встретились и разошлись, словно в церемониале, на освещенном карнизе, со всех сторон окутанном тьмой. Украшенные рогами самцы один за другим огибали по карнизу темный крутой бок горы, осторожно ступая по следам предшественников. Но не эти суровые сцены из жизни дикой природы нравились Крису больше всего. Он любит рыжевато-коричневые тона. Как раз в таких тонах и был выдержан вид, открывавшийся на залитой солнцем низине у озера, к востоку от нас. Десятки оленей задерживались там для кормежки. Их рыжеватые тела сливались с рыжеватой тундрой и тепло окрашенным воздухом в волшебно ровную по колориту картину, напоминавшую видение рая. На следующее утро вся эта специфическая, порожденная повышенной влажностью красота исчезла. Воздух был чист, 254 мягок и свеж. Олени проходили мимо нас несколько дней, возвращаясь на юг, в горы. Лишь потом нам пришло в голову, что в других местах они, должно быть, шли куда более многочисленным потоком. Все это время я с нетерпением ждала нашего первого, считая с начала ледолома, контакта с внешним миром -- прибытия самолета 3 июля. Но тут произошли два прямо-таки фантастических события, заставивших нас почти полностью забыть обо всем остальном. Однажды вечером, часов около десяти, в тундре, которая, словно сцена, была освещена низким солнцем, показался чужой волк и издал траурный крик. Чужак остановился на горном отроге к востоку от нас и стал смотреть в нашу сторону. Когда Курок и Леди подбежали к нему, он укусил в бок сперва одного, потом другого. Дело в том, что при встрече волки соблюдают известную сдержанность, имеют свой церемониал, а Курок и Леди пренебрегли им. Затем чужак приветствовал Курка и Леди бесконечными глиссе взад и вперед. Это был поразительно красивый волк с рыжевато-коричневым телом и широкой серебристой горжеткой, отороченной угольно-черной каймой. Крис назвал его Серебряная грива. Ночью он охотился вместе с Курком и Леди, днем отдыхал на холме на склоне горной гряды, господствовавшей над лагерем, в четверти мили от нас. Тем временем подоспело и второе фантастическое событие. Однажды ночью, около двенадцати часов, нас разбудил голос Тутч, сидевшей на проволоке вне загона. Тутч издала злобный вой, сменившийся раздраженным, жалобным повиз-гиваньем. Затем -- тишина. И вдруг раздался пронзительный вой волчат. Мы мгновенно поняли, в чем дело. Тутч пробралась в загон и принялась душить волчат! Сколько из них уже покалечены? А может, и мертвы? Я мигом выскочила из постели и влетела в загон. Там творилось что-то невообразимое. Тутч терзала волчонка. Двое других, отчаянно воя, дрались между собой. Из логова неслись кровожадные вопли. Диким голосом я позвала на помощь Криса, он выскочил полуодетый и отодрал от ивы хворостину. Тутч бросилась бежать. У прохода в изгороди, с наружной стороны, стояла Леди. Здесь надо было прыгать через сетку, но Тутч не решалась. Крис хватил ее хворостиной 255 прямо по раскрытому глазу. Тутч взвыла, выскочила из загона и помчалась под гору. Крис и волки побежали за нею. Впервые в жизни я видела Криса в такой ярости. Нам показалось, что собака свела на нет результаты похода за волчатами, разбила нашу мечту сделать о них фильм. Работы было полно и рукам, и голове. Тутч успела помять троих волчат, которые оказались наверху. Они как очумелые дрались между собой. Судьба оставшихся в логове была неизвестна. Первым делом волчат надо было рассадить. Я схватила одного и отнесла в барак. Второго запихнула под навес, третьего накрыла банкой из-под горючего. Из логова неслись пронзительные вопли ярости и боли. Я вползла туда. В нос ударил удушающий запах аммиака. Я ничего не видела, но, судя по шуму, волчата ожесточенно дрались. Вытянув вперед руку, я нашарила заднюю ногу волчонка, крепко ухватилась за нее и выползла задним ходом из логова. Этого волчонка я отнесла в барак. Последнего пришлось оставить в логове. Пострадал он или нет, я не знала. Уж не запах ли кровожадного пса, пропитавший мокрую, исслюнявленную шерстку волчат, сводит с ума этих кротких животных? Надо было избавить их от этого запаха. Я зажгла примус и взгромоздила на него таз с водой. Пока грелась вода, я каждую минуту подскакивала к кровати, удерживая на ней волчонка и не подпуская к нему другого. Я брала на кровать по одному волчонку за раз, обмывала губкой с мыльной пеной и насухо обтирала полотенцем. Затем спустила двоих на пол. Они как фурии немедленно налетели друг на друга. Их хвосты мелко дрожали. Сила их была поразительна. Опять я по очереди выкупала волчат. Опять они дрались. Это была не обычная драка: на волчат нашло какое-то неистовство. Не успокоятся ли они, если напоить их теплым молоком? Я согрела порошкового молока, напоила их вдосталь и снова свела двоих. Они по-прежнему дрались! Единственное, что мне оставалось делать, -- это не подпускать их друг к другу. Тут, к моему облегчению, вернулся Крис. Ему удалось поймать Тутч. -- Довольно неприглядная история, -- сказал он. Чувствовалось, ему было стыдно, что он ударил собаку. -- Тутч не придумала ничего лучшего, как бежать к бывшей стоянке эс- 256 кимосов. Наверное, ей показалось, что там можно будет укрыться. Собака четыре раза переплыла через реку, прежде чем Крис настиг ее. -- Леди плыла прямо за нею. Уж ей так хотелось помочь мне наказать Тутч за побег! Когда я взял Тутч на цепь, Леди была тут как тут, конвоировала ее до дому и так и норовила цапнуть ее. Представляешь, как мне пришлось крутиться! Леди думала, уж теперь-то мы ей зададим! Тутч напала на волчат умышленно и проявила недюжинную силу, если учесть, что она была совсем некрупной собакой. Она перелезла либо перепрыгнула через изгородь в шесть футов высотой. Оказавшись по другую сторону изгороди, она повисла на короткой веревке и чудом спаслась от удушения: веревочная петля соскользнула с ее шеи через голову. Жажда крови обуревала волчат еще два часа. Это было что-то феноменальное. Ни до, ни после этого мы не видали Лоис Крайслер 257 ничего подобного. Ими владело какое-то неистовое умопомрачение. Удивляло нас и то, что взрослые волки не бросились в загон защищать волчат. К счастью, ни один из волчат серьезно не пострадал. Однако это происшествие имело для нас весьма нежелательное последствие: Крису пришлось заделать отверстие в изгороди. Тутч могла снова вырваться на волю и успеть-таки передушить волчат. Крис не хотел рисковать. Путь волкам в загон был закрыт, и это стоило нам многих часов сна. Кормление волчат происходило обычно глубокой ночью, под утро, я Когда волк возвращался домой с ношей в желудке, взбудораженные волчата начинали неистово звенеть проволокой и будили нас. Тут кто-либо из нас, пошатываясь спросонья, шел открывать ворота и впускал кормильца в загон. Через некоторое время Курок сам научился будить нас, тихонько поскуливая. Иной раз, прежде чем мы успевали открыть ворота, волк выкладывал свою ношу у изгороди вне загона. В таком случае он либо снова проглатывал ее и сам приносил волчатам, либо предоставлял нам подхватить мясо на тарелку и препроводить его, а заодно и себя в загон. Мы чувствовали, что контакт с радостно возбужденными щенками стимулирует волка к продолжению кормежек. До прибытия самолета случилось еще одно, впрочем менее огорчительное, происшествие. 2 июля без четверти пять утра я стояла на краю горы и с безмолвным удовольствием наблюдала в зеленеющей тундре трех волков, возвращавшихся с ночной охоты. Серебряная грива заигрывала с Курком. Она с кокетством поднимала голову, клала лапу ему на плечо и застывала, задорно-выжидающе глядя на него. Он подбирал хвост, поворачивался и слегка скалился на нее. Вдруг я заметила, что волки не одни: неподалеку от них мелкой рысью бежало еще какое-то животное. Коричневое. Стало быть, Тутч, Неожиданно выскочившее животное всегда трудно опознать с первого взгляда: это говорит о том, как часто мы "видим" лишь то, что уже присутствует в нашем сознании, в "контексте". Так вот, это была не Тутч, а росомаха! По-видимому, она только что выбралась на волю. Она нерешительно двигалась со стороны загона, с интересом осматриваясь вокруг. Росомаха взглянула на волков, волки взглянули на нее. Каждый пошел своим путем. Встав передними лапами на камень, росомаха приподнялась и повела во- 258 круг высоко поднятой, как у ласки, головой. Увидев меня на горе, она перестала мешкать и оглядываться и вприскок побежала в тундру. Бегство росомахи не особенно огорчило нас. Крис уже почти полностью разделался с нею. Но каким образом она выскочила из загона, осталось для нас тайной: в изгороди не было ни дыры, ни подкопа. Должно быть, подпрыгивая, она в конце концов сумела уцепиться за проволочный верх загона и выскочить на волю. Меня очень занимал вопрос, как поживают в тундре наши росомахи. Пока что, вероятно, им живется неплохо, но когда землю скует мороз?.. Часто я с печалью вспоминала об искалеченной лапе Болючки. (Разумеется, росомахи пойдут каждая своим путем; Болючка теперь должна быть уже далеко.) Этот день был ознаменован и другим, уже радостным событием: Крис снял первый урожай со своего заполярного огорода. Крис никогда не пренебрегает даже самым малым достижением. Сияя от гордости, он принес мне пучок редиски, возможно впервые выращенной человеком под открытым небом севернее хребта Брукса. Мы съели ее в почтительном восторге, с вершками и корешками. 3 июля мы ждали самолет. Было пасмурно, дул резкий ветер. Весь день мы то и дело поглядывали на "ворота" в горах вверх по Истер-Крику, через которые должен был прилететь самолет. Ворота были открыты, но самолет не появлялся. Поскольку иных средств сообщения с внешним миром у нас не было, я с надеждой спросила у Криса, нет ли у него предчувствия. Он ответил мне строго материалистически. -- Все зависит от того, как выглядят горы из Бетлса. И от сводок погоды из Умиата и Коцебу. Я испытующе уставилась на горные ворота. Как выглядит южный склон хребта? Что говорят метеосводки? При мысли о письмах, лежащих сейчас в Бетлсе, к сердцу подступала глухая тоска. Около полудня, когда мог появиться самолет и хотя бы одному из нас следовало быть наготове, чтобы немедленно бежать к озеру, Крис, к моему крайнему ужасу, безрассудно раскрыл ворота загона и выпустил волчат на первую в их жизни прогулку по тундре. Они резво побежали вниз по склону горы, наддавая ходу с таким видом, будто навсегда решили уйти от нас. Будто в их серых мохнатых головешках 259 и мысли не было о том, что такое родное гнездо и сумеют ли они найти обратный путь. -- Интересно, как ты загонишь их назад? -- с негодова нием и тревогой спросила я. Похоже, он над этим вовсе и не задумывался. -- Не знаю, -- бодро ответил он. Но у него были лучшие на свете помощники. Он побежал туда, где, укрывшись от ветра, спали Курок и Леди, и вернулся вместе с ними. Попечение о волчатах взяли на себя взрослые волки. Они зорко следили за детенышами. По мере того как волчата продвигались вперед, волки перебегали на все новые удобные для наблюдения рубежи и, развалившись на солнцепеке, продолжали нести свой караул. Если волчата разделялись на группы по двое, по трое, волки тоже разделялись и сопровождали каждый свою стайку, явно полагая, что малышей нельзя оставлять без присмотра. Вот волчата нырнули в низкий, по колено, ивняк и принялись подскакивать, чтобы "избавиться" от него. Они падали мордами прямо в кусты и в конце концов стали сосредото- 260 ченно продираться сквозь заросли. Теперь они уже не будут столь наивными, когда случится преодолевать растительную преграду. Затем последовал приятный сюрприз: волчата самостоятельно нашли путь домой, взобрались к нам на вершину, причем не там, где спустились, а с противоположной стороны, и вернулись в загон. Оказывается, в голове у волчишек есть компас! Взрослые волки и не думали вести их, а лишь следовали за ними. Волчата сделали широкий, рыскающий полукруг в добрую треть мили; они отлично помнили, где их дом. Итак, все обошлось благополучно, и я опять ушла в ожидание самолета. Курок и Леди отправились к туше загнанного оленя. Когда они возвращались по тундре обратно, нас заинтриговал необычной окраски предмет, торчавший из пасти. Леди,-- большой оранжево-розовый