Он знал, что труднее всего написать первую строчку и поэтому не спешил,
веря, что она придет сама и пальцы, вслепую перемещавшиеся по клавишам,
неожиданно наберут ее и она возникнет на мониторе, совершенная и
значительная, как все, что он делал когда-то... Остальное сразу потеряет
смысл и появится мучительно знакомое и давно забытое чувство, которое
никогда не удавалось сформулировать в общепринятых терминах, но которое
делало его почти счастливым, неуязвимым и не похожим на других... Это
состояние заставит экран судорожно заполняться новыми строчками и постепенно
упорядочиваемая мешанина букв и слов, для которой хронология событий не
являлась определяющим фактором, выстроится в единственную
последовательность, подчинившую себе его нынешнюю жизнь, нестерпимо горькую
и сладкую...
Он на мгновенье замер, сложив руки на коленях и вглядываясь в
несуществующий дисплей, пока, наконец, не увидел медленно, буква за буквой,
выпечатываемый готическим шрифтом текст из "Нового Завета"..., почему-то на
английском, так что сразу и не понял его смысла... А когда понял, удивился
завораживающей глубине:
"И теперь я сказал вам прежде, чем сбылось, чтобы, когда сбудется, вы
уверовали!".
***
Он медленно тащился к порту, как всегда залезая во все встречные
выбоины на дороге, однако корпус машины - когда-то давным-давно дорогого
"Мерседеса" - лишь плавно покачивался, и ему казалось: он плывет...Сзади
что-то противно скрипело, и выхлопные газы лезли в кабину через разбитое
стекло, заставляя трудно кашлять, царапая трахею... Его не очень заботили
проблемы с двигателем и колесами. Он знал: волшебная колымага с
удивительными адаптивными свойствами, легко преодолеет технические
неполадки... и неудачно сплевывал в открытое окно, и густая мокрота каждый
раз то липла к грязному кузову снаружи, то влетала в салон...
Серые стены производственных корпусов вдоль дороги, в которых черные
провалы окон чередовались с ярко-белыми пятнами недавно вставленных
пластиковых рам, напоминали клавиши рояля, и хотелось поскорее расположить
на них руки, взяв несколько аккордов, а потом, медленно наращивая звук и
ритм, взлабать левой буги вместо гаммы, поджидая, пока дозреет правая, чтоб
солировать...
"Я разведчик собственной души, - размышлял он, изредка глядя на дорогу,
- и разведал все, что мог, хотя брал не раз неверный след."
Он въехал в пригородный лес, привычно достраивая поселившуюся не
спросясь в душе живую матку-матрицу Маню: почти безупречное с научной точки
зрения биологическое существо, клонированное и взращенное его задроченными
мозгами, давно лишенными привычной работы... И тут же увидел его сквозь
лобовое стекло, и подивился в меру прозрачно висящему над дорогой в
цинковом, похожем на корыто корпусе старого наркозного аппарата, в котором
оно удобно расположилось, заполнив собой пространство: без конечностей,
головы, пола и возраста, традиционных родовых и видовых признаков, однако
способное производить органы-клоны... Так курица несет яйца... Вопиюще
нездешняя красноватая мышечная масса структурно напоминала матку гигантской
крольчихи или перекормленную свинью без кожи, покрытую толстым слоем слизи,
и, несмотря на уродство, обладала удивительной стилистической
завершенностью... Масса шевелилась несильно и пульсировала, демонстрируя
совершенство и силу... и готовность к действиям, которых пока от нее никто
не ждал...
"Значит получилось, - буднично подумал БД, будто разглядывал не почти
реальное существо, способное производить органы-клоны для трансплантации,
созданное напряжением ума, а беременную институтскую козу. - Похоже, теперь
Маня-матрица наращивает мышечную массу, самосовершенствуется, взрослеет,
матереет, и набирает адаптивные свойства сама по себе... без меня."
Было ветрено и пыльно, и жара от ветра делалась еще невыносимее. Старая
выгоревшая рубаха из плотной велюровой ткани со множеством карманов, давно
нестиранная и от того очень твердая и плохо пахнущая, which has seen better
days, царапала шею и терла подмышки, под одной из которых уже третий день
зрел фурункул, такой болезненный, что ему казалось, там развели костер...
_______________________________________
... которая знавала лучшие дни... (англ.)
Глава 1. Гиви
Такая же сумасшедшая ветреная жара стояла в один из давних августовских
дней, когда в задубевшем от пота зеленом хирургическом белье, измученный
недельным недосыпанием, простуженный и почти счастливый, я стоял в окружении
коллег во дворе институтского вивариума на окраине Тбилиси и с наслаждением
наблюдал, как любимец лаборатории - осел по кличке Гиви - самоотверженно
занимается любовью. Партнерша по-всякому противилась натиску странного
кавалера, из которого в разные стороны, как на елке, торчали катетеры и
электроды, однако пенис Гиви, похожий на колбасу-сервелат, упорно
преследовал ее. Не успев дотянутся до стратегического места под хвостом
подруги, колбаса твердела, становилась синей и извергала струю спермы,
пролетавшую несколько метров, чтоб шумно прилипнуть к оконным стеклам
первого этажа. Ослица непонимающе оглядывалась и отходила к забору, а Гиви
смущался и снова карабкался ей на спину.
Коротышка Зяма с видеокамерой и несколькими фотоаппаратами на шее
крутился возле Гиви, стараясь не пропустить момент, когда хлынет очередная
порция ослиного семени.
Постарайтесь без порнухи! - Прикрикнул я строго.
Я не помнил настоящего имени этого парня, который был моим заместителем
по хозяйству. Я дал ему кличку "Зам", которую позже переделал в "Зяму". Зяма
владел невероятным даром доставать за гроши дефицитное оборудование и не
было случая, чтобы я не получил ту аппаратуру с международных выставок или
складов "Медтехники", в которую тыкал пальцем...
Две старухи-грузинки, служительницы вивариума, высокие и худые,
воспитанные в строгих правилах пуританства грузинских меньшевиков,
жалостливо глядели на нескончаемые Гивины попытки и несуетливым шепотом
давали ему советы по-грузински:
- Гиви, генацвале, не спеши, дорогой!
