╘ Arthur Miller, 1945.
     ╘ С.Снегур. Перевод, 2000.
       Перевод выполнен  по  тексту: Arthur  Miller. FOCUS. A Panther  Book.
1964.
       По  вопросам,  связанным  с  использованием перевода,  обращайтесь  к
переводчику по адресу:
     E-mail: hopeodessa@farlep.net;
     почтовый адрес: Украина, 65063, Одесса-63, п/я 607,


     (FOCUS)




     Мери и Джейн Элен

      Изнемогая от невыносимой жары,  он, наконец, заснул. Все тело ныло. Он
долго  ворочался,  мучительно отыскивая сновидение,  которое бы помогло  ему
забыться. Увлекшись поисками, он задремал и увидел сон.
     Он был в  каком-то луна-парке.  Толпа окружила зазывалу,  лицо которого
блестело  от  пота.  Он  выбрался  из  толпы  и  пошел, куда  глаза  глядят.
Неподалеку  находился  океан.  Потом  он  оказался перед  большой  каруселью
странно  окрашенной зелеными  и  красными полосами. Людей  там  почему-то не
было. Сколько  видно, вокруг никого не  было.  И все  же карусель вращалась.
Пустые, ярко раскрашенные тележки вращались по кругу. Потом они остановились
и двинулись в обратном направлении. Они снова  остановились и  пошли вперед.
Он стоял и в  недоумении  наблюдал это  беспорядочное  дерганье карусели,  а
потом  ему  стало  известно, что  внизу,  под  землей,  работает  гигантский
механизм  -  настоящая  фабрика, понял  он.  Что-то производилось внизу  под
каруселью  и,  пытаясь  сообразить, что  же  именно,  он  испугался.  Пустая
карусель продолжала вращаться  вперед и в  обратном  направлении, и он начал
отходить  от  нее.  И  тогда,  он  впервые услышал  исходящий  от  нее  шум,
нарастающей силы звук, крик... "Алиция! Алиция! Алиция!".
     Он  вздрогнул  и   проснулся.  Похоже,   что   кричала  женщина.  Какой
пронзительный   голос!  Тяжело  дыша,   он  лежал  с  открытыми  глазами   и
прислушивался.
     Стояла  тихая ночь. Легкий летний ветерок  осторожно шевелил занавески.
Он  посмотрел  на окно и  пожалел,  что  оставил его  открытым  так  широко.
Неожиданно  снова  раздались  крики.  "Алиция!  Алиция!"  Его   пухлые  руки
вздрогнули  и  прижались к бокам. Он лежал абсолютно  неподвижно. Звук снова
ворвался в комнату. "Алиция!" Крик доносился с улицы. Может это все еще сон?
Он  попробовал  поднять  ногу.  Получилось. Он  выбрался из постели, босиком
вышел из комнаты и пошел по коридору к выходящим на улицу окнам. Он тихонько
раздвинул жалюзи.
     Он с трудом  различил  две движущиеся фигуры на противоположной стороне
улицы возле  фонарного  столба.  Снова раздался крик  и на  этот раз  мистер
Ньюмен разобрал слова: "Полиция!  Полиция! Пожалуйста, полиция!" Стараясь не
шуметь, он притаился  возле  окна, и напряженно  вгляделся  в темноту.  Было
похоже на то, что какая-то женщина  отбивалась от  крупного мужчины.  Теперь
мистер  Ньюмен услышал мужской голос  -  пьяный,  грозно  рокочущий бас. Тут
женщина вырвалась  и  побежала через  улицу по  направлению  к дому  мистера
Ньюмена. Мужчина догнал ее возле канализационного люка  посередине  улицы  и
ударил рукой по  голове. Крышка люка громыхнула под его грузным телом. Когда
он схватил женщину, она что-то пронзительно  выкрикнула.  Это было похоже на
испанский.  Наверное, пуэрториканка, решил мистер Ньюмен.  Мужчина как будто
говорил по-английски, с облегчением понял он.  Свободной рукой  пьяный снова
замахнулся, чтобы ударить женщину и снова она  позвала на  помощь. Но теперь
она умоляла, взывая к окружающему ее мраку. В двадцати метрах от нее, мистер
Ньюмен слышал, как,  тяжело дыша и задыхаясь, она звала  полицию. Теперь она
повернулась лицом к его окну. Должно быть, она заметила, что несколько минут
назад  у  него  раздвинулись  жалюзи.  Мистер Ньюмен быстро шагнул  назад  в
комнату. "Полиция!"  Он  подумал  о своих босых ногах  -  нельзя  было  даже
предположить, что он выйдет на улицу без комнатных тапочек. Тем более что из
соседей  никто не вышел. Если же позвонить в полицию,  то пока они  приедут,
мужчина  и  женщина  могут  уже уйти и ему  придется  объясняться, почему он
поднял тревогу. Те двое  боролись  уже  в десяти  метрах  от  его  маленькой
лужайки.  Он не  видел лица женщины, потому  что фонарь освещал ее сзади, но
ему  показалось,  что,  несмотря  на  темноту  и то,  что его так неожиданно
разбудили, он  все  же разглядел ее глаза.  Белки  сверкали на фоне  смуглой
кожи, когда она беспомощно  озиралась то на его  дом, то  на другие дома, из
окон которых ее  наверняка рассматривали люди. Но  он  попятился от окна, от
женщины  с  акцентом  кричащей  "Полиция! Полиция!".  Не  включая  свет,  он
повернулся и вышел из комнаты.
     "Полиция!"В  спальне он  прикрыл окно,  чтобы  через  него  нельзя было
забраться внутрь. Он лежал на спине и прислушивался. Ночь снова стала тихой.
Он еще долго ждал. В шести  кварталах от его дома прогрохотала электричка на
Манхэттен. С улицы больше не доносилось ни звука. Лежа в кровати, он покачал
головой, пытаясь представить, что за женщина может оказаться одна на улице в
это время суток. А если не одна, то в обществе такого мужчины. Возможно, она
возвращалась с ночной смены, и к ней пристал незнакомец.  Не  может быть. Ее
акцент убеждал  мистера Ньюмена, что не  для хороших дел она  вышла ночью из
дома и эта мысль как-то  убедила его, что она привыкла к подобному обращению
и сама может за себя постоять. Пуэрториканки, они такие, он знал.
     Измученный жарой,  едва ли  осознавая, что вообще просыпался, он закрыл
глаза и попытался  продолжить спать.  Его короткие  толстые пальцы  медленно
разжались, губы по-рыбьи  задвигались, всасывая воздух,  которого его тонкий
нос не пропускал в достаточном количестве. Он спал как обычно на спине, одна
рука  покоилась  на  животе,  короткие, немного  кривые  ноги  распрямились,
натянув  простыню  тентом. Казалось, даже  во сне  он  придерживался  правил
хорошего тона и, вскоре  после того, как ветерок затих,  его руки  аккуратно
убрали простыню с тела и снова  вернулись на теплый  живот. Едва ли простыня
была хоть немного смята,  когда он проснулся, а рыжеватые прилежно уложенные
налево волосы даже не нужно было причесывать.


