бдуваются ветром, чем низины. Но теперь снег таял и в долинах. Болота по берегам Киллика побурели, и олени прибывали обратно с запада и северо-запада, чтобы покормиться здесь несколько дней. Теперь оленям жилось легче. На спине у них уже откладывался жирок, а мышцы не имели больше худосочно-синюшного оттенка, мы заметили это по добытому волками 202 оленю. В них даже появилась некоторая резвость. Бесшабашные молодые самочки очертя голову сбегали вниз по берегу к своему стаду, распугивая его. Они вставали на задние ноги и игриво махали передними друг перед другом. Это была третья кульминация весны. Уже с неделю куропатки перестали держаться стаями. Их мелодичные брачные голоса, которые можно слышать лишь раз в году, оглашали воздух. Вечером 1 мая мы увидели самца, который важно прохаживался перед самкой. Чудесное ясное утро на следующий день. Волки, часто-часто дыша, лежали на солнце -- вездесущем полярном солнце,-- и их мех был теплый на ощупь. В бараке было тихо, лишь тикали дорожные часы. Много суток подряд мы не знали тишины ни днем, ни ночью: гудело пламя в печке, барабанил флексоглас, вокруг барака неумолчно свистел ветер. Теперь наши изумленные уши блаженствовали. Шума не было и в помине. Перед тем как встать, мы услышали веселую, взволнованную болтовню куропаток. А когда Крис уселся на наблюдательный ящик и стал обозревать окрестности -- я тем временем готовила завтрак, -- до меня донеслось его сдавленное хихиканье. -- У нас тут петушок с двумя курочками, -- сказал он.-- Одна пробежала перед ним, хотела заманить его. Но тут при бежала другая и покачала бедрами. За нею он и умотал. После завтрака Крис надел свою подбитую пухом куртку с капюшоном и вышел из барака, намереваясь отправиться в тундру. Я вышла за ним. Наши взгляды встретились, мы улыбнулись. -- Какая удивительная жизнь, -- сказала я, имея в виду все то оживление и радость, которые царили вокруг: хлопо чущих куропаток, волков, вернувшихся домой с прогулки, свежие оленьи следы на снегу в горах. После его ухода я села на наблюдательный ящик и стала следить за другим куропаточьим треугольником. Это было забавно, и ни антропоморфизм, ни спасительный противовес "звероморфизма" не давали мне такой яркости и полноты ощущений, как это веселое поклонение жизни, которая течет вперед, как бы ее ни объяснять. Самец оставил самку номер два и погнался за самкой номер один. Покинутая замурлыкала. Он повернул сначала 203 голову, прислушиваясь, потом повернулся всем телом и снова устремился за нею. Она бежала по кругу, вся распушившись,-- он тоже распушился -- и при этом миновала самку номер один. Та с надеждой встала на пути самца. Самка номер два долбанула ее клювом и возобновила свой грациозный брачный бег, по-прежнему преследуемая самцом. Вся тундра пестрела врачующимися парочками. Волки спали так сладко, что при позевывании у них вываливались языки. Впервые за последние дни на болотах по берегам Киллика не было видно ни одного оленя. В тот день после полудня началась миграция оленей-самцов. Крис с кинокамерой и волками сошел вниз поджидать первое стадо (олени задержались в отдалении подкормиться). Крис хотел снять волков, преследующих оленей. Перед началом съемок произошла незабываемая сценка, в которой с небывалой доныне отчетливостью проступила тема щедрости у диких животных. Волки еще не заметили кормившихся в отдалении оленей, и Крис дал каждому по суслику, чтобы удержать их при себе. Леди стало дурно, едва ли не единственный раз за всю ее жизнь, -- возможно, она просто объелась олениной. Она немного полежала, уткнув морду в своего суслика, встала и отошла в сторону. Ее стошнило. И тут произошло нечто из ряда вон выходящее. Курок внимательно оглядел Леди, быстро поднялся и понес ей своего суслика. Он отдал ей его, помахивая хвостом. (Помахивание хвостом у волков не столь обычный жест, как у собак.) В ответ Леди тоже слегка помахала хвостом, припала на передние лапы и взглянула на него снизу вверх светлым и нежным взглядом, элегантно принимая подарок. Эпизод отнюдь не закончился на этой высокоторжественной ноте. Леди вскоре вернулась к своему суслику и запрятала его, после чего Курок взял свой подарок, отошел с ним подальше и зарыл в землю. Но не так потайно, как обычно. Леди молча шла за ним на расстоянии и внимательно проследила, куда он запрятал суслика. Тем временем стадо оленей приблизилось, и Крис отснял несколько футов пленки, запечатлев оленей и волков, начинающих обычный тактический маневр, который они усваивают с молоком матери. Охота прошла безрезультатно. 