никакой ценности без вас. А вы - без них.
     - Что вы этим хотите сказать? - встревожился Томас.
     -  Не отдавайте их  никому.  Эти документы уникальны.  Они существуют в
единственном экземпляре. В гостинице есть сейф. Держите их там.  А еще лучше
-  абонируйте ячейку в банке. И главное - не  давайте никому доверенности на
них.  Ваша  подпись на  этой  доверенности  будет  означать для вас смертный
приговор.
     - Вы меня пугаете, господин Мюйр.
     - Нет. Предупреждаю.
     - Спасибо за предупреждение. Я запомню  ваши слова. И все-таки  вы меня
напугали.  Да,  напугали,  -  повторил  Томас.  -  Мне, наверное,  не  нужно
связываться с этим делом. Как ты считаешь? - обратился он ко мне.
     - Это решать тебе.
     Томас глубоко задумался и заключил:
     - Да,  не  нужно. Господин  Мюйр,  я  погорячился. Вот  ваши бумаги.  Я
забираю бабки, и ну их в баню,  все эти дела.  Если человек к тридцати  пяти
годам не  научился  делать  большие бабки, нечего и дергаться. Значит, Им не
дано. Есть  люди, которым дано, а есть, которым  не дано.  К сожалению, я из
тех, кому не дано.
     Говоря  это,  он  положил кейс на стол  и  начал  заталкивать в  черный
полиэтиленовый пакет сверток с долларами. От волнения даже уронил его на пол
и кинулся поднимать, путаясь в полах плаща.
     - Успокойтесь!  Сядьте и успокойтесь! -  прикрикнул  Мюйр  и  отобрал у
Томаса пакет с деньгами.  -  Что это за истерики?  Не понимаю,  что вас  так
взволновало. Вы же ничем не рискуете.
     - Как это ничем? - возмутился Томас. - А моя жизнь?
     - Ей ничто не грозит, если не будете делать глупостей.
     - А пятьдесят штук? То есть сорок девять?
     - А вы как хотели, молодой человек? Не рисковать ничем, а иметь все?
     - Если сказать честно, это было бы лучше всего, - подтвердил Томас.
     - Ваше право. У меня есть другой покупатель на эти документы. Час назад
меня посетил господин Юрген Янсен. Он готов заплатить за них гораздо большую
сумму.
     - Нет-нет! - запротестовал Томас. - У нас с вами был договор. А договор
дороже денег!
     - Поэтому я и отклонил предложение господина Янсена.
     - Ладно, рискну, - сказал Томас. -  Извините  меня,  господин Мюйр. Это
была минутная слабость.
     Он  защелкнул замки кейса и поставил его на пол рядом  со  своим стулом
как бы в знак того, что решение принято и обратного пути нет.
     - Так-то  лучше,  - одобрил  Мюйр. - Будьте достойны своего деда, Томас
Ребане.  Ваш  дед был  бесстрашным человеком. Он ничего не  боялся. И всегда
побеждал. - Он немного помолчал и уточнил: - Почти всегда.
     Что-то  во  всем  этом  деле было  не  так.  Да  не  мог  Мюйр  всерьез
рассчитывать, что ему обломится половина эсэсовского наследства. И подлинник
завещания  не  дает  ему  никаких гарантий, в каких бы  надежных  банковских
сейфах он ни хранился. Он не мог этого не понимать. А тогда для чего все это
затеял? В чем заключается конечная цель его оперативной  комбинации, которую
в разговоре в кабинете он назвал самой лучшей и самой масштабной комбинацией
в своей жизни?
     - А теперь можно выпить вашей настойки, - предложил Томас. - На чем, вы
говорите, ее настаиваете?
     - На кожуре грецких орехов, - ответил Мюйр. - Она повышает потенцию.
     Судя  по  его  виду, никакого желания  затягивать эту встречу у него не
было, но он счел необходимым соблюсти приличия.
     Томас восторженно округлил глаза:
     - Господин Мюйр! Я потрясен!
     -  Вы  неправильно   меня  поняли.  Потенция  в  моем  возрасте  -  это
способность жить полноценной умственной жизнью.
     - Умственной, - повторил Томас. - Понимаю. Но это тоже хорошо. Скажите,
господин Мюйр, а  кроме этих наперстков...  Я, знаете ли, привык к  емкостям
немного другим...
     Мюйр усмехнулся и достал из серванта фужер.
     - Учтите, это очень крепкий напиток, - предупредил он.
     - Мы многое понимаем по-разному, - философски заметил Томас.
     - Тогда за успех, - приподнял лафитничек Мюйр. - А вы, юноша?
     - Это ваша сделка, - сказал я.
     - За наш успех, друг мой.
     - Ваше здоровье, господин Мюйр.
     Томас ошарашил фужер и вытаращил глаза.
     - Это что? - отдышавшись, спросил он.
     - Спирт.
     - Я ошибся, - признал Томас. - Есть вещи, понимание которых от возраста
не зависит. А теперь, господин Мюйр, позвольте откланяться. Серж, нам пора.
     Он взял кейс, одернул плащ и прошествовал к выходу. У двери обернулся.
     -  Маленькая просьба. Ваш кот.  Карл  Вольдемар  Пятый.  Можно  на него
посмотреть?
     - Он в спальне. - Мюйр показал на  верхнюю  комнату.  - Сейчас  позову.
Карл Вольдемар!.. Карл Вольдемар Пятый!.. Я кого, ленивая скотина, зову?!
     На верхней ступеньке лестницы  появился кот.  Явление  его  было  очень
эффектным,  потому что  это  был  самый  обычный серый кот,  каких у  нас  в
Затопино называют Мурзиками.
     - Это он и есть? - озадаченно спросил Томас.
     - Он.
     - А почему он пятый?
     - Потому что он у меня пятый.
     - А почему он Карл Вольдемар?
     - Так было записано  в родословной первого. Все вырождается,  друг мой.
Все мельчает: идеи, люди, коты.
     Мюйр щелкнул  пультом. Бронированная дверь открылась и  выпустила нас в
таллинский вечер с голыми деревьями и моросящим дождем.
     Томас  увлек  меня  из-под  арки, опасливо  оглянулся  на  окна  Мюйра,
забранные мощными, художественной ковки решетками, и ликующе сообщил:
     - Получилось!
     От избытка чувств  он запустил кейс вверх и даже умудрился его поймать.
Но с координацией движений у него были нелады, он  пошатнулся и грохнулся на
мокрый асфальт. Но и это не умерило его восторга.
     - Получилось! - повторил он.
     Он  не  успел объяснить, что  именно у него получилось, потому  что  из
темноты вынырнул белый пикапчик и резко затормозил возле нас. Муха приказал:
     - Быстро садитесь! Фитиль, показывай дорогу к гостинице!
     - Нам нужно к "линкольну"! - запротестовал Томас. - И нужно зайти домой
- выключить свет!
     - Успокойся, - прервал Муха. - Его уже выключили.


     У  ярко  освещенного   подъезда   гостиницы  "Виру"  царило  оживление,
толпилось человек  сто. В свете  круглых  фонарей краснели транспаранты, над
зонтами,  шляпами  и кепками колыхались фанерные  щиты на палках, похожие на
лопаты  для уборки  снега.  Если бы на них  не  белели  плакаты, можно  было
подумать, что это дружной толпой вышли на работу таллинские дворники.
     Толпа  была разделена надвое. Над одной частью было больше красного,  в
другой  чернели  кожаные   кутки   скинхедов.   Между   ними   прохаживались
полицейские, не допуская слияния народных  масс в  критическую массу уличных
беспорядков и обеспечивая беспрепятственный проход в гостиницу постояльцам и
посетителям ресторана. Они подкатывали на шикарных  тачках,  норовя  прямо к
подъезду, но  полицейские  вежливо  отправляли  их на  стоянку,  откуда  они
поспешно проскакивали к дверям гостиницы, опасливо поглядывая в обе стороны.
     Даже  издалека  чувствовалось  напряжение,  в  котором  находились  обе
половины толпы. Но в физическую активность оно не  переходило.  Массы словно
чего-то  ждали. И  было  у  меня сильное подозрение,  что ждут они появления
Томаса  Ребане, который дрых на заднем  сиденье "жигуленка",  обеими  руками
обняв серый кейс с  содержимым  стоимостью  от  тридцати  до  ста  миллионов
долларов в зависимости от конъюнктуры.
     Для нас с Мухой это было очень большим облегчением жизни. Он достал нас
попытками рассказать что-то настолько веселое, что никак не мог добраться до
сути,  потому  что  хохотал  сам. Фирменная  настойка  Матти  Мюйра  оказала
сокрушительное действие даже на  его тренированный  организм. В конце концов
Муха  приказал  ему  заткнуться.  Томас обиделся и  затих.  Но даже  если бы
рассказ его был более связным, мы не стали  бы его слушать. Не  до рассказов
нам было, даже самых веселых. Обстановка к этому как-то не располагала. Наши
собственные наблюдения,  дополненные докладами  Артиста  и Боцмана, рисовали
картину не самую радужную.
     Мобильными телефонами мы договорились пользоваться лишь в самых крайних
случаях,   разговаривать  коротко  и  по  возможности   иносказательно.  При
современном уровне развития  средств связи  даже правительственные линии  не
были  надежно защищены от  прослушивания. А про обычные сотовые  телефоны  и
говорить нечего. Кто и зачем мог прослушивать наши переговоры, было не очень
понятно. Но в  странном и даже,  пожалуй, двусмысленном положении, в котором
мы находились, пренебрегать любыми мерами предосторожности было неразумно.
     Но  сейчас,  похоже, как раз  и  был крайний случай. Поэтому я приказал
Мухе загнать пикапчик  в переулок, из  которого  хорошо  просматривалась вся
площадь Виру и вход в гостиницу, и вышел на связь  сначала с Артистом, потом
с Боцманом. Чтобы не пересказывать Мухе  содержания разговоров, мобильник  я
включил на громкую связь.
     Артист по-прежнему сидел в своей "мазератти" возле дома Мюйра.
     -  Неладно что-то в Датском королевстве,  -  сообщил он. - Здесь гости.
Четверо на "мицубиси-паджеро". В дом не заходят. Ждут.
     - На "мицубиси-паджеро" или на "мицубиси-монтеро"? - уточнил я.
     - "Паджеро".
     - Уверен?
     - Пять различий навскидку. Первое: кузов трехдверный.
     - Достаточно. Братки?
     - Сомневаюсь. Думаю, профи.
     - Почему?
     - Не курят.
     Боцман  был  более многословен,  а  его иносказательность лишена всякой
литературности:
     - Если кто выходит через задний проход, то назад  лучше через передний.
Здесь шесть куч, можно вляпаться. И еще. В тот красивый дом с флагом, где вы
ночевали после  дачи, я  бы не ехал. Подъезды плохие,  тоже много этих, куч.
Примерно два взвода.
     - В форме?
     - Да. "Эсты".
     - Когда возникли?
     - Точно  не знаю. Думаю, после  того, как  в квартире на третьем  этаже
погас свет.
     - Как узнал?
     - Сначала эти шестеро на "монтеро" рванули туда. Оттуда  их завернули к
гостинице. Помощь нужна?
     - Обойдемся. До связи.
     - Это не Краб, -  сказал Муха. - Перекрыты подъезды  к  посольству. Два
взвода. Твою мать. Что это значит, Пастух?
     - Понятия не имею.
     Это  значило только одно:  моя  предварительная оценка  ситуации была в
корне неправильной. Охота шла не за бабками Томаса. Из-за них не  подняли бы
по тревоге спецподразделение "Эст".
     Но долго думать об этом времени не было.
     - Подъедем с  центрального входа, - решил я.  -  Толпа. Полицейские. Не
рискнут. Прикроем с боков. Буди этого подарка.
     После  нескольких  безуспешных  попыток  растрясти  Томаса Муха потерял
терпение  и  влепил  ему  оплеуху. Это подействовало.  Томас встрепенулся  и
удивленно спросил:
     - Ты зачем меня ударил?
     -  Тебе  приснилось.  Не задавай лишних вопросов, -  приказал  Муха.  -
Застегни  плащ.  Подними воротник. Сейчас  мы подъедем к гостинице и выйдем.
Постарайся не шататься.
     - Я никогда не шатаюсь! - заявил Томас.
     - Вот и проверим.
     Появление невзрачного белого  пикапчика на стоянке  перед гостиницей не
произвело  на  толпу  никакого  впечатления. Мы немного посидели  в  машине,
поджидая удобный момент для высадки и последующего броска к подъезду.
     Отсюда можно  было разглядеть  не только сами плакаты, но  и надписи на
них.
     Над толпой, в которой мелькали скинхеды, надписи были на русском языке:
"Русские  оккупанты, убирайтесь  в Россию!",  "Нюрнберг  для  коммунистов!",
"Эстония для эстонцев!" и разные вариации на эти темы.
     У противостоящей стороны  плакаты были  на эстонском, кроме  испанского
"No passaran!" и русского "Да здравствует СССР!".
     Таким образом, вероятно, достигалось взаимопонимание.
     В первых рядах противников  фашизма  стояли крепкие тетки, закаленные в
митинговой борьбе,  каких можно увидеть на всех коммунистических сборищах  в
Москве.  Своими  мощными  телами  они  прикрывали  довольно  хилых  мужичков
среднего возраста и бодрых пенсионеров.
     Толпа их идеологических противников была моложе и разносортнее. Пожилых
женщин вообще  не  было.  Скинхеды  скандировали  "Зиг хайль" и  что-то еще,
вскидывая руки в фашистском приветствии.
     Тут  же   тусовалась   аполитичная   молодежь,  которая   пришла   сюда
поприкалываться.
     Тщательный  визуальный  осмотр  в  четыре  глаза,  который  мы с  Мухой
предприняли, не выявил ни в той, ни в другой  группировке  ни явных профи из
силовых подразделений, ни уголовного вида  качков. Но это ничего не значило.
В такой толпе затеряться нетрудно.
     Удобный момент для броска возник, когда полицейские сплавили на стоянку
очередной "мерседес". Из  него вышли два господина в черных фрачных пальто и
две дамы в норковых накидках и длинных вечерних платьях. Они не-одобрительно
осмотрели пикетчиков  и  прошествовали к подъезду, где  величественный,  как
адмирал, швейцар уже распахнул перед ними тяжелую дверь.
     Мы  выпихнули Томаса из машины и пристроились за ними, прикрывая Томаса
с  флангов. Самое  поразительное,  что он  действительно  не шатался, ступал
твердо и  даже  торжественно, как  некогда, возможно, его мифический  предок
штандартенфюрер СС Альфонс Ребане обходил парадный строй своей дивизии.
     До спасительной двери оставалось не  больше десяти метров, когда  Томас
неожиданно остановился перед теткой с плакатом "No passaran!"
     - Мадам, это неправильный лозунг! - галантно обратился он к ней.
     - Почему это неправильный,  почему это неправильный? - ощетинилась она.
- Фашизм не пройдет!
     -  Да, но  в Испании  он прошел,  -  разъяснил  Томас, отстраняя  Муху,
подпихивающего его  к подъезду. - Испанские коммунисты  потерпели поражение.
Это исторический факт.
     - А у нас не пройдет! - отрезала  тетка и вдруг завопила: - Это он! Он!
Фашистское отродье! Но пассаран!!!
     И  с  этим  неправильным  лозунгом   обрушила  на  голову  Томаса  свою
снегоуборочную лопату.