      Еще несколько  недель назад ему нравилось выходить по  утрам из своего
дома.  Он появлялся на  веранде  и, деловито спускаясь по каменным ступеням,
прочесывал  взглядом все  десять квадратных  метров  лужайки  перед  домом в
поисках какого-нибудь клочка бумаги, который мог залететь сюда ночью. Затем,
ловко подхватив найденный мусор, он бросал его в мусорный  бак у бордюра, и,
окинув дом поспешным, но  полным любви взглядом,  направлялся к подземке. Он
ходил быстро, немного наклоняясь вперед, как уверенный в  себе  пес, который
не  озирается  по  сторонам  выходя  на  улицу.  Он  производил  впечатление
человека, который боится, чтобы его не увидели слоняющимся без дела.
     Но  когда он вышел на веранду этим утром, и жара обожгла  его  бледные,
по-детски  припухлые  щеки, напомнив об измученном  теле  и  тревоге, он  на
мгновение ощутил слабость и  страх.  Он стал  на верхнюю ступеньку  веранды,
услышал  хруст под  каблуком и  замер.  Низко  наклонившись, он  внимательно
осмотрел каменную поверхность и, подняв ногу,  обутую в сияющий, круглоносый
туфель обнаружил обрывок целлофана. Он взял его двумя пальцами, спустился по
ступенькам, пошел по короткой цементной  дорожке к бордюру, открыл  мусорный
бак и поместил в  него целлофан.  Он  чуть задержался, одергивая темно-синий
летний пиджак  на животе, - который, по его  словам,  уже начал  приобретать
форму  - и  почувствовал пот  под накрахмаленным воротничком.  Он равнодушно
посмотрел на дом.
     Тот, кто не бывал  в этом квартале раньше, ни за что бы не заметил, что
дом мистера Ньюмена отличается от остальных домов. Все они стояли в ряд, как
по  нитке,  двухэтажные,  одинаковой высоты,  в каждом из  них,  под высокой
верандой был устроен гараж. Перед каждым домом рос стройный вяз, который был
не толще и не  тоньше  соседнего - их  посадили в одну неделю около семи лет
назад, после завершения строительства. Но  мистер Ньюмен все же  мог указать
на кое-какие принципиальные  отличия. Поправляя одежду возле мусорного бака,
он  взглянул на  ставни, которые собственноручно  выкрасил в  светло-зеленый
цвет.  Ставни всех остальных  домов были  темно-зелеными. Затем  его  взгляд
переместился на противомоскитную сетку, которую он навесил на петли так, что
она открывалась  подобно дверям вместо того, чтобы опускаться сверху,  как у
всех  в  квартале.  Не  раз  он  нерасчетливо мечтал,  чтобы  весь  дом  был
деревянным, - тогда  бы он мог  больше красить.  Правда,  на самом деле, ему
удавалось  заниматься только своим автомобилем,  который стоял  в гараже  на
бетонных  опорах.  До  войны он каждое  воскресенье выкатывал автомобиль  из
гаража, ласково  протирал его  смоченной полиролью  ветошью,  чистил  щеткой
салон и отвозил свою мать в церковь. Он не признавался даже самому  себе, но
ему все  же гораздо  больше нравилось,  чтобы  автомобиль  стоял на  опорах,
потому  что общеизвестно, что  самой  страшной опасностью  для неработающего
механизма  является ржавчина.  Теперь,  во  время  войны, он по воскресеньям
выносил  хранящийся в подвале  в идеальном порядке аккумулятор, устанавливал
его в  автомобиль и  на  несколько минут запускал двигатель. После этого  он
отсоединял аккумулятор, оттаскивал  его назад в подвал, обходил автомобиль в
поисках  ржавых  пятен,   вручную  проворачивал  колеса,   чтобы  равномерно
распределялась  смазка,  -  то  есть каждое  воскресенье  выполнял  то,  что
завод-изготовитель  рекомендовал  делать  дважды в  год.  После  этого  он с
удовольствием  мыл  руки  специальным раствором  и,  чувствуя  потрудившиеся
мышцы, с хорошим настроением принимался за вкусный обед.
     Теперь, убедившись, что  мусорный бак плотно закрыт, он, как  обычно, с
серьезным видом  пошел по улице. Но, несмотря  на  твердый  шаг  и  уверенно
поднятую  голову,  внутри у него  все волновалось  и, чтобы  успокоиться, он
подумал о сидящей на кухне матери, которая ждала приходящую прислугу,  чтобы
та накормила ее завтраком. У матери  были парализованы ноги, и разговаривала
она лишь о своих болезнях  и о  Калифорнии. Он попытался отвлечься мыслями о
ней, но по мере  приближения к станции подземки,  его живот отвердел, и он с
готовностью остановился  на минуту у магазинчика на углу и купил  газету. Он
поздоровался с владельцем  магазинчика и, стараясь не коснуться его рук, дал
монету. Ничего ужасного  не произошло бы, если бы он  прикоснулся  к ним, но
это  было  нежелательно. Ему нравился  исходящий  от  мистера  Финкельштейна
характерный запах застарелой пищи. Он не хотел касаться этого запаха. Мистер
Финкельштейн как обычно поздоровался в  ответ, мистер Ньюмен свернул за угол
и, пройдя несколько метров, остановился на секунду, чтобы крепче взяться  за
поручень ведущей в подземку лестницы и пошел вниз.
     Он тщательно ощупал  прорезь на турникете  и только после этого опустил
туда монету, хотя, стоило лишь наклониться, и все было бы гораздо проще. Ему
не хотелось, чтобы его увидели со склоненной головой.
     Выйдя  на перрон, он свернул налево  и, не спеша, пошел дальше, отметив
про  себя, что большинство людей  как обычно столпилось в  центре. Он всегда
проходил к началу  перрона, - они  поступали бы  так же, если бы  им хватило
наблюдательности  заметить,  что передний  вагон  всегда  свободнее  других.
Отойдя метров на двадцать, от  ожидающих поезд людей, он постепенно замедлил
шаг и остановился возле ближайшей металлической опоры.  Он  как бы  случайно
повернулся к  ней,  и внутренняя поверхность металлической двутавровой балки
оказалась на расстоянии вытянутой руки от его лица.
     Сильно прищурившись, он сфокусировал взгляд. Поднимая и опуская голову,
он осматривал выкрашенную белым опору. Затем он остановился. Там было что-то
написано. Он начал читать и от предвкушения чего-то особенного его бросило в
жар.  Между  строк  расписания  движения  поездов  было  торопливо  написано
карандашом  "Позвони LA4-4409 - красивая  и покорная".  Как  и много раз  до
этого,  он стоял,  размышляя, действительно  ли  это  приглашение или просто
шутка.  На  него повеяло приключением,  и он представил  какие-то  роскошные
комнаты... сумрак и запах женщин.