204 Возвратясь, волки напали на Криса врасплох и чуть не сбили его с ног, стремясь затеять с ним буйную игру. Каждый из волков раз шесть налетал на него с разбегу, и не вслепую, а с расчетом, заходя сзади и ударяя его по ногам на высоте своего роста. Когда волк "здоровается" таким образом, ноги буквально подкашиваются. Вечером этого богатого впечатлениями дня я спросила Криса: Что, по-твоему, было самым удивительным за весь день? Поступок Курка, как он взял своего суслика и отнес Леди, когда ей стало дурно. Она взглянула на него так при знательно и спокойно, -- не задумываясь ответил Крис. . На следующий день, в три часа утра, горы нежно розовели под лучами солнца. Куропатки продолжали брачные игры, наполняя воздух своей суетой. В этот день Крис разбил в тундре огород. С тех пор как мы поженились, не проходило весны, чтобы он не устраивал огород. Этот был самый необычный. Посеял он старые, испытанные виды овощей: редиску, салат, репу. Но как орошать грядки? Он решил этот вопрос в чисто арктическом духе, применительно к местным условиям, а именно -- навалил на грядки футовый слой снега. Затем из совершенно фантастических соображений обнес огород изгородью. Оказывается, изгородь ставилась не от кур и коров, а от волков и северных оленей. Волки очень любили валяться на рыхлой земле. На другой день с севера подул ледяной ветер и положил конец брачной игре куропаток. Тепло вскоре вернулось, но мелодичные, высокие, взволнованные голоса преследуемых или просящих о преследовании птиц умолкли до иной полярной весны, которую нам не суждено было увидеть. Следующий день выдался теплый, то была последняя чудесная кульминация весны. Золотистый гризли, едва заметный на рыжевато-коричневом фоне тундры, обнаружил останки оленя и проводил возле них свой досуг, которого у него было в достатке. У оленя еще сохранилась голова, на ребрах и хребте еще оставалось мясо. К счастью, волки были в это время на прогулке. Набив пузо, всю вторую половину дня гризли слонялся в ивняке у реки, не находя себе иного занятия, как повсюду тыкаться, во все совать свой нос. В конце концов он завалился спать на припеке поперек входа .205 в лощину, ведущую к бараку. Что будет, если он вернется к скелету и волки застанут его там? Вооружившись погремушками, мы вышли с намерением спровадить его вверх по Истер-Крику, в его постоянный район охоты; примерно раз в неделю он проходил мимо нас вверх по реке. Обмирая от страха, подкрались мы к дремлющему вороху теплой золотистой шерсти, уверенные -- но все же не до конца --в том, что медведь убежит, и затрясли своими банками-погремушками. Гризли так и помчался вверх по Истер-Крику, весь на виду, на солнце. Мы следили за ним до тех пор, пока не убедились, что он и не помышляет о возвращении. Как воздушный шар, подскочил в воздух вспугнутый им песец, огляделся, увидел медведя и бросился бежать. -- Господи, ты только посмотри, как он бежит! -- возликовал Крис. -- Он не может бежать прямо, он должен скакать боком и все время глядеть назад, не гонится ли за ним мишка! Перед песцом вспорхнула в воздух пара куропаток. По простору тундры было рассеяно с дюжину стад оленей-самцов, одни дальше, другие ближе. Некоторые из оленей были комолые: они сбросили старые рога, но еще не обзавелись новыми. Другие уже успели отрастить толстые бархатистые новые рога около фута длиной, решеткой черневшие у них над головами. Четыре кремовых снежных барана, ярко освещенные солнцем, кормились у подножья скал над нами. Все это не имело ничего общего с так называемым "пейзажем", какой бы смысл ни вкладывать в эту фальшивую, противоестественную абстракцию, а представлялось неким великим живым единством, где каждый занимается своим делом. Я чувствовала себя здесь "своим человеком". Эта страна и ее животные внушали мне куда более отрадное чувство, чем то, которое дает красота. Чувство, полярно противоположное тому разочарованию, с каким Вирджиния Вульф заявила: "Под зеленым листом ничего нет". Надежда -- вот девиз дикой природы. Но не один только данный момент определял все. Тут была еще и история. Тысячелетия, в течение которых растения искали свое место под арктическим небом, а животные 206 расселялись, тесня друг друга, пока все не утряслось в живом динамическом процессе. Окружающая нас великая "среда" была отмечена печатью спокойствия. Меняясь, она сохраняла равновесие. И мы жили в ней, являлись ее частью. Каждое живое существо неукоснительно исполняло свое предназначение: олени -- в тундре, снежные бараны -- вон под той скалой, лоси -- в ивняке у реки, птицы -- в местах гнездовий под Великим светом. От всего веяло могучим здоровьем и надеждой, говорившей: "Придите. Действуйте. Смотрите". Мы ничем не напоминали форель, наглухо замурованную в берегах горного озера. Великое течение жизни, мерными волнами набегавшее из бескрайних далей, раздвигало горизонт. За пределами этой долины были другие края, такие же свободные и здоровые, населенные темными рябчиками, рысями и далекими деревьями. 207 ПРИБЫТИЕ ЭСКИМОСОВ Неведомо для нас самих время отсчитывало последние дни целой эпохи в нашей жизни. Пора ледолома быстро приближалась. И вот однажды на льду появились лужи, а назавтра вместо льда мы увидели текущую воду. Леди любила текущую воду, которой она не видела с сентября прошлого года. Она подолгу задерживалась у воды, ходила в ней взад-вперед, глядя на нее сверху вниз, как на живое существо. Она поднимала лапу и трогала воду, знакомясь с нею. О, это ненасытное волчье любопытство! Приходилось окликать ее, чтобы идти дальше. Она могла не отрываясь смотреть на воду и пять, и десять минут подряд. На следующий день мы услышали на реке одинокий, словно перекатывающийся взад и вперед, рев -- это уже на все лето. Снежная рябь на озере опала. Ворон, стоявший один-одинешенек на его голубом льду, наклонил голову и напился из лужицы. Энди привез почту, теперь мы увидим его лишь по окончании ледолома. Он