Пьеса в двух действиях
Перевод с английского Ольги Варшавер
Действующие лица
(в порядке появления на сцене)
ТОМАСИНА КАВЕРЛИ, тринадцать, позже шестнадцать лет.
СЕПТИМУС ХОДЖ, ее домашний учитель, двадцать два года, позже двадцать
пять лет.
ДЖЕЛАБИ, дворецкий, среднего возраста.
ЭЗРА ЧЕЙТЕР, поэт, тридцать один год.
РИЧАРД НОУКС, специалист по ландшафтной архитектуре, среднего возраста.
ЛЕДИ КРУМ, около тридцати пяти лет.
КАПИТАН БРАЙС, офицер Королевского флота, около тридцати пяти лет.
ХАННА ДЖАРВИС, писательница, под сорок.
ХЛОЯ КАВЕРЛИ, восемнадцать лет.
БЕРНАРД СОЛОУЭЙ, профессор, под сорок.
ВАЛЕНТАЙН КАВЕРЛИ, между двадцатью пятью и тридцатью.
ГАС КАВЕРЛИ, пятнадцать лет.
ОГАСТЕС КАВЕРЛИ, пятнадцать лет.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
Апрель 1809 года. Огромный загородный дом в графстве Дербишир. В
современных путеводителях наверняка отметили бы его историческую и
художественную ценность.
Комната, выходящая в парк. На заднем плане высокие, красивые окна-двери
без занавесок. Показывать пейзаж за окнами нет необходимости. Мы постепенно
узнаем, что дом стоит в парке, типичном для Англии тех времен. Можно дать
намек: свет, небо, ощущение пространства.
Середину комнаты занимает огромный стол, вокруг - стулья с прямыми
жесткими спинками. Комната тем не менее выглядит пустоватой. Картину
дополняет одна лишь конторка - не то для черчения, не то для чтения. Ныне
вся эта мебель представляла бы явный интерес для коллекционеров, но здесь,
на голом дощатом полу, она выглядит не музейной экспозицией, а обыкновенной
обстановкой учебной комнаты начала прошлого века. Если и чувствуется некое
изящество, то скорее архитектурное, а впечатляет только необъятность
помещения. В боковых стенах - по двери. Они закрыты. Открыта лишь одна
стеклянная дверь, ведущая в парк, где царит светлое, но не солнечное утро.
На сцене двое. Каждый занят своим делом - среди книг, бумаг, гусиных
перьев и чернильниц. Ученица - Томасина Каверли, тринадцати лет. Учитель -
Септимус Ходж, двадцати двух лет. Перед ними - по книге. У нее - тонкий
учебник элементарной математики. У него - толстый, новехонький, большого
формата том с застежками: кичливое подарочное издание. Разнообразные бумаги
Септимуса хранятся в твердой папке, которая завязывается ленточками, дабы
ничего не потерялось.
У Септимуса есть черепашка, настолько сонно-медлительная, что служит
пресс-папье.
На столе, кроме того, лежат стопки книг и старинный теодолит.
Томасина. Септимус, что такое карнальное объятие?
Септимус. Карнальное объятие есть обхватывание руками мясной туши.
Томасина. И все?
Септимус. Нет... конкретнее - бараньей лопатки, оленьей ноги, дичи...
caro, carnis... женской плоти...
Томасина. Это грех?
Септимус. Необязательно, миледи. Но в случае, когда карнальное объятие
греховно, - это плотский грех, QED. Мы, если помните, встречали слово caro в
"Галльской войне". "Бритты жили на молоке и мясе" - "lacte et carne vivunt".
Жаль, вы не поняли корня и семя пало на каменистую почву.
Томасина. Как семя Онана, да, Септимус?
Септимус. Верно. Он обучал латыни жену своего брата, но в итоге она
ничуть не поумнела. Миледи, мне казалось, вы ищете доказательство последней
теоремы Ферма?
Томасина. Это чересчур сложно. Лучше покажи, как ее доказывать.
Септимус. Потому я вас и попросил, что доказательства никто не знает.
Теорема занимает умы последние полтора столетия, и я рассчитывал занять ею
ваш ум хотя бы ненадолго - пока я прочитаю сочинение господина Чейтера. Он
возносит хвалу любви. Но стихи столь нелепы и несообразны, что я предпочел
бы не отвлекаться.
Томасина. Наш господин Чейтер? Он написал стихи?
Септимус. Да. И даже полагает себя пиитом. Но, боюсь, в вашей алгебре
куда больше карнального, чем в сочинении "Ложе Эроса".
Томасина. Карнальное было не в алгебре. Я слышала, как Джелаби
рассказывал кухарке, что госпожу Чейтер застали в бельведере в карнальном
объятии.
Септимус (помолчав). Неужели? А с кем? Джелаби не обмолвился - с кем?
Томасина озадаченно хмурится: она не поняла вопроса.
Томасина. Что значит "с кем"?
Септимус. Ах, ну да... Не с кем, а с чем!.. Тьфу, чушь какая-то. Кто
же, интересно, принес на хвосте эту новость?
Томасина. Господин Ноукс.
Септимус. Ноукс?!
Томасина. Да, папин архитектор. Он как раз обмеривал сад. Глянул в
подзорную трубу на бельведер и видит: госпожа Чейтер в карнальном объятии.
Септимус. И господин Ноукс донес дворецкому?
Томасина. Нет. Господин Ноукс донес господину Чейтеру. А Джелаби узнал
от кучера, потому что господин Ноукс разговаривал с господином Чейтером
возле конюшни.
Септимус. ... где господин Чейтер, несомненно, помогал выгребать навоз.
Томасина. Септимус! Ты о чем?!
Септимус. Таким образом, пока об этом знают творец парковых красот
господин Ноукс, а также кучер, дворецкий, кухарка и, разумеется, сам пиит,
муж госпожи Чейтер.
Томасина. Еще Артур, он тогда чистил серебро. И мальчишка-сапожник. А
теперь и ты.
Септимус. Понятно. Так что он еще говорил?
Томасина. Кто? Ноукс?
Септимус. Не Ноукс. Джелаби. Вы же слышали рассказ Джелаби.
Томасина. А кухарка на него сразу зашикала и не дала ничего рассказать.
Она-то помнила, что я рядом, - сама разрешила мне перед уроком доесть
вчерашний пирог с крольчатиной. А Джелаби меня просто не заметил. Знаешь,
Септимус, по-моему, ты что-то недоговариваешь. Все-таки бельведер - это
бельведер, а не кладовка с мясными тушами.
Септимус. Я и не утверждал, что определение исчерпывающее.
