Нет такой полиции, которая бы не считала себя компетентной в
делах литературы
Антон Чехов
НАЧАЛО
Они вошли в просторный подъезд старого "сталинского" дома, освещенный,
отремонтированный, даже выложенный импортной плиткой усилиями живущих в этом
подъезде двух-трех обеспеченных жильцов, и остановились, осматриваясь.
-- Какой этаж? -- спросил Устинов.
-- Пятый, -- ответил один из его спутников.
-- Вперед, -- скомандовала черноволосая дама сухим, требующим
повиновения, профессорским голосом. -- Я на лифтах не езжу, хотя тоже живу
на пятом. Правда, мой дом -- попроще, мой пятый -- пониже...
Она пошла к лестнице, слегка покачиваясь на стройных прямых ногах,
обтянутых черными колготками. За ней шлейфом потянулся дым, как от
допотопного паровоза; вечно приклеенная к ее нижней губе, сигарета пахнула
знакомым табаком на тщетно обмахивающихся мужчин. Те, уныло вздыхая, пыхтели
следом.
Один из них был ровесником предводительницы, лысую голову его, как
лавровым венком, обрамляли седые жалкие кудри, торчащие вверх; другой был
еще цветущ, но уже в том возрасте, когда мужчине снова начинает хотеться
быть мужчиной. Возглавляющая их женщина была худой, слегка ссутуленной. На
плече ее висела большая потрепанная сумка. У нее была короткая стрижка,
седые волосы лежали волосок к волоску, элегантно оттеняя смуглое бронзовое
лицо: тонкий ровный нос и ярко-красная полоска рта выдавали благородное
происхождение. Все трое были запаяны в черную кожу: кто в пальто, кто в
куртку. Единственное, чего им недоставало для того, чтобы подглядывающие в
глазок пенсионерки решили, что снова начались аресты, -- это портупеи,
перехлестнутой через плечо, и тяжелой "пушки" на пояснице. Гулким
устрашающим эхом раздавался на лестничных маршах их чеканный шаг. Лица их не
выказывали никаких эмоций -- ни напряжения, ни усталости от повторяющейся
день ото дня процедуры, ни задора, ни веселости.
Пока они поднимались на пятый этаж, Устинов отстал, ворча себе под нос:
мол, стоило ему два дня не поделать зарядку, как "дыхалка" начала давать
сбои. Но у его спутников все-таки осталось ощущение, что Устинов делал
зарядку последний раз в прошлом веке.
Позже в доме поговаривали, будто кто-то своими глазами видел, как
тройка бандитов-националистов шла громить квартиру известного политолога
Ессениуса с четвертого этажа. Ессениус не отрицал этого факта и даже дал
политическую оценку якобы случившемуся.
В низкие окошки на лестничных клетках виднелся освещенный фонарями
темный переулок и красные точечки сигнализации на стоявших у подъезда
машинах. Из квартир раздавались одни и те же истошные голоса героев
телесериалов; наступил тот час, когда последние прохожие бегом бежали в свои
квартиры, словно делом всей их жизни было участие в судьбах "просто Марий" и
"рабынь Изаур".
Наконец, группа поднялась на самую верхнюю лестничную площадку, весьма
чистенькую, выложенную крупным итальянским кафелем с мор-ским узором.
Правда, кафель оказался покрыт тонким слоем влаги, и группе пришлось
держаться друг за друга, чтобы не поскользнуться. Нужная им дверь оказалась
бронированной, светлого дерматина. Группа остановилась перед приоткрытой
дверью и входить не торопилась. Они не торопились войти не потому, что в
чем-то сомневались, не потому, что предвкушали следующий ход событий, и уж
конечно, не потому, что им нужно было отдышаться. Нет, они ходили на
подобные дела действительно чуть ли не каждый день -- очень работоспособные
люди. Все трое остановились у двери, чтобы заговорщицки склониться над
дверным замком и обследовать его на предмет наличия взлома. Скрежет
отпираемой двери противоположной квартиры заставил их вздрогнуть и
выпрямиться.
Из квартиры осторожно высунулся мужчина, похожий на актера Рыбникова, в
майке, и, опершись на собственную дверную цепочку, сказал:
-- Ребята, вы тут не очень мародерствуйте, менты уже чешут.
-- А кто вызывал? -- спросил розовощекий Братченко.
-- Да моя, кто ж еще. Она у них работает.
-- В милиции? -- удивился Устинов.
-- Ты что, мужик? Боже сохрани. По хозяйству она была у этого "финика",
из тридцать седьмой. А вы из ЖЭКа?
-- Из РЭУ, -- пошутил Братченко.
-- А! Понял, -- мужчина в майке выпрямил спину, как мальчишка,
завидевший солдатский строй.
За спиной жильца квартиры тридцать восемь мелькнула женская голова.
Властная рука упала на его плечо, и мужик исчез. Дверь закрылась. Оттуда
послышалась возня и надсадный шепот:
-- Ты что, очумел? Тут такое творится! Хочешь, чтобы и тебя грохнули?!
Ты-то ладно, но ведь последнее унесут.
Пришлось Устинову и Братченко вытребовать супругов из засады и призвать
их вместе с ними войти в квартиру и выполнить свой гражданский долг в
качестве понятых.
-- Чего я там не видела? -- возмутилась женщина, выходя на лестничную
площадку, но собственная значимость в этом деле ей польстила.
-- Как вас зовут? -- осведомилась дама в черной коже.
Соседка назвалась Евдокией Григорьевной Эминой.
Они распахнули тяжелую дверь тридцать седьмой квартиры и попали в
просторный квадратный холл, ярко освещенный четырьмя бра. Здесь стояли
комод, ящик для обуви, два кресла, небольшой курительный столик -- и
помощник прокурора Центрального округа Авокадов, дежуривший сегодня по
городу. В половине восьмого он принял заявление от гражданки Эминой об
обнаружении в соседней квартире трупа какой-то финки, который она увидела,
когда заходила к соседу за зарплатой. На место выехал Авокадов со своей
бригадой, но картина и обстоятельства преступления подсказали помощнику
прокурора, что следствие непременно должна вести его коллега -- ас из отдела
"мокрухи", -- Серафимова. Тем более и по подследственности дело все равно
передадут ей: в Центральном округе Серафимова -- как прима в театре, все
главные роли пишутся на нее. Да и не нравится она ему, больно
интеллигентная. Пусть теперь повозится.