     Его  взгляд  опустился  еще  ниже.  Умело  нарисованное  ухо. Несколько
"галочек".  Он  почувствовал, что сегодня ему  повезло. Опоры, как  правило,
тщательно мыли до  его  прихода.  Он на секунду  задержал взгляд  на надписи
"Меня зовут НЕ ЭЛСИ", покачал головой и едва не улыбнулся. Как сердито Элси,
или как ее там,  написала  это. Почему ее называли Элси?  подумал  он. И где
теперь была эта  Элси? Спала ли она где-то?  Или шла на работу?  Была ли она
счастлива сейчас или  грустила? Мистер Ньюмен почувствовал связь, единение с
людьми, которые, как ему  казалось,  искренне высказывались на опоре. Он как
будто читал чужое письмо...
     Его  голова замерла. Вверху  печатными буквами было аккуратно выписано:
"Жиды  затеяли  ВОЙНУ".  Немного ниже:  "Смерть жидам  смерть жи". Очевидно,
автора прервал  подошедший поезд. Мистер  Ньюмен  глотнул слюну,  не  отводя
глаз, как будто попал под воздействие гипнотизирующего излучения. Сверху, на
призыв к убийству указывала стрелка с восклицанием "Фашисты!".
     Он  отвернулся  от  опоры  и  перевел  взгляд  на  рельсы.  Его  сердце
увеличилось,   дыхание  участилось  от   приятного  возбуждения   вызванного
пульсирующей в воображении  опасностью. Он чувствовал себя так, будто только
что  стал  свидетелем жестокой кровавой драки. Даже  окружающий опору воздух
знал  о  бесшумной, но ужасной схватке. Ночью, когда наверху спокойно ездили
по улицам машины и  беззаботно спали люди, здесь, внизу происходили  мрачные
события, после которых оставались только их следы.
     Он застыл  как  вкопанный. Ничто из прочитанного прежде не забирало его
так мощно, как эти  наспех написанные угрозы. Для него они были чем-то вроде
немого  свидетельства, машинально начертанного городом во время  сна, тайная
газета,  которая публикует сокровенные, не  разведенные  эгоизмом и желанием
соблюсти хороший тон, мысли людей. Он как будто заглянул в неуловимые прежде
глаза города  и увидел его истинную  суть. Отдаленный грохот приближающегося
поезда привел его в чувство.
     Он снова  начал поворачиваться к опоре,  когда возле него  остановились
две сильно пахнущие  вишневым мылом женщины. Он посмотрел на них. Почему же,
размышлял  он,  все эти надписи всегда бывают сделаны крайне невежественными
людьми?  Вот,  эти женщины,  ведь они  разделяют  негодование  авторов  этих
призывов,  и  все  же  только  людям  низших классов  дано  выйти  вперед  и
произнести  правду.  Воздух заволновался и  забурлил у него  в  ногах, когда
поезд как патрон в ствол начал входить в цилиндрическое  помещение  станции.
Мистер Ньюмен  сделал шаг назад  и  прикоснулся локтем  к  платью  одной  из
женщин. Аромат вишни усилился, и ему стало приятно, что она следит за собой.
Ему нравилось ездить с людьми, которые следят за собой.
     Двери  с  шипением  открылись и  женщины вошли  в  вагон. Мистер Ньюмен
немного  отстал  и  осторожно пошел  за ними, помня, как  на  прошлой неделе
поторопился и налетел на  не открывшиеся еще двери. Он ухватился  за гладкий
прохладный  поручень, и его лицо даже чуть порозовело от этого воспоминания.
Кровь в жилах  побежала быстрее. После того как поезд тронулся,  он  опустил
руки  и  вытряхнул  белые  манжеты  из-под  рукавов пиджака.  Поезд несся  к
Манхеттену.  Неумолимо,  безжалостно,  поезд вез  его  туда и  он на  минуту
прикрыл глаза как будто для того чтобы успокоиться и справиться со страхом.
     Газета  до  сих  пор  торчала у  него  под  мышкой. Вспомнив о ней,  он
развернул ее,  и  сделал вид, что читает. Крупных  заголовков  не было.  Все
расплылось  у него перед  глазами. Притворившись, что  поглощен чтением,  он
выглянул из-под края газеты на сидящего перед ним пассажира. Кепка рабочего.
Грязная водонепроницаемая куртка с вязаным воротом и манжетами. Глаз мужчины
видно  не  было.  Наверное,  маленькие,  решил  он.  Украинец  или  поляк...
неразговорчивый, тяжело работающий,  предрасположенный к крепким  напиткам и
тупости.
     Он  перевел  взгляд  на  человека рядом с рабочим.  Негр.  Он посмотрел
дальше и обомлел. Забыв обо всем, он даже попытался шагнуть  ближе. Сидевший
там мужчина был для него как редкостные часы для антиквара. Мужчина степенно
читал  "Таймс".  У  него  была светлая кожа,  гладкая прямая шея, волосы под
новой шляпой, очевидно, были светлыми. Прищурившись, мистер Ньюмен высмотрел
у изучаемого объекта мешки под глазами как у Гинденбурга. Рот ему не удалось
разглядеть, поэтому он придумал  его сам  - широкий,  с  пухлыми губами.  Он
удовлетворенно расслабился,  как всегда, когда играл по пути на работу в эту
тайную  игру. Возможно, во  всем  поезде  только  он один  и знал, что  этот
светлокожий  господин  с  большой  головой  был  не шведом,  не  немцем,  не
норвежцем, а был евреем.
     Теперь он пристально посмотрел  на негра. Когда-нибудь,  подумал он,  -
так  было  всякий раз, когда ему попадалось негритянское лицо - когда-нибудь
он обязательно научится разбираться в черномазых. Конечно,  это представляло
чисто академический  интерес,  потому  что  для работы  такие познания  были
бесполезны, но, все же...
     На его плечо легла чья-то рука. Он весь напрягся и неуклюже обернулся.
     - Привет, Ньюмен. Вот, посмотрел вокруг и увидел тебя.
     С выражением снисходительной  вежливости, которое обычно появлялось  на
его  лице при встрече с Фредом, он  поинтересовался: -  Как, жарко было дома
ночью?
     - У  нас всегда дует из задних окон. - Фред жил в соседнем доме.  - А у
вас дует? - спросил он так, будто жил в самой ветреной части города.
     - Разумеется, - сказал мистер Ньюмен, - я укрывался простыней.
     - Я  сплю в подвале на раскладушке, - сказал Фред касаясь руки Ньюмена.
- Я уже все там закончил и теперь там собачий холод.
     Ньюмен подумал. - В подвале, наверное, сыро.
