аешь, мы еще трибьют его делали. Тут такие дела, вроде ожил он. Ты б походил по Москве, поискал. Бред! Совсем, скажут, шеф спятил. Черных яиц переел. Слухи идиотские поползут. Сразу в газетах информация появится. Будут вместе с "Черным лебедем" склонять. Фотографии на первой полосе - вместе с пигалицей и какими-нибудь трансвеститами - фотомонтаж слепить - пара пустяков. А потом доказывай, что не было ни пигалицы, ни трансвеститов, а просто парился Артур в бане с самыми заурядными проститутками - кто этому поверит? Даже человек, похожий на генерального прокуратора не смог отмыться после бани своей роковой. А уж Артуру-то - куда ему с прокуратором тягаться. Не отмоется. Ему, Артуру Ваганяну это нужно? Нет, ему это совсем не нужно. Пусть газеты и телик "Лебедем" тешатся и прайм-тайм слезливыми излияниями похмельных влюбленных старцев забивают. Народ это любит, народ это смотрит. Звонят, подбадривают, болеют. Одни за певца, другие за гитариста. Те, кто совсем отмороженные - те за клавишника. Ну и пигалицу, понятное дело, вниманием не обходят. Греку нужно звонить, вот кому. У него есть люди, обученные такого рода делам. Специалисты. Ясное дело, что сам Грек этим делом заниматься не будет. У него и так головной боли хватает. Цены на нефть падают, выборы в 1310 округе почти проиграны, пошлины на подержанные иномарки поднимают, с таможней проблемы - из стран Юго-Восточной Азии комплектующие для компьютеров теперь гнать стало совсем невыгодно. Но работники-то у него есть, поможет, пару-тройку ребят подкинет грамотных. - Але-о! - пропел Артур в трубку мобильного. - Георгий Георгиевич? Здравствуйте. Артур беспокоит... *** Артур был удивлен. Прежде у Георгия Георгиевича не было золотых зубов. Ни о одного уважающего себя публичного человека в Москве золотых зубов нет. Фарфоровые, металлокерамика - чего проще. Не так уж и дорого. - Чего смотришь? - спросил Грек, проглотив седьмого по счету (счет вел Артур) маринованного воробья. - Зубы мои, что ли, интригуют? Они сидели в отдельном номере мексиканского ресторанчика "Гуано". - Да не без этого. Артур знал, что Грек любит фамильярность по отношению к себе, правда, до определенного предела. - Ха... Я тоже удивился. Фарфор-то ваш, - он подмигнул Ваганяну и тот машинально провел языком по своим передним, дорогим и очень искусно выполненным в хорошей американской клинике зубам, - фарфор-то ваш, он только в молодости хорош. - Да, наверное, - протянул Ваганян, не понимая, куда клонит Грек. Ясно было уже, что бестактность проявил Артур, так откровенно разглядывая зубы Георгия Георгиевича. Обидится еще, не дай бог. Тогда все дело насмарку пойдет. Георгий Георгиевич не обиделся. Сегодня он был в хорошем настроении. - Не поверишь, - Грек задумчиво гонял вилкой тушки воробьев, плавающих в широкой фарфоровой супнице. - Вдруг протезы мои начали шататься. И десны распухли. Я - к дантисту. Так мол и так. Отчего плохо сделал. Протезы-то на гарантии. А тот руками разводит - крепитесь, Георгий Георгиевич, у вас новые зубы режутся. Регенерация, дескать, в вас, Георгий Георгиевич, полным ходом идет. В крови избыток металлов. Потом совсем плохо стало. Температура поднялась. Голова свинцовая, руки чугунные. И постоянно кажется, будто окалиной пахнет. И никаких мыслей - только таблица Менделеева перед глазами - и так две недели, представляешь? С ума сойти можно. Унитаз пришлось менять - пошел однажды, извини, не к столу будет сказано, покакать - бац! Иридия кусок как вылетел - и все. Унитаза, считай, как не было. Потом, дней через пять тошнить начало. Чем только, меня, Артур, не рвало. Гафнием кашлял, ванадий метал в раковину, титаном сморкался, столько пережил, врагу не пожелаешь. Лежал, плакал как дитя, кашкой питался, а металл прет и прет. Многое переосмыслил. Тебе, Артур, этого не понять, когда утром встаешь, а простыня вся в желтых разводах. Артур поперхнулся текилой и закашлялся. - Это не то, о чем ты подумал, - спокойно продолжил Георгий Георгиевич. - Потел, понимаешь, по ночам солями урана. Девки бояться меня стали. Светиться по ночам начал. Бр-р-р. Грека передернуло и мобильный телефон Артура пискнул. - Не обращай внимания, - сказал Грек. - Это у меня остаточные явления. Ты, кстати, аккумулятор поменяй. Слетел, точно. Ты не первый уже... Грек вздохнул. - Что я пережил за это время, не описать словами. Во рту треск стоит - новые зубы старые протезы ломают. Штифтами плевался, все уже проклял. А потом вдруг полегчало разом - прорезались. А что теперь, рвать их прикажешь? Дантист предлагал, а я ему: хрен тебе. Своя ноша не тянет. - Дела, - озадаченно сказал Артур. - Во-во, - Георгий Георгиевич подцепил одну из воробьиных тушек и, прищурясь, вглядывался в тусклый глаз маринованной птахи. - Халтурщики! Сверкнув зубами он откусил воробью голову. Похрустел клювом. - Вот так всегда. Вроде приличный ресторан, а и тут развести норовят. Знают же, что я всегда самцов заказываю. Ан нет, обязательно хоть одну самочку, да подсунут. Совсем в Москве покормиться нормальному человеку стало негде. Еще немного - по вокзалам пойду беляши жрать. Так что за дело у тебя, Артур? - Дело-то... Артур посмотрел на уминающего последнего воробья Грека и дело его вдруг показалось ему ничего не стоящим, пустячным и глупым. - Георгий Георгиевич... - Ну-ну. Съеденная воробьиха печально пискнула под пиджаком Грека. - Вы помните такого певца, Лекова? - Конечно, - ответил Грек. - Так вот он... - Он же помер, насколько я знаю? - Да. В том-то и дело, что помер. Только один мой приятель сказал, что видел его в Москве несколько дней назад. Проверить бы - он или не он... Большой конфуз может выйти, если Леков до сих пор жив. Нет, я, конечно, как и вся фирма наша, только рады будем - человек ведь... Но с правами там, со всей бухгалтерией сложности возникнут. В общем, если он жив, то заранее нужно знать - чего ждать, к чему готовиться. Понимаете меня? Прошу Вас, если есть такая возможность, дайте пару парней, чтобы выяснили - он это, или не он? - Регенерация, - понимающе кивнул Грек. - Это мне знакомо. Он отодвинул от себя блюдо с гуано. - Предупреждал я этих уродов английских - не играйте в клонирование. Опасное это дело. Так нет, Долли, все-таки, вырастили. Ну, я тебя слушаю, продолжай. - Да я, собственно, уже все сказал, - Артур пожал плечами. - Поможете? - Обязательно. Тебя это серьезно беспокоит? - Не только меня, - ответил Артур. Владимира Владимировича тоже. - А-а... Ну. если Вовку это задевает, тогда вопрос решим. Где, ты говоришь, его видели? - На улице Космонавтов. Он там у ларька болтался. Вот, на всякий случай, фотография. - Да что я, в самом деле, Ваську не знаю? И без фото разберемся. У тебя все? - Все, - сказал Артур. - Тогда - пока. - До свидания, Георгий Георгиевич. Грек поднял блюдо с круто наперченным гуано и шумно хлебнул через край. Артур Ваганян, чувствуя, что его сейчас вырвет, быстро встал, вышел в зал, миновал пеструю стайку весело щебечущих трансвеститов, сидящих в гардеробе, сунул десять долларов швейцару в сомбреро и, только усевшись в свою машину, почувствовал, что отпустило. Тошнота прошла, зеленые мушки, замелькавшие перед глазами при виде тарелки с гуано рассеялись и руки перестали дрожать. Артур неожиданно решил позвонить той самой девчонке - дизайнеру. Предупредить, что он немного задерживается. Глядишь, что и сладиться у них сегодня. Хорошо бы было ее, наконец, трахнуть. Необходимо просто - после "Лебедя", после черных яиц шефа, после Грека с его гуано и поющими в желудке воробьями, после регенерированных зубов - после всего этого просто необходимо трахнуть дизайнера. И к чертям эту мексиканскую кухню. Телефон не работал. Аккумулятор, как и предупреждал Грек, вылетел. *** - Гена, ну что? - Что-что, я же сказал, найдите мужика, мешает он нам. - Мешает? - Ну. Долго объяснять нужно? Мне сам Г.