заинтересованных пересесть поближе к свету, и двухчасовая лекция начинается. Ганс Закс, молодой юрист, впоследствии доверенное лицо и тоже аналитик, впервые увидел Фрейда именно там, на этих субботних лекциях, куда пришел, как и остальные, под влиянием книга "Толкование сновидений". Фрейд с теплом говорил о Либо и Шарко. Он раскрывал веред ним тайны сновидений и неврозов, и Закс увидел в нем пророка, но без свойственной пророкам претенциозности. Подчеркивая важность сложных приемов психоанализа, Фрейд показал слушателям юмористическую открытку, где был изображен деревенщина в гостиничном номере, пытающийся задуть электрическую лампу как свечу. "Если вы боретесь с симптомами прямым путем, - сказал Фрейд, - вы поступаете так же, как и он. Нужно искать выключатель". Большинство людей отождествляло имя Фрейда с жестокой полемикой. Как он ни старался казаться обычным ученым и защитником истины, они качали головами и мололи языками. В 1904 году Фрейд стал участником дела Вейнингера, небольшого скандала, связанного с плагиатом, отказавшей памятью и неудавшейся дружбой с Вильгельмом Флисом. В какой-то момент Фрейд застигнут врасплох, и он уже не полностью владеет собой. Отто Вейнингер - психически неуравновешенный молодой философ (родившийся в 1880 году), человек с мягким взглядом за очками без оправы, пессимист с мрачными взглядами на женщин и евреев, - опубликовал в 1903 году умную и опасную книгу под названием "Пол и характер". Она произвела в Вене настоящий фурор, особенно когда вскоре после этого Вейнингер застрелился (в доме, где умер Бетховен). Явный гений со свойственными некоторым гениальным людям проблемами, Вейнингер осудил половое сношение, провозглашая его отвратительным и призывая человечество от него отказаться. И женщины, и евреи, по его мнению, испорчены женским принципом", который оказывает разрушительное воздействие на "мужской принцип" мужчин и арийской расы. Вейнингер подробно рассматривал вопрос бисексуальности и использовал алгебраические формулы, чтобы продемонстрировать силу "мужского" и "женского" начал, присутствующих в любом человека в различной пропорции. "Закон бисексуальной комплементарности" был призван объяснить сексуальное притяжение: мужчина с двадцатью пятью процентами женственности притягивается к женщине с семьюдесятью пятью процентами женственности, и так далее. Эта территория принадлежала Флису. Жемчужина его теоретической короны, "периодический закон" двадцати восьми дней женского цикла и двадцати трех дней мужского, основывался на бисексуальности. Летом 1904 года эта опасная книга попала в руки Флиса. Он знал (или разузнал впоследствии), что Вейнингер был близким другом молодого венского психолога Германа Свободы. Свобода знал Фрейда. Флис решил: заговор. В то время Флис как раз был в Вене. Фрейд тогда уже уехал отдыхать в горы, но даже если бы он остался на Берггассе, едва ли они захотели бы встретиться. Вместо этого они пишут друг другу расстроенные письма. Флис начал (20 июля) с описания своего "ужаса" от того, что он нашел в книге "Пол и характер" собственные идеи о бисексуальности и о вытекающей из нее природе сексуального притяжения ("женственные мужчины привлекают мужественных женщин и наоборот"). Он "не сомневался, что Вейнингер узнал о моих идеях от тебя", и требовал "откровенного ответа". Сначала Фрейд оказался неспособен на откровенность. Снова предметом спора стала бисексуальность. Когда они встретились, как позже оказалось, в последний раз, у Ахензее в 1900 году, он заметил, что для того, чтобы решить проблемы неврозов, нужно исходить из предпосылки, что все люди изначально бисексуальны. Вильгельм тут же напомнил ему, что говорил об этом Зигмунду еще пару лет назад, в Бреслау. Тогда Зигмунд отмахнулся от этой идеи, сказав, что не склонен ее обсуждать. А в 1900 году он уже выражал ее как свою собственную. Фрейд признал, что ему удобно было забыть это. Он даже написал об этом в "Психопатологии обыденной жизни", не называя имени Флиса, и назвал этот провал в памяти частью "всеобщей" склонности "забывать неприятное". Три дня спустя после того, как Флис написал ему из своей гостиницы в Вене, Фрейд ответил с гор, что Свобода мог узнать от него о бисексуальности только то, что мог понять любой во время психоанализа - "в каждом невротике есть мощное гомосексуальное течение". Он добавил: "Я не читал книгу Вейнингера до публикации" - странное заявление, ведь Флис не поднимал этого вопроса. Прочитав это письмо Зигмунда, Вильгельм незамедлительно парировал: Так значит, то, что сообщил мне Оскар Рие его шурин в Вене, ничего не подозревая, коска я упомянул о Вейнингере, неправда. Он сказал мне, что Вейнингер отправился к тебе с рукописью и ты, просмотрев ее, посоветовал не публиковать, поскольку содержание - бессмыслица. Мне кажется, в таком случае тебе следовало обратить его и мое внимание на "воровство". Фрейд ответил (27 июля) наполовину извиняющимся, наполовину гневным тоном. Верно, признался он, он видел рукопись Вейнингера. Должно быть, в то время я уже пожалел, что через Свободу, как я уже понял, твоя идея перешла от меня к нему. Учитывая мои собственные попытки украсть у тебя оригинальные мысли, я теперь лучше понимаю свое поведение по отношению к Вейнингеру и последовавшее за всем этим забывание. Бессознательное Фрейда снова подводит его, вмешивается в процессы памяти. Зигмунд как будто сам сдается на милость Вильгельма, его бессознательное создает ситуацию, где ему приходится признаваться в новом и более серьезном расстройстве репродукции. Жалкий жест, который мог бы - кто знает, что он думал на самом деле? - тронуть бывшего друга, любви которого, возможно, все еще не хватало какой-то части Фрейда. Письмо от 27 июля довольно бессвязное. Признав свою ошибку, Фрейд тут же пишет, что Вейнингер не принес особого вреда. Потом он набрасывается на Флиса. Это не моя вина... если ты находишь время и желание переписываться со мной лишь по поводу таких мелких инцидентов. За последние несколько лет - как раз после того, как вышла "Психопатология обыденной жизни", - ты больше не интересуешься ни мной, ни моей семьей, ни моей работой. Теперь я смирился с этим и больше мне это не нужно. Я не упрекаю тебя и прошу тебя на эти слова не отвечать. Очевидно, Флис не ответил ни на эти слова, ни на какие-либо другие. Семнадцатилетняя переписка закончилась. В 1906 году друг Флиса библиотекарь опубликовал статью, где обвинял Свободу и Вейнингера, уличив в посредничестве и Фрейда. Свобода пригрозил судом. Газеты заинтересовались этой историей. Фрейд попытался заручиться поддержкой Карла Крауса в "Факеле", но в остальном не делал никаких серьезных шагов и ждал, пока скандал утихнет. Так в конце концов и произошло. Без сомнения, оба бывших друга решили, что их предали, и этот разрыв не прошел для Фрейда бесследно. С годами он начал говорить всем, что Флис страдал от паранойи. Но он возвращался к Фрейду в снах. По поводу "Трех очерков по теории сексуальности", завершенных в 1904 году и опубликованных на следующий год, возникли более серьезные споры. Фрейд наконец приводит в одном труде все свои взгляды на сексуальное происхождение невроза, которые он развивал с 1890-х годов. Он ценил эту книгу не ниже, чем "Толкование сновидений", и постоянно переделывал ее. Непривычное содержание, которое вначале немало ругали, помогло изменить представление о сексуальном поведении на Западе. Фрейд решительно отметает миф о детской невинности в понимании большинства людей. Он предоставляет очень мало доказательств. Фрейд полагается на информацию, полученную от современных ему наблюдателей, в том числе Крафта-Эбинга, Гавелока Эллиса и Магнуса Хиршфельда*. Его собственный самоанализ и работа с пациентами, очень немногие из которых были детьми (если таковые были вообще), играл очень большую роль. Но это нельзя считать клиническим исследованием. Фрейд конструирует сценарий: с колыбели сексуальные желания управляют нашей судьбой. Некоторые из его смелых заявлений, в то время возмутительных, сегодня считаются прописными истинами, другие стали историческими курьезами. К женщинам, части человечества, с которой Фрейду было сложно справиться, в книге уделено мало места. Их природа скрытна и неискренна, их эротическая жизнь "скрыта за непроницаемой завесой". Невольно удивляешься, как ему удавалось лечить стольких из них. * Магнус Хиршфельд (1868-1935), немецкий сексолог, знакомый Фрейда, который терпел его, но считал "неаппетитным". Хиршфельд был основателем и руководителем Института сексуальной науки в Берлине, пока тот не был закрыт "непорочными" нацистами, пришедшими к власти в 1933 году В очерках содержатся смелые и всеобъемлющие идеи. Первый представляет собой обзор "сексуальных отклонений" у взрослых. В нем Фрейд выражает предположение, что извращение - это всего лишь склонности нормального ребенка, сохранившиеся у человека во взрослом состоянии. Это было неприятной новостью для борцов за сексуальную мораль и шагом по направлению к утопической цели избавить людей от чувства вины за свое поведение. В исследованиях Фрейда грань между "нормой" и "извращением" становится размытой. Гомосексуалисты - это не "дегенераты". Их сексуальный инстинкт оказался направлен по другому пути, возможно, в связи с бисексуальной направленностью, свойственной всем людям. Фрейд не утверждал, что полностью уверен в этом. Опять же, контакт между губами одного человека и гениталиями второго считался извращением. Но если два человека касаются друг друга слизистой оболочкой губ (а это отнюдь не часть сексуального аппарата, отмечает Фрейд, а "вход в пищеварительный тракт"), это хорошо. Здесь Фрейд видел "точку соприкосновения извращений с нормальной половой жизнью". Фрейд считал, что все эротическое поведение имеет общую структуру, и относился к нему как к части человеческого поведения вообще. Такое бесстрастное исследование дало ему право стать основоположником нового отношения к человеку. Необязательно оспаривать или даже изучать идеи, изложенные в этих трех очерках, чтобы понять, как важна была эта работа. Гавелок Эллис признавал приоритет Фрейда в том, что он назвал вещи своими именами. По его словам, Фрейд описал сексуальное поведение спокойным и неизвиняющимся тоном - так, как никто никогда до него не делал в медицинской литературе. Второй и третий очерк посвящены детской сексуальности и изменениям в пубертатный период. "Секс" для маленького ребенка - это сначала осязательное удовольствие, которое он получает от любой части кожи. Гениталии приобретают значение позднее. Этот личный мир аутоэротического, в конце концов связанного с мастурбацией удовольствия, теряется в потоке детской амнезии, которая "превращает детство каждого человека в некое подобие доисторической эпохи и скрывает от него начало его собственной сексуальной жизни". Фрейд строит гипотезу за гипотезой. В подростковом возрасте, когда человек достигает половой зрелости, возрождаются забытые фантазии раннего детства. В это время в бессознательном могут проявиться детские эдиповы фантазии о любви к одному из родителей и ненависти к другому. Если человек не перерастает эти фантазии, в результате может возникнуть серьезный невроз. В несколько искаженной форме подобная идея давно существует в народной психологии: мужчины женятся на женщинах, напоминающих мать. В этой же работе Фрейд вскользь упоминает, что "переоценил важность совращения по сравнению с факторами сексуальной конституции и развития". Он впервые и с неохотой начинает публично говорить о том, что его точка зрения о совращении в детстве изменилась. Прошло достаточно много времени. Фрейд отказался в личном письме от теории совращения менее чем через два года после того, как выдвинул ее, но с сентября 1897 года, когда у него открылись глаза, до 1905 года он молчал. И даже в этой работе он отрицает, что "преувеличил частоту случаев или важность совращения". Фрейд кривил душой. Год спустя, в статье под названием "Сексуальность в неврозах", он признал то, что