предмет. Лишь когда она подбежала ближе, мы рассмотрели, что это легкое оленя, Она несла волчатам подарок, и, как всегда, это была легчайшая часть тела животного. Подарок этот произвел в лагере большую суматоху и, как уже не раз случалось, дал Леди повод к ревности. Она положила легкое у изгороди, и мы ринулись открывать загон, чтобы она могла получить моральное удовлетворение. Второй раз за день Крис распахнул ворота, и волчата гурьбой высыпали наружу. Двое подбежали к легкому, остальных перехватил Курок. Они повернули и последовали за ним, стоило ему слегка коснуться их своим большим носом. Он уводил их за собой! -- Сюда! Курок! Веди волчат сюда, Курок! -- умоляла я его фальшивым, нервозно-прельстительным тоном. Он лишь взглянул на меня и продолжал идти своим путем. Тут Криса осенила догадка. -- Он что-то принес им. Курок вел волчат к только что отрыгнутой кучке свежего мяса. Бедная Леди! Она покинула своих двух волчат и, подняв темные уши, жалобно скуля, побежала смотреть грандиозный успех Курка, сделавшего волчатам богатое подношение. Все три волчонка разошлись с кусками мяса в разные стороны, запрятали их и вернулись за новыми. Но Курку все было мало, и он повел свою тройку вниз с горы. Леди побежала вместе с ними; обеспокоенные, мы 9 Лоис Крайслер 261 последовали за нею. Курок залез в ивняк и вынес оттуда еще порцию мяса. Но волчата были уже поперек себя шире и, обнюхивая землю, пошли дальше в сопровождении взрослых волков, которые снова взяли на себя роль нянек. Крис вдруг так и подскочил на месте. -- Тутч! -- завопил он. -- Те двое волчат! Я помчалась на гору и впихнула волчат в загон. Затем случилось нечто такое, что навело меня на странную мысль. Все это время Серебряная грива лежала на своем холме, уткнув морду в лапы, наблюдая и время от времени жалобно скуля. И вдруг она завыла. Курок, Леди -- и вместе с ними трое волчат! -- с готовностью отозвались. И вот мне подумалось: не ее ли это детеныши? В конце концов волчата, опять-таки совершенно самостоятельно, вернулись домой. Под вечер ветер стих. Я окончательно примирилась с мыслью, что сегодня самолет не прилетит. Мы захватили кинокамеру, взрослых волков и Тутч, которая по-прежнему была с ними в контрах и боялась их, но теперь все же робко радовалась свободе, и пошли вниз к реке снимать Серебряную гриву. Она прохаживалась там, поджидая Курка и Леди, чтобы идти с ними на охоту. Крис сидел на земле под брезентом, заряжая кинокамеру, как вдруг я услышала его голос: -- Не самолет ли это? Я взглянула на восток. Высоко в небе через горные ворота бесшумно тянулась серебристая струйка дыма. Крис побежал спускать на воду лодку. Энди делал круг, заходя на посадку. И тут как-то вдруг я ощутила всю прелесть, всю красоту этого вечера. Мягкий солнечный свет и длинные тени, пение ржанок, белохвостые песочники, поднявшие тревожный крик, когда я проходила мимо их гнезда, Тутч, плывущая рядом с лодкой, в которой Крис переправляется через реку, перебирая руками веревку, волки, плывущие от нас вниз по течению... Серебряная грива исчезла. Песчаная отмель на том берегу реки была раем цветов: копеечник цвета орхидей, пахнущий сладко, как медовый клевер, синий люпин, полосы зеленовато-белой кастиллеи. Навстречу нам шел человек. Все это было как в раю. Курок под- 262 бежал к незнакомцу и понюхал его руку. Энди стоически снес испытание. Придя к озеру, мы забрались в стоявший на воде "Норс-ман", чтобы укрыться от комаров, и уселись на полу среди мешков с почтой для Анактувук-Пасс. Непонятно, почему наше исчезновение в самолете страшно волновало Тутч. Быть может, ей уже случалось видеть, как люди навсегда исчезают в самолетах, и она решила, что ее покинули? Мы безжалостно злоупотребляли гостеприимством нашего сонного, но старавшегося быть любезным друга. Он летал накануне до трех часов ночи. Мы жадно ловили его скупые слова, забивая промежутки своей болтовней. Крис договорился, что через неделю Энди снова будет у нас с грузом припасов. Мы и не подозревали, с какой тяжестью на сердце мы встретимся с ним тогда. Он улетел. Мы взвалили на плечи поклажу -- фрукты и почту -- и бодро зашагали домой. Волки и веселая, но державшаяся настороже Тутч гурьбой сопровождали нас, гоняя по пути куропаток. Между тремя волками образовался треугольник. Волки спариваются примерно в двухлетнем возрасте, но до этого долго ухаживают друг за другом, выбирая партнера уже в возрасте одного года. Серебряной гриве, которая была старше наших волков, приглянулся Курок. Но и Леди имела на него виды. Возможно, если бы диких волков не было так неимоверно мало, она уже нашла бы себе партнера. Итак, когда волки сходились вечером в тундре, Серебряная грива начинала заигрывать с Курком. Она обольстительно скашивала назад длинные уши, выпячивала грудь и вертелась всем телом, изогнув свою гибкую спину в виде буквы 8. Курок, высокий, настороженный, стоял рядом и медленно помахивал хвостом. Леди отгоняла Серебряную гриву. Ее хвост при этом струился горизонтально, как зловещий боевой стяг. Серебряная грива убегала -- на первых порах, а Леди принималась неистово заигрывать с Курком, мягко прыгая через него. Как-то днем она осталась сидеть с волчатами. Курок и Серебряная грива вдвоем ушли на охоту. Прошел вечер, они не возвращались. Леди тоскливо выла. Волчата проголодались, Леди пришла к Крису за мясом и отдала его волчатам. Крис хотел собственноручно угостить одного из волчат, но 263 Леди взяла мясо и дала волчонку сама. Когда я налила ей молока и отогнала волчат, она с деланно-безразличным видом отвернулась и пошла прочь, показывая свое нежелание кормиться за их счет. Лишь когда волчата заснули в норе, Крису удалось приманить ее изрядным куском мяса, и она поела. В эту ночь Курок не вернулся. Наутро, примерно в половине одиннадцатого, меня словно что толкнуло выйти наружу-- внутренний голос. У изгороди стоял Курок и молча смотрел на волчат в загоне. Вид у него был неважный, нижняя часть живота вздувалась, словно была туго набита. До меня сразу дошло, в чем дело, и, подавив желание обласкать его (он лишь рассеянно оглянулся, когда я радостно вскрикнула: "Это ты, Курок!"), я открыла ворота загона. Он вошел, со всех сторон теснимый волчатами, и, не выискивая, как обычно, места, изрыгнул целую гору свежего мяса. Оно исчезло прежде, чем Крис, которого я тотчас позвала, успел определить, с какой добычей пришел Курок. Крис запоздал на самую малость, приветствуя Курка, который тем временем уже был готов для лобзаний. Все же Крис углядел ухо какого-то животного как раз в тот момент, когда волчонок пожирал его. На мгновенье Крис задумался. Это был не олень. Принесенный Курком фарш уже фактически исчез, но я видела, что это было и не мелкое животное. -- Олененок! -- сказал Крис. Не увела ли Серебряная грива Курка далеко отсюда -- туда, где находились самки с детенышами? Курок вернулся в неурочный час, -- должно быть, волки шли издалека. Но вместо того чтобы поспать в пути и вернуться чуточку позже, Курок стремился вовремя доставить волчатам столь отменный груз. Как правило, когда у волков было что-нибудь особенно вкусное, они ничего не оставляли себе. Мы дали опустошенному Курку немного затхлого мяса из наших скудных запасов -- Леди и Тутч тоже попросили и получили свое, -- и он мгновенно завалился спать в свою излюбленную ямку возле логова. Склонившись над ним, я с невольным восхищением и любовью думала об этом щедром мохнатом существе -- нашем диком, навечно отгороженном от нас невидимой преградой друге, 264 Леди не соглашалась больше сидеть дома с волчатами. Часов в девять вечера Курок проснулся и стал бродить по лагерю, прежде чем уйти на охоту. Когда Леди попыталась приласкаться к нему, он грубо оттолкнул ее, чего раньше никогда не делал. Тем не менее они провыли вместе охотничью песню, которой суждено было стать лебединой песней Леди. С горной гряды неподалеку им ответила Серебряная грива. Покидая вместе с Курком нашу гору, Леди бежала впереди. Она направилась прямо к поджидавшей их Серебряной гриве, Ночью Леди и Серебряная грива дрались. На следующий день Курок и Серебряная грива вернулись домой без нее. Леди ни на что не похожим ворохом поблекшего меха лежала мертвая в тундре... ЛЕТНЯЯ МИГРАЦИЯ ОЛЕНЕЙ После того как настала июньская жара и мимо нас на юг, в горы, прошла возвратная волна оленьей миграции, мы больше не видели ни одного оленя. Но вот однажды на юг прошел одинокий олень. День был жаркий, комары свирепствовали неимоверно. Оголенные участки тела зудели и чесались от их укусов. Два дня спустя на юг прошли два стада с оленятами, голов по двести каждое. Дул бурный ветер, но комары свирепствовали, как прежде. Курок, одетый теперь лишь в жиденькую шубенку из остевых волос, без подшерстка, дрожал от холода, подпрыгивал на месте и хлопал себя лапой по морде. 11 июля был студеный, удивительный день. Дул холодный ветер, буря, бушевавшая последние два дня, расчистила небо, согнав с него белесую мглу. На горах таял свежевыпавший снег. Мимо нас на север прошли двадцать пять оленей: самки, с полдюжины оленят, самец. Потом десять самок с четырьмя оленятами. Потом снова двадцать пять оленей, на этот раз среди них было всего лишь четыре олененка, зато восемь самцов, половина из них -- взрослые, статные животные. Все они шли на север. Начиналось обычное коловращение, предшествующее большой миграции. На следующий день, в час пополудни, Крис вызвал меня из барака. 265 -- Посмотри-ка! -- сказал он. Я глянула на юг и увидела нечто столь грандиозно-внушительное, что у меня дух занялся, как от удара в грудь. Невероятно, но факт: все пространство тундры вверх по Киллику, просматриваемое сквозь мерцание и дымку далей, было усеяно черными движущимися точками -- оленями. Они шли прямо на нас. Будут ли они и дальше идти так, или свернут в сторону? Подойдя к Истер-Крику, часть широкого, волнистого фронта миграции огромной ложноножкой выпятилась влево и потекла на восток. Основные силы продолжали идти вперед. Олени шли двухмильным фронтом, сужавшимся у переправы через реку воронкой шириной в полмили. Я впервые видела у оленей такое построение, но Крису оно было уже знакомо: нечто подобное он наблюдал год назад, почти день в день, когда четыре тысячи оленей -- арьергард основной массы миграции -- прошли через горный проход. Они направлялись на север. Сейчас олени шли со стороны прохода тоже на север. Они двигались несметными полчищами, но не сплошняком, а порознь. Шли они не безостановочным миграционным шагом, а кормясь на ходу. И построение у них теперь было другое, летнее: самцы при стаде, группы, шедшие весной каждая сама по себе, теперь в общей массе, волной отливающей на север по второму за сезон удару великого пульса миграции. Крис спустился к реке снимать переправу оленей. Я осталась на горе в каком-то неведомом мне дотоле исступлении: то, что я видела, невозможно было передать никакими словами! Они шли по залитой солнцем тундре, по горным склонам, вкрапливаясь в скалы и обнажения пород. Каждый шел там, где ему хотелось. Одиночки бочком обходили скалы. Около сотни оленей сбежало по отлогому склону в зеленое болото, взметнув в воздух серебристые фонтаны брызг. Быстрое движение струями перетекало на фоне медленного. Стадо в тысячу голов легло, белея на солнце, в зеленом болоте в конце кобальтово-синего озера. Мимо темными тенями проходили олени-одиночки. Покой. Движение. Малые контрдвижения. Тишина. Прозрачный птичий крик. И вечное течение жизни. 