     Смешались в кучу кони, люди.

     Соединившаяся  в критическую массу  толпа  смела полицейских и  фрачных
господ  с  их  дамами,  замелькали  лопаты,  зонты,  восторженно  заорала  и
засвистела  прикольная молодежь,  светлая  голова Томаса  исчезла под грудой
тел.
     Мы с Мухой  врезались  в эту  живую  массу,  как  шахтеры-стахановцы  в
угольный  пласт, вырубая  и расшвыривая  всех,  кто  оказывался на пути, без
разбора их политической ориентации.
     Боковым  зрением  я успел заметить, как  на  площадку  перед гостиницей
влетел черный "мицубиси-монтеро", из него  высыпали шестеро и остановились в
растерянности. Но наблюдать за ними было некогда.
     Добравшись  до Томаса, мы подхватили его за руки и поволокли  к входу в
гостиницу, прикрывая  своими  спинами, вышибли адмирала  из  двери, рассекли
толпу любопытных в холле и прорвались к лифту.
     И  лишь в  номере, швырнув  это  пьяное фашистское отродье  на диван  в
гостиной, обнаружили, что в руках у него ничего нет.

     Серый кейс исчез.
        XV
     И что же все это значит?
     За кем или за чем шла охота?

     Вопрос "за  кем?"  отпадал.  Если  бы  целью  были мы  или  Томас,  все
произошло бы в тот момент,  когда мы выходили  из служебного хода гостиницы.
Лучшего места для засады трудно придумать, а белый "линкольн" среди мусорных
контейнеров  прямо-таки  вопил  о  том,  что рано  или поздно мы возле  него
появимся.
     Целью охоты не могли быть и бабки Томаса. Шестеро на "мицубиси-монтеро"
не проявляли  никакой активности до  тех пор, пока не обнаружили,  что Томас
слишком уж долго задерживается  в своей студии. Вот  тут-то и была объявлена
тревога.
     Тоже отпадает. Что же остается? Только одно: купчие.

     Всегда полезно поставить  себя на  место противника и попытаться понять
логику его действий.
     Как  бы  я  поступил,  если бы  моей  задачей было  изъять  эти купчие,
провонявшие  санпропускниками и теплушками уходящего века? Устроил бы засаду
во дворе Мюйра. Это если  бы  я не знал, кто такой Мюйр. Но я знал.  И знал,
что от  этого старого паука можно  ожидать любой подлянки. Он  мог назначить
встречу с Томасом не дома, а  в  каком-нибудь другом месте. Это  место могло
быть заранее оговорено. Когда? Не в кабинете. Там об этом разговора не было.
Вот  когда:  во время  прогулки  Мюйра  по  Тоомпарку  со  скромным  молодым
человеком по фамилии Пастухов.

     Я понял, что рассуждаю  так, как может рассуждать только один человек -
Юрген Янсен.

     Он знал, о чем Мюйр  говорил с Томасом в кабинете. Он знал, о чем Томас
говорил с Крабом,  -  из  прослушки и  из рассказа самого Краба. Он не  знал
только одного: о чем Мюйр говорил со мной в Тоомпарке.
     Что же он после этого делает?  Он едет  к  Мюйру и разговаривает с ним,
как сообщил Артист, эмоционально. Разговор, вероятно, был тяжелым. Отпечаток
его лежал на всем облике старого паука. Янсен не добился того, чего хотел. А
если верить Мюйру, он хотел выкупить  у него купчие. И тогда возле гостиницы
появляется черный "мицубиси-монтеро".
     И все становится на свои места.
     Я  не могу посылать этих шестерых на "монтеро" к дому Мюйра,  а  должен
пустить  их по следу "линкольна".  И лишь  когда я понимаю,  что Томас  меня
обставил, появляются "паджеро" во дворе Мюйра и два  взвода  на  подъездах к
российскому  посольству. Чтобы эти  купчие не  оказались  там, откуда их  не
выцарапаешь никаким способом. А шестеро профи на "монтеро" устраивают засаду
на заднем дворе гостиницы. И если бы не предупреждение Боцмана, туда бы мы и
подъехали.
     Значит, все-таки купчие.

     А вот тут-то и начиналось самое непонятное.
     Если верить предположениям  Мюйра, наследство эсэсовца могло  стоить до
тридцати до ста миллионов  долларов. Бабки очень  серьезные, но все-таки, на
мой взгляд, не настолько серьезные, чтобы рассматривать их как главный мотив
в  действиях  Янсена.  Чтобы  прибрать  их  к  рукам,  вовсе не  нужно  было
выстраивать такую сложную схему с фильмом "Битва на Векше" и с торжественным
перезахоронением останков  Альфонса  Ребане.  И уж вовсе не  вязалось  это с
активностью    эстонской    агентуры    в   расположении    76-й   Псковской
воздушно-десантной  дивизии и  с  просчитанным  аналитиками  УПСМ социальным
взрывом во второй половине марта.
     Поэтому  я  и  решил,  что  всю  эту  неожиданно  всплывшую  историю  с
недвижимостью  Альфонса  Ребане можно считать боковым ответвлением основного
сюжета, пасынком на стволе.

     Выходит, ошибся.

     А тогда что все это означает?
     Ответ мог дать только Янсен.
     Если в свалке у входа  в гостиницу серый  кейс не перехватили его люди,
то Янсен должен возникнуть в нашем номере с минуту на минуту.

     Он и возник.