отрицал в 1905 году, и сказал, что "переоценил частоту подобных случаев". Кроме того, он наконец обозначил четкую связь с фантазиями, скрывающимися за рассказами пациентов о совращении. Он объяснил, что пациенты вводили его в заблуждение, бессознательно используя фантазии для того, чтобы скрыть воспоминания о своей детской мастурбации, а он принимая фантазии за реальные события. Сначала медицинские обозреватели практически игнорировали "Три очерка", что, впрочем, не мешало психиатрам ругать работу между собой. Краус, в то время еще не разочаровавшийся в психоанализе, послал свой экземпляр романисту Отто Сойке. Тот в "Факеле" дал книге высокую оценку, хотя и выразил смущение. Он назвал работу "первым исчерпывающим объяснением чистой физики любви". Первый тираж в тысячу экземпляров продавался на протяжении четырех лет. Фрейду заплатали около трехсот современных фунтов. В замечании в конце "Трех очерков" Фрейд говорит о взаимоотношениях между цивилизацией и "свободным развитием сексуальности" и выражает предположение, что одно может процветать лишь за счет другого. К этой теме Фрейд постоянно возвращался на протяжении многих лет, рассуждая о тяжелых последствиях для человека, ведущего ограниченную половую жизнь, и для общества, если человек ведет слишком свободную половую жизнь. Сам Фрейд иногда колебался в своих выводах. У некоторых смельчаков, которые вскоре увлеклись психоанализом, было меньше сомнений или больше аппетитов. В широком смысле, именно сексуальная основа психоанализа привлекла к нему многих практически заочно, потому что это отвечало их собственным приоритетам. От этого они не становились сексуальными хищниками, равно как и Фрейд, но все же психоанализ был особенно привлекателен для людей с хищническими наклонностями. Возможно, таких аналитиков притягивали и намеки на сексуальные вольности. Они надеялись, что процесс передачи эротической информации или просто физическая близость и природа обсуждаемых предметов сделают пациенток более доступными. О таких вещах редко говорили вслух, но в те времена они придавали психоанализу оттенок опасности и пикантности. Глава 18. Доктор "Радость" и доктор "Молодой" День встречи Фрейда с Юнгом - не красный день в психоаналитическом календаре. Он связан слишком со многими неприятными моментами, хотя в то время это было счастливое событие, знак прогресса. Когда доктор "Радость" и доктор "Молодой" встретились в Вене воскресным утром марта 1907 года, их союз казался очень многообещающим. Доктор Карл Густав Юнг, швейцарский психиатр тридцати одного года от роду, на протяжении предыдущих двенадцати месяцев восхищался Фрейдом (которому тогда было пятьдесят) на расстоянии. Вечером 2 марта он приехал в Вену на поезде из Цюриха со своей двадцатипятилетней женой Эммой, дочерью богатого промышленника. С ними был один из учеников Юнга, приятный молодой врач по имени Людвиг Бинсвангер, сын Роберта Бинсвангера, главного врача клиники "Бельвю". Первоначально этот визит был запланирован на Пасху, конец марта, когда у Фрейда пациенты занимали бы меньше времени. К его досаде, Юнг изменил договоренность незадолго до своего приезда, чтобы не нарушать своих дальнейших планов по посещению Будапешта и затем отдыха на Адриатике. Так что их первая встреча произошла так, как было удобно ученику, а не учителю. Их отношения были вызваны потребностью Фрейда в таком человеке, как Юнг, как он написал в одном из своих первых писем. Его уверенность ("будущее принадлежит нам и нашим взглядам, а также тем, кто моложе") тут же сменялась горечью по поводу беспощадной Вены, "где, как вы знаете, меня систематически игнорируют коллеги и периодически смешивают с грязью какие-нибудь писаки". Еще до личной встречи Фрейд принял решение, основываясь на их переписке (начатой Юнгом), длившейся одиннадцать месяцев: "Я не знаю... никого более способного и желающего сделать так много для этого дела, чем вы". После завтрака Юнг вышел из гостиницы и отправился на Берггассе, где нашел невзрачный дом под номером 19. В магазине на первом этаже все еще сидел Зигмунд-мясник, а на лестнице работали штукатуры. Юнг был у Фрейда к десяти часам и провел там весь день, причем Фрейд сначала позволил вести беседу ему. Юнг был крупного телосложения, с широкими плечами и мясистым лицом. С ростом 184 сантиметра он возвышался над многими людьми, и Фрейд (170 сантиметров) был гостю по подбородок. Протестант из пасторской семьи, Юнг был религиозным человеком в широком смысле слова, как позже оказалось, христианским мистиком, хотя в общении с Фрейдом эта сторона его натуры не проявлялась. Он говорил резко и угрожающе. Если Фрейд использовал искусство нюансов. Юнг предпочитал кирку с лопатой. Он говорил то, что думает, и прямота была его главным методом работы. "Моя жена богата", - писал он Фрейду за несколько месяцев до того, чтобы тот смог объяснить его сон. Однажды, описывая свою ежегодную службу военного врача в швейцарской армии (чем он просто упивался), он рассказал Фрейду, как поучителен был осмотр пенисов пятисот солдат. Фрейд не делал ничего подобного для австрийской армии, а если и делал, то никогда не упоминал об этом. В личной жизни Фрейд вел себя осторожно, а одной из черт Юнга была опрометчивость. Если Фрейд хотел смело и четко выразить свои мысли, он садился за книгу. Юнг же писал менее понятно, чем говорил. Центром швейцарской психиатрии была государственная психиатрическая больница на окраине Цюриха, "Бургхельцли", которая относилась к университету и служила для научных исследований и терапии, а не в качестве тюрьмы для забытых пациентов. Ее называли "монастырем" (врачей) и "фабрикой" (пациентов). Юнг работал там с 1900 года и научился устанавливать отношения с пациентами, душевнобольными из рабочего класса, многие из которых страдали серьезными заболеваниями, в отличие от буржуазных невротиков Фрейда. Юнг считал, что с пациентами необходимо общаться независимо от их психического состояния, и идеи Фрейда о психотерапии попали в Цюрихе на более благодатную почву, чем в Вене. Главный врач "Бургхельцли", Эйген Блейлер (который изобрел термин "шизофрения"), посоветовал в 1900 году своим сотрудникам прочитать "Толкование сновидений". Юнг был одним из тех, кто сделал это. То, что он узнал о подавлении и других понятиях психоанализа, приобрело для него большую важность, когда он начал в "Бургхельцли" длинную серию экспериментов по словесной ассоциации. Ход экспериментов публиковался начиная с 1904 года, и именно это помогло Юнгу приобрести известность* Эти опыты дополнили и помогли объяснить действие приема свободных ассоциаций, который Фрейд разработал методом проб и ошибок. Кроме того, благодаря им Фрейд благосклонно отнесся к специалисту, подошедшему к психоанализу с другой стороны и поддержавшему его. * Пациенту читают слова, на которые он должен отвечать первым словом, приходящим ему в голову. С помощью секундомера измеряется задержка ответов, которая обычно свидетельствует о бессознательном конфликте, "подавлении", которое наблюдал Юнг. К более точным процедурам относились замеры изменений кожи. Этот принцип лег в основу создания детекторов лжи. До того разговора в воскресенье в кабинете Фрейда они обменялись восемнадцатью письмами. Первым посланием была записка от Фрейда, написанная в прошлом апреле в ответ на работы о свободных ассоциациях, высланные Юнгом. В первом письме 5 октября 1906 года Юнг выражает свою сдержанность по отношению к сексуальной теории Фрейда, то есть к основам его взглядов. С самого начала этот ученик был не таким, как все. Отметив, что эффект психоаналитической терапии частично объясняется "известным личным взаимопониманием", как говорили многие, Юнг продолжает, что "хотя происхождение истерии в основном сексуальное, это не всегда так". Такая же "ересь" появляется в следующем письме, где Юнг предполагает, что в неврозе может играть роль и "другое основное желание, голод". "Ваша уверенность вызывает тревогу", - добавляет он. Затем оба как бы достигают негласного соглашения, приписывающего сомнения Юнга его неопытности. "Я очень рад, что вы обещаете пока довериться моему мнению в тех областях, где ваш опыт пока не позволяет вам сделать собственные выводы", - пишет Фрейд. Скорее всего, этот договор был основой их разговоров в Вене. Фрейд то и дело исподволь напоминал об этом Юнгу. "Древние знали, как непреклонен бог Эрос", - пишет он 1 января 1907 года (в это время года он выражался особенно авторитетно). Юнг по-прежнему сомневался. "Я не мог решить, - писал он в своих мемуарах, - в какой степени такой упор на сексуальность был связан с его субъективными предрассудками, а в какой основывался на поддающемся подтверждению опыте". Но это было написано значительно позднее, когда Юнгу было больше восьмидесяти, и едва ли он очень задумывался о "субъективных предрассудках" Фрейда в то время, если задумывался вообще. Они поладили друг с другом - это говорит о том, что Фрейд был в некоторой степени учителем, а его гость, соответственно, подчинялся ему. Позже на той же неделе Фрейд укрепил свои позиции, когда, познакомившись к тому времени и с Бинсвангером, предложил обоим рассказать ему свои сны. Бинсвангер сообщил, что ему снился вход в дом на Берггассе, ремонт, который там действительно проходил, и старая люстра, которую рабочие прикрыли куском материи. А, понятно, сказал Фрейд, этот сон обозначает желание жениться на его старшей дочери, Матильде. Но, добавил он, сон в то же время отказывается от этого желания, потому что "вы не будете жениться на девушке из дома с такой убогой люстрой". Бинсвангер усомнился в его правоте, но был слишком вежлив, чтобы возражать. Замужество Матильды скорее было желанием Фрейда, а не гостя. Это была покладистая девятнадцатилетняя девушка, много болевшая в детстве. Отец беспокоился о том, чтобы она нашла себе мужа, и в какой-то момент действительно думал о венгерском психиатре как о возможном кандидате, убеждая дочь в том, что это возможно, в теплом письме, где говорилось, что красота - это еще не все. Настала очередь Юнга рассказывать свой сон. Ему приснилось, что Фрейд идет рядом с ним как "очень, очень дряхлый старик". Фрейд сказал, что это означает, будто Юнг видит в нем соперника. Очевидно, он не считал это опасным. Юнг был для него не "вероотступником", а скорее молодым одаренным человеком, который будет использовать свой талант так, как захочется его наставнику. Фрейд уже лет десять задумывался о старости, и теперь, когда ему исполнилось пятьдесят, он стал ощущать ее приближение. В прошлом августе 1906 года, при подъеме на негостеприимную гору в Тироле возле австро-итальянской границы с шестнадцатилетним сыном Мартином, у него случился сердечный приступ и подъем пришлось отложить. После этого ему пришлось отказаться от прогулок по горам*. * Отец с сыном были возле озера Гарда, где в 1900 году Фрейд был проездом с Минной и "наслаждался без сожалений". Близлежащий замок Тоблино на озере, одно из мест, где они задержались, упоминается в рассказе Мартина об этом случае. Он вспоминает, как отец говорил о его "сказочной красоте". Возможно, этот сердечный приступ усугубился эмоциональным стрессом. На следующий день рождения в мае 1907 года, который должен был наступить через два месяца, ему исполнялся пятьдесят один год. Эта цифра уже давно смущала его. Полезно в таком состоянии строить планы на будущее, и вот появляется этот способный доктор Юнг, который уже задумывается о том, чтобы начать в далеком городе психологическую революцию согласно идеям Фрейда. Многие биографы, в том числе Джонс, замечали, что Фрейд не умел разбираться в людских характерах. Более хитрый и умудренный опытом человек (как сам доктор Джонс, который очень скоро гордо выйдет на сцену) постарался бы побольше узнать о Юнге. О чем бы они ни говорили на протяжении этой недели, едва ли Юнг упоминал о снах и видениях, сопровождавших детство сына сельского священника. Семья Юнга по материнской линии утверждала, что обладает даром ясновидения. Его