Томасина. Так, может, карнальное объятие означает поцелуй?
Септимус. Означает.
Томасина. И кто-то обхватывал руками саму госпожу Чейтер?
Септимус. Весьма вероятно. Возвращаясь к последней теореме Ферма...
Томасина. Так я и думала! Надеюсь, тебе стыдно?
Септимус. Мне? Помилуйте, миледи! За что?
Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?
Септимус. Ах вот... Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное
объятие - это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в
женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского
наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает,
что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную
степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n
больше двух.
Пауза.
Томасина. Брррр!!!
Септимус. Брр не брр, но такова теорема.
Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну
заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.
Септимус. Весьма признателен, миледи, весьма признателен. А госпожа
Чейтер спускалась утром к завтраку?
Томасина. Нет. Расскажи еще о совокуплении.
Септимус. Вот о совокуплении добавить нечего.
Томасина. Это то же, что любовь?
Септимус. Гораздо лучше.
(Одна из боковых дверей ведет в музыкальную комнату. Но сейчас
открывается не она, а та, что напротив, и входит дворецкий Джелаби.)
Джелаби, у меня урок.
Джелаби. Простите, господин Ходж, но господин Чейтер просил передать
вам письмо незамедлительно.
Септимус. Ладно, давайте. (Забирает письмо.) Спасибо. (Затем, чтобы
дворецкий поскорее вышел, повторяет.) Спасибо, Джелаби.
Джелаби (настойчиво). Господин Чейтер велел мне прийти с ответом.
Септимус. С ответом? (Вскрывает письмо. Конверта как такового нет, но
послание сложено, обернуто в чистую бумагу и запечатано. Септимус небрежно
отбрасывает обертку и пробегает глазами письмо.) Что ж, мой ответ таков: по
обыкновению и долгу службы - на коей я нахожусь у его сиятельства - до без
четверти двенадцать я занят обучением дочери его сиятельства. Как только я
закончу - и если господин Чейтер к тому времени не раздумает - буду всецело
к его услугам в... (заглядывает в письмо) оружейной комнате.
Джелаби. Спасибо, сэр, я так и передам.
Септимус складывает письмо и помещает
его между страниц "Ложа Эроса".
Томасина. Джелаби, что сегодня на обед?
Джелаби. Вареный окорок с капустой, миледи, и рисовый пудинг.
Томасина. У-у, какая дрянь.
Джелаби выходит.
Септимус. Что ж, с господином Ноуксом все ясно. Он мнит себя
джентльменом, философом-эстетом, кудесником, которому подвластны горы и
озера, а под сенью дерев ведет себя как самый настоящий ползучий гад.
Томасина. Септимус, представь, ты кладешь в рисовый пудинг ложку
варенья и размешиваешь. Получаются такие розовые спирали, как след от
метеора в атласе по астрономии. Но если помешать в обратном направлении,
снова в варенье они не превратятся. Пудингу совершенно все равно, в какую
сторону ты крутишь, он розовеет и розовеет - как ни в чем не бывало. Правда,
странно?
Септимус. Ничуть.
Томасина. А по-моему, странно. РАЗмешать не значит РАЗделить. Наоборот,
все смешивается.
Септимус. Так же и время - вспять его не повернуть. А коли так - надо
двигаться вперед и вперед, смешивать и смешиваться, превращая старый хаос в
новый, снова и снова, и так без конца. Чтобы пудинг стал абсолютно,
неоспоримо и безвозвратно розовым. Вот и весь сказ. Это называют свободой
воли или самоопределением. (Он поднимает черепашку и переносит ее на
несколько дюймов, точно она - его пресс-папье - посмела отползти по своим
делам с бумаг, которые призвана удерживать.) А ну-ка, сидеть!
Томасина. Септимус, как ты думаешь, Бог - ньютонианец?
Септимус. Итонианец? Выпускник Итона? Боюсь, что так. Впрочем,
справьтесь у вашего братца. Пускай подаст запрос в палату лордов.
Томасина. Нет же, Септимус, ты не расслышал! Ньютонианец! Как
по-твоему, я первая до этого додумалась?
Септимус. Нет.
Томасина. Но я же еще ничего не объяснила!
Септимус. "Если все - от самой далекой планеты до мельчайшего атома в
нашем мозгу - поступает согласно ньютонову закону движения, в чем состоит
свобода воли?" Так?
Томасина. Нет, не так.
Септимус. "В чем состоит промысел Божий?"
Томасина. Опять не так.
Септимус. "Что есть грех?"
Томасина (презрительно). Да нет же!
Септимус. Ну хорошо, слушаю.
Томасина. Если остановить каждый атом, определить его положение и
направление его движения и постигнуть все события, которые не произошли
благодаря этой остановке, то можно - очень-очень хорошо зная алгебру -
вывести формулу будущего. Конечно, сделать это по-настоящему ни у кого ума
не хватит, но формула такая наверняка существует.
Септимус (помолчав). Верно. (Еще пауза.) Верно, и, насколько я понимаю,
вы действительно додумались до этого первая. (Помолчав, с усилием.) На полях
своей "Арифметики" Ферма написал, что он нашел превосходное доказательство
теоремы, но поля слишком узки, и оно не помещается. Записку нашли уже после
его смерти, и с этого дня...
Томасина. А-а! Тогда все понятно!
Септимус. Не чересчур ли вы самонадеянны?
(Дверь внезапно и несколько резко открывается. Входит Чейтер.)
Господин Чейтер! Вам, должно быть, неточно передали мой ответ. Я буду
свободен без четверти двенадцать - если это вас устроит.
Чейтер. Не устроит! Мое дело безотлагательно, сэр!
Септимус. В таком случае вы, вероятно, заручились поддержкой его
сиятельства лорда Крума, и он также считает, что ваше дело важнее
образования его дочери?
Чейтер. Не заручился. Но, если угодно, я договорюсь.
Септимус (помолчав). Миледи, прошу вас удалиться в музыкальную комнату.
Вместе с Ферма. Найдете доказательство теоремы - получите лишнюю ложку
варенья.
Томасина. Увы, Септимус, ее не докажешь. Он оставил записку на полях,
чтобы свести вас всех с ума. Пошутил.
Томасина выходит.
Септимус. Итак, сэр, в чем состоит столь безотлагательное дело?
Чейтер. Полагаю, вы и сами знаете. Вы оскорбили мою жену.
Септимус. Оскорбил? Полноте! Это не в моей натуре, не в моих правилах,
и, наконец, я восхищен госпожой Чейтер и это решительно не позволяет мне ее
оскорблять.