Г. звонил. Понял? - Понял. Нет базара. - Ну вот. А то, я уж думал, тебе как мальчику все нужно по полочкам... - Не-е... Мороженого мне покупать не надо. - Вот и я так думаю. Короче, понял, о чем речь? - Йес. - Ха... Инглиш? - Хе... Не-а... Так, просто в базаре в тему легло... - В общем, этот мужик нам все сливает. Лишний он, понял? Разберись там, как умеешь, да? - Нет проблем, шеф. *** Тоже - подумаешь, проблема? Отследили мужика на раз - грузчик из овощного. Не шифровался совершенно. А, с другой стороны, хрен его знает, кто такой? Если сам Грек через Витю задание дал - слить мужика. Значит - крутой. Значит - надо так. Значит - серьезно нужно к делу подойти. Вышел из магазина своего. В троллейбус сел. Знаем мы таких конспираторов. Подумаешь - на троллейбусе... Некоторые, вообще, под бомжей косят. Вот, как Егор, например. Егору можно только позавидовать. Слился на время, отсидится в подвале своем, а у самого-то - квартира, антиквариатом набитая, да не в Москве этой, загаженной, а в Бангкоке. Портной-то, портной он был, конечно, но дело свое туго знал. Эскадрилья "МИГ"-ов только оперением хвостовым покачала, пролетая мимо портного Егора. Кто же знает сейчас, отчего через три дня после того, как портного Егора выслали из Вьетнама ВВС Таиланда неимоверно усилились? Никто. Я только слышал об этом. И я об этом никому не скажу. Стоит рот открыть - тот же Егор, который, как бы, бомж, первым плюнет в лицо. Бритвенным лезвием, как их там учили в портняжном училище. Кладешь на язык лезвие, потом плюешь специальным методом - в горло, например, собеседнику непонравившемуся, или, там, в глаз - в любом случае приятого мало. А Егор эти штуки умеет проделывать. И не только эти. Иначе не было бы у него банковского счета в Швейцарии, грин-карты американской и гражданства Доминиканской Республики. А то, что он бомжом сейчас по Москве гуляет - его личное дело. Трудный период. Кризис личности. С мужчинами всякое бывает. Но - тем не менее, с Егором ссориться я не стану. Сделаю, как приказано. Слить лишнего - значит слить. А Егор - ну его в задницу. Он пока в Юго-Восточной Азии терся с триадами ни одну рощу побегов молодого бамбука схарчил. Теперь к Егору только сунься - тут же уснешь, а когда проснешься - через тело твое побеги молодого бамбука прорастают. И, несмотря на то, что Москва - город кавказский, к звону юаней прислушивается. Нет, лучше уж делать и не думать ни о чем. Тем более, что за мужиком, на слив подписанным, вроде, ничего нет. Связи нулевые. Хотя - раз нулевые - это уже подозрительно. МОССАД, может быть, ФБР, может быть, шпион из Монако или - упаси господь, Люксембургский резидент, а, возможно, и из Монако щупальца тянутся через грузчика овощного магазина Славика. Кто такой этот Славик? Живет, практически, в центре Москвы. Почему? Квартира окнами выходит на улицу Космонавтов. А в доме напротив кто живет? В доме напротив живет, как я разведал, живет шурин космонавта Ерофеева. Тот самый, который сто восемь дней на орбите пробыл. На седьмой день скинул возвращаемую капсулу, а на девятый день вышел в открытый космос, за что и получил орден. Я за ним иду. Нет, не за космонавтом Ерофеевым. И не за его шурином. А за Славиком - грузчиком из овощного, за которым такая символика - дух спирает. И я должен его слить. И я его солью. Славика солью, а не дух. Дух слить нельзя. Дух сливается сам. Дух - он вроде электрического заряда. Пока тело-престол его удерживает, он с тобой. А как перестает удерживать (ну, к примеру, духа много становится), он и стекает сам. Разливается по земле, испаряется, нарушает все прогнозы погоды - тайфунит, торнадит, ливни и наводнения провоцирует в районах, вовсе и не готовых к ливням и наводнениям. Глобальное потепление на горизонте маячит. Ученые всего мира головы ломают - с чего бы это? А я знаю, с чего. Много людей не своей смертью умирает. Вот от этого и потепление. Экстрасенс знакомый в ноосферу выходил. Такое увидел, что даже рассказывать не стал. Напился после выхода в ноосферу, заплакал, как маленький... Потом только, утром, когда пива выпил, сказал - такое видел, сказал, столько их там... Представь себе, говорит, аэропорт Кеннеди. И все, кто там бродит, кто за стойками билетными стоит, кто в барах сидит, кто тележки с багажом таскает, в очередях на таможне, за кассами, в туалетах, на автостоянках - все мертвые. Вот она - современная ноосфера. Хочешь поглядеть, - спросил экстрасенс. Нет, - сказал я. Я не буду глядеть на его ноосферу. У меня своих дел по горло. Мне нужно грузчика Славика завалить. Чего проще. Двоих поставил у его парадняка - эти ребята не промахнутся. Витек и Рыба. Если что - сольются оба в "Матросскую Тишину". Забаксаем за них, понятное дело, ребята молодые, горячие, нужные. Первая проба у них. Мокруха, как они сами говорят. Я это слово давно забыл. Вспоминаю только тогда, когда вот такие пацаны шепелявят - "На мокруху нас подписываешь, командир?"... Какая вам разница, пацаны, убивать, или просто морду бить - один черт. Черт - он за нас... Я сижу в машине - говно машина, не моя, вишневая "девятка", которую я взял сегодня - из Петропавловска-Камчатского угнала братва, специально для меня. Смотрю на них. Объект к парадной подошел. Витек первым выстрелил - молодец, будет толк из него, не мандражирует, держит себя. Рыба контрольный сделал - тоже, соображает... Ну, садитесь, парни в машину, быстрей, быстрей... Хорошо. Молодцы. Поехали. Глава 8. Анна Каренина hand on the arm, seal on the wing in barracks of doubt they are washing my notebook is wet I know what for I walk on this earth: be easy to fly away A. Bashlachev. Translated by A. Rodimsev. Ранним утром переходить Садовое кольцо - одно удовольствие. Иди где хочешь. Ментам это давно по фигу. Вот если под машину попадешь - тогда для них головная боль и начнется. Но в это время суток такое вряд ли возможно. Если только специально подловить бедолагу-водилу. Подкараулить и нырнуть неожиданно под бампер. Или на капот. По желанию. Но водитель нынче ушлый пошел. Без тренировки, с первого раза вот так, на таран пойти - не каждый сдюжит. Да и машины не те, что прежде. Юркие падлы, руля слушаются, тормоза держат - это вам не "лохматки" семидесятых - под те только ленивый не попал бы. Да и водители - трусливые стали, берегут свои тачки. Головой ведь можно так капот срубить, что одного ремонту будет на месячную зарплату банковского клерка. Да еще штрафы, да подмазать там кого... В общем, сплошной геморрой. Так что под машину - дохлый номер. Особенно, в это время суток. Когда дорога пустая, когда все видно за версту. Днем - еще куда ни шло, но в это время суток - хрена лысого. В это время суток можно под автобус. Можно. Попробовать, то есть, можно. Но тоже шансов мало. А вот под троллейбус - это да. Под троллейбус - самое то. Ползет он, ползет, можно рядом с ним пешочком, пешочком, а потом - р-р-раз! Спрут! Бросок вперед, потом прыжок в сторону, да с разворотом, этаким чертом, двойным тулупом, короче, загляденье. Собственно, Анне Карениной, к примеру, в наши дни разве только под рогатого. Она же старенькая уже совсем старенькая была бы. Да и не в этом дело. Приличный вокзал сразу скажет - "отказать". На перрон без билета не пустят. А старенькой Анне в очередях маяться... Нет, не пошла бы Анна на приличный вокзал. А на неприличный, туда, где без билета можно под поезд - дворянская кровь не пустила бы. Нет, только к троллейбусу пошла бы Анна. Есть в этом некий вызов. Вот вам, мол. Эпатаж, мать его. Мысли о старенькой Анне разметавшей юбки, залихватским "двойным тулупом" уходящей из жизни под старый троллейбус заставили Огурца непроизвольно улыбнуться. А почему, собственно, старый? Лужков следит за общественным транспортом столицы, машинный парк обновляет регулярно. Да нет, конечно же старый должен быть. Есть в этом стиль. Есть литература. Да и живопись, наверное. Пост-фактум. Огурцов ступил на тротуар. Теперь от клуба "Флажолет" его отделяла двойная асфальтовая граница. И хорошо, что отделяла. Он и так уже давно отделился. Все отделились. По-настоящему. А сейчас Кольцо, выступив неким асфальтовым символом пролегло запретной полосой и обозначило это отделение визуально. Мимо Огурцова прошуршал "Мерседес". Не бог весть, что, но, все-таки... "Трехсоточка". Огурцу такого в жизни уже не купить. Это вам любой скажет - до сорока хорошей машины не купил - забудь. Так и будет на своем "Форде" битом рассекать под "Кобелиную Любовь" из старых динамиков и воевать с долбаным замком левой дверцы. Вот, тоже - едет куда-то, ни свет ни заря. На "Трехсоточке". А Огурец - на обочине. Как символично, блин. - Слышь, мужчина. Был во "Флажолете". Слушал рок. Понравилось? Понравилось. Что самое паскудное-то - понравилось. Молодые парни, один - просто теленок, тут и про молоко на губах вспоминать нечего, и так видно, что портвейну не нюхал в жизни, одно это молоко сраное да шипучку ядовитую жрет с утра до ночи. Точнее - с ночи до утра. А так давал, такого джазу, что мама, не горюй. - Слышь, друг... А вот интересно, если сейчас в "Пекин" зарулить - дадут пожрать? Во "Флажолете" тоже можно было пожрать, но жрать там не хотелось. Там слушать хотелось. Там необычно было. Интересно. А в "Пекине" - там только жрать. Место для жранья. Самое то. Как всегда было - захотел жрать - идешь в "Пекин"... Как двадцать лет назад, с Кудрявцевым, с Лековым. Черт бы его взял. Да, собственно, и взял, ведь... А во "Флажолете" выть хотелось. Где ты, урод, Василек, где ты, мудак, просравший все, что имел и чуть-чуть еще у товарищей прихвативший, когда во вкус просиранья вошел? Что бы ты сказал, когда этих сосунков, этого теленка, этого в жопу трезвого рокера послушал? Нет, должны