дедушка, теолог, как говорили, держал свободным стул для первой жены, которая каждую неделю навещала его и беседовала с ним, к недовольству второй. Карл рос один, пока в девять лет у него не появилась сестра. Он сделал мир басен и сказок частью своей жизни - или стал жить в этом мире. Это известно из его мемуаров и остается недоказанным, как и многие другие факты его жизни. В три года ему приснился гигантский пенис на троне в подземной комнате - посвящение (как он решил значительно позднее) в темную сторону человеческого опыта. Став немного старше, он с трудом воспринимал реальность. Если он думал о камне, думает ли камень о нем? Он видел, как из комнаты матери выплывает светящаяся фигура, от которой отделяется голова. Когда ему было плохо и он боялся, что задохнется, его успокоил сияющий голубой круг в воздухе, заполненный золотыми ангелами. В девять лет он вырезал из деревянной линейки фигурку человека и спрятал ее на чердаке вместе с магическим камнем, раскрашенным в два цвета. Он приносил фигурке клочки бумаги с посланиями, написанными на тайном языке: это был "маленький тайный бог древнего мира", решил он, когда вырос, и отнес его к другим мифологическим ассоциациям, заполнявшим его воображение. Как и Фрейд, он видел в археологии метафору, выражающую скрытое прошлое отдельного человека. Но в случае Юнга прошлое было не ограниченным опытом личного "я", но превращалось в карнавал видений, всеобщий религиозный и культурный опыт, который наследует все человечество. Эти взгляды появились у Юнга позже, после того, как он встретился с Фрейдом. Но с самого начала он придавал предшествовавшим событиям большое значение. В школе у него появилась идея, которой он придерживался на протяжении всей жизни, что у него есть две личности, "обычный" Юнг и более романтический образ, вечно старый и мудрый. Юнг не отмахивался от событий, если они казались ему необычными. Будучи студентом-медиком в Базеле, он организовал спиритический кружок, где его кузина (которая была в него влюблена) играла роль медиума и утверждала, что через нее говорят умершие. Одним из духов, управлявших ею, был тот самый дедушка, который когда-то говорил со своей покойной женой. Юнг не верил в бесплотных духов и считал то, что происходит во время сеансов, результатом действия бессознательного. От таких же процессов (предположительно, его собственного бессознательного) стол орехового дерева раскололся "с треском, подобным пистолетному выстрелу", а хлебный нож прямо в буфете развалился на куски. Медицинская диссертация Юнга под названием "О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов" (1902) основана на этих сеансах в Базеле и "психологической реальности", стоящей за этими событиями. Юнг занимался всем этим, в то же время оставаясь обычным университетским доктором, таково было положение вещей на момент его знакомства с Фрейдом. В Вене репутация Фрейда была подпорчена, и любой молодой психиатр должен был как следует подумать, прежде чем заняться психоанализом. Последователями Фрейда становились умные и эксцентричные люди, одиночки по природе, отличающиеся от остальной массы университета. В Цюрихе же Фрейд был в первую очередь иностранным профессором. Юнг стал его спутником, но отчасти оставался верным лишь самому себе. В дни той первой апрельской встречи гости познакомились с немногочисленными членами кружка. Адлер представил одну историю, Фрейд прочитал свою статью. Гости говорили мало, но один из группы, доктор Макс Граф, не врач, а музыкальный критик, жену которого Фрейд когда-то подвергал психоанализу, позже вспоминал энтузиазм, который их хозяин выражал по поводу Юнга. Приезжие из Цюриха стали первыми неевреями, попавшими в кружок. Это были не первые гости из Цюриха, приехавшие к Фрейду. Ранее в том же году у него был богатый молодой еврей из России, Макс Эйтингон, ассистент в "Бургхельцли". Его прислал профессор Блейлер с целым списком вопросов, в том числе о сексуальных импликациях психоанализа. Честным швейцарским протестантам требовалось подтверждение теории. Сам Юнг, чем-то напоминавший деревенского жителя, которому мало места в тесной городской квартире, не был особенно впечатлен венскими аналитиками, если не считать самого Фрейда. Говорили, что в Цюрихе он называл их дегенератами, посредственностями и богемой, что, возможно, было связано с тем, что они носили плащи и широкополые шляпы. Повлияла ли на его восприятие полная дыма комната, где происходила встреча? Или запах алкоголя, исходивший от кого-то (Юнг был трезвенником, как и его наставник Блейлер), или венское сквернословие Фрица Виттельса? Юнг был не единственным, кто критически отзывался о кружке. После той встречи Бинсвангер был смущен тем, что Фрейд отвел его в сторону и сказал "Что ж, теперь вы увидели эту компанию". Гостю показалось, что Фрейд говорит уничижительно. Вероятно, так оно и было. "Компания" была слишком знакомой, слишком "венской". Фрейд считал их своими капризными детьми, и поначалу они послушно играли эту роль. Это была тесная группа, склонная к ссорам, но уважавшая авторитет Фрейда. К 1908 году в кружке было уже двадцать два члена. Более половины жило возле Берггассе, либо в самом Девятом округе, либо в соседнем с ним Первом - внутренних районах города, облюбованных евреями среднего класса. Почти все уже начали заниматься психоанализом и вначале чувствовали очень смущавшую их зависимость от Фрейда в лечении пациентов. Потихоньку они учились. "Обучающий" анализ для новичков, который впоследствии стал незаменимым, еще не был изобретен Юнгом. Макс Эйтингон во время своих посещений Вены по вечерам прогуливался с Фрейдом, и тот иногда проводил анализ на месте, когда они двигались по Рингу или к Гринцингу. Из венского кружка, похоже, только Штекель подвергался формальному анализу, когда Фрейд лечил его "от неприятной жалобы" в 1901 году. Чем больше почтения к Фрейду демонстрировали ученики, тем больше они спорили друг с другом. В психоанализе их привлекали новые идеи, новые источники дохода и иногда сексуальные возможности. Исидор Садгер, галицийский еврей и сын банкира, представлял свои утомительные статьи, которые Фрейд называл "нескончаемым потоком садгеровской чепухи". Ходили слухи, что он неприлично ведет себя с пациентками. Штекель в обеденных перерывах вовсю строчил на своей пишущей машинке, описывая все случаи, и с такой скоростью находил в своей картотеке примеры ко всему, что обсуждалось на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название "штекелевских" и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании "Психопатологии обыденной жизни" 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с визитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что "ухитрился развязать пояс ее пеньюара... с ловкостью фокусника". Штекель - обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих - через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием. То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для "Факела", понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, - Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием "Великая куртизанка", которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в "Факеле" под названием "Женщина-ребенок". Краус тоже был любовником Ирмы. Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел научить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор "Факела". Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна "академия любви, где бы учили эротическому искусству", как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром "актуального невроза"), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается "от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности". Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт - и это прискорбно, потому что большинство людей "были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже". Лишь немногие могут "сублимировать" свои чувства, направлять их на "более высокие культурные цели". Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) двадцатого столетия не сделало нас немного терпимее. * В этой статье под названием "'Цивилизованная' сексуальная мораль и современные нервные заболевания" с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу "Удовлетворительные половые сношения" происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак "становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения сексуальных потребностей. Ведь все существующие средства, изобретенные для предотвращения зачатия, лишают части удовольствия, ранят чувства обоих партнеров и могут фактически стать причиной болезни". Подобная утрата иллюзий и неудовлетворенность возвращает партнеров в то место, с которого все началось, "но теперь они беднее, потому что утратили иллюзию". Фрейд оплакивает потерю своих собственных иллюзий. В глазах современников, игнорировавших все эти предостережения, Фрейд был проповедником сексуальной революции, и Виттельс, интересовавшийся женщинами и с удовольствием считавший себя прогрессивным и в то же время чувственным, легко дал себя убедить. Одной из его первых встреч с Фрейдом была лекция перед студентами-медиками, во время которой Фрейд говорил о том, как сексуальное воздержание до брака можно использовать в качестве профилактики сифилиса. По словам Виттельса, Фрейд сказал, что не верит, будто природа могла наделить человека половыми органами, чтобы тот ими не пользовался. Если для того, чтобы избежать болезни, нужно воздерживаться от половой жизни, нужно делать это, но "с протестом". Это, как сказал Виттельс, было воспринято критиками как призыв к студентам "немедленно отправляться в бордель". Штекель и Виттельс были яркими "апостолами", но у Фрейда были и более послушные и незаметные ученики. Поль Федерн, вступивший в кружок в 1903 году, был трезвым, серьезным и лояльным, хотя и никогда не ходил в "любимчиках". Именно Федерн решил на свадьбу Матильды Фрейд в 1909 году подарить портрет ее отца. Либо Фрейд был в то время без бороды (в 1908 или 1909 году он на какое-то время сбривал бороду, но потом семья никак не могла решить, когда и почему именно это произошло), либо его изобразил безбородым в качестве шутки художник, Максимилиан Оппенгеймер, более известный как карикатурист Мопп. Фрейда с выбритым подбородком преподнесли Матильде на Берггассе сразу после ее свадьбы с Робертом Холличером. Картина ей очень не понравилась - борода была частью внушительного образа Фрейда. Портрет был спешно заменен на туалетный набор и отослан обратно Федерну. Говорят, более сорока лет спустя он выстрелил в него из пистолета, перед тем как выпустить пулю в себя. Среди других неярких личностей, с которыми Юнг и Бинсвангер познакомились в 1907 году, был секретарь, который вел протокол, - Отто Ранк, способный ремесленник около двадцати пяти лет от роду, который самостоятельно изучал психологию и был спасен Фрейдом от жизни рабочего и введен в круг психоаналитиков. Урожденный Розенфельд, он взял себе фамилию доктора Ранка из пьесы Генрика Ибсена "Кукольный дом". Он выглядел непривлекательно и не имел личного обаяния, но прекрасно писал об искусстве и художниках. Он прислал рукопись Фрейду и заинтересовал его. Фрейд помог Ранку закончить университет и получить докторскую степень, а тот платил ему послушанием и преданностью. Фрейд называл его "маленьким Ранком" - это ласковое прозвище он молча терпел долгие годы, но в конце концов выступил против своего покровителя. Альфред Адлер, один из выступавших на собрании кружка при гостях из Швейцарии, был самым независимым членом группы. Врач неряшливого вида с устойчивыми социалистскими убеждениями и не пользовавшейся большой популярностью практикой, он жил по другую сторону канала в Леопольдштадте. Его русская жена разделяла его политические взгляды и позже принимала у себя в Вене Троцкого и других революционеров. Погруженный в свои собственные планы, Адлер не был таким автократом, как Фрейд, и не верил в эффективность сеансов, во время которых пациент