Чейтер. Наслышан о вашем восхищении, сэр! Вы оскорбили мою жену в
бельведере вчера вечером!
Септимус. Ошибаетесь. В бельведере происходило нечто иное. Я совершал с
вашей женой акт любви, а отнюдь не оскорблял ее. Она сама попросила об этой
встрече, у меня и записка сохранилась, поищу, если угодно. Может, какой-то
подлец осмелился заявить, что я не удовлетворил просьбу дамы и не пришел на
свидание? Клянусь, сэр, - это гнусный поклеп!
Чейтер. А вы - гнусный развратник! Готовы погубить репутацию женщины
из-за собственной низости и трусости! Но со мной это не пройдет! Я вызываю
вас, сэр!
Септимус. Чейтер! Чейтер, Чейтер! Мой милый, любезный друг!
Чейтер. Не смейте называть меня другом! Я требую сатисфакции!
Удовлетворения!
Септимус. Сперва госпожа Чейтер требует удовлетворения, теперь - вы...
Не могу же я, в самом деле, удовлетворять семейство Чейтеров с утра до ночи!
Что до репутации вашей жены - она незыблема. Ее ничем не погубить!
Чейтер. Негодяй!
Септимус. Поверьте, это чистая правда. Госпожа Чейтер полна живости и
очарования, голос ее мелодичен, шаг легок, она - олицетворение всех
прелестей, которые общество столь высоко ценит в существах ее пола, - и все
же главная и самая известная ее прелесть состоит в постоянной готовности.
Готовности столь жаркой и влажной, что даже в январе в этих тайниках можно
выращивать тропические орхидеи.
Чейтер. Идите к черту, Ходж! Я не намерен это слушать! Вы будете
драться или нет?
Септимус (твердо и бесповоротно). Нет! В этом мире существуют всего
два-три первоклассных поэта, и я не хочу убивать одного из них из-за
откровенных поз, которые некто подсмотрел в бельведере. А репутацию этой
женщины не защитить даже отряду вооруженных до зубов мушкетеров,
приставленных стеречь ее денно и нощно.
Чейтер. Ха! Я - первоклассный?! Вы всерьез? Кто же остальные? Ваше
мнение?.. А, черт! Нет, не надо, Ходж! Не заговаривайте мне зубы, льстец!
Так вы и в самом деле так считаете?
Септимус. Считаю. То же я ответил бы Мильтону - будь он жив. Кроме
отзыва о жене, разумеется...
Чейтер. Ну а среди живых? Господин Саути?
Септимус. В Саути я бы всадил пулю не раздумывая.
Чейтер (печально кивая). Да-да, он уже не тот... Меня восхищал
"Талаба", но "Мэдок"!.. (хихикает) Господи спаси! Впрочем, мы отвлеклись, а
дело безотлагательно. Итак, вы воспользовались прелестями госпожи Чейтер.
Это плохо. Но еще хуже, что все вокруг - от конюха до посудомойки...
Септимус. Какого черта? Или вы не слышали, что я сказал?
Чейтер. Слышал, сэр. И слова ваши - не скрою - мне приятны. Видит Бог,
истинный талант не ценят по достоинству, если носитель его не отирается
среди писак и литературных поденщиков, не входит в свиту Джеффри , не
обивает пороги "Эдинбургского..."
Септимус. Дорогой Чейтер - увы! - они судят о поэте по месту,
отведенному ему за столом лорда Холланда!
Чейтер. Вы правы! Как вы правы! И как бы я хотел узнать имя того
мерзавца! Представляете, он высмеял мою драму в стихах "Индианка" на
страницах "Забав Пиккадилли".
Септимус. Высмеял "Индианку"? Я храню ее под подушкой и достаю, когда
меня мучает бессонница! Это лучший лекарь!
Чейтер (довольно). Вот видите! А какой-то прохвост обозвал ее
"Индейкой" и написал, что не скормил бы ее даже своему псу! Что ее не спасут
ни гарнир, ни подлива, ни ореховая начинка. Госпожа Чейтер прочитала и
залилась слезами, сэр. И не подпускала меня к себе целых две недели! О! Это
напомнило мне о цели моего визита...
Септимус. Новая поэма несомненно увековечит ваше имя!
Чейтер. Вопрос не в этом!
Септимус. Здесь и вопроса нет! Что стоят происки жалкой литературной
клики в сравнении с мнением всей читающей публики? "Ложу Эроса" обеспечен
триумф.
Чейтер. Такова ваша оценка?
Септимус. Таково мое намерение.
Чейтер. Намерение? Как - намерение? Какое намерение? Ничего не
понимаю...
Септимус. Видите ли, мне прислали один из пробных оттисков. Прислали на
рецензию, но я намерен опубликовать не рецензию, а нечто большее. Пора
наконец установить ваше первенство в английской литературе.
Чейтер. Да? Ну, что ж... Конечно... Это очень... А вы уже написали?
Септимус (с едким сарказмом). Еще нет.
Чейтер. А-а... И сколько времени потребуется?..
Септимус. Для столь значительной статьи необходимо: во-первых,
внимательно перечитать вашу книгу, обе книги, несколько раз, вкупе с
произведениями других современных авторов - дабы всем воздать по заслугам. Я
работаю с текстами, делаю выписки, прихожу к определенным выводам, а затем,
когда все готово и душа моя и мысли пребывают в спокойствии и согласии...
Чейтер (проницательно). А госпожа Чейтер знала об этом перед тем, как
она... как вы...
Септимус. Весьма вероятно.
Чейтер (торжествующе). Ни за чем не постоит! Все для меня сделает!
Теперь-то вы поняли эту любящую натуру?! Вот это женщина! Вот это жена!
Септимус. Потому я и не хочу делать ее вдовой.
Чейтер. Капитан Брайс говорил в точности то же самое!
Септимус. Капитан Брайс?
Чейтер. Господин Ходж! С нетерпением жду рецензии! Позвольте надписать
ваш экземпляр! Так, чем бы?.. А, вот перо леди Томасины...
Септимус. Так вы познакомились с лордом и леди Крум, потому что
стрелялись с братом ее сиятельства?
Чейтер. Нет! Все оказалось наветом, сэр, уткой! Но благодаря этой
счастливой ошибке мне покровительствует теперь брат графини, капитан флота
Его Величества. Не уверен, кстати, что сам господин Вальтер Скотт может
похвастаться столь высокими связями. Зато я - почетный гость в поместье
Сидли-парк.
Септимус. Что ж, сэр, вы получили прекрасную сатисфакцию.
Чейтер окунает перо в чернильницу и принимается подписывать книгу.