- Господи, сколько спермы! - Шепотом сказала Этери, чтоб напомнить о
себе.
С покрасневшим от неловкости лицом, она теребила завязки зеленого
халата и, возбуждаясь, смотрела на меня зелеными глазами, медленно меняющими
цвет...
- Не завидуй! - Нагло сказал Зяма. - Лопнешь!
По щекам Этери сразу потекли зеленые слезы. Они текли на халат и
терялись там в заскорузлых пятнах старой крови и супа-харчо, которым мы
сегодня утром заедали разбавленный спирт "Гравицапу" после ночного
дежурства. Я подставил ладонь: слезы были тяжелыми и прозрачными.
- Сегодня не тот день, чтобы цыкать на грубияна, - подумал я, но
реакция последовала помимо воли:
- Сгоняйте в л-лабаз, Зяма! - обратился я к обидчику. - И сейчас же.
Этери определит, что вам купить к ланчу, но прежде извинитесь. А за хамство
выставите бутылку белого вина... Кстати, где обещанные атравматические иглы
из Шотландии? Я опять шил аорту советскими, а потом полчаса потратил, чтобы
остановить к-кровотечение...
Гиви, переведенный в лабораторию из вивариума три недели назад,
несколько дней загибался от обширного инфаркта, который так умело научились
вызывать мои сотрудники. Мы перевели его на программу интенсивной терапии,
подключив к мониторам, но бедный осел медленно умирал, безучастно лежа на
соломенной подстилке в одной и предоперационных. У него дважды была
остановка сердца, но всякий раз alarm-датчик успевал вовремя собрать
реанимационную публику.
Когда я решил, что Гиви созрел для операции, публика уже целые сутки
выражала недовольство моей медлительностью, прохаживаясь перед дверью
кабинета с надписью "Проф. Б.Д. Коневский".
- Чего БД тянет? Мы не успеем дотащить осла до операционной...
- Он же садист. Пусть Пол ему скажет, что Гиви врезает дуба...
- Ему плевать на Гиви. Для него важней эти дерьмовые принципы чистоты
эксперимента, выдуманные им... "Никогда не забывайте, джентельмены, что
х-хирург, особенно в кардиохирургии, должен быть достаточно ленив, чтобы не
натворить лишнего..." - копировал меня кто-то из них очень похоже... - "И
оперируя, старайтесь не ц-царапать скальпелем д-дорогой операционный
с-стол...".
Вошел Пол, один из моих замов. Его имя было английской версией
грузинского Павле. Глядя на него, я всегда вспоминал, что когда-то грузины
были светловолосыми, с голубыми глазами, а их женщины славились нездешней
красотой. Однако воинственное мусульманское окружение постоянно совершало
набеги в эти благодатные края, насилуя женщин и мужчин, что попадались на
пути... Грузины-христиане сопротивлялись, но силы всегда были неравными:
арабская и турецкая кровь все сильнее смешивались с грузинской. Результат не
заставил себя ждать: начали рождаться дети с характерными чертами, про
которые придурочное население, газетчики и власти самой бывшей страны
говорят: "Лица кавказской национальности". Лишь жители горной Грузии, куда
не смогли дотянуться мусульманские пенисы и ятаганы, сохранили свой
генофонд, да иногда встретишь в Тбилиси мужчину или женщину удивительной
красоты и благородства, как Пол и Этери.
Пол был потомком царствующей семьи, уходившей своими корнями к царице
Тамаре, а потом к Багратионам, и жил в большом, обставленном старинной
французской мебелью, доме в Старом Тбилиси. Этот дом, а потом и квартиру
сначала грузинские меньшевики, потом большевики и, наконец, коммунисты,
отнимали, отнимали по частям у его семьи, но так и не смогли отнять до
конца, видимо, понимая, что имеют дело с августейшими особами.
- Боринька, давай оперировать, дорогой! Все готово и публика
нервничает, - неуверенно сказал Пол.
- Д-давай, - согласился я. - Скажи, чтоб брали Гиви в операционную.
Через несколько минут из мощных звучалок на весь пятиэтажный
лабораторный корпус разнеслось армстронговское: "Nobody Knows The Trouble I
Have Seen". Подготовка к эксперименту началась.
Гиви взмок от непосильных любовных забот. Только два дня назад ему
отключили искусственный желудочек сердца, с которым он прожил две недели.
Осел должен был интересоваться сексом не больше чучела, стоящего над
грядками с пышной столовой зеленью на южной окраине лужайки.
И чучело, и грядки принадлежали старухам-меньшевичкам из вивариума. Они
экспериментировали на грядках с овощами, как рассказывал мне Горелик,
посильнее, чем мы в операционных, и каждую неделю присылали в лабораторию
корзинки с сулугуни и такой роскошной зеленью, что девки-лаборантки, прежде
чем выложить на стол, показывали ее всему институту...
Я вновь повернулся к Гиви и прошептал:
- Господи! Только не дай ему умереть на подружке. Я знаю, это
прекрасная смерть, так умер Лярошфуко и стал бессмертным, но Гиви должен еще
пожить.
Я представлял, как соберу пресс-конференцию, как покажу кассеты с
видеозаписью жизни Гиви последних недель и расскажу о потрясающем
результате, что стоит сейчас перед ними на задних ногах позади старой
ослицы, неуклюже помахивая синеватым пенисом-сервелатом.
Подошел Зяма:
- Я поехал, БД! Этери меня простила. Привезу еду и три бутылки вина.
- Я п-просил одну. Так бескорыстно можно предлагать только испорченный
п-парашют.
- Пять, - строго сказал Пол.
- Зачем столько? - Удивился я, чувствуя неладное.
- Он опять ночью делал укол Этери.
- З-з-яма! Вернитесь! F-f-fucking villinges bustard, - заикаясь больше
обычного, крикнул я, и все вокруг стало будничным и ненужным... Лабораторная
публика демонстративно глазела по сторонам, будто впервые попала сюда.
Кто-то начал подбирать разбросанные хирургические инструменты и перевязочный
материал. Возле изгороди копошился Гиви.