пассивно лежит на кушетке, а аналитик холодно общается с ним, стоя вне его поля зрения. Он сидел напротив пациента и смотрел ему в глаза. Адлер увлекался стремлением человека к власти и стал считать это, а не сексуальный инстинкт основой личности. Темный мир снов и воспоминаний Фрейда вызывал в нем отвращение. Согласно теории Адлера о "неполноценности органов", самое важное в детстве - это физическая слабость, которую взрослому приходится компенсировать. Возможно, к такому выводу его привело собственное болезненное детство. Для Адлера тело стало более важным, чем бессознательное. Эдипов комплекс начал превращаться в фантазию, и очень скоро потребность в теориях Фрейда у него пропала. В это время Юнг составил свое отнюдь не благоприятное мнение об Адлере, Штекеле, Виттельсе и остальных и вернулся в свой собственный мир в Цюрихе. Он привез с собой еще одно впечатление. В какой-то момент на той неделе, по его рассказам, Минна Бернейс рассказала ему о своих отношениях с Фрейдом или же (что, пожалуй, более вероятно) сказала или намекнула на что-то, что впоследствии позволило Юнгу сделать вывод, что госпожа Бернейс "действительно" имела в виду. Доказательства этого случая, которые были бы приемлемы для суда или даже биографа, едва ли можно было бы найти на следующий день, а уж тем более спустя добрых полвека. Возможно, все сведения Юнга заключались лишь в нескольких незавершенных фразах, которые он закончил с помощью своей знаменитой интуиции. В жизни этого человека действовали скрытые силы, как в случаях с расколовшимся столиком или ножом. Он рассказывал, как во время свадебного ужина, где он был одним из гостей, он для иллюстрации психологии преступника на ходу придумал историю жизни человека и рассказал ее остальным. Ко всеобщему удивлению, он детально описал жизнь человека, сидевшего напротив, с которым никогда ранее не встречался. Часто случалось так, говорил Юнг, что он узнавал то, что не мог бы узнать обычным путем. Использовал ли он свой дар ясновидения на Минне? Волшебство это или наблюдательность - для нас это не имеет значения, потому что невозможно доказать, прав он или нет. Убежденность Юнга в том, что в его присутствии металлические предметы могут дребезжать, а дверные звонки звонить, не увеличивает правдоподобности его слов. Разговор Марты с Юнгом, даже если он и был, скорее всего, намекал на какие-то тайны, а не раскрывал их. Представьте себе эту картину: Юнг пишет в своем дневнике... Ближе к концу недели, когда мы - я с Эммой и Бинсвангером - были приглашены в квартиру на ужин, госпожа Бернейс, сестра его жены, вела себя как хозяйка, говорила с гостями, в отличие от жены, сосредоточенной на том, чтобы всем улыбаться и следить за тем, чтобы в миске была горячая вода, которой можно очистить пятно со скатерти, если кто-то прольет соус. Молодой Бинсвангер ухитрился оставить у основания рюмки след от красного вина (которое он вообще-то не пил, потому что все мы в "Бургхельцли" сейчас убежденные трезвенники), и тут же была вызвана служанка, чтобы стереть ненавистное пятно. Бедный Бинсвангер покраснел и заерзал, а Эмма, стараясь его успокоить, начала говорить о сумасшедшем доме - или клинике "Бельвю", как принято говорить в приличной компании, - на озере Констанс, которой Бинсвангеры управляли как семейным делом и которая, несомненно, скоро перейдет к молодому Б. Я был поражен, когда услышал от нее: "А это не туда Брейер отправлял ту странную девушку Паппенгейм?" Некая Берта Паппенгейм была прототипом Анны О. в книге об истерии. Б. был тогда слишком молод, и ему было практически нечего сказать, но я нашел интересным, что госпожа Бернейс так хорошо осведомлена о старых случаях. Она и Фрейд обращались друг с другом с шутливой интимностью ("Ой, не глупи, как это тебе не нравится цыпленок!" - сказала как-то она), за которой скрывалась взаимная приязнь. Я редко ошибаюсь в подобных делах. Я увиделся с ней снова, за день до отъезда, когда зашел к ним, а Фрейд все еще совершал свою послеобеденную прогулку по доброй половине Вены. Она отвела меня в мрачную приемную, посадила на его стул и расположилась на кушетке. "Профессор рассказывает вам обо всех своих пациентах?" - спросил я. "Ну конечно же! - произнесла она таинственным голосом, возможно, шутя. - У нас нет друг от друга секретов, у Зигмунда и у меня. Я его свояченица, которую воспринимают как лишенное пола существо и подходящее доверенное лицо". Она, несомненно, могла многим меня удивить. "Вы несправедливы к себе", - сказал я просто из вежливости (видимо, но можно ли быть в этом уверенным?). "Очень может быть, - отвечала она. - Жизнь старой девы имеет массу неприятных недостатков. Но, знаете ли, есть и компенсация". Не успел я открыть рот, как мы услышали, что открывается дверь парадного входа, и до нас донесся дым сигары. "Так вы анализируете мою сестру", - сказал он, войдя. Она улыбнулась и ускользнула (скорее утопала - у нее тяжелая походка). Бог его знает, в какие игры они играют. Когда я рассказал обо всем Эмме, она сказала: "Он бы не осмелился". Глава 19. Окно в мир Письма от Юнга весной и летом 1907 года вселили во Фрейда надежду на то, что Цюрих - тот самый город, из которого идея психоанализа может распространиться по Европе и по всему миру. Обсуждение профессиональных вопросов было теплым и поддерживалось энтузиазмом Юнга по отношению к его новому другу. Душа Юнга была полна эмоций. "Я уже не сомневаюсь в правоте вашей [сексуальной] теории... - пишет он месяц спустя после отъезда из Вены. - Я надеюсь и даже мечтаю, что мы сможем увидеть вас в Цюрихе следующим летом или осенью. Ваш визит был бы огромным счастьем для меня лично". В письме, где он описывает свой план (так и не реализованный) о создании научной "лаборатории по психологии" и отказа от работы с пациентами, говорится, что любой, кто знаком с теорией Фрейда, "буквально вкусил райский плод" и стал ясновидящим - серьезный комплимент от такого человека, как Юнг. Фрейд, принимая все эти изъявления, только одобрительно улыбался и выражал все те же намерения: "Нет человека более способного, чем вы, продолжить и завершить мою работу". Они знали мало друг о друге. Юнг был более информирован, потому что посещал Фрейда в Вене и видел, как он работает. Кроме того, он читал автобиографические отрывки в "Толковании сновидений". Ранние аналитики интересовались своими коллегами с профессиональной точки зрения и любили испробовать на них приемы психоанализа, хотя бы для того, чтобы найти объяснение оговоркам. Но пока Юнг и Фрейд не думали о соперничестве. У самого Юнга был не один скелет в шкафу, например слабость к мистицизму и парапсихологии. К тому же он вступил в рискованные отношения с бывшей душевнобольной и все еще не совсем нормальной молодой пациенткой, о которой ничего не рассказывал, хоть и упоминал ее в письмах. Еще за несколько месяцев до поездки в Вену он просит Фрейда выразить свое мнение по поводу этой "двадцатилетней русской студентки, больной уже шесть лет", страдающей навязчивыми идеями, связанными с перенесенными в детстве телесными наказаниями, а также дефекацией и мастурбацией. Ее звали Сабина Шпильрейн, но в письме об этом не говорится. Нет там намеков и на то, что Юнг был увлечен ею в эмоциональном смысле, или на то, что она была умна, влюблена в него и умела манипулировать людьми. К моменту написания этого письма ее состояние уже улучшалось и она поступила в медицинскую школу в Цюрихе. Юнг снова упоминает о ее случае в июле 1907 года, но пишет о ней просто как об "одной пациентке-истеричке", чтобы Фрейд не понял, что речь об одной и той же женщине. "Во сне, - пишет Юнг, - она постоянно видит меня. Она признает, что ее самое большое желание - иметь от меня ребенка, который бы исполнил все ее несбыточные желания". О несчастной Шпильрейн будет сказано еще немало. К тому же впоследствии она станет первой женщиной, посвятившей свою жизнь психоанализу. В 1907 году Юнг все еще становился на ноги. Фрейд, после многих лет успехов и неудач, наконец занял положение, о котором мечтал. Он основал целую школу, его идеи выражаются в серьезных книгах и статьях, практика дает ему пациентов, которые хорошо платят за лечение и обеспечивают его клиническим материалом для новых статей. Основная теория не подлежала обсуждению. Фрейд допускал возможность небольших поправок, но ожидал от практики лишь подтверждения ее правоты. Особенно ценились яркие примеры, хорошо подходившие для иллюстрации теоретических положений, и Фрейд всегда был готов их использовать. В 1907 году он обратил внимание на доктора Графа, музыковеда, и его жену - психоаналитиков-любителей. У Графов был многообещающий ребенок. Герберту, не по годам развитому мальчику, было четыре года. Отец подвергал сына анализу под наблюдением Фрейда. "Маленького Герберта" побуждали говорить о сексуальных вопросах. То, что он называл своим "Wiwimacher'ом" (пенис), завораживало его, как и все "Wiwimacher'ы" вообще. К лету 1907 года у Фрейда появилась надежда, что этот случай даст подтверждение теории детской сексуальности. В середине июля на одиннадцать недель исследования прекращаются и Фрейд уезжает с семьей на отдых. Юнг получает веселые письма с берегов южных озер. Сам Юнг в это время готовится к важной конференции в начале сентября под названием "Первый интернациональный конгресс психиатрии и неврологии". В нем должны были участвовать лучшие умы европейской психиатрии, жаждущие крови психоаналитиков. "Надеюсь быть в Сицилии как раз тогда, когда вы будете читать свою статью", - пишет Фрейд, позволяя Юнгу идти впереди, пока он гуляет, плавает и собирает эдельвейсы. Рассказывая Юнгу о том, как хорошо ему отдыхается, он замечает, что оставлять друга бороться с противниками одного выглядит "почти трусостью", но Юнг - человек "более подходящий для пропаганды", перед которым открываются все сердца. Письма Фрейда звучат удовлетворенно - у него словно свалилась гора с плеч. Энергичный и сильный Юнг теперь может взять всю грязную работу на себя. Пришел сентябрь, и Фрейд, отказавшись от поездки в Сицилию из-за погоды, отправляется в Рим. Его семья уже уехала, как и Минна, с которой он только что провел четыре дня во Флоренции, и Фрейд, как он писал Юнгу, "вел одинокую жизнь, погруженный в мечты". Он подумал, что мог бы заняться написанием книги: "Хотя моя основная работа, наверное, уже написана, я бы хотел как можно дольше не отставать от вас и более молодых". Возможно, он действительно уже чувствовал себя старым. Он неодобрительно добавляет, что Эйтингон тоже в Риме и "снова связался с какой-то женщиной. Такая практика - отклонение от теории. Когда я окончательно преодолею свое либидо (в обычном смысле слова), я сяду писать книгу 'Интимная жизнь человечества'". Письмо Фрейда-отца семье рассказывает о том, как он впервые посмотрел фильм. На площади возле его гостиницы каждую ночь на экран, прикрепленный к крыше дома, проецировали фонарные слайды, прерываемые "короткими кинематографическими представлениями, ради которых великовозрастные дети (в том числе ваш отец) покорно терпят рекламу и скучные фотографии". Он оставался на месте "как заколдованный", пока ему "не стало в толпе слишком одиноко" и он не вернулся к себе, чтобы заказать бутылку свежей воды и сесть за письмо семье. На амстердамской конференции, где Юнг представлял Фрейда, противники теории создавали неприятности. Два дня из шести ушли на обсуждение истерии - то есть преимуществ и недостатков психоанализа. Фрейд и его теории уже были достаточно важны, чтобы восприниматься всерьез. Над ним уже не смеялись. Его могли только осуждать. Главный выступающий, Пьер Жане, говорил довольно трезво. Он вежливо не соглашался с Фрейдом и даже немного хвалил его, но отрицал его сексуальные теории. Юнг в своем письме назвал его "тщеславным старым хрычом" - возможно, эта фраза не очень понравилась Фрейду, который сам был на три года старше "хрыча". За Жане последовал Густав Ашаффенбург, профессор психиатрии из Гейдельберга, немногим старше сорока, старый