рассказал, что один ДС-3 и одна "Сессна" уже покалечились при посадке на рыхлый лед к югу от хребта, С самолета очень трудно заметить колдобины, когда рулишь по льду. Прежде чем отбыть, он пролетел с Крисом над дальним концом волчьей тропы, уходящей к Эйприл-Крику. Там были густые заросли ивняка и множество заячьих троп. Это еще более утвердило Криса в предположении, что здесь должно быть волчье логово. Поскольку от нас Энди летел с почтой прямо на Анактувук-Пасс, он обещал, если удастся, сегодня же нанять там эскимоса и тотчас доставить его к нам вместе с собаками. Для поисковой экспедиции на Эйприл-Крик Крису были нужны вьючные собаки. Вечер прошел весело, впоследствии мы с удовольствием вспоминали о нем. Мы читали письма и вдруг обнаружили, что Курок и Леди уже вернулись домой с прогулки и лежат на вершине горы. Они махали хвостами, лезли целоваться, приникали к земле в полном волчьем приветствии и улыбались. Затем они дали нам незабываемое представление, а мы смеялись и хлопали в ладоши, поощряя их к веселью. В этой чисто волчьей игре было много возни. Волки толкались, снисходительно похлопывали друг друга хвостами по 203 спине, клали лапу на шею друг другу. Но главным в ней были прыжки. Леди прыгала вбок на целых шесть футов. Она прыгала вертикально, по-кошачьи выгибая спину. Она крутилась в воздухе так, словно ее передние лапы покоились на невидимом вращающемся диске. Потом она ложилась на землю и снизу вверх заглядывала в глаза Курку, обняв его лапами за шею. Белки ее глаз сверкали, когда она озоровато косилась на него, кончик носа пуговкой выглядывал между поднятыми губами. Волки не были голодны, но Леди все же вопрошающе подошла к запасному входу, и Крис дал каждому по куску сушеной рыбы; это был скорее символический жест, чем кормежка. Уходя от Криса с куском рыбы в зубах, Леди взглянула на него снизу вверх ясными, серьезными глазами. Это был пустяк, но он произвел на нас глубокое впечатление. Именно пустяки, игра пустяками и делают волков та кими симпатичными, -- сказал Крис, меж тем как волки за прятывали рыбу. -- Они очень милые твари. У них очень развито чувство... -- Я запнулась, подыски вая определение для какой-то совершенно несобачьей, чисто волчьей стороны их натуры. Отношений, -- сказал Крис. Наутро, встав в пять часов, чтобы выйти вместе с ними в обычное для них время, он был очень разочарован, увидев, что их уже нет. Он вышел в шесть, захватив с собой кинокамеру. Около десяти утра Леди пришла домой одна, и это не предвещало ничего хорошего. Раньше она никогда не возвращалась одна. К тому же она была ужасно взвинчена. Второй раз в жизни она "заговорила", глядя мне в лицо и без конца повторяя свое "оу-воу". Она была так расстроена, что я не пошла в барак, а осталась на воле утешать ее. К полудню явился Крис и озабоченно оглядел окрестности. "Курок дома?" -- спросил он и молча выслушал мой ответ. "Два эскимоса, -- сказал он, -- добрались до нас и вскоре пожалуют к нам завтракать. Сейчас они ставят палатку у реки". Я увидела братьев Джонаса и Джека Ахгук за завтраком. После наших пилотов это были первые люди, посетившие нас на стоянке в тундре. Они выехали из Анактувук-Пасс на санной упряжке в десять собак накануне вечером, через час 209 после того, как там приземлился Энди. Они гнали всю ночь и только что добрались до нас; снег быстро таял, это и заставило их торопиться. Там, где было возможно, они ехали по замерзшим руслам рек, но часть пути пришлось проделать прямо по голой тундре. Они были из племени нунамиутов, или "охотников на оленей"; люди этого племени выше среднего роста большинства эскимосов, хотя и не достигают среднего роста белых. Нунамиуты, представленные полдюжиной семейств, -- единственные эскимосы, живущие на водоразделе хребта Брукса и севернее его. Это одна из двух последних групп кочевников, уцелевших в Северной Америке. Теперь они сосредоточились у крошечного, недавно учрежденного почтового отделения в горном проходе Анактувук. От каменного века нунамиуты быстро переходят к нашему веку торговли по почте. До недавних пор нунамиуты одевались в оленьи шкуры, из них же делали свои жилища и питались исключительно олениной. В высшей степени надуманное мероприятие -- установление системы вознаграждений за убитых волков обеспечило им денежный доход, и теперь они предпочитают брезентовые палатки и "магазинные малицы" на искусственном меху. Джонас, старший из братьев, был хрупкий, спокойный, вежливый молодой человек, отесанный, как можно предположить, восемью годами работы на железной дороге в Фэрбенксе. Эскимосы для цивилизации -- неквалифицированная рабочая сила, какими бы искусными и ловкими они ни были в своем естественном окружении. Джек, младший брат, был силен, проворен, заносчив и горд. У него был юный победительный взгляд, неубранные черные волосы, его темное лицо смотрело прямо на солнце. Оба брата держались с достоинством и в то же время очень предупредительно, что свидетельствовало об их желании все исполнить как следует и хорошо зарекомендовать себя. Лишь после того как они ушли спать в свою палатку, Крис рассказал мне о случившемся. Бродя в горах выше по Истер-Крику, он услышал с реки три выстрела и, поспешно спустившись вниз, встретил эскимосов. Он спросил, не убили ли они волка. Они ответили, что стреляли по оленю, но промахнулись. У них в санях были капканы на волков, хотя Крис особо оговорил через Энди, 210 что не может быть и речи об убийстве каких бы то ни было животных в непосредственной близости от лагеря, за исключением оленей на мясо для собак. Оба эскимоса были явно поражены, узнав, что наши волки могут бродить так далеко от места стоянки. Мы нимало не сомневались в том, что произошло. Мне так хочется взять Курка и Леди домой, в Шта ты,-- сказала я. -- У нас достаточно места, мы могли бы по строить для них загон на два акра. После тундры для них там не жизнь,-- ответил Крис.