В квартире гудела напряженная тишина. Справа от холла располагалась
спальня, чуть дальше по коридору слева -- гостиная, в конце коридора,
очевидно, находился санузел, и где-то рядом с ним, как это часто бывает в
наших квартирах, -- кухня. Может быть, в конце коридора была и третья
комната: правда, с порога видно не было.
Тень Авокадова, еще не замеченная понятыми, медленно отделилась от
стены за высокой металлической вешалкой. Когда в проходе материализовался
помощник прокурора в дырявых джинсах и в черной бандане на голове, Евдокия
Григорьевна перекрестилась. После взрыва в московском троллейбусе, жилых
домах, торговом центре, -- жертвой которых она, к счастью, не стала, потому
что была в тот момент дома, -- ей на каждом углу мерещился "злой кровожадный
чечен".
-- Ну, я пошел, -- сказал Эдик, -- это ваше дело, Нонна Богдановна.
Приступайте, даю добро.
-- Подождите, Эдичка! -- усовестила дама желторотого Авокадова,
зеленого Эдичку. -- Где протокол первичного осмотра места происшествия, где
оперативные сотрудники, что говорит собака?
-- Собака ниже лестничной клетки не спустилась. Покрутилась возле
тридцать восьмой квартиры и вокруг лифта, опиvсала всю площадку, может, от
страха, и успокоилась. От подъезда след не взяла, от черного хода -- тоже.
-- Этого не может быть, -- проскрипел Устинов, -- просто у собаки нет
вкуса, то есть нюха...
-- И недержание мочи, -- добавил Братченко, -- а может -- цистит.
Простудилась.
Помощник прокурора почесал лоб под банданой -- вспотел. Был он в
прошлом гаишником, потом переквалифицировался, совсем недавно, нравились ему
эти дежурства, что ли? А в общем-то, поговаривали, что его просто отмазали
от пяти лет за взятку. Напоролся со своими штрафами на какого-то артиста, а
тот взял и пожаловался другу. А друг -- начальник ГИБДД города, то бишь ГАИ
раньше. Организовали проверку и по результатам сместили Авокадова на
низкооплачиваемую работу -- в помощники прокурора. Это еще по-божески,
все-таки сколько вышестоящего народа кормил парень...
-- Берите в производство, вы же тоже сегодня дежурите, все равно к вам
придет по подследственности, -- вздохнул Авокадов и, направившись к выходу,
договорил: -- Протокол первичного осмотра составляйте сами. Заявительница --
о! -- как живая! Оперативников тоже вызывайте сами. Срочная медицинская
помощь не требуется.
И Авокадов исчез из квартиры. Серафимова заглянула в протокол устного
заявления о преступлении, принятого по телефону, где значилось, что
гражданка Эмина в половине восьмого вечера, то есть в девятнадцать тридцать
четыре, позвонив "по ноль два", сообщила, что заходила к соседу за зарплатой
и увидела труп финки. Так было записано в протоколе. На место дежурная
бригада из МУРа прибыла в двадцать часов. Серафимова удивилась, что Авокадов
не предпринял никаких попыток искать и обезвредить преступника. Однако
промолчала. Любила она эдак помолчать, пока мысль умная сама не постучится.
Часы показывали двадцать тридцать. Долгонько же Авокадов осматривал место
преступления -- минут пять всего. Потом сразу же вызвал Серафимову.
Группа рассредоточилась в пределах коридора. Витя Братченко искал на
карте мира, висевшей возле зеркала, город Мытищи, свою малую родину.
-- Показывайте, Евдокия Григорьевна, -- призвала главная дама
соседку-свидетельницу.
Евдокия Григорьевна, в домашнем халате, из-под которого виднелась
ночная рубашка, сере-нькая женщина лет семидесяти, с крохотным пучочком на
затылке, протиснулась вперед и направилась в спальню. Было удивительно, что
эта типичная участница межподъездных посиделок так равнодушно держит себя,
будто это не она сегодня вечером, час назад, звонила в милицию и, заливаясь
ребяческими слезами, словно ее несправедливо наказали, рассказывала о
злодейском варварском убийстве чужой женщины, да еще финки, в квартире
своего соседа и, похоже, работодателя.
-- Постойте, постойте, гражданочка, -- резко остановила ее дама в
кожаном, -- во-первых, вы войдете следом за мной, а во-вторых, руками ни к
чему не прикасаться, делать только то, что вам скажут. Александр Львович,
обратите внимание на следы. Показывайте, Евдокия Григорьевна.
-- Хорошо, -- та пожала плечами и немного обиженно добавила: -- А свой
гражданский долг, дамочка, я еще в сороковых годиках весь выплатила... Вот
здесь это -- в спальне. Только вы бы мужчин вперед пустили. Такое зрелище
одни фронтовики да медработники вынесут. А это я и есть.
-- Ничего. Как-нибудь.
Собравшись с духом, они двинулись в спальню. Это была средних размеров
комната, совершенно белая, с белым мебельным гарнитуром, белыми плафонами на
стенах и белыми жалюзи на окне. Ближе к двери, под королевским шелковым
балдахином высилась пузатая кровать с красивой атласной накидкой,
забрызганной алою кровью. Спиной к окну, возле кровати, на коленях стоял
труп мужчины.
-- Если это баба, то лишь в переносном смысле, -- ахнул Братченко,
наклонившийся над черепно-мозговой травмой. -- А разве вы не про женщину
заявляли, Евдокия Григорьевна?
Евдокия Григорьевна всплеснула руками, как умеют всплескивать руками
только старые москвички, с особым звуком вспархивающих птиц.
-- Ты подумай, он еще убийцу искать собрался! Все перепутал.
-- Может, мы все не в ту квартиру попали?.. -- предположил Братченко.
-- А почему, милейшая, вы решили, что он, -- Братченко показал на
убитого, -- что он -- финка?..