же в "Пекине" круглосуточно кормить, Москва это или не Москва? Обязательно должны. А этот сосунок, как он легко все, как правильно... Именно так, гаденыш, играл, как они тогда хотели. Ну, положим, у Лекова получалось. Когда не очень пьяный был. А если бы он чаще был не пьяный - был бы он Лековым? Хер знает, кем бы он был, но только не Васильком. Пан или пропал, короче. Панк или пропалк. Получается, что пропалк. А ни хрена бы ты, Леков, ни хрена бы не сказал. Либо понты кинул, либо просто нажрался мгновенно, как только ты умел. А, скорее всего - и то и другое бы, в комплекте, в твоей, всем известной фирменной упаковке - с матюгами, с битьем посуды и товарищеских лиц, с разрывание в клочья платьев интересных дам. С лековщиной, короче. Что тебя сгубило? Лековщина? Очень может быть. А может - нет. Нет, конечно, конечно в "Пекине" накормят. Или - ну его? Вот, та же Анна - если бы она все-таки решила под троллейбус тулупом - пошла бы она сначала в "Пекин" зажевать чего-нибудь напоследок? Схарчить лангет-другой? Жульенчик навернуть? Или по-плебейски, с нищенски пустым желудком дала бы на Садовом акробата-камикадзе? Нет, дворянская кровь непременно бы ее сначала в "Пекин" погнала. Бламанже, Дом Периньон, бекасов по-нормандски, устриц, икорочки, нет, икорочка - это для купцов, да под троллейбус с икорочкой в животе как-то не очень эстетично. То ли дело - с бекасами по-нормандски. Сразу увидят люди - аристократа задавили. А то - икорочка... Тьфу, скажут люди, совсем зажралась. С жиру бесится. А про бекасов такого не скажут. Они незаметные, ну птица и птица, только знающий человек оценит. "Бекас", - подумает знающий человек. Значит, причины у бабки серьезные были... С бекасами-то под троллейбус. Постоит такой человек с минуту, поглядит на бекасов, опечалится да и пойдет домой Тургенева читать. И спросит себя - чего же старуха в Баден-Баден умирать не поехала, как все приличные люди, а на Садовом кольце кеды выставила... - Оглох, что ли, товарищ? Низкий, хрипловатый, со скрытой визгливостью, однако, с неуловимыми обертонами, присущими только слабому полу. Огурцов вдруг понял, что он стоит прямо перед неопрятно одетой дамой неопределенного возраста и что эта самая дама уже в третий (подсознание зафиксировало) раз обращается к нему не то с вопросом, не то с предложением. "Нашла себе товарища...". - Курить есть? "Нашла себе товарища..." Огурцов никак не успевал додумать фразу до конца, все время останавливаясь на "товарище". - Я вижу, ты удолбан, мужчина. Не вопрос, а констатация. "Нашла себе това...". - МАРИКИЗА?!! Женщина неопределенного возраста, неопрятно одетая открыла рот и замолчала. Зубы в неопрятном, неопределенного возраста рту были, как успел заметить Огурец, вполне респектабельные. Чуть ли не фарфоровые. - Ты кто, мужчина? Маркиза отошла на шаг, прищурилась. - Етит твою мать! Огурец! Ты-то здесь как? Ты же теперь крутой, говорят? Икрой рыгаешь! Грязное троллейбусное колесо переезжающее сухонькое тельце увядшей Анны Карениной и красная икра в последней предсмертной отрыжке. Коньяк "Хеннеси" поднялся из глубин желудка к альвеолам. - Тебя тошнит, что ли, Огурцов? - забеспокоилась Маркиза. - Старик "Хеннеси", - просипел Огурец. - Кто? - не поняла Маркиза. - Ты поблюй, поблюй как человек, покашляй макаронами, легче станет... Ой, Огурцов, тебя просто не узнать... А что за старик-то? Знакомый твой? - затараторила Маркиза. - Более чем, - с трудом проглотив наполовину переваренный коньяк просипел Огурец. - Иностранец? - Угу. - Ну, я всегда говорила, что иностранцы до добра не доведут. Помнишь, как я с ирландцами нажралась? Мне три ночи потом всякие Конаны снились, морды эти красные, ирландские, зеленые, блин, рукава... Причем, что интересно - во сне ориентируюсь нормально. Конан и Конан. А очухаюсь - что за Конан, какой Конан - откуда я знаю. Потом только сообразила - книжка такая. А как сообразила - враз мне полегчало. Потеть по ночам перестала, сон нормальный, мужики стали нормальные сниться, бабы тоже... Ну, ты знаешь. А потом мне Лео эту книжку принес - там на обложке этот Конан - ну вылитый, как тот, что ко мне во снах являлся. С чудищем каким-то пехтерится.. Красочно так все, целофанированная обложка, 7БЦ, офсет, ну, все дела. Конан этот на обложке от крутости лопался под целлофаном. А чудище - тоже лопалось. От анатомических противоречий. Помнишь? - А ты не изменилась. Ни на и'... Слово "йоту" Огурцу произнести не удалось. Снова подкатила тошнота, он икнул, прикрыл рот ладонью. - Желудок не держит, - тихо вымолвил он, потея и трясясь. - Ты тоже. Только лицом раздался. Знаешь, ты так стоял, я думала, ты под троллейбус сейчас сиганешь. - Да? А я про Анну Каренину думал. - Я же говорю - не изменился. В хламину пьяный - а про Анну Каренину. Или про Ленина. Курить-то есть у тебя? - Есть. На. А ты чего, в Москве теперь живешь? - Я где только не живу. Маркиза сунула в рот сигарету и вытащила из кармана бордового, с вытканными на груди желудями пальтишка - обшлага кармана были сильно потрепаны - зажигалку "Зиппо". Эта "Зиппа", по мгновенной, на уровне рефлекса, оценке Огурца должна была стоить, минимум, долларов двести. А то и все триста. Огурец чуял подлинность дорогих вещей нутром, как хороший "ломщик" или банковский служащий определяет наощупь подлинность, достоинство и номинал любой купюры. "Ну, пальтишко и "Зиппо" - это ее стиль. Наркотой. что ли, она торгует?". - Наркотой торгуешь? - спросил Огурец. Последняя информация, которую он имел о Маркизе была более чем печальна. Маркиза, по слухам, сторчалась вконец и, в этой связи, собиралась заняться курьерством. Товар возить. - Да не-е... Маркиза глубоко затянулась огурцовским "Мальборо". - О! Настоящие! А то я подумала, было, что ты, как лох - с "Мальборо" ларечным рассекаешь. Крутые-то, они "Мальборо" не курят. - Это смотря какое "Мальборо", - ответил Огурец. - Переломалась я, Саша, - сказал Маркиза очень серьезно. - Веришь? - Верю, - неопределенно повел плечами Огурец. - Конечно верю. - Не веришь, - убеждено сказала Маркиза. - Никто почти не верит. Ну и хрен с тобой. А я квартиру продала питерскую, замуж вышла. Теперь вот здесь обитаю. - А он кто? - А какая тебе разница? Я с ним уже развелась. - И что теперь? - В Теплом Стане у меня квартира. Однокомнатная, так мне больше и не надо. Знаешь, кайф такой - лес из окна видно. Настоящий. Воздух, озон. Только, все равно, спать не могу. Дурь по ночам снится. Но я - как штык. По ночам работаю, а днем сплю. Днем сны не снятся. Я, Огурец, предел свой увидела. Ты видел предел свой? Огурцов отвел глаза. - Видел? - требовательно спросила Маркиза. - Видел. Он вдруг закашлялся и от этого ему неожиданно стало легче. Старик "Хеннеси", мурлыкнув в гортани, уполз обратно в желудок и там затаился в ожидании полной ферментации. - А занимаешься-то чем? - чтобы как-то разрушить неожиданно печальную паузу спросил Огурцов. - А дизайнер я, - беспечно ответила Маркиза. - Между прочим, модный. - Да? - с сомнением посмотрев на бордовое пальтишко спросил Огурцов. - А в кайф мне так, оценив его взгляд сказал Маркиза. - В кайф. У меня шмотья дома этого - по углам кучи лежат, в шкаф не лезет. А мне по фигу. И быки на улице не пристают. А то я пару раз вышла цивильно, так не знала, как отбиться. Мимикрия. Знаешь, что я делаю-то? - Что? - Обложки для всякой попсы московской. Ну, для компактов, для видеокассет... плакаты, шмакаты. Платят - боже ты мой! Сама не понимаю, за что. - Ну да, - покачал головой Огурцов. - Я тоже не понимаю. Слушай, а ты есть не хочешь? - Есть? Хочу. А что? У тебя бутерброд в кармане заготовленный лежит? Ты заранее знал, что мы встретимся? Взял колбаски, сырику... Вот, думаю, Маркизу встречу, колбаской накормлю. - Перестань. Пошли в "Пекин"? - Ну. пошли. Каждый платит за себя, или как? У меня бабки есть, могу угостить. - Да брось, Маркиза, не выеживайся. Пошли. *** Троллейбус был очень старый. Окажись он обычным, то есть, новым, со сверкающими, только что вымытыми в гараже боками, с чистенькой табличкой, на которой аккуратным хорошо читаемым шрифтом обозначен маршрут движения, не сели бы в него ни Огурцов, ни Маркиза. Ходу до "Пекина" было минут пять. Это если с задушевной беседой. Если нога за ногу. А молча - так и вовсе - рукой подать. Но чудовище, со скрипом и стонами возникшее из-за спины Маркизы сразу очаровало Огурцова. Если не сказать - загипнотизировало. Как это мэр Москвы проглядел, облажался, дал маху, обмишурился, обо... Как, кто, зачем позволил появляться на свежих утренних улицах столицы невероятному средству передвижения? Этот троллейбус был асоциален. Это был бомж в счастливой семье московских троллейбусов. Это был опустившийся, обрюзгший, потерявший ум, честь и совесть троллейбус-хмырь. Огурцов