время как будто бы сошедшая с картины неизвестного голландского мастера конца шестнадцатого века. Она была чопорна, благородна и почти стародевственна. Ее возраст, как у всех женщин, неистово верующих в скотское начало мужчин, был частью ее имиджа. Ее наряд и манера поведения, как у всех снобов, не давал ни малейшего шанса на экспромт или невинный анекдот, даже про старого еврея. Она твердо считала, что нет закона притяжения полов, есть их беззаконие. У Марии Сергеевны был очень напряженный график поездок по городам и весям бывшего Союза. Ее посещение "неньки Украины" было первым и, дай Бог, думала она, не последним. На зажиточный пророссийский Харьков Крамская отвела вначале две недели в своем плотном, как ее корсет, графике. Этот город, где у людей всегда, даже в более худшие времена, водились деньги, должен был неминуемо, по понятиям княгини, вырасти до понимания простого факта, что если честь можно продать, то ее можно и купить. После Харькова в графике стояли Курск, Новосибирск, Варшава и Минск. Бизнес Марии Сергеевны был отлажен, как механизм часов на Спасской башне. Два года подходила она к тому, чтобы поставить на поток свое детище -- продажу дворянских титулов. Вначале -- Москва и Санкт-Петербург. Затем российская провинция начала проявлять робкий интерес к этой животрепещущей теме. На периферии России дела шли туго. А "красный пояс", вообще, со дня на день ждал возвращения Советского Союза. Поэтому княгиня все время искала новые рынки сбыта своего товара. И вот -- первая ласточка на Украине. Вопрос был не только в этической готовности населения, но и в его материальной способности. Крамская, знавшая, что Украина по всем показателям копирует Россию, но отстает при этом года эдак на два, все ждала, когда же русскоязычные области бывшей Малороссии созреют до столь важного вопроса. Бизнес на самом деле был очень прост. Титулы выдавались непосредственно руководителем Польского монархического движения (ПМД) Лешиком Вержховским. После соблюдения необходимых формальностей, заполнения анкет и внесения аванса пан Лешик, как "регент-инициатор", -- а именно так называлась его должность, -- брался за составление официальных бумаг. Каким-то неведомым образом граф Вержховский после бегства буржуазного польского правительства в 1945 году сумел закрепить за собой право на председательство в ПМД, ведающем вопросом присвоения дворянских титулов, которые имели хождение по Европе. По запаре строительства социализма, а затем его разрушения Польше было недосуг заниматься этим вопросом, и ПМД монополизировало, казалось бы, недоходную отрасль. Но с 1991 года открылся новый, неосвоенный рынок СНГ и бизнес получил второе дыхание. Мария Сергеевна сумела добраться до "регента" только тогда, когда смогла раскрутить мелкий опт -- от пяти до десяти претендентов в пакете. Избегая открытой рекламы, госпожа Крамская использовала исключительно индивидуальный подход. И что интересно, сами титулы были натуральны, как крымские помидоры на алуштинском рынке, ибо пан "регент-инициатор" какими-то немыслимыми уловками сумел заполучить у польского президента сразу после окончания войны не только право жаловать дворянские титулы, но и поддержку ряда мелких монархических дворов Европы. Так что Мария Сергеевна не боялась ни насмешливых журналистов, ни "Общества защиты прав потребителей", ни "Антимонопольного комитета". Бумаги, предоставляемые паном Лешиком Вержховским, были настолько основательны, что с ними можно было идти в народный суд, исполком или международный арбитраж, и это внушило уверенность и убедительность госпоже Крамской в деле возрождения отечественного дворянства. Встретив прибывший из Москвы поезд, Нильский галантно помог даме спуститься с замасленного трапа вагона и принял багаж -- небольшой саквояж с личными вещами и персональный компьютер "ноут бук" с модемом для связи с Варшавой и другими городами. Княгиня произвела на Нильского самое благоприятное впечатление. Как будто сошедшая со страниц тургеневских книг, она показалось Сан Санычу воплощением утерянной чести нашего народа, особенно ее женской половины. Через двадцать минут езды на такси по ужасным харьковским дорогам, подтверждающим классическое правило, что ничто не вечно под луной, Мария Сергеевна уже сидела в отведенной ей комнате и обсуждала с Остапом план предстоящей работы. План был до предела насыщен и сжат, как у всех деловых людей, дорожащих своим временем и временем клиента. В субботу предстоял доклад Крамской в Центральном лектории. На следующий день -- презентация "Российского дворянского попечительского общества", и прямо со среды начинались дни приема. На индивидуальную обработку клиентов с выездом Крымов по нехватке времени решил не тратить сил, и Мария Сергеевна согласилась принимать по записи. К удовлетворению Остапа, первая лекция собрала не только пару десятков солидных мужчин и нескольких обветшалых старушек, но и пяток корреспондентов местных "масс-медиа". Еще с утра Нильский обзвонил редакции газет и телевидения и посоветовал прислать людей. Зная хорошие артистические данные Марии Сергеевны, Остап не сомневался, что в местных газетах появятся заметки и интервью. В любом периферийном городе горячая информация -- большая редкость, и если попадается хотя бы слегка теплая, это уже имеет шанс быть замеченным. После телевизионного репортажа, последовавшего в вечерних новостях, Крымов распил вместе со своей компаньоншей бутылку шампанского. -- Мы близки к удаче, -- выдал Остап прогноз. -- Она всегда рядом. Только не известно, с кем. Презентация, состоявшаяся в арендованном Доме ученых, удалась на славу. Атрибутика и музейные материалы, прибывшие из Москвы багажом, были весьма кстати. Во время небольшого фуршета Мария Сергеевна имела возможность походить за руку с каждым заслуживающим внимания посетителем и обсудить вопросы, не терпящие публичной огласки. Главной целью предварительного знакомства было зародить в умах слегка подготовленной публики саму идею возрождения традиций дворянства в нашем государстве. Как и в любом сетевом маркетинге, главным здесь было не конкретная агитация, а широкий охват чистой идеей. Сдавая ключ от помещения вахтеру, Мария Сергеевна сказала поддерживавшему ее под руку Нильскому: -- Завтра будут люди, это я вам точно говорю. Кроме первых персон, я приметила еще нескольких шестерок, посланных с целью явной разведки. Не опаздывайте с утра в офис, Сан Саныч, будем заполнять бумаги. Судя по одежке, будут торговаться, так что предстоит тяжелая работа. Рано утром Сашенька уже печатала прейскурант и перечень необходимых документов под диктовку Крамской. "Князь" шел только за валюту и колебался в диапазоне от двадцати пяти до тридцати тысяч долларов. "Граф" почему-то был установлен нижней границей -- пятнадцать тысяч долларов. За "Барона" разрешалось платить местной валютой в эквиваленте. Предусматривались скидки для ветеранов труда и чернобыльцев. Оптовые цены почему-то не указывались. Неожиданными выглядели наценки для коренных представителей Африки, мусульман и австралийских аборигенов. К многочисленным информационным материалам прилагались различные инструкции: по этикету, по протоколу во время королевского приема, по поведению за столом, правила наследования титула для самых запутанных семейных отношений и так далее. Вопреки ожиданиям княгини, в первый приемный день никто не явился. От скуки Сан Саныч, дежуривший на приеме, сочинил пару сонетов, посвященных Марии Сергеевне, и замочил с десяток мух. В конце смены стало ясно, что ничего не осталось, как ждать завтрашнего дня. Собравшись вечером за чаем в недавно построенной по указанию Крымова беседке во дворе, компаньоны коротали время за неспешным разговором. Барон, насколько позволяла цепь, сидел в непосредственной близости от беседки и лениво слушал бесполезную болтовню людей. Жора громко сербал чай. Даниловна вязала носки. Княгиня раскладывала пасьянс, а Нильский, как всегда, читал газету, ежеминутно охая и чертыхаясь. Остап мелкими глотками пил теплый коньяк. Между Викой и княгиней догорал остаток длинного разговора. -- Так что, душечка моя, -- монотонно чревовещала Мария Сергеевна, -- никогда не надо волноваться, если ваш муж пришел под утро и не может вразумительно объяснить, где и с кем он был. Где гарантии, что, узнав правду, вы будете волноваться меньше? Я по собственному опыту знаю, что все они корыстные лжецы, напыщенные эгоисты. Особенно холостяки. А старые, вообще, приводят в дом даму только затем, чтобы она навела порядок в его берлоге. У холостяков есть одна существенная слабость -- они не могут во всем обвинить свою жену. -- Мария Сергеевна, -- спросила Вика, -- а какой, по вашему мнению, должна быть идеальная жена? -- В Европе мне попалось одно солидное руководство для начинающих супругов, -- ответила княгиня, -- в котором идеальная жена определяется как женщина не слишком красивая, чтоб не искушать мужчин и не будить ревность супруга, не слишком умная, чтобы муж не чувствовал своей неполноценности, не слишком нравственная, чтоб не показаться ему однообразной, не слишком прямолинейная, ибо во благо брака надо уметь кое-что скрывать. Главное качество хорошей жены -- терпение. А много терпеть -- это значит много прощать. Вика задумалась, а княгиня погрузилась в пасьянс. На некоторое время все замолчали. Даниловна закончила ряд и вздохнула, Нильский перевернул страницу и глубоко вздохнул. Княгиня скользнула взглядом поверх карт и не удержала легкого вздоха. Жора, отхлебнув чай, с протяжным вздохом выпустил горячий воздух. -- Господа, -- не выдержал Остап, -- нельзя же все время о деньгах! -- Давайте играть в дурака! -- вдруг предложила княгиня, несколько переигрывая с энтузиазмом. -- А ставки? -- поинтересовался Остап, хотя в дурака всегда играл без интереса. -- На поцелуй, -- игриво скосилась на Остапа Марья Сергеевна. -- Нет, давайте повысим ставки хотя бы до десяти копеек, -- запротестовал Крымов. -- Я! Я согласен на поцелуй! -- засуетился Нильский, подсаживаясь вплотную к Крамской. Княгиня недоверчиво посмотрела на Сан Саныча и сказала, что еще не закончила раскладывать пасьянс. Некоторое время все молчали. -- Вы когда-нибудь курили, Остап? -- спросила княгиня. -- Почти нет, -- ответил Крымов. -- У меня и без того масса вредных привычек. Сигарета -- это палочка о двух концах, на одной стороне которой огонек с дымом, на другой -- самоубийца. Нильский опять чертыхнулся и назвал кого-то в газете ослом, болваном и вредителем. На некоторое время воцарилось молчание, прерываемое утробными звуками организма Пятницы, борющегося с обжигающей жидкостью. Княгиня брезгливо поморщилась. -- Жора, ну что у вас за воспитание? Разве можно так громко пить чай? -- Воспитание? -- повторила Вика. -- Вы думаете, он знает, что это такое? Остап оживился и повернулся к Вике. -- Воспитание -- это умение человека хорошо скрывать от окружающих, как много он заботится о себе и как мало обо всех остальных, -- Вот именно, -- подхватила княгиня, глядя на Пятницу, -- уходить не прощаясь уже все умеют, а вот приходить и здороваться... Жора громко отхлебнул горячую жидкость. -- Послушайте, Пятница, -- прервал его чаепитие Остап, -- я хочу сделать вам замечание. Вы, как ответственный за ведение хозяйства, не справляетесь со своими обязанностями. Скажите, что за напиток вы подали нам сегодня утром? -- Я не помню, или кофе, или чай, -- ответил Жора, прекратив сербать. -- Но ваш напиток отдавал нашатырным спиртом! -- Тогда это был чай. Кофе у нас попахивает немного дустом, -- сказал Жора и громко хлебнул из блюдца. -- Сан Саныч, я надеюсь, вы не против меня? Вам разве не понравился вчерашний суп? -- Жора, я умоляю вас! -- прогундосил Нильский, не отрываясь от газеты. -- Не надо искать повода для ссоры. -- Это несправедливо, Сан Саныч. Я сегодня принес вам кофе прямо в постель. -- И я остался теперь без простыни! -- возмущенно воскликнул Нильский. -- А посмотрите на этот нож! Он же грязный, -- возмущенно вставила княгиня. -- Странно, почему грязный? -- удивился Жора, -- Последнее, что я им резал, было хозяйственное мыло, -- Если ты скажешь, что ложкой размешивал стиральный порошок, я тебя удавлю, -- негромко, но веско добавила Вика. -- Так что делать? -- спросил обидевшийся Жора. -- Мыть или не мыть... -- Вот, в чем вопрос, -- закончил за него Крымов. -- Да вы, Пятница, -- прямо малогабаритный кухонный Гамлет. Княгиня брезгливо посмотрела на Жору. -- Разве сейчас мужчины? Я удивляюсь, что у современных мужчин еще не появились женские болезни. К тому же нынешние мужчины совершенно не умеют любить. Вообще, только зрелые люди моего возраста еще помнят те времена, когда любили по-настоящему. -- По вашей теории значит, что лучше всех из нас в любви разбирается Даниловна, как самая старшая? -- съехидничал Жора. -- Даниловна, что вы знаете о любви? -- Да что я могу знать-то о любви? -- отмахнулась старуха. -- Я мужу-то ни разу не изменила. Барон по-собачьи философски вздохнул глубоко и тяжко. После пятиминутного молчания княгиня, закончив пасьянс, неожиданно с пафосом изрекла: -- Да, все мы на свалке истории, и ту бессовестно растаскивают. Остап отпил мелкий глоток коньяку, и по искорке в его глазах было видно, что он хочет поразглагольствовать. Это всегда с ним случалось в минуту редкого досуга. -- Если подходить чисто арифметически, то этому государству осталось до своей кончины совсем немного. -- Что вы имеете в виду под словом "арифметически"? -- встрепенулся Нильский, всегда любивший поговорить о современных бедах нации. Остап с охотой ответил: -- Я вывел формулу смерти государства и назвал ее ФСК -- формула смерти по Крымову. -- Как это -- формула смерти, объясните? -- спросил Нильский, откидывая газету. -- Очень просто, -- начал Остап. -- Все население страны можно условно разделить на пять групп и определить их примерную численность. 