Появляется Ноукс. В руках у него рулоны чертежей. Чейтер пишет, не поднимая
головы. Ноукс замечает двоих у стола. Он в замешательстве.
Ноукс. Ой! Простите...
Септимус. А! Господин Ноукс! Любитель мерзостей земных! Мой отважный
соглядатай! Где же ваша подзорная труба?
Ноукс. Прошу покорно... я думал, ее сиятельство... простите...
В полнейшем смятении он пятится к двери, где его настигает голос
Чейтера. Чейтер выразительно и громко читает дарственную надпись.
Чейтер. "Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов
отдать все лучшее, - от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10
апреля 1809 года". (Передает книгу Септимусу.) Вот, сэр, сможете показывать
внукам!
Септимус. О, я не заслуживаю столь лестных слов! Верно, Ноукс?
Их беседу прерывает появление за стеклянными дверями, ведущими в сад,
леди Крум и капитана Эдварда Брайса, офицера Королевского флота. Говорить
леди Крум начинает еще снаружи.
Леди Крум. Ах, нет! Только не бельведер! (Она входит в сопровождении
Брайса. В руках у него альбом в кожаном переплете.) Господин Ноукс! Что я
слышу?
Брайс. И не только бельведер! И до лодочного павильона добрался, и до
китайского мостика, и до кустов акации, и...
Чейтер. Клянусь Богом, сэр! Это невозможно!
Брайс. Спроси господина Ноукса.
Септимус. Господин Ноукс, это чудовищно!
Леди Крум. Рада услышать возражения именно от вас, господин Ходж.
Томасина (приоткрыв дверь из музыкальной комнаты). Теперь мне можно
вернуться?
Септимус (пытаясь прикрыть дверь). Еще не пора...
Леди Крум. Пусть останется. Дурной пример отвратит лучше, чем сто
назиданий.
Брайс кладет альбом на конторку и открывает его. Это работы Ноукса,
который, судя по всему, является ревностным почитателем "Красных книг"
Хамфри Рептона. Слева располагаются акварели, изображающие пейзаж "до", а
справа - "после". Страницы искусно вырезаны, так что новая часть пейзажа при
перелистывании накладывается на старую - хотя сам Рептон делал ровно
наоборот.
Брайс. Что ты устроил из Сидли-парка? Место отдыха благородного
джентльмена или притон корсиканских бандитов?
Септимус. Не стоит преувеличивать, сэр.
Брайс. Но это насилие! Самое настоящее насилие!
Ноукс (запальчиво). Таков современный стиль.
Чейтер (он, так же как и Септимус, пребывает в заблуждении). Да, таков
стиль, хотя об этом можно только пожалеть.
Томасина подходит к конторке и внимательно рассматривает акварели.
Леди Крум. Господин Чейтер, вы всегда всем потакаете. Я взываю к вам,
господин Ходж!
Септимус. Мадам! Я сожалею о бельведере, я искренне сожалею о
бельведере и - до определенной степени - о лодочном павильоне. Но китайский
мостик! Какая нелепость! Что до кустов акации - исключено! Меня возмущает
само предположение! Господин Чейтер, неужели вы поверите этому не в меру
озабоченному садоводу, которому под каждым кустом мерещится карнальное
объятие?
Томасина. Септимус! Речь не о карнальном объятии, правда, маменька?
Леди Крум. Ну разумеется, нет! А ты-то что смыслишь в карнальных
объятиях?
Томасина. Все! Спасибо Септимусу! На мой взгляд, господин Ноукс
предлагает превосходный проект сада. Настоящий Сальватор!
Леди Крум. Что она мелет?
Ноукс (не разобравшись, чем возмущена Леди Крум). Сальватор Роза, ваше
сиятельство. Художник. И в самом деле, характернейший пример живописного
стиля.
Брайс. Ходж, изволь объясниться!
Септимус. Ее устами глаголет не опыт, а невинность.
Брайс. Ничего себе невинность! Девочка моя, моя разрушенная невинность,
он тебя погубил?
Пауза.
Септимус. Отвечайте дядюшке.
Томасина (Септимусу). Чем разрушенная невинность отличается от
разрушенного замка?
Септимус. Подобные вопросы лучше адресовать господину Ноуксу.
Ноукс (выспренне). Разрушенный замок живописен.
Септимус. В том-то вся и разница. (Обращается к Брайсу.) Я преподаю
девочке классических авторов, и кто, если не я, разъяснит ей значения
употребляемых ими слов?
Брайс. Ты - ее наставник, и главная твоя цель - подольше продлить ее
неведение.
Леди Крум. Не жонглируй парадоксами, Эдвард, не то падешь жертвой
собственного остроумия. Томасина, пойди к себе в спальню.
Томасина (направляясь к двери). Хорошо, маменька. Я не хотела подводить
тебя, Септимус, прости. Похоже, кое-что девочкам понимать разрешается - к
примеру, всю алгебру до последней формулы, - а кое-что запрещается. Не дают,
например, разобраться, что значит обхватывание руками мясной туши. Только
когда девочка вырастет и обзаведется собственной тушей...
Леди Крум. Минуточку!
Брайс. О чем она?
Леди Крум. О мясе.
Брайс. О каком мясе?
Леди Крум. Томасина, пожалуй, останься. Похоже, в живописном стиле ты
разбираешься лучше нас всех. Господин Ходж, невежество должно походить на
пустой сосуд, готовый наполниться из колодца истины, а не на полный
похабщины сундук. Господин Ноукс, теперь мы наконец слушаем вас.
Ноукс. Благодарю, ваше сиятельство...
Леди Крум. Вы изобразили чудесное превращение. Я ни за что не узнала бы
собственный сад, не нарисуй вы его "до" вашего вторжения и "после". Только
взгляните! Слева знакомая всем пасторальная утонченность английского сада, а
справа вздыбился мрачный таинственный лес, громоздятся утесы, темнеют
развалины - там, где и построек-то никогда не было; среди скал бурлят потоки
- где прежде не было ни ручейка, ни камешка - только крикетные лунки. Моя
гиацинтовая долина стала приютом для духов и гоблинов; поперек китайского
мостика - который считают более китайским, чем мостик в лондонском
Кью-гарден, да и в самом Пекине, - валяется оплетенный вереском упавший
обелиск...
Ноукс (дрожащим, блеющим голоском). У лорда Литтла точно такой же...
Леди Крум. Прикажете и мне терпеть подобные невзгоды? Лорда Литтла я
этим не спасу. Господи, а это что? Что за сарай вы ставите вместо
бельведера?
Ноукс. Эрмитаж, мадам. Иными словами, скит, приют отшельника.
Леди Крум. Я в полном недоумении.