Евдокия Григорьевна отвернулась от Братченко, демонстрируя свое
презрение.
Голова мужчины уткнулась в постель, а руки как-то неестественно
неуклюже подминали под живот подушку. Затылок мужчины был раскроен. Лица его
видно не было. Евдокия Григорьевна встала в углу, сцепив руки под животом, и
недовольно наблюдала за действиями группы. Казалось, она вот-вот не выдержит
и сделает замечание Братченко, что-нибудь вроде: "да нет же, не так, заходи
с этой стороны". Ее муж, не глядя в сторону жертвы, бочком подошел к супруге
и уткнулся носом в ее плечо.
-- Господи, вчера только здоровались! -- хлюпая, простонал он.
В этот момент раздался непонятный грохот или, точнее, шелест, как если
бы упал небольшой сук с дерева, и жильцы квартиры тридцать восемь с
удивлением обнаружили, что кожаная мадам грохнулась в обморок рядом с
трупом.
Еще более удивительным было поведение ее коллег. Один -- тот, что
помоложе, -- обойдя кровать с другой стороны, рассматривал рубленую рану в
черепе пострадавшего; второй, похожий на киношника, изучал обстановку. И ни
один из них не прореагировал на падение следователя.
-- Может, это не менты? -- прошептал муж, и в полный голос добавил: --
Может, мы пойдем? Вот и дамочке поплохело.
-- Стоять! -- почти крикнул Братченко. -- Следы...
Он показал пальцем на испачканный палас. Черные земляные следы вели из
холла прямо к кровати убитого. Сам хозяин был уже почти оголен, его
чистенькие ботиночки похоронно блестели в углу под белым торшером.
-- А, нет-нет, ничего, это ничего, -- масляным голосом запел "киношник"
Устинов, -- мы уже привыкли. Да и Нонна Богдановна не любит, чтобы на нее
обращали внимание. Так что секундочку постойте спокойно, она сейчас придет в
себя.
-- Кстати, папаша, -- нагловато заметил Братченко, -- мы действительно
не менты... тьфу ты... не милиция. Мы из прокуратуры Центрального округа.
Дежурная группа. Я помощник следователя, Братченко моя фамилия. Товарищ из
научно-технического отдела, эксперт-криминалист Александр Львович Устинов.
Остальные сейчас подъедут. А эта дама, что в отрубе, следователь Нонна
Богдановна Серафимова. На ней пятьдесят "вышек" и девяностопроцентная
раскрываемость. Но каждый раз -- обмороки.
Супруги ничего не поняли про "вышки" и раскрываемость. Евдокия
Григорьевна подумала про нефть, а Марк Макарыч, ее муж -- про то, что
раскрытости или раскрываемости вовсе нет, -- упавшая в обморок мадам
прикрыта кожаным пальто сверху донизу.
Как раз в это время Серафимова пришла в себя и, опершись локтями о
кровать, на которой возлежал изуродованный труп, преспокойно встала на ноги.
-- Там под кроватью его ботинки, все в крови, Александр Львович,
приобщите к вещдокам. -- Она сделала вид, что рухнула на пол исключительно
ради того, чтобы с этой стороны резко за-глянуть под кровать, вдруг там
кто...
-- Так это вы заявили в милицию о том, что вами обнаружена убитая
женщина -- финка по национальности? -- обратилась Серафимова к Эминой и ее
мужу.
-- Она у вас -- что? -- Евдокия Григорьевна решила, что старший в
группе все-таки Устинов, и обращалась теперь исключительно к нему.
-- А где участковый, я не могу понять? -- проворчала Серафимова,
начинавшая подозревать неладное, какую-то нестыковку.
-- Сказали, что выезжают, -- ответила Евдокия Григорьевна. -- Вы их
опередили. Я-то сперва растерялась, отсюдова прямо позвонила по ноль-два. А
уж потом из своей квартиры набрала Федорову, участковому.
-- Вы что же, его лично знаете? -- улыбнулся Братченко. -- Были
приводы?
-- Я не знаю -- надо ли на глупые вопросы отвечать, но раз уж вы
спросили, так это не меня к нему приводят, а его ко мне -- в три погибели --
у него язва, а я настойку одну ему даю: на сто грамм водки корень женьшеня,
пленка из грецких орехов и три ложки пива...
-- От такого лекарства и мертвый выздоровеет, -- крякнул Марк
Макарович.
Никто уже не слушал разговорчивую старушку. Братченко докладывал по
рации в дежурную часть о прибытии по указанному адресу. Устинов внимательно
рассматривал сквозь лупу пыль на тумбочке и упаковывал в целлофановые пакеты
обувь убитого, его одежду, сложенную на пуфике, нагибался к ковру, подбирал
какие-то кусочки земли, срезал вместе с ворсом грязные следы ботинок.
-- А следы, похоже, убийцы. У жертвы ботинки чистые, -- заметил
Устинов, -- только кровью запачканные.
Потом Братченко наглухо засел за протоколами.
Серафимова окончательно очухалась и, равнодушно взглянув на труп, пошла
по квартире.
-- Евдокия Григорьевна, можно вас? Нам с вами надо бы разобраться.
Они прошли в гостиную. Притормозив в коридоре, Серафимова спросила, кто
жил в квартире.
-- Большой человек, Адольф Зиновьевич, -- ответила Эмина. -- Я сначала
к нему идти на работу не хотела. Это кому же в голову могло прийти после
такой войны сыночка Адольфом назвать?! Тьфу. Потом присмотрелась -- вроде
неплохой человек. Ну, не повезло с именем.
-- А почему вы заявили про убийство финки?
-- Ну, что вы, ей-богу! -- взвилась старушка. -- Фамилия это у него
такая, понимаете?! Финк!!!
-- Во сколько вы позвонили в милицию?
-- Вот только что, час назад. Как раз фильм кончился.
-- Это какой же, "Санта-Барбара"?
Евдокия Григорьевна все больше поражалась некомпетентности
следователей.
-- "Санта-Барбара" начинается в двадцать сорок пять. И по второму
каналу. А "Роковое наследство" в четверть седьмого начинается по первой и
заканчивается через час тоже по первой да плюс реклама. Стало быть, в
двадцать пять минут восьмого. Значит, пошла я к нему в половине восьмого.