1) Работающие -- производители валового национального продукта. 2) Дети, школьники, студенты, пенсионеры и прочие слои населения, полностью находящиеся на иждивении работающих, -- тридцать пять процентов от всего населения. 3) "Чиновники": депутаты всех мастей, администрации, пожарники, профсоюзы, всякие инспекции и контролирующие органы, спортивные и общественные организации, а также аппарат, всех их обслуживающий, -- примерно семь процентов 4) Безработные, домохозяйки и декретные женщины -- четырнадцать процентов. 5) Силовой аппарат: армия, секретные службы, таможня и милиция, а также их обслуживание -- девять процентов. -- Итого, если вычесть из ста процентов то количество, которое не производит никаких материальных ценностей, то мы получим тридцать пять процентов. Из оставшихся работающих примерно пятнадцать процентов "паразитирующих": финансы, торговля, посредники. Если привести это к общему количеству, то останется двадцать девять процентов. Из оставшихся -- минимум одна треть занята в сфере обслуживания. Остается девятнадцать процентов. -- Итак, мы получаем, что производством валового национального продукта заняты всего девятнадцать процентов населения, то есть, на одного работающего приходятся четверо, кормящихся его трудом. А если учесть, что страна выплачивает проценты по иностранным кредитам, то на каждого работающего приходится еще по одному иностранцу: американцу, или японцу, или немцу. Итого: пять на одного. -- Когда мы кормим членов своей семьи, детей и стариков, это ладно. Но ведь мы еще содержим силовой и бюрократический аппарат. Если сложить численность чиновничьего и силового аппарата, то мы получим 16 процентов. Моя формула -- это отношение количества тех, кто производит материальное, к числу нависающего над нами госаппарата. Давайте вычислим: девятнадцать, деленное на шестнадцать, дает нам одну целую восемнадцать сотых. Как видите, это число приближается к единице. Когда оно достигнет ее, это уже будет диагнозом смерти государства, то есть, один работает, один его проверяет. При имеющейся у нас ситуации ежемесячно выпускаются все новые законы, которые в силу их угнетающего характера никто добровольно выполнять не собирается. Значит, перед государством стоит жизненно важная задача увеличения фискального аппарата. Преступность в условиях массовой безработицы и общей бедности имеет тенденцию увеличиваться, а значит, будет увеличиваться численность милиции. Это значит, что делитель в моей формуле будет тоже увеличиваться. А в связи с эмиграцией и превышением смертности над рождаемостью делимое будет уменьшаться. Еще немного, и моя формула даст в результате единицу. А это уже уровень смерти. Это уже труп. Остап отпил коньяк и грустно улыбнулся. -- Что интересно, правительство постоянно идет не по пути упрощения, а по пути затягивания узла еще туже. Они еще удивляются, почему увеличение фискального аппарата не дает ощутимого дохода в бюджет. Да все прибавки идут на само же увеличение аппарата. Тем более, что их зарплаты не сравнить с инженерной или зарплатой рабочего. Наше государство напоминает мне удава, заглатывающего самого себя с хвоста и думающего, что оно кушает. Барон опять тяжело вздохнул и поплелся, позвякивая цепью, к себе в будку, подальше от мрачных прогнозов Остапа. Время было отходить ко сну. Жора удалился затем, чтобы проверить свои ловушки и совершить ночной обход окрестности на предмет выявления слежки. Нильский проводил Марию Сергеевну к себе. Вернувшись в беседку, Сан Саныч мечтательно-болезненно посмотрел на окна княгини и вздохнул: -- Ах! Она просто ангел. Крымов поперхнулся коньяком и долго откашливался. -- Я так и знал, что она не женщина, -- придя в нормальное состояние, заметил он и пошел спать. Глубокой ночью, когда скоротечный летний сон окончательно разморил и расслабил члены обитателей москалевской слободки, из мезонина, где квартировалась княгиня, раздался громкий душераздирающий крик, заставивший на мгновение остановиться сердце в груди чуткого на звуки Барона. Затем что-то с глухим грохотом упало и крик повторился, в точности продублировав неповторимый тембр, силу и продолжительность первого. После этого темную, как тонкий кишечник негра, ночь разрезали неприятные звуки бьющейся в большом количестве посуды. Затем крик раздался снова, но на этот раз прервался на полуноте. В окошке княгини уже горел свет. Придя в себя после пережитого шока, Барон залился протяжным лаем, в который он вложил всю ненависть к людям, не дающим спокойно поспать пожилому обиженному жизнью псу. Его лай был подхвачен в соседнем дворе, затем удвоен двумя следующими и, нарастая, как цепная реакция, понесся по Москалевке. Цунами многоголосого собачьего лая докатилось до Красношкольной набережной и разбилось о нее в районе Нового цирка, где начинались высотные дома. Чтобы понять причину этих нечеловеческих криков, изданных через равные промежутки времени, надо вернуться на три минуты назад. Мария Сергеевна, имевшая обыкновение отходить ко сну не ранее двух ночи, на этот раз зачиталась Вольтером почти до половины третьего. Почувствовав, что веки начинают слипаться, а буквы -- двоиться, княгиня прочитала молитву, выключила свет и закрыла глаза. Когда первая волна легкого сна пробежала приятной теплотой и негой по ногам, раздался скрип открываемой двери. Графиня разомкнула веки и увидела, как дверь ее комнаты, едва освещаемая лунным светом, начала медленно открываться. Онемевшая от ужаса княгиня почувствовала, что у нее похолодели внутренности, наполненные легким пуританским ужином. В комнату плавно и бесшумно вплыло нечто белое и зловещее, имеющее очертания человеческой фигуры. На голове у этого "нечто" было что-то белое и высокое, что княгиня приняла за капюшон, "Может, это смерть? -- подумала Марья Сергевна и осознала, что забыла напрочь все молитвы. -- Но почему она в белом, а не в черном?" Затем княгиня вспомнила, что за людьми дворянского звания смерть приходит в белом. Немой ужас сковал госпожу Крамскую. Фосфоресцирующая фигура, выставив вперед костлявую руку, начала неуверенно продвигаться в сторону кровати. Неожиданно белая смерть натолкнулась на стул, стоящий у нее на дороге, и шепотом чертыхнулась, слабо выбирая при этом выражения. И тут новая догадка, не менее ужасная, чем первая, пронзила княгиню, как копье Париса: "Это не смерть. Это грабитель". Ужасная мысль подтверждалась тем, что под подушкой у княгини лежали пять тысяч задатка за титул барона, который она на презентации тайком от Крымова взяла с прыщавого хозяина торговой фирмы "Пиктусевич и компания". Зловещая фигура вплотную приблизилась к кровати, наклонилась и потянулась длинной волосатой рукой, как показалось княгине, прямо под подушку. Это движение и кошмарная догадка, наконец, разомкнули сцепленные ужасом челюсти Марии Сергеевны и исторгли из нетренированного горла потрясающей силы и пронзительности звук. Чтобы ощутить неповторимые чувства, ворвавшиеся при первых нотах этого крика в душу белого незнакомца, надо снова вернуться на три минуты назад. Проводив княгиню в ее комнату, Нильский никак не мог уснуть. Он ворочался в неудобной, жгущей тело постели и вспоминал каждое движение Марьи Сергеевны, с которой он по заданию Крымова провел весь день. Благородство и чистота ее линий мгновенно пленили его, как пленяет старого капитана изящество и строгость обводов трехмачтовой бригантины. Давно забытое чувство ворвалось в сердце Сан Саныча, мгновенно растопив вековые глыбы льда, сковавшие душу и тело президента еще с перестроечных времен. От такого таяния веселые теплые и озорные ручейки забегали по всем членам его тела, попадая в отдаленные и забытые изгибы и закоулки. Не в силах совладать с нахлынувшими чувствами, Нильский, знавший привычку княгини ложиться поздно, решил объясниться немедленно. Как был, в ночной рубашке и колпаке, который стягивал во время сна его длинные волосы, Нильский начал красться по винтовой лестнице на мезонин. Добравшись до комнаты своего кумира, Сан Саныч неуверенно поскребся в дверь. Приняв невнятный стон, изданный княгиней, начинающей тонуть в первых волнах сна, за разрешение войти, Нильский, стараясь не разбудить обитателей дома, бесшумно проскользнул в комнату. На цыпочках он подошел к кровати, по дороге больно ударившись о стул, наклонился над княгиней и хотел спросить ее разрешения включить свет. Именно в этот момент он был встречен таким криком, которого не слышал даже в самых черных американских фильмах ужаса. От неожиданности и испуга в недрах тела Нильского оборвались все внутренности. Ничего не соображая, он рванулся к двери, натолкнулся на все тот же злосчастный стул и, потеряв равновесие, рухнул на пол. От этого удара старый аварийный дом всем своим существом издал глухой недовольный стон. Вскочив на ноги, Нильский продолжил свое неумолимое, как движение нерестящегося лосося, стремление к двери, но в темноте больно и обидно врезался в буфет. В кромешной темноте под повторный убийственный визг княгини на пол посыпались старые тарелки Даниловны. Окончательно потеряв ориентацию в пространстве, в состоянии, близком к помешательству, Нильский из последних сил рванулся в сторону единственного освещенного окна и судорожно начал дергать раму. Тут его, как пуля, настигшая арестанта на тюремной стене при побеге, догнал последний животный вопль княгини. В этот момент в комнате зажегся свет, спасший Нильского от разрыва сердца. На пороге в одних трусах с табуретом в руке стоял Остап, прикидывающий, в кого его запустить -- в белую фигуру, пытающуюся выскочить в окно, или в истошно орущую княгиню. Когда Остап окончательно решил, что табурет скорее всего предназначен Марии Сергеевне, разрывающей своим визгом барабанные перепонки, та наконец замолчала, принеся всему дому и трем ближайшим кварталам немыслимое облегчение. Мерзкая трясущаяся фигура у окна обернулась и оказалась Нильским. Княгиня, видимо придя в себя, в негодовании схватила с ночного столика статуэтку из неизвестного черного камня, выполненную в виде фигурки белого медведя, и изо всех сил запустила ей в Нильского. Описав пологую дугу, каменный медведь ударился о коленную чашечку возмутителя спокойствия. На этот раз тишину ночи разрезал нечеловеческий вопль Нильского, вызванный резким болевым ощущением в ноге. С криком: "Княгиня, еще не время разбрасывать камни!" Остап схватил за шиворот Нильского, собирающегося упасть на пол, и поволок его вон из