     Мы  сделали не слишком настойчивую попытку  раздеть Томаса  и перенести
его в спальню. Но он так брыкался и возмущенно мычал, что мы огранились тем,
что сняли  с него ботинки и оставили на  диване в гостиной.  Его темный плащ
был в грязи, на голове  прощупывалась  обширная шишка.  Но никакой опасности
для его жизни не было.
     Муха довольно  энергично выразил свое отношение  к склонности некоторых
эстонцев,  вроде  бы  ревностных  католиков,  к явно  языческому  поклонению
древнегреческому богу  Бахусу, и  мы махнули на Томаса  рукой. Достал он нас
сегодня по полной программе.
     Я  позвонил  в ресторан и заказал в номер ужин  на три  персоны, имея в
виду, что  Артист, просидевший несколько часов  в машине возле  дома  Мюйра,
явится голодный, как партизан после рейда по тылам противника. Через полчаса
в дверь позвонили, официант вкатил двухэтажный столик, уставленный закусками
и круглыми мельхиоровыми судками  под крышками. Но вошел не только официант.
Вместе  с  ним  вошел Юрген Янсен с  видом  полицейского  комиссара, который
явился в бандитское гнездо, чтобы арестовать преступника.
     Комиссар много чего повидал на  своем веку.  И лишь одного  взгляда ему
было достаточно, чтобы правильно  оценить  обстановку.  И лишь одного слова,
чтобы обрисовать ее с исчерпывающей полнотой:
     - Нажрался!
     - Так точно, - подтвердил Муха. - Как вы догадались?
     - А вы? Вы-то куда смотрели? Не могли удержать?
     - Боже сохрани! - ужаснулся Муха. - За кого вы нас принимаете, господин
Янсен?  Как  можно  удержать  стадо слонов,  рвущихся  к  водопою?  Что  вы!
Затопчут!
     Янсен дождался, когда официант закончит сервировку стола, подписал счет
и жестом приказал ему удалиться. И только тогда задал главный вопрос:
     - Где бумаги?
     Мы  промолчали. Муха  был  занят  тем,  что  открывал крышки  судков  и
принюхивался  к содержимому. А я промолчал  по соображениям высшего порядка,
этического. В  каждой  профессии есть  своя  этика. В этом  смысле профессия
охранника  ничем  не  хуже любой  другой. И  коль  уж мы  оказались  в  роли
охранников, следовало заботиться о чести мундира.
     - Где бумаги? -  повторил Янсен. - И не делайте вид, господин Пастухов,
что не понимаете, о чем я говорю!
     - Я понимаю, о чем вы говорите, - сказал я. - Но не понимаю,  почему вы
говорите  таким тоном.  Вы наняли  нас охранять  Томаса  Ребане,  а  не  его
имущество. И если его будут раздевать на улице бандиты,  мы должны вмешаться
только  потому,  что он может  простудиться.  Вам  не  в чем нас  упрекнуть,
господин Янсен. Наш подопечный жив и здоров. А если немного мычит, то это не
потому, что мы плохо выполняем свои профессиональные обязанности.
     - Где  бумаги, которые он взял у Мюйра? - продолжал напирать  Янсен.  -
Они были  в  сером кейсе. Мои люди видели этот кейс у него в руках, когда он
входил в гостиницу.
     -  Когда  он шел  к гостинице,  - уточнил  Муха.  - Когда  он входил  в
гостиницу,  никакого кейса у  него  уже не  было. И он,  строго  говоря,  не
входил.  Он  вплывал.  Я  бы сказал так: быстро вплывал.  Это  будет гораздо
вернее.
     - Так где же они?
     - Я отвечу на ваш вопрос, - пообещал я. - Но сначала вы ответите на мой
вопрос. Что за охоту на нас вы устроили? С какой целью?
     - Не понимаю, о чем вы говорите. Я послал моих людей подстраховать вас.
И только.
     - Ну, допустим, - согласился я, потому что уличать человека во вранье -
дело пустое и в высшей степени неблагодарное. Что он врет, я и так знал, без
его подтверждения. А человек, которого уличили  во вранье, почему-то никогда
не бывает за это благодарным. - Почему вы нас об этом не предупредили?
     - Не видел необходимости! - отрезал Янсен.
     - Эти бумаги, вероятно, очень важны? - поинтересовался я. - И утрата их
чревата неприятностями?
     - Это очень мягко сказано, господин Пастухов! Слишком мягко!
     - Тогда  разрешите  дать  вам  совет.  Я  бы  начал  готовиться  к этим
неприятностям прямо сейчас. Потому что они на помойке.  Или в мусоропроводе.
А если еще не там, то будут там в ближайшее время.
     - Что вы этим хотите сказать?
     По  возможности  кратко, но точно,  я  объяснил  ему, что  я  этим хочу
сказать. И добавил:
     -  Сам  кейс,  возможно,  удастся  вернуть.  Штука дорогая.  Если  дать
объявление  и пообещать  вознаграждение,  почему  нет?  А  бумаги  вряд  ли.
Насколько  я  понимаю психологию  люмпена, который подобрал этот  кейс после
свалки, первым делом он выкинет эти старые, дурно пахнущие бумаги.
     Янсен прореагировал на мой рассказ очень бурно:
     -  Какого  черта  вас  понесло  в эту  толпу?!  Вы же  видели, что  там
творится! Почему вы не вернулись в гостиницу со служебного входа?
     -  Потому  что   нас   ждали   там   шестеро  ваших   лбов  на   черном
"мицубиси-монтеро", - объяснил Муха.
     - Я же сказал вам, что это была подстраховка!
     - Вы сказали нам об этом только сейчас. Сказали бы на два часа раньше -
и не  было  бы  никакой головной боли ни у нас,  ни у  вас. Да что уж теперь
расстраиваться?  Что вышло, то вышло.  Свершившийся факт,  как говорят умные
люди,  не может  отменить даже сам  Господь Бог.  Не поужинаете  ли с  нами,
господин Янсен? - гостеприимно предложил Муха, заглядывая в один из  судков.
- По-моему, тут что-то очень вкусное. Только не пойму что.
     - Это шампиньоны-орли  в  соусе  ламбертен. Фирменное  блюда  ресторана
"Виру".
     - Да ну? Никогда не пробовал. Присаживайтесь, а то все остынет.
     Но Янсену было не  до  ужина.  Он несколько раз  прошел взад-вперед  по
гостиной, бормоча что-то очень энергичное, напоминающее три русских слова, с
помощью которых  обычно  выражают  высшую степень досады. Потом  остановился
перед диваном,  на котором, уткнувшись  носом в угол,  лежал Томас. И  вид у
него был такой, что Муха поспешно предупредил:
     -  Нет-нет, господин Янсен. Нас наняли  его охранять.  И мы  будем  его
охранять. Даже от вас.
     - Не давайте ему ни капли! - приказал Янсен. - Ни под каким видом!
     - Вы переоцениваете наши возможности, - заметил я. - Мы можем  защитить
человека от  киллеров, от бандитов, даже от случайного дорожно-транспортного
происшествия. Но от себя мы его защитить не можем.
     - Делайте что угодно! Бейте, связывайте! Но он должен быть трезвым! Мэр
Аугсбурга дал разрешение за-брать останки Альфонса Ребане. Если немцы увидят
его  в  таком виде,  они  с  ним даже разговаривать не  будут!  И  правильно
сделают! Мы не можем срывать столь ответственное мероприятие из-за одного...
Завтра  придет мой  помощник, отдадите ему  паспорта и  заполните анкеты  на
получение  виз. Вылет  в  Германию  послезавтра.  Прошу вас,  господа, очень
серьезно отнестись к моей просьбе. Мы заплатили  вам достаточно много, чтобы
вы взяли на себя и эту заботу!
     Что ж, тут он был прав.
     - Мы сделаем все возможное, - пообещал я.
     Янсен  еще раз произнес  те самые три  слова, уже вслух и  по-русски, и
покинул апартаменты.
     -  Я  ему  сочувствую,  - проговорил  Муха,  когда  мы  наконец  смогли
приступить к ужину. - Шампиньоны-орли. А что, вкусно, мне нравится. А тебе?
     - Мне тоже.
     - И соус вкусный. Очень уж он расстроился из-за этих бумаг, - продолжал
Муха, с аппетитом наворачивая фирменное блюдо ресторана "Виру".  -  Нет,  не
так.  Каким  словом  можно  выразить  самую  сильную  степень огорчения  или
расстройства? Такую, что дальше некуда?
     Мы перебрали весь наш словарный запас, но  ничего в нем не  обнаружили.
Но Муха все-таки нашел.
     - Знаю, - сказал он. - Да, знаю. Ему это было - как серпом по яйцам!
     Так  вот  оно ему  и было. А настоящую причину этого я узнал через час,
когда мне  позвонили  из  российского посольства и попросили  очень  срочно,
прямо сейчас, несмотря на  давно уже нерабочее время, прибыть  в консульский
отдел.


     Но принял меня не консул, а  секретарь посольства, довольно  молодой  и
словно иссохший  от  бумажной  работы.  У  него  был  вид  человека, который
выполняет  крайне неприятное  ему поручение  и не  намерен  это скрывать. Он
приказал дежурному никого к нему не впускать и ни с кем не соединять,  после
чего передал мне увесистый пакет. Объяснил:
     - Здесь сценарий фильма "Битва на Векше" и его перевод на русский язык.
Надеюсь, господин Пастухов,  больше  вы не  будете обременять нас  подобными
делами. У наших переводчиков и без этого много работы.
     -  Это все? -  спросил  я,  недоумевая,  почему  этот пакет нельзя было
передать мне с посыльным и не сделать этого завтра.
     -   Нет.   Мне   предписано   ознакомить   вас   с  документом   сугубо
конфиденциального  характера. И сделать  это немедленно.  Надеюсь, не  нужно
объяснять вам значение термина "конфиденциальный"?
     Он  положил  передо  мной компьютерную распечатку. Это была расшифровка
оперативной записи, сделанной, как значилось в предвариловке, в ночь с 24-го
на  25-е февраля с. г.  на базе  отдыха  Национально-патриотического союза в
Пирите.
     Участниками   разговора  были:  начальник  секретариата   правительства
Эстонии  Генрих Вайно,  член  политсовета Национально-патриотического  союза
Юрген Янсен и командующий Силами обороны  Эстонии генерал-лейтенант Йоханнес
Кейт.
     Теперь  мне  стало понятным  раздражение дипломата,  для  которого пост
секретаря посольства  был,  говоря  профессиональным  сленгом,  "корягой"  -
прикрытием его истинной должности руководителя эстонской  резидентуры. Он не
понимал, какого  лешего  в  эти  тайные  дела  понадобилось посвящать  меня,
обыкновенного туриста. Под видом  обыкновенных  туристов приезжали, конечно,
разные  люди,  но ни  один человек,  причастный  к спецслужбам,  никогда  не
наделал бы столько шороху, сколько наделали  мы, поставив на уши всю полицию
и Силы  обороны  Эстонии.  Но,  видно, указание  об этом поступило  с  таких
верхов,  что  ему и  в голову не пришло возражать. Единственное, что он  мог
себе позволить, - это всем своим видом выражать  свое неодобрение действиями
московского руководства.
     Он и выражал. Пока я читал  расшифровку, он нетерпеливо прохаживался по
кабинету,  ожидая,  когда  я  закончу  и  уберусь  к  чертовой  матери  и из
посольства,   и   из   его   жизни,   строго   регламентированной   законами
конспиративной   работы.  Любое  нарушение  этих  законов  грозило  провалом
агентурной сети,  на создание  которой было  потрачено столько  сил  и денег
российских налогоплательщиков.
     Я  вполне   понимал  его  чувства,  но  читал  очень   внимательно.   А
заключительную часть перечитал дважды. В ней были ответы на многие вопросы.
     Почти на все.

     Там было:

     "Вайно. А теперь к делу. Да, вы все правильно  поняли, генерал. Главная
карта  в  нашей  игре - Альфонс  Ребане. Но не менее важен и его внук  Томас
Ребане.  Почему? Сейчас объясню.  Как  вы  знаете, парламент принял на  днях
закон о возвращении  имущества  прежним собственникам. Это особняки, заводы.
Но главное - земля. И вот представьте, что объявляется собственник на землю,
на  которой  построены  дома  российских  военных пенсионеров.  Да, эти дома
построены при советской власти и квартиры в них приватизированы. Но стоят-то
они на чужой земле. И  собственник вправе потребовать  выкуп за свою  землю.
Или  назначить арендную  плату. По своему усмотрению.  Эта  плата может быть
очень высокой. И она будет очень высокой. Реакция?
     Кейт.  Это очень сильные  дрожжи.  Насколько  я понимаю, речь  идет  не
только  о  военных пенсионерах. Целые кварталы с преобладающим русскоязычным
населением  могут  оказаться  на  чужой  земле. Страсти  будут  накалены  до
предела.
     Вайно.  И   в   этот  момент  правительство   недвусмысленно   -  актом
торжественного  перезахоронения штандартенфюрера СС -  заявляет,  что отныне
героями  Эстонии  будут  патриоты, сражавшиеся с  советскими оккупантами. По
терминологии русских националистов - фашисты. Получим мы нужный эффект?
     Кейт.   Думаю,  да.  Особенно  если  русские   экстремисты  решатся  на
провокации.
     Янсен. Обязательно решатся. В этом мы им поможем.
     Вайно.  Есть  и  еще  один  очень  важный  момент. Чрезвычайно  важный.
Представьте  на секунду,  генерал, что владельцем  земли,  на которой  стоят
жилые кварталы с русскими, окажется - ну, кто?
     Кейт. Не знаю.
     Вайно.  Штандартенфюрер   СС  Альфонс  Ребане.  Вернее,   его  законный
наследник. Его внук Томас Ребане.
     Кейт.  Есть   сведения   о  том,  что   Альфонс  Ребане   был   крупным
землевладельцем?
     Вайно. Есть.
     Кейт. И есть документы, которые это подтверждают?
     Янсен. Они всплывут. Мы получим их в самое ближайшее время.
     Вайно. Как вам нравится, генерал, такой поворот сюжета?
     Кейт.   Это   бомба.   Это  настоящая   политическая   бомба   огромной
разрушительной силы.
     Янсен. Именно это мы и имели в виду..."

     No passaran!
     Фашизм не пройдет.
     Он не  пройдет нигде. Ни в Эстонии, ни у нас, в России,  ни  в одной из
бывших республик СССР.
     Нет, не пройдет!
     Потому что, если всего  лишь одного пьяного раздолбая достаточно, чтобы
торпедировать  хитроумный,  тщательно  подготовленный  заговор, можно  спать
спокойно. А  он у  нас не  один.  Их  у нас много.  На  наш век хватит. И на
двадцать первый останется.  Собственно,  мы даже могли бы  экспортировать их
вместо нефти как  умиротворяющую субстанцию. Это было  бы в  высшей  степени
гуманно и экономически перспективно, потому что запасы нефти невосстановимы,
а запасы этого продукта обновляются постоянно.
     И до тех пор, пока такое положение будет  сохраняться,  могут  отдыхать
все.
     Могут отдыхать коммунисты, потому что коммунизма мы не построим.
     Могут отдыхать капиталисты, потому что капитализма мы не построим.
     Могут отдыхать демократы, потому что  мы не построим и демократического
общества.
     Мы не построим ничего такого, что требует мобилизации всех физических и
духовных сил  народонаселения, высокой сознательности и  трезвого взгляда на
жизнь.
     И слава Богу.
     Потому что ничего такого нам и не надо.

     С  этими оптимистическими  мыслями  я  и  покинул  особняк  российского
посольства, возвышавшийся,  как  утес, в море политических бурь, сотрясавших
крошечную  Эстонию,  приткнувшуюся,  как утлый  челн,  к  огромному материку
России. Он бы и рад был уплыть, прибиться к другому берегу. Да куда же ты от
нас уплывешь?