сразу понял, что троллейбус этот чем-то похож на него. На известного писателя, который никогда в жизни не ходил проторенными путями. "Некоторые, - вспомнил Огурцов, - шагают в ногу вместе со всеми... А некоторые, - фраза капитана милиции, с котороым беседовали в молодые годы Огурцов и Полянский, - некоторые гады выбирают окольные дорожки... чтобы не шагать в ногу... чтобы...". Он сразу почувствовал симпатию к троллейбусу. Этот, явно, ни с кем и никогда не шагал в ногу. Точнее, не ехал в колесо со своими сверкающими чистыми, после мойки боками, цивильными и представительными транспорноми средствами. Этот, совершенно точно, ездил окольными путями, подбирал бродяг на неведомых и необозначенных табличками остановках, он сворачивал в закоулки, он гулял - гулял, так, как хотелось ему и его водителю. Следы прошлого говорили о многом. Вон - с боку плохо отрихтованная огромная вмятина, говорщая о том, что жизнь тащила его через овраги и буреломы - троллейбус кренился на левую сторону, покачивался, словно с похмелья, скрежетал тихими, невнятными проклятиями и, казалось, что если бы он не держался за провода дистрофичными ручками-рогульками, то тут же завалился бы на бок неопрятной сине-бурой тушей. Троллейбус подполз к остановке, на которой стояли Огурец и Маркиза и остановился. Помедлив, но зная, что есть в мире необходимое зло, он попытался раздвинуть вялые шторки дверок-гармошек. Открылась одна - та, что в конце. Две остальные судорожно подергались и застыли в исходном положении. Огурец и Маркиза завороженно смотрели на железного выродка. Стояли и смотрели. Троллейбус тоже стоял. Кажется, ждал. Во всяком случае, стоял он уже значительно дольше положенного для обычной остановки времени. - Пошли? - тихо спросила Маркиза. - Пошли, - уверенно скомандовал Огурец. Они бросились к задней дверце. Когда Огурцов, оступившись на скособоченной ступеньке схватился рукой за шершавый поручень, его ощутимо дернуло током. - Брат! - восхищенно прошептал он. В ту же секунду дверца-шторка злорадно зашипев, неожиданно быстро сомкнулась за спиной Огурцова, защемив полу его пиджака. *** Мужик смотрел в окно. Маркиза и Огурец, несмотря на то, что троллейбус был, за исключением единственного пассажира, пуст, устроились за его спиной. Остальные сиденья не могли таковыми считаться. Где-то не было обивки, где-то она была, но вся в липких, грязных, непонятного происхождения пятнах, а кое-где и сидений-то и вовсе не было. Оставалась одна, более или менее приличная лавочка - за уставившимся в окно гегемоном. Солнце всходило и лучи его били в лобовое стекло машины. Несмотря на то, что оно было удручающе грязным, мутным и расцарапанным, лучи эти слепили глаза Маркизы и Огурцова. За спиной гегемона, сидящего впереди, спрятаться от солнца не удавалось. Слишком тощей и узкой была его спина, да и покачивалась она из стороны в сторону, делая невозможным использование ее в качестве тента. - Пересядем? - спросила Маркиза. Огурцов снова не услышал ее вопроса. Он вдруг понял, что это тот самый, именно тот самый троллейбус, который он загнал когда-то на киностудии "Ленфильм" ухарям с провинциальной киностудии. Вместе с Мишей Кошмаром, ныне преуспевающим бизнесменом. Он не мог ошибиться. Ему даже показалось, что он вспомнил четырехзначный номер, наляпанный масляной краской над кабиной водителя. Самого водителя видно не было - его скрывала выцветшая от времени и взглядов пассажиров кустарно отретушированная фотография Владимира Высоцкого. - Пересядем? - повторила Маркиза. - Ага. Давай. Только куда? - А вот, назад. Там тоже, кажется, задницу можно пристроить. - Если очень постараться, - хмыкнул Огурец, поднимаясь с лавочки. Они пересели на самые последние сиденья. Теперь Садовое кольцо уползало, уползало вихляясь и покачиваясь в такт с нетвердыми и неровными движениями издыхающего средства передвижения. Огурцов смотрел в заднее стекло. Уползало Кольцо, уползал "Флажолет", уползала еще одна ночь. "А гори оно все огнем, зато Маркизу встретил! Мы же так дружили.". Огурец вдруг понял, что "дружили" в прошедшем времени его не устраивает. Они дружат. Они встретились так, словно расстались только вчера. Информации друг о друге не было, ну, последней информации, зато как легко было. Как просто. Давно не испытывал Саша Огурцов ничего похожего. Казалось ему, что и не испытает уже никогда. А вот - на тебе. - А ты-то как в Москве? - спросила Маркиза. - Я? Ну. у меня тут круто...Я же теперь писатель. Книжка новая вышла, презентация вчера была. - Ты? Писатель? Маркиза отстранилась и внимательно посмотрела на Огурцова. - И что пишешь? - Книги, - помрачнев ответил Огурцов. - Прозаик я. Пишу про заек. И про Ленина. Устраивает? - Ясно. Достали тебя вопросами. Ладно. Не буду терзать. Дашь почитать чего-нибудь? - Конечно. "Почитать. Это что же значит, что мы теперь с ней будем видеться? Часто? Или это просто так, треп пустой. Ни к чему не обязывающий. Как вчера на презентации". Огурцов вдруг почувствовал, что со временем происходят странные вещи. Вот они едут, говорят, пересаживаются с места на место, а "Пекина" все нет и нет. Пешком бы уже давно дошли. Ну и троллейбус, однако. - Сейчас-то откуда пылишь? С чего тошнишь? - Да так... В клуб тут один сходил. Музыку послушал. - Во "Флажолет", что ли? - Ну. Откуда знаешь? - Так я же москвичка теперь. Мне это знать положено по чину. Правда, там мои клиенты не выступают. "Флажолет" - не попсовое место. Правильное. Пролетарий, сидящий теперь за спинами Маркизы и Огурцова вдруг тяжело закашлялся, заперхал, сплюнул на пол и что-то пробормотал. Тяжелая, по-домашнему теплая, как старое ватное одеяло, волна перегара накрыла Маркизу с Огурцом, лишив возможности слышать, разговаривать, перекрыла дыхание. - Уф-ф-ф, - выдохнула Маркиза. Огурцову показалось, что даже свет утреннего солнца потускнел, здания за окном троллейбуса, машины, несущиеся по Садовому, небо - все приобрело синюшный оттенок. Все острые углы сгладились, все прямые пересеклись, а все кривые расправились, мир потерял устойчивость и перестал подчиняться законам физики. *** Старенькая Анна Каренина застыла за столом ресторана "Пекин" с крылышком бекаса во рту. Огурец перевел дыхание и понял, что ни в какой "Пекин" они сейчас не пойдут. Пусть там Анна своих бекасов кушает, в тишине и благолепии. У нее еще много дел. Не стоит мешать старушке. Да. в "Пекин" они не пойдут. А пойдут они, или поедут в "Россию". К Огурцу в номер. Вот куда они поедут. А там уж и бекасиков по-нормандски отожрут и манной кашки в столовой для командировочных и черта в ступе - там уж они развернутся. Там уж они оторвутся не по-детски. - А что, Маркиза, - втягивая носом остатки перегара, все еще тянущегося с переднего сиденья, начал Огурец. - А что, Маркиза, если нам в "Пекин" не пойти? А что если нам в номера завалиться? - В какие еще номера? - Ну, не в номера... Ко мне в номер. В "России" я живу. Меня там издатель мой поселил. - А там мы пожрем? - строго вопросила Маркиза. - Да ты что, москвичка, е-мое... Там все есть. И кабак, и столовая для командировочных. - Ну да. Так я и знала. Вы, питерские, все такие. Сэкономить желаете на девушке. - Да ни в жисть! Ты чего, Маркиза? Давно ли ты так стала - "Вы, питерские"? Пойдем в кабак, а то... Или в номер возьмем... - Лучше в номер. - Да, я тоже думаю - лучше в номер. А то достало меня по клубам... По кабакам... Во "Флажолете" этом - представляешь? Ничего съесть не мог. Только пил. Разве это дело? - А чего пил-то и не ел? Там же кухня клевая. - Музыку слушал, говорю тебе. Новая волна перегара спереди, новый взрыв кашля. Огурцов подумал, что букет старика "Хеннеси" с его тонким ароматом никогда не победит, не переломит бодрого, вульгарного, витального запаха крепкого дешевого портвейна. Это все равно что с опусом Куперена выйти супротив "Металлики". - Ты знаешь, - заговорил Огурцов. - Я там такое видел... Таких ребят... Они играют... ну, как звери просто. В хорошем смысле. Не скажу - как Боги, но рокеры настоящие. Мы все обломались. Ты вот для попсы рисуешь, я дюдики пишу... Мы сломались. Мы же это все начинали, мы хотели побить эту стену. И сами стали кирпичами. В той же стене. Навозом легли в навозную кучу. А они... Им все по фигу. Они так чешут, давно такого не слышал. Я, знаешь, уже и дома музыку почти перестал слушать. А эти парни - они меня просто перевернули. Вот, Леков, не дожил, собака, он-то умел, он мог, но - все в бухло ушло. Все! Что бы он им сказал, этим ребятам? Что портвейн для человека больше значит, чем музыка? Понтанулся бы просто... И все. А они пашут. А мы что играли? Русский рок? Так они знаешь как его называют? Говнорок. И правильно. Так и нужно... А с Лековым... ты знаешь, мы дружили с ним. Насколько вообще было возможно с ним дружить. И о мертвых плохо не говорят, да. Но меня все равно зло берет. Человеку было дано такое, такое, чего даже у этих ребят молодых нет. А он... А, что говорить. Пошли, выходим. Тачку возьмем до "России". Троллейбус забился в очередном пароксизме осознания работы, как необходимого зла и приступил к торможению. Дело это было для него не простое. Заскрипев всеми своими железными членами, затрясшись от отвращения к обязательному графику он начал замедлять ход дергаясь и даже, кажется, потея. Огурец встал, его качнуло и он снова рухнул на сиденье рядом с Маркизой. - Козлы дешевые! - раздался за его спиной сиплый пропитой голос. - Козлы вонючие! - Чего? - успел спросить Огурцов, но тут его прошила очередь такого четкого, отборного, крепкого как фасоль мата, что говорить дальше он уже не мог. Только слушал со злобой, постепенно переходящей в восхищение. - .....................