комнаты. Тепло, по-отечески похлопав президента по спине табуретом, Крымов успокоил его уже в коридоре. С первых же минут допроса, учиненного на кухне, Нильский раскололся и признал себя виновным в том, что не сумел обуздать внезапно нахлынувший на него приступ страсти. Посочувствовав незадачливому влюбленному, Остап посоветовал ему впредь заниматься с княгиней любовью только днем с предварительным письменным уведомлением, дабы избежать дальнейших эксцессов. Накануне... Тускнея и обостряя запахи и звуки, вечер переходил в ночь. Большой старый пес, положив морду на лапы, не спеша размышлял о жизни. Нестерпимо противно пахло соседским Мурзиком. Пес знал, что когда он обретет свободу, -- а это случится рано или поздно, -- первым, до кого он доберется, будет, конечно, этот пройдоха Мурзик. "Глупые люди так и не понимают причину вековой ненависти собак к котам. А корни на самом деле в классовой борьбе. Какими это заслугами котам дарованы такие привилегии? Хочешь -- работай, хочешь -- нет; хочешь -- ловишь мышей, хочешь -- спишь; жратва в любое время суток. Ни одно животное так не барствует. У, буржуи!" Под хвостом беспокойно завозилась блоха. Три секунды пес ждал, пока она угомонится, и, не дождавшись, неистово заклацал зубами в густой нечесаной шерсти. Только услышав на зубах знакомый приятный хруст и уловив запах раздавленных блошиных внутренностей, пес вернулся к своим размышлениям. Он знал всех своих блох. Целыми днями и ночами они прочесывали заросли его шерсти, творя свой незамысловатый быт. Длинными зимними ночами пес мысленно прослеживал маршруты их движения, следил за их семейными отношениями и, казалось, знал по именам. "Мы с тобой -- одной крови", -- как будто говорили они ему. Лицемеры. Пес и без них знал, что это так. "Не пойму, как это люди живут без блох? Говорят, в Америке у каждой блохи -- своя собака. Вообще, люди -- какие-то недоделанные существа. Шерсти нет, на двух ногах далеко не убежишь. Болеют каждый месяц. Зато спеси, как у Мастино Неаполитано". От блох мысли незаметно повернулись к людям. В доме появились новые постояльцы, и у пса было на этот счет свое мнение. Тот, который вошел первым, вначале понравился псу. От него приятно пахло терпким потом и грязными, давно не стиранными носками. Этот запах пес любил в мужчинах больше всего. Он отдаленно напоминал ему запах дохлой крысы, приводивший его в восторг еще в давние щенячьи годы. У каждой собаки могут быть свои слабости. По жизненному опыту пес знал, что мужики, пахнущие потом и носками, чаще других любят собак, но зато и закладывают крепко, а этого пес уже не любил. Кроме этих основных запахов, Первый, как и все животные, имел внутренние запахи, исходившие от души, и здесь с этим типом было сложнее. От него пахло скрытой жадностью и развратом. Изрядно смешанный с луком, но все же четко уловимый запах сразу нескольких женщин разил от него за версту. Пес не понимал этого. Привыкший с отроческих лет к тому, что секс должен быть один-два раза в году, пес с брезгливостью недоумевал, зачем люди трахаются каждую неделю. А то и каждый день, как Первый. "Люди -- самые развратные животные в этом городе". Других городов пес не знал, поэтому и не говорил о них. Второй постоялец -- высокий, с начищенными задними лапами, которому пес сразу дал кличку Главный, -- вызывал у него противоречивые чувства. С одной стороны, он неприятно пах одеколоном и безразличием, с другой стороны, пес уловил в нем единственного из всех, способного понять его. Во всяком случае, пес уже твердо знал, что последним, кого он укусит в случае чего, будет Главный. Странно, но от души Главного исходили сразу три запаха, причем немного разные. Пес недоумевал. Ему приходилось встречать раздвоение души, но растроение -- очень редко. Впрочем, все три запаха были неуловимо родственны и, главное, в них не было запаха опасности, который мгновенно заставлял пса непроизвольно напрягать мышцы холки. От Главного тоже пахло женщинами, но дорогими и красивыми, к тому же запах был давний и едва уловимый. Только пес мог понять, что этот запах накопился в Главном за последние десять лет и уже никогда не будет смешан с вульгарными запахами другого сорта женщин, часто проходящих вдоль забора. От третьего постояльца, когда он первый раз приблизился к будке, так шибануло старой одеждой и одиночеством, что пес чуть не завыл. "Родственная душа. Если бы не второй запашок трусости и мелкоты, дал бы погладить ему себя пару раз". Даже щенок сразу бы почуял, что у третьего постояльца нет женщины. Пес, уловив из разговора людей непонятное для него обращение к третьему, стал называть его про себя Презент. При всей их непохожести, пес одинаково относился ко всем трем свысока и даже слегка презрительно. Во-первых, они были люди, а значит, самые что ни на есть эксплуататоры. Во-вторых, у них не было даже своей будки. В-третьих, ну за что их, вообще, можно было уважать, если у них абсолютно нет обоняния? Чуть позже в доме стала появляться молодая женщина. По тому, что она и Главный начали вскоре слегка пахнуть друг другом, пес понял, что они иногда спят вместе, что было, конечно, их личным делом. От девушки всегда пахло чистотой, это немного смущало пса, желавшего по естественным запахам сразу представить истинное лицо человека. "Это красотка так усиленно моется, будто пытается ввести меня в заблуждение. Не знаю, любят ли они друг друга, но пахнут они как-то неодинаково". Их секс слегка раздражал пса, но, скорее, это было вызвано уж слишком длительным воздержанием последнего. "Эх, скорее бы пришла свобода!" Вторым пунктом в длинном списке пса сразу после Мурзика стояла сучонка, живущая через три дома. Пес понюхал цепь. "Глупая хозяйка, думает, что я охраняю ее дом. Я терплю ее только ради этой бренной пищи и крова. На самом деле я охраняю только свою будку и косточку, зарытую за ней". При воспоминании о косточке пес грозно поднял голову и втянул ночной воздух мокрым носом. Ему все время казалось, что Первый хочет откопать и украсть его косточку. "Надо будет обязательно куснуть его завтра, а то что-то он подозрительно любезен последнее время. Мясом подкармливает. А сам, наверное, уже присмотрел мою кость". Пожилая дама, гостящая у постояльцев, не произвела на пса вообще никакого впечатления. Она пахла, как выстиранная и высушенная оконная занавеска, болтающаяся на веревке. Ну разве так должна пахнуть женщина? Пес не требовал от нее, чтобы она вкусно пахла течкой, как иногда пахла девушка Главного. Ну а где запах теплоты, молока, еды и влаги, которыми должны пахнуть женщины? Где старуха растеряла их? Пес понюхал потрескавшуюся доску своей будки. "Никакой разницы". Пес вздохнул. "Даже хозяйка, хоть и старше, могла бы еще зажать за печкой какого-нибудь ветерана труда, а эта -- треска треской". За ухом заворошились сразу две блохи. Ухо было тяжелым случаем, и пес тревожно замер, следя за действиями насекомых. Через пару секунд, видимо, разобравшись друг с другом, влюбленные затихли. Пес шумно вздохнул. "Эх, жизнь продолжается. Пусть живут, Божьи твари. Что я -- зверь, что ли?" Глава 16 БОЯРЫНЯ-СУТЕНЕРША Уделяйте больше внимания телу, душа и так бессмертна. Остап Крымов (Из разговора с настоятелем Новопреображенского монастыря) На следующий день в департамент княгини явился первый клиент. Это была женщина. Тома Чугунова давно мечтала о солидном и уважаемом бизнесе. Когда в начале девяностых годов рекламные полосы газет запестрели объявлениями: "Обналичу за минимальный процент, порядочность гарантирую", "Куплю-продам доллары, полная конфиденциальность", "Секс с девушками вашей мечты по разумным ценам", -- Тома решила, что ее час пробил. От родителей Тамара унаследовала неграмотность и бедность. Хамство и беспринципность она приобрела сама, проталкивая себе дорогу в жизни то грудью, то задом, то передком. Вначале ее бизнес, не требующий больших капиталовложений, складывался как нельзя удачно. Полная легальность первых самостийных лет, подкрепленная мощной рекламой, давала бесперебойный приток клиентуры. Истосковавшийся по разврату народ с радостью дорвался, наконец, до виданных только в кино форм платной любви. Маленькое, но красочное объявление: "Прекрасные феи фирмы "Принцесса" подарят вам райское наслаждение" -- давало бурный наплыв любителей райского наслаждения. Фирма разрасталась на глазах. Над публичным домом Чугуновой, казалось, летали ангелы, бегло постреливающие из своих серебряных луков. Создав бизнес практически из воздуха, Тома не имела даже своего помещения, работая только по вызову. Пришлось срочно организовывать доставку. Через месяц после выхода первой рекламы на маршруте уже были три машины, причем на двух из них работали второй и четвертый муж самой Чугуновой. Харьков оказался верен себе и, как в былые времена, не стал делиться на группировки, районы и банды. Будучи всегда миролюбивым городом, он не позволил делить себя на сферы влияния, будь то бензиновый бизнес, торговля или проституция. Все определялось исключительно индивидуальными пробивными способностями и близостью к городскому начальству. Все так же, как и везде по Совку, за исключением излишней агрессивности и беспредела. Поэтому Тома не чувствовала особенной давки и нечестной конкуренции в своей работе, развивая свой бизнес качественно и количественно. Милиция же, благодаря которой в городе поддерживался традиционный порядок, пока себя никак не проявляла. Тома даже порой сочувственно жаловалась коллегам: "Эх, жаль, с нашими бы мусорами настоящий бизнес делать, но ведь над ними же начальство, поди знай, какая моча ему в голову ударит". Приход "мочи" не заставил себя ждать. Набирая девушек, Тома производила краткий инструктаж и с ходу запускала их прямо в работу, полагаясь на природные данные и интуицию, заложенные в каждой женщине. Шлифовка мастерства происходила на рабочих местах. Тома работала по принципу широкого охвата и глубокого отсева. Она щедро делилась с начинающими гейшами врожденным мастерством и опытом. Вставив зажженную сигарету в известное интимное место, она демонстрировала исключительное мастерство владения мышцами живота, показывая номер, который она называла "усатый курильщик". Она не только могла поддерживать процесс курения, но также выпускать дым кольцами, приводя в восторг благодарную публику. Борясь за честь фирмы, Тома беспощадно увольняла без выходных пособий работниц, трудящихся с прохладцей, и бессовестно переманивала передовиц производства из конкурирующих предприятий. За последние номера бывали не раз биты ее бывшие мужья, которых она выставляла на разборки, все, кроме третьего, -- любимого. Лозунг "Ни один вызов без ответа" неуклонно соблюдался на фирме, и Тома, будучи сама уже не в столь спортивном возрасте, иногда собственным телом затыкала неожиданно возникающие бреши, хотя ей лично больше нравилось руководство и шампанское. Но вскоре пастельные тона, окрашивавшие Томин бизнес на заре перестройки, начали приобретать багровые оттенки. Валютчики, отмывалы и сутенеры совсем забыли о том, что еще никто не отменял статьи Уголовного кодекса, ждущие своих адресатов. Чиновники, перепуганные поначалу разгоном партии и выплеснувшимися на их непокрытые головы массами частных предпринимателей, начали потихоньку приходить в себя и, мусоля палец, залистали запылившиеся страницы кодексов, неотмененных инструкций и бородатых законов. Очнувшиеся правоохоронцы нанесли молниеносные удары по распоясавшейся мелкоте. Тома попала в числе первых под горячую руку отдела по борьбе с проституцией, который и сам был вздрючен в самой жестокой форме на заседании облисполкома. На первый раз все отделались легким испугом и средней силы материальными отчислениями. Но основные потери были впереди. Пришлось менять тактику, накрываясь первым слоем конспирации. Объявления утратили отчетливые очертания и приобрели неопределенные формулировки, типа: "Приятный вечер для мужчин с фирмой "Диана" или просто -- "Незабываемые встречи. Тел. ...". Томе пришлось уволить второго и четвертого мужа и взять на их место третьего, а также последнего любовника. Связные телефоны менялись каждый месяц. Но прочно севшая на хвост полиция нравов, как