266 Оно не бросалось в глаза, не оглушало. Лишь какой-то сектор, одна треть от 360╟, был заполнен идущими животными. Повернись на восток: горы плавно понижаются пирамидами, белые сверху, зеленые по бокам. Тени облаков затемняют одни, пятнами испещряют другие. Быстро стремит свои зеленоватые воды река. Просторно. Тихо. Животных нет. Солнце скатывается ниже и ниже, уходя на север; горы на западе вырастают темными, все стирающими тенями. Но в тундре все еще солнечно. Внизу на западе возникает быстрое движение: маленький олененок бросается догонять матку -- одинокую, как перст, олениху, которая бежит, не обращая на него внимания. Олени то и дело переплывают реку. Вокруг них мерцает серебристая мгла. Когда они выходят из воды, мгла, зыбясь, сливается в пояс света вдоль берега реки. На том берегу самцы бросаются в воду, и белые взрывы сливаются в пояс света на той стороне. Слышится непрерывный рев, как у водопада. Вниз по реке плывет пара огромных оленьих рогов, вскрутив водоворот, останавливается; мерцающая вспышка света -- олень выходит из воды, отряхивается. Молодая олениха проворно плывет вниз по течению, нащупывает дно, быстро бежит: надо догонять своих. Они куда-то идут. Куда? Но вот десятка два оленей испугались чего-то. Вот их уже с полсотни. Они бегут назад к общей массе. Одна из самок как угорелая носится по всему стаду, мечется то туда, то сюда, вспугивая сотни оленей. В воздухе мелькают копыта. Господи боже! Неужели вся тысяча -- тысяча! -- поддастся панике? Нет, паника глохнет, затухает, рассасывается в горах, в болоте. Птенцы ржанки, птенцы поморника, птенцы песочника -- каково им сейчас? Их жизнь висит на волоске. Взрослые птицы пронзительно кричат и вьются над оленями, беспомощно ныряют вниз, к их рыжевато-коричневым спинам. Тройка оленей -- детеныш, матка и молодая самочка, возможно, из ее прошлогоднего потомства -- внезапно появляются в болоте прямо подо мной; свет мягко обтекает их сзади, разливаясь по сочной зелени тундры, прочерченной множеством длинных теней, тянущихся от каждого бугорка. Оленям надо спешить, и они так же быстро исчезают, как появились. 267 Холмы живут, гора испещрена белыми пятнами. У каждого животного свои переживания. Стройноногая молодая матка со своим чутким, проворным детенышем поднимается на возвышенность неподалеку от меня, останавливается, смотрит вперед, потом назад. Перед нею тысячи оленей. К кому примкнуть? Основной поток животных идет теперь в тени, внизу на западе. При выходе из воды каждого оленя обволакивает белый парок, как будто он уже самой своей остановкой порождает туман. Олени прыгают, встают на дыбы, встряхиваются, веселые и игривые после успешной переправы. Молодой самчик задорно пляшет позади трех взрослых самцов. Один из них круто оборачивается, наставляет на него большие черные рога. Молодой отпрядывает назад. Маленькая белая самка игриво наскакивает на большого "сердитого" самца, изгибается в поклоне. Тот делает курбет и, опустив голову, нацеливает на нее рога. Солнце идет за горами. Серый свет. Повсюду над массой движущихся животных разносятся крики -- это самки и детеныши ищут друг друга. При массовой переправе через реку всегда возникает сумятица; олени отбиваются от своих стад. Некоторые переплывают реку по три раза, прежде чем разберутся, где свои, где чужие. В сумеречном просторе среди гор маленький светлый олененок, отбившийся от матки, -- пустое место в тундре: полчища оленей обтекают его с обеих сторон. Он скачет по 268 кругу, вздымается на дыбки и ищет взглядом "ее", такой живой, такой хорошенький и отчаявшийся. Несколько секунд он сломя голову бежит рядом с каким-то оленем -- неужели нашел? Нет, вот он с сумасшедшей, реактивной скоростью вылетает из массы бегущих животных в открытую тундру, застывает на месте, осматривается, затем снова пускается бежать сломя голову. Некоторое время спустя он, по-прежнему один, рысцой возвращается обратно по речной отмели. Крис пришел домой около половины десятого вечера. Мы стояли на горе под открытым небом и наблюдали великое переселение оленей. Я рассказала ему о том, в какое исступление привела меня невозможность описать увиденное. Он медленно повел взглядом вокруг. -- Каждый переживает это в себе, -- пробормотал он.-- Северные олени... красота... покой... светлое, ясное небо... и этот красный свет на горах. Только теперь волки приступили к охоте. Поначалу они стояли у подножья горы, пристально наблюдая за оленьими стадами. Затем Курок направился к реке: на том берегу спокойно кормилась большая группа животных. Серебряная грива заметила светлого заблудившегося олененка и погналась 269 за ним. Он снова повернул в открытую тундру и легко ушел от нее. Отказавшись от преследования, волчица присоединилась к Курку. Тем временем он уже успел переправиться на ту сторону, поймал олененка и принялся трясти его. Серебряная грива постояла, наблюдая, потом приблизилась, и оба волка несколько минут стояли над добычей. Я желала лишь одного: чтобы олененок был уже мертв. Затем волки двинулись дальше и обратили в бегство все стадо у реки. Бегство было поголовным и довольно замысловатым, скорее не от волков, а наравне с ними, поскольку волки врезались в самую середину стада, и олени, державшиеся на периферии, догоняли и обгоняли их. Волки бежали, не меняя аллюра, -- возможно, просто больше не могли прибавить ходу. В стаде олененку труднее спастись. Ведь вокруг такая сумятица. То упустишь момент приналечь во все лопатки, то вовремя не сообразишь, что рядом с тобой бежит волк, а не олень. За какие-нибудь полчаса Курок загнал четырех оленят. Серебряная грива "позволяла" ему подбираться к намеченной жертве, выбирать момент нападения и убивать ее. Затем подходила и обнюхивала труп. К четверти двенадцатого приток оленей с юга прекратился. Розовели освещенные солнцем вершины гор. Олени прошли на север. Та ложноножка на востоке через день-два вернулась обратно и тоже ушла на север. По подсчетам Криса, мимо нас прошло по меньшей мере тридцать тысяч оленей. А ведь мы видели их всего лишь полдня да вечер. День за днем они будут идти все дальше по самым, различным местностям. На следующее утро Крис заметил матку, бродившую по тем местам, где волки загнали четвертого олененка. Очевидно, она пришла искать своего детеныша. Захватив с собой Тутч, мы отправились туда. Мертвый олененок по-прежнему лежал там. Поблизости ходили его матка, молодой самчик и еще две самки. Они явно разыскивали своих детенышей. Самки порывисто двинулись навстречу нам, с надеждой глядя на собаку. -- Тихо, Тутч!--сказал Крис. -- Тебя приняли за детеныша. Олени убежали. В последний момент одна из маток сделала крюк и подбежала к своему мертвому детенышу: уж 270 теперь-то он непременно должен вскочить и броситься за нею следом! Мы подошли к нему. Он был укушен дважды: в спину, с повреждением печени, и за ухом. Шея, очевидно, была сломана. Удивительно мягкая, светлая шкурка и мех, как у всех оленят-годовиков. Длина не более ярда, стройные ноги -- всего-навсего кости, обтянутые шкуркой. Голова не длиннее головы волчонка того же возраста. Жира никакого. Мускулистые маленькие лопатки. Совершенное, изящное сложение. Светлый олененок все еще бродил около тех мест, что и накануне вечером. Он останавливался в нерешительности, взбегал на холм, снова спускался. Несколько маток искали своих отбившихся детенышей. Одна из них увидела Курка и танцующую возле него Серебряную гриву и поспешила к волкам, приняв их издали за оленей. Они погнались за нею. По тундре и по горам пролегли новые темные следы. Было много поломанных цветов. По-прежнему кричали птицы-родители. Что же сталось с загнанными животными? Пропали ли они зазря или были съедены? Мы установили, что первый олененок встал со своего окровавленного песчаного ложа, бросился в воду и утонул. Его тело прибило к острову, и впоследствии волки нашли и съели его. Второй олененок, будучи ранен, тоже кинулся в реку -- куда угодно, лишь бы подальше от опасности и страха. Вероятно, он утонул. Третьего олененка волки съели почти целиком в ночь после охоты. Что касается четвертого, то позднее мы видели, как Тутч тащила ногу с лопаткой, вероятно от него; мы не ходили больше к тому месту, где он лежал. Свою долю урвали и многие другие животные: песцы, росомахи, вороны, чайки, гризли и орланы. КУРОК И СЕРЕБРЯНАЯ ГРИВА Некоторое время жизнь текла буднично и спокойно. Под утро, когда Курок подходил к Столовой горе, возвращаясь с ночной охоты, Серебряная грива начинала тоскливо подвывать (это не был полный траурный вой). 271 Затем, обойдя подножье горы, она поворачивала и уходила на свой холм. Поднялась бы она к нам на гору, если б не Тутч? Серебряная грива и Тутч были врагами. Они уже сцепились однажды, но оказавшийся поблизости Крис отозвал собаку. И вот теперь, проходя под холмом, на котором обитала Серебряная грива, Тутч всякий раз бросала взгляд наверх и издавала странные хриплые взвой, словно только мы удерживали ее от того, чтобы взбежать на холм и покончить с волчицей. Когда я гуляла днем с Тутч -- на ее добрые чувства к волчатам по-прежнему нельзя было рассчитывать,-- мы оба, и собака, и я, настороженно высматривали Серебряную гриву. У волков не было твердо установленного распорядка дня. Правда, они неизменно выходили на охоту ночью, но время их возвращения трудно было предугадать; к тому же они иногда выходили охотиться и днем. Однажды мы столкнулись-таки с Серебряной гривой. Она вместе с Курком возвращалась домой. Тутч спас лишь специфический прием самозащиты, возможно свойственный всем вожакам собачьих упряжек: она притворилась, будто пристально разглядывает что-то впереди. С железным самообладанием она трусила -- не бежала, а именно трусила -- к дому так, чтобы не подать виду, будто она торопится, и при этом то и дело оглядывалась назад. Серебряная грива легко могла бы задушить ее. Возвращаясь утром, Курок разводил целый церемониал. Первой он приветствовал Тутч. Курок был единственным четвероногим другом у бывшего вожака собачьей упряжки. Тутч раскланивалась перед ним, вполне галантно по собачьим, но очень неуклюже по волчьим меркам. Ее глаза темнели, в них появлялся блеск. Курок проявлял к ней барственную терпимость. Затем Курок приветствовал нас, смакуя каждое наше радостное восклицание, каждую ласку. Все это, по-видимому, настраивало его на благодушно-приподнятый лад. Под конец он приветствовал волчат и давал им мяса, когда больше, когда меньше. Иногда он и вовсе ничего им не приносил. (Не всякая охота бывает удачной, а старая добыча в конце концов подъедается. По той радости, с какой волки дают волчатам свежее мясо, можно судить, как редко им удается его добыть.) На этом церемониал заканчивался, и Курок переходил 272 к "текущим делам". С собакой можно здороваться хоть целый день. Обычно он заходил к нам в барак и, пока я готовила ему пинту теплого молока, любил поваляться на обертках из-под мыла, кофе, бекона. Крис душил ладонь несколькими каплями "Quelques Fleurs", и Курок катался по его руке. Затем он брал в зубы банку с молоком и осторожно, стараясь не расплескать, нес распивать ее в более безопасное, с его точки зрения, место. -- Курок неплохо устроился в жизни, -- сказал Крис.