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................понял, мудила грешный? В "Россию" ползете, плесень? *** - Ешкин корень! - вдруг прошептала Маркиза. - Не может быть!.. - Ты чего? - не понял Огурец. И осекся. Маркиза открыв рот смотрела на гегемона. Огурец снова хотел вскочить, но ему не дали. Грязная лапа с силой надавила на плечо. - Сами значит жрать... - В сиплом голосе слышалась ирония вперемешку с издевкой. Огурец вырвался из под лапы. Вскочил. Повернулся и... .Пролетарий был небрит и грязен. Одетый в дешевую китайскую нейлоновую куртку. Лысый. Землистого цвета отечным лицом и мешками под глазами. - Васька... - не проговорила - выдохнула Маркиза. - Хераська, - осклабился гегемон, обнажив остатки зубов. - Вы куда без меня, твари дешевые собрались? Пить? И вдруг испитая харя на глазах начала меняться, трансформироваться, проходя через множество образов, знакомых и незнакомых, пока не утвердилась в неповторимо наглой роже Васьки Лекова. Такой, какой она у него всегда делалась при волшебных звуках слова "пить". - Так тебя же убили? - растерянно протянул Огурец. - Слушай, а ты так на Славика похож.. - На какого еще Славика? А, на грузчика этого... Да ладно вам. - Да ты же мертв, - уверенно сказала Маркиза. - Что ты нам тут мозги паришь?! Я таких глюков на своем веку перевидала... - Да? - изумленно воззрился на свои стоптанные ботинки Леков. - Оч-чень может быть. Москва такой город. - Он сделал рукой неопределенный жест. - Опасный! Тут каждый день кого-то убивают. Так что ничего удивительного. Так пить-то поедем? Или про козлов сопливых будем лясы точить? У вас чего пить? - Погоди, - Огурец сделал движение рукой, будто стараясь отмахнуться от невероятного видения. - Ты чего поделываешь-то? Спросил первое, что пришло на ум. Леков громко рыгнул. - Живу. - Он сгреб Огурца и Маркизу за шеи И, пригнув их головы к своей, просипел, обдавая их перегаром: - Давно живу. Все вас уродов поджидая. Так мы едем в деревню Большие Бабки? - Пошел ты НА.., - разом, не сговариваясь, ответили Маркиза и Огурец. *** Тени долгой ночи вынуждают бежать Безысходность приводит к решительным мерам Где тот угол, в котором ждут В какой комнате заполночь не заперты двери Угадайте, кого мы поставим сегодня примером Кто хозяин квартиры где нас ждут и на запах, Собираются те, кто пока что не верит Это Мастер Краев - Великий магистр трофейного Ордена Лени Мастер Краев - Повелитель станков, фрезою терзающих сталь Представитель слюною забрызгавших все поколение Отказавшийся встать на ступень чуть выше Ступени для тех, кто устал Мастер Краев Не бойтесь бунта - вы вечный король опозданий Мастер Краев Заклинатель Зеленого Змия и гровер души Искусавший все локти в попытке постичь мироздание Стоически мечущий мятые стрелы В субстанции тех кто спешит Отрастивший свой хайр когда поздно всходить В полукруг колоннады Но все же чуждый наживы и алчущий легкой любви Отвечайте своим знаменитым, торжественным, мудрым "ТАК НАДО" Тем кто в миг самомненья пустого пытается ставить Вам это на вид Мастер Краев Достававший нам запах с возвышенных гор Гималаев Мастер Краев Подаривший нам право на пост В нашем пьяном приходе Постарайтесь догрызть свою кость никого не облаяв Добродушно примите прощальный парад Тех кто так безвозвратно уходит Воистину Мастер Краев Весь мир - повторение творения старых мелодий Их хриплый крик - укоризна скрижалям вранья Интенсивность красного в почве - признак бесплодия На посевах разумного, доброго, вечного Черным ковром спорынья - собирай ее Мастер Краев Чтоб отчетливей стали на лицах следы вырождения Мастер Краев Это круче, чем в полночь уйти по траве Мы уйдем, мы устали, мы просим у Вас снисхождения Если каждому нечем уже дорожить, То пожалуйста Вы покажите как жить Ожидая по-прежнему тех, кто пока что не верит. *** - Вахтанг, тормозни здесь. - Здесь, Владимир Владимирович? Вавилов промолчал. Сказано - "здесь", значит - "здесь". - За остановкой? - все-таки уточнил Вахтанг. - Да, - сквозь зубы прошипел Вавилов. - За остановкой. И троллейбус обгони - Во, машины ездят, да, по городу, - дежурно заговорил Вахтанг. - Это же надо... Вавилов молчал. Троллейбус. Сколько же лет он не ездил на троллейбусе? На вертолете в офис летал - это было. И обратно. Дорогое удовольствие. А что делать? Жизнь - она дороже любых денег. Эх, было времечко... Москва - не Москва, милиция - не милиция, а знал Вавилов, что стоит его "БМВ" выехать из гаража - разметут в куски. Хоть там и охрана и менты - один черт. Против лома нет приема. А уж против гранатомета "Муха" и пары - тройки автоматчиков - снайперов на крышах - и подавно. Так что приходилось разоряться на вертолет. Благо, власти разрешили. Хм... Еще бы не разрешили. Сколько для них сделал тогда Вавилов, именно в этот, вертолетный период. Конечно разрешили. Вот и летал над Первопрестольной - утром на работу, вечером - с работы.... - Вот здесь, - бросил Вавилов. - Вы, Владимир Владимирович, сами, что ли..,- начал было Вахтанг, но Вавилов оборвал его: - Свободен. - Понял, - ответил понятливый водитель и нажал на педаль газа не глядя в правое зеркало. Если шеф не поручил приглядывать - лучше не приглядывать. Себе дороже. Шеф - он такой. Приедешь завтра за ним, а он и спросит - чего, мол, ты, Вахтанг, в зеркало не меня смотрел? А? И глаза прищурит. Нехорошо так прищурит. Он умеет, шеф, глаза делать правильные. Ушлый он, шеф, ох, ушлый. И как только замечает все? Потому, видно, и крутой. Потому и крутой, что все замечает. Но, на всякий случай, лучше пока хотя бы троллейбус в поле зрения держать. Мало ли что с шефом случится? Где потом такую работу найдешь? Шеф постоял перед негостеприимно раздвинувшейся гармошкой дверцы. Троллейбус не двигался с места. Шеф, зная, что стоит только притронуться к поручню, то его наверняка ударит током, легко вспрыгнул на ступеньки короткой лесенки не касаясь внутренностей железного чудовища. Вот салон. В салоне трое. Обычные московские уроды. Бомж, вокзальная шлюха и мужик, явно из клуба какого-то бредущий и, к гадалке ходить не надо, эти двое его сейчас раскручивают. А у мужика, явно, бабки есть. Ну, то есть, эти, ИХ бабки. Мелочуга. Обнимаются. Знаем, знаем, сейчас из карманов все вытянут у мужика и отвалят. Обнимаются. Ха-ха. - Ни чего себе, пассажир пошел, - сказала шлюха. - Во, точно! - бомж повернул голову и Вавилов увидел его удивительно молодые глаза. Бомж. Куртка. Штаны. Вонь. А глаза - нарисованные. Не может быть у бомжа таких глаз. Не бывает. Слишком много наглости. Слишком много... Вавилов сам не мог сформулировать - чего же там такого много. Уверенности? Нет. Уверенности хватает у любого ларечного продавца. Здесь что-то другое. Наглости? Да, наглость... Но какая-то не такая наглость, непривычная. Или... Господи! Почему же с таким взглядом этот мудак не пошел до конца. С такими глазами нужно деньги зарабатывать. С такими глазами политику делают. Все имиджмейкеры умерли бы от таких глаз. А вот - Россия. Таланты пропадают. Жаль. Печально. - Чего уставился? - спросил Вавилов нарочито нелюбезно. - Я? - переспросил бомж. - Это я на тебя уставился? Да на кой ты мне сдался, козел старый! Подумаешь, тоже - в троллейбус сел и понты кидать. Вавилов... Да я таких Вавиловых... Клал я на вас. Понял? Шлюха как-то странно засуетилась. - Погоди, погоди, это же мой... И что-то яростно зашептала на ухо бомжу. Вавилов, однако, услышал слово "работодатель". - Газеты читаешь? - спросил Вавилов, пытаясь скрыть неожиданное беспокойство. Обернулся. За лобовым стеклом троллейбуса маячил черный джип. Молодец, Вахтанг. Дело туго знает. - Ну, Вавилов я. И дальше что? - А чего же ты, Вавилов, на троллейбусе рассекаешь, - встряла шлюха. - ты не обижайся, мы просто понять хотим. Интересно нам. - Да нам не интересно, - оборвал ее бомж. - Пошли с нами, Вавилов, пивка попьем. А? Слабо? Впереди Вахтанг