клещ на собаке, не выпускала Тому из своей хватки. Все мелкие хитрости и увертки Томы только смешили доблестную милицию, которая позволяла развиваться ее бизнесу ровно настолько, чтобы иметь возможность заплатить положенную мзду. Но Чугунова была рада и этому, потому что это были хоть какие-то правила, гораздо более постоянные и гуманные, чем те, которые могло предложить на тот момент государство. Бизнес начал постепенно приходить в упадок. Томе пришлось снять с довольствия всех мужей, кроме любимого любовника. Каждая вторая работница стучала на свою начальницу, сводя на нет все конспиративные ухищрения Чугуновой. Расценки падали, сбережения таяли, как апрельский снег. Когда распределение прибыли подошло к соотношению два к трем в пользу полиции нравов, Тома решила, что бизнес умер. Но хитрая баба вывернулась из ситуации, перейдя на оптовую, как она называла, торговлю товаром. Москва платила в то время по 2000 немецких марок за девочку, которая затем отправлялась в Грецию, Турцию, Германию, Италию и Венгрию. При этом гарантировалось бесплатное медицинское обслуживание и принцип личной неприкосновенности. Тома с тяжелым сердцем распродала свою фирму, и основной состав упорхнул в дальние края познавать разницу между нашими и ихними мужчинами, будучи заранее осведомленными только о ценовой разнице. Провожая девочек на перроне вокзала, Тома со слезами на глазах напутствовала их пожеланиями счастья и мужа. "Девочки мои, -- с жаром говорила она, -- это единственный шанс в вашей жизни. Хватайтесь за него обеими руками, зубами, губами. Если иностранца нельзя взять голыми руками, то берите его голыми ногами. Я знаю, поначалу вам там будет плохо и одиноко, но держитесь из последних сил. Только не возвращайтесь в эту проклятую страну. Здесь вы пропадете. Наш мужик и себя-то толком прокормить не может. Всю жизнь будете передком кормить этих бездельников и их выродков. Чтоб я вас здесь больше не видела, крошки мои". Девочки дружно ревели, размазывая тушь по мокрым лицам. Им было страшно, и они только сейчас начали понимать, что все последнее время эта грубая алчная баба заменяла им по сути мать, давая заработок и хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне. Уезжая из-под теплого крылышка своей наседки, они трусили, не зная, кто их защитит в неведомых краях. Тома тоже плакала, искренне надеясь, что больше не увидит своих подопечных. Как-то, получив в Москве деньги за очередную партию воспитанниц "Дианы", Тома в сердцах взяла за шиворот белесую стриженную под ежик бабенку с выпуклыми глазами -- перекупщицу, подтянула ее, слегка приподняв, к своей пышной груди и прошипела в ее веснушчатый нос, обдавая запахом свежесъеденного беляша: "Ты, шалава, смотри мне, если хоть один волосок упадет с головок моих девочек, я тебе матку выверну. Они, мои крошки, заслуживают счастья не меньше, чем ты, сучка". Затем, подостыв, она поставила наемщицу на место и, погладив по голове, спокойным голосом добавила: "Нет, серьезно, Ань, проследи, чтобы все там было чин-чинарем. Попроси там мужиков, чтоб погуманней было. Я ведь знаю родителей многих своих девчонок, как я буду им в глаза смотреть!" К счастью, наемщица Аня не обманула Тому. Многие девочки вскоре написали письма о довольно сносных условиях работы за границей и кое-каких перспективах в личной жизни. Через три месяца первая ласточка, Зинка Лохматая, вышла замуж за итальянца, и Томка, получившая это известие, пропьянствовала на радостях два дня с Зинкиной матерью. Делясь жизненной мудростью, подвыпившая Тома говорила своей собутыльнице: "Выйти замуж за деньги -- это значит заработать их тяжелым трудом". А еще через три месяца Чугунова записала в свой актив двух греков, турка и мальтийца. Сходив в церковь, Тома поставила свечки святому Николаю и деве Марии, повинилась перед батюшкой и попросила благословить на бизнес за границей. Несмотря на настойчивые уговоры и обещания крупной взятки, батюшка благословения не дал, но грехи отпустил. Тома лишний раз убедилась, что грешен, как правило, не тот, кто согрешил, а тот, кто покаялся. Таким вот образом Тома Чугунова, крашеная блондинка сорока трех лет с лицом, несущим следы пристрастия к шампанскому, кулаками, склонными к наглым мужицким рожам, и ртом, похожим на туз червей, появилась перед княгиней Крамской и, изложив по просьбе последней свою историю, заявила, что ей позарез нужна "баронесса". И как можно скорее. Слово "баронесса" навеивало на Тому что-то развратное и вдовье, и поэтому нравилось ей больше всего. Остап появился в офисе уже в середине разговора. Обозрев спелую и налитую, как боксерская груша, фигуру бывшей проститутки, Остап подумал: "Тела давно минувших дней". Две женщины беседовали уже давно и безрезультатно. -- Понимаете, Тамара Ивановна, пусть вам не покажется мой вопрос бестактным, но наше Общество бережет честь своего имени, и нам хотелось бы знать цели, для которых вам понадобился титул, -- монотонно бубнила Мария Сергеевна. Слова просачивались через пуговичную петлю ее губ, как заморенные. -- Есть вещи, несовместимые с дворянским именем, тем более, что на официальных бумагах будут стоять подписи больших уважаемых людей. Проституция не может стоять рядом с понятием чести. Вот если бы... -- Если бы у бабушки был член, она была бы педерастом, -- грубо прервала княгиню Тома, обозначив неутешительную альтернативу для бабушки. Чугунова явно начинала нервничать. -- Вы, прямо, как поп. Почему это вы считаете, что проституция несовместима с понятием чести? У нас она совместима со всем. Чем я хуже банкира или, скажем, политика? Даже Ленин считал, что существуют политические проститутки. Я, правда, не знаю точно, что это такое, но если бы вы берегли Россию тогда, в семнадцатом году, то, может быть, сейчас титулы не продавались бы на каждом углу. И вообще, не надо лезть в душу, оттуда и так уже нечего выносить -- То, что вы делаете, глубоко аморально, -- начала горячиться Крамская. -- Вы превращаете невинных девушек в падших женщин. Из-за таких, как вы, из родильного дома сразу попадают в публичный. -- А что им еще делать, бедным, когда Бог не дал ни ума, ни таланта, -- раскрасневшись, повысила голос Тамара. -- И не надо мне тут прикидываться Белоснежкой. Вы же прекрасно знаете, что все бабы -- в той или иной мере проститутки, только не все могут себе в этом признаться. А те, кто все-таки решается, прямо начинает брать деньги, вместо того, чтобы выклянчивать их с помощью всяких уловок. -- Выходит, по-вашему, и я -- проститутка? -- гневно засверкала глазами Мария Сергеевна. -- А как же! -- выпалила Тома, навалившись на столешницу. -- Небось еще в гимназии высосала с помощью минета свой титул из какого-нибудь старенького князика. Мария Сергеевна поперхнулась и, не находя слов, глотала воздух открытым ртом. Тома, придвинувшись вплотную к княгине, взяла ее за накрахмаленный воротничок блузки и вкрадчивым голосом прошипела: -- Если ты, выдра, не продашь мне титул, то я через пять минут вернусь с кучей мусоров, и поверь, что тебе придется даром дать мне "графиню" и "принца Уэльского" каждому из них. Остап понял, что пора вмешиваться. -- Извините, мадам, а вы можете уточнить конкретнее, зачем вам понадобилось дворянство? Тома, обернувшись, смерила Остапа ироничным взглядом. -- Отвали, морячок. Таких, как ты, я щелкаю между ляжками, как гнилые орехи. -- Оригинальный способ колки орехов, -- признал Крымов. -- Но, я думаю, мы могли бы найти обстоятельства, которые помогут нам смягчить непреклонность Марии Сергеевны. Она ведь тоже человек и, наверное, поймет нас с вами в той мысли, что раскаяться никогда не поздно, а согрешить можно и не успеть. Тома, наконец, отпустила воротничок Крамской. -- Если ты тут главный, то так и говори! А то буду я тут терять время с этой старой курицей! Ишь ты, золото высшей пробы! А то я и вижу, что пробы ставить негде. Остап взглядом успокоил княгиню, начавшую приходить в себя, и вопросительно посмотрел на Чугунову. -- Если хотите знать, -- спокойно начала Тома, -- я не просто так за какую-то бумажку собираюсь выложить вам десять кусков... -- Пятнадцать, -- тактично поправил Остап -- Двенадцать и ни копейки больше, -- отрезала бандерша. -- Мои девочки, и так, уже спят исключительно по любви. -- Как это? -- вмешался Нильский. -- А вы что, думаете, двадцать долларов -- это деньги? -- возмущенно спросила Тома и, обернувшись к Остапу, продолжила: -- Так вот. Мне нужно имя, мне нужно прикрытие и хорошее общество. Я понимаю, что здесь, в этой стране, мне делать нечего. Хватит работать на дядю. Вон все, начиная от мелких жуликов до премьер-министров, переводят свои капиталы за границу. Мы все здесь, и мужики в том числе, как баба на курорте -- работать не надо, денег не платят и трахают каждый день. Что я, дура последняя, что ли? Я прикинула, что мой капитал -- девочки -- уже переведен за рубеж. Так что же я тут сижу? С титулом я буду не просто Тома, а графиня Чугунова. Меня примут в любом обществе и в любом порядочном доме. С титулом я выйду в аристократические сливки, а это значит, что мои девочки будут работать не с грязными вонючими извращенцами, а с благородными людьми, сумеющими оцепить моих крошек. Ведь куколки какие! Хоть и глупые, но одна в одну, как персики... Вы что думаете, у Томы принципов нет? Я вот во время выборов за "зеленых" была. Мы с либералов и НДР целый месяц двойную цену брали. Посмотрев на часы, Остап прервал Чугунову. -- Ну что ж, Тамара Ивановна, я лично нахожу вашу миссию благородной и достойной. Вы не только создаете рабочие места, вы еще смотрите далеко в будущее. Думаю, что грядущие поколения греков, турков и немцев, рожденные от интернациональных браков, еще отольют вам памятник. Кстати, судя по роду вашей работы, вы имеете в городе много знакомых среди мужчин. -- А, этого добра у меня -- пол-Харькова, -- отмахнулась Тома. -- Ну, тогда, ввиду возможного предстоящего сотрудничества, наша фирма сделает вам небольшую скидку, и мы согласимся принять от вас всего тринадцать тысяч. -- А почему не двенадцать? -- Тысяча пойдет на компенсацию морального ущерба, нанесенного Марии Сергеевне. Тома удивленно пожала плечами. -- Тю! Чи не ущерб! Да я с таким ущербом могу пахать всего за червонец в час целые сутки без перерыва. Мне бы такой заработок! Остап посоветовал всем оставаться при своих заработках. -- Может, договоримся за бартер? У меня фотки с собой, -- с надеждой в голосе спросила Тома. Остап скептически посмотрел на Нильского. -- Это точно отпадает. -- А как насчет кредита? -- не унималась будущая баронесса. -- Если ваши девочки одеваются в кредит, то раздеваются они исключительно за наличные, -- отрезал Остап и закрыл торги. Вечером... Из медленно проезжающих автомобилей через открытые окна вываливались в ночь сочные потоки музыки и, волоча хвосты шикарных мелодий, уносились прочь. Несколько фосфоресцирующих человеческих фигур с лицами и в позах манекенов отбрасывали на остывающий асфальт троящиеся тени. От них пахло дорогими духами и одиночеством. -- Уходи. Ступай домой, телевизор посмотри. Ты мне всех тут распугаешь... -- мягкий грудной голос имел привкус "стиморола". Над ухом жужжала разноцветная реклама, голые ноги ежесекундно меняли цвет. Изогнутой засохшей соплей он прилип к ее холодному плечу. -- Иди же, говорю, вон, видишь, едут опять, -- она стряхнула с себя мокрую холодную руку. Большой теплый автомобиль, влажно шелестя мотором, уперся близоруким светом фар в обшарпанную стену соседнего дома. Но изгибам его налощенного тела текли живые змеи разноцветных огней, разбрызгиваемых во все стороны бурлящим неоновым входом казино. В кожаной прохладной мгле салона уютно вспыхнул кончик сигареты, выхватив из темноты два глаза, в которых потягивались, задрав хвосты, два жирных кота. -- Позови ту, лохматую, -- огонек поблек, и ломаные ленивые лекала дорогого дыма проплыли через область света и растворились под потолком. Вторая пара глаз с дергающимися низкозадыми гиенами ощупала неясные очертания лица блондинки. Тихо опустилось электрическое стекло, выполняя молчаливый ритуал интереса. Под перегидроленной копной выжженных волос спали равнодушные карие глаза и жил большой порочный рот с малиновыми губами. -- Что, парни, скучаем? -- молочный мрамор затянутого бюста вплыл в открытый створ переднего окна, выгнутая спина не оставляла никакой альтернативы. -- Садись, красавица. Нас двое, -- и красный огонек осветил окончательно проснувшихся котов. -- Одна не поеду. Возьмите еще вон того, худого, что смотрит. Он тихий, не помешает... И денег я за него не возьму. -- На кой хрен он нам? -- клацнули зубами тупорылые гиены. -- Да так, повеселит. Или обслужит, коли охота выпадет. Аппетит приходит во время еды, -- ароматизированный голос старался казаться веселым. -- Голубой? -- Нет, муж мой. Не пускает одну, никчема. Просто мука с ним. -- Пьет? -- Так нет, но для компании может. Анекдотов знает тьмущу. Да он безвредный, не бойтесь. -- Ладно, зови. Накачаем водкой, если будет мешать... ...