     - Ну, нет,  пока стоит  такая жара, сыро не  будет,  - уверенно  сказал
Фред.
     Это не  убедило  мистера Ньюмена, и он отвел  глаза в сторону. Начать с
того, что Фред работал в отделе эксплуатации той  же компании,  что и мистер
Ньюмен. Правда, отдел  Фреда находился в другом здании и  на работе он носил
комбинезон, в котором его раскованные манеры были весьма кстати. Всякий раз,
при встрече с Фредом,  мистера  Ньюмена охватывало раздражение от навязчивой
мысли  о  необходимости  обязательно,  независимо  от собственного  желания,
закончить свой  подвал.  Помня  о важности своей  работы  и исключительности
своих способностей,  у него в голове не  укладывалось,  чем  этот  неуклюжий
боров  мог бы  хоть  вполовину быть полезен его фирме как он сам. Да и чтобы
его видели  в  подземке  вместе с  Фредом, который,  разговаривая, постоянно
тыкал в него пальцем, тоже не хотелось.
     -  Как тебе этот  гвалт на улице  прошлой ночью?  -  спросил Фред. - Он
двусмысленно улыбнулся, искривив внушительную челюсть, присоединенную к лицу
двумя длинными, глубокими складками кожи.
     - Я слышал. Ну и чем все закончилось? -  спросил мистер  Ньюмен, и, как
обычно, когда  был особенно  внимателен, сосредоточенно выпятил свою крупную
нижнюю губу.
     - Ну, мы вышли и уложили Пита спать. Да ну, он же лыка не вязал.
     - Так это был Эхерн? - изумленно прошептал он.
     - Да, он уже хорошо набрался, когда шел домой и увидел эту девку. Между
прочим,  она  оказалась  очень  даже  ничего.   -   У  Фреда  была  привычка
оглядываться во время разговора.
     - Полиция приехала?
     - Не-е-а, мы вышвырнули ее из квартала и уложили Пита спать.
     Поезд  остановился  на  станции,  и  люди  разделили  их.  Когда  двери
закрылись, Фред снова протиснулся к нему. Несколько минут они стояли  молча.
Мистер  Ньюмен  рассматривал  волосатую, очень  толстую и,  наверное,  очень
сильную руку Фреда. Он вспомнил, как ловко прошлым летом Фред играл в кегли.
Странно, но иногда ему нравилось проводить время с Фредом и его компанией, а
потом, как, к примеру, сегодня, он и на дух  его не переносил. Он вспомнил о
пикнике в Приморском парке и как Фред затеял там драку...
     - Как тебе это нравится? Фред уже не улыбался, но на щеках остались две
глубокие, похожие на шрамы морщины. Его запухшие глаза-щелочки  уставились в
лицо Ньюмена.
     - Что именно? - спросил Ньюмен.
     - Соседи. Гляди, еще черномазые у нас поселятся.
     - Похоже, к этому идет.
     - Все только и говорят об этих, которые к нам переехали.
     - Правда?
     - Большинство именно потому и поселились в нашем квартале, чтобы уехать
подальше от них, а они нас просто преследуют. Знаешь этого Финкельштейна?
     - В магазине на углу?
     - К нему переехали все его родственники. В дом слева от магазина.  - Он
оглянулся.
     Именно это восхищало его во Фреде. Лучше бы он говорил потише, но, в то
же время,  все же хотелось, чтобы  он продолжал, потому что самому не хватит
духа произнести что-либо подобное. Слушая Фреда, ему всегда казалось, что он
находится накануне какого-то события. Подобное  ощущение охватывало его  при
чтении надписей  на опорах,  - что-то как будто  зарождалось внутри  города,
что-то одновременно возбуждающее и внушающее ужас.
     - Мы собираемся провести собрание. Джери Бул говорил об этом с Питом.
     - Я думал, что компания распалась.
     - Ну уж нет, - опустив уголки рта, гордо сказал Фред. По утрам его веки
распухали  так,  что глаза были  едва видны. -  Вот закончится война, ребята
вернутся домой и мы устроим  такой фейерверк, какого здесь еще не видали. Мы
просто залегли на  дно  пока ребята не  вернулись. Понимаешь,  это  собрание
вроде репетиции. Ведь война же вот-вот закончится. Мы хотим  твердо стать на
ноги  и быть  наготове. Понимаешь? -  Похоже, что  для полной  уверенности в
собственных словах ему не хватало поддержки Ньюмена.
     - Ну-ну, - пробормотал Ньюмен, дожидаясь, что еще скажет Фред.
     - Ты придешь? Я подвезу тебя на своей машине.
     - Ну, ребята, оставляю собрания на вас, - одобрительно улыбнулся мистер
Ньюмен, как будто доверившись  убедительной речи Фреда.  На самом же деле он
не   любил  людей  приходивших  на  эти  собрания.  Половина  из   них  были
ненормальными, остальные, похоже,  уже много лет не покупали нового костюма.
- Я не гожусь для собраний.
     Фред разочарованно кивнул. Он провел языком по темным от никотина зубам
и посмотрел на мелькающие за окном огни.
     - Ладно,  - прищурившись, уязвленно сказал он, - я думал, что тебя тоже
надо пригласить. Мы только хотим очистить округу, вот и все. Мне показалось,
тебе  это будет интересно. Мы всего лишь зададим им жару, чтобы они убрались
отсюда.
     - Кто, они? - живо  полюбопытствовал мистер Ньюмен, и его круглое  лицо
приобрело выражение крайней заинтересованности.
     -  Евреи из  нашего  квартала. А потом мы поможем  ребятам  из квартала
напротив  управиться с  латиносами. Не успеешь  и  глазом моргнуть,  как они
начнут  вывозить  вещи.  -  Похоже, он  рассердился  на Ньюмена.  Его  рябой
подбородок пошел красными пятнами.
     Мистера   Ньюмена  снова  охватило  приятное  возбуждение  от   чувства
опасности. Он  уже  был  готов ответить, когда  глянул  вниз и  увидел,  как
внимательно рассматривал его  сидевший перед  ним,  похожий на  Гинденбурга,
еврей.  Он как  будто  был готов подняться,  и может  даже  ударить его.  Он
повернулся к Фреду.
     - Еще увидимся. В четверг я могу задержаться на работе допоздна, - тихо
сказал он, поворачиваясь спиной  к еврею.  Поезд приближался к  его станции.
Фред  сказал "хорошо" и  коснулся его руки. Двери открылись, и мистер Ньюмен
быстро  шагнул на платформу.  Он  повернулся  к выходу, и  внутри у него все
задрожало. Поезд  умчался в  туннель, он  направился к лестнице,  держась на
безопасном расстоянии от края перрона, и вышел по ступеням на улицу.