-- Серебряная грива ухаживает за ним. Мы души в нем не чаем. Тутч тоже неплохо его принимает. А волчата от него без ума. По ним прямо-таки ток протекает, стоит им коснуться хотя бы кончика его хвоста. Но и у него была своя проблема. Речь идет не об утрате Леди. В первый день после ее смерти он ничем не показал, что тоскует по ней. Но на другой день сделал нечто трогательное. Возвратясь домой, он обнюхал все места, где она любила отдыхать, и ищущим взглядом обвел тундру. Вероятно, Курок в первый же день узнал о случившемся, но на следующий день, возвращаясь, он пошел другим маршрутом, и ему, должно быть, показалось, что она дома. Так вот, его проблема состояла в том, что он не мог свести воедино всех членов своей семьи -- людей и зверей. Ему хотелось, чтобы Крис охотился вместе с ним. Что касается меня, то я занимала совершенно особое место в его сложных семейных отношениях, ибо Серебряная грива ненавидела меня. Это давало мне повод к горькому ликованию. "Если дикий волк враждует с тобой, твоя песенка спета!" -- думала я. Иногда, когда волки отправлялись на ночную охоту, я провожала их. Курок рысил впереди, то и дело останавливаясь, чтобы подождать меня. Серебряная грива, пока встреча еще не состоялась, держалась ярдах в ста в стороне. Всякий раз, когда я смотрела на нее, она скребла землю задними лапами, выражая этим свое презрение. Но вот мне пора поворачивать обратно, и тут сбывалось мое старое фантастическое желание: я видела встречу двух волков в естественных условиях. Поначалу Курок беспрестанно останавливался и оглядывался на меня, ожидая, что я последую за ним. Все это время Серебряная грива стояла на месте, а уверившись, что он идет к ней, убегала вперед и 273 снова останавливалась, поджидая его. В собственно встрече не было ничего порывисто бурного, напротив, она была отмечена сдержанностью, которая придает волчьему поведению забавный оттенок учтивости. Когда Курок подходил совсем близко, Серебряная грива делала несколько шагов ему навстречу и застывала в ожидании. Наконец он подходил к ней вплотную, она поднималась на задние лапы, клала передние ему на плечи и, не снимая их, начинала подскакивать, как наэлектризованная. Потом Курок, а не она, брал на себя роль ведущего, и они уходили. Прежде чем скрыться из виду, они иногда ненадолго задерживались на одном месте, чтобы поиграть. В игре как нельзя более ясно проступает трудноуловимое коренное различие между волком и собакой. Собака по натуре попрыгушка и ветрогонка. Ее жизненный принцип -- зависимость, и, следовательно, она более или менее тривиальна. Волк же далек от тривиальности даже в игре. Его жизненный принцип -- ответственность. У волка игра лишь эпизодически перемежает серьезное дело добывания средств к существованию. Волки удивительно веселые, но отнюдь не фривольные животные. Другое трудноуловимое, но существенное отличие волка от собаки состоит в том, что в его отношении к другому волку, или волкам, нет ничего поверхностного, скоропреходящего; это отношение можно определить как жизненное обязательство. Собаки могут собраться сворой и совместно охотиться, но затем разбегаются по домам. Для волка же другой волк -- товарищ, и не по игре, а по стае, либо по совместной жизни. Их взаимоотношения определяются принципом строгой ответственности. Напряженные отношения в необыкновенной семье Курка наглядно иллюстрирует занятная сценка, разыгравшаяся однажды вечером. Мне захотелось подразнить Серебряную гриву, хотя я знала, что этим могу поставить под угрозу ее жизнь. Ни одно дикое животное не следует склонять к тому, чтобы оно доверилось наиболее вероломному и свирепому из всех живых существ -- человеку. Дело было так. Мы с Тутч возвращались домой после долгой прогулки, когда впереди я увидела Курка. Он стоял на краю горы и наблюдал за мной. Очевидно, он и Серебряная грива также только что вернулись, ибо Серебря- 274 ная грива еще не пошла отдыхать. Она стояла на низкой гряде справа и тоже наблюдала за мной. Курок не шевелился, ожидая, пока я подам ему наш отличительный знак -- приподниму вверх обе руки. (Волки любят лишний раз увериться в своих ощущениях.) Лишь после этого он скоком спустился с горы и затрусил ко мне. Встретившись с Тутч, он с вызовом остановился возле нее, потом с довольным видом продолжал свой путь. Его уши свисали, глаза были добрые. Серебряная грива пристально следила за нами. И тут мне пришла в голову зловредная мысль. Чтобы заинтриговать и удивить ее, я изобразила перед Курком полное волчье приветствие-- брякнулась навзничь под самым его носом. Я проделывала это впервые. Впоследствии, имея дело с другими волками, я обнаружила, что они немедленно отвечают на приветствие улыбкой и всячески проявляют свою радость, особенно глазами; моя пантомима была исполнена для них глубокого смысла. Однако сейчас Курок стоял неподвижно и смотрел не на меня, а -- неотрывно -- на Серебряную гриву странно ярким, словно торжествующим взглядом. Присутствие возле нас экспансивных животных, двое из которых враждовали между собой, рано или поздно должно было разрешиться взрывом. Темным ветреным утром 21 июля, около пяти часов, я проснулась от шума. Крис уже поднялся и стоял у запасного входа, выглядывая наружу. Оттуда неслись дикие завыванья. Крис в свойственной ему заинтересованно-попустительствующей манере докладывал мне обстановку: "Курок на горе, Тутч с лаем спускается по тропе -- дескать, Курку нечего бояться этого волка, уж она ему задаст", -- а Серебряная грива в конце тропы медленно подвигается навстречу Тутч. Похоже, -- заключил Крис, -- дело идет к развязке". Я выскочила из кровати и босая выбежала из барака спасать собаку. Тутч бросилась на Серебряную гриву. Волчица увернулась и побежала, собака за нею. Затем Тутч остановилась и повернула назад. Серебряная грива тоже повернулась и погналась за собакой. После этого Тутч снова стала к ней передом, и тут произошло что-то непонятное: Тутч не то сама легла, не то была сбита с ног, и Серебряная грива схватила ее за загривок. 275 Но собака мигом вскочила и снова обратила волчицу в бегство. Затем произошло следующее. Тутч опять повернула назад. На этот раз она могла бы спокойно вернуться домой, так как Серебряная грива кружным путем направилась к Курку, который тем временем спустился вниз. Но она опять бросилась к волчице, и на этот раз та повалила ее и схватила за горло. Дело запахло убийством. Тутч еще боролась, но уже отчаянно голосила. Я тоже отчаянно голосила. Босиком, без всякого оружия я неровным шагом бежала под гору по каменистой тропе. Крис бросился за ружьем Энди; впопыхах он позабыл распустить ремешок чехла, но наконец с грехом пополам вытащил ружье и принялся палить в воздух. Ему пришлось сделать четыре выстрела, прежде чем Серебряная грива отпустила собаку и побежала. Ярдов через сто она остановилась и, описывая полукруг, двинулась назад. Крис выстрелил еще раз. Лишь тогда волчица убежала окончательно. Тутч медленно поднималась вверх по тропе, истекая кровью. Она явно боялась возвращаться домой. Эскимосы, как выразился Крис, "вышибли бы из нее душу" за драку. Мы уложили ее на кровать. От взмокшей шерсти на ее шее шел резкий специфический запах -- металлический запах волчьей слюны. За левым ухом у нее была глубокая рваная рана, шея рассечена так, что виднелись белые хрящи дыхательного горла. Но раны были не смертельны. Вскоре появился Курок (он убежал вместе с Серебряной гривой). Шерсть на его шее была глубоко пропитана кровью, но шкура суха. Кровь должна была бить струей из артерии, чтобы так обильно напитать мех. Неужели это кровь Серебряной гривы? Ты уверен, что стрелял поверх нее? -- свирепо спросила я Криса. Думаю, что да, -- ответил он. Мысль о том, что Серебряная грива, быть может, уже мертва или умирает, повергла меня в тоску и смятение. -- Похоже, человека всегда что-нибудь должно огорчать, не одно, так другое, -- добавил Крис. Чтобы ублажить Курка, мы выпустили волчонка поиграть с ним. Поиграв, они отправились на прогулку, и мы выпустили к ним остальных. Резкий снег слепил и колол глаза, дул хо- 276 лодный ветер. Все же внизу, в лощине под холмом Серебряной гривы, было мало-мальски сносно, и мы немного там погуляли. Сверху, с горного склона, до нас донесся слабый, бесконечно тоскливый стон. -- Быть может, это ее предсмертный крик, -- сказал Крис. -- Если так, она должна страшно тосковать, что с нею нет Курка. Курок не ответил на ее зов -- во всяком случае, голосом. Зато он сделал нечто невероятно мучительное для нас -- попытался увести к ней волчат. Мы поспешно повернули их носами к дому, к Столовой горе. Курок смерил Криса и волчат 277 быстрым, ясным, оценивающим взглядом, но и не подумал хватать ближайшего к нему волчонка, а стал играть с ним. Потом к нему повернулся второй, и вот он уже весело играет с двумя, а там и остальные три поворачивают обратно, и Курок строем уводит их от нас. Дойди они до Серебряной гривы, наша песенка была бы спета. Мы ни за что не смогли бы вернуть их назад. Казалось, все пропало. Тем не менее я на всех парах помчалась к бараку за мясом, чтобы использовать его как приманку, хотя никак не могла обернуться в два конца прежде, чем они поднимутся к Серебряной гриве. Возвращаясь с мясом, я увидела замечательное зрелище: в гору поднимается Крис, его в полном составе сопровождают волки. -- Мне вспомнились те остатки оленя у родника, -- объяс нил он. -- Я схватил ногу и стал махать ею в воздухе. Волчата бросились ко мне посмотреть, что это я нашел. Я дал поню хать им ногу -- и сюда. Только они остановятся, я поворачи ваюсь и показываю ногу. Два дня спустя Крис принял роковое решение. Я была на прогулке с Тутч. В тот вечер Арктика вновь предстала нам в своем мистическом обличье. Мокрая и зеленая лежала тундра под низким неярким солнцем. Темно-синие, в тени, стояли горы. Задумчивая, мучительная красота, как перед близкой смертью. Когда я вошла в барак, Крис взглянул на меня робким, светлым взглядом и сказал: -- Давай возьмем волчат осенью домой, в Штаты? Мы никогда не говорили об их будущем, зная, что их ждет в будущем смерть. Невозможно было оставить их в тундре на голодную смерть, невозможно было и взять их с собой и как-то содержать. Но у Криса, как я уже убедилась, невозможное сплошь и рядом становится возможным. С отчаянно-веселым безрассудством мы заглянули друг другу в глаза. -- Давай скажем им об этом! -- воскликнула я. Мне еще ни разу не приходилось изливать перед ними душу. Мы поспешили в загон, и я осыпала волчат бурными ласками. Даже мой голос, чувствовала я, изменился. Робкая, застенчивая мисс Тундра на этот раз нисколько не боялась меня. Она зевала -- у волков это признак хорошего настроения-- и не ежилась под моей рукой. 278 Но сможем ли мы приучить вольнолюбивых зверей к неволе? Крис решил попробовать и обвязал веревкой две вольные шеи --мисс Алатны и мистера Барроу. Реакция волчат потрясла его. Мисс Алатна посмотрела на непонятную, волочащуюся за нею штуку, кинулась к Крису, сидевшему в загоне, и зарылась мордашкой в его ладони. Мистер Барроу оглянулся на веревку и сперва попытался убежать от нее, а потом сделал самое умное, что только можно было придумать: выкопал ямку, собрал в нее веревку и зарыл. После этого он с уверенным видом двинулся прочь. Непонятная штука воскресла и потащилась за ним. Для Криса это было слишком, и он снял с волчат веревки. Уж как-нибудь управимся, когда придет срок, решили мы. Очень приятно мы провели вечер 29 июля. Курок пошел вместе с нами и волчатами на прогулку по речным отмелям, где он и Леди когда-то играли, роя ямки в песке и стараясь переманить друг друга к себе. Его присутствие помогало нам управляться с волчатами: они слушались его мгновенно, исполняя малейшее его приказание. Вместе с ним они вернулись домой. По пути на гору он сделал волчатам подарок: поймал еще не оперившегося птенца и скормил им его изо рта. Мы водворили волчат в загон, а потом вывели мистера Барроу поиграть с Курком. Он всегда был страшно рад побыть наедине с одним волчонком. Двоих-троих он выносил уже с трудом. "А напусти на него всю пятерку, -- говорил Крис, -- так ему небо покажется с овчинку". В таких случаях он метался по загону, преследуемый всей любвеобильной оравой, строил ужасные гримасы и безобидно щелкал зубами. Мистер Барроу лег на спину под самым носом Курка и с невинным удовольствием помочился. Затем встал и перескочил через лежащего Курка еще детски неуверенным, но в общем именно таким, какой положен волку при игре, скоком. В ивняке он наткнулся на череп одного из убитых эскимосами гризли. Курок изъявил склонность заняться черепом, лег и стал грызть его. Мистер Барроу моментально подвалился ему под бок и последовал его примеру. Одним словом, это была самая компанейская игра из всех, в какие Курок когда-либо играл с волчатами. Но близилась пора волчьей охоты. Опасаясь, что Курок уведет от нас Барроу, мы водворили волчонка в загон. Курку 279 это страшно не понравилось, более того: нам даже пришлось поманить его мясом, чтобы разлучить с Барроу. После этого Курок лег, с отсутствующим видом глядя в пространство, и лишь после моих долгих подлизываний повернулся и взглянул на меня. Он взглянул мне в глаза, и не мгновенным, скользящим, как обычно, взглядом, а долгим -- на целых полминуты. Потом стал лизать мне руку и собрал запекшуюся кровь с глубокого шрама на моей ладони, который я никак не могла заклеить пластырем. Поздно вечером он отправился на охоту. В два часа ночи я проснулась от какого-то бормотанья и решила, что это вернулся Курок. Но то была лишь куропатка, ласково разговаривавшая со своими птенцами. Небо было бесподобно -- бледное и светлое на севере, местами покрытое багряными облаками. В тундре было пусто. В шесть утра, когда я уже готовила завтрак, вошел Крис. -- Курок идет с охоты! -- сказал он. Я выбежала из барака. Милый, знакомый светлошерстый зверь приближался к подножью горы. Я сбегала в барак, поставила греться молоко и выбежала поздороваться с ним. Он стоял на плоской каменной скале близко к вершине и смотрел вниз. Я проследила за его взглядом. По его следам к нашей горе резво бежали Серебряная грива и еще три волка. Как видно, ему и Серебряной гриве в конце концов удалось найти своих сородичей, и теперь он вел их к себе в гости. Дикие волки -- и Серебряная грива в их числе, -- увидев нас, застыли на месте, потом побежали на запад по светлой, просторной тундре. Мы видели, что Курок принимает решение. Он стоял неподвижно, боком к нам, его челюсти были плотно сжаты, словно он делал выбор. Затем он побежал вслед за волками. Больше мы его не видели... ВОЛЧЬИ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ Лето -- едва заметная пауза между двумя бурно нарастающими темами Арктики -- весной и осенью. 