Ну, и увидала его мертвым. Сердце в пятки опустилось. Пришла-то я к Адольфу
Зиновьевичу, как он просил, за получкой, потом увидела это безобразие и
сразу же стала звонить. Потом пошла к себе, стала звонить участковому,
должен же он знать...
-- А вот этого вот Авокадова еще не было?
-- Чечена? Не. Еще не было.
-- Значит, про убийство женщины вы не заявляли?
-- Да что я, похожа на шалунишку? -- Евдокия Григорьевна от обиды даже
руку в бок уткнула и плечиком дернула.
-- Как же вы опознали убитого? -- спросила она. -- Ведь он ничком упал,
лица не видно.
-- А кому ж еще-то здесь быть? И потом, что же, я его телосложения не
знаю?
Нонна Богдановна еще спросила:
-- А больше вы ничего не слышали? Не видели?
-- Да что же, милая, мне целый вечер у двери стоять? Он пришел, когда
сериал начался. Я уже приготовилась, легла, чайку себе налила. Он как раз
хлопнул дверью, через десять минут позвонил, сказал -- зайдите за получкой.
А у меня "Роковое наследство" идет, это -- святое. Вот я и зашла по
окончании -- в полвосьмого, -- она горестно вздохнула. -- Не видать мне
теперь заработанного.
-- А дверь квартиры к вашему приходу была открыта? Не помните?
Старушка напряглась, сосредоточилась.
-- Открыта была дверь-то. Я еще подумала -- он для меня открыл.
Нонна Богдановна указала на дверь гостиной.
-- Ну пойдемте, что мы тут с вами стоим. Вы что-нибудь трогали в
квартире, когда вошли? Помимо телефона. Вы ведь отсюда звонили?
Гостиная оказалась уютной, хоть и обставлена была в духе вернувшегося
со службы в Западной группе войск майора. Напротив полированной стенки
темного дерева стоял диван. В углу два кресла, их разделял столик. Над
диваном висел ковер ручной работы с туркменским орнаментом и бахромой.
Серафимова не любила задавать вопросы свидетелям с пылу с жару. Ей
нравилось осматривать место происшествия без выяснения предварительной
информации об убитом и обстоятельствах его смерти. Только на "чистые мозги"
она могла взять след, с толком "прочитать" оставленную на месте преступления
информацию и разложить по полочкам события, произошедшие накануне. Но теперь
ей необходимо было, чтобы старушка аккумулировала в себе необходимую
информацию, зафиксировала ее в своей памяти. Последний вопрос так и полоснул
Евдокию Григорьевну по сердцу:
-- Что значит трогала ли я вещи? Слушайте, спешу заявить, что я ничего
тут не брала и никогда ничего, вы понимаете? Как же вы можете меня
подозревать? Мне бы даже в голову такое не пришло!
Нонна Богдановна попыталась успокоить старушку, но та разволновалась не
на шутку:
-- Послушайте, послушайте, Нина Борисовна... Это не я его ограбила. И
убила не я. Я знаю, о чем вы подумали. Но зачем же обвинять невинного
человека? Я всю войну медсестрой прошла. Наше поколение не такое, как
нынешние. Мы к чужой вещи и близко не подойдем. Да и потом, куда я бы дела
эти доллары? На что они мне сдались!
-- Какие доллары, Евдокия Григорьевна?
-- Да вот они все на месте. В той секции. -- Она показала на небольшой
ящичек в той части стенки, где обычно хранят белье. -- Я как Адольфа с
топором в затылке увидала, так сюда, во-первых, звонить, во-вторых, деньги
проверила...
-- Искали свою приготовленную зарплату?
Евдокия Григорьевна уцепилась за подсказку:
-- Конечно. У меня, между прочим, дочь. И самой надо на что-то жить. А
где у него деньги лежат, я знаю.
-- А деловые бумаги? Сберкнижки?
-- И в книжном шкафу, и в портфеле. В спальне стоит. Он его, правда,
по-другому называл, вроде "кекса" что-то. А деньги -- вот они, проверьте, в
ящике.
-- Вам так доверял хозяин квартиры?
-- А чего мне не доверять? Да я и сама наблюдательная. Но меня хоть
пытай, я бы ничего не сказала, раз уж так доверяет человек. Да и деньги
хорошие он мне платил.
-- Много было работы?
-- Много, -- протянула Евдокия Григорьевна, потом запнулась, -- но не
очень. Он ведь часто в разъездах. Вот и вскорости собирался в командировку.
А порядок -- его, главное, постоянно поддерживать. Чуть слабинку дашь,
глядишь, все мхом порастет. Вот только после вечеринок приходилось посуду в
машину специальную загрузить да на кнопку нажать. Да она не моет ни черта,
только порошок переводить, а сколько он...
-- Так вы взяли причитающиеся вам деньги? Или больше?
Старушенция стянула губы, произвела ими манипуляцию, как наперсточник
-- пальцами, и процедила:
-- Ничего я не брала. А получка -- вот, -- она достала из халата
стодолларовую бумажку. -- Отдать?
-- Нет, оставьте себе, -- подумав, разрешила Серафимова. -- Скажите, а
он не сообщил вам, по-чему именно сегодня готов был выдать вам деньги?
-- Нет. Только и сказал: может, мол, заплатить мне сегодня за прошлый
месяц. И еще, что потом уедет в командировку и...
Нонна Богдановна не торопилась открывать ящик, выжидательно смотрела на
женщину.
-- Так вы говорите, в голове вашего хозяина, когда вы обнаружили его
убитым час назад, торчал топор? -- спросила она неожиданно.
Старушка попятилась назад и, не выдержав равновесия, плюхнулась на
диван.
-- А вы под кроватью смотрели? -- вдруг осознав что-то ужасное,
спросила она.
-- Вам бы частным сыщиком работать, Евдокия Григорьевна, -- усмехнулась
Серафимова. -- Да не волнуйтесь вы так, еще посмотрим.
Взгляд следователя упал на дамскую сумочку, смятую ослабевшим корпусом
старушки, и на туфельки на шпильках, почти полностью засунутые под диван.