противник психоанализа. Осуждая Фрейда, он гордо заявил, что женщина, которую он лечил от навязчивого невроза, говорила бы с ним о сексе, если бы он не запретил ей. Юнг и несколько других защитников Фрейда, присутствовавших на конференции, с удовольствием отметили, что в частной беседе об "Этюдах по истерии" Ашаффенбург вместо "Брейер и Фрейд" сказал "Брейер и я". Фрейд позже сделал все, чтобы эта оговорка была опубликована - ведь это означало, что говорящий симпатизирует психоанализу больше, чем хочет показать. Юнг занял место, отведенное организаторами для самого Фрейда. Он выступил энергично и сказал, что его собственный опыт подтверждает данные, полученные коллегой. К сожалению, он превысил отведенные ему полчаса, проигнорировал сигналы председателя, а когда его заставили остановиться, в гневе покинул лекционный зал. Это подчеркнуло враждебную атмосферу конференции, в течение которой приветствовались нападки на психоанализ. Когда некий доктор Альт, главный врач санатория в Саксонии, объявил, что ни за что не направил бы пациента к фрейдистам, грязным и нечистоплотным, Теодор Циен из Берлина, еще один ведущий профессор психиатрии, поздравил его. Циену, как и Ашаффенбургу, было чуть больше сорока - Фрейда ненавидели не только старики. Один из светлых моментов в письмах Юнга о конференции касается "молодого человека из Лондона, доктора Джонса (кельта из Уэльса!), который хорошо знает ваши книги и сам занимается психоанализом". Восклицательный знак говорит, возможно, о том, что Юнг не ожидал найти друга психоанализа на "Кельтской окраине"*. * "Кельтская окраина" (Celtic Fringe) - шутливое наименование регионов Соединенного Королевства, населенных шотландцами, северными ирландцами, валлийцами, корнуэльцами и жителями острова Мэн. - Прим. перев. Эрнест Джонс был неврологом двадцати восьми лет - то есть на двадцать три года моложе Фрейда. Имея хорошую квалификацию, он тем не менее с трудом мог устроиться в Лондоне как в больницах, так и в институтах. В Джонсе было что-то странное: возможно, неискренность и постоянная маска на лице; или же холодность, проглядывающая сквозь его дружелюбие; или какая-то ненадежность. Но Юнг увидел в нем только молодого человека, "очень умного и способного оказаться очень полезным", который собирался посетить Фрейда. Джонс не сразу добрался до Вены. До того он снова встретился с Юнгом, проведя пять дней в Цюрихе в ноябре 1907 года. Юнг снова дает ему рекомендацию, рассказывая Фрейду, что "в связи со своим 'прекрасным одиночеством'" в Лондоне он еще не слишком глубоко проник в вашу теорию, но убежден в научной важности ваших взглядов". Джонс, без сомнения, был одним из тех, кто легко принимал теорию, в основе которой лежит секс. Валлийцы очень любят собрания, и Джонс решил, что психоаналитикам нужно каждый год устраивать общий съезд. Юнг согласился, и они сообщили Фрейду, что нужно провести следующей весной конгресс. Так никому неизвестный Джонс, еще не познакомившись с Фрейдом, заложил основу всемирного распространения психоанализа. Хотя Джонс и стал заметной фигурой движения (в каком-то смысле даже самой заметной, если не считать Фрейда), в нем всегда оставалось что-то загадочное. Он начал заниматься психоанализом в молодости, никогда не выражал неуважения к Фрейду и не ссорился с ним, был посвящен в большую часть его секретов. Джонс вошел в историю психоанализа и прожил достаточно долго, чтобы написать трехтомную биографию своего учителя. В какое-то время он чуть не женился на младшей дочери Фрейда Анне, что очень изменило бы жизнь многих. Но Фрейд, который вообще не хотел, чтобы она выходила замуж, никогда не отдал бы ее за человека с такой подозрительной репутацией в частной жизни. С другой стороны, Фрейд очень доверял ему в профессиональных вопросах. Джонс, который был высокого мнения о своих способностях и в то же время с раскаянием признавал свои недостатки, гордился тем, что защищает теорию Фрейда. После первой встречи с Юнгом Джонс возвратился в Лондон, а затем провел месяц в Мюнхене, обучаясь в аспирантуре под руководством ведущего психиатра (и противника психоанализа) Эмиля Крепелина. Поскольку у самого Джонса было очень мало денег, эту поездку наверняка оплатила его богатая любовница. Джонс не добился в Лондоне большого успеха, несмотря на рано проявившиеся способности. Он родился 1 января 1879 года в семье служащего сталелитейного завода и вырос в рабочем поселении в Южном Уэльсе возле города Суонси. Он закончил местную среднюю классическую школу (ту самую, в которой тридцать лет спустя учился валлийский поэт Дилан Томас), в 1900 году получил диплом врача со множеством золотых медалей, а к 1905 году, когда ему было чуть больше двадцати пяти, имел достаточно степеней для прекрасной карьеры. Его неврологические статьи были великолепными образчиками научной литературы. И все же его карьера отнюдь не была головокружительной. Ему не удалось получить работу младшего врача в больнице нервных заболеваний, потому что консультант нашел его "сложным человеком"; то же произошло со многими другими постами. То ли в глазах консервативных должностных комиссий впечатление портил его интерес к запретным темам в психологии, то ли всему виной было некоторое предубеждение со стороны его руководителей. Джонс был вынужден искать нетрадиционные альтернативы и принимать предложения о должностях ниже своей квалификации. В 1906 году, работая в медицинской службе при совете Лондонского графства с неполной занятостью, он был арестован по обвинению в неподобающем поведении с двумя тринадцатилетними девочками, посещавшими школу в Дептфорде для "умственно отсталых" детей. Там он проводил опросы для своего исследования механизмов речи. Газеты пестрели заголовками типа "Серьезные обвинения против вест-эндского врача!", и шесть недель Джонс вынужден был разбираться с этим делом. С каждой девочкой он был наедине. Он говорил и делал то - что именно, в газетах не говорилось, - о чем девочки рассказали родителям и учителям. В качестве защиты был нанят хитроумный Арчибальд Бодкин, и Джонс, который уже имел в то время какое-то понятие о теории Фрейда, объяснил ему, что девочки, наверное, разыграли сексуальную фантазию и спроецировали свою вину на него. У Бодкина не было времени на подобные рассказы. Он сосредоточился на том, чтобы лишить показания девочек достоверности, и Джонса освободили без суда*. Медицинская пресса поддержала оскорбленного коллегу, но его репутация так или иначе пострадала. Один лондонский невролог, который в то время даже еще не родился, в 1996 году рассказал мне неопубликованную историю о том, что тогда сделал Джонс, которая передавалась как легенда от поколения к поколению. * В суде обменивались презрительными шутками о "сочинительстве" свидетелей. Бодкин: "Сочинение историй с яркими иллюстрациями встречается часто, и даже в суде" (смех). Судья: "Особенно со стороны женщин" (снова смех). Бодкин, позже сэр Арчибальд Бодкин, прославился в амплуа благородного адвоката с высокими моральными принципами, а став главным прокурором, вошел в историю как человек, запретивший "Улисса" Джеймса Джойса. Два года спустя, в начале 1908 года - после знакомства с Юнгом, но до встречи с Фрейдом, - еще одно происшествие, на этот раз в вест-эндской больнице нервных заболеваний, где Джонс работал младшим врачом, исключило последнюю возможность карьеры в традиционной медицине. Джонс, уже начавший понемногу заниматься психоанализом, принимал десятилетнюю девочку с парализованной рукой и в соответствии с теорией Фрейда поставил диагноз истерии, вызванной сексуальной травмой - попыткой совращения мальчиком старше ее. Девочка рассказала все родителям, те пришли в ярость, и Джонсу пришлось уволиться. Подобная беззаботность кажется не случайной. Похоже, здесь сыграло свою роль какое-то отклонение от традиционной медицины или несогласие с ней. Возможно, бессознательное Джонса решило, что его будущее связано с новой психологией, и он вел себя внешне иррационально, в то время как на самом деле устраивал все так, чтобы достичь желаемой цели. Его очень интересовал секс. Он писал, что "познакомился с коитусом на практике в возрасте шести-семи лет и после этого возобновил подобные занятия лишь в двадцать четыре года". Он сказал Фрейду, будто стал врачом потому, что это давало сексуальные возможности. Его жизнь стала одним из примеров личной жизни фрейдистов, впоследствии многочисленных, которые ужасали моралистов Старого Света. Впрочем, о жизни Джонса им было известно не так много. К концу 1907 года Фрейд уже привык во многом полагаться на Юнга, так что организация конференции, предложенной еще не представленным Фрейду Джонсом, проводилась в Цюрихе. Все еще играя роль старика, наблюдающего за событиями со стороны, Фрейд пишет: "Наверное, я буду мешать, и вы не пригласите меня", - это изъявление притворной скромности Юнг проигнорировал. У них появился еще один интересный проект - интернациональный журнал, - планами которого занялся Юнг. Движение за пределами Вены постепенно росло. Для пропаганды дела стали особенно нужны убедительные истории болезней. После Доры в 1905 году (причем сам анализ проводился еще в 1900 году) у Фрейда больше ничего не появилось. Он принимает решение опубликовать несколько полных историй. Число классических случаев применения настоящего психоанализа возрастает до пяти. Один основан на книге, мемуарах психически больного человека. Окончательный успех сложного и нового метода (а только о таком и стоило говорить) приходил редко, и Фрейд, возможно, не считал нужным привлекать к этому внимание. История Доры не завершена, но то, что девушка отказалась от анализа, означало, что в неудаче можно обвинить ее саму. В 1907-1908 годах подходящим пациентом был и Герберт Граф, хотя Фрейд скорее руководил им, чем анализировал его. Однако с октября 1907 года среди примерно десяти пациентов, которых Фрейд ежедневно анализировал, появился еще один кандидат. Когда Фрейд вернулся в Вену из Рима, его ждал со своей печальной историей двадцатидевятилетний юрист и государственный служащий Эрнст Ланцер. Ланцер страдал от навязчивого невроза, и ему портили жизнь странные ритуалы поведения, заставлявшие делать его непонятные вещи, чтобы избежать неприятностей для себя или для тех, кого он любит. Навязчивый невроз - Фрейд особенно им интересовался, потому что видел некоторые признаки этого заболевания у себя - все еще широко распространен. Ранее в 1907 году, еще до появления Ланцера, Фрейд опубликовал статью "Навязчивые неврозы и религиозная практика", в которой первые представлялись в качестве болезненного явления, параллельного второму, "трагикомической пародии личной религии". Применяя свой обычный метод обнаружения психологического порядка в хаосе, он утверждал, что все навязчивые действия имеют смысл, а ритуалы поддаются объяснению, так как в корне большинства из них лежат события половой жизни. Одним из примеров, который он приводит, является история замужней женщины, страдавшей от серии навязчивых действий: она расправляла скатерть так, чтобы сделать видимым воображаемое пятно, звала служанку и тут же отсылала ее прочь. По мнению Фрейда, это было отголоском ее первой брачной ночи, проведенной в гостинице. Ее муж, превратившийся на нервной почве в импотента, несколько раз приходил к ней в номер, чтобы совершить очередную попытку, а утром сказал, что ему будет стыдно, если горничная увидит чистую постель, и пролил на простыню красные чернила, правда, не в том месте. Подход Фрейда к навязчивым неврозам зачастую как будто объясняет один абсурд другим, но он провозглашал психоанализ настолько универсальным, что не мог не попытаться разрешить любую загадку человеческого поведения (сколько мук воображения на это требовалось, не имело значения). Сложнейший анализ Ланцера, который начался 1 октября 1907 года, показал способности Фрейда во всей красе. Фрейд применил весь арсенал сексуальной теории, которую случай был призван доказать, но на то, чтобы согласиться