9 августа непрестанная толкотня, бормотня и подвыванье ветра вокруг нашего барака затихли. Три дня подряд было солнечно, тихо и холодно по ночам. Год поворачивал на 280 осень. Морские птицы улетели. Арктический мир откренялся в космической пустоте от солнца. Издали все явственнее звучало зловещее причитанье полярной ночи, никогда, впрочем, не замолкавшее вполне. Когда ветер и дождь снова взялись за дело, тундра стала желтеть: пришла осень. -- С тех пор как ушел Курок, волчата ни разу не выли,-- как-то вечером вдруг сказал Крис. И верно: последние две недели волчата по большей части молчали. Слышалось лишь их мягкое негромкое бормотанье и протестующее похныкиванье -- девчоночьими голосами, когда два волчонка лежа лениво боролись за обладание какой-нибудь игрушкой. Либо, если можно так выразиться, "общительное вяканье" во время прогулок. Мы поспешили в загон, стали на колени и подняли вой. В загоне мгновенно воцарилось веселье. Алатна резво подскочила ко мне. Подобно Леди она страшно любила повыть в компании. Быстро заработали мягкие хвосты. Волчата, лежавшие в дальнем конце загона, поспешили присоединиться к нам. Они бежали, тесно прижавшись друг к другу, -- своим излюбленным строем или "ватагой", как мы его называли. Это был настоящий праздник. Мистер Север встал за спиной Криса, положил лапы ему на плечи и попытался снять с него шапку. Уши шапки были опущены и завязаны, и у него ничего не вышло. Он завопил. Крис расхохотался. -- Мистера Севера всегда можно узнать по голосу. Он чудак. Если у него что-то не ладится, он непременно кричит об этом на весь свет. Волчата -- большие любители спокойно поболтать; это у них наряду с воем. Однако мистер Север был куда разговорчивее остальных. От ужина у него остался кусок мяса. Он носился с ним по загону и верещал: это был его вклад в "общий разговор". Он знал, что где бы ни закопать мясо, его все равно найдут. Проходя мимо кого-нибудь из волчат, он слегка задевал его, адресуя к нему свои мелодичные, мяукающие выкрики. Однажды мы взяли волчат на прогулку по незнакомым местам. Прогулка вышла неудачной. Каждый был полон тревоги и неуверенности, особенно если приходилось быть ведущим. Мистер Север без конца скулил. Когда я стала на колени, он подошел и уткнулся мне мордой в ладони, жалуясь 281 на все и вся. Но, снова попав в знакомую местность, волчата умолкли. У мистера Севера была приятная повадка, которой я еще не замечала у волков. Во время прогулок он постоянно что-то бубнил, словно поддерживая разговор, и я поняла, что негромкие звуки общения, издаваемые волчатами, создают в стае атмосферу интимности. Я стала подражать им. И вот как-то раз, когда я этак "общительно вякала", мимо меня, поглощенный собственными делами, пробежал мистер Север, и я была глубоко поражена тем, что общительный волчишка нашел время ответить мне коротким мышиным писком. Такой же писк обычно издавал Курок, неожиданно сталкиваясь с нами. 282 Ветер тревожил волчат не меньше, чем Курка и Леди в период их младенчества. Однажды выдался день -- барак гремел, как морское сражение. Мы не слышали друг друга и лишь видели, как шевелятся наши губы. Ветер дул с равномерно-свирепой силой, затем еще усилился. Пол барака заходил ходуном, кастрюля на печке заплясала. Часть ограды загона завалилась, и мы вышли подпереть ее. Волчата сидели в норе и тревожно выли. Затем все вылезли поиграть с нами, за исключением мистера Севера. Он выглядывал из своего подземелья и выл не переставая. Лишь когда я наклонилась и погладила его по голове, он затих. Можно лишь гадать, какое утешение могли предложить им родители. 283 Теперь я прямо-таки блаженствовала, получив ответ на казавшийся неразрешимым, давно томивший меня вопрос: какие могут быть иные типы волчьей индивидуальности, кроме тех, что были воплощены в Курке и Леди? Ведь бессмысленно "сочинять" волчью индивидуальность, исходя лишь из собственных домыслов. Был и другой вопрос, ответ на который, впрочем, я твердо знала: может ли быть на свете волк чудеснее Леди? Двое из волчат, мистер Север и мисс Алатна, очень напоминали нам Курка и Леди. Север подобно Курку был барственным типом волка -- боязливого и вместе с тем склонного к роскоши. Он часто подходил к нам на прогулках и просился на руки, а надо заметить: он был крупным волчонком. Мы несли его с минуту, и он болтал в воздухе задними ногами. У нас вошло в обычай помогать усталым волчатам спускаться с горы, и мистер Север никогда не забывал прокатиться "верхом". Из всех волчат он был самым крупным и подбористым. Зато мисс Алатна была самой очаровательной. Среди мягкой шерсти на лбу у нее был завиток. Прыгала она на целый фут выше, чем остальные волчата. Подобно Леди она любила "попеть" и даже умела немножко танцевать. Последнее повелось у нее от забавной привычки, которую она приобрела в детстве, пока подрастала. Выглядело это так. Выхлебав свою миску молока, Алатна вытирала измазанную молоком мордашку об ухо ближайшего соседа, а затем с довольным видом обсасывала ухо, не желая терять ни капли молока. Этой участи подвергалось ухо каждого волчонка, только не ее собственное. Особенное удовольствие она получала, если при этом можно было припасть к земле и мерно колотить по ней лапами, но в случае необходимости она могла и преследовать недовольного владельца уха по всему загону. Этот "танец сосунка" она исполняла каждый день в тот радостно-великий момент, когда раскрывались ворота загона. Алатна стояла возле входа и мерно шлепала лапами по земле, как сосущий котенок. В тундре подобно Леди она была бесстрашна и весела, полна задора и изобретательности и всегда верховодила. Алатна и Север, наиболее одаренные из волчат, держались парой. Очевидно, это выходило у них само собой. Нас страшно интересовало, выдержит ли их "помолвка" испыта- 284 ние временем, дотянет ли до брачной поры. Как бы там ни было, волки действительно способны связывать себя определенными "обязательствами" на поразительно долгий срок. Волки вообще легко проявляют свои чувства, но эти двое были особенно любвеобильны. Как-то днем, вернувшись с долгой прогулки, мистер Север прилег отдохнуть на плоской каменной глыбе (волки любят возвышения). Алатна мигом притулилась к нему, а немного погодя приподнялась и быстро поцеловала его в морду. Три других волчонка олицетворяли для нас совершенно новые типы волчьей индивидуальности. Мисс Киллик была большим, бесхитростным, сердечным, отзывчивым волчонком, неревнивым и нетребовательным. Она представлялась мне своего рода загадкой именно потому, что в ней не было характерной черты, за которую можно было бы ухватиться. Но как раз с нею мне было суждено пережить впоследствии интереснейшее приключение: она смирно стояла 285 передо мной, а я вытаскивала из ее морды иглы дикобраза. Немного погодя она подбежала и поцеловала меня. Мистер Барроу был прямой противоположностью мистеру Северу, барственному волку. Кряжистый, широкий в кости агрессивный Барроу поначалу задавал тон всему сообществу. Угрожающе вырастал он над мисс Тундрой, горизонтально 286 вытянув заостренный, мелко подрагивающий хвост. После того как мы выправили положение с помощью поилки, дававшей волчатам равные шансы при кормежке, и мисс Тундра перестала быть самой слабой, а мистер Барроу -- самым сильным, -- после этого, как ни странно, или, скорее, вполне закономерно, Барроу превратился в вечно недовольного волка. Загадкой среди волчат была мисс Тундра. Это была трезвая, сдержанная и нежная натура. У нее было совершенно необычное, добродушно-насмешливое выражение "лица" благодаря серым "очкам" и поднятым вверх уголкам рта. Если вопреки всем уверткам и барахтанью нам удавалось взять ее на руки, она в конце концов с удовольствием "ехала верхом", либо мягко поднимала лапу в знак того, что воспринимает все это не иначе как с иронией. С остальными волчатами у нее были весьма странные отношения. Мы даже склонны были полагать, что она недолго 287 прожила бы в естественной среде. Она была, что называется, белой вороной. Случалось, мы брали ее на руки или --изредка-- приводили в барак, который пока что оставался пугалом для волчат, и, когда она возвращалась в загон, волчата, соблюдая весь церемониал встречи, наваливались на нее, подминали под себя и единодушно кусали в течение нескольких минут, как бы желая начисто вытравить из ее шерсти дух того чуждого и неведомого, с чем она соприкоснулась. Похоже, это нравилось ей -- на первых порах. Она была загадочная натура. 23 августа мисс Тундра расцвела. За какие-нибудь пять минут она неузнаваемо изменилась, и я до сих пор не пойму почему. Крис сказал: "Она просто решила, что жить весело". То был еще один пример волчьего преображения. Дело было так. Мы в полном составе гуляли на наших излюбленных песчаных отмелях. Все волчата, кроме Тундры, убежали вперед, мы с нею остались одни. Я сделала вид, что копаю нору. Она не убежала, а подошла ко мне, внимательно посмотрела в ямку и принялась копать с другой стороны. Я шлепнула ладонью по песку и выбросила вбок руку -- этот жест я часто пускала в ход раньше, играя с Курком и Леди. И Тундра поняла меня -- начиналась игра, начиналась забава. Ее глаза засверкали, и она ответила мне таким же жестом. Затем она бросилась бежать (вот и все, подумала я), но тут же примчалась обратно и перескочила через меня. Я поднялась на ноги и, как на пружинах, прыгнула на нее. Она отскочила и прыгнула на меня. Заслышав смех и возню, остальные волчата бросились к нам. Впервые в жизни мисс Тундра произвела впечатление на всю стаю. Ее грива и мех на лапах распушились, она словно проснулась. Удивленный и обрадованный Крис тоже был тут как тут. "Да ведь она красавица, если не спит на ходу", -- сказал он. Тундра наморщила нос и щелкнула зубами, повернувшись к волчатам. Она вся была как наэлектризованная. Она преобразилась. Схватив кость, она помчалась прочь, я -- за ней. Начиная с этого дня мисс Тундра была дерзка, весела и решительна. Алатна была самой прелестной из волчиц, которых мы знали. Мисс Тундре суждено было стать самой чудесной. 288 ДИКИЕ ПАСТУХИ ОЛЕНЕЙ Бурная тема осени нарастала: среди зелени и желтизны тундры запестрели красные пятна. Но олени еще не появлялись. За весь август мимо нас прошли всего три самца-одиночки, у двух первых рога были в бархате, у последнего залиты кровью. Бархат сошел с них, и лишь двухфутовый лоскут свешивался с самого высокого кончика наподобие покрывала, свисающего со средневековой прически. Пройдет ли основной поток осенней миграции через здешние места, как и в прошлом году? Это казалось маловероятным: предшествующее ей коловращение теперь начиналось далеко вверх по Истер-Крику. Волчата надевали свои осенние шубы. Черный остевой волос в шесть дюймов длиной начал прикрывать густой кремовый мех и молодой подшерсток. Волчата становились взрослыми волками. Расцветка тундры делалась сочнее день ото дня. Зелень исчезла. В долгих полярных сумерках красный цвет густел и так тепло мерцал внизу, среди желтых пятен под нашей горой, что взгляд невольно тянулся к нему, как к огоньку. На длинных террасах за рекой тундра была рыжевато-коричневой с красной подложкой и напоминала теплое живое тело под тусклой шерстью. И тем не менее краски продолжали густеть. В сумерки сам воздух, казалось, был насыщен цветом. Террасы возвышались одна над другой широкими малиновыми ступенями, а поверх них грозно смотрели горные вершины, седые от снега, сквозь который проглядывала чернота камня; сейчас они имели куда более устрашающий вид, чем впоследствии, когда стали совершенно белыми. Не знаю, то ли последний перед ледоставом визит Энди, то ли сама осень навеяла на нас уныние. В тот вечер мы просматривали почту. По крыше барабанил дождь, в изголовье кровати, шипя, ярко полыхал фонарь. Нас особенно огорчила полученная с почтой статья о видовом фильме, из которой явствовало, что природа в этом фильме сильно приукрашена. -- Порой мне страшно хочется откровенно скучной правдивости и размаха, -- задумчиво проговорил Крис. То был час трезвой поверки всей нашей жизни. 