-- Дело не в месте, а во всей этой штуке... Куропатки, олени, суслики. Они-то и делают тундру их домом. Он решил сходить туда, где прозвучали выстрелы, найти тело Курка либо, если он ранен, избавить его от лишних мучений. -- Можно мне пойти с тобой? --- Нет. Не надо, Лоис. (Я плакала.) Иди в барак, почитай что-нибудь. Он вернулся домой к девяти. Ничего конкретного установить не удалось. Следующий день был жуткий. Леди все время стонала с паузами в несколько минут. Ее жалобный крик почти ничем не отличался от протяжного "ооо-о!", который издает женщина в глубоком горе. Он начинался где-то в среднем диапазоне женского голоса и замирал в муке, разрывая мое сердце. Я слышала его даже тогда, когда Леди молчала. Вечером эскимосы отправились искать поблизости волчье логово с ружьями, "потренироваться в стрельбе по цели!". Я была до того взвинчена, что не могла даже слышать об этом. -- Не с кем поговорить, некуда убежать, -- сказал Крис.-- Наедине со своим горем. Ночью, только я собралась встать и принять секонал, перед бараком раздался тихий вой. Крис легким, спокойным голосом сказал: -- Лоис! Это Курок! Я так и выкатилась из кровати в тундру, в сумрачный полусвет. Бледно-желтый невероятный, как привидение, зверь предстал моим глазам, темноглазый, красивый и уверенный в себе. Его мех, до текучести гладко расчесанный ветрами, реками и кустами, был сродни самой неуловимости стихии -- 211" сродни ветру и свету над тундрой. Дрожа от холода, я кинулась ласкать его. Он завыл, зовя Леди, которая, насколько мы знали, безуспешно обхаживала собак внизу у палатки, и был поражен, когда свора ответила ему. Но он продолжал лежать, настороженный, сохраняя самообладание, бодрствующий. Мы вернулись в барак веселые и впервые после прибытия эскимосов заснули крепким сном. Все случившееся мы объяснили себе так: Курок и Леди были с дикими волками, выстрел обратил стаю в бегство, и Курок по чистой случайности побежал со стаей в одну сторону, а Леди -- в другую. Десять собачек со свернутыми колечком хвостами, все как на подбор (но они не были подобраны специально, как в показных городских упряжках), съедали оленя за пять дней. Братья начали заготовлять оленину. Когда на следующее утро мы спустились к их палатке, Джек запрягал собак, чтобы поехать за первым убитым ими оленем. Курок и Леди, сопровождавшие нас, держались на почтительном расстоянии. Следуя за Крисом и Джеком, они пробежались до того места, где лежал олень. Как рассказывал Крис, Джек прекрасно ориентировался и всегда знал, где он находится. Оленью тушу бросили возле палатки. Сидевшие на привязи собаки не могли до нее добраться. Но в ту же ночь тушу "нашел" Курок, и отныне это было "его мясо". Раз мы даже видели, как он с трудом взбирался на отдаленную горную гряду, неся в зубах олений окорок, чтобы запрятать его подальше от опасного места, от всех этих собак. Когда на следующий день мы спустились вниз с кинокамерой, Джек запрягал собак, чтобы привезти второго оленя. Собак заводили в постромки; они оказывались рядом с тушей первого оленя и таким образом кормились. Курка обуяла безумная жадность: собаки ели "его" мясо! В каждом псе он видел теперь своего личного врага. Когда упряжка тронулась, Курок завыл, затявкал и припал к земле, готовясь броситься на собак. -- Принеси хворостин! -- крикнул мне Крис, преграждая волку путь к упряжке. Я сбегала за сухими ивовыми лозинами. -- Это невозможно, -- сказала я. -- Давай лучше будем носить мясо собакам на своих плечах. 212 Испуганный погонщик придерживал собак, чтобы мы поспевали за упряжкой. Курок издавал странные, свирепые взвой. Снова и снова он ходил кругами, уклоняясь от нас и порываясь кинуться на собак. Мы побежали ему наперерез. Его глаза встретились с моими, он смерил взглядом меня, мой ивовый прут. Собак снова привязали у палатки. Мы с Крисом стали на страже, бросая друг на друга отчаянные взгляды. Казалось, волков можно было только убить. -- Спроси у эскимосов, нет ли у них веревки, -- сказал Крис. Я поняла, что он хочет попытаться спасти волкам жизнь -- отвести Курка домой. Я принесла веревку и подала ее Крису. Я должна была молчать. Если б я поколебала его мужество, волк почуял бы, что Крис боится его. И вот началась необычная, неравная борьба. С одной стороны человек, вооруженный лишь любовью к животному, с другой -- обезумевший взрослый волк, убийца, который легко может охватить раскрытой пастью половину оленьей шеи. Волк уклонялся от встречи, Крис наступал. В конце концов ему удалось схватить Курка. Волк зарычал и хотел укусить Криса за руку, но в этот момент веревка