- Этери! Это правда? Ты же обещала, сукина дочь!
Я уже знал ответ. В мешковатом зеленом халате, одетом на голое тело, с
карманами, набитыми деталями от датчиков и косметикой, со слипшимися от пота
темными волосами, большим лягушачьим ртом, она молча стояла, глядя куда-то
мимо зелеными глазами, с узкими от наркотиков зрачками. Она была нестерпимо
хороша и знала об этом, и по привычке переступала длинными ногами, словно не
могла найти удобного места. На ней даже не было трусиков под халатом. Они
остались на большом столе в моем кабинете, на котором этой ночью мы
занимались любовью на протоколах операций, на глянцевых обложках иностранных
медицинских журналов, на шероховатых оттисках отечественной печатной
продукции, многочисленных письмах, среди куч сосудистых протезов,
разбросанных всюду титановых клапанов сердца, искусственных желудочков,
которые я называл соковыжималками, каких-то трубок и прочей ерунды, которой
всегда был завален этот стол.
Она терпеть не могла удобный, старинной работы кожаный диван и такие же
кресла, стоявшие в кабинете: из-за скрипа или стойкого запаха кожи или из-за
того, что в этих креслах перебывали многие из моих аспиранток, лаборанток и
операционных сестер, о чем ей сразу поведал лабораторный люд.
Она предпочитала садиться на край стола или просто задирала свою
совершенную ногу, ожидая, когда мои руки оторвут ее от пола и она повиснет,
обвив мою спину ногами, поглаживая грудки и судорожно тыкая в пах свободной
рукой, пока не нащупает затвердевший пульсирующий пенис и, привычно
ухватившись за него, не введет в себя.
Этери никогда не стонала и не кричала. Когда ее настигал оргазм, она
замирала на мгновенье, и руки снова появлялись на моей шее, а я возвращал их
вниз, чтоб поскорей достичь блаженства. Она старательно помогала, но ей уже
было не интересно. Как только я испускал вздох облегчения, она начинала
надевать зеленый халат, позвякивающий железками. Сперма текла по ногам, но
она считала ниже своего достоинства вытирать промежность салфетками при мне.
- Пусть течет, - сказала она и этой ночью в ответ на мой немой вопрос и
перевела дыхание.
В операционной негромко играла музыка: трио Оскара Питерсона выделывало
чудеса с мелодией "Easy Does It".
Перед тем как сделать ей ночью укол фентанила, этот сукин сын Зяма
должен быть затащить ее к себе на склад, -- подумал я. И там, я это
отчетливо видел, среди дорогой японской аппаратуры и только что закупленных
диковинных по тем временам персональных компьютеров, которые не успели
подключить к регистраторам, наклонил вперед, задрал на спину зеленый халат
и, пристроившись сзади, даже не сняв с нее трусики, а лишь сдвинув в
сторону, оттрахал. Затем ввел в ягодицу фентанил и, выглянув в коридор,
выставил за дверь.
Спустя час после этого Этери пришла ко мне в кабинет, привычно заперла
дверь и, сняв позванивающий халат, начала стягивать трусики, которые все еще
лежат на столе...
- Надеюсь, она успела принять душ перед этим, - вяло подумал я,
чувствуя что плыву, подбежавший Пол ухватил меня за руку, и начал говорить
что-то прямо в ухо по-грузински, белея лицом.
- Вам надо выпить, БД, - перевел Горелик.
Этери закончила университет и стала физиком-атомщиком. Ни она, ни ее
приемный отец не знали, что делать с этой специальностью в Тбилиси. Отчим
Этери, университетский профессор, на одном из традиционных лабораторных
банкетов-гулянок попросил взять ее в лабораторию.
- А к-кем? - спросил я, неохотно убирая руку с бедра своей соседки -
Инки Евсеенко, красивой сорокалетней профессорши, прилетевшей на защиту.
Обалдевшая от настойчивых забот моих аспирантов, она потягивала красное
грузинское вино и, похрустывая шкуркой жареного поросенка, периодически
нашептывала мне в ухо последние московские сплетни.
- А что она будет делать в лаборатории? С-строить атомную бомбу или
брить ослов перед операцией? - Я был готов развивать эту тему, лишь бы не
говорить ему сразу "нет".
Сзади привычно запахло смесью эфира, антибиотиков, йода и лошадинного
пота. Пьяный Горелик в белой рубахе, залитой красным вином, темном пиджаке и
мягкими тайгоновыми трубками от системы переливания крови на шее вместо
галстука, стоял покачиваясь за моей спиной, держа огромную рюмку, похожую на
перевернутый абажур.
Он закончил медицинский где-то на Украине и долго работал там хирургом.
Животных, которых мы оперировали - ослов, собак и прочую живость, Горелик
любил как родных детей, которых у него было двое и которых он всегда не
успевал куда-то подвезти. Гореликова жена, не видя его неделями, робко
звонила в лабораторию, он слушал ее с мученическим лицом, оправдываясь
по-грузински с украинским акцентом и опять возвращался к себе в ослятник.
- БД, допустите к телу! Поцеловать хочу! - Вещал он. - Скажите еще пару
слов. Публика начинает забывать, зачем пришла...
Я оглянулся: нарочито задрипаный, но дорогой ресторан, гордый своей
мясной кухней и подлинником Пиросмани, висевшим без рамы на противоположной
стене за пуленепробиваемым стеклом; живописная мешанина на столах из сыров,
зелени, жаренного мяса, фруктов и хаотично расставленных старинной работы
глинянных кувшинов с вином.
Лаборатория гуляла. Гости из Москвы, официальные оппоненты,
институтская администрация, наслаждались вовсю, буцкая вино из кружек и
рогов, размеры которых увеличивались по мере продвижения вечеринки. Мои
сотрудники знали, что сегодня, как и на любом таком банкете, за
изнурительную и плохо оплачиваемую работу, над которой подсмеивались их
коллеги-хирурги из клинического корпуса напротив.
БД, - напомнил Горелик, - ну, пожалуйста!
Я встал, сунув руку в карман. Мне не надо было думать, что говорить. Я
знал: публика все равно будет тащиться.