     Возле  подъезда  гостиницы  "Виру"  было  пусто.  Толпа  схлынула,  как
приливная   волна,  оставив  после  себя  груды  сора.  Лениво  прохаживался
полицейский.  Два  дворника  шоркали  метлами,  сметая  с  асфальта  обломки
снегоуборочных  лопат, обрывки  плакатов, пуговицы,  жестянки  из-под пива и
пустые бутылки.
     "Мазератти" Артиста стояла на охраняемой стоянке, а сам Артист сидел за
столом в гостиной и увлеченно  ужинал. Центральная фигура сюжета по-прежнему
дрыхла на диване в застегнутом наглухо темном плаще, поджав  длинные ноги  и
подложив под  щеку  сложенные ладонями руки. Муха сидел  перед телевизором и
смотрел выпуск новостей на эстонском языке. А возле окна стояла Рита Лоо.
     Судя по всему,  Муха  уже  ввел ее  в курс дела.  При  этом  он мог  не
опасаться прослушки, потому  что наши отношения  с  пресс-секретарем  Томаса
были вполне прозрачными. То, что  она узнала,  произвело  на  нее  тягостное
впечатление.  Она  нервно  курила, хмурилась, узила, как от  холода,  плечи,
досадливым  движением  отбрасывала  назад  копну светлых, как  спелая  рожь,
волос.
     Я  взглянул  на  нее  и  почувствовал  себя  человеком,  погруженным  в
кропотливую и довольно пакостную работу, которому вдруг сказали: "Бросай все
к чертовой матери, никому это уже не нужно". Я испытал  облегчение. Не нужно
было  ломать голову  над тем, что Рита  Лоо сделала с  ксерокопией завещания
Альфонса Ребане и почему так сумрачен ее взгляд. Не нужно было думать,  кого
попросить  расшифровать  и  перевести  с  эстонского  на  русский  пленку  с
разговором Матти Мюйра с Юргеном Янсеном, которую  привез Артист. Можно было
выбросить из головы всю эту историю с наследством эсэсовца и  все, что с ним
связано:  самого Мюйра  и  его хитроумные  комбинации.  Все закончилось. Как
хорошо. Даже не верится.
     Я почувствовал себя счастливым.
     Почти.

     Все  остальное  нас   не  касалось.  Из   политической  бомбы  огромной
разрушительной  силы,  про   которую  на  ночной  сходке   на  базе   отдыха
национал-патриотов сказал генерал-лейтенант  Кейт, взрыватель был извлечен и
выброшен на помойку. Или в мусоропровод. И мы этому поспособствовали. Скорее
невольно,  чем  вольно.  Теперь   заботой  российского  посольства  и  нашей
резидентуры было сделать так, чтобы торжественные похороны останков эсэсовца
прошли без осложнений, без единой акции со стороны русскоязычного населения,
которая  могла быть воспринята как провокационная. И если они здесь не даром
едят хлеб, сделать это будет нетрудно. Не будет акций - не будет поводов для
репрессий,  не  будет  ответного  социального  взрыва.  И  национал-патриоты
утрутся.
     Так что нам  оставалось  решить  только один  вопрос: как  сохранить  в
трезвости и  сохранности  нашего подопечного, который  даже  не  подозревал,
какая грозовая туча прошла мимо него  и  на острие  каких событий находилась
его беспечная жизнь.

     Артист смолотил  ужин, насухо  вымазал хлебом  соус ламбертен  с судка,
потом выпил чашку остывшего кофе и откинулся в кресле, вытянув длинные ноги.
     - И что мы теперь делаем? - вопросил он.  -  Муха,  отвлекись. Основные
события происходят не в телевизоре. Они происходят в жизни. Рита, у вас есть
какие-нибудь предложения?
     Она пожала плечами:
     - Проспится. А что еще можно сделать?
     Муха постоял над Томасом, посмотрел на его безмятежную  физиономию и  с
сомнением покачал головой:
     - Не выход. Проспится  и начнет снова. Куда его к черту  везти  в таком
виде?  Его даже в самолет  не  пустят. А в  Германии? Там  же на каждом шагу
пивные!
     - Тогда, Пастух, слово тебе, - сказал Артист. - У тебя  большой опыт по
этой части.
     Рита Лоо удивленно посмотрела на меня.
     - Вот как? Никогда бы не подумала.
     - Я имел в виду совсем не то, о чем вы не подумали, - разъяснил Артист.
- Его опыт другого рода.
     - Поднимись в шестьсот тридцать второй  номер, - попросил я Муху. - Там
живет господин Рудольф Гамберг. Он доктор, я случайно узнал. Пригласи  его к
нам. Может быть, он сумеет помочь.
     Муха настороженно взглянул на меня. Я кивнул: все в  порядке, иди. Муха
вышел.  Я  понимал, чем вызвана  его настороженность. На связь с Доком мы не
выходили даже  по мобильнику. Но тут был  удобный случай войти с ним в явный
контакт.  И  если его связь  с  нами  потом  засекут,  это  будет  выглядеть
естественно - люди знакомы. И он действительно мог помочь.
     Через десять  минут в дверях гостиной появилась плотная фигура  доктора
Гамберга. Он был при жилете и галстуке, но в домашней куртке вместо пиджака.
И  выглядел так, как  и должен выглядеть молодой, но уже  солидный доктор из
поволжских немцев. Такая у него была легенда.
     Доктор  Гамберг  приветствовал  нас  суховатым поклоном,  отказался  от
капельки "Мартеля", любезно предложенной Мухой, спросил:
     - Чем могу быть полезен?
     -  У  нас  проблема,  - объяснил  я.  - Послезавтра нам нужно  лететь в
Германию, а наш друг слегка... - Я предложил ему полюбоваться нашим другом.
     - По-моему, я знаю этого господина, - заметил доктор Гамберг. - Я видел
его по телевизору. Это, если не ошибаюсь...
     - Не  ошибаетесь, - подтвердил я.  - Это он и есть. Внук  национального
героя Эстонии. Нам нужно привести  его в норму. И сделать  так, чтобы в этой
норме он был хотя бы пару недель.
     - Вы  обратились не  по  адресу. Я хирург. И уже  долго не практикую. Я
здесь по вопросам закупки лекарств для реабилитационного центра. Вам следует
обратиться к наркологу.
     -  Нельзя. Пойдут разговоры. А мы обязаны заботиться о его репутации. В
реабилитационном центре вы  наверняка сталкивались  с  такими проблемами. Мы
очень просим помочь.
     - Право, не знаю...  Сама процедура несложная, препараты можно купить в
аптеке или у нарколога. Но...
     - Ваша работа будет оплачена, - заверил Артист.
     - Забашляем конкретно, - подтвердил Муха.
     - Дело не в этом. Для такого лечения нужно согласие пациента.
     - Доктор, нет проблем, - заявил Муха. - Сейчас будет.
     Он попытался  растолкать Томаса.  Когда  это не удалось, усадил его  на
диване и вылил на  голову  полбутылки французской минеральной воды  "Перье".
Томас открыл глаза и удивленно спросил:
     -  Дождь? -  Потом ощупал голову. - По-моему, шишка. Большая.  Немножко
болит. Что это было?
     - А сам не помнишь?
     -  Помню.  "Но  пассаран".  Я хотел объяснить, что  в гражданской войне
тридцать седьмого года в  Испании этот  лозунг не сработал. Но почему-то она
меня не дослушала.
     -  Это  доктор Гамберг,  -  представил я гостя.  - Сейчас он будет тебя
лечить.
     - Это хорошо, - сказал Томас. - Здравствуйте, доктор.  Только  немного.
Сто граммчиков. Больше сразу не стоит. Потом можно еще. Но сразу нельзя.
     -  Фитиль,  твою  мать!  -   гаркнул  Муха.  -  Он  будет  тебя  лечить
по-настоящему!
     - Это как?
     - Я поставлю вам капельницу, сделаю укол димедрола, - объяснил  Док.  -
Вы хорошо поспите. Примерно сутки. А  потом сделаем инъекцию биностина. И на
некоторое время вы будете избавлены от всех проблем.
     - На какое время?
     - Можно на пять лет. Можно  на год. Год - минимальный срок. Биностин  -
это современный аналог антабуса. Очень хорошее средство. Экологически чистое
и не дает побочных эффектов.
     - Вы хотите меня зашить? - удивился Томас. - Зачем? Зашивают алкашей. А
я не алкаш.
     - А кто? - спросил Муха.
     -  Я? Я художник. Просто  у меня творческий  кризис. У  всех художников
бывает   творческий   кризис.   Если  художника  продержать  две  недели  на
минеральной воде "Нарзан", у него обязательно будет творческий кризис.
     - Сказал бы я, какой ты художник, да в присутствии дамы...
     - Я могу выйти, - предложила Рита.
     - Фитиль,  кончай  кочевряжиться!  -  перешел  Муха  на проникновенный,
доверительный  тон.  - Ты  со своей пьянкой  сам все  время  влетаешь  и нас
втягиваешь. На шоссе нас только чудом не  перестреляли из-за  твоей водки. В
избе прихватили -  тоже из-за тебя. А  наследство твоего деда? Ты же просрал
целое состояние! И все из-за пьянки!
     - Ничего я не просрал, - возразил Томас, проявив совершенно неожиданную
трезвость понимания ситуации. - Ты, Муха, как ребенок. Никто и не дал бы мне
этих  бабок. Да  еще  и шею могли  свернуть.  Даже странно, что ты этого  не
понимаешь.
     - Ты потерял  бумаги, за которые отдал пятьдесят  штук! Пятьдесят тысяч
долларов, Фитиль! Вникни! Ты мог бы на них десять лет жить и в ус не дуть!
     - Нет. Если десять лет, то дуть. А не дуть - только пять лет.
     - Ладно, пять.  Мало? Взял и  выбросил пять лет  безбедной жизни! Из-за
чего? Из-за пьянки!
     - Ты плохо обо мне думаешь, Муха. Да, плохо. Я от тебя этого не ожидал.
И  вообще ты грубо со  мной обращаешься. Охрана не должна так  обращаться  с
охраняемым  лицом.  Я  еще в машине  хотел все рассказать, а ты  сказал  мне
"заткнись".
     - Что ты, черт бы тебя, хотел рассказать? Давай, рассказывай!
     Томас болезненно поморщился и пообещал:
     -  Расскажу.  Только  сначала  нужно  поправиться. А то  немножко болит
голова.
     Я вопросительно взглянул на Дока. Он кивнул:
     - Можно. В его состоянии это не имеет значения.
     Рита подошла  к  бару,  налила в низкий широкий  стакан  "Мартеля" и на
подносе подала Томасу.
     - Спасибо, -  с  чувством сказал  он. - Рита  Лоо, ты нравишься мне все
больше. И знаешь что? Я, пожалуй, в самом деле на тебе женюсь. Почему нет? В
жизни все нужно попробовать.
     - Из нас выйдет хорошая пара. Пей.
     Томас был не  из тех, кто заставляет себя упрашивать. Он осушил стакан,
потом удобно устроился на диване, закурил и приступил к рассказу:
     - Вот ты,  Серж,  спрашивал, кто  этот толстый человек из клуба "Лунный
свет".
     - Ты сказал: администратор.
     -  Не-ет!  Он не  просто  администратор. Он  лучший  мастер  в Таллине.
Кукольник. Он делает куклы.
     - Куклы? - удивился Артист. - Какие куклы?
     - Не те, в которые играют. Совсем другие. Серж уже догадался. Мы вместе
с ним были  у  Мюйра.  Ты  понял, почему я  так  себя вел? Волновался, пакет
ронял?
     - Тогда не понял, - честно признался я. - Сейчас понимаю.
     -  Ты правильно  понимаешь.  Я  отдал ему не бабки.  Нет. Я  впарил ему
"куклу"! Это такие пачки, с виду как бабки,  - объяснил  Томас Артисту. - Но
бабки там только  сверху и снизу.  А в середине - бумага. Это  и  называется
"кукла".
     - А где же бабки? - спросил Муха.
     Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана пакет в коричневой
оберточной бумаге и с торжеством шлепнул его на стол:
     - Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!
     - Фитиль, я тебя недооценил, - вынужден был признать Муха.
     Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек  в банковских бандеролях.
Я недоуменно  поморщился. Я  хорошо помнил,  что Мюйр вскрывал  бандероли на
всех пачках.
     Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две стодолларовые купюры -
сверху и снизу, а в середине - аккуратно нарезанная бумага.

     Это была "кукла".