Она позвала Братченко и продолжала расследование.
-- Так вы говорите, -- вновь начала она, -- что вы проверили вещи и
деньги сразу? Вы только не волнуйтесь -- никто вас не подозревает. Ведь
всегда можно пойти к вам и удостовериться, что чужой валюты у вас нет,
правда же?
Женщину вновь задели слова следователя.
-- Проверяйте, коли вы ветерану войны уже не верите.
-- Так сколько должно быть денег в ящике? -- спросила Серафимова,
приближаясь к секции.
-- Две тысячи, -- сказала Евдокия Григорьевна.
-- То есть как это две тысячи рублей? -- вмешался подошедший Братченко,
достал из кармана четыре жеваных пятисотрублевых бумажки. -- Вот столько,
что ли?
Евдокия Григорьевна вжала подбородок и посмотрела на Братченко как на
идиота:
-- Вы, молодой человек, слышите звон, да не знаете, где он. Я же
говорю, что рубли, то есть деньги, не русские.
Нонна Богдановна подошла к ящику и, ухватив пальцами за боковые стенки,
выдвинула его. Ящик был пуст. Тогда она повернулась к Братченко и тихо
проговорила:
-- Похоже, когда она нам звонила, преступник или преступница, -- она
глазами показала на сумочку и туфельки, -- были еще здесь, первый ложный
звонок от имени Евдокии Григорьевны произведен женщиной. -- Потом она
обернулась и сказала торжественно: -- Ящик пустой.
Евдокия Григорьевна взвизгнула и зашептала, что это не она, что деньги
были, пусть поищут.
-- Следов борьбы нет, -- компетентно заявил Братченко.
Евдокии Григорьевне приказано было дожидаться в гостиной и под страхом
уголовного наказания не прикасаться ни к чему, кроме дивана. Вытащив из-под
женщины чужую дамскую сумочку с позолоченным замком, Серафимова и Братченко
пошли осматривать всю квартиру. Братченко, здоровяк, крепыш, проныра в
хорошем смысле слова, второй год не мог адаптироваться в обществе этой
демонической женщины. Стоило ему увидеть Серафимову, как он терялся,
замолкал и боялся, все время боялся сморозить какую-нибудь глупость. Но, к
сожалению, обычно так и получалось. Серафимова никогда не соглашалась с ним,
не проникалась его вопросами, одергивала его и, как ему казалось, надменно
давила своим интеллектом.
-- А может, эта бабуся сама все прибрала?.. -- шепотом спросил
Братченко в коридоре.
-- Вряд ли. Зачем ей тогда свидетельствовать, что деньги час назад
вообще были? Но вы проверьте потом ее квартиру по-тихому, пока старики здесь
торчат. Поищите портфель в спальне и заодно проверьте книжный шкаф. Пиджак.
Записные книжки. И кто-нибудь удосужится сегодня снимать?
Братченко чуть не прослезился от несправедливой претензии: Серафимова
прекрасно знала, что фотоаппарат тридцатилетней давности "Зенит" списан на
прошлой неделе из-за отсутствия у прокуратуры денег на пленку, то есть за
ненадобностью.
Коридор завернул за угол. Братченко нащупал выключатель. Яркий свет
озарил ухоженную холостяцкую кухню. Было понятно, что кто-то готовился
отужинать, и ужин был рассчитан на двоих. Еще не разобранный пакет с
продуктами лежал на угловом рабочем столике. Из другого вывалились разные
там деликатесы: рыбное ассорти, упаковка свежей клубники, сыр, печенье и
небольшой копченый угорь. А на обеденном столе стояла бутылка ликера и два
бокала, по краям одного из них виднелся след губной помады. Другой же был
пуст и чист. В пепельнице лежал свежий окурок, также со следами помады.
-- Снять отпечатки, -- проскрипела Серафимова. -- Орудие убийства есть?
-- Орудие убийства -- секс, -- пошутил Братченко, на что
незамедлительно получил уничижающий взгляд патронессы.
-- Виктор Игнатьевич, имейте уважение, -- настойчиво потребовала она.
-- Извините, Нонна Богдановна. Но как же еще сказать-то, если он в
таком виде застигнут?
-- В каком таком виде?
-- Вам с пола не видно было. На взлете, то есть, можно сказать,
раздеваясь, ну, готовясь к этому самому... акту. Там и презервативы на
тумбочке...
-- Вы опять! Что за словечки у вас?!
-- Но была ведь женщина, -- укладывая в пакет бокалы и бутылку
молочного ликера, проговорил Братченко. -- Эх, богатенький, видно, клиент
был. Такой ликер под четыреста рубликов в магазинах.
-- Вам виднее, молодой человек. Потом здесь алюминиевой пылью
пройдетесь. А теперь посмотрим санузел.
Они вернулись в коридор и открыли дверь в ванную.
Братченко сразу схватил Серафимову в обнимку, ожидая очередного
проявления ее профессионального заболевания, но та отбилась и не без
кокетства сказала:
-- Молодой человек, во-первых, это нужно делать галантнее, а то вы мне,
неровен час, ребра переломаете. Во-вторых, мой дорогой, я на женские трупы
не реагирую, пора бы знать.
-- Буду знать, Нонна Богдановна, -- закивал смущенный Братченко.
-- И еще, Витенька. Сколько раз я буду повторять, что это ваша прямая
обязанность -- сразу пройти по всей квартире, и желательно с мерами
предосторожности, как в американских бо--евиках.
-- Я не любитель... -- проворчал Братченко.
-- А вы и не должны быть любителем. Вы должны быть -- профессионалом.
Ванная комната представляла собой большой зал с зеркальным потолком и
огромными зеркалами вдоль стен, вместивший не только необходимые атрибуты,
но и мраморную угловую тумбу, душевую кабину, маленькую датскую сауну и
джакузи.
-- Проверьте, Виктор, мои подозрения... -- повторила Серафимова.
-- Да-да, -- Братченко приготовился.
-- Этот Финк по гороскопу, наверное, рыба, уж я-то в этом разбираюсь.