289 -- Я не оправдала твоих надежд, -- сказала я, по-детски напрашиваясь на утешение. Крис улыбнулся и обнял меня. -- Я добился такого, о чем не мог и мечтать. Я забрался сюда, на хребет Брукса. Я живу не в палатке, а в доме! У меня есть печка, примус, персики, виноград, помидоры, мясо! Следующие несколько дней я хандрила. То была всего-навсего тоска по женскому обществу, хоть я и не отдавала себе в этом отчета. В последний раз я видела женщину много месяцев назад. В день рождения моей матери чувство тоски достигло предела. Пустяковый случай из моей жизни, казалось навсегда позабытый, вспомнился мне,-- вероятно,-потому, что он говорил о возможности человеческого общения, и прежде всего с женщинами. Как-то раз, путешествуя, мы с матерью остановились переночевать на одной ферме. Утром, после того как мы позавтракали одни в столовой, мать пошла к приветливым хозяевам в большую опрятную кухню, чтобы налить себе еще кофе. Вся она -- волосы, лицо, глаза -- была словно соткана из солнца. Для занятых работой женщин это был момент непринужденности и веселья -- покойная приветливость вошла в самую гущу деловитости. Момент, когда встречающиеся в пожатии руки, человеческая доброта внушают неожиданную уверенность в себе. Момент, бесконечно далекий от той минуты, когда человек говорит: "Ах, я никогда не думал, что мне придется так умереть". Вместе с этим воспоминанием пришло и другое, словно из глухой лесной чащи, -- ибо так уж перемешиваются воспоминания у человека, который никогда не отходит так далеко от животного, как мы склонны предполагать,--предсмертный крик какого-то маленького зверька в ночи: "Я не хочу умирать!" В тот вечер я вышла под открытое небо и долго стояла одна за бараком. Было тихо. С реки доносился слабый шум, тонувший в бурях и треволнениях августа и первой половины сентября. Огромная, в четверть заснеженного горного массива вверх по Истер-Крику, луна поднималась из-за гор, озаряя небо синим светом. У меня под ногами светлела, в один цвет с тундрой, скошенная крыша барака. Внизу, у подножья горы, царила тьма. Было холодно -- наверное, даже очень холодно. Но природа словно заново являлась взгляду --та самая "природа", которую так легко любить в умеренном поясе и которая была 290 забыта, о которой не вспоминалось здесь. Все казалось каким-то благожелательным, милым, восхитительным, словно исполненным какой-то отзывчивости: то начиналась "арктическая эйфория". Наутро краски исчезли. Горы и тундра были того неимоверного серо-коричневого цвета, какими их видишь, когда они выходят из-под снега. Погода была чудесная -- солнечная, тихая. По реке плыла шуга, затвердевая льдом у берегов. Волчата были зачарованы тонкой ледяной окаемкой, наросшей по краям луж. Они ступали на нее, проваливались, били по ней лапами, уносили в зубах кусочки льда. Ночь на 19 сентября была такая холодная, что я ушла чистить зубы в барак, хотя нутром чувствовала, что сегодня должна быть "иллюминация". Когда я выбежала на зов Криса, у меня перехватило дыхание. Огни северного сияния нависали над самой головой и заполняли все небо... Мягкая белизна, неохватно широким поясом простершаяся с востока на запад, и сквозь нее просвечивают звезды. Яркие пятна света на севере и на востоке, берущие начало в каком-то невидимом сиянии за горами. Какое жизнеподобие! Какая живость и подвижность в самой структуре! Бурная тема осени нарастала, и точь-в-точь на ее вершине раздались трубные звуки миграции. Наутро после северного сияния было четырнадцать градусов выше нуля. Крис вынес проветрить наши спальные мешки. Чуть-чуть солнца, дымка облаков, ветер с северо-запада. Я начала готовить завтрак. Лоис! -- позвал он. Я выбежала к нему. Привяжи Тутч. Подходя к собаке, я посмотрела на запад с края горы. Там были олени. Они шли миграционным шагом с северо-запада на юго-восток, направляясь через хребет на свои зимние квартиры. Они двигались прерывистой колонной, как обычно при осенней миграции. Мы взяли кинокамеру и волков и спустились к подножью горы поджидать оленей. Крис расположился по одну сторону отмеченного рытвинами русла миграции, я -- по другую, 291 укрывшись за холмом от приближающихся животных. Волчата жались к моим ногам, негромко поскуливая от нервного напряжения. Вот за холмом раздалось цоканье копыт по замерзшей траве, глубокое, пронзительно спокойное "ма!" олененка -- приятный звук, как часть самого ветра и тундры. За холмом двигались живые, мягкие, как замша, серые тела -- красивые, каждое мир в себе, у каждого чуть отличная от других шуба. Проворный олененок, скакавший за своей маткой, вдруг нырнул под нее подкормиться. У двух самцов были ослепительно сверкающие белые рога; на них намерз лед, видимо, после того как они окунули их в воду. У остальных оленей, в, том числе у самок, рога были кроваво-красного цвета. У некоторых на рогах трепались бархатные лоскуты, и ветер заносил их вперед; олени шли по ветру, не чуя никакой опасности -- ни запаха волков, ни запаха человека. Испуганные волчата жались ко мне, уползали в кусты. В интервале между колоннами Алатна, завидя одинокую самку с детенышем, погналась было за ними, но быстро вернулась назад: приближалось стадо взрослых самцов. Лопасти розеток, как огромные коричневые листья, нависали над их мордами, груди были покрыты густой белой шерстью. Прошел час. Мною начало овладевать беспокойство: волчата заскучали, и, если они убегут, кто знает, вернутся ли они домой; они еще ни разу не выходили в тундру одни. В конце концов они действительно убежали -- к своему излюбленному месту игр на песчаных отмелях. Час за часом олени приходили и уходили вдаль, к припорошенным снегом горам. Среди них попадались калеки. Самец, двигавшийся наподобие лошади-качалки в сопровождении небольшого стада преданных самок; завидев нас, он испуганно остановился, но затем продолжил свой путь. Олененок с выпиравшей лопаткой, не то сломанной, не то вывихнутой. Самка, насилу волочившая за собой негнущуюся ногу. Еще одна покалеченная самка, в одиночестве совершающая свой путь в промежутке между колоннами. Мы находились не в основном русле миграции, а лишь на одном из его крупнейших ответвлений. Одиночки и отбившиеся от стада животные будут идти здесь еще несколько дней, мало-помалу убывая в числе. В четыре часа дня основ- 292 ной поток миграции иссяк. Крис стал собирать свои фотопринадлежности. Я пошла домой напрямик по крутому склону Столовой горы. Вдруг, откуда ни возьмись, ко мне, скуля, подскочил мистер Барроу. Он страшно обрадовался, что нашел меня, но это доставило ему лишь минутное утешение: как и я, он жаждал разыскать остальных волчат. Взобравшись на вершину, я завыла. Волчата ответили, причем с той стороны, где нам и в голову не пришло бы их искать. Они сидели на рыжевато-коричневой горной гряде к северу от нас, едва заметные в рыжем кустарнике, и не хотели возвращаться домой. Тут подоспел Крис, и мы стали выть дуэтом, уговаривая их вернуться. Волчата упорствовали: последние несколько часов в тундре, на их взгляд, творилось неладное, и им было не по себе. Еще во время прохождения оленей я слышала тревожный, потерянный вой, по всей видимости мистера Барроу. Для нормального самочувствия волку необходимо, чтобы все вокруг было как положено. Он отшатывается даже от новых шнурков, нарушающих совокупность признаков, составляющих понятие "друг". В конце концов я отправилась "уговаривать" волчат кусочками мяса, и они последовали за мной. При этом я монотонно напевала призыв, которым заканчивались наши дневные прогулки: "Теперь пойдем домой, покушаем мясца". Этот день был пронизан настроениями множества живых существ, включая нашу жалость к больным и увечным, с трудом тащившимся по тундре. Не один раз на дню мне хотелось, чтобы у Криса было ружье и он помог какому-нибудь калеке умереть. Но Энди уже давно забрал у нас ружье, задумав поохотиться на лосей. На следующее утро было десять градусов выше нуля. По озеру гуляла серая зыбь, но посредине и с одного края оно было ровным и прозрачно-темным. Это был лед. Олени пришли с ледоставом, куропатки прилетят с первым снегом. "Медленные" олени-самцы, "лошади-качалки", "усталые" оленята -- все они плелись в хвосте миграции. Изящная, укра шенная рогами серая самка шла одна с "усталым" оленен ком. Она убегала вперед, наискосок ударяя в землю копы тами, легко неся свое гибкое тело и чуть-чуть -- неуверенно повернув голову набок. Затем она останавливалась и ждала, 293 пока олененок, медленно и натужно перебиравший ногами, почти поравняется с нею, потом бежала дальше. Судя по всему, ей страшно хотелось догнать ушедших вперед оленей. Быть может, "усталые" оленята были просто больными? В эти дни мы увидели две жутко откровенные сцены из жизни тундры. 29 сентября небо заволокло темными тучами, тундра побурела и погрузилась в полумрак. Теперь Тутч выходила с нами на прогулки. Мы шли вдоль зарослей ивняка по пробитым оленями тропам против хода миграции (Тутч с волчатами убежала вперед) и вдруг застыли на месте. Впереди, на возвышенности между холмами, стояли две оленихи. Они только что показались и сразу увидели нас. Тутч устремилась к ним. Пять волчат неуверенно последовали за нею, набираясь у нее смелости. Одна из самок побежала. Другая, как ни странно, стояла на месте и, глядя на 294 Тутч сверху вниз, издавала лающие звуки. Остерегаясь животного, которое не стало спасаться бегством, Тутч без видимой надежды на успех бросилась за бегущей оленихой и вскоре скрылась из глаз. Тем временем молодые волки неуверенными бросками, один за другим, подбирались к стоящему оленю -- это была годовалая самка. Они то и дело останавливались, поднимали головы и разглядывали ее: молодые волки боятся крупных животных. Они медлили. Но они были прирожденными охотниками на оленей и в конце концов погнали олениху. Она побежала прямо на нас по маршруту миграции. Это была странная охота. Олениха бежала, слегка оскальзываясь на покрытых льдом лужах. За нею, растянувшись цепочкой, неуклюже трюхали волки. Это было невероятно, но это было так. Хотя она бежала не очень быстро, они все равно не могли бы догнать ее. Футах в пятидесяти от нас она стала к ним передом, опустилась на колено, легла. Волчата, по-прежнему не решаясь приблизиться, обступили ее рыжевато-коричневой толпой. Целая и невредимая, она поднялась, повернулась и побежала дальше, но через несколько ярдов снова повернулась к ним передом и легла. На этот раз волчата уже не выпускали ее. -- Прикончи ее! -- взмолилась я. -- Ножом, чем угодно! Я побежала домой за каким-нибудь оружием. На обратном пути я встретила Криса. -- Они уже перегрызли ей глотку, -- сказал он. Мы пошли к трупу. Морды волков были вымазаны в крови. Мы осмотрели тело оленя. Легкие были лишь частично вздуты. В них было восемь абсцессов -- некоторые величиной в мячик для пинг-понга, -- частично скрытых легочной тканью. Они походили на кисты, образуемые легочным ленточным червем. На следующий день мы снова отправились вспять по маршруту миграции. Навстречу нам показался одинокий олень, и Тутч погнала его. Пустой труд, подумали мы, но как только олень и собака скрылись за холмом, я поняла, что сейчас произойдет невероятное. Она догонит его!