     И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты.
     Пакет с долларами он отдал Мюйру, а "куклу"  спрятал в потайной  карман
плаща.

     Томас  уставился  на "куклу"  и смотрел на нее не  меньше минуты. Потом
снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:
     - Доктор, приступайте. Я сдаюсь.
        XVI
     Нам  предписывалось:  по  прибытии  в  Аугсбург  остановиться  в  отеле
"Хохбауэр"  на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие могилы
Альфонса  Ребане,  купить  по  кредитной карточке гроб  высшей  категории  и
доставить на муниципальное кладбище, переместить  останки  Альфонса Ребане в
купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб.  После этого
дождаться прибытия  из  Таллина  микроавтобуса,  погрузить  в  него короб  и
самолетом вернуться в Таллин.
     Билеты на рейс "Люфтганзы" до  Мюнхена,  от которого  до Аугсбурга было
около  ста километров,  заказали для нас на 28  февраля, но  вылет  пришлось
перенести.  То ли Док переборщил с  дозой снотворного, то ли организм Томаса
оказался  слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы и  уколов  он
продрых не сутки, а почти  двое. Но Янсен не  выразил никакого  недовольства
отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя
и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.
     Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор Гамберг заходил,
интересовался  состоянием  пациента  и  всаживал   ему  в  задницу  какие-то
очищающие  кровь  уколы.  Нам  же  делать  было  совершенно   нечего,  и   я
воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
     Специалист я  в  этих  делах никакой,  но мне  показалось, что Артист в
оценке этого сочинения был  прав: характеры схематичны,  а диалоги  написаны
газетным языком. Если, конечно,  иметь в виду газеты советских времен, а  не
нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.
     Но кое-что меня в сценарии заинтересовало.  Там была,  например, сцена,
когда  Альфонса Ребане  вызывают в  ставку Гитлера,  чтобы вручить Рыцарский
крест с дубовыми листьями:
     "Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам  эту высшую награду Третьего
рейха.
     Ребане. Мой фюрер, я  приму это крест в тот день,  когда Эстония станет
свободной.
     Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в  мире. Теперь я вижу,
что это великая нация!"
     При   всей   пафосности   этой  сцены   в  ней  угадывались   отголоски
действительных событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья
и в  самом  деле  были вручены  Альфонсу  Ребане  не  после  приказа  о  его
награждении в феврале 1944 года, а только 9 мая  1945 года. И не Гитлером, а
гросс-адмиралом Д╦ницем.
     Чувствовалась, хоть и слабее,  какая-то документальная основа и в сцене
смерти Альфонса  Ребане.  В годовщину  гибели своей возлюбленной  Агнессы он
приходит на ее могилу, чтобы  возложить двадцать пять белых роз (столько лет
ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
     Черный мрамор надгробья, белые розы на нем, алая кровь героя.
     Все это было слишком  красиво, чтобы  быть  правдой. Но  и  официальная
версия  о неисправности рулевого управления  в  автомобиле "фольксваген-жук"
тоже не выглядела слишком правдоподобной.
     Поразмыслив,  я  решил,  что  не стоит  откладывать до  возвращения  из
Аугсбурга разговор  с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам. Но
из чего-то же он черпает материал для работы.  Что-то Кыпс мог  знать. Пусть
немного, но нам сейчас годилась любая малость.
     Чувство  освобождения,  которое я испытал после  посещения  российского
посольства,  подтачивалось  слишком  многими невыясненными вопросами.  Может
быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим  конкретным делам.  А
может быть, как раз и имели.
     Из головы у меня не выходили слова  Мюйра о том, что Альфонс Ребане был
агентом  НКВД.  Это  вызывало  у  меня  очень  большие   сомнения.   Не  мог
девятнадцатилетний  мальчишка, мелкий клерк  из мэрии,  кем  в 1940 году был
Мюйр, завербовать  тридцатилетнего  офицера  эстонской армии. И не мог агент
НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.
     Но были и другие факты,  которые косвенным образом  работали  на версию
Мюйра.
     Факт, что  Альфонс Ребане  целый  год,  до прихода немцев,  прятался  в
Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт,  что большинство  диверсантов,
подготовленных   в  его  разведшколе,   оказалось  перехваченным   советской
госбезопасностью.
     Всему, конечно, можно найти объяснение. В развед-школу мог быть внедрен
наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более
важных дел, чем ловить какого-то интенданта.
     Все так. Но если  бы в  словах Мюйра оказалась хоть толика  правды, это
самым  кардинальным образом решало бы  все  сегодняшние проблемы. Даже малая
вероятность  того,  что Альфонс  Ребане может  оказаться Штирлицем,  остудит
самые горячие национал-патриотические головы.  Торжественное перезахоронение
останков эсэсовца просто не состоится.
     И я отправился к Кыпсу.

     Погода совсем  испортилось.  С  залива  шли  низкие облака,  дул ветер,
срывался  то дождь, то  мокрый снег.  "Линкольн" стоял перед  гостиницей, но
туда, куда  я  собрался, на таких  тачках не ездят. Водитель  муниципального
такси  "фольксваген-пассат"  оказался плотным  русским  мужиком  лет  сорока
довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли  он, где находится клуб
"Лунный свет", он кивнул:
     -  Это где  пидоры? Садись. Только  там сейчас никого нет, рано. Они  к
вечеру начинают тусоваться.
     - Знаю, - сказал я. - Поехали.
     -  А  тебе зачем  туда?  - поинтересовался он,  выруливая  на Пярнуское
шоссе. - На пидора ты вроде не похож.
     - Дела.
     - Дела так дела. Сам-то не здешний?
     - Из Москвы, - объяснил я.
     И это было моей ошибкой.
     - О  чем там у вас в Москве думают? - спросил он  таким тоном,  что мне
сразу  нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то не
въехал и поэтому простодушно ответил:
     - Кто о чем.
     -  Кто о  чем! - завопил  он, и "пассат" рванул, как  пришпоренный. - О
своих жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они
- кто о чем! Я бы этому... такому...  Ельцину... и этим... таким... А о нас,
о  соотечественниках, кто будет  думать?!  - завершил он пламенный  монолог,
который - будь он записан для синхронной передачи по телевизору - состоял бы
из сплошных "пик-пик".
     - А ты гражданин России?
     - Нет! Я гражданин этой, пик-пик-пик, Эстонии, мать ее пик!
     - При чем же Ельцин?
     -  Как  это, пик-пик-пик, при  чем? Над нами  тут,  пик-пик-пик.  А он,
пик-пик-пик-пик. А мы тут, пик-пик-пик-пик. Если б его, пик-пик-пик, такого,
пик-пик, заставили учить ихнюю, пик-пик, такую, пик-пик, грамматику - я б на
него посмотрел!
     -  Не понимаю,  - сказал я. - Зачем президенту Ельцину  учить эстонскую
грамматику?
     - Затем! Иначе с работы погонят!
     - Послушай, ты что-то путаешь. Ельцина многие хотят  погнать с  работы.
Против него выдвинуто пять  пунктов обвинений. Но импичмент за то, что он не
учит эстонскую грамматику...
     - Да не его погонят! Меня! Не  сдам  экзамена -  и погонят! Экзамена на
знание ихнего, пик-пик-пик, такого, пик-пик, государственного языка! Понял?
     - Теперь понял. Ты, наверное, недавно в Эстонии?
     - Как это недавно? Двадцать лет!
     - И не успел выучить язык?
     - Да на пик бы он мне сдался!
     - Ну, хотя бы для того, чтобы не потерять работу.
     Он  затормозил  так  резко,  что в  задницу  "пассата"  едва не  въехал
какой-то "жигуль".
     - Значит,  по-твоему, я  должен  учить  ихний язык?  -  почти  спокойно
спросил таксист, играя желваками на широких славянских скулах.
     - А как? Если эстонец живет в России, он должен знать русский язык?
     - Само собой.
     - А почему же ты не хочешь учить эстонский?
     - Ты что, ровняешь нас, русских, с этой чухней?
     - Ну да, - вполне искренне сказал я. - А ты считаешь, что они лучше?
     - Вылезай! -  приказал таксист. - Мало того что ты пидор, так  ты еще и
еврей! Выматывай к такой, пик-пик-пик, матери, пидорасный жидяра!
     Дискуссия  с  самого  начала  была контрпродуктивной, а теперь и  вовсе
вышла на неприемлемый уровень. Я понял, что нужно ее прекращать.
     - Мужик, у меня к тебе очень простой вопрос, - дипломатично сказал я. -
Тебе давно морду били?
     Такой поворот темы его удивил.
     - Давно. А что?
     - Будет недавно. Поэтому трогай. И соблюдай правила.
     - Это ты, что ли, мне морду набьешь?
     - Я.
     Он посмотрел на меня и поверил.  Остаток  пути  мы  проехали  в  полном
молчании.  У  торца  пакгауза  с  выключенной  вывеской  "Moonlight-club" он
буркнул:
     - Ждать не могу, у меня заказ.
     Отъехав метров на пять, остановился и высунулся в окно:
     - Слушай меня, пидор! В Литве всех русских  давно зажали. У нас фашиста
собираются хоронить. А в Латвии  уже наших славных  партизан, героев Великой
Отечественной войны, судят! Понял? Так своему пидору Ельцину и передай, мать
его пик-пик-пик-пик!
     И он рванул с места, как от погони.

     Клуб был закрыт,  у  входа  стоял  только один  дряхлый "жигуленок", но
толстый администратор-кукольник оказался  на  месте. На мой  вопрос, где мне
найти режиссера Кыпса,  он порылся в  столе и извлек визитную карточку.  Она
была  на эстонском языке. Я попросил написать адрес по-русски, но он сказал,
что  я  вряд  ли  найду.  Он вы-звал мальчишку-уборщика,  в котором  я узнал
давешнего официанта с ярко накрашенными губами, что-то сказал ему и объяснил
мне:
     - Он вас отвезет. Он знает. Запл?атите ему крон двадцать.
     Мы погрузились в "жигуленок"  и через полчаса оказались в Старом городе
возле четырехэтажного  особняка с  мансардной крышей. Но я  не стал  входить
сразу. Мой опыт тесного общения с Томасом подсказывал, что  вряд ли разговор
с режиссером Кыпсом будет информативным, если я не позабочусь об атмосфере.
     Я вышел на какую-то  торговую улицу с обилием  вывесок  и сразу отыскал
винный магазин довольно дорогого вида. Мой собственный  вид, казавшийся  мне
самому  вполне  приличным,  все же не  очень соответствовал  этому магазину.
Поэтому  минут пять  я простоял  у  прилавка, ожидая, когда на  меня обратит
внимание  холеный  молодой продавец. Наконец  он снизошел и  поинтересовался
по-русски, что господину угодно. Господину было угодно бутылку виски "Джонни
Уокер, блю лэйбл".  И сразу снисходительности  как ни  бывало. К  сожалению,
"блю лэйбл" нет, так как это слишком дорогое виски и не  пользуется спросом,
но  есть  "блэк  лэйбл".  Господин  скорчил  пренебрежительную  гримасу,  но
все-таки согласился на "блэк лэйбл"  и выложил за  него  пятьдесят баксов. И
только  на  улице,  развернув тонкую  рисовую  бумагу, сообразил,  что "блэк
лэйбл"  -  это тот  же "Джонни Уокер",  только не с голубой  этикеткой,  а с
черной.
     Век живи, век учись.