Братченко обмяк и, кивнув в сторону второй жертвы, спросил:
-- А что это она делала такое? На унитаз похоже.
На биде серого мрамора спиной к вошедшим восседала обнаженная женщина.
Ее шея была перевязана колготками.
-- Это в вашем возрасте тоже пора знать. Обычная гигиеническая
процедура... Кажется, "скорая" подъехала.
-- У вас хороший слух, Нонна Богдановна, -- подольстился Братченко.
-- Нет. У меня вообще нет слуха, Витенька. Это мой единственный
недостаток. Просто они вот в этом зеркале отражаются, видите?
ПРАВО НА ИНФОРМАЦИЮ
Серафимова повела коллегу от несчастной розовотелой девицы, поникшей на
биде, с колготками на шее, оглянулась и буркнула с презрением:
-- Прости Господи!
Квартира наполнялась народом. Но, к счастью, щепетильный до занудства
Устинов уже зафиксировал все возможные следы преступления, собрал и упаковал
весь материал для исследования. Время было позднее: уже закончились все
сериалы.
Братченко выбежал в прихожую и громко требовал, чтобы все вышли из
квартиры, потому что ведется расследование по горячим следам, но сквозь
кучку соседей, встревоженных мигалками "скорой" и милицейской машины,
протискивались все новые лица: то фотограф из следственного отдела, то
увалень-милиционер со страдальческим лицом, то санитары. Извиняясь,
пробрался сквозь толпу в холл средних лет щеголеватого вида мужчина с модной
короткой стрижкой и трехдневной небритостью.
-- Серафимова здесь? -- мелодично спросил патологоанатом Княжицкий, а
это был он, приехавший со "скорой", -- по "лифтеру" еще один "инциндент".
Мне привезли девоньку. Изнасиловал и задушил.
-- Инцидент, Коленька, "ин-ци-дент". Ой, накажу я вас. Напишите
пятьдесят раз это слово, завтра мне занесете, если не застанете, на столе
оставьте. Виданное ли дело, чтобы армянка русского денди правописанию учила?
Шутка.
-- Здравствуйте, Нон-на Бог-да-нов-на, -- тепло поздоровался Княжицкий
и захватил узкую кисть Серафимовой в обе свои ладони. -- Милая Нонна
Богдановна, если б не вы, мою диссертацию "Метод установления момента смерти
с помощью яиц мухи цеце" подвергли бы жестокому грамматическому осмеянию.
Но... в районе заставы Ильича действительно еще одно убийство в лифте. На
этот раз потерпевшей оказалась челночница Наташа Ростова. Тоже в лосинах,
как и другие жертвы. Между прочим -- что-то виктимное в этом есть.
Попробуйте не обратить внимания на женщину в лосинах. Кстати: как уж он там
лифт нашел? Одни "хрущевки". Ребята-оперативники взяли след. То есть,
собственно, след взяла собака. И опять пришли на Таганку. Во всяком случае,
на трассу, ведущую к Таганке... А что мы имеем здесь?
-- Ты же видишь, Коленька. Зарубили начальника Департамента
приватизации предприятий торговли и общественного питания господина Финка
Адольфа Зиновьевича. Остальные желающие сделать то же самое разошлись с
чувством бесповоротно нереализованной мечты. Не слушайте меня, Коленька. Я
безумно устала и хочу домой.
Княжицкий элегантно взмахнул кистью и выдал, закатив глаза:
...Финка погубила финка,
мимолетная, как сон.
Выпьем, няня, где же финка,
чтоб нарезать закусон...
-- Какие же мы становимся синтетические, как будто и кожа, и мозги, и
сердце -- все из искусственного материала, Нонна Богдановна... -- они
прогулялись к ванной комнате, и Княжицкий остановился перед открытой дверью.
-- Ба, а вот и "финка, мимолетная, как сон". Нонна Богдановна, тут у вас
что, в каждой комнате по трупу? Что скажете о даме, восседающей на биде?
Будьте милосердны.
-- Поскольку в сумочке найдены документы на имя Похваловой Натальи
Леонидовны, которая и была задушена колготками любимой россиянками фирмы
"Леванте", -- закурив, не без удовольствия доложила Серафимова, -- очевидно,
своими -- очень уж пахнут, а также поскольку было обнаружено там же
удостоверение на имя Похваловой, свидетельствующее о том, что с этого вечера
у президента акционерного общества "Универмаг "Европейский" больше нет
референта и на вакантное место срочно требуется наш человек, то бишь
сотрудник НКВД, мы можем заключить, что Наталья Леонидовна не была
профессиональной... девицей легкого поведения, а была всего лишь подружкой
своего Финка, изменницей мужа, и -- что не исключено -- шпионкой либо от
богатейшего универмага, либо от беднейшего ведомства.
-- Если вы о Роскомимуществе, то почему же беднейшего, Нонночка
Богдановна?
-- Не путайте, Коленька, благосостояние некоторых отдельно не
посаженных пока еще граждан с благосостоянием страны. Кстати, и у этого
Финка с благосостоянием могло быть получше. Или украли все, что смогли, или
он жил в нескольких местах. Нет самого элементарного электрического
оборудования на кухне, вещей в шкафу мало, а шкаф, между прочим, рассчитан
как минимум на гардероб Майкла Джексона -- вон та небольшая комната перед
ванной. Целая комната -- шкаф, Коленька, подумать только. Домработница
говорит, что вещей было больше, зимняя секция вообще опустошена.
К разговору подключился подошедший Братченко:
-- Я все закончил. У соседей валюты -- ни цента. Там этот участковый
приполз. Скрюченный. Я его посадил протокол переписывать. Нонна Богдановна,
а женщину-то, похоже, сначала задушили, сам хозяин и задушил. В противном
случае картина не выстраивается. Что же это получается: ее там душит
колготками посторонний преступник, у которого для этого дела топорик под
мышкой, а он, хозяин, в комнате в постельку готовится?
Серафимова подняла и опустила еще густые, на концах подрисованные
брови. Покачала головой.
-- А вы думаете, Финк ее задушил и пошел ложиться спать?