на джипе. Он не бросит. Это точно. Хотя и выговор ему обеспечен. Но - таковы правила. Зарплата его обязывает. Так. Вахтанг. А сам-то что? В носорога стрелял, кто может пулей носорога завалить? У любого охотника спросите? Невозможно. А, ведь, завалил, черт его знает, как. Завалил. И вообще... Не последний человек на Москве. - Не слабо. Куда, шпана, путь держим? Может, подвезти? - Нашел себе шпану, - сказала шлюха. - Дешевый ты, Вавилов, людей не сечешь. Хоть и работодатель мой, а скажу тебе натурально, козел ты старый, понял? - Я твой работодатель? - искренне удивился Владимир Владимирович. - Я? - Ты, ты. Ты мне зарплату плотишь. Кстати, спасибо. Зарплата. Хорошая. Могу угостить. - Ты уволена. - Ну и черт с тобой. Огурец думал, что уже привык к выкрутасам невероятного троллейбуса. Но не тут то было. Садовое кольцо - ровное. Однако, троллейбус вдруг тряхнуло так, что Огурец снова обрушился на продавленное сиденье. Маркиза плюхнулась ему на колени и зашлась визгливым смехом. - Ну я не понимаю, мы что тут будем, отдел кадров изображать - уволена - переуволена, все, мэн, гуляй дальше. Мне от тебя ничего не надо. - Да он тебе ничего и не даст, Леков, - давясь смехом крикнула Маркиза. - Ты не врубаешься. Он теперь тебя мертвого тиражирует. Сечешь парадокс? Ты тоже свободен. Как в го. Ситуация акай. Любой ход самоубийственен. И оттого запрещен. Отвянь, Вавилов.. Мы выходим. Тебе дальше. Вавилов умел быть спокойным. Он знал, что во что бы то ни стало, всегда нужно быть спокойным. В любой ситуации. Какого черта он сел в этот троллейбус? Что его сюда занесло? А занесло его сюда - Вавилов теперь знал это точно - именно из-за этого бомжа с нарисованными глазами. И не для того занесло чтобы дать этому бомжу вот просто так уйти. - Эй погодите, - осипшим вдруг голосом окликнул выходящую троицу Вавилов. - Чего надо, чувак? - обернулась к нему Маркиза. - Я с вами. - Он нам нужен? - осведомилась Маркиза у Лекова. - Ну если бабки есть? - Слышь, чувак, у тебя бабки есть? - Как-нибудь, - буркнул Вавилов. - Ну пошли, - лениво согласился бомж. *** Маркизе по барабану, а Лекову по фигу. Как всегда. А мне - нет. Что я здесь делаю? Огурец положил ладонь на поручень и снова его дернуло током. Да так, что ногти на ногах зазвенели. Причем, каждый на свой лад и очень отстроенно. Большой палец левой - До. Мизинец правой - Си. В общем - в гамме держались. И то хорошо. А чтобы совсем было хорошо, надо, чтобы совсем было хорошо. Как Маркизе и Лекову. И этому мажору. Кстати, что за мажор? Маркиза, вроде, его знает? - Ну слушай, Огурец, харэ топтаться, порыли в твои номера или как? Василек совсем утухает, а я жрать хочу как не знаю кто, ну. давай, Огурец, я не понимаю, а?.. - С нами- нами-нами.... - Что? - ами-ами-ми-и.. - Чего?! - Да ты идешь с нами, мужик, или где?! Вавилов открыл глаза. Ничего себе, ситуация. Заснул в сраном московском троллейбусе с какой-то гопотой. Сегодня вечером с мэром будет встреча, рассажу, ухохочется. Да нет, не поверит. Ладно. Проехали. - Проехали! Идешь или нет? - Иду. Я ли не московский стиляга? Я ли не тот, кто шарил по стриту с коком, я ли не тот, кто слушал Мишу Генерсона, беспалого, я ли не тащился от Володи Терлецкого со "Звездной пылью", а Козла, великого Козла, я ли не перся от него? Я ли не шатался по "Броду", что мне эти обсосы? - Иду. Справа брусчатка, слева брусчатка, сверху - небо. Справа - за Гумом - невдалеке - Главпочтампт... Там, дальше, Тверская. Горького, то есть. С блядьми. Может, тряхнуть стариной? К блядям-с? -Ну ты чего там застрял? *** Я не застрял. Я смотрю. Я давно здесь не был. Я бываю здесь, но не так, не так... Я бываю здесь часто, я стою на трибуне, что напротив ГУМа, я бываю здесь как спонсор, как председатель чего-то там, как мишень. А я - я давно здесь не бывал. Я давно не видел этого неба. Этого неба над Москвой. Этого самого синего, самого прекрасного неба, теплого неба моего детства. Я москвич. Я люблю свой город. Я люблю его. *** - А мужик-то с причудами, - громко сказал Огурец. - Откуда такого выкопали? Смотрите, только в номер не тащит ко мне, а то разбуянится, знаю я этих ваших москвичей, как разгужбанятся, так тушите свет, а мне потом убирать. - Умирать ты будешь, хрен моржовый, а не убирать, - сказал Леков. - Понял, козел? Эй ты, дядя! Вавилов обернулся. - Ты ко мне? - К тебе. А к кому еще? - Пойдешь с нами? Владимир Владимирович огляделся по сторонам. Владимир Владимирович Вавилов увидел себя стоящим посреди Красной Площади, залитой утренними лучами солнца. Владимир Владимирович Вавилов вдруг понял, что троллейбусы здесь не ходят. Владимир Владимирович еще раз посмотрел на небо. "Белая горячка? Вот и все. Приехали. Я так и знал. Предупреждали ведь... Дождался...". - Эй ты! Мужик! Идешь или нет? Мы ждать не будем. Если что - номер 812. Подтягивайся. Гопники повернулись и побрели к "России". *** Остановились. О чем-то перемолвились. Потом бомж с нарисованными глазами пошел назад, к Вавилову. Остановился перед ним. Оглядел деловито. С ног до головы. Затем сунул руку за пазуху. И вытащил фляжку. Обычную туристическую фляжку. Аллюминиевую. Со вмятиной на боку. С очень грязной пробкой. Открутил. Владимир Владимирович заметил, что пальцы бомжа были на диво чистыми и с подстриженными ногтями. - Эк тебя пари, эк тебя колбасит, как я погляжу, - заметил Леков. - Ты расслабься, легче станет. Сунул фляжку Владимиру Владимировичу. - Глотни. На вкус во фляжке была обычная чача. Причем, не лучшей перегонки. - Нравится. Нарисованные глаза так и буравят. - Ничего, - уклончиво сказал Вавилов. Пойло было еще то. - Не вовремя выпитая вторая портит первую. Владимир Владимирович глотнул еще. - Хорошо теперь? - Нормально. Кремлевские звезды багровели, опухали, концы их оползали, истекая кровавыми каплями тающего свечного воска. "Что со мной? - мелькнула мысль. И тут же исчезла, затертая тысячей других, куда более важных мыслей. А за всем этим, за всей этой мысленной мешаниной ворочалось нечто, что во что бы то ни стало - Вавилов знал об этом - следовало обдумать. Владимир Владимирович Вавилов стоял посреди Красной площади с фляжкой чачи в руках. Владимир Владимирович Вавилов поднес фляжку ко рту. Начищенный, да что там, начищенный, вылизанный и отполированный железной дисциплиной и руками салаг сапог ударил о брусчатку - бах! Карабин - стояком на ладони - как учили. Сколько гоняли их на плацу, камушек на конец ствола - ать-два, чтобы не упал, ать - два, чтобы не споткнулся и лицо держать, и спину держать и глаза делать правильные, кому сказал?!.. *** Юра Мишунин печатал шаг. Карабин на ладони. Выправка - как учили. Сам кого хочешь теперь научит. Почетный караул - бац, бац, бум. Это вам не хрен моржовый. Шли бы вы все... Со своим почетным. До дембеля всего тридцать восемь дней, до свободы - всего ничего. Перетерпим. Главное - не думать об этом ебаном почетном карауле. Главное - делать все так, как учили. А в голове - что у меня в голове - хрен вам. Не скажу! "Кобелиная Любовь" у меня в голове. Леков у меня в голове. Какой классный пацан был! Жалко, умер рано. А песни клевые писал."Кобелиная любовь".... О-о-о!.. Карабин на ладони, шаг - как надо, до дембеля всего-ничего. Ат-два, ать-два, ать-два... * * * - Меня пригласили. Меня пригласили!.. On a invit* moi. Et c`est pourqoi que je suis ici. - Mais qui sont ces gens-l*? Quel horribles sont ces visages, ces museaux, ces mufles!.. Et encore, moi, je comprends que je suis jeune... Се gar*on! Il me semble qu'il s'appelle Ogour*ts.... - Ну я Ог-гурец, - вяло ответил Огурцов. - А можно по-русски? - Можно, - сказала Анна. - Конечно можно, - Mon Dieu! - Вы такая красивая... хоть и старая. Нет, я... - Огурцов безуспешно пытался справиться со сложным силлогизмом. - Я думал, Вы покончили с собой. - Mon Dieu! Suis-je ressemble * une femme qui s'est suicid*e? - Но я же читал, проходил. - En une de ces *coles pour b*tes? - Да, именно там. А где еще я мог бы Вас проходить. - Apprendre? Ну и манера выражаться, подумала Анна. - Полная нечувствительность к языку. Или нарочитость? - Нет. - Pourqoi? - Потому что я не умер. - Mais moi, est-ce que tu a decid* vraiment que je suis morte? - Нет, никогда. - А из вашего окна площадь Красная видна, - встряла ни к селу ни к городу Маркиза. - Да-а... Но где же этот наш, как его... Кстати, люди, как его зовут-то? Приблудного? - спросил Огурец. - Ты, Огурец, м-мудак, - отозвалась Маркиза. - Совсем поляну не сечешь. Говорю тебе, это работодатель мой. Бывший. - Она вздохнула. - Вавилов это, во кто! - Господа, господа, - всполошилась Анна. - Зачем же так грубо? Приличный мужчина такой. А вы его за une sorte de merde держите. - А это кто? - изумилась Маркиза. - Эй, парни, кто тут геронтофил, кайтесь. - Это подружка