     Режиссер Кыпс жил  на  самом верху особняка.  Звонок не работал. На мой
стук  из-за  двери   послышалось  эстонское   словосочетание,  по  интонации
аналогичное  русскому  "кого  там  еще  черт  принес".  Я расценил  это  как
приглашение и вошел  в большую мансардную  комнату, дверь  которой  выходила
прямо на лестничную площадку.
     Комната была почти голой, с минимумом мебели,  и от этого  казалась еще
больше. Центральное место в ней занимал  письменный стол с  пишушей машинкой
"Оптима",  стены были увешаны фотографиями  и эскизами декораций.  Горы книг
вдоль стен  придавали жилью приятный, какой-то  студенческий вид. Просторное
мансардное  окно  выходило  в  парк,  в  глубине  его  над  голыми   кронами
возвышались островерхая кровля и шпиль костела.
     Перед окном  стояло старое кресло-качалка, в нем возлежал режиссер Кыпс
и  смотрел  на  мокрый  парк  и  костел. Он был в длинном,  болотного  цвета
вельветовом халате с  атласными отворотами, потускневшими  от многочисленных
стирок,  без красного платка на лбу,  отчего  его  лицо казалось  вытянутым,
лошадиным.
     Мое появление его как бы и не удивило.
     - А, господин Пастухов, - сказал он. - Возьмите что-нибудь  и садитесь.
Помолчим  о  великом.   Это  церковь  Нигулисте.  Готика.  Тринадцатый  век.
Созерцание ее смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.
     Поскольку  целью моего прихода было не помолчать, а как раз наоборот, я
развернул   бутылку.   При  виде  ее  режиссер  Кыпс  не  выразил   никакого
воодушевления, но  поднялся  из  качалки,  подтащил к окну  хлипкий  столик,
сбросив с него груду бумаг, и принес из глубин комнаты два тонких стакана.
     - Тогда будем  пить. Это тоже занятие умиротворяющее, -  спустился он с
духовных  высот на  грешную  землю.  - "Блэк лэйбл".  У  вас  хороший  вкус,
господин Пастухов.
     Он разверстал виски,  глубоко  задумался, а  потом  с чувством произнес
тост:
     - Чтоб они сдохли!
     - Кто? - удивился я.
     -  Национал-патриоты! -  ответил  Кыпс  и  выпил.  - Подонки!  Это  они
устроили взрыв!
     Такая трактовка происшествия меня устраивала, но было интересно,  какие
сложные  логические  построения  привели режиссера  Кыпса к  такому  выводу.
Поэтому я сказал:
     - Но вы сами заявили, что считаете это акцией русских экстремистов.
     -  Я ошибся. Но потом  задал  себе  вопрос: cui prodest? Кому  выгодно?
Ответ  ясен.  Сначала  взрыв, а  уже  через  день  решение  правительства  о
торжественном перезахоронении Альфонса Ребане.
     - Но они вложили в фильм деньги, - напомнил я. - И немалые. И не только
национал-патриоты. Другие спонсоры тоже.
     - Они вложили!  -  пренебрежительно отмахнулся Кыпс.  - Все они сначала
взяли  в госбанке беспроцентный кредит под мой фильм и раз десять прокрутили
его в коммерческих банках.  Они все просчитали. Иначе и кроны не дали бы. Не
знаю, как в России, а у нас в Эстонии патриотизм - это очень хороший бизнес.
     - Но за танки придется платить.
     - Ничего не придется. Все было застраховано.
     Кыпс  принял  еще дозу,  порозовел, оживился,  и  я  понял,  что  нужно
переходить к делу, пока его снова не занесло в духовные выси.
     - Меня заинтересовала, Март,  ваша оценка Альфонса  Ребане,  которую вы
ему дали во время нашей встречи в клубе "Лунный свет".
     На лошадином лице режиссера отразилась напряженная работа мысли. Я счел
необходимым напомнить:
     -  Вы  назвали  его  знаковой   фигурой   двадцатого  века  и   великим
неудачником.
     -  Неглупо,  -  кивнул  Кыпс,  оценив  глубину  собственных оценок. - В
сущности, это так и есть.  По нему прокатились все жернова века.  Коммунизм,
фашизм, антисемитизм. Миллионы людей пострадали от каждого из этих жерновов.
Но сразу от всех - только он. Вы читали мой сценарий?
     - Да.  Но  я не специалист в  кино,  поэтому  оценить его  не  могу,  -
поспешил я предупредить его вопрос: "Вам понравилось?"
     - Для ведущего эксперта арт-агентства вы довольно скромны.
     - У меня другой профиль. В  вашем сценарии меня заинтересовали факты. У
вас там,  например,  есть  сцена, когда маршал Жуков расстреливает  генерала
Волкова.  В   сценарии   вы  назвали  его  Воликовым.  Мне  она  не  кажется
достоверной.
     - Это гипербола. Я рассматриваю войну как античную трагедию. Высочайший
трагизм, надмирный!
     - А как было на самом деле?
     - Гораздо скучней. Генерал Волков застрелился.
     - Вот как? После разгона, который устроил ему Жуков?
     - Нет,  еще до приезда  Жукова. Но  разве  дело в этих  деталях? Дело в
высшей правде!
     Вообще-то мне казалось, что дело как  раз в этих деталях, но я решил не
ввергать режиссера в искусствоведческий спор, в котором он был сильнее меня.
Поэтому перевел разговор на другое:
     - В вашем сценарии Гитлер вручает Рыцарский крест Альфонсу Ребане, а он
отказывается. Это тоже гипербола?
     - Это художественный домысел. Этого события не было, но оно могло быть.
Понимаете?
     - Нет. Но если вы объясните, я постараюсь понять.
     - Объясню. Как было на самом деле? Альфонс Ребане  написал рапорт: "Мой
фюрер, мои дела недостойны такой оценки". Я своими глазами видел этот рапорт
в берлинском  историческом  архиве.  Если  следовать так  называемой  правде
жизни, что я  должен снимать? Ночь.  Блиндаж. Альфонс Ребане берет  ручку  и
пишет. Так? Чушь! Это же невозможно смотреть! А кино - это видеоряд!
     -  Почему  он  отказался   от   награды?   Действительно  считал   себя
недостойным?
     - В общем, да. Там, конечно, было все по-другому. Но в принципе верно.
     - Но девятого мая сорок  пятого года  он эту награду принял, - напомнил
я. - Из рук гросс-адмирала Д╦ница.
     - Ага! - встрепенулся Кыпс. - Значит, вы читали не только мой сценарий?
Что еще?
     - Служебную записку Информационного отдела Минобороны, - честно ответил
я. - Она была составлена по приказу Кейта.
     - Вот же козел! Решил меня проверить! Но не выступал. Понял, козел, что
это опасно для его карьеры!
     -  Давайте  вернемся  к  Альфонсу  Ребане.  Почему он  все-таки  принял
награду?
     - Вы изучали историю Второй мировой войны?
     - Интересовался.
     -  Тогда поймете.  После капитуляции Германии Черчилль  очень опасался,
что  Сталин попытается захватить  всю Европу.  И он  мог это сделать. У него
было многократное  превосходство над войсками союзников. Его танковые  армии
могли за день дойти до Парижа и  за три  дня до Мадрида  и Рима. Поэтому  по
инициативе Черчилля наиболее боеспособные части вермахта,  сдавшиеся в плен,
не расформировывались, а концентрировались  в  лагерях  вдоль демаркационной
линии.  Они имели статус военнопленных,  но  носили  прежнюю форму  и  знаки
различия, даже проводили строевые  занятия. А их оружие хранилось на складах
поблизости. И если бы Сталин решился на захват Европы, эти  части приняли бы
на  себя первый  удар. Эстонская дивизия СС и была  одной  из  таких частей.
Чтобы поднять боевой дух дивизии, Альфонсу Ребане и  вручили дубовые листья.
И  тут он отказаться  не  мог. Этого  требовали  интересы  дела.  Полагаю, я
ответил  на ваш  вопрос,  -  заключил  режиссер  Кыпс  и  причастился  "блэк
лэйблом". -  Потом, когда  Черчилль убедился, что Сталин нападать  не будет,
всех пленных  перевели  в  лагеря в  глубине  оккупационных  зон и подвергли
денацификации.  Вот  вам  и  разгадка  этого  странного награждения Альфонса
Ребане.  Это награждение  сыграло  свою роль  и  в  его  дальнейшей  судьбе.
Предопределило его выбор на  роль  руководителя эстонского  сопротивления  и
начальника разведшколы.
     -  Его деятельность  в этой  роли была, насколько  я знаю,  не  слишком
успешной, - осторожно заметил я.
     - Это  темная история, господин Пастухов.  Очень темная. Я старался  об
этом не думать. Это помешало бы мне в работе над фильмом.
     -  Но сейчас  работа  над фильмом,  скажем  так,  завершена. У  вас  не
появилось желания разобраться во всем до конца?
     - Почему вы этим интересуетесь? - спросил Кыпс.
     - Я с детства увлекался историей,  - бодро соврал  я. - Ученые говорят,
что прошлое содержит в себе ответы на самые жгучие вопросы  настоящего. Ваша
оценка Альфонса Ребане как знаковой фигуры века заставила меня задуматься, -
добавил я, и это было, пожалуй, правдой.
     - Что вы о нем знаете?
     -  Только то, что было в вашем сценарии и  в  информационной записке. И
кое-что рассказал  господин Мюйр. Он рассказал  мне, что  Альфонс Ребане был
агентом НКВД. И что завербовал его он.
     - Рассказал вам? - удивился Кыпс. - А мне он этого не рассказывал. Но я
знаю об  этом  из  другого  источника. Мне удалось  найти  чекиста,  который
работал в  Эстонии перед войной. Их группой руководил отец  Мюйра, он был из
старых  революционеров.   Формально  Матти  Мюйр   действительно  завербовал
Альфонса  Ребане. И даже  взял  с  него подписку о  сотрудничестве.  Мне  не
удалось  ее  найти  в эстонских архивах.  Возможно, она  уничтожена.  Но  не
исключено, что хранится в Москве, на Лубянке. Туда мне пробиться не удалось.
А  было  так.  У Альфонса  Ребане  была возлюбленная,  еврейка.  Когда немцы
подходили к Таллину, он понял,  что ей грозит  физическое  уничтожение. И он
пришел к Мюйру. Вероятно, из своих источников он знал, что его отец связан с
НКВД.  Он сказал, что готов сотрудничать с органами,  если наши помогут  его
девушке эвакуироваться  в Англию. Туда уехали  его родители. Они погибли, но
он  об  этом  не   знал.   Энкавэдэшники  согласились.  Тот   старый  чекист
рассказывал,  что это была очень сложная операция. В Таллин уже вошли немцы.
Подпольщики   явились   в   дом   родителей  девушки   под   видом  немецкой
зондеркоманды,  увели  ее  и отправили  в  Англию  в  трюме  угольщика.  Они
рассчитывали,  что  Альфонс  Ребане  станет  их  ценным агентом.  Но  он  их
переиграл. Через две недели вся подпольная группа была за-хвачена гестапо  и
расстреляна. Мюйру  и этому чекисту только  чудом удалось скрыться и перейти
через линию  фронта.  Все остальные  погибли.  В том  числе и отец Мюйра.  И
знаете,  кто привел  гестаповцев на явку? Гауптман Альфонс Ребане! Каков мой
герой, а? Ребане  по-эстонски - "степная лисица".  Очень осторожный и хитрый
зверь. Альфонс Ребане был настоящим степным лисом.
     Рассказ увлек самого Кыпса. Он освежился еще глотком виски и продолжал:
     - Я  вам больше скажу, господин Пастухов, гораздо больше!  Я совершенно
уверен,  что  в  Англии  мой  герой   действительно  работал  на   советскую
госбезопасность.  Он  был одним из самых ценных советских агентов. Да, одним
из  самых  ценных!  Не менее ценным, чем  Ким  Филби и знаменитая лондонская
пятерка.  С  его  помощью  были уничтожены  все отряды  "лесных  братьев"  в
Эстонии. Гораздо раньше, чем в Латвии и в Литве. Не верите?
     - Нет, - твердо сказал я.
     - То есть как это нет? - возмущенно спросил Кыпс.
     Он был из тех людей, которые любят, чтобы в любом споре последнее слово
оставалось за ними.  И его режиссерский опыт с умением объяснять, как сказал
Артист, "любую херню", позволял  ему выходить победителем в спорах. Я был не
против того,  чтобы признать  себя  побежденным.  Более того, я очень  этого
хотел. Но мне нужны были факты, а не фантазии, даже самые вдохновенные.
     - Выкладывайте контраргументы, господин Пастухов! - потребовал  Кыпс. -
Я не оставлю от них и следа!
     - Первый. Советский агент не мог воевать так, как Альфонс Ребане.
     - А как он воевал? - пренебрежительно отмахнулся Кыпс.  - Он  был очень
организованным, очень исполнительным, очень  дисциплинированным  офицером. В
роли командира "восточного" батальона добросовестно чистил Эстонию от евреев
и коммунистов. А на фронте добросовестно воевал. И только.
     -  Позвольте,  Март.  А  битва на  Векше,  за которую  Альфонса  Ребане
представили к высшей награде Третьего рейха?
     - Да не было никакой битвы!
     - Как это не было? - удивился я.
     -   А   вот  так.  Да,  наступление  русских  на   рубеже   Векши  было
приостановлено, но  Альфонс Ребане  тут  ни при  чем! Я  расскажу,  что  там
произошло. Было так. Парашютно-десантную дивизию генерала  Волкова выбросили
в  тыл Эстонской дивизии  СС.  Имелось  в виду, что ее зажмут в тиски с двух
сторон  и уничтожат. Но  Ребане  успел отступить.  Он, как  говорили  тогда,
драпанул.  Гораздо  быстрей  и  дальше,  чем этого  ждали.  Дивизия генерала
Волкова заняла  позиции  на  Векше и целые сутки  сдерживала натиск  Красной
Армии. Да, господин Пастухов, так и было. И это был не единственный случай в
ходе  войны.  Чаще  совет-ская  артиллерия  била  по  своим.  Но  бывали   и
столкновения  между  своими. Особенно на  флангах. Так  получилось и  здесь.
Непогода, плохая  связь,  режим радиомолчания. Все сошлось.  Бой  был  очень
жестокий  и  кровопролитный.  Только через сутки  выяснилось, что десантники
сдерживали  натиск своих. Поэтому и  застрелился  генерал  Волков. И поэтому
Альфонс Ребане отказался  принять Рыцарский крест с дубовыми листьями. Он не
считал  возможным  получать  незаслуженную   награду.  В  сущности,  проявил
порядочность.  Мы привыкли  считать  порядочность частью морали. Как видите,
это не так. Есть еще аргументы?
     - Есть. Чтобы  штандартенфюрер  СС  согласился  работать  на  советскую
разведку, наши должны были на чем-то очень сильно его зацепить. Его подписка
о сотрудничестве, даже если она сохранилась, такой зацепкой быть не могла. О
ней  он наверняка сообщил немцам. Да и английской контрразведке  тоже, когда
давал согласие возглавить разведшколу.
     -  Это хороший вопрос,  - кивнул  Кыпс. - Да, советской госбезопасности
нужен был очень сильный рычаг давления. И он был. Я думаю, что это  была его
дочь.  Да, господин Пастухов, дочь Альфонса Ребане и его возлюбленной Агнии.
Ей было  месяца три, когда Агнию увезли. Мой  чекист рассказывал, что у  них
был приказ увезти только Агнию. О дочери речи не было. То ли не знали о ней,
то  ли  забыли  сказать.  Вероятно, Агния  успела  сунуть дочь  родным.  Это
естественно, потому  что  агенты НКВД  явились  в  дом  под  видом  немецкой
зондеркоманды.  Я пытался ее найти, но мне это не удалось.  Я решил, что она
погибла,  потому что  всю семью Агнии немцы истребили в концлагерях вместе с
остальными таллинскими евреями. Парадокс, что занимался этим Альфонс Ребане.
По долгу  службы.  Получается, что  и  понятие  "долг"  никак  не связано  с
понятием "мораль". А тогда что же такое мораль?
     - Вы решили, что дочь Агнии и Альфонса Ребане погибла, - мягко вернул я
Кыпса в русло нашего разговора.
     -  Да, - подтвердил  он. - Но  после  войны советская  госбезопасность,
вероятно, ее нашла. Я не на сто процентов в этом уверен, но это единственное
объяснение.  Дочь  Альфонса  Ребане  - это и  был  тот аргумент,  с  помощью
которого энкавэдэшники заставили Ребане работать на советскую разведку.
     -  Есть еще два аргумента в пользу моей версии, - отвлекшись  на глоток
виски, продолжал Кыпс. - Они косвенные, но я не стал бы ими пренебрегать. По
степени  секретности  документы   разделяются  на  три   вида:   "Секретно",
"Совершенно секретно" и "Особая папка". Так вот, дело Альфонса Ребане было в
"Особой папке".  Поэтому я и не смог до него  добраться,  хотя в  Москве мне
помогали мои друзья, известные  кинематографисты.  Но главный мой аргумент -
смерть Альфонса Ребане.
     - В сценарии вы написали, что он погиб от пули убийцы на могиле жены, -
подсказал я.
     - Это  просто художественный  образ.  Я думаю,  что  его  ликвидировали
агенты   Сикрет   интеллидженс   сервис.   Постоянные  провалы   выпускников
разведшколы не могли не  насторожить англичан.  Они поняли, на кого работает
Альфонс Ребане, и убрали его, а гибель инсценировали. Сначала убили, а потом
сунули  труп в старый "фольксваген" и  сбросили  его  в пропасть.  Я  был  в
Аугсбурге. Искал  свидетелей смерти Ребане. Родных и близких  там у него  не
было. Хоронить его могла либо полиция, либо английские оккупационные власти,
либо  союз ветеранов  войны. Но  хоронили его  какие-то люди  из  эстонского
землячества. О таком землячестве в Аугсбурге никто никогда не слышал. Убедил
я вас?
     -  Нет. Если Ребане работал на Москву и  англичане  его  раскрыли,  его
должны были арестовать и судить. Вместо этого ему разрешают выехать в ФРГ.
     -  Здесь есть  тонкость,  господин Пастухов.  Что  значит  арестовать и
судить? А скандал, а запрос в палате общин? Да это стоило бы должности всему
руководству СИС! А престиж британской разведки? Шесть лет, с сорок пятого по
пятьдесят первый год, под крылом СИС работал советский агент! Нет, они нашли
другой выход.
     - Значит, вся история с советской разведчицей Агнессой в вашем сценарии
просто выдумана?
     - Как это выдумана? -  возмутился и даже  обиделся режиссер. - В ней не
выдумано главное - любовь! Любовь, которая превыше всего! А частности - кого
они интересуют?
     - Они интересуют меня. Как было на самом деле?
     -  Очень  банально.  Когда  Эстонская  дивизия  сдалась  в  плен,  всем
разрешили написать письма родным и близким. Альфонс Ребане написал в Лондон,
сообщил  Агнии,  что он  в  Аугсбурге.  Она  работала  медсестрой  в военном
госпитале, поэтому ей удалось получить разрешение поехать к нему. Это было в
середине  мая  сорок  пятого года. На поезде она доехала до  Мюнхена, там ее
ждал  "виллис"  с  британским солдатом-водителем,  его  прислали  из  лагеря
встретить ее.  На подъезде к  лагерю  "виллис"  подорвался на  мине.  Солдат
уцелел, Агния погибла.  Ее похоронили в Аугсбурге.  Вот,  собственно, и все.
Альфонс Ребане так и не встретился с ней. Он  встретился с ней после смерти.
Смерть - это самое  великое таинство жизни. Вы когда-нибудь задумывались над
этим, господин Пастухов?
     Я понял, что  виски "Джонни Уокер" с  черной этикеткой  вот-вот  унесет
режиссера Кыпса в высшие сферы,  и поспешил задать  еще один вопрос, который
меня интересовал:
     - Почему вы назвали  Альфонса Ребане великим неудачником?  Ему не очень
повезло в жизни, согласен. Но почему - великий?
     - Потому что ему не повезло и после смерти, -  торжественно изрек Кыпс.
- Сорок  восемь  лет он  пролежал  рядом  со  своей Суламифью.  А теперь  их
разведут.
     - Что вы имеете в виду?
     - То, о чем все говорят. Его прах перевезут из Аугсбурга в Таллин. А ее
прах останется на немецкой земле. Это надмирная трагедия, господин Пастухов.
Воистину  надмирная! Смерть победила  любовь.  Зло победило  добро.  Великий
Шекспир отдыхает. Почти полвека соперник Альфонса Ребане, коварный Яго, ждал
своего часа. И до-ждался. Он все-таки их развел!
     - Кто?
     - Матти Мюйр.