легко и быстро охватила его шею. Крис стянул веревку на загривке волка, лишив его возможности кусаться. Теперь Крис не мог ни ослабить хватку, чтобы завязать узел, ни отстраниться от волка, иначе он бросился бы на него. Держа Курка таким образом, Крис терпеливо повел его по тундре, где голой, где еще покрытой снегом. Он говорил с ним своим всегдашним простецким тоном и отгонял от него Леди, игриво кусавшую его. Он выжидал, если волк упирался и ни в какую не хотел идти дальше. В конце концов Крис затащил-таки Курка на Столовую гору. Я побежала за мясом. -- Иди в загон! -- сказал он. -- Заходи с мясом в загон. Волки последовали за мной. Когда мы вошли вдвоем в барак, Крис подступил ко мне, его плечи упали, и он с минуту стоял, обняв меня. -- Курок так злобится на собак! -- сказал он. -- Его серд чишко просто кровью обливается, когда он видит, как они едят его мясо. Если б я догадался бросить ему кусочек, быть может, он бы и успокоился. -- И, глядя на меня светлым, 213 сосредоточенным взглядом, серьезно добавил:--Курок не хотел кусать меня. Да мне все равно, если б и укусил. Он просто запугивал меня. Думаю, что запугивал. А впрочем, не знаю. Он был прав. В последнее время Курок был довольно покладист. Он убрал когти. Отныне я всецело доверяла волкам. Если Леди рычала на меня, я обнимала ее. Завеса таинственности полностью поднялась. Мы чувствовали, что знаем наших волков до укромнейших уголков их души и что ни в одной клеточке своего существа они не затаят против нас вражды, если не считать вполне понятных случаев, когда над ними совершается насилие. В ту же ночь волки сбежали из загона. Но их волнение уже улеглось. Они не только настроились на миролюбивый лад, но даже пытались завоевать расположение собак, как делали это на мысе Барроу. Волки любят собак. Но эти собаки отнеслись к ним враждебно, вероятно потому, что их хозяева боялись волков: эскимосы закидали волков камнями. Это привело к любопытному открытию. Оказывается, Курок и Леди, наблюдая людей, делали обобщения! Сперва они предположили, что все люди подобно нам дружески расположены к ним. Но после того как их забросали камнями, волки стали осторожны и с нами, и с эскимосами. По-видимому, теперь все люди в их представлении были животными, которые бросаются камнями. Нам потребовалось несколько дней, чтобы внушить им понятие "некоторые": лишь некоторые люди дружески расположены к ним. В эскимосах Криса смущало одно. -- Уж очень чудно они стреляют, -- говорил он. -- Точно бросаются камнями в стадо, не целясь в какое-нибудь одно животное. Они часто поднимали дикую пальбу еще задолго до того, как олени приблизятся, хотя животные шли по строго определенному пути -- пути миграции, пролегавшему между Столовой горой и палаткой, причем ветер дул от оленей, и они не могли учуять людей. Олени-самцы появлялись в тундре утром, с востока, подсвеченные сзади солнцем. Они смотрели на палатку, в которой спали эскимосы, и щипали лишайник. Они обгоняли друг друга в пределах стада, в котором царила своя внутренняя атмосфера безопасности, создаваемая их совместным существо- 214 ванием; окутанные ею, как облаком, они настороженно передвигались по тундре, добыча всему: жаре, против которой они были совершенно бессильны, холоду, оводам. Собаки подымали вой, олени отступали. Но когда страх рассеивался, они пытались вернуться на свой маршрут. И тут проснувшиеся эскимосы принимались палить в них. Случалось, один или два оленя падали, потом с трудом поднимались и, ковыляя, уходили. Эскимосы даже не давали себе труда догнать и добить их. Беспорядочная стрельба, безразличие к раненым животным претили Крису, и он взялся сам обеспечивать людей и собак мясом. В свое время он был превосходным охотником, но давно уже отошел от этого дела, как часто бывает с людьми, которые долго живут на лоне дикой природы и по-настоящему наблюдают животных. Нетрудно понять, что Джек и Джонас убивали животных и гордились этим не по злонравию, а в силу причин чисто исторического порядка. Эскимосы не убивали животных сверх меры и не выходили из равновесия со своим окружением, пока не пришли белые. Эскимосы охотились весьма ловко и умело, но лишь с помощью своих самодельных орудий. Теперь же они в избытке вооружены оружием белого человека, но по-прежнему сохраняют императив человека каменного века -- убивать несмотря ни на что. Разумеется, так устроено и большинство белых. Но у белых установлены некоторые разумные ограничения на пользование оружием. До недавнего времени было и еще одно существенное различие между белыми и эскимосами. Речь идет уже не об отношении к диким животным, а о том, что эскимосы проводят в тундре все двенадцать месяцев в году и, будучи "вооружены" собачьими упряжками, обладают поистине поразительной мобильностью. Однако с вторжением в Арктику военной организации -- системы дальнего обнаружения, белые тоже стали проводить в тундре двенадцать месяцев в году. Подобно эскимосам они тоже слепо уничтожают животных в силу того, что их мышление, если можно так выразиться, внезапно оказалось на доисторическом уровне, ибо они не сознают, что убийство животных теперь облегчено новыми средствами передвижения -- геликоптерами и легкими самолетами. 