Брайс. Но он неправильной формы.
Ноукс. Совершенно справедливо, сэр. Асимметрия - основополагающий
принцип живописного стиля...
Леди Крум. Но Сидли-парк живописен и без ваших ухищрений. Склоны холмов
зелены и покаты. Деревья стоят купами и прелестно смотрятся с любой стороны.
Ручей берет свое начало в чаше холмов, в безмятежном зеркальном озере, и
струится голубой лентой среди полей, где там и сям мирно пасутся барашки.
Короче, все устроено со вкусом, природа естественна и прелестна, какой и
задумал ее Создатель. И я, вторя художнику, восклицаю: "Et in Arcadia ego!"
Здесь я в Аркадии, Томасина.
Томасина. Да, маменька. Допустим.
Леди Крум. Чем она недовольна? Моим вкусом или моим переводом?
Томасина. И то и другое поправимо, маменька. А вот с географией у вас
полный провал.
Леди Крум. С девочкой что-то стряслось. Буквально за ночь! Во всяком
случае, вчера я за ней никаких странностей не замечала. Сколько тебе
стукнуло сегодня?
Томасина. Тринадцать лет и десять месяцев, маменька.
Леди Крум. Тринадцать лет и десять месяцев... Гм... Рановато. Дерзить
ей не подобает еще по крайней мере полгода. А иметь свое мнение и вкус в
таком возрасте вообще не пристало. Господин Ходж, вы - безусловный виновник
происшедшего. Вернемся к вашим затеям, господин Ноукс...
Ноукс. Благодарю, ваше сия...
Леди Крум. Вы, по-моему, слишком увлеклись романами госпожи Радклиф. И
сад ваш списан с "Замка Отранто" или "Тайн Удольфо"...
Чейтер. Миледи, "Замок Отранто" написал Хорас Уолпол.
Ноукс (восхищенно). Уолпол? Здешний садовник?
Леди Крум. Господин Чейтер, покуда вы наш гость - дорогой гость, -
автором "Замка в Отранто" будет тот, на кого укажу я. Иначе какой смысл
принимать гостей? (Слышатся отдаленные выстрелы.) Что ж, палят уже на склоне
холма... Я сама поговорю с лордом Крумом насчет сада... Обсудим...
(Выглядывает в окно.) О! Ваш друг подстрелил голубя, господин Ходж.
(Громко.) Браво, сэр!
Септимус. Думаю, это добыча вашего супруга или сына, миледи. Мой
однокашник никогда не был охотником.
Брайс (выглядывает в окно). Верно! Его убил Огастес! Браво, мальчик!
Леди Крум (уже снаружи). Пойдемте же! Где мои адъютанты?
Брайс, Ноукс и Чейтер послушно идут следом. Чейтер задерживается лишь
на мгновение - пожать Септимусу руку.
Чейтер. Мой дорогой, дорогой господин Ходж!
Чейтер выходит. Выстрелы слышны снова, гораздо ближе.
Томасина. Пах! Пах! Пах! Я расту под звуки ружейной пальбы, точно
ребенок в осажденном городе. Круглый год - голуби и грачи, с августа -
тетерева на дальних холмах, потом фазаны, куропатки, бекасы, вальдшнепы,
кулики. Пах! Пах! Пах! А после - отстрел нагульного скота. Папеньке не нужен
биограф, вся его жизнь - в охотничьих книгах.
Септимус. Календарь убоя. Смерть повсюду, даже "здесь, в Аркадии..."
Томасина. Подумаешь, смерть... (Окунает перо в чернила и идет к
конторке.) Подрисую-ка я отшельника. Что за эрмитаж без отшельника?
Септимус, ты влюблен в мою мать?
Септимус. Вам не следует быть умнее старших. Это невежливо.
Томасина. А я умнее?
Септимус. Да. Гораздо.
Томасина. Прости, Септимус. Я не нарочно. (Прекращает рисовать и
достает из кармана конвертик.) В музыкальную комнату заходила госпожа
Чейтер. Принесла для тебя записку - чрезвычайной секретности, важности и
срочности. Я должна передать ее секретно, срочно и... Слушай, а от
карнального объятия не трогаются умом?
Септимус (забирая письмо). Непременно. Спасибо. Все, познаний на
сегодня предостаточно.
Томасина. Вот та-а-ак... Он у меня похож на Иоанна Крестителя в
пустыне.
Септимус. Весьма живописно.
Издали слышится голос леди Крум. Она зовет Томасину. Та срывается с
места и убегает в сад - веселая беззаботная девочка.
Септимус вскрывает письмо госпожи Чейтер. Смяв конверт, отбрасывает его
в сторону. Читает, складывает и сует листок между страниц "Ложа Эроса".
Сцена вторая
Из затемнения возникает та же комната, в такое же утро, но в наши дни.
Это становится мгновенно и безусловно ясно благодаря внешнему виду Ханны
Джарвис. Иных свидетельств нет.
Следует сказать об этом еще несколько слов. Действие пьесы происходит
попеременно то в начале XIX века, то в наше время, причем в одной и той же
комнате. Вид комнаты - вопреки ожиданиям - нисколько не меняется. Она вполне
соответствует обеим эпохам. Что касается реквизита - книг, бумаг, цветов и
т.д., - нет необходимости заменять предметы быта, присущие началу прошлого
века, современными - пускай соседствуют на одном столе. Однако вещи,
используемые и в прошлом, и в настоящем, должны иметься в двух экземплярах,
поскольку по ходу пьесы им необходимо постареть. Парк - как мы узнаем из
диалога - претерпел существенные изменения. А вот то, что доступно
зрительскому глазу, остается неизменным и не противоречит ни одной из эпох.
Согласно этому принципу, чернильницы, перья и прочие вещи, игравшие в
первой сцене, могут все время оставаться на столе. Равно как книги и бумаги,
связанные с исследованиями Ханны во второй сцене, могут находиться на столе
с самого начала. Это относится к любым предметам. По ходу действия все они
скапливаются на столе, и, если какая-то вещь выглядит анахронизмом для
какой-то из эпох (допустим, кофейная кружка), ее просто не замечают.
К концу спектакля на столе окажется целая куча разнообразных предметов.
Ханна разглядывает альбом с акварелями Ноукса. Кроме того, она то и
дело обращается к небольшим, одинаковым с виду тетрадкам с дневниковыми
записями (вскоре выяснится, что это "садовые книги" леди Крум). Через
некоторое время она подходит с альбомом к окну - сравнить вид с акварелями
Ноукса. Потом кладет альбом обратно на конторку.