     Твою мать!

     Наверное, мне следовало промолчать. Но я понял, что  с моей стороны это
будет нечестно.
     -  Послушайте, Март, -  сказал я. -  Я не  специалист в кино, я простой
зритель. Но то, что вы рассказали, кажется мне потрясающе интересным. Это ни
в какое сравнение не идет с тем, извините  за откровенность, говном, которое
вы написали. Почему бы об этом вам и не снять свой фильм?
     - Да кто мне даст об этом снимать! - отмахнулся кинорежиссер Кыпс.
     - А вам что - все равно, о чем снимать?
     - Да. Да! О чем - неважно. Важно - как! Я - кинорежиссер! У меня немеют
ноздри,  когда я представляю запах пленки!  У меня леденеют  пальцы, когда я
представляю  ее атласную  поверхность и режущие душу края!  Я  и это, как вы
изволили выразиться,  говно снял  бы так,  что весь мир ахнул бы! Величайшая
трагедия двадцатого века проступила бы сквозь этот примитивный сюжет! И они,
сволочи, это почувствовали! Они своим подлым нюхом учуяли опасность, которую
несет для них настоящий художник!
     - Кто они? - спросил я.
     - Национал-патриоты! Поэтому и устроили взрыв!

     В этом  счастливом заблуждении я и  оставил кинорежиссера Марта Кыпса в
обществе  бутылки "Джонни Уокер, блэк  лэйбл" и церкви Нигулисте, созерцание
которой смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.


     Вернувшись в гостиницу,  я поднялся  на шестой этаж и  постучал в номер
доктора Гамберга.
     - Доктор, я хотел вас спросить, когда вы закончите лечение...
     Док усмехнулся и прервал меня:
     - Все в порядке. Проверено, мин нет.
     - А были? - спросил я.
     - Нет.
     - Могут появиться.
     - Я слежу. Входи.
     Доктор   Гамберг   посторонился,   пропуская   меня   в  свой  скромный
однокомнатный номер.
     - Что  за дурацкую легенду тебе  сваяли? - спросил я.  -  Почему доктор
Гамберг?
     - Я тоже сначала думал, что дурацкая,  -  ответил он. - Оказалось, нет.
По легенде  я из  поволжских  немцев.  Репрессированный народ. Эстонцы  тоже
считают  себя пострадавшими  от русских. Это обеспечивает мне  сочувственное
отношение патриотически настроенных чиновников и деловых кругов.
     - С твоим-то немецким?
     - Не так  уж он и плох. Для русского немца сойдет. А в Германию я ехать
не собираюсь.
     - Не зарекайся. Не исключено, что придется.
     Я выложил ему всю информацию,  которая  скопилась  у  меня за последнее
время, пересказал содержание  разговора с режиссером  Кыпсом и задал вопрос,
ответ на который мог быть очень важным:
     - Можно ли по старым костям определить, был ли человек убит?
     - Смотря как был убит. Если выстрелом в голову, можно. Если в туловище,
нет. Если, конечно, не переломаны все ребра или позвоночник.
     -  Допустим,  в  голову  или  переломаны.  Можно  получить  в  Германии
экспертное заключение об этом?
     - Об убийстве? Нет. О характере  повреждений,  которые могли привести к
смерти, можно.
     - Заключение будет официальным?
     -  Исключено.  Частное. Двух  или трех экспертов. Это  возможно. Хорошо
заплатить.  Немцы  - законопослушный  народ, но тут  никаких  законов они не
нарушат. Почему ты об этом спрашиваешь?
     Я изложил ему план, который возник у меня после разговора с Кыпсом. Мне
самому  он  казался  реальным,  но  человек  всегда   склонен  переоценивать
собственные идеи. А Док привык опираться на реальность. К этому его приучила
профессия. Военные хирурги всегда реалисты.
     План был такой.
     Допустим, в архивах Лубянки обнаружится подписка  Альфонса Ребане о его
согласии сотрудничать с  органами НКВД. Но национал-патриоты заявят, что это
фальшивка.
     По архивными материалам  можно составить сводную справку о деятельности
его разведшколы.  Но и  это легко  опровергается тем  же  доводом, который я
привел Кыпсу: в школе работал какой-то другой советский агент.
     Экспертное заключение о насильственной смерти Альфонса  Ребане  само по
себе тоже ничего не значит.
     Но  если все эти документы будут собраны вместе, от  них так  просто не
отмахнешься.
     - Допустим, все эти документы мы получим, - подумав, сказал Док. -  Как
их использовать?
     К ответу на этот вопрос я был готов:
     - Опубликовать. С  фотокопиями. А где  -  найдем. Можно в русскоязычной
газете "Эстония". Или в какой-нибудь другой. Это сенсация. Любой газетчик за
нее ухватится.  И вся Эстония  будет до посинения  спорить,  Штирлиц Альфонс
Ребане или не Штирлиц. Если  национал-патриоты не полные идиоты, они отменят
торжественное захоронение. Что и требуется доказать.
     Док надолго замолчал. А потом сказал:
     -  А что, может сработать. Давай попробуем. -  И добавил:  - Загадочная
история. Думаю, в ней еще немало сюрпризов.
     - Надеюсь, что нет, - сказал я. - Куда уж больше!