---сказала я. Похоже, что так. Лай приближался. Крис наладил кинокамеру. Вот показались олень и собака, они бежали на нас. Волки осторожно 295 двинулись им навстречу. Тутч схватила оленя за заднюю ногу, рванула. Олень упал, потом с трудом поднялся, выворачивая лопатки и натужно пригибая шею к земле, но задние ноги не слушались его. Тутч перехватила ему поджилки. Он лег и лежал тихо, ничем не выдавая свою муку, обманчиво спокойный, словно отдыхал, в то время как вокруг творилось то чудовищное, от чего надо бежать и бежать: крики, свист, суетня мохнатых животных, пахнущих смертью и ужасом. Он опять сделал отчаянную попытку встать, но Тутч быстро, свирепо затрясла его раненую ногу, схватила за горло. Волки нерешительно сомкнули круг. Это было жуткое, печальное зрелище. Мне кажется, оно навсегда бросило тень суровости на мое лицо. Лишь на следующий день мы пошли к месту происшествия-- выяснить, почему это был "медленный" олень. Но это было невозможно, так как тушу почти подчистую убрали дикие волки. Осталось лишь несколько кучек обглоданных костей, разбросанных по опушке ивовых зарослей; дички таскали туда мясо кусками и поедали в укрытии друг подле друга. Мы рассматривали эти останки, как вдруг наши волки сорвались и бросились от нас со всех ног, явно учуяв какой-то запах. Мы поспешили за ними и пришли к тушам двух оленей, загнанных дикими волками. Туши были почти целы; вне сомнения, дикие волки рассчитывали вернуться к ним. Ведь убитое животное все равно что кладовка с мясом. Один из оленей был самцом, и позже Крис "крал" с туши мясо, запасая его впрок для наших волков. Другой был детенышем. Он-то и раскрыл нам тайну "лошадей-качалок". Мы видели "лошадей-качалок" с самого начала нашего пребывания в Арктике: очень мало -- в мае, много -- в июле. По всей вероятности, они не переживали зимы, если учесть, как трудно им разрывать снег в поисках пищи. Поэтому, убивая "лошадь-качалку", волки убивали животное, которое, вероятно, все равно не пережило бы зиму. Поначалу мы решили, что "лошади-качалки" -- это олени с перебитыми ногами. Однако у олененка была распухшая, пораженная болезнью нога. Половина рогового покрова копыта сошла, оставшийся болтался на распухшей ноге, имевшей вид кровянистого мясистого обрубка или культяпки. Вся нога 296 была покрыта длинными волосами -- признак того, что животное почти не пользовалось ею. Перед нами было явное свидетельство распространенности среди оленей копытной болезни. В следующие несколько дней мы нашли еще двух мертвых оленят. Вернее, не нашли, а были приведены к ним волками. Один из них был так искусно запрятан в ивняке на берегу заметенного снегом ручья -- вероятно, песцом, -- что мы никак не смогли бы отыскать его сами. От тушки уцелела лишь освежеванная грудная клетка, ног не было. Вполне вероятно, мы нашли бы на них признаки копытной болезни. У другого олененка, как у самого первого, была распухшая, пораженная болезнью, нога. Трупы оленей попадались редко. По пятам миграции шла стая, насчитывавшая не более пяти волков,-- так же, как и в прошлом году. Но за все то время, что мы ходили по маршруту миграции, прочесывая местность с помощью наших волков, мы нашли всего лишь эти четыре туши животных, убитых дикими золками, -- трех оленят, два из которых явно были калеками, и одного самца. Едва ли приходится сомневаться, что этот самец, как и олень, загнанный Тутч, был "медленный". Волки просто не могут соревноваться в беге со здоровыми оленями. За все время нашего пребывания в Арктике единственными здоровыми оленями, павшими жертвой волков на наших глазах, были оленята в гуще большого стада. Мы видели много случаев охоты волков на оленей. Как-то раз Серебряная грива загнала оленя за холмом. Мы не видели конца охоты, но знали, что волк будет с добычей. Уже через минуту после начала охоты можно сказать, каков будет ее исход. Олень-жертва -- это олень, который не может быстро бежать. А бежать быстро он не может либо по причине копытной болезни, либо от того, что его легкие поражены ленточным червем, либо от того, что его ноздри забиты личинками носового овода. И если больной олень погибает, это не урон для стада, а для самого животного --избавление от мук. С другой стороны, мы видели, как попавшие на первый взгляд в безнадежное положение олени уходили от волков. Например, беременные самки в мае, перед самым отелом. А также детеныши. Мы видели, как здоровый олененок, бе- 10 Лоис Крайслер 297 гущий вместе со стадом, без труда поспевал за взрослыми. Он вроде даже и не бежал, а, как выразился Крис, "мерял землю шагами" --так далеко выбрасывал вперед ноги, что, казалось, несся по воздуху, и это получалось у него совершенно автоматически. Даже "олененок-качалка", как нам случилось раз наблюдать, поспевал за стадом, убегая от Тутч. Волки уничтожают оленей избирательно, отбирая не самых сильных, а самых слабых. Так же они поступали и с бизонами на нашем старом Западе. Вспомним меткое наблюдение, сделанное в 1804 году капитаном Кларком (экспедиция Льюиса и Кларка): "Повсюду возле больших стад бизонов я замечаю волков. Когда бизоны передвигаются, волки следуют за ними и пожирают тех, которые погибают случайно или слишком слабы и тощи, чтобы поспевать за стадом". Но хорошо ли, что погибают и здоровые оленята? Убедительный ответ на это давали сами олени далеко к югу от Полярного круга, как раз в то время, когда мы бродили по путям оленьей миграции здесь, в холодной осенней тундра. Там, на юге, в 1947 году была начата "борьба" с волками в целях защиты нельчинского стада оленей, численность которого составляла тогда 4000 голов. Десять лет спустя она уже составляла 42 000 голов -- невероятная цифра! Правда, учет не всегда ведется одинаковыми методами, и, возможно, первая цифра грубо занижена, а вторая -- завышена. Тем не менее скачок в увеличении поголовья несомненно был. Но вот беда: площадь зимних пастбищ оставалась неизменной. Как сообщают в своей книге "Дикие животные Аляски" доктор Старкер Леопольд и доктор Фрейзер Дарлинг, уже в 1953 году эти пастбища, по-видимому, были сильно истощены. К 1957 году лишайниковый покров на них был вытоптан, прорван, замят, но олени упорно паслись на одних и тех же местах и не хотели перебираться на хорошо сохранившиеся пастбища. В том же году служба охраны диких животных и рыбных богатств была вынуждена не только отказаться от истребления волков в районе Нельчина, но и объявить его своеобразным волчьим заповедником и запретить в нем отстрел волков. Другими словами, на нельчинских пастбищах волк был взят под защиту закона, тогда как прежде с ним велась беспощадная борьба. Этот поворот на сто восемьдесят градусов был вызван опасением, что численность оленьего стада может превысить 298 возможности его прокорма в зимних условиях. После многих лет борьбы с волками административные органы увидели в волке полезный, более того, необходимый регулятор процесса размножения оленей и отказались от программы его уничтожения. Это был колоссальный шаг вперед в общественном понимании того, где кончается действительная охрана диких животных и начинается безрассудное избиение козлов отпущенья. Как-то ночью произошло жутковатое, как наважденье, событие: к нам на гору поднялся большой волк. Мы обнаружили его следы утром на свежевыпавшем снегу; они вели вверх по тропе к бараку и загону. Возможно ли, что вместе со стаей, рыскавшей по округе, бегал Курок и что он решил "заскочить домой", когда стая пробегала мимо? Однажды нам уже показалось, что он приходил ночью, но тогда не было снега и мы не обнаружили никаких следов. 7 октября мимо нас прошел последний олень. Для нас это была последняя из миграций, как удары пульса отмечавших время нашего пребывания в Арктике. В ОДНОЙ СТАЕ С ВОЛКАМИ Теперь, когда Тутч выходила с нами на прогулки, возникли новые трудности. Она побаивалась волков, стремилась командовать ими и страшно ревновала нас к ним. И вот однажды случилось то, чего мы больше всего боялись: она увела волков гулять и потеряла их. Вернулась она до того довольная собой, что нам невольно пришла в голову мысль: уж не сделала ли она это нарочно? Мы отправились искать их и разошлись в разные стороны. Пригорюнившись, сидела я на какой-то горной гряде, как вдруг волки окружили меня, мягко тычась носами мне в ноги и тихонько скуля -- признак обеспокоенности случившимся. Впрочем, они отлично сумели бы заблудиться и сами. Это уже было с ними однажды, еще до того, как Тутч стала выходить на прогулки. Мы бродили по незнакомой местности. Внизу под нами, в ивняке, шумела река; должно быть, решив, что это их родная река и теперь все просто, волки побежали от нас под гору и пропали. Когда мы наконец собрались все вместе, они были вне себя от радости, Казалось, их радость 10• 2?9 была прямо пропорциональна тому нервному напряжению, которое владело ими, пока они блуждали одни. Волки не отходили от нас ни на шаг и, лишь завидев родную гору, побежали вперед. Им всегда было важно, чтобы на прогулке присутствовал каждый член стаи. Если Крис, не дожидаясь меня, выпускал их из загона, они мчались под гору за ним следом, но затем, спохватившись, неслись обратно разыскивать меня. Если он уходил вперед один и я выпускала их без него, они сбивались кучкой вокруг меня и не думали отправляться на прогулку, прежде чем я не обласкаю каждого. Волки подпрыгивали, чтобы поцеловать меня, и их хвосты при этом волновались, а когти невинно царапали мне щеки. Когда Тутч стала выходить вместе с нами, на нас свалились две смехотворные обязанности. Во-первых, мы должны были защищать пятерых взрослых волков от собаки. Они лезли к ней целоваться, а она хватала их зубами за морду и не отпускала. Помимо того, кому-либо из нас приходилось садиться на землю и принимать на себя все те бурные ласки, которые они не смели излить на собаку. Волки прямо-таки изнемогали от любви. Тутч была не в ладах и с "нашим" вороном. Восемнадцать воронов, постоянно державшихся возле нашей стоянки, улетели, возможно, обнаружив где-нибудь труп оленя. Лишь один из них предпочел избрать своей резиденцией склон Столовой горы, где он подбирал объедки. Он сопровождал нас на прогулках и, как все вороны, любил общество волков. Когда мы доходили до открытых песчаных отмелей, ворон затевал игру. Подпустив к себе волков футов на шесть, он отлетал и снова поджидал волков. Это была воронья игра в салки, и он был способен играть в нее десять минут подряд. Когда волкам это надоедало, ворон сидел на месте и каркал, пока они снова не подбегали к нему. Однако с Тутч у ворона была вражда. Должно быть, собака портила ему жизнь у нас на горе. Он держался от нее подальше, чтобы она не могла захватить его врасплох, и, каркая, пикировал на нее сверху. Он каркал и на нас, но уже совсем другим тоном. Ему представлялось, что он состоит с нами в каких-то отношениях-- мы были уверены: не враждебных. Он сопровождал нас, медленно махая крыльями. Иногда с забавно-небрежным 300 видом, как бы говорившим о том, что он знает, что делает, ворон наклонял голову и почесывал ее лапой. Собаку снедало неимоверное честолюбие и самомнение. Вокруг нее царила атмосфера любви и игры, но бывший вожак собачьей стаи по-прежнему боролся лишь за то, что наполняло раньше его жизнь: престиж и власть. Собака и волки психологически жили в совершенно различных мирах. Собака чувствовала себя одинокой. Она все еще нет-нет да посматривала с края горы в опустелую тундру: не покажется ли там Курок. Проходя мимо холма, на котором в свое время проживала Серебряная грива, она поднимала на него глаза. Собака не могла найти себя, и это нас огорчало. Ведь это мы вырвали ее из нелегкой, но полнокровной жизни, в которой у нее был авторитет, полезный труд, общение с себе подобными и бурные восторги во время путешествий. Мы даже подумывали о том, чтобы возвратить ее эскимосам при отъезде из Арктики, но потом оставили эту мысль. И вот почему. Тутч видеть не могла свое вьючное седло, даже пустое. Когда она ложилась и ждала, пока его нагрузят, ее глаза тускнели, в них появлялось напряженное выражение. Мы просто не в силах были вновь ввергнуть собаку в рабство и вскоре вообще перестали навьючивать ее. К волкам она знала лишь два подхода: либо стремилась верховодить ими, либо