Она на мгновение заглянула в гостиную, где, положив руки на колени и
боясь шелохнуться, сидела Евдокия Григорьевна. Серафимова спросила ее,
шумела ли вода, когда она входила в квартиру. Та призадумалась и ответила,
что вроде бы шумела. Нонна Богдановна вынырнула из комнаты и победно глянула
на коллег:
-- Не убитая же закрыла краны.
Братченко хотел еще что-то возразить, но она велела ему не умничать,
заниматься своим делом и немедленно вызвать мужа Похваловой, после чего
произнесла следующую пояснительную речь:
-- Она явно случайно подвернулась. Похоже, преступник, раскроив череп
Финка, пошел к сейфу, ну, к ящику этому (она записала в памяти: спросить
фронтовичку, не рассказывала ли она кому-нибудь, где хранятся деньги),
увидел дам-ские принадлежности и нашел девицу, из-за шума воды в биде не
слышавшую ничегошеньки, в ванной. Задушил девицу и переждал приход-уход
бабуси, потом забрал деньги, проследив за действиями соседки. Она же сама
ему и показала, где хранятся деньги. Нужно учесть первый сигнал. Когда все
это происходило, видимо, кто-то что-то видел или слышал и позвонил в
милицию. Спрятавшийся убийца и не подозревал, что милиция уже едет. Правда,
Авокадов очень медленно катился. Но, может быть, все было наоборот, убийца
от Финка пошел сперва в ванную -- смыть кровь, убил ненужного свидетеля, в
это время пришла соседка, он переждал, и дальше все так же -- забрал деньги,
топорик и вещи.
Она подумала, что соседка наверняка смогла бы описать орудие.
-- Выходит, свидетельница в рубашке родилась, -- поразился Княжицкий.
-- Она и сейчас в рубашке, -- добавил Братченко, -- и в халате.
-- Коленька, -- обратилась Серафимова к Княжицкому, -- проверьте, нет
ли на раковине капель крови пострадавшего? Отпечатки пальцев посторонние,
должны же быть какие-нибудь следы. И займитесь же кто-нибудь этой
несчастной!
Братченко ревниво покосился на Княжицкого и пошел выполнять указание
Серафимовой: звонить мужу Похваловой и опрашивать соседей в надежде на то,
что, может быть, для кого-то "наблюдение в глазок" представляет боvльшую
художественную ценность, чем мексиканские сериалы. Вернувшись через полчаса,
он разочарованно сообщил, что бабульки в этом государстве окончательно
переродились, мутировали, так сказать, в телевизионных монстров и маньяков,
а одна с первого этажа и вовсе приняла его, Братченко, за
материализовавшегося Мейсона Кепвела. Спасибо, что не за Дон Гуана.
Это не потрясло расслаблявшуюся на сериалах Серафиму -- именно так за
глаза называли ее все, кому приходилось затрагивать в разговоре что-либо,
касающееся старшего следователя прокуратуры, полковника юстиции Нонны
Богдановны Серафимовой.
Вся ее дальняя родня, переехавшая в Москву из Карабахской автономной
области (гораздо позже, чем она, получившая должность уже на втором курсе
Московского юридического института еще в начале семидесятых),
специализировалась на хирургии. Ее троюродный брат Вазген достиг наивысшего
признания и был гением кардиологии, его жена была врачом-терапевтом в
"кремлевке", и даже племянница училась в медицин-ском. Про Серафиму же
коллеги говорили, что для нее очередное расследование -- как хирургическая
операция, без права на ошибку. Ошибки, конечно, случались. Но, к
удовлетворению Серафимовой, последствия этих двух-трех промахов отразились
только на ней. Два ранения и осколочный порез на левой руке, повыше локтя.
Коля Княжицкий был франт. Они часто, если не всегда, сталкивались с
Серафимовой на месте преступления. И, хотя "обстановочка" была сама по себе
"волнительная", Княжицкий начинал вибрировать еще и от присутствия этой
невероятной дамы. Когда он видел ее в толпе оперативников, криминалистов --
вот как сегодня, в дальнем углу квартиры или на лоне природы, где обнаружен
труп, -- то весь преображался и ощущал, словно за его спиной вырастали
крылья.
Ее взгляд, какой-то особенный, лишь ему одному предназначенный,
выделяющий его из толпы, ее суховатый голос с нотками сарказма, ее ум -- все
это, чувствовал он, предназначено для него. Он был втайне влюблен в нее, но
пока еще считал свою влюбленность лишь идолопоклонством.
Быстро закончив с Финком, Княжицкий передал его санитарам. Перешел в
ванную, поближе к Серафиме, составлявшей на кухне план места преступления,
занялся мертвой женщиной. Признаки насильственной смерти требовали
длительного описания. Труп был гораздо холоднее трупа мужчины. Но
скороспелых заключений Княжицкий никогда не делал. Серафимова и не требовала
этого. У всех своя работа и свои приемы, Княжицкий -- человек опытный,
доверие ему -- абсолютное. На шее жертвы видна странгуляционная борозда
шириной 0,6 -- 0,7 миллиметра. На теле кровоподтеки, которые дознаватели
сразу не обнаружили. Ссадины и ушибы. Переломов и трещин кости, на первый
взгляд, нет.
В квартиру вошел мужчина лет сорока пяти, высокого роста, крупного
телосложения, похожий на выбившегося в люди рэкетира. На нем было дорогое
фланелевое пальто синего цвета, небрежно перехваченное поясом, начищенные до
блеска ботинки. Тряхнув светло-русым коротким чубом, он засунул руки в
карманы.
Братченко и Устинов, встречавшие его, провели его в ванную. Там все в
той же позе, но уже прикрытая белым махровым халатом, еще находилась его
убитая жена.
-- Узнаете, Виктор Степанович? -- немилосердно спросила из-за его спины
подошедшая с сигаретой в зубах Серафимова. -- Ваш труп?
Мужчина, обернувшись, молча пожал руку следователю, потом подошел к
убитой, протянул лапищу к ее белокурым волосам, отогнул ее голову назад и
небрежно отбросил обратно.
Серафимовой стало стыдно за ту разновидность людей, к которой, по всем
внешним данным, относилась и она, -- за женщин.