- Д-джентльмены!, - начал я, пытаясь отыскать на столе свой любимый
стакан из нержавеющей стали с надписью по-английски: "Don't you know
drinking is a slow death? -- So who's in a hurry?"
- П-по-моему у Чехова в записных книжках есть удивительный сюжет:
горожанин, ежедневно проходит по улице мимо лавки, над которой висит криво
прибитая вывеска: "Большой выбор сигов". - Кому нужен большой выбор с-сигов?
- каждый раз ворчит он... Однажды в лавке затеяли ремонт, сняли вывеску,
поставив ее возле стены, и тогда удивленный горожанин прочитал: "Большой
выбор сигар", и зашел в лавку... Так и хирургический эксперимент снимает
вывески со своих мест, позволяя по новому взглянуть на старые проблемы,
ставит и решает новые...
В этот момент кто-то сунул мне в руку пропавший стакан из нержавейки.
Теплая сталь под пальцами недвусмысленно напомнила о температуре спирта
внутри, и желудок тотчас отреагировал на это. Я чувствовал, что пьянею и с
трудом выговариваю слова, однако мужественно продолжал:
- Рад напомнить, что лаборатория справляется с этой работой, и что
диссертант не ударил в грязь лицом по части снятия вывесок...
- За что пъем, БД? Здесь не ученый совет. Публика может не понять. Вы
не сформулировали задачу! - Наседал Горелик.
- У Кэрола есть мудрые с-слова, - сказал я без прежнего энтузиазма: --
"Что вы помните лучше всего? - спросила Алиса, набравшись храбрости. - То,
что случится через две недели, - небрежно ответила Королева, вынимая
пластырь и заклеивая им палец". Это качество - помнить, что произойдет через
две недели - необходимо экспериментатору не меньше, чем хорошая
хирургическая школа и знание патофизиологии кровообращения, -- сказал я
после паузы. - Потому что иначе экспериментатор уподобляется человеку,
который выпустив стрелу в воздух, рисует мишень там, где она упала.
Ресторан одобрительно загудел.
- Д-давайте выпьем за диссертанта, - произнес я, поднимая стакан. - За
его близких... Я имею в виду его семью, а не лабораторных животных. За всех,
кто помогал ему в работе, за институт, который не мешал и позволил сделать
лабораторию такой, какой она есть...
Я выслушал нестройные крики одобрения, пригубил теплый спирт, до смерти
напугав желудок, и повернулся к соседке. Я видел, как ей нравится здесь, и
знал, что она нестерпимой любовью любит Грузию и грузин, и не мешал ей
наслаждаться.
- Мы посмотрели у себя в лаборатории содержание фосфорорганических
соединений и структуру митохондрий в миокарде тех сердец, что ты присылал
после газовой консервации, - сказала Инка, с удовольствием наблюдая, как я
пялюсь на соски ее грудок, торчащие сквозь ткань блузки. - Похоже, кислород
просто сжигает гликоген...
- Н-неужто все ходишь без лифчиков? - удивился я, - Или теперь
придумали лифы с дырками для сосков?
Я представил, как кто-то из моих аспирантов занимается с ней любовью,
понимая, что сам отрядил их на это... и сказал вслух:
- Чтоб с-сохранить миокардиальный гликоген, мы понизили содержание
кислорода в газовой с-смеси до уровня атмосферного воздуха... и добавили
углексилый газ в избытке.
Странные вещи творились в мире: Инка, прекрасный патофизиолог, знающий
все, что происходит с консервируемыми органами, предназначенными для
трансплантации, гляделась тридцатилетней девкой в свои сорок пять...
Учитель, положивший много лет на проблемы консервации, тоже смотрелся
странно молодо, несмотря на возраст и неимоверный вес... А я? Пусть
какой-нибудь сукин сын точно скажет, сколько мне лет!
Странная, тревожащая мысль о влиянии на возраст хирурга процессов
консервации изолированных органов, где все усилия сосредоточены на удлинении
сроков хранения, т.е. на преодолении фактора времени, периодически не давала
мне покоя. Я даже написал статью об этом, поместив туда удивительные
наблюдения о запоминании переживающим органом управляющих воздействий и
восприятии мысленных команд, документально подтвердив возможность "обучения"
будущего трансплантата...
В тексте той статьи была одна дурная фраза, на которую я не обратил
тогда внимания: "Политика управления в живом, включая процессы консервации,
с точки зрения изложенных здесь событий, предполагает использование..." и
т.д. Редакционный рецензент не преминул воспользоваться моей оплошностью и
выдал "перл", долго вызывавший улыбки: "Политика управления, в том числе и в
живом, определяется не мистическими способностями хирурга, как полагает
автор, но решениями партии и правительства...". То были прекрасные
времена...
- Я знаю чем будут заниматься падчерица в вашей Лаборатории, - громко
проговорил за спиной профессор-физик и положил мне руку на плечо.
- Она будет помогать вам снимать вывески!
- Х-хорошо, - вяло согласился я, понимая, что отказать уже не смогу. -
Только ей придется начинать с мытья хирургических инструментов, а там будет
видно. Как ее зовут?
- Этери.
- Что это значит п-по-грузински?
- Эфир,- ответил отчим-папа.
- Г-годится, - улыбнулся я.
Глава 2. Бродяга
БД, высокий шестидесятилетний Водолей в дорогих металлических очках от
"Trussardi", с мягкими тайгоновыми заушниками, удивительно прямой спиной,
множеством темных мелких веснушек на вызывающе интеллигентном лице с
нееврейским коротким носом, с давно немытыми рыжими, теперь опять почти
седыми, волосами, с потухшими зелеными глазами, изредка загоравшимися
глубоким кошачьим светом, и неожиданной пластикой крупного тела,
перемещавшегося с юношеской легкостью, если к тому понуждали обстоятельства,
проехал порт с толпой товарных ваганов, похожих отсюда на стадо задремавших
рыжих коров, и дремучей зарослью допотопных кранов, напоминавших выгоревший
лес, бесшумно раскачивающийся под ветром.