     На освещенном  солнцем  тротуаре,  его обдул  легкий ветерок. Он поднял
руку,  чтобы поглубже  натянуть шляпу  и почувствовал, как  из-под мышки  по
ребрам стекла  холодная капля  пота.  Уже несколько  недель  он каждое  утро
замирал на этом углу, страшась того,  что может произойти с ним в конторе, и
его кожа  начинала лосниться от жары  и игры  воображения. Шагая  теперь  по
раскаленному  уже тротуару,  он  старался  думать  о  своем  квартале  и  об
одинаковых домах, которые стояли бок о бок как дощечки в заборе. Мысль об их
схожести удовлетворила  его  тягу  к  порядку  и,  собравшись  с  духом,  он
направился к зданию компании.


       Кроме  разве  что  самых  старших, он  принял  на  работу  каждую  из
семидесяти сотрудниц  работавших  за семью десятками  столов на шестнадцатом
этаже этого здания.
     За  квартал  до  здания  он   выглядел  смущенно,  его  губы  судорожно
подрагивали,  как  будто отыскивая  на  лице  место  поспокойнее.  Когда  он
проходил через построенный в готическом стиле вход в  небоскреб  Корпорации,
его губы перестали  двигаться и  как  будто умерли. По мере  того, как  лифт
возносил  его вверх, губы  отвердевали и сжимались, и когда на  шестнадцатом
этаже двери  лифта  открылись, из  кабины вышел человек,  по выражению  лица
которого можно было подумать, что он отказывается от приема пищи.
     Этому превращению он научился задолго до появления нынешнего страха. За
двадцать с лишним лет  такую способность выработала в  нем громада компании.
Он знал, что ей принадлежало  около ста  подобных небоскребов почти  во всех
штатах  и  даже  в  других  странах, и уже  сама  мысль о таких масштабах ее
деятельности  угнетала, становилась  неподъемным грузом  всегда,  как только
возникала необходимость защититься от  нее. Ему случалось наблюдать  попытки
сразиться с компанией, и он видел, как терпели поражение те, кто осмеливался
бросить ей вызов, так что  теперь, выходя из лифта на шестнадцатом этаже, он
уже  был  в  маске  занятого  ответственным  делом  человека,  чтобы  любому
встречному было ясно, что он уже поглощен утренней работой. У него было лицо
торжественно  идущего  к  алтарю  пастора  и,  сидящие  за столами  девушки,
отводили глаза  и  шикали  друг  на  друга,  как будто  вот-вот  должна была
начаться проповедь.
     Миновав расставленные рядами столы, он вошел в свой кабинет. Он повесил
шляпу и  почувствовал  нарастающее  раздражение. Он подошел к своему столу и
сел. Как будто ругаясь, он опустил голову вниз, не осмеливаясь поднять глаза
и  посмотреть  по сторонам.  Над ним  жестоко подшутили,  и он был одним  из
авторов этой шутки.
     Несколько лет назад, в порыве  желания продемонстрировать работодателям
свое служебное  рвение, он  предложил  сделать одну  из стен своего кабинета
полностью стеклянной. Идея была одобрена и,  с тех пор, ему достаточно  было
лишь поднять  голову, чтобы, не выходя из-за стола, убедиться, что  в отделе
царит порядок. Теперь,  если девушке нужно  было  что-нибудь уточнить, ей не
приходилось больше выходить  из-за  своего стола и  окольными  путями, через
дамский  туалет, полчаса добираться к нему, чтобы переспросить  какую-нибудь
мелочь. Теперь  ей достаточно было  лишь поднять руку и, через мгновение, он
уже  был  возле  нее.  Это  нововведение разрешило  одну  из самых серьезных
проблем осложнявших  работу отдела. Потому  что раньше, стоило  какой-нибудь
девушке  покинуть свое рабочее место, как  ее примеру следовала другая и,  к
полудню,  в отделе царила  суматоха  не  хуже,  чем  на вокзале. Кабинет  со
стеклянной стеной был  его  гордостью.  Это  был его личный вклад  в  работу
компании.  Около  девяти лет назад  его отметил  вице-президент. Во  времена
депрессии он не сомневался, что его зарплата  не была урезана только потому,
что высшие  руководители понимали, что  человек, способный выдать такую идею
ни в чем не может быть ущемлен.
     Но  с  недавних  пор  для  него  стало  невыносимо  сидеть  на  виду  у
стенографисток.  Потому  что теперь, подняв  голову, он ничего  не  видел за
стеклом. А в этот момент его могли позвать, но не дождаться ответа. День  за
днем  он  прохаживался  вдоль рядов,  как  будто  по важным  делам,  хотя  в
действительности, он отчаянно старался оказаться там, где  при необходимости
его можно было легко позвать голосом.
     И  вот этим утром  он  сидел за  своим  столом,  выдерживая максимально
допустимую паузу, прежде чем решиться с  серьезным видом выйти  в отдел. Ему
было известно, что девушки посмеиваются над ним. Но, тем не менее, он должен
был находиться среди них. Это  было невыносимо, но он шел и,  по мере  того,
как проходили недели, он ощущал, что  на  его этаже  рождается невероятная в
своей  грандиозности  ошибка.  Погрешности  в  работе некоторых девушек  его
отдела могли  накапливаться здесь  до тех пор,  пока  какой-нибудь промах не
пройдет  через хитросплетения внутренних  связей Корпорации и  не приведет к
катастрофе, в результате которой он окажется на улице без работы.
     Делая вид, что  разбирает кипу  бумаг на  рабочем  столе,  он  уже было
поднялся, чтобы направиться в дальний конец отдела, когда стол  вздрогнул от
телефонного  звонка. Громкость  звонка была  максимально  понижена, чтобы не
отвлекать девушек от  работы. Он снял трубку так, будто ничего необычного не
было в телефонном звонке  через пять минут  после начала рабочего  дня. Но в
действительности  это было  необычно, поэтому у него перехватило  дыхание, и
участился пульс.
     - Ньюмен.
     - Говорит мисс Келлер.
     - Слушаю вас, мисс Келлер.
     - Вас вызывает мистер  Гарган. Прямо  сейчас,  если  вы  можете. У него
назначена встреча на это утро.
     - Сейчас буду.
     Он положил трубку. Несомненно, он испугался.  Он встал  и  прошел через
весь отдел к двери кремового цвета. Через нее  он  вошел  в  приемную к мисс
Келлер.  Широко улыбаясь,  она  кивнула  ему, и он  направился  к  следующей
кремовой двери. Открыв ее, он вошел в кабинет мистера Гаргана. Мистер Гарган
сидел  за  длинным письменным столом спиной к широкому окну с видом на реку.