Закусив губу, Виктор Степанович набрал номер мобильного. Когда ему
ответили, он тоном, требующим беспрекословного подчинения, стараясь не
сбиваться на блатной жаргон, на котором в последние годы стало модно
изъясняться и в высших эшелонах власти, и в творческих организациях,
проговорил:
-- Я в районе Солянки. Потом перезвонишь, узнаешь, как доехать. Берешь
ребят, приезжаешь и упаковываешь эту сучку... Да, ее. Потом действуешь, как
сочтешь нужным... Мне все равно... Так, я сказал. Больше меня по этому
вопросу не беспокоить. Да, тут оперативники. Согласуй с ними все вопросы.
Деньги оставляю у них.
-- Труп вашей супруги мы отправим в морг на экспертизу... -- начала
Серафимова, но Похвалов перебил ее, рявкнул: мол, ему это неинтересно.
-- Вы понимаете, что ведете себя неразумно? -- спросила Серафимова. --
Ваше ожесточение наводит...
-- У меня алиби, -- снова рявкнул Похвалов, -- а эта картина... меня и
мое ожесточение, кажется, оправдывают!
-- Да, да, -- Серафимова кивнула. -- Скажите, у вас есть предположения
насчет убийства вашей жены и Адольфа Зиновьевича Финка?
-- Нет.
-- Как провела сегодняшний день ваша жена?
Похвалов ухмыльнулся:
-- Как видите.
Серафимова поняла, что Похвалов в шоке, просто этот шок выражался
довольно своеобразно. "Вы свободны", -- сказала она и предложила ему завтра
прибыть к ней для дачи показаний.
Он оставил пачку денег на тумбочке, в спальне, лишь мельком взглянув на
труп Финка. Того как раз в это время укладывали на носилки, и
расчувствовавшаяся Евдокия Григорьевна, которую позвали опознать хозяина,
склонилась над бездыханным телом, глотая слезы.
-- Простите, что приходится заставлять вас смотреть на это ужасное
зрелище, -- тихо произнесла Серафимова.
-- Э, милая. Разве в этом дело? Мне во время войны в таких операциях
приходилось ассистировать, тебе и не снилось. Хотя и вам достается. Жалко
человека. И откуда только такие звери берутся?!
Виктор Степанович, пропустив носилки вперед, вышел из квартиры.
-- Железный мужик, -- выдохнул Братченко, -- как премьер-министр
какой...
-- Как ты его нашел? -- спросила Нонна Богдановна.
-- Через справочную МВД. Знаете, кто он? -- Братченко выдержал паузу и
самозабвенно, многозначительно воскликнул: -- Депутат Госдумы!
Когда Серафимова, разбитая своей нелегкой мужской работой, поручив
Братченко и Княжицкому самостоятельно сдать дежурство, закончить с
протоколами и опечатать квартиру, спустилась на первый этаж, прошла
прокуренный мрачный вестибюль по направлению к выходу, дверь подъезда
неожиданно открылась, и следователя ослепила яркая вспышка. Психика ее
выдержала, чтобы не дать очередной отбой всему организму, но мозг мгновенно,
еще в то время, когда резко распахивалась дверь, обработавший информацию как
"Опасность", скомандовал: "Ложись". Серафимова быстро пригнулась, но, подняв
голову, увидела перед собой сначала силуэт, а затем, когда глаза пришли в
норму, -- и самого мохнатого переростка в джинсовке с фотоаппаратом в руках.
Она, вдруг ставшая сухонькой, скривленной в дугу старушен-цией, с белым
каменным лицом подошла к корреспонденту, по-шапоклячьи вывернув голову, и,
глядя куда-то в нагрудный карман на его куртке, скомкала эту куртку в своем
кулачке и сказала следующее:
-- Если ты сейчас, жук навозный, не унесешь свою вонючую задницу с
места оперативных действий, я завтра пришлю в твою мухобойную газету на
исправление человек двадцать пятнадцатисуточников. Они тебя исправлять
будут, -- уже миролюбиво добавила она.
-- А че?! Че я сделал-то? Я здесь живу! Я журналист Копытов.
-- Прикуси язык!
-- Понял, Нонна Богдановна. Не дурак. Только, Нонна Богдановна, я живу
тут...
-- Слушай, не держи меня за идиотку.
-- А я и не держу, -- спошлил журналист, -- я вообще вас ни за что не
держу.
-- Прочь с дороги, нечисть.
-- Только, Нонна Богдановна... Там еще две машины с телевидения. Они
все ваши звонки в оперативную часть по рации перехватывают. Вот и прознали.
-- Эти хоть по рации, а ты точно -- на запах летишь, папарацци! --
Серафимова сплюнула и через черный ход вышла во двор дома.
Ей удалось незаметно в темноте пробраться к машине, и та с победным
скрежетом рванула мимо ожидающих телерепортеров.
-- Заказное? -- спросил Володя, водитель, весело управляясь с
автомобилем, словно это была лодка, а под ними -- не Разгуляй, а упругие
волны горной речки.
-- Вряд ли, на деловые разборки, слава Богу, теперь с топориком не
приходят, -- Серафимовой нравилось, что Володя хочет быть в курсе всех
событий, чтобы в случае чего оказаться полезным. -- А с другой стороны, на
месть обманутого мужа тоже не похоже.
-- Эти бродяги сказали, что много украдено. Может, просто ограбление?
Богато жил приватизатор?
Серафимова, задумавшись, нахмурилась, словно ее лишили
самостоятельности: так легко было, оказывается, испортить ей настроение! Она
не любила трепотни, особенно журналистской, и специально, в шутку
ответила простофиле Володечке, что из квартиры вынесена практически вся
касса взаимопомощи Комитета по управлению имуществом Российской Федерации.
-- Да ну? А это сколько же? -- ахнул водитель.
-- Сто тысяч.
-- Старыми или новыми? -- уточнил Володя.
-- Вечными.
Он, как всегда, проводил ее до дверей квартиры, поднявшись для этого за
ней пешком на пятый этаж.
Нонна Богдановна взяла из его рук сумку с продуктами, купленными по
пути, поблагодарила и закрыла за собой дверь. Рабочий день следователя
Серафимовой закончился.