215 РОСОМАХИ Благодаря Энди мы вскоре познакомились с животным, с которым я меньше всего рассчитывала свести личное знакомство и о котором нагорожено столько выдумок и небылиц, что уже само появление его явилось для нас сюрпризом. Я весь день была в бараке, пекла хлеб. Эскимосы любили хлеб не меньше оленины, и я каждые два дня испекала по восемь буханок -- две за раз -- в форме, сделанной Крисом из банки для горючего. Форму ставили на примус с двумя конфорками. Крис и Джек обследовали окрестности, ища волчьи логова. Джонас лежал в палатке с вирусным насморком -- опаснейшим заболеванием для эскимосов, не имеющих иммунитета к болезням белых. Часов в одиннадцать вечера я вышла из барака и пошла на запад по горной гряде, господствующей над тундрой, рассчитывая увидеть внизу возвращающихся Криса и Джека и присоединиться к ним. Над горами к югу через долину плыли розовые облака. Горы передо мной были черные с одной стороны и как рыжевато-коричневый, освещенный солнцем бархат -- с другой. Уверенно пела свою песенку белолобая овсянка. Рогатый жаворонок наподобие подорожника стремительно взмывал в небо, но не скользил с песней к земле, а неподвижно висел в воздухе, пуская трели, и затем камнем падал вниз. Вечер был какой-то особенно томительный. Во всех живых существах вокруг остро ощущалась молодость, пыл желаний и чувство собственной значимости. Пара чаек, самец и самка, сидела в освещенной солнцем ложбине, где она уже облюбовала место для гнезда; неподалеку от нее сидела одинокая чайка. Курок и Леди были на прогулке. Мне думалось об эскимосах: Джонас смирился перед жизнью, но Джек еще все принимает всерьез и считает, что, дай ему только возможность, он может горы своротить; он так и горит желанием показать свою значимость, свои способности. Думалось о двух гризли, которых мы с удовольствием наблюдали этим утром, далеко и высоко в горах над лагерем; они быстро шли вместе, потом остановились возле снежного наноса перекусить и торопливо затопали дальше. Думалось о маленьких 216 длинноногих оленятах, которых ждет смерть -- все живое ждет смерть, -- подрастающих, как все дикие существа, стремительно быстро там вверху, в горах надо мной. И о диких волках -- тех малых числом, что сидят сейчас по своим логовам со слепыми, страстно рвущимися к жизни волчатами. Внезапно я замерла. Самолет! Шум мотора затих над озером, потом возобновился, и показался самолет. Он летел низко, явно высматривая нас. Энди никак нельзя упрекнуть в безрассудстве. Почему же он рискует садиться, когда ледолом на носу? Река уже вскрылась; озеро было сплошь изрыто колдобинами. Я ринулась к ближайшему островку снега: может, Энди заметит меня и сбросит записку. Но самолет прошел надо мной, прежде чем я добежала до снега, развернулся и скрылся в сторону озера. Энди выжидал. Внизу, в залитой янтарным светом тундре, я увидела маленькие фигурки Криса и Джека, отбрасывающие перед собой короткие, с карандаш, тени. По ступенькам скал и камней я поспешно спустилась к ним вниз. Тут я совершила грубый психологический просчет. Крис и не думал торопиться, пусть даже Энди улетит, не дождавшись его. Он шел размеренным шагом и мог прошагать так всю ночь, хотя весь день работал, а потом, не отдыхая, мог, если нужно, снова взяться за работу, например разбить палатку. Сгорая от нетерпения, я оставила Криса и пошла вперед. Джек колебался, затем последовал за мной. С этого момента он держался с нами очень надменно. Крис поднялся на Столовую гору за нашей единственной парой болотных сапог и ушел за реку на озеро. Я осталась ждать у реки. Самолет поднялся и улетел. Обратно вернулись лишь Джонас и Джек. Джонас рассказал мне, зачем прилетал Энди. Оказывается, он поймал по радио объявление о продаже двух маленьких росомах. Крис сел в самолет- как был и полетел за ними в Фэрбенкс. Когда я вернулась к Столовой горе, Джонас с молчаливой гордостью указал на подножье покрытого снегом косогора. Там лежали два убитых молодых гризли. Самец и самка, как сказал мне Джонас. В ту ночь я спала. Я слишком устала. Но в следующую ночь я уже не могла спать. Бессмысленное убийство гризли само по себе расстроило меня, не говоря уже о том, что оно обедняло наше окружение. Оно нарушало также договоренность не 217 убивать никаких животных, за исключением оленей, в районе съемок. А тут еще этот внезапно проявившийся в Джеке гонор: он отказался помогать при переноске припасов, которые Энди по собственному почину доставил нам этим непредусмотренным рейсом. Около часу ночи, только я встала принять секонал, раздался рев мотора. Энди должен вернуться на "Сессне", а "Сессна" не может реветь так громко. С таблеткой снотворного в руке я выглянула наружу. Над озером и долиной низко стлался туман, но прямо надо мной было окно, и в нем стремительно пронесся черный "Норсман". Стало быть, это не Энди. Я проглотила таблетку, но самолет, снизившись, тут же вернулся, заходя для посадки на озеро. Значит, это все-таки Энди! Я оделась и побежала к реке. Ниже по течению Энди удалось отыскать место, где можно было поднырнуть под пелену тумана. С воздуха, как я потом узнала, река казалась совершенно непроходимой, вскипала белыми и бурыми клочьями пены. За те сутки, что мужчины отсутствовали, вода поднялась. Казалось, Крис будет вынужден