Одета она вполне строго. Обувь пригодна для сырого, грязного сада. Туда
она и отправляется, прихватив со стола теодолит. Комната на время пустеет.
Затем одна из дверей распахивается. Входят Хлоя и Бернард. Она - дочь
хозяев, одета по-домашнему. Бернард - гость, он в костюме и при галстуке.
Вообще он любит одеваться пестро, но сегодня несколько умерил яркость
красок, лишь крикливый носовой платок, торчащий из нагрудного кармана,
намекает на его пристрастия. В руках у него объемистый кожаный портфель.
Хлоя. Но она была здесь! Только что.
Бернард. Все ясно! Дверь в сад...
Хлоя. Ну конечно! Погодите, я сейчас.
Хлоя выходит через стеклянную дверь и скрывается из виду. Бернард ждет.
Открывается другая дверь, и заглядывает Валентайн.
Валентайн. Вот гады.
Валентайн исчезает, захлопнув дверь. Возвращается Хлоя с резиновыми
ботами, садится и, разговаривая с Бернардом, снимает туфли и надевает боты.
Хлоя. Подождите лучше здесь, чего по грязи таскаться. Она почти все
время проводит в саду, сами понимаете.
Бернард. Да? Почему?
Хлоя. Она же пишет историю сада, вы не знали?
Бернард. Я знал, что она работает с архивами Крумов, но...
Хлоя. Точнее, это не история сада, а... Ладно, пусть Ханна сама
объяснит. Но канава, в которой вы чуть не застряли, - ее рук дело. Ладно, я
пошла... Тьфу, даже не скажешь - располагайтесь поудобнее! Какие уж тут
удобства, голые стены от комнаты остались. Все вынесли, подчистую. "В сортир
- прямо". Прямо в сортир.
Бернард. Что, обстановку комнаты?
Хлоя. Нет, сама комната - кратчайший путь в сортир.
Бернард. А-а, понятно. Вы сказали "Ханна"?
Хлоя. Да, Ханна. Так я оставлю вас на минуту? Я быстренько. (Она уже
надела боты. Распрямляется. Видит, что он не слушает.) Мистер Солоуэй?
Бернард (очнувшись). Да-да, спасибо. Значит, мисс Джарвис -
писательница Ханна Джарвис?
Хлоя. Конечно. Вы читали ее книгу?
Бернард. Еще бы!
Хлоя. Она наверняка в эрмитаже, просто отсюда не видно, шатер мешает.
Бернард. Вы принимаете гостей в саду?
Хлоя. Ежегодно даем бал для всей округи. Все наряжаются, танцуют и
напиваются вдрызг. Но предки теперь не разрешают гудеть в доме. Однажды нам
пришлось перед самым закрытием гнать на аукцион Кристи - покупать чайничек
эпохи Реставрации. С тех пор все, что можно разбить, украсть или заблевать,
убирается заранее. Тактично. А на самом деле - совершенно бестактно.
Она уже у двери в сад.
Бернард. Гм... послушайте... скажите ей, что... Не говорите пока моей
фамилии.
Хлоя. Не говорить? Хорошо...
Бернард (улыбаясь). Пусть будет сюрприз. Не возражаете?
Хлоя. Нет... Но она спросит, кто вы... Может, дать вам другую фамилию?
Бернард. Отлично! Прекрасная мысль.
Хлоя. Так, Солоуэй... Возьмем какую-нибудь другую птицу... На соловья
вы все равно не похожи.
Выходит. Бернард оглядывает стол с книгами. Кладет портфель. Слышатся
далекие выстрелы. Их звук заставляет Бернарда подойти к окну. Он
выглядывает. Открывается одна из внутренних дверей - та, через которую он
вошел, - и появляется Гас. Бернард поворачивается, видит подростка.
Бернард. Добрый день.
Гас молчит. Он вообще всегда молчит. Возможно, он не умеет говорить.
Еще он моментально смущается и замыкается - особенно сейчас, столкнувшись с
незнакомцем. Гас исчезает. Мгновение спустя дверь снова открывается, и через
комнату проходит Валентайн. Он не то чтобы игнорирует Бернарда, но
притворяется, будто не видит его.
Валентайн. Гады, сволочи, гады, сволочи, гады... (Он произносит это
столько раз, сколько ему требуется, чтобы пересечь комнату и выйти в
противоположную дверь. Он плотно закрывает ее за собой. Слышно, как он
зовет: "Хлоя! Хлоя!" Бернарду становится все неуютнее. Дверь открывается
снова, возвращается Валентайн. Он смотрит на Бернарда в упор.)
Бернард. Она в саду, ищет мисс Джарвис.
Валентайн. А где все?
Бернард. Убрали, вынесли... Из-за... э...
Валентайн. Ведь танцы на улице, в шатре?
Бернард. Насколько я понял, через эту комнату лежит путь в ближайший
туалет.
Валентайн. Но мне нужен большой стульчак!
Бернард. А туалетом вы не можете воспользоваться?
Валентайн. Там лежат охотничьи книги!
Бернард. В туалете или в стульчаке?
Валентайн. А вы тут чего ждете? Вами кто-нибудь занимается?
Бернард. Да-да, спасибо. Меня зовут Бернард Солоу... Гм... Я приехал
повидать мисс Джарвис. Я писал лорду Круму, но ответа, к сожалению, не
получил, поэтому рискнул...
Валентайн. Вы его напечатали?
Бернард. Простите? Не понял...
Валентайн. Ваше письмо было отпечатано на машинке?
Бернард. Да.
Валентайн. Отец на такие письма не отвечает. (Замечает на столе, под
бумагами, черепашку.) Молния! Наконец-то! Где же ты пряталась, глупышка?
(Берет черепашку в руки.)
Бернард. Поэтому я позвонил вчера вечером и поговорил... Похоже, что с
вами...
Валентайн. Со мной? Ах, да! Ну конечно! Простите! Вы готовите
передачу... не помню о чем, и хотели спросить у Ханны... не помню что.
Бернард. Верно. Вот так и получилось... Надеюсь, мисс Джарвис отнесется
ко мне благосклонно.
Валентайн. Сомневаюсь.
Бернард. Вы что-нибудь обо мне знаете?
Валентайн. Я знаю Ханну.
Бернард. Давно она здесь?
Валентайн. Во всяком случае, участок застолблен. Моя мать прочитала ее
книгу. А вы читали?
Бернард. Нет. Да. Ее книгу? Ну конечно!
Валентайн. Она чрезвычайно собой горда.
Бернард. Еще бы. Если б я написал бестселлер...
Валентайн. Да я про мать. Она гордится, что осилила книгу. Обыкновенно
она читает только книги по садоводству.