Густые, расчесанные  посередине на пробор,  черные  волосы  мистера  Гаргана
блестели   в   утреннем    свете.   О   значительности    мистера    Гаргана
свидетельствовали только две  фотографии на  его  столе -  никому больше  не
разрешалось держать на рабочем месте личные вещи. Одна фотография изображала
небольшой  катер  мистера  Гаргана,  который  стоял  в  Устричной  бухте  на
Лонг-Айленде,  а  на  другой  было  два его шнауцера. На  заднем  плане,  за
собаками виднелся шести комнатный дом, который они занимали вместе с женой в
Нью-Джерси.  Когда мистер Ньюмен вошел,  мистер Гарган  смотрел на реку.  Он
повернулся к мистеру Ньюмену.
     - Доброе утро, - только и сказал он.
     - Как поживаете, мистер Гарган?
     - Хорошо. Садитесь.
     Мистер  Ньюмен  присел на  край  кожаного  кресла  возле стола  мистера
Гаргана. Он не любил устраиваться глубоко в кресле.  Становясь  ниже ростом,
он всегда  терял  чувство уверенности  в  себе.  Мистер Гарган взял  газету,
которую, похоже, читал и через стол бросил ее мистеру Ньюмену.
     - Что вы думаете об этом?
     Мистер  Ньюмен  опасаясь  ответить  невпопад,  тут  же  наклонился  над
газетой. - Я не читал сегодняшних газет. О чем...?
     - Ведь вы не можете прочесть ее, правда?
     Мистер  Ньюмен  замер.  Он встретился глазами  с пронзительным,  полным
гнева взглядом мистера Гаргана.
     - Почему же, в  конце  концов,  вы не  закажете  себе очки?  Почему!  -
раздраженно воскликнул мистер Гарган.
     Мистер Ньюмен не слышал ни  одного слова, но все понимал. По  его  телу
ручьями тек пот.
     - Ради Бога, но хоть меня то вы видите?
     Мистер  Ньюмен чуть  было не  рассердился.  -  Я не  так  плохо вижу, я
только...
     - Нет, вы именно так плохо видите. С этим все  ясно. Я  сомневаюсь, что
вы отчетливо видите мое лицо, - вызывающе наклонился вперед мистер Гарган.
     - Да нет же, я вижу вас. Я только немного...
     -  Это  вы проводили собеседование с мисс Кап? Той,  что  вы приняли на
работу в прошлую пятницу?
     Они заговорили быстрее.
     -  Я лично  провожу собеседование со всеми.  Без  этого собеседования я
никогда никого не принимаю на работу.
     - Значит, вы не видите  меня хорошо. Мистер Гарган  убежденно откинулся
назад.
     Мистер Ньюмен напрягся, чтобы лучше рассмотреть его лицо. Действительно
очертания рта были немного расплывчаты, но его ослеплял свет из окна...
     - Ньюмен, мисс Кап не может работать у нас. Это очевидно. Наверняка, ее
фамилия Капинская или еще почище этого.
     - Но этого не может быть, я...
     - Мне некогда спорить с вами...
     - Но я не спорю, сэр, я просто не могу поверить в то, что она...
     -  Вы  не можете увидеть это, Ньюмен.  Но почему же вы  не носите очки?
Неожиданно тон  мистера Гаргана изменился. - Я надеюсь ничего серьезного?  Я
не хотел никак вас...
     - Да нет,  у меня  просто не было  свободного времени. Нужно закапывать
глаза и все такое.  Эти процедуры выбивают из колеи на несколько  дней...  -
Мистер  Ньюмен  склонил  голову  набок  и  улыбнулся,  пытаясь  замять  свою
оплошность с очками.
     -  Ну, так  найдите  время. Вы знаете, к чему это может привести. Такая
сотрудница  мешает  работать всему  отделу.  Девушки  полдня  обсуждают ее в
комнате  отдыха.  Вы  знаете,  как  легко  отвлечь  их  от  работы.  Нам  не
рекомендуется принимать на работу подобных людей.
     - Да, разумеется...
     Гарган наклонился ближе к мистеру Ньюмену и обворожительно улыбнулся.
     - Так что такого больше не случится, правда?
     - Нет. Я сегодня же ею займусь.
     - Не волнуйтесь. На этот  раз я сам  все улажу, - удовлетворенно сказал
тот и встал.  - Думаю, у меня лучше получится ей все объяснить. Если сделать
что-то  не так,  эта  история может  попасть  в газеты  или  произойдет  еще
что-нибудь. Я сам займусь этим.
     Мистер  Ньюмен  кивнул. Они  снова  были  вместе  как  прежде - в одной
команде. Чем  меньше сейчас  будет сказано, тем лучше. Он проникся важностью
происходящего и вместо того, чтобы улыбаться от  переполнявшей  его радости,
нахмурил брови. Возле двери мистер  Гарган посмотрел на него с высоты своего
роста.
     -   Потому   что  мы  действительно  хотим  впредь  избежать   подобных
происшествий. Вы понимаете, что я имею ввиду.
     - Да, конечно. Сегодня после работы я пойду к врачу.
     - Пропустите день, если нужно.
     - Слишком много текущей работы. Я пойду около четырех.
     - Чудесно. - Мистер Гарган открыл дверь. - Я же никак вас не обидел?
     - Нет, конечно, нет, - засмеялся мистер Ньюмен.
     Улыбаясь,  он быстро  просеменил мимо мисс  Келлер и вышел из приемной.
После того как дверь за ним  закрылась, ощущение братства возникшее во время
разговора  с  мистером Гарганом  улетучилось,  потом исчезла улыбка. Он тихо
прошел в  свою  кабину.  Долгое  время  он  сидел, уставившись  перед собой.
Работать не было никакой возможности. В конце концов, он пошевелился, поднес
часы к самому носу  и внимательно рассмотрел их. Осталось  всего семь часов.
Часы выскользнули из руки и упали на стол. Он подхватил их, приложил  к уху,
а потом осмотрел стекло, которое запотело от его дыхания и стало скользким.


      Он не ушел в четыре. Он дождался пяти.
     Кабинет окулиста находился этажом выше магазина изделий из кожи. Мистер
Ньюмен был один в просторной квадратной приемной. Дверь в конце комнаты была
занавешена широкой черной портьерой. Там производился осмотр. Он сел на стул
рядом с окном размером с  магазинную витрину, достал  уже второй  за сегодня
носовой платок, протер  внутреннюю  ленту шляпы и снова  надел ее на голову,
выровняв, как  обычно, горизонтально.  (Его  голова  была  сплющена с боков,
поэтому  он никогда не надевал шляпу набекрень,  хотя через несколько  минут
она  все  равно сама  принимала  горизонтальное  положение.  Со временем  он
поверил в  то, что надевание шляпы набекрень делает голову несимметричной, и
настойчиво твердил об этом другим.)