Выходя из ванной комнаты, жирный кот увидел переломленную пополам худую спину с выступающим хребтом, склонившуюся над недопитым стаканом. -- Эй, муж -- объелся груш! Бутылку пустую со стола убери... Там мой кореш отпыхтел уже. Иди, принимай эстафету. А то замучил теорией совсем... Шатающаяся тень рывками продвинулась сквозь цветные пятна темной квартиры в полуосвещенную комнату, наполненную густым запахом любовного пота. По экрану маленького "панасоника" без звука бегали Том и Джерри. На плавящемся айсберге огромной смятой постели желтело горячее голое тело с размытыми контурами. Стертые аморфные губы зашептали: -- Иди сюда, зайчонок мой... Повезло нам сегодня, Андрюшка. Купим завтра твоего Клэптона. Иди, ложись рядом, я тебя жду. Потрогай, какая я жаркая. Ты ведь любишь так... Глава 17 РУССКИЙ С ЕВРЕЕМ -- БРАТЬЯ НАВЕК Если на других планетах вы не обнаружите евреев, то это только на первый взгляд. Просто они там по-другому называются. Остап Крымов (На космодроме Байконур) Павел Ильич Делов был массивен, крепок шеей и затылком, мохнат бровями, редок ресницами и толст в кисти рук. Две суровые складки на лбу говорили о непреклонной вере в собственное достоинство и правоту. Он был типичным начальником, из тех, которые раньше ездили на "Волгах" и внушали страх и трепет одним только видом своих престарелых секретарш, демонстрируя своему руководству широту души и терпимость задницы. Образом начальника старого типа были пропитаны его незамысловатая детдомовская прическа, старомодный безликий галстук и медлительная речь, сквозь которую невозможно было просунуть даже лезвие бритвы. Такие люди, куда бы их ни послали, -- на Луну, в тыл врага, в публичный дом или просто к едреной матери, -- везде умудрялись быть начальниками. Павел Ильич солидно вплыл в кабинет, усадил свое объемное тело, напоминающее сортир Даниловны, на шаткий стул, откашлялся и вдруг неожиданно улыбнулся. -- Вы не догадаетесь, зачем я пришел? -- сказал он сквозь скрываемую неловкость. -- Почему же, -- ответил Остап -- Вы спросили только. Что у секретаря, где тут принимают по вопросу дворянства. -- Ага, так вам уже доложили? Ладно, тогда перейдем прямо к делу. Я хотел бы, ну вы сами понимаете, воспользоваться вашей услугой, что ли. Но только у меня одно непременное условие -- чтобы все это было инкогнито. Остап заверил Делова в полной конфиденциальности и предложил ознакомиться у княгини Крамской со всей документацией и прейскурантом. Делов отвел четверть часа своего дорогого времени на детальное изучение документов и, оставшись довольным, сделал заказ на титул князя. Следуя установленным правилам, Мария Сергеевна протянула клиенту анкету и спросила: -- Прежде чем я дам документам ход, я должна поинтересоваться у вас о целях столь ответственного шага. Поймите меня правильно, таковы наши правила. Делов обвел комнату подозрительным взглядом, заглянул под стол и придвинулся ближе к княгине. -- Хорошо, я вам скажу, -- степенно сказал он. -- Видите ли, дело в том, что мой дед, царство ему небесное, был из помещичьей семьи. При раскулачивании у нас отобрали те жалкие крохи нашего имущества, которые остались после погромов восемнадцатого года. Даже сейчас над воротами седьмого скобяного завода в Купянске остался наш вензель. Приходилось все это время скрывать. Моему деду даже пришлось в девятнадцатом году написать донос на своего дядю, тоже царство ему небесное. Но сейчас все идет, видимо, к тому, что, возможно, я захочу предъявить свои права на наше фамильное имущество. Закона еще нет, но есть прецеденты в других странах. В Прибалтике, например. Рано или поздно, такое может случиться и у нас... А земли под Люботином у нас было немерено. С землицей-то, как ни крути, руководству придется решать, иначе скоро полностью перейдем на подножный корм. Так что мои мотивы вам должны быть ясны. Но я в настоящее время являюсь депутатом горсовета, председателем комиссии, не говоря уже о моей служебной должности. Так что убедительная просьба не разглашать наш разговор. Еще рано. Не время, так сказать... Глядя на спесивое и одновременно заискивающее лицо Делова, Остап подумал, что в таких людях так засела привычка к лизоблюдничеству, дошедшая до состояния рефлекса, что выбейся он в самые большие начальники, мог бы сам себе автоматически пару раз лизнуть задницу. Княгиня понимающе вздохнула и спросила: -- Вы знаете наши расценки? -- Да, я ознакомился. Я уже обращался ранее в Москву, но там мне загнули такое, что сразу захотелось написать жалобу куда следует. У вас куда более приемлемые цены. Вот если бы вы еще уступили пару тысчонок... Остап окинул Делова оценивающим взглядом. Судя по литому затылку и бронебойному лбу, председатель комиссии брал не меньше пятисот баксов из одних рук за устранение им же созданных трудностей. За это он заслуживал вместо скидки только надбавку. Но, учитывая промелькнувшую в разговоре привычку пописывать жалобы, связываться с бывшим помещиком было опасно. -- Мы сможем вам уступить не более тысячи, -- сказал Остап. -- Но зато никаких проволочек. -- А мне некуда пока торопиться, ведь это дело не сегодняшнего дня. -- Тысяча двести, -- сделал последнюю уступку Остап. -- Особенно, учитывая, что нам придется сохранять конфиденциальность столь неопределенное время. Итого, получится двадцать восемь восемьсот. -- Наших? -- сделав последнюю попытку, с наивным выражением лица спросил Делов. Как первые капли, предвещающие дождь, в глазах Делова посверкивали первые искорки надвигающегося маразма. -- Ихних! -- отрезал Остап. -- И полная тайна вкладов. Ваши земли и заводы ждут вас. Осталось за малым -- подтвердить ваши права. Вы делаете сейчас хорошее помещение капитала. Дюпон, кстати, отвалил за "лорда" пятьсот тысяч. Не торгуйтесь, в Москве цены в три раза выше. В это время дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшейся щели показался длинный крючковатый нос с торчащей из ноздрей щепоткой волос разной длины и цвета. Нос помедлил и спросил: -- Можно войти, или и здесь тоже таки надо ждать? -- Входите, -- ответил Остап, указывая Делову место за соседним столом, где сидела княгиня. Нос начал осторожно проникать в комнату и через секунду был дополнен бледным сморщенным лицом настолько еврейского происхождения, что пейсы и кипа могли бы показаться уже театральным реквизитом. Остап восхищенно подумал: "Боже, какой типаж! Сейчас такое встретишь уже не часто. Даже в таком городе, как Харьков. Забытый вкус". -- Здрасьте всем уважаемым людям и женщинам, -- приветствовал вошедший всех присутствующих легким поклоном. -- Разрешите представиться, Борух Гиршман. Там у приемной ваша девушка с глазами сказала, что это здесь можно поторговаться за дворянские титулы. -- Это не совсем верное слово, любезный, -- сказал ему Остап, у которого в глазах заиграли бесовские огоньки интереса и веселья. -- Не хочу повторять избитую фразу, но эта тема действительно не терпит торга... Почти. -- Вот видите! У нас уже есть "почти", -- обрадовался Гиршман и подошел немного ближе. -- Для еврея это уже неплохой шанс сбить цену у три раза. Гиршман осторожными шагами подошел вплотную к столу и без приглашения, как пыль, мягко сел на стул. Он явно относился к тому типу людей, которые всегда готовы дать совет ближнему, поскольку уже утратили способность сами подать дурной пример. -- Насколько я понял, вы к нам за титулом? -- спросил Остап. -- За ним самым, будь он неладен, -- печально покачал головой Борух и закатил глаза. -- А почему так трагично? -- поинтересовался Крымов. -- Сто лет нужен бы мне был ваш титул! На кой ляд, скажите, он сдался старому еврею? Это все моя Песя! Уж как вобьет себе что-то у свою склочную голову, так лучше сразу лечь. Вы знаете, что может быть противней немолодого больного еврея? Правильно! Только немолодая больная еврейка... Да, когда-то и моя Песя была маленькой щебечущей птичкой. Но с годами она слегка погрузнела и в один прекрасный день закаркала. Затем моя Песя вбила себе у голову, что таки конкретно заболела, и тогда она решительно слегла. Но беда не приходит одна. На следующий день приехала ее мама и поселилась у нас ухаживать за больной. И вот идет уже пятнадцатый год. Когда я привел знакомого врача, он обслушал усю Песю и даже заглянул ей у рот. Потом он сказал, что из этой болезнью она проживет еще сто три года. Он совершенно не подумал, сколько из этой болезнью проживу я... И как... Когда в доме были дети, нам усем доставалось поровну. Но сейчас я один, как перст Не считая Песи, конечно. Но вы думаете, ее одной будет мало?.. И зачем вы только напечатали это объявление! Ведь что интересно, мы ведь газет не выписываем уже десять лет, с тех пор, как уехал наш Миша и подорожали услуги почты... Так нет же, Бетя передала нам селедки. Гиршман закатил глаза и надолго замолчал. Делов в это время сидел спиной к Гиршману и, низко склонившись над своими бумагами, как показалось Крымову, пытался остаться неузнанным. -- А причем здесь селедка? -- прервал затянувшуюся паузу Остап, пытаясь вывести Боруха из состояния общения со своим Богом. -- Как причем! -- с выражением полнейшего изумления воскликнул Борух. -- А газета? Вы что, не знаете, что все старые люди пользуются исключительно газетой? Особенно для такого продукта, как селедка. Но разве сейчас та рыба, что была в наши времена? Раньше газету после рыбы невозможно было читать, я надевал две пары очков... а сейчас даже Песя с ее глазами... Послушайте, молодой человек, вы, случайно, не еврей? Остап улыбнулся. -- Пятнадцать лет назад полностью уверенными в том, что они не евреи, могли быть только сами евреи. -- Вы, наверное, правы. Сейчас стало модным быть евреем. Оказывается, это может еще приносить дивиденды. Я даже слышал новое слово: "торпеда". Верно, я не ошибся? Но поверьте мне, если у вас не очень молодая жена, и к тому же ей все время мерещится, что она болеет двумя третями болезней, которые находятся у энциклопедии, то на самом деле у этом нет ничего хорошего... Я посмотрел ваш прейскурант. Мне кажется, вы не учитываете современную сложную политическую и экономическую обстановку в стране. Даже на картошку цены пошли униз... Как говорится, чем дальше в лес, тем ближе вылез. Послушайте, молодой человек, а у вас нет скидок для ветеранов войны? Я прихватил с собой удостоверение. Я всегда его ношу с собой. -- Есть, -- сказал Остап. -- Два процента. -- Ну вот, видите, а эта глупая баба говорила мне не смешить людей. Разве ж это смех -- два ранения: одно в голову, одно в ягодицу... Молодой человек, так значит, у вас есть скидка и для ветеранов труда. Правда, мое удостоверение просрочено в настоящий момент, но... -- Извините, уважаемый, но у нас только одна скидка, -- перебил его Крымов. -- Вы ведь не чернобылец? -- Нет, а что? -- Тогда бы вам был еще бесплатный подарок от фирмы. -- Так мой сын, Миша, участвовал в ликвидации. Целый месяц, как самый крайний, поливал из шланга бронетехнику... Он сейчас в Израиле. Теперь воюет там. Но если нужна доверенность... -- Нет, только сам титулующийся, -- настаивал Остап, явно развлекаясь разговором. Гиршман нахохлился. -- Любезный, Гиршман хоть и стар, но законы знает. Насколько мне говорила Песя, дворянский титул передается по наследству. Ведь так? -- Так, -- согласился Остап. По Боруху было видно, что он читал