Здесь все оставалось таким, как десять лет назад: обветшавшим,
неухоженным и, на первый взгляд, никому ненужным, хотя битва за запущенный
порт с остовами ржавеющих кораблей на берегу и полуразрушенной
инфраструктурой развернулась нешуточная: нераскрытые убийства,
душераздирающие крики местных властей про свои неустанные заботы о жителях
страны, публикации местных газет, выливающие на неугодных безумную и от
этого похожую на правду ложь...
Все решения, как всегда идиотские с точки зрения здравого смысла, но
выгодные этому чертовому узкому кругу high society, высокомерному,
беспомощному и безграмотному, в который он хотел проникнуть, но так и не
смог, принимались за неспешными переговорами в дорогих загородных домах,
выстроенных на гонорары от таких же ущербных проектов.
Заныла больная простата. Он знал, что если не остановится и не
помочится прямо сейчас, теплые струйки мочи потекут на сиденье автомобиля.
- Ну и пусть! - Привычно подумал он. - Пусть текут.
Ему было наплевать на прохожих. Однако стоять посреди улицы с
раздернутой молнией на штанах и держать в руках, с трудом найденный в
складках одежды, огрызок былого величия, мучительно долго ожидая, когда,
наконец, из него закапает моча, он стыдился. Ему было лень останавливать
машину, но еще больше не хотелось вылезать из нее, и он поехал дальше. Через
пару минут он почувствовал ягодицами, как потекла моча. Не отрывая взгляда
от дороги он сунул под себя руку: было не очень мокро.
- Пока доеду, высохнет, - решил он, оглянувшись на заднее сиденье, где
привычно лежала, завернутая в газеты, картина: натянутый на подрамник холст,
покрытый масляными красками такого глубокого и чистого цвета, что казалось
они светят сквозь бумагу, и достал окурок сигары, который предусмотрительно
сунул в карман.
- Почему они стали выращивать грибы? - Подумал он про бывших своих
сотрудников, которые после пожара в Лаборатории принялись бесцельно
разводить шампиньоны, странно упорствуя, несмотря на отсутствие результатов
- Сублимируют... А та девка на сочинском базаре с белыми грибами...
Маринуй, соли - закуска страшной силы, как говорил Герман...
За последнее время он располнел, потому что забросил спорт: в таком
босяцком виде никто не пустил бы его в бассейн, а с теннисной ракеткой на
корте он гляделся бы, как человек с ружьем у дверей овощного ларька.
Босс оставил за ним право бесплатно столоваться в своих ресторанах,
однако в залы его уже не пускали, а кормили в подсобных помещениях. В
последнее время ему закрыли доступ даже в подсобки и еду выносили вместе с
бутылкой, заполненной алкоголем, слитым из недопитых стаканов.
Эта смесь виски, водки, коньяков и дорогих вин действовала на него не
хуже наркотиков, которыми он изредка пробавлялся теперь. Его нынешние
друзья, такие же, как он сам, полу-бродяги, полу-нищие, появлявшиеся
неизвестно откуда, вроде как из ничего, несмотря на весь свой цинизм и
бесшабашность, держали его за человека с другой планеты и осторожно пили с
ним крепкое спиртное, не подозревая, кто он... А он, несмотря на страдания,
болезни последних месяцев и нищету, вел себя так, будто только вышел из
операционной, где ассистенты заканчивают операцию по пересадке сердца.
БД поначалу смущало качество их выпивки, в которую они добавляли все,
что было под рукой: от таблеток без названия до сомнительных настоек из
ландыша и валерианы, перца, чеснока, лимонных корок и компаудных клеев,
полностью выключавших его сознание спустя 15-20 минут после старта. Однако
вскоре он к этому привык и испытывал от их выпивки больше удовольствия, чем
от коллекционного виски. Нынешние приятели, даже сильно подвыпив, никогда не
задирали его, и он имел прекрасную возможность наблюдать их жизнь изнутри,
пока, наконец, не почувствовал, что стал одним из них и больше не жалел об
этом. Давно немолодые, немытые и больные мужчины были странно
гиперсексуальны и, если на всех не хватало таких же старых и пьяных девок,
не брезговали заниматься любовью друг с другом. Здесь не было запретов, и
ему это нравилось...
- Только п-потеряв все, - объяснял он своим новым коллегам по выпивке и
сексу, - обретаешь истинную с-свободу д-делать, ч-что хочется.
Единственное, что мешало - запахи, но он быстро приноровился, перестав
мыться и иногда делая в штаны. Теперь все чаще он думал о том, что странно
непохожий на привычных бродяг бродяга и есть он настоящий, а тот забытый
профессор-кардиохирург, блестяще образованный, остроумный и хорошо одетый,
просто фантом его ночных кошмаров последнего времени.
- БД! - Атаковал его настырный бродяга в светлом костюме, бывший
слесарь разорившегося ВЭФа, который любил представляться преподавателем
латвийского Университета. - Почему вы не хотите сойтись с коллективом?
- Ч-человек всегда б-будет н-нуждаться в одиночестве. Т-только надо
н-научиться входить т-туда без стука...
- Вы умный, БД, а как жить, знаете? - настырничал слесарь, надолго
приложился к бутылке, а потом с надеждой посмотрел на него.
- "Надо б-быть п-прохожими", говорил Христос. Он был гений... А ж-жить
н-надо д-день за днем, уклоняясь от н-невзгод.
- БД! - человек протягивал ему бутылку. - Наши мужики уважают вас и
хотят, чтобы и вы отвечали взаимностью, и были доступнее.
- Они х-хотят, - перебил БД, - ч-чтобы я п-предоставлял с-свою п-прямую
кишку для их с-сексуальных забав, к-когда п-под рукой нет д-девок...