с ним, требовалась вся убежденность учеников и тех, кого Фрейд намеревался обратить в свою веру. Пациент "болел" давно, его навязчивые действия начались еще в студенческую пору. Из-за этого он провалился на экзаменах и начал безуспешно обращаться к разным врачам, в том числе к известнейшему венскому психиатру Юлиусу Вагнеру фон Яурегу. Он получил внутренний приказ перерезать себе горло или убить бабушку своей подруги Гизелы. Его охватил такой ужас, что он упал в обморок. Какое-то время у него была навязчивая идея похудеть, и он бегал по горам, чтобы сбросить вес. Однажды ему было приказано спрыгнуть в пропасть, но этому приказу он тоже сумел воспротивиться. Однажды он почувствовал приказ убрать камень с дороги, по которой должна была проехать карета Гизелы, чтобы не случилось неприятностей. Как только он убрал камень, ему пришлось вернуть его на место. Гизела была только одним из объектов его беспокойства. Вторым стал его покойный отец, умерший, когда Эрнсту был двадцать один год. Сидя по ночам за книгами, он ждал появления призрака отца. Это превратилось в ритуал, когда он открывал парадную дверь для того, чтобы отец мог войти, а в ожидании его доставал свой пенис и смотрел на него в зеркало. Он смог избавиться от этого ритуала, решив, что, если он будет продолжать так делать, с его отцом в загробном мире случится что-то плохое. Как и история с красными чернилами, страдания, которые Ланцер причинял сам себе, были и серьезными, и в то же время смешными. Внешне он продолжал вести нормальную жизнь. Так почему он не мог собраться? Но все было гораздо сложнее. Подробный рассказ Ланцера об этих навязчивых желаниях эмоционален, как у сумасшедшего. После смерти Фрейда были обнаружены его записки по этому случаю. В конце концов их опубликовали, хоть и не полностью, в "Стандартном издании", где они занимают шестьдесят страниц - это самое подробное из всех известных описаний анализов, сделанных Фрейдом. Летом 1907 года состояние Ланцера ухудшилось. Будучи лейтенантом запаса, он провел месяц на военных маневрах в Галиции, где у него появилась навязчивая идея, связанная с крысами и с тем, что они могут сделать с Гизелой и его покойным отцом. Именно фантазии о крысах привели Ланцера к Фрейду, когда ему попала в руки книга "Психопатология обыденной жизни". Этот несчастный пациент-еврей, дрожащий и подавленный, в пенсне и с бледными пухлыми щеками, вошел в литературу под именем Крысиный Человек. Описывая случай Ланцера в "Заметках о случае навязчивого невроза", Фрейд сохраняет анонимность и только раз называет его Полем. Идея о крысах была подана Ланцеру коллегой-офицером, "жестоким капитаном" с садистскими наклонностями, который рассказал ему о якобы существующей на Востоке казни, когда жертву привязывают ягодицами к горшку с голодной крысой (или крысами, по версии Ланцера), которая затем пытается прогрызть себе путь наружу. Вскоре после этого рассказа жестокий капитан невольно вызывает у Ланцера еще одно навязчивое желание. Как раз когда маневры подходили к концу, капитан передал ему пару запасных пенсне, выписанных Ланцером из Вены, и добавил, что Ланцеру нужно отдать небольшую сумму денег служащему деревенской почты в нескольких часах езды оттуда. Включилась машина самонаказания Ланцера, изобретя ритуал выплаты денег, который должен был предотвратить пытку крысами его девушки и покойного отца. Ланцер совершил несколько бессмысленных поездок по железной дороге, но в конце концов просто вернулся в Вену и послал деньги по почте. Фрейд сказал, что анализ Крысиного Человека длился год, что, похоже, неверно, поскольку основная часть работы была проделана в первые три-четыре месяца. Целью Фрейда было свести бессвязные рассказы о поведении пациента к последовательности событий, которые имеют логические объяснения. История о пытке крысами привела к детским фантазиям Ланцера о крысах и далее - к скрытым ассоциациям с отцом и детством Ланцер (как решил Фрейд) испытывал противоречивые чувства любви и ненависти к отцу с детства, который наказывал его за мастурбацию. Его подруга тоже оказалась вовлечена в такую же паутину двойственных чувств. Таким образом, случай Крысиного Человека позволил Фрейду показать, как детская сексуальность подготавливает почву для невроза. Но ему предстояло исследовать множество уровней этого явления. Крысы символизировали в жизни Ланцера самые разнообразные вещи. Тема крыс привела Фрейда к открытию садистских наклонностей пациента, что объясняет, почему рассказ жестокого капитана о пытке смог возбудить его бессознательное. Когда Ланцеру помогли разобраться в этих бессвязных воспоминаниях, он понял себя и, по словам Фрейда, "психическое здоровье пациента было восстановлено". Семья Ланцера поверила ему. Он женился и явно избавился от всех своих навязчивых фантазий. Возможность обсудить свою интимную жизнь с Фрейдом в доверительной манере, вероятно, помогла ему просто в эмоциональном смысле, а не благодаря психоанализу, который так интересовал Фрейда. Несколько лет спустя, в 1914 году, Ланцер снова попал в австрийскую армию и пошел на настоящую войну, где его взяли в плен русские и он вскоре погиб. В этом случае Фрейд снова выступает как умелый рассказчик, который подбирает данные для подтверждения своих теорий. Никто не будет отрицать, что для создания этой истории требовалось смелое воображение, но насколько она правдива? Некоторые критики утверждают, что Фрейд подтасовал факты. Он сам сомневался - правда, не в правоте своего анализа, а в своей способности выразить жизнь Ланцера понятным языком. Он писал Юнгу так: "Как беспощадно мы препарируем великие художественные творения психики!" Параллели между жизнью Фрейда и Ланцера, возможно, вызвали у аналитика симпатию к пациенту или таинственным образом улучшили их взаимопонимание. У обоих были черты навязчивого невроза, Ланцер родился недалеко от места рождения Фрейда, обе семьи когда-то переехали в Вену и поселились в Леопольдштадте. Фрейд не упоминает ни о каком из этих фактов. Ланцер даже был эмоционально связан с Триестом (где Фрейд был в двадцать лет и фантазировал о проститутках). Туда он поехал в двадцать шесть лет и там впервые провел ночь с женщиной. В некоторых местах рассказа непрофессионал может заскучать. И все же чем-то это разгребание секретов помешанного Ланцера привлекает читателя. Это рассказ об одержимом человеке и волшебнике, который может расколдовать его; с современной точки зрения, романтическая история, которым сегодня в психиатрии, в отличие от бездушного "Прозака" и психологического кодирования, нет места. Навязчивый невроз связывали с евреями сами евреи. Фрейд говорил коллегам на собрании кружка в 1907 году: "Религия Израиля - навязчивый невроз, который продолжается сотни лет". В 1906 году мрачный Садгер выступил на том же собрании, говоря о "распространенной нервозности (особенно навязчивых неврозов и истерии) среди евреев польского происхождения" - нелюбимых всеми галицийских евреев, одним из которых был и сам Садгер. Эту связь он объяснил предположением, что галицийские евреи слишком подвержены "раздумьям". Если евреи по природе интроспективны, возможно, именно поэтому они так легко восприняли психоанализ. Как и остальные выводы касательно евреев, этот во многом основывался на догадках. Антисемитизм в Вене проявлялся ярче, чем когда-либо. Люди высказывали сумасшедшие идеи о том, чтобы избавиться от опасных чужаков. В австрийском парламенте в 1900 году слушалось предложение о добавлении к закону о содомии поправки, запрещавшей евреям иметь половые сношения с христианами. О предполагаемой физической и умственной отсталости этой нации существовало множество литературы - нередко пышущей злобой, чаще всего подкрепленной именами людей, которые слыли авторитетами в медицине. Принявшие западный образ жизни евреи часто становились на сторону собственных критиков. Фрейду понадобилось долгое время, чтобы начать с гордостью высказываться о своем народе. Человек, которого еврейский вопрос впоследствии очень заинтересует, приехал в Вену как раз приблизительно в то время, когда Крысиный Человек стал пациентом Фрейда. Восемнадцатилетний Адольф Гитлер, неотесанный узколицый австриец с усами, поселился в старом доме, принадлежавшем некоей польке, возле Западного вокзала и вскоре отправился на вступительный экзамен в Имперскую академию искусств. Там, в здании, полном статуй и картин, построенном возле Рингштрассе в 1870-х годах, он с сотней других претендентов написал две картины, выбрав темы из списка, в который входили "Изгнание из рая" и "Прогулка". Эту часть экзамена он сдал успешно. Но рисунки, которые он привез из дома в Линце, что в ста шестидесяти километрах от Вены, не удовлетворили комиссию, и он не вошел в число (двадцать пять процентов) поступивших. Запись экзаменатора гласила: "Рисунки-образцы неадекватны, слишком мало портретов". Гитлеру лучше удавались здания, чем люди. Следующие год-два Гитлер играл роль художника, человека с утонченным вкусом, посещал оперу и жил на небольшие деньги, которые одно время получал от родителей. В конце концов, когда деньги закончились, ему пришлось стать рабочим, а на некоторое время, в 1909 году, даже бродягой. Рингштрассе, которая раньше казалась ему "волшебством из сказок 'Тысяча и одной ночи'", теперь напоминала о его поражении в этом городе культуры, распущенных женщин и смешанных национальностей. Деньги, полученные от тети, и случайная работа по изображению видов Вены возвращают ему надежду, но оставшиеся годы в Вене Гитлер проводит в бедности и живет в мужском общежитии в северном районе Бригиттенау. В 1913 году он тайком уезжает в Мюнхен, чтобы избежать призыва в имперскую армию, где ему пришлось бы служить бок о бок с евреями и славянами. Бродя по Вене в поношенной одежде и засаленной черной шляпе, он наверняка проходил мимо нижней части Берггассе, которая находилась в трех километрах к югу от его общежития. Бригитгенау, грязный Двадцатый округ, был не подходящим местом для художника с его восприятием. Внутренний город, расположенный за Берггассе, оставался для него парадоксом. Там была сосредоточена высокая германская культура и в то же время таились национальные аномалии: пятую часть жильцов центрального района составляли евреи. В молодости Гитлер увидел "привидение в черном кафтане с черными пейсами" и спросил себя: "Это еврей? Или немец?" Впоследствии он отделил их от остального человечества, его "тошнило от запаха этих кафтаноносцев" (хотя более преуспевающие евреи носили костюмы). Гитлеру поставили неофициальный диагноз "яркого образца фрейдистской психопатологии". Он испытывал двойственные чувства к покойному отцу и нездоровую привязанность к матери, которая умерла от рака вскоре после того, как Вена отвергла его в качестве студента-художника. Фрейд считал его просто сумасшедшим. В 1908 году единственное, что беспокоило Фрейда в его компании аналитиков, было то, что они будут плохо смотреться на первом съезде, который должен был состояться в апреле. Юнг остановил свой выбор на австрийском городе Зальцбурге, который находился в нескольких сотнях километров к западу от Вены в направлении Цюриха (из Вены все же ехать было гораздо ближе). Фрейд опасался, что "восточный контингент" будет выглядеть недостойно, что "разговорчивых венцев" придется заставить замолчать, что они будут больше считаться с Юнгом, чем с ним самим. Эта группа действовала ему на нервы. В протоколах кружка (который специально для конгресса был 15 апреля переименован в Венское психоаналитическое общество) записано, как в феврале Фрейд выступает против предложения, чтобы он лично прекратил нападки членов друг на друга. Если вы не выносите друг друга, - сказал он, - нам придется распустить кружок. Он также выразил надежду, что "более глубокое понимание психологии" преодолеет личные проблемы. Он не раз выражал это желание, но так никогда и не получил доказательств тому, что знание психологии превращает психологов в приятных людей. На фоне вздорной семейки