заночевать у озера под открытым небом. Было восемнадцать градусов выше нуля. Энди в порядке одолжения оставил ему шерстяной вкладыш к спальному мешку из своего аварийного запаса. Теперь он мог забрать его только по окончании ледолома. К счастью, Джонас нашел новый брод, где вода доходила лишь до пояса, и Крис благополучно перебрался на наш берег. Почему они вернулись, на "Норсмане"? Оказывается, росомахи были вовсе не маленькими, а взрослыми свирепыми животными и сидели в отдельных клетках, которые не помещались в "Сессну". Наутро Крис и Джек перенесли клетки на шесте -- сперва одну, потом вторую. При переходе через реку дно клеток заливало водой. Их поставили у подножья Столовой горы. Крис хотел соорудить еще один загон. На Аляске нам просто суждено было иметь дело с животными, которых мы меньше всего рассчитывали здесь встретить,-- с гризли, волками, а теперь еще и с росомахами. Кстати сказать, у нас уже было отснято несколько бесценных эпизодов, показывающих росомах в естественных условиях,-- росомаха и северные олени, росомаха, стращающая Криса, и даже стычка волка с росомахой, как ни странно, протекавшая довольно прохладно, ибо волк, оттесняя росомаху от ее норы, 218 не пускал в ход ни клыки, ни всю свою ярость, а лишь быстро-быстро работал лапами. Я с любопытством заглянула в одну из темных подмокших клеток. Ее обитательница с шипеньем прянула на меня, и я так и шарахнулась назад, забыв о разделяющей нас решетке. Мы назвали эту росомаху Болючкой: попав в капкан, она лишилась половины своей огромной передней лапы. Теперь рана подживала. Другую росомаху мы назвали Цапучкой. Болючка то и дело вставала на задние лапы подобно медведю, словно это движение было для нее совершенно естественным, и трогала здоровой лапой металлический верх клетки. Казалось бы, уж теперь-то, после стольких отчаянных попыток, она могла не сомневаться, что уйти через крышу невозможно, но ее так и тянуло вновь и вновь попытать счастья. Когда Джек ушел, волки подошли посмотреть новичков. Леди держалась очень осторожно. Курок подошел к самой клетке. Как и я, он невольно отскочил назад, когда росомаха прянула на него. Она без конца "заводилась" и время от времени даже лаяла. Курок смотрел, смотрел на нее, потом изобразил для порядка деликатное рычание и столь же символически цапнул воздух зубами. При этом у него были широко раскрытые, светлые, кроткие глаза. У росомах была одна смешная, но доставлявшая мне немало хлопот привычка: миски, в которые им наливали воду для питья, они использовали как унитаз. Миски так туго входили в решетчатое дно клетки, что я с трудом выдирала их обратно. А росомаха, аккуратно подойдя к миске задом и опроставшись, легко выбивала ее из днища. Воду для промывки клеток и заполнения мисок приходилось таскать на собственном горбу. Крис любил неустрашимых росомах и даже прочел мне проповедь в оправдание их невоспитанности. -- Подумай, каково им приходится. Железные решетки, мокрые мешки, большие животные высшего порядка, кото рые то и дело подходят к ним. Но они не унывают. Попади ты в такую передрягу, ты бы слезами горючими заливалась. Я хмыкнула и рассмеялась. Крис продолжал: -- Большие животные высшего порядка подходят к тебе, ты забиваешься в угол, хнычешь, скулишь! А росомаха говорит: "Подумаешь! Тьфу!" -- Тут Крис великодушно вклю чил в проповедь и себя: "Обладай мы хоть половиной муже- 219 ства этих маленьких росомашек, нам бы наверняка жилось куда лучше". Крис уже приступил к осуществлению неосуществимого -- постройке надежного загона для росомах в дикой местности без помощников (если не считать помощником меня). Джек иногда сидел и наблюдал, как он работает: наш договор с эскимосами предусматривал их помощь лишь при розыске волчьих нор. Крис прокопал в каменистой почве канаву по колено глубиной и поставил в ней изгородь, привезенную из Фэрбенкса. Потом пошла работа потяжелее. Мы отыскивали на склоне горы большие камни, выворачивали их из земли и волоком тащили вниз, к канаве. Я помогала как могла. К вечеру у меня разламывалась спина, гудели ноги. Крис отмотал себе все руки, так что под конец мог поднимать камни лишь усилием всего корпуса. Тем временем грянул сильнейший снегопад, какой нам довелось видеть за все время нашего пребывания на хребте Брукса. Снегу навалило по колено. Птицы, лишь самую малость поторопившиеся с прилетом, погибали. Я нашла бездыханное тельце одного из двух странствующих дроздов, которые обосновались вблизи нашей горы, -- комочек костей и перьев, придававших птице какой-то вид и размерность. В первое же солнечное утро после снегопада стало ясно, что выпавший снег будет бурно таять и вода в реке поднимется еще выше. Однако эскимосы накануне вечером перебрались на лодке на тот берег, оставили там лодку, поднялись пешком вверх по течению, перешли на наш берег вброд и, вернувшись к своей палатке часов в семь утра, преспокойно улеглись спать. Крис был раздосадован, но предоставил им самостоятельно выпутываться из затруднительного положения, возникшего по их же вине. -- Они не смотрят вперед, -- сказал он. -- Они не думают о последствиях своих поступков. Они живут лишь сегодняшним днем. Возможно, Арктика настолько подавляет человека, что о будущем здесь лучше не