     Осторожно, так, чтобы не  расправилась  стрелка на  брюках,  он положил
руки на  бедра и посмотрел  через широкое окно вниз  на улицу.  Он отупел от
дневной жары.  Уже  много дней  его терзал ужас  от  мысли о  том, что,  как
сейчас, он  будет сидеть, и  ждать окулиста.  Но,  как  плод  созревает  под
солнечными лучами, так и он, после того как его осветил  луч власти, созрел,
чтобы  оказаться здесь. Гарган  сказал ему прийти сюда и вот  он уже здесь и
ужас, который таился  в нем не мог ожить и обрести  силу до тех пор, пока он
выполнял  то,  что ему было велено.  Он ждал,  уставившись в окно  и видя на
улице  неясные пятна. Мысли складывались в цепочки уводя прочь и он следовал
за ними, вспоминая тех, кто подхалимничал и выслуживался лишь бы остаться на
плаву, в то время, как он продолжал работать в компании, пусть не получая по
заслугам, но не теряя  чувства собственного достоинства и так проработал всю
депрессию и всю войну.  Потому что  он строго придерживался правил, исполнял
свои   обязанности,  перенося   непрерывные   унижения  сверху.  Он  был   в
безопасности и  всегда будет. Когда эта ужасная  война закончится  он, может
быть,  даже  найдет женщину и женится. Может  быть,  придется уговорить мать
переехать к ее брату в Сиракузы. Может быть...
     Он сидел в  тихой комнате,  уставившись вниз  на улицу, которую не  мог
ясно  разглядеть, и перед ним представал  необычный, но настойчивый образ  -
фигура женщины. Она  была большой, почти  толстой  и он не  мог разобрать ее
лица, но  знал, что она близка  ему. Она давно обитала в его  воображении и,
казалось, с особой  готовностью возникала перед ним именно тогда, когда долг
загонял его в угол. И сейчас  ее тело, как всегда в таких случаях, напомнило
самый  первый  раз, когда  она  ему  явилась. Он  находился  в  окопе  возле
французской границы и сидел он там, в воде уже трое суток. Той ночью к ним в
окоп пришел полковник Тафри, сказал, что утром они пойдут в атаку, и ушел. И
вот за  те  нескольких часов до  рассвета  она  и  предстала  перед мистером
Ньюменом, и его руки почти  касались ее бедер и изгибов тела. И когда пришло
время атаки, он вскарабкался на бруствер и поклялся  сохранить  свою страсть
для  нее  и свое  отношение  к ней,  потому что это  было самым удивительным
желанием, которое он когда-либо испытал в своей жизни.  Если он когда-нибудь
вернется домой, он найдет хорошую работу и будет работать пока не приобретет
хороший  дом, как  те, что в рекламе, и тогда  у него  будет  она,  с такими
формами и близостью. Но  после того как он вернулся домой, он сидел вместе с
матерью в их маленькой гостиной  в Бруклине и, в опускающихся сумерках, мать
тихо говорила о том, как у нее отнимаются ноги...
     Голоса в  комнате заставили его  вздрогнуть и осмотреться. Он никого не
увидел. Наконец он понял, что голоса  доносятся из-за черной портьеры в углу
напротив. Его слух чрезвычайно обострился...
     Он повернулся назад к окну. Его  трясло. Что произойдет, размышлял  он,
если человек, такой  мужчина как  он, просто выйдет на улицу  и исчезнет? Не
приедет туда, где его ждут. Просто будет ездить по стране в поисках счастья,
в поисках... например, суженой? Допустим прямо сейчас, выйти в эту дверь...
     В комнату вошли. Он быстро повернулся и увидел, что к нему приближается
окулист.  Кто-то  -  какая-то женщина? - выходил  в дверь. Он поднялся, моля
Бога о счастье, и забыв как обратиться к окулисту доктор или мистер.
     - Наконец-то! Я уже начал  волноваться,  почему вы не приходите, мистер
Ньюмен. У вас все в порядке?
     - Да, все в порядке! Готовы ли мои...?
     - Уже три недели,  - голос окулиста доносился из-за стола в другом углу
комнаты.  Мистер Ньюмен  подошел  к нему  и увидел,  как  тот  перебирает  в
выдвижном ящичке  конверты,  в которых  были упакованы  очки.  Он подошел  к
мистеру Ньюмену и вынул их из конверта.
     - Садитесь сюда. Окулист указал на стул перед столом и стал пододвигать
другой для себя.
     - Я спешу, доктор, я...
     - Одну минуту, я посмотрю, подходят ли они вам.
     -  Все  в порядке.  В прошлый  раз  я  примерял  оправу,  -  сказал  он
нетерпеливо. Окулист снова заговорил, но мистер Ньюмен взял очки из его рук.
-  Мне  действительно  нужно идти прямо  сейчас.  Я  должен вам восемнадцать
долларов, не так ли? - С этими словами он дал  окулисту две десятидолларовые
купюры, которые приготовил еще в приемной.
     Окулист посмотрел на него, потом повернулся и,  с деньгами в руке, ушел
в смотровую.
     На стене рядом со столом висело круглое зеркало. Едва доктор скрылся за
черной  портьерой,  мистер  Ньюмен молча шагнул к  зеркалу и надел  очки. Он
увидел  только разлитую  ртуть,  омывающую  бесформенное  голубое  пятно его
галстука.
     Услышав за портьерой шаги окулиста, он  сорвал очки с  лица, и запихнул
их в карман к носовому платку.
     -  Я  думал  о  вашем случае, -  отдавая мистеру Ньюмену  сдачу, сказал
окулист.
     - И что же? - сдерживая любопытство, сказал мистер Ньюмен.
     Продолжая  говорить, окулист наклонился к  ящику стола,  взял маленькую
коробочку  и вынул из  нее два изогнутых кусочка  пластика. Он положил их на
ладонь, прислонил раскрытую руку к  животу и, выпрямляясь,  сказал: - Придет
время, мистер Ньюмен, когда никто не будет носить такие очки как у вас...
     - Я знаю, но...
     - Вы же даже не испытали их. Человек,  которого беспокоит то, как  очки
изменяют его внешность, просто обязан  добросовестно  опробовать  контактные
линзы.
     Мистер  Ньюмен  слышал это уже не  в  первый раз и, собираясь  уходить,
сказал, - Я четыре недели носил их каждый вечер. Я просто не выношу их.
     -  Многие именно  так и  говорят, пока  не привыкнут, - ныл  окулист. -
Глазное  яблоко  естественно   отвергает  прикосновение  любого   инородного
материала, но глаз это мышца, а мышцы...
     Его назойливость заставила мистера Ньюмена поторопиться к  двери. -  Вы
не должны...
     - Я ничего не навязываю вам, я только рассказываю...
     -  Я не переношу их, -  мистер Ньюмен с непритворным сожалением покачал
головой.  - После того,  как я их вставлю, каждый раз,  когда я  мигаю,  мне
делается плохо. Это неестественно засовывать их в глаза по утрам и смачивать
этой жидкостью каждые три часа... Я... ну, это просто выводит меня  из себя.
Они как будто двигаются в глазах.
     - Но они не могут двигаться...