венских аналитиков отношения с Юнгом казались еще приятнее. Сначала Фрейд начинает свои письма к нему со слов "дорогой коллега". Потребовалось больше года, чтобы их в ноябре 1907 года сменили слова "дорогой друг и коллега". Еще через три месяца обращение сократилось до "дорогой друг". В век писем такие вещи имели большое значение, и Юнг поблагодарил его за "незаслуженный дар вашей дружбы". Одно предложение в письме к Юнгу упоминало Флиса, "бывшего друга", у которого появилась "ужасная паранойя", когда их дружба закончилась. Юнг счел это упоминание "отнюдь не случайным" и тактично попросил, чтобы дружба с Фрейдом была "не отношениями между равными, а отношениями между отцом и сыном". Фрейд на это никак не отвечает. Он продолжает обращаться к Юнгу как к "дорогому другу", а Юнг придерживается уважительного "дорогой профессор Фрейд", которым и начиналась переписка. Пока отцовский авторитет и сыновнее почтение находятся в равновесии. И вот день настал, сорок два психоаналитика и любопытных, практически все интересующиеся Фрейдом в мире, собрались в зальцбургском отеле "Бристоль" в последнее воскресенье апреля 1908 года, чтобы участвовать в съезде на следующий день, 27 числа. Зальцбург был в то время приятным небольшим городком на реке между холмов. Возможно, для Фрейда он был связан с воспоминаниями о встречах с Флисом. Эрнест Джонс, который потерял надежду добиться высокого положения в Лондоне и в это время путешествовал по Европе, встретился с Фрейдом в гостинице вскоре после прибытия. Джонс отметил официальный поклон австрийца и его слова "Фрейд, Вена", что вызвало у него улыбку откуда же еще он может быть? Первое впечатление Фрейда о Джонсе оказалось довольно смешанным: достойный, но фанатичный человек, - сказал он Юнгу, худой и голодный, явно недоедающий, и он отрицает, что наследственность может быть фактором невроза. "Для него даже я консерватор. Как с вашей уверенностью [Фрейд шутил] вы смогли с ним поладить?" Джонс за тридцать лет так и не стал "дорогим другом", только "дорогим Джонсом", возможно, просто потому, что Фрейд считал, будто на английском языке такое приветствие звучит неестественно. На съезде в Зальцбурге преобладали австрийцы, причем одни венцы составляли больше половины делегатов. Из остальных шестеро приехали из Швейцарии, пятеро - из Германии, по два человека из Венгрии и Англии (Джонс убедил приехать своего лучшего друга, лондонского хирурга Уилфреда Троттера) и один молодой человек из Нью-Йорка - А. А. Брилл, который самостоятельно эмигрировал туда из Венгрии в возрасте четырнадцати лет, а впоследствии вернулся в Европу, чтобы работать в "Бургхельцли". Он надеялся привезти знамя новой доктрины в Америку. Ни один из делегатов не был послан какой-то организацией, поскольку таких организаций еще не существовало, и их присутствие было личным выбором. В первую очередь к психоанализу их привлекли любопытство, одиночество, любовь к экзотике или даже интерес к новой науке. Можно предполагать, хотя бы вспомнив о самом Фрейде, что они тоже страдали кое-какими неврозами. По определению они обладали достаточно богатым воображением, чтобы усвоить теорию, которая у большинства людей вызывала возмущение. Эта атмосфера обособленности от остальной медицины наверняка очень хорошо ощущалась в отеле "Бристоль". Несколько из делегатов этого съезда вошли в историю психоанализа, некоторые тем, что в конце концов выступили против Фрейда. В частности, это были Юнг и Адлер, которые представляли свои доклады среди первой девятки в понедельник. Брилл вернулся в Америку, как и собирался, основал Нью-йоркское психоаналитическое общество и упорно занимался переводами работ учителя, о которых лучше не вспоминать. Карл Абрахам, молодой еврей-психиатр из Берлина, который ранее работал в "Бургхельцли", посвятил жизнь улучшению репутации психоанализа - он был человеком спокойным, авторитетным и независимым. После трех лет переписки с Фрейдом он тоже стал "дорогим другом". Джонс говорил, что это был самый нормальный из всех психоаналитиков. Ставший в конце концов еще более знаменитым Шандор Ференци, венгр, был более непредсказуемым, более одержимым страстными идеями, то появлявшимися, то исчезавшими, более зависимым от Фрейда (пока не "упаковал чемоданы" и не покинул учителя) и вел более беспорядочную и полную проблем личную жизнь. Он родился в 1873 году и, таким образом, был на семнадцать лет младше Фрейда. Его семья - польские евреи (снова "Ostjuden", восточные евреи), переехавшие в Венгрию. Во время Зальцбургского съезда его переписка с Фрейдом только завязалась. Признания и заламывание рук были еще в будущем. Среди наиболее приближенных к Фрейду лиц Ференци был самым дружелюбным и приятным. Фрейд пригласил его в Берхтесгаден летом 1908 года в какой-нибудь пансион, пока там отдыхала его семья, обещая, что "время от времени вы будете с нами обедать или бродить по горам с моими мальчишками". В тридцать пять лет Ференци еще не был женат, а причиной приглашения, им принятого, возможно, было желание Фрейда оценить, насколько его кандидатура подходит в качестве мужа для Матильды, старшей дочери. Однако летом она побывала в санатории в Мерано и познакомилась с бизнесменом, впоследствии ставшим ее мужем. Спустя полтора года после Зальцбурга Ференци стал "дорогим другом". Самым ярким делегатом был Отто Гросс, австриец по рождению, психоаналитик, объявивший себя анархистом и стремившийся покончить с патриархальной властью с помощью высвобождения "разрушительной сексуальной энергии" или "свободной любви", за которую выступали более или менее респектабельные англичане вроде Г. Дж. Уэллса и Гавелока Эллиса. Взгляды Гросса и его несдержанность отводят ему место среди психоаналитиков, подобных Фрицу Виттельсу*, которые считали, что подавление желаний стоит на пути социального прогресса. Виттельс выглядит ребенком по сравнению с Гроссом - человеком со спутанными волосами и тяжелым взглядом голубых глаз, который проводил половину своего времени в мюнхенских кафе, анализируя посетителей за столиком, и тратил свою плату на морфий, в то же время проводя ночи с многими женщинами во имя свободы (две из них покончили с собой), или, по словам Штекеля, убеждал других мужчин заняться любовью с его любовницей, а сам подслушивал из соседней комнаты. Его умеренно распущенная жена Фрида (не нужно путать ее с очень неразборчивой Фридой фон Рихтхофен, позднее женой Д. Г. Лоуренса, которая за год до того имела непродолжительную связь с Гроссом) тоже была вместе с ним в 1908 году в Зальцбурге в качестве участницы съезда. * Друг Джонса, хирург Троттер, застенчивый англичанин за границей, сидел на заключительном обеде между Джонсом и Виттельсом. Устав от болтовни венца, он повернулся к Джонсу и пробормотал: "Я утешаю себя тем, что могу отрезать человеку ногу, а все они этого не могут". Фрейд уже приложил все старания, чтобы сказать о Гроссе что-то конструктивное, возможно, в связи со своим двойственным отношением к сексуальной свободе, выразившимся во всем движении. Джонс, который получил первые уроки психоанализа в мюнхенском кафе, называл его "романтическим гением". "Такой прекрасный человек, такой острый ум", - решил Фрейд несмотря на то, что Юнг рассказал ему кое-что о жизненных установках Гросса. Вот одна из его идей: "Состояние подлинного здоровья для невротика - половое бессмертие". Юнг попробовал проанализировать Гросса. "Когда бы я ни запнулся, - рассказывал он Фрейду, - он начинал анализировать меня". Вскоре после Зальцбурга Гросс начал бояться оставаться в своем гостиничном номере в Цюрихе, потому что ему казалось, будто люди читают его мысли, а за стеной кто-то стучит. Юнг поместил его в "Бургхельцли", откуда тот сбежал и вернулся к наркотикам и женщинам. Зальцбургская конференция началась в понедельник в восемь утра и стала известна благодаря вступительному обращению Фрейда, которое состояло из рассказа (без предварительных заметок) об истории болезни Эрнста Ланцера. Он говорил на протяжении трех часов, предложил закончить в одиннадцать, но его убедили продолжать до полудня. Согласно опубликованной Фрейдом версии, которая появилась только в 1909 году, в апреле 1908 года анализ мог все еще продолжаться, но, скорее всего, этот случай уже был представлен на съезде как очень успешный. Джонс "утратил чувство времени". Два дня спустя он пишет, что все еще находится под неизгладимым впечатлением от вашей лекции, которая показалась мне самим совершенством. Все остальное [в том числе работы Адлера, Абрахама, Джонса, Штекеля, Ференци и Юнга] было просто "водой", маловразумительной и бессодержательной болтовней. Случайно вышло так, что эта работа Фрейда дала его слушателям возможность понять, как происходит сам процесс психоанализа. В своих статьях и книгах Фрейд старался не формулировать правил о том, как проводить анализ. Сложно выразить на бумаге такой неустойчивый процесс, да и Фрейду нравилось считать это своей профессиональной тайной. В рассказе о Доре (1905) он говорит, что опустил подробности применения метода, которые требуют "совершенно отдельного изложения". В том же году в статье "О психотерапии" он резко высказывается об "ошибочном впечатлении", что его методом, на который он только намекает, может пользоваться каждый. Возможно, было неизбежным то, что ранние аналитики должны были учиться в устной форме и что Фрейд будет считать такое положение дел благоприятным. Лекция о Крысином Человеке, во всех подробностях рассказывающая о проведении анализа, все еще свежего в памяти Фрейда, видимо, позволила слушателям почувствовать, как работает основатель движения. После Зальцбурга Фрейд чувствовал себя "освеженным... с приятными впечатлениями" - такое редко можно было услышать от такого пессимиста, как он. Он чувствовал, что работа продвигается. Джонс и Брилл собирались вскоре навестить его в Вене, а затем оба направлялись в Новый Свет, для того чтобы распространять новое учение: Брилл, как и намеревался, в Нью-Йорк, а Джонс - в Канаду. Туда он ехал из-за отчаяния, потому что Лондон его не принял, а ему нужно было работать в англоязычной стране. Юнг планировал создать новый журнал, "Ежегодник", который выходил бы раз в два года. Абрахам стал человеком Фрейда в Берлине, а Ференци - в Будапеште. Неожиданно во время заключительного обеда появился семидесятипятилетний Эммануил Фрейд, словно для того, чтобы дать конгрессу семейное благословение. Следующий день они провели вместе с Зигмундом в Зальцбурге, когда все остальные уже уехали. Они говорили о семье. Роза, сестра Фрейда, за месяц до того потеряла мужа Генриха. У безутешной вдовы осталось двое детей. Эммануил и Зигмунд делали то же, что и обычные туристы: проехали по канатной дороге к крепости, а потом на паровом трамвае отправились к имперскому замку у Хельбруна. Эммануил все еще был живым и энергичным спутником. Но процесс старения никогда не ускользал от внимания Фрейда. Его собственный день рождения под несчастливым числом пятьдесят два ждал его на следующей неделе, и, возможно, он признался о своих суеверных страхах сводному брату. Этот практичный, деловой человек, почти англичанин, должен был приободрить его. Глава 20. Сыновья и наследники В двадцатом веке секс практически перестал быть запретной темой. Это было вызвано постепенным распространением "запретных" мыслей и языка в печати: сначала в книгах, затем в менее радикальных журналах и газетах. Фрейд внес в этот процесс большой вклад. К концу 1908 года его психологические труды (их нужно отличать от неврологических) насчитывали двадцать шесть статей и семь книг (или исследований размером с книгу), где личность человека рассматривалась в основном с сексуальной точки зрения. На английском этот материал пока был доступен разве что в пересказах. Фрейд был одним из многих писателей (хотя и наиболее революционным), которые решили, что секс - слишком важная тема, чтобы отдавать ее на милость порнографии. Эта тенденция была особенно заметна в немецкоязычных странах, где тексты того или