Бернард. Она, должно быть, счастлива, что Ханна Джарвис пишет книгу о
ее саде?
Валентайн. Ну, на самом деле книга об отшельниках... (На пороге снова
появляется Гас. И снова поворачивается, чтобы уйти.) Постой, Гас, не бойся.
Что ты хочешь? (Но Гас исчезает.) Ладно. Устрою-ка я Молнии маленькую
пробежку.
Бернард. Вообще-то мы знакомы. Мы с вами встречались в Сассексе, пару
лет назад, на семинаре...
Валентайн. Правда? Я там был?
Бернард. Да. Помните, один мой коллега нашел рассказ - якобы Лоуренса -
и проанализировал его на компьютере? Помните такой доклад?
Валентайн. Смутно. Я порой сижу с закрытыми глазами. И это -
вообразите! - часто означает, что я сплю.
Бернард. Ну, мой коллега сравнил структуру предложений и прочая и
прочая и установил, что существует высокая, девяностопроцентная,
вероятность, что рассказ и в самом деле написан автором "Любовника леди
Чаттерли". А потом, к моему безграничному восторгу, один из ваших
высоколобых коллег-математиков продемонстрировал, что с тем же успехом
Лоуренс мог написать "Уильяма" или заметку в местной газете...
Валентайн (помолчав). "Уильяма"? Да, пожалуй, я там был. (Выглядывает в
окно.) А, вот и Ханна. Покидаю вас, покидаю, беседуйте наедине. Кстати, это
ваша красная "мазда" у входа?
Бернард. Да
Валентайн. Хотите добрый совет? Уберите-ка ее с глаз долой, хоть на
конюшню, до прихода отца. Он не потерпит в доме владельца японской машины. А
вы не педик?
Бернард. Вроде нет.
Валентайн. И тем не менее...
Валентайн выходит, закрывает дверь. Бернард смотрит ему вслед. За его
спиной, у стеклянной двери, ведущей в сад, появляется Ханна.
Ханна. Мистер Павлини?
Бернард озирается - сперва рассеянно, затем недоуменно: он ищет
несуществующего Павлини. Потом, очнувшись, соображает, что Павлини, по всей
вероятности, он сам, Солоуэй, и есть, и рассыпается в неумеренно
восторженных приветствиях.
Бернард. О! Здравствуйте! Здравствуйте! Мисс Джарвис? Ну разумеется,
мисс Джарвис! Очень, очень рад. Я, признаться, опешил, просто онемел
поначалу: вы такая красивая, намного, намного красивее, чем на фотографии!
Ханна. На какой фотографии?
Она снимает туфли - в грязи и глине.
Бернард. На задней странице обложки. Простите, что вам пришлось
вернуться из-за меня в дом, но леди Хлоя великодушно и настойчиво...
Ханна. Ничего. Иначе вы бы испачкали обувь.
Бернард. Да-да, очень предусмотрительно! И как мило, что вы готовы
уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени!
Он явно перебарщивает. Она смотрит на него долго, пристально.
Ханна. Вы журналист?
Бернард (негодующе). Ни в коем случае!
Ханна (разглядывая свои туфли). Все-таки нельзя рыться в канаве без
сапог. Теперь будут целый день хлюпать. Какие страхолюдины!
Бернард (внезапно). Плюх - хлюп.
Ханна. Что-что?
Бернард. Это моя теория. Из плюха, то есть общения с водой, всегда
получается хлюп: или ботинки хлюпают, или нос... А страхолюдинами, кстати, в
некоторых странах называют пугала, которые ставят на поля нагонять страху на
птиц и коров, а вовсе не на людей.
Бернард производит на Ханну все более и более неприятное впечатление,
но сам об этом не подозревает и продолжает безмятежно болтать. Ханна смотрит
на него пристально.
Ханна. Мистер Павлини, вы ведь по делу? Чем могу служить?
Бернард. Ну, во-первых, меня зовут Бернард. Давайте уж по имени,
запросто.
Ханна. Хорошо, спасибо.
Подходит к стеклянной двери и принимается стучать облепленными грязью
туфлями друг об дружку, соскребать и стряхивать с них комья глины.
Бернард. Ваша книга! Это настоящее откровение! Каролина Лэм предстает в
ней совершенно иной! Я взглянул на нее вашими глазами и точно узнал заново!
Стыдно признаться, я никогда не включаю в лекции ее прозу, а ведь вы правы:
она совершенно удивительна. Вообще начало девятнадцатого века - мой период.
Я люблю его самой нежной любовью.
Ханна. Вы преподаете?
Бернард. Да. И пишу. Как вы, как все мы, хотя мои книги не раскупаются
так успешно, как ваша "Каро".
Ханна. Я не преподаю.
Бернард. Нет? Что ж, за это вас можно только уважать! Возвратить
потомкам забытого писателя - завидный удел. Мечта английского профессора...
Ханна. А как же лекции? Студенты?
Бернард. Подумаешь! Щенков надо бросать в воду, пускай барахтаются...
Так что примите мои самые искренние поздравления. Полагаю, теперь кто-нибудь
наверняка издаст oeuvre Каролины Лэм.
Ханна. Да, возможно.
Бернард. Великолепно! Браво! Даже просто как документ, проливающий
пусть слабый, пусть отраженный свет на характер лорда Байрона, ваша книга
неизбежно будет...
Ханна. Бернард, так, кажется?
Бернард. Да.
Ханна. Я надеваю туфли.
Бернард. Почему? Вы уходите?
Ханна. Нет. Просто хочу пнуть вас в задницу. И побольнее.
Бернард. Вас понял. Перехожу к делу. Эзра Чейтер.
Ханна. Эзра Чейтер.
Бернард. Родился в Твикенгеме, графство Мидлсекс, в 1778 году. Автор
двух поэм. "Индианка" - опубликована в 1808 - и "Ложе Эроса" - опубликовано
в 1809 году. После 1809 года никаких сведений. Исчез с горизонта.
Ханна. Понятно. Что дальше?
Бернард (лезет в портфель). Чейтер связан с поместьем Сидли-парк.
(Достает из портфеля "Ложе Эроса". Читает написанную от руки дарственную
надпись.) "Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать
все лучшее, - от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10 апреля 1809
года". (Передает ей книгу.) Смиренный раб в вашей власти!
Ханна. "Ложе Эроса". Хорошая вещь?
Бернард. Весьма любопытная.
Ханна. И вы думаете выжать из этого Чейтера книгу?