- Я хочу п-понять, что п-происходит с-сегодня не с н-нашими общими
друзьями п-по ч-чердакам, и к-как нам жить дальше, а что п-происходит с
воспитанными людьми, к-которые есть т-теин в ч-чаю? - уже спокойно продолжал
БД, поднося горлышко бутылки к губам. - Мне не важно, как б-будут
ранжированы те интеллигенты, кто скурвился и, забыв про свои предназначенье,
роль и х-хорошее воспитание, как женщины, побежали за б-богатыми русскими,
л-латышами, американцами, сильно с-согнувшись в п-попытке лизнуть ч-чужое
колено, вместо того, ч-чтобы привычно идти на Соловки или уезжать из страны,
как было всегда, как ездил Тургенев... Мне мучительно не х-хватает з-знания
того, что с-случилось с горсткой не скурвленных, таких как я, в России и
вокруг нее: в Латвии, Грузии... Не г-говорю о тех, к-кто с-сумел удержаться
в прежнем звании или должности, хотя должности для таких, как я, не очень
много значили. Этого я до сих пор не с-сумел объяснить Д-дарел и сыновьям...
Мужик, который понял, как жить, сказал:
- Давайте выпьем, БД, за вас, человека слишком умного, чтобы понимать
простые вещи!
"Этот хазер из университета меня доконает," - подумал БД и, сделав
глоток из протянутой бутылки, оглянулся. Они сидели на железнодорожной
насыпи, где-то между Ригой и Юрмалой. Жиденькая рощища молодых осин
шелестела красно-желтыми осенними листьями над головой, отгоняя запахи
вокзалов, нагретых рельсов, шпал и удивительно стойкий запах вареной курицы,
густо реявший над полотном железной дороги. The Real Indian Summer во всей
красе: теплое, солнечное, немного печальное, с паутиной и тревожными гудками
электричек, грустными рядами продавцов грибов на рынках, предожиданием
несбыточного и увяданием в природе...
"Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора - Весь день стоит
как бы хрустальный, и лучезарны вечера...".
- К-кто из команды ваших коллег-беспризорников определяет места для
встреч и в-выпивок? Всех этих vanity fairs? - спросил БД настойчивого
мужика. - К-каким образом обеспечивается безопасность и почему полиция
всегда с-старается обойти нас стороной даже, когда поведение некоторых
становится вызывающим?
- Знаете! - Снова пустился он в воспоминания. - М-много лет назад я
задавался п-подобным вопросом, правда по другому поводу. М-меня так же
с-сильно интересовало, кто в нашем бывшем доблестном и могучем КГБ определял
места встреч своих офицеров с хорошо воспитанными людьми?
- С такими, как вы?
- Они руководствовались т-теми же п-принципами, что и кто-то в вашей
к-команде: комфорт, разумеется, с точки зрения ГБ, безопасность,
привлекательный вид из окна и что-то еще непередаваемое, но удивительно
п-похожее... П-пожалуй, н-непредсказуемость выбранного м-места.
- Места для встреч обычно выбирает Пал Палыч, - ответил бывший служащий
на ВЭФе. - Вон тот худой мужик с большим носом.
БД посмотрел и увидел пожилого интеллигентного человека с большим
грузинским или еврейским носом, густым курчавым ежиком седых волос, в
длинных шортах со множеством карманов, кривыми волосатыми ногами и плотной
светлой рубахе с темными пуговицами.
"Господи! - подумал БД. - Это же тот из ЧК, что приезжал из-за "кумыса"
и морочил мне голову в кабинете директора тбилисской филармонии, удивляя,
кроме прочего, умением выбирать места для встреч... Где-то еще, совсем
недавно, я встречался с ним..."
- Н-нет! - Бормотал БД. - Не м-может б-быть! - Но ноги уже несли его к
мужику в толстых шортах, лежащему под деревом неподалеку от остальных.
Что-то в этом старом еврее-грузине уже давно привлекало его, но он старался
избегать знакомств. Ему был интересен только один человек - он сам.
БД чуть не налетел на него и, остановившись, начал молча разглядывать.
Тот сел и, улыбнувшись, спросил:
- Что-нибудь случилось? Вы похожи на человека, который выиграл в
лоторею велосипед.
- Мы с вами встречались в прежней жизни, не правда? Встречались? Может
быть, велосипедные гонки "Tour de France"?
Мужчина с большим носом смотрел на БД, молчал и улыбался.
Нет, простите. Я, к-кажется, ошибся.
- Так вот, старина! - Сказал БД слесарю-преподавателю. - Хорошо
воспитанные люди...
- Такие, как вы? - Спросил тот просыпаясь.
- В бедности трудно с-сохранить х-хорошие манеры, - начал нервничать
БД.
- Но вы не ответили! - настаивал университетский придурок.
- Я терпеть не могу отвечать ответом на в-вопрос. Я начинаю с-себя
чувствовать, как на допросе в ЧК.
Мужик обиделся и демонстративно отвернулся.
- Х-хорошо воспитанные люди, такие как я, с х-хорошим вкусом, способные
оценить не пробуя, - произнес БД и посмотрел на университетского придурка,
лицо которого в этот момент выражало удовлетворение человека, исполнившего
свой долг, - не скурвливаются под воздействием обстоятельств, даже самых
с-страшных. Х-хотя, если честно... то, что произошло с х-хорошими людьми в
бывшей лучшей, самой худшей и любимой стране, еще не есть самое страшное,
потому что та малая не скурвленная горстка хороших людей в самой России и
вокруг нее, не утратившая чести, достоинства и благородства, традиционно не
захотела п-принимать участия в том, что происходило: ни мозгами, ни делами,
ни просто п-присутствием своим, которое многое значит... Всегда, д-думали
хорошие люди, найдутся полуинтеллигенты без с-среднего образования, которые
поучаствуют в этом бизнесе, п-потому что нет такого гнусного и мерзкого
политического т-течения, к-которое не нашло бы с-своих
интеллигентов-холопов, большая часть из которых сразу п-принимается
прославлять власть и ее действия, а другая, м-меньшая, н-начинает обличать,
но так бездарно и неумело, что лучше бы она этого не делала никогда... А мы
будем наблюдать за событиями и, когда все закончится, решим, как оценить
случившееся, - вещал БД, периодически прикладывая горлышко бутылки к губам.
- Так или примерно так, - продолжал он, поглядывая на университетского
безработного, который спал, положив голову на его зимний башмак желтой кожи
с рваными шнурками, надетый на босу ногу, - рассуждали хорошие люди,
п-привычно рассчитывающие, что власти будут заигрывать с ними или с-сгонять
в лагеря, как это традиционно происходило на Руси...