иного рода, посвященные сексуальному поведению, привлекали внимание респектабельных издателей и любопытных читателей. Почему именно Германия занимала здесь первое место, неизвестно, но наука культивировалась там в гораздо большей степени, чем в Великобритании или Америке. Как и немецкие химики, вызывавшие восхищение во всем мире, немецкие сексологи (это слово появилось в Америке приблизительно в то время), возможно, были движимы желанием получить знания. В сексологии не шутили. Все сексологи были мужчинами, и им было разрешено обсуждать запретные темы еще и потому, что они были врачами. Книга Крафта-Эбинга, который к 1908 году уже умер, под названием "Сексуальная психопатия", постоянно переиздавалась. Она представляла собой рассказ о сексуальных отклонениях, написанный для небольшой профессиональной аудитории в 1880-х годах. Август Форель, который до Блейлера занимал пост главного врача "Бургхельцли" (и, как и тот, выступал против спиртного), опубликовал в 1908 году "Половой вопрос", доклад оптимистичного моралиста, не боящегося говорить о сексе простым языком. В этом же, 1908 году Магнус Хиршфельд начал издавать "Журнал сексуальной науки". Его уже вышедшая к тому времени книга "Третий пол Берлина" описывала гомосексуальные радости города, ценителем которых являлся сам автор, Иван Блох, признанный авторитет в области венерических заболеваний, написал в 1906 году книгу "Сексуальная жизнь нашего времени". Это универсальное название (впоследствии не раз позаимствованное другими) помогло книге до 1909 года выдержать девять переизданий. В Британии Гавелок Эллис писал свои "Исследования психологии секса" - книгу, многие годы остававшуюся недоступной на родине. Он в основном рассказывал о том, что люди делают, и очень мало о том, почему они это делают. Это было свойственно практически всем сексологам. Фрейд же построил свою работу на объяснениях, а не на действиях, хотя и не избегал описания самих сексуальных поступков. Фрейда осуждали многие - но не только потому, что он писал о сексе. Некоторые сексологи (например, Блох или Эллис) были более откровенными. На какую бы "научность" они ни претендовали, отчасти привлекательность их книг для издателей заключалась в том, что читатели-непрофессионалы использовали их в качестве эротической литературы. Книги Фрейда в общем были более сдержанными. В черный список они попали из-за своих опасных идей. Преступление Фрейда состояло в том, что он считал детей сексуальными существами, а не воплощением невинности. Он четко выразил эту точку зрения в 1905 году в своих "Трех очерках о сексуальности", утверждая, что маленькие дети получают удовольствие, которое можно назвать сексуальным, не только от своих половых органов, но и от телесных отправлений, а эта зачаточная сексуальность оказывает большое влияние на последующую взрослую жизнь. Тысячи врачей имели другие взгляды. "Чувственность как сексуальное чувство, - писал профессор А. Ойленбург из Берлина примерно в то же время, - в нормальных детях находится в состоянии спячки". Было удобно придерживаться такой точки зрения. Мысли о связи малышей с сексом казались отвратительными или абсурдными. К огорчению Фрейда, Карл Краус присоединился к противникам психоанализа. Рассказы о детском сексе переполнили чашу его терпения. В июне 1908 года в "Факеле" можно было прочесть: Старая наука отрицала сексуальность взрослых. Новая утверждает, что ребенок чувствует половую страсть во время дефекации. Старые теории лучше по крайней мере, те, о ком шла речь, могли высказать свои возражения. Для опровержения критики нужны были свежие доказательства. Пришло время стать героем рассказа Герберту Графу, развитому ребенку музыковеда доктора Графа. (Наконец психоанализу подвергся ребенок!) К лету 1908 года Фрейд уже был готов записать историю. В очерке "О сексуальных представлениях детей" были использованы предварительные результаты исследования. Появляются ли дети из зада взрослых? Что это за история про аиста? Фрейд очень хотел найти объяснение детской личности. В очерке упоминается интерес маленьких девочек к пенисам мальчиков. Фрейд добавляет, что девочки вскоре начинают им завидовать. Это примечание позже развивается в теорию "зависти к пенису". Идея Фрейда о том, что зависть к пенису может сформировать женскую судьбу, выводила из себя не одну женщину. Конечно, он считал, что помогает им, объясняя, как отсутствие пениса оказывает влияние на характер женщины независимо от ее желания и почему у нее на всю жизнь остается чувство неполноценности и зависти. В саму эту теорию уже перестали верить. Но если считать, что фраза Фрейда относится к зависти и злости женщин по отношению к власти мужчин, он оказывается совершенно прав - ведь именно это почувствовали женщины двадцатого столетия. Маленький Герберт, которого Фрейд назвал вымышленным именем Ганс, выполнял более простую функцию. Он стал живым подтверждением того, что рядом с невинностью всегда присутствует чувственность. Этот ребенок из очерка оказался остроумным и веселым четырехлетним мальчишкой (пятилетним к концу анализа) с живым интересом к своему пенису, к появлению детей и к Wiwimacher'ам своих матери и сестры - или к их отсутствию, - а также к туалетам, задним проходам и экскрементам. Место действия рассказа было совершенно обычным - буржуазный венский дом с любящими родителями. Никто из них не казался дегенератом или злодеем. Осведомленность Ганса была какого-то рода невинностью, потому что он не представлял себе, к чему все это ведет, - Wiwimacher'ы были просто занятным устройством. Но у него, несомненно, была своя личная сексуальная жизнь, и если такой Ганс рос в одной венской семье, несомненно, в других семьях могли найтись ему подобные. Этот простой вывод о существовании детской сексуальности логически вытекал из "Анализа фобии пятилетнего мальчика" - он очевиден теперь, но не был тогда. В изучении Ганса Фрейд ставил перед собой и другие цели. Мальчик должен был стать доказательством теории, и Фрейд решил, что ему это удалось. Он испытывал эротические чувства по отношению к матери, видел в отце соперника, подавлял свои чувства и в результате этого страдал. "Ганс, - радостно пишет Фрейд, - действительно был маленьким Эдипом". Доктор Граф с женой были одними из первых учеников, а может, и первыми, кто впустил в свою жизнь теории Фрейда, не интересуясь психоанализом с профессиональной точки зрения. До появления интеллектуальных западных родителей, верящих во Фрейда, было еще далеко. До первой мировой войны в восточных штатах Америки найдется несколько семей, экспериментирующих с новомодной теорией. Только в 1920-х годах их догоняет лондонская группа "Блумсбери"*. * Лондонская организация литераторов и интеллектуалов (1904-1939), в которую входили Литтон Стречи, Вирджиния Вульф, Леонард Вульф и др. - Прим. перев. У семейства Граф, скорее всего, были свои причины увлекаться теориями Фрейда. Мужу было всего двадцать восемь, когда родился Ганс. Он был на двадцать лет моложе Фрейда и очень гордился дружбой с человеком, вызывавшим его восхищение. Фрейд лечил его жену, а после рождения Ганса, их первого ребенка, в апреле 1903 года они стали посылать Фрейду по его просьбе записи о сексуальном развитии и снах сына. Они писали ему об интересе мальчика к Wiwimacher'у, а также о том, что в три с половиной года мать "обнаружила его с рукой на пенисе" и сказала (даже просвещение имеет свои границы), что, если он не перестанет, придет врач и отрежет этот орган. Рождение сестры вызвало у Ганса подозрение насчет аистов и интерес к ее гениталиям. Граф в своих сообщениях добавляет фрейдистские толкования. Замечание Ганса о том, будто он не хочет, чтобы девочки видели, как он мочится, отец объясняет тем, что ребенок подавляет свое настоящее желание - продемонстрировать, что у него есть. Видимо, эти современные родители были рады рассказывать Фрейду о своем талантливом ребенке и помогать ему. Когда в начале января 1908 года Граф послал ему очередную порцию записок, он отметил, что его сын вдруг стал бояться лошадей, особенно того, что какая-нибудь из них его укусит. Это, в свою очередь, было связано со страхом перед большим пенисом, возможно, лошадиным. "Дорогой профессор, - писал Граф, - я посылаю вам новые сведения о Гансе, но на сей раз, к сожалению, это материал для истории болезни". Впрочем, Граф знал, что Фрейду именно это и нужно. Он всегда просил друзей и учеников наблюдать для него за своими детьми. Теперь, когда Ганс превратился в больного, рассказы о нем могли принести больше пользы. Начались месяцы анализа. Фрейд давал доктору Графу советы, но всю работу выполнял последний. История была связана с настоящими лошадьми: белым конем, которого Ганс видел во время праздника, большими ломовыми лошадьми, подвозящими телеги к складу на улице, где они жили, - но в воображении ребенка они превращались во что-то иное. В конце марта 1908 года Граф отвел сына на Берггассе. Это произошло за месяц до съезда психоаналитиков в Зальцбурге, и Фрейд в то время писал статью о Крысином Человеке. Он узнал, что ребенка беспокоит вид ломовых лошадей, особенно упряжь вокруг рта и глаз. Это он легко истолковал: шоры означают очки, а удила - усы Ганс отождествлял лошадь с отцом. "И тогда я сказал ему, - написал Фрейд, - что он боится отца именно потому, что очень любит мать". Фрейд знал, что подвергнется критике за навязывание ребенку тех фактов, которые ему были нужны. Он предпринял обычные меры предосторожности. Сначала он отрицает, что Ганс мог подвергнуться влиянию отца, и жалуется, что в настоящее время сила "внушения", о которой в его молодости психологи были невысокого мнения, переоценивается. Затем он говорит, что нельзя считать детей ненадежными свидетелями. Это утверждение никак не связано с предыдущим о "влиянии", но выражено настолько изящно, что это едва ли бы кто-то заметил. Недостоверность утверждений детей объясняется преобладанием у них воображения, в то время как недостоверность утверждений взрослых объясняется преобладанием предрассудков. Что же касается остального, даже дети не лгут без причины. Наконец, Фрейд использует аргумент "священной тайны", заключающийся в том, что только тот, кто проводит анализ, получает "чувство окончательной убежденности". Все остальные неспособны на это: печально, но факт - если вы не аналитик, вы не в состоянии понять это. Были несомненные данные о том, что Ганс любил свою мать и в этой любви был эротический элемент. Однажды он попросил ее дотронуться до его пениса Наблюдатели не давали мальчику покоя. В феврале Фрейд посоветовал Графу сказать сыну, что все эти проблемы с лошадьми - бессмыслица и он на самом деле ищет предлог, чтобы мать взяла его к себе в постель. На более поздней стадии анализа, в апреле. Граф выразил предположение, что, "возможно", мальчик хочет, чтобы мать уронила его маленькую сестру во время купания в воду. Три дня спустя Граф предположил, что Ганс не хочет, чтобы его сестра жила. Ганс согласился, и отец торжествующе заключил: "Тогда ты остался бы вдвоем с мамой!". Анализ Фрейда использовал те данные, которые подходили к толкованиям, но сам по себе не доказывал ничего, кроме того, что Ганс часто думал о пенисах, младенцах и туалете. Удовольствие, которое он получал от игры со своим пенисом, сочли частью проблемы, и его не раз пугали тяжкими последствиями, в том числе "мешком", в котором ему придется спать (а возможно, и приходилось). Этот мальчик находился во власти взрослых, пусть у тех и были самые лучшие намерения. История в том виде, в котором она рассказывается*, с подозрительно удачными доказательствами, беспокоит многих фрейдистов. В ней показано, как Ганс постепенно узнает правду о себе: что он хочет избавиться от отца, чтобы можно было жениться на маме. Признание делается - или его добиваются - в разговорах отца и сына ближе к концу апреля. Однажды Граф вспомнил о похоронах, которые сын видел на выходных, и сказал: "Ты тогда подумал, что, если бы папа умер, ты бы стал папой", на что Ганс