     - Но они двигаются. - Теперь он делился ужасным разочарованием, которое
пережил  за те недели, когда сидел  в своей комнате пытаясь приучить глаза к
прикосновению  линз. Он гулял  в  одиночестве по ночам  с линзами в глазах и
однажды  пошел в  кино, чтобы проверить сможет ли  забыть  о  них  во  время
фильма.  -  Я  даже  ходил  в  них  в  кинотеатр,  -  говорил  он, -  я  все
перепробовал,  но  когда я  одеваю их, я не могу забыть об  этом. Понимаете,
прикасаюсь к веку и ничего под ним не чувствую. Это... это изводит меня.
     - Ну  что  ж,  - сказал  окулист, пряча  в кулаке  крошечные чашечки  и
опуская руку, - вы первый так реагируете.
     -  Я слышал о  других,  -  сказал  мистер Ньюмен. - Если  даже миллионы
пользуются ими, то все равно попадаются люди, которые их не переносят.
     -  Как  бы то  ни было,  носите очки на  здоровье,  -  сказал  окулист,
провожая его до двери.
     - Спасибо, - сказал мистер Ньюмен и открыл дверь.
     - Смотрите, - окулист уронил на пол одну из линз и засмеялся. - Прыгает
как теннисный шарик.  -  Он  стоял, указывая на линзу, которая подпрыгнула и
мелко дрожала на полу, пока не замерла.


     К  счастью, в подземке он нашел свободное место. Сегодня он был бы не в
силах простоять всю дорогу до Куинз. Он так переволновался, что ему стало бы
плохо  от запаха  набившихся  в вагон пассажиров,  к которому  он всегда был
особенно  чувствителен. Даже сидя, он чувствовал слабость.  Новехонькие очки
лежали у него в кармане, как маленькое живое существо. Как бы  наперегонки с
мчащимся  к  его  дому  поездом,  он  продолжал размышлять над  тем,  как бы
обойтись без очков, но чем ближе к дому, тем очевиднее становилось, что  без
них он  вскоре не смог бы даже выйти на улицу. Чтобы отвлечься, он попытался
вернуть образ безликой женщины из своей  мечты  о  счастье, но  она  исчезла
сразу  же  после  появления,  а  чаще  всего  и  наиболее отчетливо он  смог
представить лишь зеркало над раковиной в ванной комнате.
     Он вышел  на своей станции  и поднялся по лестнице на улицу, видя перед
собой только  зеркало. Не заметив мистера Финкельштейна, который сидел перед
своим магазинчиком, наслаждаясь теплым вечерним воздухом, он перешел на свою
сторону улицы и свернул на дорожку пересекающую крошечную лужайку  перед его
домом. Входная  дверь была  не заперта.  Забыв  снять  шляпу, он прошел мимо
сидящей  в  гостиной,  возле радиоприемника,  матери  и  быстро поднялся  по
лестнице, потому  что хорошо знал  эти  ступени.  Зайдя в ванную комнату, он
крикнул матери "добрый  вечер" и  включил свет. Пристроив шляпу  на  плоском
краю ванной, он вынул очки. Дужки с трудом поддались,  и он осторожно открыл
их. Он надел  очки  и  посмотрел в  зеркало.  Снова перед  глазами вспыхнуло
ртутное  пятно,  расцвеченное  красками его  галстука. Он  вгляделся  в  эту
серебряную массу. Потом  мигнул  и  снова посмотрел.  Справа  он увидел раму
зеркала.  Она  стала  видна  очень  отчетливо.  Теперь  прояснилась  и левая
сторона. Вся рама  зеркала  стала удивительно отчетливой,  до такой степени,
что  он  забыл,  зачем пришел  сюда и оглядел ванную  комнату. Он  как будто
вздохнул во  всю  грудь, как не  дышал уже очень  много лет. Щетинки  зубной
щетки... как  ясно они  были видны! Плитка на полу, узоры на полотенцах... А
потом он вспомнил...
     Он  долго  стоял  и  рассматривал  себя,  свой  лоб,  подбородок,  нос.
Потребовалось  немало  времени для тщательного изучения частей  лица, прежде
чем  он смог увидеть себя  целиком.  Как будто  пол ушел у него  из-под ног.
Сильно забилось  сердце,  так, что  голова покачивалась с ним в одном ритме.
Слюна  собралась  в  горле,  и  он кашлянул. В  зеркале его  ванной комнаты,
которой  он  пользовался  уже  почти  семь  лет,  он  видел  лицо,  которое,
несомненно, могло быть  определено, как лицо еврея. В сущности, в его ванную
комнату забрался еврей. Очки сделали с его лицом как раз то, чего он боялся,
но  весь ужас состоял  в том,  что  именно  так  все и  произошло.  Это было
значительно хуже, чем три  недели назад, когда он примерял у окулиста оправу
без  стекол.  Они  еще  сильнее  увеличили   его  сходство   с  евреем  типа
Гинденбурга, потому что у него были гладкие ровные щеки, угловатые очертания
черепа и очень светлая  кожа и - особенно красноречиво -  намечающиеся мешки
под глазами,  угрюмые, как у Гинденбурга. И это  было бы  плохо, но  не  так
невыносимо.  Теперь,  когда линзы  увеличили его глазные яблоки,  бесцветные
мешки  исчезли  и  засияли  довольно  выпученные  глаза.  Оправа  как  будто
уменьшила  его плоский череп,  покрытый  блестящими волосами, и так изменила
его нос, что если раньше его можно  было  назвать немного острым, то  теперь
из-под очков торчал настоящий  клюв. Он снял очки и снова медленно их надел,
чтобы проследить за преображением. Он попробовал улыбнуться. Это была улыбка
человека, которого  заставляют  позировать  перед камерой,  но  он  не менял
выражения и это уже была не улыбка. Под  такими выпученными глазами это была
ухмылка, а  зубы,  которые  и  раньше  не  были  ровными, теперь  как  будто
оскорбляли  улыбку и  уродовали  ее до издевательской,  неуверенной пародии,
гримасы,  пытавшейся симулировать веселье и, как ему казалось,  изобличенной
по-семитски выступающим носом,  выпуклыми  глазами, оттопыренными ушами. Ему
представилось, что его лицо по-рыбьи вытянулось вперед.
     Он снял очки.  Теперь он видел хуже, чем когда-либо раньше, отчего даже
закружилась голова.  На негнущихся  ногах он  прошел из  ванной  комнаты  по
коридору до платяного  шкафа, повесил  пиджак  и  спустился по  ступенькам в
гостиную. Его мать, сидя с бруклинской газетой на коленях, включила лампу на
подставке за своей спиной, что делала только когда он возвращался вечером, и
смотрела  на  него  через дверной  проем,  готовая  начать короткий вечерний
разговор, соответствующий обычному обмену приветствиями.
     Он мог почувствовать запах ужина на плите.