     Я ошибся. Главный сюрприз  нас ждал впереди - на муниципальном кладбище
южнобаварского города Аугсбург.


     Было начало первого ночи, когда мы вышли из небольшого отеля "Хохбауэр"
и  по Фридхофштрассе,  что  означало улица Кладбищенская,  направились вдоль
высокой  ограды  из  стальных  пик,   соединенных  чем-то  вроде  гербов,  к
центральному  входу кладбища. Слева тянулись одноэтажные строения похоронных
контор и  гранитных мастерских, светились стеклянные ангары оранжерей. Перед
конторами возвышались  самых разных форм стелы  и надгробные памятники, пока
безымянные и с открытой датой.
     В  одной  из  этих  контор  мы утром выбирали гроб.  Оказывается, самые
дорогие элитные гробы  делают не из мореного дуба,  а из вишневого дерева. И
высшим  классом считается  дерево,  источенное какими-то древесными жучками.
Поверхность получается не гладкой, а как бы с тиснением, и весь гроб кажется
сделанным словно бы из  темно-вишневой кожи. На ней очень эффектно смотрятся
литые позолоченные ручки, такие же металлические  венки на верхней  крышке и
фигурные  струбцины,  которыми  верхняя  крышка  прижимается к  гробу вместо
плебейских гвоздей.
     Выбор  гроба  мы предоставили Томасу  как лицу некоторым образом кровно
заинтересованному. Когда мы вылетали из Таллина, он еще не вполне проспался,
но  уже в Мюнхене выглядел бодрячком, а по дороге из Мюнхена до  Аугсбурга и
вовсе  оживился,   восхищенно  рассматривал  аккуратные,  словно  кукольные,
немецкие деревушки  и городки  в  удалении от трассы, заснеженные альпийские
склоны. И лишь в придорожном кафе при "Интертанке", где  таксист остановился
заправиться, при виде стойки бара и стеллажа с бутылками Томас помрачнел и в
его голубых глазах появилось коровье уныние.
     Но  Док потрудился  на  славу.  Сделав  заключительный  укол, он  минут
двадцать методично объяснял Томасу,  какие разрушения  его  организму  может
принести любое спиртосодержащее лекарство вроде валокардина и даже  квас или
несвежий  кефир.  А  сто  граммов -  это  верная  смерть.  Он  отпечатал  на
компьютере  памятку и велел всегда носить  ее  при  себе, чтобы  медицинские
работники  в случае какого-нибудь происшествия с ним знали,  что при лечении
категорически запрещено применять любые препараты,  в состав которых  входит
алкоголь.  Томас  понимающе  кивал,  но  вид  у  него  при  этом  был  такой
пришибленный, что нам стало  его искренне жалко. И даже Артист, относившийся
к Томасу несколько иронически, счел нужным приободрить его:
     -  Старичок,  это же всего  на год.  А  что  такое год? Каких-то триста
шестьдесят пять дней.
     -  Триста  шестьдесят  шесть, - мрачно  поправил  Томас. -  Потому  что
следующий год високосный.
     К  выбору  гроба  для  своего  названного  деда он  отнесся  с  большой
ответственностью.  Из   десятка  этих   произведений  столярного  искусства,
выставленных  в демонстрационном  зале,  отобрал  два со сплошными крышками,
приказал поставить их рядом и долго сравнивал, щупал  белую атласную обивку,
проверял на мягкость. Потом перешел к тиснению. И наконец сказал:
     - Dieser! - И, подумав, прибавил: - Bitte*.
     Гроб   стоил   восемнадцать  тысяч  марок.  Мы  расплатились  кредитной
карточкой,  которую  выдал  мне Янсен,  распорядились  доставить  покупку  в
служебное помещение кладбища, а сами отправились улаживать дела в мэрии.
     Наше появление в приемной мэра вызвало тихую панику, причины которой мы
не понимали,  пока  ее не  объяснил сам  мэр  города  Аугсбурга,  коренастый
розовощекий  баварец  с внушительным от  баварского пива животом. Вид у него
был  такой,  будто  бы мы  пришли  обсудить с  ним процедуру его собственных
похорон. Он  встретил нас посередине своего огромного сумрачного кабинета и,
даже  не предложив  сесть,  обратился к  нам  с энергичной речью, содержание
которой тезисно излагал молодой переводчик.
     Господин  мэр  не  видел  никаких  причин,  чтобы  не  дать  разрешения
уважаемому господину Ребане на эксгумацию его гроссфатера и на перевозку его
останков на родину.
     Господину  мэру  стало   известно,  что  в  Эстонии  этому  мероприятию
придается определенный политический смысл.
     Господин мэр об этом ничего не знал и знать не желает.
     Господин мэр настоятельно просит господина Ребане и сопровождающих  его
господ держать причину их приезда в Аугсбург в глубокой тайне и не обсуждать
ее ни с кем из  посторонних лиц и особенно с журналистами, так как это может
вызвать нежелательный резонанс как в  самом городе, так и  во всей Германии.
По этой же причине господин  мэр желал бы, чтобы господин Ребане воздержался
от  посещения могилы своего гроссфатера в  дневное время  дня,  так  как это
посещение может быть зафиксировано журналистами.
     Со своей стороны господин мэр  гарантирует, что  господину Ребане будет
оказано всяческое содействие и все формальности будут сведены к минимуму.
     Господин мэр  очень надеется, что  господин Ребане с должным  вниманием
отнесется к его просьбе и правильно поймет причины, которыми она вызвана.
     Томас выслушал переводчика и успокоил мэра:
     - Jawol, nat?urlich. Wir alles verstehen*.
     - Карашо, - просиял мэр. - Sehr gut!**
     - Auf Wiedersehen!*** - попрощался Томас.
     Когда мы вышли на площадь, Муха одобрительно похлопал Томаса по спине:
     - Вот видишь! Завязал и сразу немецкий вспомнил.
     Во избежание огласки для эксгумации и была выбрана ночь.

     Возле высоких ворот кладбища нас ждал пожилой  чиновник то ли из мэрии,
то  ли  из  прокуратуры и кладбищенский сторож  в черной униформе.  Чиновник
нервничал,  тревожно  оглядывал   пустую  Фридхофштрассе.   Увидев  нас,  он
неодобрительно покачал головой, хотя мы пришли не только точно, но и даже на
пять минут раньше. Его неодобрение относилось, возможно, к тому, что он ждал
трех человек, а явились четверо. В последний момент к нам присоединился Док,
добиравшийся до Мюнхена через Берлин.
     Чиновник открыл  калитку, впустил  нас на  территорию кладбища, еще раз
оглядел, как подпольщик, пустынную улицу и юркнул следом.
     Кладбище  напоминало  хорошо  ухоженный  парк со  столетними  дубами  и
буками.  Вдоль аллей  стояли  круглые садовые  фонари, на  зеленой  газонной
траве,  кое-где  прикрытой  мокрым  снегом,  возвышались надгробные  камни и
памятники  самых  разных  размеров  и  форм, от  простых  гранитных глыб  до
величественных скульптурных групп с ангелами.
     Чиновник  провел нас в  дальний угол парка и  показал  на два небольших
черных камня, стоявших рядом:
     - Hier*.
     На одном камне было выбито:
        "KOLONEL ALFONS REBANE. 1908-1951".
     На соседнем:
        "AGNIA STEIN. 1920-1945".
     Томас вдруг хлопнул себя по ляжкам и едва ли не завопил:
     - Я понял! Теперь я все понял! Я понял, кому было завещание!
     - Не шуми, - одернул его Артист. - Кому?
     - Розе  Марковне Штейн! Она работает  главным  менеджером у  Краба! Ну,
конечно! Как же я раньше не догадался? Она же сама говорила мне, что Альфонс
Ребане ее отец! А это ее мать!
     Развязался еще  один узелок в этой  таинственной истории,  всплывшей из
темных глубин прошлого. Но никакого практического значения это уже не имело.
     Появился  кладбищенский  сторож  и три серьезных  молодых могильщика  в
прорезиненных  комбинезонах, с заступами  в руках. Потом четвертый  прикатил
высокую тележку  на  резиновом ходу, вроде  больничной каталки. На  ней были
деревянные носилки - для того, что когда-то было Альфонсом Ребане.
     Могильщики надели перчатки и принялись за работу.
     Минут  через  сорок первый заступ глухо  стукнул  о  дерево. Еще  через
полчаса могила  была  вскрыта. Один  из могильщиков вылез  из  ямы и  что-то
сказал чиновнику.
     Томас перевел:
     - Говорит, гроб целый. Потому что из дуба.
     Сторож куда-то ушел, могильщики отошли в сторону и закурили, а чиновник
быстро  заговорил, обращаясь к Доку, который  был самым солидным  из нас и в
глазах немца выглядел главным.
     Док объяснил:
     - Он настаивает, чтобы мы увезли и надгробный камень.
     -  Ну, увезем, какие  проблемы, - кивнул  я. -  Погрузим в микроавтобус
вместе с гробом и увезем.
     Вернулся  сторож  с другой  тележкой,  пониже и  помощней, и  с  мотком
широких ремней. Могильщики приладили их, взялись за концы, выдернули гроб из
могилы и  погрузили  на  каталку.  Один  из  могильщиков  тщательно  очистил
скребком налипшую на доски глину, обмел метелкой и повез каталку по аллее, а
трое оставшихся быстро закопали могилу,  а потом вывернули надгробный камень
и перекантовали его на тележку. Яму забросали землей, старательно сровняли с
газоном.
     Теперь на газоне стоял только один камень.
     Агния Штейн.

     Развод свершился.

     Ромео и Джульетта страшного века.

     Мы  прошли в кладбищенскую  служебку -  просторное, облицованное  белым
кафелем помещение со сводчатым потолком. Здесь уже стояла  каталка с гробом.
На  такой  же  каталке  красовалось  и  новое  пристанище  Альфонса  Ребане,
поблескивая в свете люминисцентных ламп  позолотой ручек  и мерцая тиснением
вишневого дерева.
     Чиновник  подал   могильщикам  знак   приступать  к  делу.  Аккуратными
гвоздодерами они  вскрыли гроб и отошли в сторону. Чиновник повернулся к нам
и сделал приглашающий жест, деликатно уступая русским господам право первыми
ознакомиться с муниципальным  имуществом  города Аугсбурга,  которое  теперь
переходило в их владение:
     - Bitte!*
     Нам  не  раз  приходилось раскапывать  ямы, в которые чеченцы сваливали
наших  убитых  ребят. Случалось вскрывать  и массовые  захоронения. Это была
очень тяжелая работа. От нее сгущалась  и начинала  гудеть в висках кровь. И
смотреть сейчас на остатки эсэсовца ни у кого из нас желания не было.
     Но посмотреть пришлось.
     Док   надел  заранее  купленные  резиновые  прозектор-ские  перчатки  и
вооружился большим пинцетом. Пинцет ему не понадобился.
     Док постоял над открытым гробом и сделал нам знак подойти. Предложил:
     - Полюбуйтесь.
     Мы заглянули в гроб.
     Смотреть было не на что.

     Гроб был пустой.

     Томас спросил:
     - А где же дедуля?
     - Вот так,  суки! -  сказал  Артист. -  И  кого  вы  будете хоронить  в
Таллине?


     Над муниципальным кладбищем города Аугсбурга висел мутный обмылок луны.
Над безмолвными аллеями светились безмолвные  фонари. С гор наползал  туман,
струился между надгробьями, как таинственная река времени.  Которая течет из
прошлого в будущее.
     Которая размывает старые кладбища и выносит в настоящее старые гробы.

     Они никогда не бывают пустыми.

        Содержание

     Пролог
....................................................................... 5
     Часть первая
     Нежелательный иностранец ............................................ 7
     Часть вторая
     Выбор гроба
................................................................ 221