Он сделал паузу, чтобы поискать еду и, не найдя, отхлебнул из бутылки.
Он заметил, что, кроме уснувшего на башмаке университетского придурка,
пьяное бормотание слушает еще несколько человек, окруживших его кольцом, в
том числе тот смутный носатый мужик из ЧК, не пожелавший колоться.
-- И здесь, д-джентельмены, - БД вдруг понял, чего ему так сильно не
хватало все это время: аудитории, наслаждающейся его выступлениями, -
с-случилось непредвиденное... В-власть Российская п-просто перестала
обращать внимание на хороших людей. Ей, власти, б-было не до того и она
положила на них, - проснувшийся вэфовец напрягся в ожидании знакомой с
детства фразы, но БД не был традиционалистом и не стал формулировать. -
П-положила на них свои немытые, взопревшие г-гениталии, не понимая, что
именно эти х-хорошие люди больше всего нужны ей сегодня... С-сейчас... и в
России, а не в Л-латвии или Америке, Грузии или Франции... п-потому что и в
них тоже ее сила и спасение... Т-такого еще не бывало, и хорошие люди,
которые всегда немного евреи, растерялись...
Он уселся поудобнее и вытащил из-под спины острый камушек.
-- Они н-не знали, как себя вести, поскольку п-продаваться и
скурвливаться их не понуждали, в тюрьмы не гнали, а просто предоставили
самим себе. Это б-было настолько непривычно, и страшно, и унизительно,
потому что ты сразу из вечно занятого и всем нужного, расписанного по
минутам, превращался в ничто, в обузу, что интеллигенция всерьез испугалась
и стала делиться, как мухи-дрозофилы, из-за которых, к-кстати, хорошим людям
в свое время тоже с-сильно досталось, на группы, о которых я уже вам
говорил: на скурвленных, почти не скурвленных и на все еще хороших людей...
Эта последняя категория теперь просто вымирает из-за н-нищеты, моет
междугородные автобусы, как мой п-приятель профессор-нейрофизиолог в
Ленинграде, или превращается в б-бродяг, как я, джентельмены, ваш коллега по
бездорожью, вымощенному редким асфальтом с каплями спермы от оргазма,
приключившегося при чтении таких прекрасных слов, как демократия, свобода,
равные права... И все это случилось только потому, что хорошие люди из-за
этого жуткого социального землетрясения, сопровождавшегося наводнениями и
извержениями вулканов, забыли п-прекрасные слова Тургенева, о которых
остальные просто никогда не знали: "Х-хороший человек тот, о котором думать
нечего, а которого надобно слушаться или ненавидеть"... Он сказал это и
уехал в Баден-Баден...
Плотное кольцо коллег-бродяг, одетых в модные заношенные одежды, уже
давно молча окружало БД, напряженно стараясь понять пьяный монолог.
- А то, что гонят отовсюду, как п-последнюю с-собаку ненужную, лишь
достигнешь чего путного или наладишь что: в хирургии, бизнесе, собственной
жизни... Так столько раз уже... в Свердловске, Тбилиси, Москве... Мой бывший
хозяин тутошний вместо того, чтобы спасибо говорить каждый божий день,
выставил... А привыкнуть все равно нельзя... Этери с-сказала, что это
к-крест мой, который предстоит еще долго таскать, как таскает свой Вечный
Жид, шатаясь по миру в ожидании второго пришествия Христа... и что настоящий
интеллигент - всегда немного Вечный Жид, потому что всегда немного гонимый и
немного старый умный еврей...
Он оглянулся в поисках бутылки, увидел заинтересованное лицо человека
из ЧК, не желавшего колоться, и сделал глоток, мутно глядя на окруживших его
бродяг, предпочитая себя самого лучшим и наиболее подготовленным слушателем.
- Вы не похожи на еврея, БД, - сказал выпускник латвийского
университета и призывно посмотрел на коллег.
- Во мне еврейская к-кровь разбавлена, дорогой к-коллега, вполовину,
что по нашим м-меркам - не сильно, потому как мама - еврейка... А у отца
намешано немеряно: грузины, англичане, итальянцы. Вроде как удобно: когда
надо - еврей, когда не надо... Мой приятель, закончивший два института:
железнодорожного т-транспорта в Ленинграде и медицинский, где-то в Саратове,
медикам говорил, что инженер, а железнодорожникам впаривал, что врач, и
всегда был в топе... Я стараюсь избегать подобной всеядности, но порой очень
хочется...
- Кто это Вечный Жид? - спросил, засыпая, вэфовский слесарь из
университета, прижал губы к штанине БД, стер скопившуюся в углах рта слюну
и, вновь обхватив башмак из желтой кожи, закрыл глаза.
БД был сильно пьян. Он сидел на земле, привалившись спиной к щебенке
железнодорожной насыпи, не чувствуя острых камней, царапающих кожу сквозь
потную рубашку и, уперев ноги в кусок бревна, услужливо поднесенный кем-то,
продолжал вещать, пока в его голове вереницей скакали обрывки выступлений на
конгрессах, монологи в операционных, ночь с Даррел в Поти, драка в
Тбилисской хашной, смерть Пола, неясные сексуальные сцены, сердце,
сокращающееся на столе его кабинета, рождение первого сына.
- Если это г-гнусное время потребует жертв, что ж, пусть умрут те, кто
должен быть принесен в жертву, если без этого нельзя... Я сам понесу себя на
п-плаху, если это поможет... Но самые достойные должны уцелеть, чтобы жизнь
не остановилась, чтоб было кому направлять ее... как направляет незаметно
Вечный Жид...
Кто-то тронул его за плечо:
- Вставайте, БД, мы уезжаем...
Он с трудом приходил в себя, недоуменно оглядываясь. Тот с носом, что
не стал колоться, держал его за руку, поднося ко рту бутылку с минеральной
водой. Он заметил неподалеку старенький микроавтобус "Форд", традиционно
развозивший их и также традиционно вызывавший у него удивление: откуда у
этих людей свой микроавтобус, свои отлаженные связи с полицией, еда в
избытке, выпивка, пусть и дерьмовая...