спецлитературу. По всей видимости, это были "Королева Марго", справочник по этикету и письма мамы в армию. -- Значит, и мой Мишенька тоже будет носить титул, -- заключил Гиршман. -- Вы что же думаете, Песя с бухты-барахты послала бы меня тратить такие деньги? Она успела сбегать к нашему Мойшику, и он ей все как по полочкам разложил -- и про наследство, и про брак. -- А что о браке? -- поинтересовался Остап. -- Как что? Не прикидывайтесь, что вы не знаете! Ведь если я буду граф, то и моя Песя за мной автоматом становится графиней. Верно я говорю? -- Ну, в общем-то, верно при соблюдении небольших формальностей. Но скажите мне, Борух, зачем вашей жене титул? -- с неподдельным интересом спросил Остап. Борух сокрушенно покачал головой. -- Вбила себе у голову, что помирать скоро придется. Вот и говорит мне: пусть, мол, хоть на могиле покрасуюсь графиней. В могилу ведь денег не возьмешь... -- За исключением денег, взятых взаймы, -- тонко вставил Остап. Гиршман с уважением посмотрел на Крымова и спросил: -- Нет, молодой человек, а вы уверены, что вы все-таки не еврей? Остап воздел руки к небесам. -- Разве в наше время можно в чем-либо быть уверенным, кроме своей половой принадлежности? И то... Борух печальной улыбкой согласился с ним и продолжил монолог своей Песи. -- Всю жизнь, говорит, в дерьме проваландались, пусть хоть на старости лет нос утрем соседям. И пилит меня, и пилит. Аж опилки посыпались. В доме, говорит, шаром покати. Из недвижимого имущества, говорит, только твой член... Пардон, мадам, это моя Песя так любит шутить, -- объяснил Гиршман в сторону княгини и затем опять повернулся к Остапу. -- Мише ведь ничего, говорит, не накопили, так хоть дворянский титул унаследует. Умному и красивому мужчине все пригодится... Вот только цены у вас великоваты маленько. Учтите, я -- потомок известного местного пролетарского врача. У нас в городе есть даже улица... При этих словах Делов, склонившийся над бумагами, саркастически хмыкнул. Гиршман, не оборачиваясь, сказал спине депутата горсовета: -- Между прочим, я вас уже давно узнал, Павел Ильич. Вы что же, как и я, за дворянство тут интересуетесь? -- и, обратившись к Остапу, добавил: -- Это мой сосед, Делов Павел Ильич. Большой человек. Как и я, здесь. Жена, наверное, тоже заела. Делов медленно выпрямился, развернулся и с укоризной посмотрел на Крымова. Остап сделал успокаивающую гримасу и сказал: -- Да нет, вы ошибаетесь, месье Гиршман, это у нас комиссия из горсовета с проверкой. -- Как же, так я вам и поверил! Да у нас весь дом знает, что у их семейки до революции добра было немерено. А чего стесняться теперь? Сейчас это даже уважается. -- Я не нуждаюсь в ваших комментариях, Гиршман, -- перебил его Делов. -- Ну, хорошо, я-то по праву интересуюсь этим вопросом, по что вы тут делаете? Ну везде, а!? Послушайте, Борух, вы же собирались валить за бугор, зачем вам дворянство? -- Во-первых, там это дороже, -- спокойно начал говорить Гиршман. -- Во-вторых, вы же знаете мою Песю. В-третьих, почему вы считаете, что я намного дурней вас? Наверное, тоже с женой подсчитали, что титул пойдет на всю семейку. Какие же еврей с хохлом не купят три вещи за одну цену? Делов откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на Боруха. -- Гиршман, не прикидывайтесь нищим. Это вы открыли десять лет назад первый платный туалет в центре города. Моя жена еще тогда шутила: "Эта Песя заставит своего мужа даже из говна делать деньги". Гиршман воинственно поднял нос. -- Да, открыл, а вы закрыли. -- А если у человека нет десяти копеек на малую нужду? -- гневно сверкнул глазами Делов. -- То на большую у него их тоже не будет, -- спокойно заключил Гиршман. -- Правильно сделали, что закрыли вас. -- Зато сейчас там так загажено, что зайти нельзя, и все ходят на стенку прямо около универмага. -- Послушайте, Гиршман, ну почему вы везде лезете? -- протянул Делов противным голосом. -- Мы -- это кто? -- не понял Борух. -- Я и Песя? -- Нет, вы -- евреи. -- Не понятно мне только, почему такой неглупый, вроде, человек, как вы, товарищ Делов, называет словом "лезть" тот факт, что евреи делают то, что у них лучше получается. -- Может, мой сын тоже хотел бы быть врачом или юристом, так ведь не дотолпишься, кругом одни евреи. -- Ну, во-первых, у вас не сын, а дочь. Во всяком случае, ваша Вера Петровна больше ни о ком другом не знает. Во-вторых, вы хотите сказать, почему евреи редко работают фрезеровщиками, плотниками-краснодеревщиками и животноводами? Но еще меньше работают ими живущие у нас азербайджанцы, итальянцы и даже африканские негры. Зато в своих странах им все профессии по плечу. Кстати, в Израиле рабочие и крестьяне -- сплошь евреи. Следуя закону выживаемости, наше племя делает то, что имеет свою незанятую нишу. Поэтому у этой стране евреи занимаются финансами, торговлей, играют в шахматы и пишут юмористические рассказы. Что тут плохого!? -- И таким образом, ваш народ везде, по всему миру там, где тепло, -- не унимался Делов. -- И где тепло, а где и очень жарко. Вы не знаете так географии, товарищ Делов, как знает мой народ. Вы, господин Делов, я вижу, относитесь к тем людям, которые считают, что еврей вдыхает кислород, а выдыхает углекислый газ только потому, что хитрее остальных. -- А что, неправда, что вы везде первее всех? -- горячился Делов. -- Стоило снять железный занавес, так первые, кто сиганул в окно, -- вы, евреи. -- Ну и что? -- сказал непробиваемый Гиршман. -- Я представляю, какая бы была давка, если бы Америка и Израиль набирали украинцев и русских. К тому же, вы не учитываете религиозный фактор... Я уже привык к тому, что еврей в любом случае везде виноват. При большевиках Фаня Каплан была виновата, что стрельнула сдуру в Ильича. А теперь демократы гонят на эту бедную женщину, что плохо, видите ли, целилась. Хотя я и согласен с вами, что лучше бы Троцкий и компания то время и энергию, которые они потратили на большевистскую революцию, употребили бы, скажем, на создание еврейского государства Израиль. Ну почему эта идея пришла в голову не ему! У Делова тоже не заканчивалось желание сказать последним. -- Вам не кажется порой, что те народы, которые приютили евреев, не любят вас за вашу хитрожопость и высокомерие? Гиршман был спокоен, как египетский сфинкс. -- Насчет того, что прохиндейство у евреев в крови, это я согласен. А насчет высокомерия -- нет Я думаю, что в каждом конкретном случае евреи относятся к другим народам так же, как те к ним. Это, вообще, свойство как отдельного человека, так и целого народа, -- рефлективность, отражаемость. Только фанатик может любить своего тирана. Еврейская мудрость слишком стара для фанатизма. Между прочим, сами по себе русские, немцы и евреи, брошенные без опеки политиков, уживаются очень хорошо. Но когда нужно раздрочить народ для совершенно другой цели, то евреи оказывают самим фактом своего существования неоценимую услугу власть предержащим во все времена. Наверное, в Бога надо верить для того, чтобы оправдать свою глупость. В еврея надо верить, чтобы оправдать собственную несостоятельность. Остап посмотрел на своих собеседников и, как бы завершая спор, сказал: -- Если я когда-то был ребенком, и довольно долго, то это не дает мне право утверждать, что я являюсь специалистом по детям. Насколько мне известно, товарищ Делов никогда не был евреем, а считает себя специалистом в этом вопросе. Лучше гор могут быть только горы, хуже еврея может быть только еврей разновидности жид, но достоверно это знают только сами евреи. В любом случае, я верю, что во вселенной нет ничего лишнего. Я верю в мудрость матери-природы -- если евреи есть везде, значит, они нужны всем. Поставив философскую точку в извечном споре о роли еврейства как двигателе прогресса, Остап спустился на землю и предложил перейти к мирским вопросам. -- А теперь давайте-ка разойдемся по разным комнатам. Насколько я понял, мне предстоят еще нелегкие два часа торговли с господином Гиршманом. А вас, Павел Ильич, я оставляю на опеку княгини. Остап ошибся. Торг с Гиршманом занял у него четыре с четвертью часа. Этого времени вполне хватило Крымову, чтобы узнать все о дедушке уважаемого Боруха, о склочном характере его теши, о цепах на золото и изюм, услышать мнение о современной политической обстановке и грустную оценку Гиршмана всем самодержцам России, начиная от Ивана Грозного и кончая Горбачевым. Борух выклянчил-таки скидку за просроченного ветерана труда, и деловые партнеры сошлись на семнадцати тысячах. Через десять дней княгиня Крамская распродала весь пакет титулов, привезенных в Харьков. Среди клиентов оказался цыганский барон Роман Зараев, предложивший вначале рассчитаться за титул князя бартером -- тремя мешками маковой соломки. Остап категорически отказался, дав, правда, Зараеву время на сбор наличных денег. В один из дней в конторе неожиданно появился Петр Молох. Честный казначей сумел, наконец, пристроить где-то импортный благотворительный маргарин и был при деньгах. Остап завизировал эту сделку, признав, что лично его бизнес с Молохом носит честный характер. -- Если бы все проверяли происхождение денег своих партнеров, то экономика страны просто бы умерла, -- изрек Остап, знающий о деньгах больше, чем они знали о себе. За двенадцать лет до этого... Художник был на грани отчаяния. Два колхоза полностью отказались платить деньги. Два других работу приняли, но тянули с зарплатой. В последнем начальство усиленно пряталось, решив взять художника измором. Перспектива голодного обморока и пешего пути домой с котомкой за спиной костлявой рукой начала примериваться к его шее. Путь был неблизкий. Три тысячи километров отделяли Харьков от Ошской области Киргизской ССР Сельский клуб, где работал художник, был прижат снежными хребтами к пыльному низкорослому аулу с мелкими вонючими арыками и ленивым местным населением. Работали здесь только сосланные немцы. Русские руководили и употребляли водку, киргизы сутками пили зеленый чай и делали вид, что плохо понимают по-русски. Художник был на грани отчаяния. Он был молод и еще не избавился от привычки много есть. Он был молод и еще не избавился от потребности иметь секс. Он был молод, и дома у него еще были друзья. Уже полтора месяца он изнывал у подножья великолепных и опротивевших гор без еды, секса и друзей. Это был не его стиль, и он страдал. Самое печальное, что не было видно конца этой изощренной подлости киргизов, заманивших его за тридевять земель и оставивших без копейки денег. Художник на самом деле не был художником. Он был инженером-программистом. Как художник, он не смог бы правильно нарисовать даже куриное яйцо. Как программист, он заканчивал аспирантуру. От художника у него были только три вещи: массивные очки с нулевыми стеклами, фетровый берет с задорной пипочкой на макушке и красная папка. Приезжая домой, он прятал этот реквизит в сундук и становился нормальным человеком с отличным зрением, здоровой потенцией и варящими мозгами. Художник знал, что в наглядной агитации не надо быть художником. Но он был им. Потому что если бы он признался, что он не художник, то ему заплатили бы, как инженеру, то есть сто десять рублей без удержания. Он покупал в Харькове готовые элементы будущих композиций: барельефы, отлитые, вместо металла, из пластмассы; планшеты с набранной стандартной текстовкой; краску, чтобы подмазать потертости, возникающие при транспортировке. Уже на месте все это скручивалось и начинало играть кумачом, серебром и золотом. Наглядная агитация была необходимым атрибутом каждого уважающего себя предприятия того времени. Доска почета, "Экран социалистического соревнования", "Показатели производства", "Уголок животновода". Никто тогда не представлял, как можно без этого жить, как не представляют сейчас, что это было на самом деле. Художник в действительности был поэтом. Это мешало ему быть барыгой, и он ушел в художники. Сидя ночью в пустынном клубе, он слушал отдаленный волчий вой, сочинял стихи, чтобы заглушить боль в пустом желудке, и прикидывал, где ему завтра подстеречь последнего председателя. Художник обманывал себя призрачной надеждой на этого председателя, потому что кроме надежды и последней