Бернард. Нет-нет, от силы статью для "Вестника новейших исследований по
английской литературе". О Чейтере очень мало известно. Почти ничего. В
"Словаре национальных биографий", разумеется, ни слова: ко времени его
подготовки он был уже совершенно забыт.
Ханна. А родственные связи?
Бернард. По нулям. И в базе данных Британской библиотеки нашелся только
один Чейтер.
Ханна. Современник?
Бернард. Да. Но, в отличие от нашего Эзры, не поэт, а ботаник. Описал
какую-то разновидность далий на острове Мартиника и умер там же от укуса
обезьяны.
Ханна. А Эзра Чейтер есть в каталоге?
Бернард. Только в периодике. Упомянут дважды, поскольку на каждую его
книгу давали пространную рецензию в "Забавах Пиккадилли". Был в те времена
такой листок, выходил трижды в неделю в большом формате. Но сведений, кроме
имени автора, никаких нет.
Ханна. А это вы где откопали? (Кивает на книгу.)
Бернард. В частной коллекции. На следующей неделе мне предстоит читать
в Лондоне лекцию, и я хотел бы рассказать о Чейтере, он представляется мне
весьма любопытным. Поэтому всевозможные детали - о нем или об этом Септимусе
Ходже, любые нити, любые имена... Буду чрезвычайно признателен.
Пауза.
Ханна. Гм... Что-то новенькое. Лебезящий академик.
Бернард. Ну что вы...
Ханна. Так и есть, не отнекивайтесь. Прежде академики меня только по
плечу похлопывали: пиши-пиши, мол, девочка, почитаем.
Бернард. Невероятно!
Ханна. Очень вероятно. Байроноведы - вся шайка - и вовсе ширинки
порасстегивали и облили мою книгу - от избытка снисходительности. Да,
кстати, где вы препо... То есть где барахтаются ваши студенты?
Бернард. Э... В Сассексе.
Ханна. В Сассексе... (На миг задумывается.) Солоуэй. Да, точно,
Солоуэй. Вылил свою струю - мощную, на тысячу слов - в "Обсервере". Кыш,
мол, с чужих угодий, тут мы пасемся. И под зад шлепнул напоследок - чтоб
побыстрей выкатывалась. Солоуэй из Сассекса. Вы должны его знать.
Бернард. Повторяю, я - всецело в вашей власти.
Ханна. Еще бы... Ну, и где волшебное слово?
Бернард. Пожалуйста!
Ханна. Ладно. Садитесь.
Бернард. Спасибо.
Он садится. Она остается стоять. Возможно, она из курящих. Если так, то
сейчас - самое время. Хорошо бы она вставила сигарету в коротенький
мундштук. Или курила бы длинные коричневые "женские" сигаретки.
Ханна. Как вы узнали, что я здесь?
Бернард. Я не знал. Я говорил по телефону с хозяйским сыном, но он не
упомянул вашего имени. А потом и вовсе забыл о моем приезде и никого не
предупредил.
Ханна. Это Валентайн. Преподает в Оксфорде. То есть числится.
Бернард. Я встречал его раньше. Из этих... "Многоуважаемый шкаф!
Приветствую твое существование..."
Ханна. Мой жених.
Она выдерживает его долгий пристальный взгляд.
Бернард (после паузы). Что ж, рискну. Ты лжешь.
Ханна (после паузы). Не слабо, Бернард.
Бернард. Боже...
Ханна. Он называет меня невестой.
Бернард. Почему?
Ханна. В шутку.
Бернард. Ты ему отказала?
Ханна. Не говори ерунды. Разве я гожусь в графини?
Бернард. Нет, конечно. Это он для красного словца. "Моя черепаха
Молния, моя невеста Ханна..."
Ханна. Да. Верно. В тебе что-то есть, Бернард. Не скажу "приятное",
но... Занятное.
Бернард. А что он делает, твой Валентайн?
Ханна. В аспирантуре учится. Биолог.
Бернард. Он же математик!
Ханна. Его объект - тетерки и куропатки.
Бернард. Стреляет?
Ханна. Считает. На компьютере.
Бернард. А кто этот мальчик? Который молчит.
Ханна. Гас.
Бернард. Он болен?
Ханна. Не спрашивала.
Бернард. Отца я пока не видел, но тоже, судя по всему, экземплярчик.
Ханна. Да уж...
Бернард. А мамаша помешана на садоводстве. Слушай, что тут происходит?
Ханна. То есть?
Бернард. Я когда подъезжал, чуть ей голову не снес. Рылась в какой-то
канаве.
Ханна. Археологические раскопки. Когда-то здесь был регулярный
итальянский парк, года до 1740-го. Леди Крум интересуется историей имения. Я
прислала ей свою книгу, там - если помнишь, если ты ее вообще читал, в чем я
лично сомневаюсь, - есть довольно подробное описание сада Каролины в
Брокет-холле. Теперь я помогаю Гермионе в раскопках.
Бернард (потрясенно повторяет). Гермионе...
Ханна. Есть точные чертежи, есть садовые книги, только никто этим
раньше не занимался.
Бернард. Начинаю тобой восхищаться.
Ханна. А прежние восторги, значит, по боку? Вранье?
Бернард. Конечно. И с фотографией полное соответствие. Насчет книги -
не уверен.
Она задумчиво разглядывает его. Он ждет, уверенный в победе.
Ханна. Септимус Ходж был домашним учителем.
Бернард (тихо). Вот умница.
Ханна. Он обучал дочь лорда Крума. Сын учился в Итоне. Септимус жил в
доме: в расходной книге против его имени значатся вино и свечи. Не гость, но
и не слуга. Среди документов сохранилось его письмо, саморекомендация. Потом
отыщу. Насколько мне помнится, он изучал в Кембридже математику и
естественную философию. Некоторым образом ученый.
Бернард. Очень впечатляюще. Спасибо. Ну а Чейтер?
Ханна. О нем ничего нет.
Бернард. Ни документа? Ни строчки?
Ханна. Ничегошеньки.
Бернард. А в библиотеке?
Ханна. Каталог составлен в восьмидесятых годах прошлого века. Я
проглядела почти все.
Бернард. Каталог или книги?
Ханна. Каталог.
Бернард. Плохо. Смотреть надо книги.
Ханна. Извини.
Бернард. А в письмах? Его никто не упоминает?
Ханна. Увы. Твой любимый период я изучала внимательно. Потому что это и
мой период.
Бернард. Правда? Я ведь, собственно, даже не знаю, чем ты сейчас
зани...
Ханна. Отшельником Сидли-парка.
Бернард. Хм... Кто такой?
Ханна. Моя веха. Его жизнью я измеряю нервный срыв, который претерпело
романтическое мироощущение. Поэ