моя, - сказал Огурец. - Старая. - Ну это мы и сами видим. Откуда взялась-то? - Оттуда. Огурец честно показал в угол. - I see. Shared dream - подытожила Маркиза. - Ладно, проехали. Глюк - так глюк. Мне не привыкать. Слышь, глюк. Может ты отследил, куда Вавилыч ушкандыбал? Старенькая Анна печально смотрела на jeuns betes. - Il venait * chercher de guitare. - объяснила она девочке по имени Маркиза. - Where is a guitar, fuck your mind? - встрепенулся Огурец. - Маркиза, tsra-translate. - Щас! - сказала Макиза. - Сам объясняйся с глюками. Заколебал вконец! Ты врубись, это же не МОЙ глюк. Он общий. - А в-вот и я, - кокетливо выдавил Вавилов, открывая дверь в "нумера". - О-о! нашего полка прибавилось. Бабулька какая-то. Мадам!... - Какая я вам бабулька? - обиделась Анна. - Я и не бабулька вовсе. И вообще, наливайте мужчины. У меня поезд скоро. Спешу. - Не ссы, - успокоила ее Маркиза. - У этого вон колеса. "Джипяра" навороченный. Что за джип-то у тебя, кстати, Вавилов? - Чероки, - начал было Владимир Владимирович, но Маркиза не дала ему договорить. - Во! Джип - широкий. Я же говорила, тачка - на всех хватит. Все влезем. Влезем, а, хозяин жизни? - Влезем. Вавилов усмехнулся. - Джип и правда, широкий. - И холуй при нем, - не унималась Маркиза. - И ваще. На этот поезд не успеешь, под другой впишем. Какая, блин разница? Вздрогнули, люди!.. - А Леков где? - озаботился вдруг Вавилов. - Да спит он. - ответил Огурец. - Поблевал, покашлял и спит. After, так сказать, humble vomitting. - Ты гитару приволок, мэн? Как обещал? - Там, - Вавилов мотнул головой. - А, вообще-то, господа, вы кто? - Ну, здрассьте! Маркиза сделала книксен. *** - Я, между прочим, до недавнего времени в вашей фирме работала, Владимир Владимирович. Покуда вы меня в троллейбусе не уволили. - А кем? - Дизайнером, с вашего позволения. - Да? Вот как интересно... А что ты пьешь, дизайнер? - Все, что горит. И трахаю, уважаемый бывший начальник, все, что шевелится. - Ты? - Я. - Пардон, пардон, господа, нельзя же так сразу - "трахаю"... Вы, милочка, такая юная, такая прекрасная... Как вас зовут? Маркиза? Вам же еще жить и жить, Маркизочка, - встрепенулась Анна Каренина. - - Погоди бабуля, не встревай. Держись за стакан и молчи. - Застывшая в нижней точке книксена Маркиза неотрывно и зло глядела на Вавилова. *** "Господи, какие же они все дети!" - подумала Анна. - Ну что молчишь, начальник? - Ты еще на пол сядь, - Вавилов решил не поддаваться на дурацкие подначки. Книксен, понимаешь. Из нижней точки книксена, если простоять в ней некоторое время, удобно перейти в стойку дракона. Огурец сделал попытку сконцентрироваться. Маркиза, если ей вожжа под хвост попадет, такую акробатику может дать, что мало ни кому не покажется. Даже этому мажору. Хотя и крутой он. Реально крутой. Кстати, кто он такой, вообще? Работодатель Маркизин - стало быть, - шоу-бизнес. - Слышь, ты кто вообще-то, мужик? - спросил Огурец у Вавилова. Книксен начал угрожающе перетекать во что-то, чему в китайской философии ни имени, ни названия. Похоже, что маркизин книксен грозил закончиться ударом в точку ху-зна. - Да я, как тебе сказать, брателло... "Как мучительно долго меня учили делать "книксен".- подумала Анна. - И насколько все это было бессмысленно... А эта девочка...". "Центр тяжести, если она голову чуть наклонит назад, сместится, - подумал Огурец. - И тогда она точно грохнется на спину. А если голову чуть вправо, то...". Маркиза наклонила голову вправо. Джинса потертая, клетчатая рубаха. Из нагрудного кармана вываливается мобильник, из штанов потертых, джинсовых, мелочь - пш-ш-шик! - никелированной речушкой потекла. И пачка сигарет - шлеп - из какого-то потаенного кармана. - Ассс! - прошипела Маркиза. - Ассс!... Сальто, двойное сальто, сальто заднее и снова в книксен. "Научилась держать себя, - подумал Огурец. - Не дерется теперь, хотя бы. И то хлеб.". - Какая чудная вещица у Вас, - тихо сказала Анна. - Чудная, просто чудная. Маркиза сгребла ладошкой вывалившийся из-за пазухи кулон на тонкой серебряной цепочке и быстро спрятала его под рубаху. - Фамильный? - спросила Анна. - Ну, женщина, я Вас умоляю, что вы, как глупая, купленный. Даже не оборачиваясь Маркиза выстрелила последнюю тираду и тут же, посерьезнев, обратилась к Вавилову: - Понял, какого дизайнера потерял? - Я дизайнера потерял? - спросил Вавилов. - Я - потерял? Да у меня таких, как ты, знаешь, сколько было? - Таких как я не было никогда, - уверенно ответила Маркиза. - Очень может быть. А знаете, вообще, господа, чем я занимаюсь? - Знаем. Леков стоял посреди комнаты. Когда он успел войти в гостиную из соседней комнаты никто не успел заметь. Но он стоял - в той же грязной нейлоновой куртке, в джинсах - "варенках", вышедших из моды уже лет семь назад, перемилася с ноги на ногу, пачкая ковер грязью со стоптанных "скороходовских" говнодавов. - Слушай, - сказал Вавилов. - Я тебя знаю. - Это замечательно, - осклабился в улыбке Леков. - Ты пожрать-то принес, а то я вырубился тут... - Пожрать... Что такое - "пожрать"? Господи, да что это такое - "пожрать"? Разве это самое главное? Разве в этом смысл всего?... - В этом, в этом, - заметила Маркиза. - Вот и Аннушка скажет. Правда, тетя Аня? - Точняк, - уверенно сказала Анна Каренина. - Да вы что? Да вы понимаете, кто.... Что.... Вавилов потянул из кармана свой мобильник. Постукал по кнопкам. - Вахтанг? К "России" давай. Быстро. И - этой невозможной гопоте: - Господа! Мне очень приятно было с вами тут, но я, пардон, поеду. - Посиди, мажор, что ты как не родной? Сказавши это Леков рухнул на ковер рядом с Маркизой, застывшей в выходе из книксена, задев ее локтем. - Этой не наливать, - успел сказать Василек, умудрившись уйти от удара - нога Маркизы прошла рядом с его головой. - Гондоны вы, - обиженно сказала Маркиза, вставая. И Анне: - Слышь, тетя Аня, а фиг ли они такие? Давай вместе под поезд впишемся, а? А то тошнит меня от этих рыл. Я место знаю, где классно вписываться. На Рижской. Там и под мост можно. А ежели на природу захочется, на цветочки-листочки поглазеть, то и по насыпи можно пройти. Там кайф на насыпе, кусты, блин, трава... Люди, не делайте стойку, я о другом... Нет, тетя Аня, честно. И уединиться можно. Напоследок. А? Как вы? У меня никогда таких вот - стареньких не было. И в шелковых чулочках. А то, - Маркиза обернулась к Вавилову, - давайте этого чмошника заангажируем. Работодателя моего. Бывшего, Он у нас мастер вписывать. Вавилов, ты как? Поможешь двум уставшим дамам? - Я не старенькая, девочка, - сказала Анна. - Ее вдруг разобрала злость. Злость на самое себя. Quel diable! Parbleu! Mais pourquoi cette fille так похожа на нее? - Дура ты, Маркиза, - проговорил Леков, тяжело поднимаясь с ковра. - На хрена бабку обидела? Она же тебе добра желает. А ты - в заводки. - Он подошел к столу. - Чего тут у вас пожрать-то есть. О, сардельки! Горяченькие! Супер! - Слушай, ты, хендрикс хренов, ты гитару просил? Я тебе принес, - оборвал болтовню Вавилов. - Может слабаешь? - Да слабаю, слабаю, не ссы. Давай ее сюда. Вот ведь скотина! Вавилов встал. Его качнуло. В голове шумело. "Вахтанга, скорее Вахтанга", мелькнула мысль. Где эта долбаная гитара? - Держи. Леков обтер жирные руки о штаны. Принял гитару. Взвесил на руках. Внутрь деки заглянул. Пальцем изнутри поскреб. - Ну и что? "Фендер" корейский, струны левые, гриф ведет, ты его на базаре что ли брал? Конечно. Где еще такое найти можно? Говно! Фанера, лак - не лак, лады - жестянка Точно - говно. - уверенно сказал он. Вавилов про себя усмехнулся. Ну-ну! Оглядел собрание. Молчаливый мужик уже отрубился, судя по виду. Дизайнер в ванной, оттуда звуки льющейся воды слышны. Старуха в кресле, впавшая в прострацию. И он, Вавилов. А вечером - к мэру. Такой компанией он побрезговал бы и в годы не шибко разборчивой юности. - Ну и говно! - гегемон потряс гитару. Понюхал зачем-то. - Лаком пахнет, ишь ты, - поведал. - Но - говно. И он, Вавилов, выходит, его тиражирует? Леков. Что-то смутно припоминается. Ах, да. Они же вроде трибьют выпускали. История была... Даже, вроде, замочили там кого-то? Он еще нагоняй устроил по приезду из Италии, так хорошо отдыхал, такая компания была - первый раз за много лет расслабился по настоящему. Осина - он умеет отдых организовывать. Осинский - он на эти дела мастер. Хоть и склоняют его фамилию в России все, кому не лень, а Осина - он Осиной и останется. Правильный человек. Гегемон расстегнул куртку. Схватил гитару наперевес. И - как-то непотребно раскорячившись, попытался пропрыгать по гостиной а ля Чак Бэрри. Врезался в стену номера. Обернул к Вавилову покрытое каплями пота лицо. - Здорово, да? И заржал-заперхал, донельзя довольный собой. Куда Вахтанг запропастился? Навешать этому уроду на прощание, что ли? Как только Вахтанг приедет. Под занавес, так сказать. Чтобы у пьески был достойный финал. - Дай сюда, - сказал Вавилов бомжу. - И потянулся за гитарой. - Научу. - Не суетись, Вавилов. - совершенно трезвым голосом сказал бомж. - Посиди. Водки вон выпей. Достала меня твоя суета. *** Бомж мог. Бомж многое мог. Затянул для начала - "Ой, то не вечер, то не вечер"... Чисто так затянул. Вавилову даже подпеть захотелось. Сразу. "То не ве-е-ечер.... Мне ма-а-алым мало спалось, да спалось..." - включился Вавилов на второй голос. - На кварту вниз возьми, - заметила девка. Кажется, Маркизой ее зовут, или он ошибся? - Как тебя звать-то, милая девица? - спросил Вавилов. - Кварту выдержать не можешь, тогда в терцию, что ли, затяни, - тихонько сказала девка. А бомж все продолжал: - "Е-е-сау-у-у-ул догадлив был... Су-у-умел сон мой разгадать, разгадать....".. - Это же элементарно. Ты же взрослый мужчина, - девка схватила Вавилова за рукав пиджака. - Три тона вверх берешь и все дела. Ты сольфеджио-то проходил в школе? - Нет, - честно ответил Вавилов. - Ну, мужик...