сухой лепешки у него уже ничего не оставалось. Шанс пришел к нему утром, когда, еще спящий на раскладушке на сцене клуба под бюстом Михаила Калинина, он почувствовал грубые толчки в бок. -- Эй, парень! Ты не видал тут художника? Мне сказали, что его поместили в клубе. У нетерпеливого искателя чуть не свалилась с головы белая киргизская шапка с черными узорами Художник молча запустил руку под раскладушку, порылся на ощупь в чемодане, затем достал и надел на себя очки и берет. -- А, так это вы! -- лицо киргиза расплылось в улыбке. Художник со злостью подумал, что, пока дело не дошло до акта приемки, они всегда называют на "Вы". По любезному подходу он сразу понял, что это новенькие. Сейчас его это не обрадовало. У него уже не осталось ни планшетов, ни барельефов. Через час он сидел в кабинете председателя колхоза имени Двадцать второго съезда КПСС и слушал суть проблемы. Оказывается, завтра предстояло открытие местного Дома культуры. Ожидался приезд первого секретаря райкома. Как обычно, клуб назывался: имени В. И. Ленина. Но из Москвы в Ош поступила новая директива: развивая положения программы партии по национальной политике, следовало разнообразить названия домов культуры именами национальных писателей народов, населяющих СССР. Отдел культуры срочно спустил новое имя для построенного клуба. Жребий пал на великого еврейского писателя Шолом-Алейхема. Название клуба надо было срочно менять. Требовался метровый барельеф писателя и его бессмертная цитата. -- Понимаешь, брат, до зарезу надо до завтра успеть, -- как родного, убеждал его председатель. -- Мелочь ведь, а с работы загреметь враз можно. Оно, начальство, что? Ему ведь неважно, что отопление не работает. Главное -- лицо. И наглядная агитация. Ну что? Успеешь? Выручай, ей-богу. Художник собрался сказать "нет". Председатель решительно тряхнул буйной головой. -- Пять сотен отвалю, как закончишь. Художник собрался сказать "нет", но его голодное тело сказало "да". В запасе у художника оставались сутки, но он великолепно понимал, что задача невыполнима. Он не читал Шолом-Алейхема. Кажется, он писал в прошлом веке. Где достать его цитату? Где достать портрет великого еврейского писателя? Как он выглядит? Но главное, если бы это и было, то как за сутки сделать метровый барельеф без материала и малейшего понятия, как это делается? Вначале художник, как это делают все люди, прижатые к стенке, сделал ряд спешных и необдуманных поступков. Он попробовал позвонить домой и попросить узнать для него какую-нибудь цитату великого писателя и мыслителя. Международной связи не было. Затем он начал судорожно искать алюминиевый лист. Но вспомнил, что никогда в жизни не делал чеканок. К тому же листа не нашлось. Тогда он решил не суетиться, а подумать. Художник разложил на свежеокрашенном полу Дома культуры все, что осталось после предыдущей работы. Перед ним лежали пара десятков разрозненных объемных букв и побитый планшет с приклеенным текстом: "Мы придем к победе коммунистического труда. В.И. Ленин". Были также пластмассовые, выкрашенные серебрянкой под чеканку, барельефы: фрагмент фигуры Мухиной -- скрещенные руки с серпом и молотом; трактор, везущий ворох сена; корова с выпученными глазами, которую художник обычно крепил под показателями надоев, и, наконец, куски барельефа Ленина, расколовшегося на четыре части от удара прицепом пьяного тракториста. Художник начал прикидывать, какое это все могло бы иметь отношение к Шолом-Алейхему, и пришел к выводу, что очень смутное. Но солнце уже садилось за горы, и надо было начинать работу. Художник сбил с планшета текст и из имеющегося набора букв стал составлять цитату, принадлежащую мудрому перу Шолом-Алейхема. Вначале он набрал фразу: "Киргиз с евреем -- братья навек!", но у него не хватило сразу семи букв. Затем художник попробовал следующие варианты: "Эх! Хорошо живется еврею в Киргизии!", "Ивриту учиться, учиться, учиться!", "Мудрость сближает киргизского аксакала и еврейского раввина", "По хребтам Тянь-Шаня проходит путь странствующего иудея", "Киргизский пастух -- брат израильтянину-труженнику", "Киргизская айва недалеко падает от иерусалимского персика", "Я вижу -- социалистической Киргизии быть!". Но каждый раз художнику не хватало нескольких букв. Из-за ограниченного выбора фраза пока не шла. Решив отложить цитату напоследок, художник перешел к барельефу. Подумав пять минут, он решительно отложил в сторону корову. Туда же последовал и трактор с сеном. Выбор стремительно сокращался. Две руки с серпом и молотом, как ни крутил их художник, никак не давали хоть отдаленное напоминание человеческого лица. Фигура Мухиной тоже пошла в отход. Сложив вместе четыре куска барельефа Ленина, только случайно не выкинутые им после удара косилкой, художник получил знакомый до боли полупрофиль вождя, исполосованный зияющими трещинами. "Слишком узнаваемый образ", -- подумал художник и взял в руки стамеску. Аккуратными ударами молотка по режущему инструменту художнику за полчаса удалось отбить нижнюю часть уса Ильича. Затем художник достал пластилин и, орудуя им, как Бог глиной, закрутил ус вверх. Отколов от фигуры Мухиной серп, художник крепким шурупом посадил его на кончик бороды пролетарского вождя и опять выровнял пластилином поверхность волосяного покрова подбородка. Просверлив множественные отверстия в обломках барельефа, художник прикрепил их болтами к планшету в нужной последовательности. Образовавшиеся щели и головки болтов были скрыты толстым слоем пластилина. Затем все это было закрашено серебрянкой. Отойдя на пять метров, художник отметил, что выпуклости были почти не видны под слоем алюминиевой пудры. Оставшись довольным, он продолжил свое творчество. Утром следующего дня председатель принимал работу. Минут десять он вглядывался в метровый барельеф Шолом-Алейхема. То щурясь, то широко открывая веки, то подходя ближе, то отходя на дальнее расстояние, председатель прикидывал художественную ценность произведения. Как всегда, когда работа была уже выполнена, все они становились придирчивыми критиками. Наконец, председатель подошел к художнику. -- Сдается мне, что он на Ленина маленько смахивает? -- Так ведь какой есть, -- степенно ответил художник. -- Да и Ленин сам-то на четверть был евреем. -- Да ну? -- недоверчиво посмотрел председатель. -- Чтоб я сдох! -- безапелляционно заявил художник. Председатель еще раз посмотрел на композицию, водруженную над входом Дома культуры. -- Ну, в общем, хорошо. И цитата -- что надо. Ладно, художник, я слово держу. Дуй в бухгалтерию за деньгами, я уже распорядился подготовить тебе пятихатку. Когда художник скрылся в здании конторы, председатель еще раз посмотрел на монументальное панно. Ему оно положительно нравилось. Длинные усы Шолом-Алейхема были по-генеральски загнуты вверх, как у командарма Буденного. На лысой макушке косо сидела кипа, сделанная художником из молота фигуры Мухиной. Длинная козлиная борода напоминала старика Хоттабыча. Выпуклый лоб дышал мыслью. Под барельефом на ослепительном киргизском солнце сверкала фраза: "Мы придем к победе коммунистического труда. Шолом-Алейхем". Глава 18 ПОД КРЫШЕЙ ДОМА СВОЕГО Все крупные города сталкиваются с проблемой мусора. Но каждый решает ее по-своему. Тем более примечательны случаи, когда мусор решает проблемы большого города. Остап Крылов (Из доклада на торжественном заседании работников коммунального хозяйства) Ни для кого не секрет, что сельский менталитет отличается от городского, как "запорожец" от "девятки". Корень "мент", присутствующий в этом слове, только подтверждает это правило. Остапу не раз приходилось слышать от харьковчан фразу, произносимую с неизменной значительностью и глубоким подтекстом: "Харьков -- мусорской город". Признавая этот факт, жители города не смогли бы с уверенностью ответить, хорошо это или плохо. Не вдаваясь в глубокий анализ существа вопроса, подавляющее большинство ответило бы одной фразой: "Лучше мусорской, чем бандитский". Так ответили бы мелкие торговцы, пенсионеры, крупные предприниматели, домохозяйки и сами бандиты. Последние, действуя четко по неписаным законам, никогда не держали злобы на правоохранительные органы в соответствии с правилом: поймался -- сам виноват. После перестройки, независимости и всеобщего обнищания как-то устоялось общественное мнение, что от сумы или тюрьмы все равно не уйти. Государство, потеряв стержень своей былой силы -- партийную иерархию и дисциплину, -- расслабило вожжи контроля, позволив силовым структурам самим приспосабливаться к изменениям окружающей среды. Таким образом, к концу девяностых годов в общественном мнении населения бывшего Союза прочно устоялись три вида современного произвола: бандитский, мусорской и чиновничий. Эти три силы правили реальную власть в городах и городишках, вяло реагируя на декреты, постановления и законы, издаваемые Центром. Смена законодательной базы в стране происходила с такой частотой, что броуновское движение реальной жизни на практике оказывалось самым стабильным явлением окружающей действительности. Реальное бытие лепилось из тех кусков разной твердости, которые достались нам от развала Союза. Милиция оказалась среди самых твердых и консолидированных обломков прошлой силовой системы. Правоохранительные органы, являясь частью всеобщего спектакля, в котором за бутафорские деньги можно было купить только бутафорскую еду, исправно подыгрывали своему государству, делая вид, что живут на одну зарплату. Но на самом деле наш милиционер, будь он высоким начальством или рядовым постовым, снимая портупею, а затем и трусы, становился таким же человеком, как колхозник или слесарь. Он ложился на свою жену, такую же простую женщину, как жена инженера и автомеханика. И точно так же, несмотря на качество проведенной ночи, поутру эта женщина требовала деньги на харчи, шмотки и детей. И эта единая основа нашего бытия заставляла ветвиться и множиться единственную извилину у милиционера из известного анекдота. И если даже кто-то продолжал честно выполнять свой служебный долг, то это уже приравнивалось к гражданскому подвигу, явно пренебрегая тем, что в современных условиях женщины героев откровенно побаиваются. Кстати, Остапа всегда трогал тот факт, насколько анекдоты о милиционерах, прежде всего, нравятся им самим. На самом деле, искренне шутить над собой может позволить только тот, кто знает свою силу и превосходство. Поэтому современный милиционер от всей души веселился над народной выдумкой, поддерживая в массах заблуждение о своем былом невежестве. Остап достаточно хорошо знал Харьков уже на протяжении двух десятилетий. Это был действительно мусорской город, но в хорошем смысле этого слова. Здесь спокойно прогуливались по ночам влюбленные, не подрывались в автомобилях авторитеты, как в Москве, не выводили вечером из ресторанов и не ставили к стенке для обыска, как во Владивостоке, не убивали в подъездах депутатов и банкиров, как в Киеве, не похищали людей целыми группами, как в Чечне. Здесь никогда не было войны между тремя ветвями реальной власти, потому что в этом городе, как нигде в Украине, они переплелись в единую систему мирного сосуществования. Остап говаривал, что в этом отношении Харьков является для этой уникальной страны прототипом города будущего, где социальный мир и согласие определяются теснейшим участием правоохранительных органов во всем, что выходит за норму, как в худшую, так и в лучшую стороны. Как часто овцы, для того чтобы быть целыми, закрывают глаза на то, что волки сыты! Появление трех человек в штатском, форменные лица которых не оставляли сомнения в служебном диапазоне от "старлея" до майора, не особенно удивили знающего эту страну Остапа. О том, что в офисе что-то неладно, Крымов понял по паническому поведению Пятницы, который, бросив у входа свой знаменитый мотоцикл, пытался перелезть через забор с колючей проволокой и уйти дворами. Произведя краткий допрос трясущегося компаньона, Остап узнал, что в офисе его ожидают два милиционера, которые, не теряя времени, уже расспрашивали о чем-то Нильского. Остап немедленно двинулся в сторону своего кабинета. Войдя в комнату, Крымов решительно подошел