Когда в центре Риги публика выходила из "Форда", мужчина с большим
носом подошел к БД и сказал негромко:
- У меня есть ваш мобильный телефон, Борис Дмитрич. Если позволите,
позвоню как-нибудь...
- Я так и знал, что это вы, - пробормотал БД, протягивая чекисту руку.
- Все, что я сейчас говорил, - это про нас с вами...
- Я знаю. Спасибо.
- С-спасибо. Если вы пришли сюда, похерив ГБ, то все не так уж и плохо
в этой прекрасной жизни...
- Да, если не знать, что еда и выпивка, которые вам нравятся,
добываются иногда из контейнеров для мусора.
Машина БД выехала за город и катила теперь в дорогой пригород, где жил
Большой Босс, его нынешний хозяин, которого он любил и ненавидел. БД по
привычке нервничал перед встречей и, чтобы успокоиться, вытаскивал из
завалов памяти все плохое, что помнил и знал о своем кумире-злодее,
джентльмене и босяке, в котором плохого было, хоть отбавляй.
"Этот чертов сукин сын, с единственным положительным качеством - не
помнить зла и обид, которые он постоянно приносит другим, так навострился
делать деньги из воздуха, что теперь даже разориться нормально не может, не
залезая в долги... и до сих пор не научился понимать, что колодец копать
надо до того, как почувствуешь жажду," - мстительно думал БД, зная, что не
прав, подъезжая к чугунным воротам с узором решеток петербургского Летнего
сада. Ворота отворились, и он въехал в мир Хуго Риттенбергса, ухоженный,
безопасный и кричаще дорогой.
"Как эта чертова автоматика распознает мою колымагу? - Каждый раз
задавал он себе один и тот же вопрос, проезжая ворота. - Неужто считывает
номер машины, который я сам не могу разглядеть под слоем ржавчины и грязи?"
Уже от ворот последнее жилище Большого Босса подавляло. Это был
трехэтажный дом, облицованный нетесаным темно-серым гранитом, невероятно
больших размеров, выстроенный в виде буквы Ш на берегу залива, с холлом во
всю высоту здания, похожий на дорогой пансионат для советских партийных бонз
или Центр подготовки космонавтов под Москвой, куда вместо барокамер
поместили бассейн с голубой водой и водопадами, огромный аквариум с живой
акулой вместе декоративных рыбок, набор бань на любой вкус, банкетный и
спортивный залы, бары и еще всякую всячину и неимоверное количество спален.
и кабинетов, оснащенных компьютерами и прочей оргтехникой. Похожий на
большой ухоженный танкер, недавно спущенный на воду, дом нравился БД, хотя
он тщательно скрывал это.
Перед тем, как выйти из колымаги, которую он поставил перед носом
новенького Босова "Бентли", БД склонился к промежности, принюхиваясь...
Привычно мерзко пахло немытым старым телом, мочей и еще чем-то гадким,
напоминавшим забытый сладковато-гнилостный запах институтского морга.
- Выветрится, пока дойду," - подумал он, забирая с заднего сиденья
картину, обмотанную газетой. Он знал, что хозяин не будет особенно
привередничать и морщить нос.
Хуго Риттенбергс, которому он намертво приклеил кличку Большой Босс,
сидел на краю бассейна перед домом и стягивал со спины баллон со сжатым
воздухом. Он был неистовым любителем подводного плавания и разъезжал по миру
с багажом дыхательных аппаратов и ружей для подводной охоты, постоянно
пополняя коллекцию этих штуковин. Без живота, с выгоревшими на солнце
светлыми волосами, голубыми глазами и коричневой кожей, он недавно вернулся
из Майами. Босс глядел много моложе своих шестидесяти и походил на
послевоенное племя голливудских актеров.
- Здравствуйте, Босс, - как можно равнодушнее сказал БД и
демонстративно почесал в паху, копируя кумира, гениталиям которого всегда
было тесно в штанах, и тот постоянно перебирал их, пренебрегая условностями.
БД подумал, что во многом подражает Риттенбергсу, как когда-то ему самому
подражала Лабораторная публика, и он любил придумывать всякие штуки, которые
становились потом hi-standard of the Lab's life.
- Здорово, Боринька! Как дела? - Безо всякого интереса сказал Хуго. -
Приехало много гостей. Я распорядился перенести твои вещи в подвал. Там есть
несколько свободных помещений. Выбери себе комнатку.
"Bloody worthless man, - подумал БД. - Наверху хватит по комнате для
музыкантов большого симфонического оркестра." - Однако вслух сказал:
- Б-боюсь компьютер сразу отсыреет, а моя простата просто сгниет там.
- Если надо, компьютер тебе поменяют. А на кой хрен тебе простата?
- Вы это поймете, когда ваша собственная укусит вас за яйца.
Босс на секунду задумался, примеряя сказанное.
- Ладно, ступай! Зайди к Инте. Я оставил "Бурбон", - и медленно сполз в
бассейн уже без снаряжения, и поплыл, некрасиво размахивая руками.
БД поплелся в глубь дома на поиски своих вещей, испытывая сильное
жжение от разъедающей кожу мочи.
"Раньше, за "Бурбоном". Иначе не дойду," - подумал он, входя на кухню,
и сказал:
- Здравствуйте, Инта! Где виски, про к-который говорил ваш хозяин?
- Здравствуйте! "Бурбон" в холодильнике, я сейчас принесу.
- З-зарядите мне, пожалуйста, большой стакан со льдом, - попросил БД и
почуствовал, как сильно начала болеть простата. Он согнулся от боли,
пережидая приступ. Вернулась Инта, держа в руках бутылку с "Jack Daniels" и
стакан, доверху набитый большими кусками льда.
- Вам плохо? - спросила девушка.
- Да... Похоже, у меня под ногами взорвалась г-граната, - мрачно
пошутил он.
- Сейчас заряжу "Бурбон", - сказала Инта
- Жаханете со мной?
- Немного, - усмехнулась она.
БД привык к тому, что его жаргон звучит теперь с латышским ак