То-то я и гляжу, ты серый такой... "Пропадет он говорил, твоя буйна голова". - Я - серый, - спросил Вавилов. Достали его эти недоноски. Это он, Вавилов - серый. Нашли себе серого.... - Это я-то - серый? - Вавилов уставился на Маркизу. - А какой же еще, - ответила та. - Конечно. Терцию не держишь, вообще, интервал вменяемый построить не можешь, о чем с тобой тогда говорить-то? А туда же - продюсер. Ты помолчи пока, пусть он один поет, - она кивнула на гегемона-Лекова. Да что я, в самом-то деле, вдруг разозлился на себя Вавилов. Он вспомнил лицо Лекова. Мудрено было не вспомнить. Все ларьки кассетами завалены. Каждый третий подросток в футболку с его портретом одет. Вавилов мысленно перенес морду гегемона на футболку. И не удержался, зашелся хохотом. Гегемон оборвал "Есаула". Этому не наливать, - сказал он Маркизе. И, подумав, добавил: - Толерантность низкая. Вавилова аж скрючило от хохота. Шуты! Дешевые шуты! Толерантность! Слова-то какие знают. - Врубайся, мужик, - сказал вдруг гегемон. - "Весна священная", финал. В переложении для деревянной лопаты. - Ну все, - простонала Маркиза. - Начинается... * * * Со стороны гостиницы "Россия" вдруг грянул оркестр. Нет, не оркестр. Что-то другое. Что за странные инструменты. Правда, была и медь - тромбоны, валторны. О, и деревянная группа вплелась. Что за черт. Не поворачивая головы, Мишунин скосил глаза. Точно, от "России". Вроде бы сегодня, праздников не планировалось. Ростропович позавчера играл, а Паваротти с Доминго послезавтра голосить станут на Васильевском спуске. Ишь, повадились. Если честно, Мишунин не любил "попсовую оперу". Что-то есть в этом... Не неестественное, нет. Поверхностное какое-то. Целлофановое бельканто. Мишунин про себя попытался определить инструментальный состав. Да, симфонический оркестр имеется. Синтезатор вроде есть. Электрогитары, - куда же без них? - две. Нет, три. И, кстати, не к месту: забивают оркестр. Оркестр-то "Весну священную" заканчивает, а гитары - одна что-то из Сантаны, до боли знакомое ведет, вторая монотонный, грубый, металлический рифф, третья просто класический блатняк. Ум-ца, ум-ца. Нет, что не говори, нет у людей нынче вкуса. Чувство меры потеряно. То ли дело, бывало, в крепостном театре. Маленькая труппа, все свои, все через одну конюшню прошли. Петька-кузнец, Васька-бондарь. Зальчик деревяненький, на двадцать мест. А из зальчика выйдешь - парк, пруд с лебедями. Все чинно-благородно, никаких вольностей. Та гитара, что играла параллельные квинты, тяжелый хард-роковый рифф вдруг повела мелодию. О, знакомое. Прокофьев, из фильма "Александра Невского". Злые тевтонские рыцари в бой с картонными мечами под такое шли. А оркестрик-то в "России" с претензией. Только фигня все это. Дешевка. Опять "новые русские" гуляют. Устроили себе незнамо что. Да и к тому же из какой-нибудь золотоносной дыры. Здесь-то такие простые забавы давно не в ходу. * * * Леков играл, прислонясь к стене и поставив ногу в грязном стоптанном ботинке на журнальный столик. Музыка Шопена лилась и лилась, воскрешая в памяти лица, голоса... Анна откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Как он чудно играет, этот странный человек. Так не хочется вставать, спешить на вокзал... A peine ont-ils depos*s sur la planche... Исковерканное тело на рельсах... А в сущности, зачем? Маркизе вдруг явственно увиделась та обшарпанная квартирка в Питере. Капли дождя на оконных стеклах. Запах красок и скипидара. Раздолбанный катушечный "Маяк" с западающей кнопкой переключения дорожек. Рядом чашка с засохшими остатками кофе. "Арнольд Лейн". Первый хит Сида Барретта. Леков всегда любил Сида. И, видать, сильно любил, раз даже в таком состоянии умудряется играть один в один. Ни хрена Васька не изменился. Если глаза закрыть. И только слушать. Теперь снова быть им вместе? Ей, Лекову, Огурцу. А в сущности, зачем? Огурцов притоптывал в такт ногой. "Солнечные дни". Навсегда любимая песня. На даче с Кудрявцевым под водочку в мягких московских сумерках она звучала точно так же. Вернуть бы, блин, все. Кудрявцева, ту дачу, сосновый лес. Посиделки молодых бездельников, у которых все впереди, а потом вдруг оказывается, что все уже позади. Эх, стать бы снова романтиком. Без рефлексий ненужных, без депрессий. Со здоровым желудком, в который хоть "царскую водку" заливай. А в сущности, зачем? Вот ведь народ. Песня-то создавалась как шутка. С шутками да прибаутками. Да и группа вся - "Черный лебедь" - сами же ржали над собой. Музыканты все уже в летах. И на тебе - решили в охотку оттянуться. Ан гляди-ка, в народ пошли песни. А еще говорят, что я неважный продюсер. Пусть говорят. Только вот хмырь этот запредельный мои песни поет. Еле на ногах стоит, шатается, одет чудовищно, морда небрита и хрипит диким голосом: "Где мои депозиты?". Неплохо хрипит, неплохо. Отмыть бы его, побрить, приодеть, имиджмейкера приставить. Глядишь и раскрутили бы панк-звезду. Хрипел бы себе. А в сущности, зачем? Леков играл "Весну священную". Всегда любил эту вещь. Сегодня он играл ее строго, без причуд играл. Так, позволил себе несколько вольностей. Из моцартовского "Реквиема" пару фраз вставил. Ну и из иного - так, по мелочи. Скучно. Так, блин, скучно. Давным-давно. Да и на этом отбойном молотке разве что путное сыграешь? Во, новое лицо нарисовалось. Сейчас мы его встретим. Во-от так. небольшой импровизацией в фа-диез миноре. Вахтанг застыл в дверях. Шеф всегда любил отрываться "по полной". За те четыре года, что Вахтанг провел с Вавиловым, он кажется напрочь уже утратил способность удивляться. Гулял Владимир Владимирович широко. Медвежья охота, яхты, вертолетные экскурсии, разгромленные ресторанные залы - все было. Но всегда был то, что Вахтанг называл про себя так: шик. Здесь шика не было. Напрочь. Дешевый номер, бодяжная, ларечная водка. Тяжелый запах "беломора". Старая бомжиха в кресле. Шлюшка, из самых дешевых. Мужик с опухшим лицом, храпящий на диване. Еще один, гопник с гитарой в руках. Одна нога на журнальном столике, вторая попирает полураздавленную сардельку, упавшую на пол с грязной тарелки. Лопнувшая кожица с обрывком нитки, вылезшая начинка. И - Владимир Владимирович, с лицом измазанным кетчупом, с лацканами пиджака, умащенными майонезом. С брюками, усыпанными пеплом. - О, Ваханг, дарагой, - шеф, наконец, сфокусировал на своем шофере разъезжающиеся в стороны зрачки. - Мы... - Владимир Владимирович глубоко задумался. Вахтанг терпеливо ждал. Шеф взял с тарелки последнюю оставшуюся сардельку, тоскливо поглядел на нее, надкусил и бережно положил назад. - Мы едем, - наконец сказал он. - Да. - Мы? - вопросительно поднял черные брови Вахтанг. Вопрос вновь поверг Владимира Владимировича в задумчивость. С минуту он посидел, шевеля губами. Бомж, прижав рукой гитарные струны, ехидно поглядывал на Вавилова. И остальные тоже смотрели теперь на него. Даже спящий мужик вдруг проснулся, повернулся на другой бок и строго взирал с дивана. - Мы, - подтвердил Вавилов. - Все... И я. Он грозно обвел глазами номер. - Все! - сказал он еще раз. Вахтанг кивнул. Вахтанг не любил лишних слов. * * * Какафоническое исполнение "Весны священной" оборвалось так же внезапно, как и началось. У Мишунина было отличное зрение. И он увидел, как в "России" распахнулось одно из окон на одиннадцатом этаже и оттуда вырвались несколько точек. Точки направились прямо к нему, к Мишунину. Только не голуби, нет! Это были не голуби. Это были дрозды. Пропорхнули прямо над головой, сделали круг над мавзолеем, взмыли вверх к рубиновым звездам Спасской башни и канули, растаяли в ослепительном сиянии солнца. Мишунин перенес вес тела с одной ноги на другую. До дембеля тридцать восемь дней. Конец.