к мокрому и бледному Нильскому, с трудом вспоминающему свое имя в окружении двух типичных оперативников. Тот, что сидел на месте Остапа, повесив свой пиджак на спинку кресла, получал искреннее удовольствие от поведения Нильского. -- Так, что же мы молчим? -- видимо, не в первый раз задавал свой вопрос старший. -- Если рыба молчит, это еще не значит, что ей нечего сказать, -- донесся от дверей уверенный голос Остапа. Маэстро спокойно подошел к столу и обратился к милиционеру: -- Кто сказал, что рыбы не говорят? Они просто долго думают. Зачастую это происходит так долго, что занимает всю их жизнь. Разрешите, я присяду на свое место. Старший, для солидности помедлив, нехотя встал и, согнав своего младшего коллегу, который отошел к двери, сел на соседний стул. Остап сел и минуту приводил в порядок бумаги на столе, раскладывая их по каким-то стопкам. Затем, как бы вспомнив о присутствующих, Крымов поднял глаза. -- Вы свободны, -- сказал Остап, обращаясь к Нильскому и, повернувшись к старшему из офицеров, добавил: -- А вы что здесь делаете? Кто такие? Рыжий круглолицый толстяк отработанным движением протянул Остапу удостоверение и вопросительно посмотрел на своего товарища. Крымов для проформы задержался на документе, между тем как Нильский попытался улизнуть из комнаты. Младший офицер преградил ему дорогу. Рыжий майор спрятал свою корочку и поинтересовался у Крымова: -- А вы кто такой? -- Об этом чуть позже. Вы тут по делу или просто так пугаете неопытных президентов начинающих фирм? -- Ничего себе, начинающая! -- с издевкой встрял младший. -- Да вы тут на парочку статеек наработали уже. Остап нутром почувствовал, что ребята здесь не просто так, и вероятно, это то, чего он ожидал. Это была та ситуация, при которой неверные действия могли привести к плачевным последствиям. Детективы пришли по явной наводке. -- Одну минуту, мне надо найти кое-что, -- сказал Остап и начал выдвигать и задвигать обратно ящики стола, шумно переворачивая их содержимое и вороша бумаги. Порывшись в пестром содержимом полок, Крымов, наконец, достал из последнего ящичка квитанцию на сданные в ремонт туфли и облегченно вздохнул, как будто вновь обрел утерянный клад. -- Вот, наконец-то! -- он обрадовано потряс бумажкой перед носом милиционера и, обратившись к младшему офицеру, попросил: -- Передайте, пожалуйста, эту квитанцию моему завхозу. Скажите, пусть получит туфли сегодня же. Младший придирчиво обследовал бумагу со всех сторон и вышел из комнаты. Крымов придвинулся к старшему и, пристально посмотрев тому в глаза, доверительно спросил: -- Скажите мне начистоту, майор, кто вас прислал? Рыжий милиционер опять вернулся к своему вопросу: -- А вы кто такой, собственно, будете? Документы у вас есть? -- Я -- лицо неофициальное в данном случае, и, может быть, это для вас к лучшему. -- А все-таки? -- не унимался рыжий. Крымов протянул удостоверение. -- "Режиссер-постановщик", -- прочитал Рыжий. -- И что же вы тут, как режиссер, ставите? -- Как говорят у вас тут в Украине, -- постанову, -- ответил Остап. -- Так с чем к нам такие дорогие гости? -- На вашу фирму есть информация, мы не можем не отреагировать. Остап глянул на старшего и прочитал в его кошачьих глазах до боли знакомую готовность к компромиссам, смешанную с необходимостью выполнения служебного задания. В комнату вернулся второй детектив. Остап уже знал, что он будет делать. Пододвинув к себе телефон, Крымов деловито набрал какой-то номер и, получив ответ, заговорил, чеканя слова, как советские металлические рубли с изображением Ленина. -- Алло, это седьмой? Соедините меня с девяткой... Алло, это Крымов. Дайте мне, пожалуйста, информацию на майора Московского райотдела Стуся Романа Степановича. В комнате повисла напряженная тишина, Остап, откинувшись на спинку кресла, с усталым видом ждал ответа. Младший подсел к Рыжему и с интересом и опаской поглядывал на загадочного хозяина офиса. Майор налил стакан минералки, стоящей на столе, и выпил ее залпом. Наконец, "девятка" ответила. Остап начальственным жестом пальца попросил майора подать ему карандаш и бумагу. -- Записываю... Тридцать семь лет... Женат... Девичья фамилия -- Цаплиенко... 1963 года рождения... Двое детей... Две девочки, восемь и двенадцать... Проживает: Героев труда, 12е, квартира 100... Рост сто семьдесят... Размер ноги -- сорок два... Глаза серо-голубые... Болеет псориазом... Пародонтоз... Что, что? Лечится в настоящее время от алкоголизма?.. -- Остап укоризненно посмотрел на майора. По мере того, как Крымов, повторяя вслух, записывал, лица обоих милиционеров вытягивались. Остап нетерпеливо обратился к трубке: -- Ну все, достаточно, пока. Если понадобится дополнительная информация, запрошу по официальному каналу. Да нет, пока все в порядке. Все, отбой! Привет Славину. Повесив трубку, Остап ласково посмотрел на оторопевших милиционеров. -- Ну что, коллеги. Мне известно, с чем вы пришли сюда и что еще хотите дополнительно разузнать. Вы, конечно, собрали дополнительную информацию, а я вижу вас первый раз, но уже знаю всю вашу подноготную. Я мог бы рассказать, какого цвета волосы у любовницы вашего молодого коллеги, но это будет не так быстро. -- Не надо, -- проговорил старший, и движением руки прихлопнул отвисшую челюсть младшему. Рыжий откинулся от стола, как бы отодвигаясь от Остапа на более далекое расстояние. -- По всей видимости, нас ввели в заблуждение, -- и обратившись к младшему, он добавил: -- Чуть не подставил нас этот гад толстопузый. -- Вы, по всей видимости, говорите о господине Пеленгасове? -- спросил Остап. -- Так вы учтите, что он у нас под колпаком уже второй год. Никак не можем подобраться. Вот сейчас пробуем подцепить этого скользкого карасика. Кстати, в этой связи у меня к вам просьба -- о сегодняшнем разговоре ни слова, иначе поломаем всю игру. Да, и своих предупредите, пожалуйста. Нам понадобится еще поработать месяца три-четыре. У меня было задание не открываться до поры до времени, но раз уж так получилось, то другого выхода, как сотрудничать, у нас нет. Одно ведь дело делаем, товарищи! Остап посмотрел на майора теплым нежным взглядом дяди Степы-милиционера. -- А секретность -- это наш стиль. Ничего не попишешь. Органы безопасности -- это вам не какие-нибудь там органы. Нас не любят не потому, что мы злые, а потому, что ничего о нас не знают. Остап говорил быстро, без запинок, и майор никак не мог вставить свою просьбу показать дополнительное удостоверение, хотя сомнение в целесообразности этого заставляло его малодушно колебаться. Прочитав нерешительность на лице Стуся, Остап понял, что надо закрепить инициативу. -- Да! Чтобы вам не попало за возможный срыв всей операции, я не буду докладывать полковнику о сегодняшнем инциденте. Но это в том случае, если вы меня не подведете и сделаете то же самое. Вы ведь знаете, начальство, чуть что сорвется, сразу сделает из меня и из вас козлов отпущения. Все, мужики, у вас своя работа, у меня -- своя. Пора вам потихоньку отчаливать, а то еще увидит кто-нибудь. Знаете пословицу "И стены имеют уши". В нашем ведомстве, это уж точно. Помню, когда я учился еще в юридическом и подрабатывал в театре Пушкина монтировщиком сцены, то как-то присел отдохнуть за кулисами во время антракта у самой декорации, которая изображала стену замка. Так весь перерыв две солидные такие на вид дамы, сидевшие в первом ряду прямо возле стен замка, такую пошлятину про своих мужиков несли, от которой даже Калигула покраснел бы от пяток до кончика своего утиного носа. Вот уж действительно, как не верить народным пословицам! Уловив паузу в монологе Крымова, майор попытался было сделать еще одну попытку идентифицировать Остапа, но тот опять не дал ему вставить слово. -- Кстати, есть один старый анекдот про двух дам. Встречаются две подруги, и одна говорит: "Ты знаешь, у меня без конца голова болит". А вторая ей в ответ: "А я вообще без него спать не могу". Между прочим, Роман Степанович, раз уже мы начали работать вместе, то оставьте мне свой телефончик, а лучше -- визитку. Вы, по всей видимости, хорошо знаете Пеленгасова, а это может очень пригодиться. Далее Остап предложил перенести разговор с места работы, которое являлось одновременно и боевым заданием, в более непринужденную обстановку, к примеру, в кафе. Через пару дней. А лучше -- через недельку. Выйдя в приемную, трое мужчин с выражением одной общей тайны на лицах деловито попрощались. Причем даже Макс заметил, что оперативники посматривали на Остапа, как на старшего. Пятница, окончательно оправившийся от испуга и любящий, теша свое самолюбие, потереться около дружески настроенных представителей власти, вызвался проводить двух задумчивых милиционеров. Майор сдержанно сказал: -- Пожалуйста, не беспокойтесь провожать нас. -- Ну что вы, -- любезно заулыбался Жора, -- какое же это беспокойство, это -- удовольствие. Когда Остап вошел обратно в кабинет, он натолкнулся на вопрошающий и настороженный взгляд Сан Саныча. -- В какую игру вы меня втянули, товарищ Крымов? Вы что, тоже этот... -- и Нильский приложил два пальца к плечу, изображая лычки на погонах. Остап весело и раскатисто расхохотался: -- Я думаю, Сан Саныч, на вас произвело впечатление, как я перевербовал у Пеленгасова двух его подручных. Это всего лишь временный успех. Но мы убили сразу трех зайцев. Во-первых, мы точно уже знаем, что Пеленгасов живейшим образом интересуется нами. Во-вторых, мы получили передышку, которую я расцениваю как карт-бланш на завершение задуманного плана. И в-третьих, мы теперь имеем хорошую крышу для гашения всевозможных неприятностей. А их, учитывая специфику нашей работы, поверьте, скоро будет хоть отбавляй. Некоторые люди, узнав с нашей помощью, что они являются болванами и кретинами, могут задумать месть за это открытие. Ведь если осла назвать козлом, он тоже обидится. Людям вообще свойственно думать о себе намного лучше, чем они есть на самом деле. А жаль, -- это как раз и ведет ко всем бедам. Отвечая на ваш вопрос насчет погон, скажу -- ничуть не бывало. Но, если в мои фантазии поверили наши искушенные блюстители порядка, то меня не удивляет ваша недоверчивость. -- Но ведь вы же звонили куда-то при всех нас? -- хмуро уставился на Остапа Нильский. -- Я набрал наугад первый пришедший мне в голову номер. -- Но ведь вы говорили с кем-то? -- Да, мне показалось, что это была какая-то старушка. Некоторое время она слушала мой монолог, а затем, решив, что ей позвонил полоумный, повесила трубку. Так что остаток разговора я провел с короткими гудками. -- Но ведь вы же выдали им такую информацию, что у них глаза полезли на лоб! Откуда вы ее взяли? Остап улыбнулся. -- Сколько раз мне говорить вам, младшему научному сотруднику, что чудес на свете не бывает. Когда я работал в 1992 году предсказателем будущего, то выработал для себя правило -- обезоружить для начала недоверчивого обывателя достоверными данными из его прошлого. После этого уже весь зал находился под моим контролем, и я мог расслабиться и нести всякую ахинею. Что интересно, так никто и не смог догадаться, как я это делаю, начиная от милиции и кончая конкурирующими ясновидцами, у которых я удачно отбивал клиентуру. Я не буду выдавать свои маленькие секреты. Мало ли, произойдет еще один политический переворот, придется вернуться к старому испытанному заработку. Поверьте мне, что в периоды послереволюционного развала и безвременья предсказание будущего -- это хорошие стабильные деньги. -- Мне трудно вам поверить, это слишком невероятно, -- не унимался Нильский. -- Хорошо, -- сжалился Остап, -- что вам показалось таким невероятным? -- Откуда все эти сведения? -- Из паспорта Романа Степановича. -- Из какого паспорта? -- Из обычного, гражданского. -- А где вы его видели? -- Я пролистал его во время разговора. -- Каким образом? -- Вы не совсем внимательны, президент. Вы, наверное, помните, что, зайдя в комнату, я сразу же попросил нашего доблестного майора уступить мне мое место. Как вы думаете, зачем я это сделал, ведь в комнате были другие свободные места? Во-первых, мне надо было сразу вложить в головы нашим гостям понимание того, кто здесь хозяин, но главное -- на спинке моего