кусалась. Игра была начисто вычеркнута из ее жизни. Она увлекала волков за собой, делая вид, будто высмотрела что-то интересное вдали. Но она неминуемо выдавала себя тем, что время от времени украдкой посматривала назад, следуют ли волки за нею. И им очень скоро надоедало мчаться неведомо куда -- хотелось остановиться, принюхаться к новым местам, поиграть. Чтобы произвести на них впечатление, она однажды перешла через реку. Это было не просто и не безопасно. Река схватывалась льдом позже, чем озеро, и вид у нее сейчас был страшноватый. В месте переправы вода лилась водопадами поверх голубого льда. Двое волков последовали за Тутч, поскользнулись, упали и благоразумно повернули назад. Но для Тутч отступать было поздно, и она продолжала идти вперед. Собака скрылась из глаз и долго оставалась на том берегу, а когда захотела присоединиться к нам, ее отделял от 301 нас глубокий поток, стремительно несущийся между ледяными закраинами у берегов. Она взволнованно бегала взад и вперед по кромке льда, совалась в воду, отпрядывала и в конце концов пронзительно завизжала. (Будучи на четверть волком, она лаяла очень редко.) Надо полагать, это было для нее страшное самоунижение. Сжалившись, Крис провел ее обратно к месту переправы. Ледостав был ей на руку. Волки часто ломали льдистую окаемку на озерцах и брали в рот кусочки льда. Но настало утро --все озера оказались сплошь затвердевшими и припорошенными тонким слоем снега. Ничего не подозревая, волки бросились к первой попавшейся луже. Лед дал им подножку, и, беспомощно распластавшись, они поехали кто на подбородке, кто на брюхе. Они пытались встать и стоять смирно, но каждый раз их заносило вбок, и они неудержимо плюхались задом на лед. Тутч могла бегать по льду; волкам же потребовалось целых две недели, чтобы научиться ходить по нему. С недюжинной проницательностью они оценивали степень опасности и без страха играли и катались на небольших озерцах. Но у реки, где бешено мчащийся поток хлестал поверх сверкающего берегового припая, одна лишь Алатна, да и та с робостью, подходила ко льду. Однажды Тутч жестоко осрамилась. Дело было так. Уже усвоив начатки волчьей игры, она кружила по замерзшему болоту с костью в зубах, преследуемая двумя волками. -- Хочет показать, какая она ловкая и проворная там, где они оскальзываются и падают, -- сказал Крис. Она упала. Кость покатилась по льду. Поднявшись, она постояла с минуту, подобрала кость и скрылась в кустах. Там она пролежала целую вечность. -- Восстанавливает собственное достоинство, -- сочувст венно сказал Крис. Однажды, увидев ее, мисс Алатна сделала характерный жест. Вернее, это была лишь часть жеста -- быстрое закидывание головы вверх. Совершенно ясно, что затем волк хотел склонить голову набок и положить лапу на шею собаки. Но это было слишком опасно. И все же один из волков с поистине самоотверженной настойчивостью добивался расположения Тутч. Это была целая 302 эпопея. Волчица Тундра была наделена величайшей способностью любить и всю свою любовь обратила на собаку. Мне известен случай, когда нечто подобное произошло между овчаркой и человеком. Такие случаи редки и не имеют ничего общего с обычной собачьей преданностью. Говорят, что овчарка -- потомок волка и собаки -- может стать опаснее любого из ее прародителей. И это легко понять. Собаки свирепы нравом, но ориентированы на человека; их свирепость вымещается на животных и даже на представителях их собственной породы. Волки мягкосердечны, но не ориентированы на человека. Человек для них -- существо того же порядка, как, скажем, песец. Если они не голодны, они терпимы к другим животным, даже к тем, на которых обычно охотятся. Сочетая собачью свирепость с волчьим безразличием к человеку, животное может быть жестоким. Но возможно и обратное сочетание: волчья заботливость и напористость плюс собачья ориентация на человека. В таком случае животное приобретает масштабность. Отважное, неукротимое, серьезное и в то же время веселое, оно будет гением в любви, подобно тому как Эйнштейн был гением в 303 науке. Его избранник может познать любовь так, как лишь немногие люди познают ее от людей. Тундра, гениально одаренная волчица, преследовала черствую собаку с неустанной покорностью и нежным упорством. Случалось, она целый день лежала одна, скуля от боли, с распухшим, покусанным носом, а затем вновь принималась ухаживать за собакой. Это было эпическое состязание. Развязка наступила несколько месяцев спустя, когда мы уже покинули Арктику, и была отмечена тем необыкновенным феноменом волчьего или соответственно собачьего преображения, примеры которого я уже приводила. Сроки этого преображения различны. Оно может подготовляться медленно, растягиваясь на недели, а то и на год, на два. А может произойти и мгновенно. В любом случае оно необратимо. Медленное преображение мы наблюдали у Курка на мысе Барроу, когда он отвернулся от скверного пса Винока. Мгновенное -- у него же и у Леди в начале похода на Эйприл-Крик, когда за ними погнались спущенные с привязи собаки. Медленное преображение иногда бывает замаскированным. Вы не замечаете, как идет процесс, а видите лишь мгновенную кульминацию, так что создается впечатление, будто вы имеете дело с мгновенным преображением. Так было, когда Тутч вдруг поняла, как безопасно и хорошо у нас в бараке; так было и с Тундрой, преобразившейся на песчаной отмели. Именно такого рода преображением -- замаскированным и медленным -- увенчались ухаживания Тундры за Тутч. Надо полагать, в один прекрасный день мисс Тундра показалась собаке в совершенно ином свете. Через минуту Тутч нельзя было узнать. Она смеялась, играла и упивалась ласками волка. Отныне каждое утро, едва дождавшись, пока мы встанем (она по-прежнему спала у нас на кровати), Тутч мчалась в загон и ласкалась с Тундрой. Но с другими волками она была непреклонна. После преображения собаки Тундра продолжала относиться к ней с бесконечной нежностью и чуткостью. Если Тутч караулила мою рукавицу, Тундра, для которой рукавица сама по себе была ничто, указывала на нее мягчайшим движением головы, устремляя сияющий взгляд на собаку. Это был своего рода волчий реверанс перед тем, чем дорожила собака. Возможно, только фильм из жизни волков заставит вас пове- 304 рить в эту мягкую волчью обходительность. У Тундры была и другая недвусмысленная повадка. В чисто волчьей манере она мягко, но решительно отталкивала носом мою руку, когда я лезла ласкать Тутч. Наши компаньоны-волки оказались куда более загадочными и удивительными существами, чем мы предполагали. Мы утратили чувство загадочности волчьей натуры на одном уровне, чтобы обрести его на другом, более глубоком. Загадочность и неопределенность, на первых порах окутывавшие Курка и Леди, уступили место загадкам поважнее. Каким тривиальным казался нам теперь наш старый вопрос: не могут ли волки внезапно наброситься на нас? Нам виделись теперь вопросы реальные, а не искусственные, внушенные страхом и небылицами. Ответы на некоторые из них не суждено узнать ни нам, ни, возможно, вообще кому бы то ни было. Другим загадкам мы не перестанем удивляться всю жизнь. Например, загадке мертвого волка возле волчьей норы. Крис набрел на него в ста ярдах от норы, откуда были взяты волчата. Он не стал осматривать его, заметил только, что, судя по всему, волк погиб этой весной. Каким образом? В брачном бою? Если да, то самец это или самка? Лишь на один вопрос труп отвечал самим фактом своего существования: едят ли волки друг друга? Мертвый волк лежал нетронутый. Мало-помалу нам открывалось то главное, что характеризует волков как животных: у них есть все необходимое для того, чтобы жить в мире друг с другом. Прежде всего они интенсивно общаются между собой, как посредством жестов и мимики -- взять хотя бы улыбку, -- так и посредством звуков, начиная с воя большой компанией и кончая негромким общительным вяканьем. Им даже свойственно добиваться желаемого в первую очередь голосом, а не зубами. Взрослый волк может попросить вас не отнимать его собственность, а вы в свою очередь можете обратиться с просьбой к нему. Взглянув вам в глаза, он не будет настаивать на том, что вам не нравится, и как бы с безразличным видом отойдет. Волки обладают тремя важными качествами, дающими им возможность жить в мире друг с другом: общественно-заостренной чуткостью (удивительной внимательностью к общественно-значимым мелочам), общественно-направленной 305 отзывчивостью и тем, что мы обычно называли щедростью диких животных. Мы поняли, что с последней особенностью волчьей натуры дело обстоит гораздо серьезнее. Это не просто щедрость, а чувство общественного долга. Все новые его проявления мы наблюдали и впоследствии, по мере того как под--растали наши волки, но уже сейчас мы можем привести в качестве примера двух волков, самца и самку, которые не медля взяли на себя обязанность кормить и защищать от нас не ими рожденных волчат. Аналогичным образом волки ведут себя и в отношении собачьих щенят. И для них они отрыгивают мясо. Наш будущий питомец, волк-самец Проныра, похитил щенка не для того, чтобы убить его, а для того, чтобы вскормить. Волки страшно любят малышей. Волки способны и на сочувствие животному в беде, пусть даже они ничем не могут помочь ему. Как-то, гуляя с нами, одна из собак набрала себе полный нос игл дикобраза. Всю дорогу домой Алатна тревожно смотрела на ее морду и скулила, когда собака, визжа, пыталась избавиться от игл. Другие собаки, бывшие с нами, с безразличным видом бежали рядом. Вновь полученная нами собака была посажена на цепь и скулила. Всю ночь рядом с нею находился волк, который тихонько подтягивал ей. Все другие собаки спали как ни в чем не бывало. Молодая собака заблудилась на дневной прогулке. Находившийся с нами волк подбежал ко мне, поднял морду и завыл мне в лицо, потом стал рядом и начал оглядываться вокруг, время от времени призывно воя. Когда собака показалась вновь, волк бросился к ней и вне себя от радости стал целовать ее. Кстати, раз уж о том зашла речь, зрительное восприятие играет у волков большую роль, чем нюх, они легко сходят со следа и бросают его. Когда Курок и Тутч гнали оленя, собака бежала по зигзагообразному следу, как вело ее чутье, волк же просто поднял голову и побежал к добыче напрямик. Труднее всего человеку понять ту особенность волчьего поведения, которая составляет его "видовое свойство". Волк мягкосердечен. Он не благороден, не труслив, он просто-напросто не боевое животное. Курок и Леди не защищали волчат от Тутч. Родители не защищали волчат от людей, выкрадывавших их из норы. Впервые увидав собачью драку, Алатна 306 пришла в страшное смятение. Она скорее бросилась бы на любого безвинного зеваку, чем присоединилась к дерущимся, как поступила бы на ее месте собака. Она хотела положить конец драке и тут, если можно так выразиться, "запнулась": как это сделать? В конце концов -- пусть это прозвучит невероятно--она оттащила зачинщика за хвост! (Обладающий общественно-заостренной наблюдательностью волк всегда знает точно, кто затеял драку.) О кротости волков часто упоминается в отчетах первых американских путешественников -- кротости как в смысле невоинственности, так и в смысле ограниченной реакции самозащиты. Капитан Льюис (экспедиция Льюиса и Кларка) свидетельствует, что по соседству с бизонами, убитыми индейцами, они видели множество волков. "Они были жирны и чрезвычайно кротки". Он добавляет, что капитан Кларк убил одного волка короткой палкой (надо полагать, сам капитан отнюдь не причислял кротость к своим добродетелям). В разумно устроенном мире эти миролюбивые хищники могли бы стать желаннейшим объектом изучения для человека, пытающегося разучиться воевать. Почему же тогда люди ненавидят волков и стремятся уничтожить их? Уж не по той ли самой причине, по которой они стремятся уничтожать себе подобных? Погрязающая в противоречиях обезьяна не хочет отступ питься от своей гневливости, но в то же время желает быть справедливой. И присяжные волконенавистники -- это выражение принадлежит Олаус Мюри -- спекулируют на этой нашей слабости. Не волки представляют опасность для животного царства, а оргии волконенави