думать. Эскимос делает время от времени внезапное судорожное усилие -- вот и все. В последний день мая Крис завершил невозможное. Загон был готов. Он занимал двадцать квадратных футов, был затянут сверху проволочной сеткой и имел отверстие, через 220 которое можно было пронести клетку внутрь. Крис не хотел выпускать из клеток обеих росомах одновременно, опасаясь, что они убьют друг друга. Он придвинул клетку с Цапучкой к отверстию в изгороди, выбил боковые задвижки, отвел крепежную планку над дверью и поднял дверь. Росомаха выскочила из клетки и стала стремительно кружить по загону. Вид наших высоких фигур на помосте, возвышавшемся над загоном с одного его края, был для нее слабым утешением. (Помост предназначался для кинокамеры.) Она так высоко подпрыгнула к проволочной крыше загона, что я была уверена: она прорвет сетку. Затем росомаха протиснулась за фанерный щит, стоявший с одной стороны загона, и он прогнулся. -- Она сломает его! -- сказал Крис. -- Она не уступит в силе человеку и к тому же более напориста. Нас поразила ее внешность. Росомаха была тощая, спина выгнута горбом. Масть какая-то оранжевая, линяющая шуба в ужасном состоянии, на хвосте болтается клок шерсти. В общем не росомаха, а драная неуклюжая ласка. Рыча, забралась она в свою клетку, и мы отодвинули ее от изгороди, чтобы поставить миску с водой. Затем Крис проделал отверстие с противоположной стороны изгороди, и мы пододвинули к нему клетку Болючки. Росомаха быстро выскочила из нее и бросилась к противоположной стороне загона, заметалась по нему, то тут то там кидаясь на двойную, местами тройную проволочную сетку, с разбегу налетая на нее мордой, так что у меня дух захватывало. Ее внешний вид поразил нас: она была красива. Глянцевито-коричневый густой мягкий мех, подбористое тело. И вдруг раз -- она выскочила из загона! -- Постой! -- закричала я Крису. Мне померещилось, что и другая росомаха может убежать. До меня еще не дошло, каким образом все случилось. Крис так и ахнул. Все было так просто. Росомаха уносилась вскачь, мягким мохнатым овалом стелясь над землей, то и дело останавливаясь и оглядываясь назад. Вот она поднялась по склону холма за нашей горой. Все выглядело так естественно. Так катастрофично. Для Криса это был тяжелый удар. Он попросту не заделал отверстие в изгороди, когда мы отодвинули клетку Цапучки, 221 Мне было как-то жутко-весело. И уж, конечно, потом пришла тупая боль. -- Столько тяжелого труда, и все зря, -- с горечью ска зала я. Крис смотрел на меня печальными глазами. -- Этим летом все оборачивалось против моей интуиции. Я не хотел возвращаться сюда, я хотел снимать белых медве дей и моржей. Но я все же пытаюсь что-то делать, работаю по инерции. В этот золотистый вечер, в семь часов, с тяжелым -- несоразмерно беде -- сердцем мы наблюдали одно из величественных беспредвестных событий в жизни дикой природы -- отлет чаек. Впрочем, не совсем беспредвестных: о нем было возвещено заранее. Весна наступала приливами, или кульминациями. Такой кульминацией было и 16 мая -- первый по-настоящему теплый день, отмеченный первым заметным наплывом птиц, среди которых было двадцать семь чаек. Лишь пять из них остались гнездиться здесь. Остальные собирались лететь на север, и их удерживала тут лишь кавалькада оленьих скелетов, растянувшаяся по песчаной отмели у палатки эскимосов. Чайки кричали и пронзительно мяукали в горах, которые они избрали своим временным пристанищем на суше. Вчера и сегодня их мяуканье перемежалось особенно мелодичными криками: это и был признак скорого отлета дальше на север, к местам гнездовий. Они знали: мешкать больше нельзя, надо трогаться в путь. Кружа в воздухе -- то белея на солнце, то уходя в серую тень, -- чайки поднялись над черным склоном хребта. Одна из них вышла вперед, к ней пристроилась другая, и все остальные, до того летевшие кучей, стали вытягиваться вереницей, как гуси. Мерцая белизной на солнце, энергично работая крыльями, они повернули на высоте двух тысяч футов над нами и перевалили через гребень хребта. Затем трепещущая крыльями, мерцающая то белым, то серым вереница птиц растаяла в небесной синеве над Килликом. На следующее утро Крис выпустил Цапучку в загон и начал снимать ее. Я осталась в бараке печь хлеб. Вернувшись, Крис с уважительным восхищением одного работяги перед другим рассказал мне, как вела себя росомаха. -- Она использует все свое тело как клин или рычаг. Очень 222 напоминает растревоженную пчелу, когда та жалит человека: так же налетает на тебя, так же складывается пополам. Оттаскивая камень, она напрягается над ним совсем как человек -- пока все тело не начинает дрожать. Она работает всем, что у нее есть: зубами, когтями, грудью, головой. Она использует тело как лом или рычаг и работает в любом положении, даже вверх тормашками, стоя на голове и задрав вверх задние лапы. Вся передняя часть ее тела может вертеться, как на шарнире, на шее, голове и лапах. Она далеко не так умна, как волки, зато очень воинственна и напориста. "Храбрая, сильная и хлопотливая" -- так поется о росомахе в старинной эскимосской песне. Эта характеристика подтвердилась слово в слово. Дядья жены Энди уверяли, что видели росомаху за занятием почти невероятным: она тащила на плече лосиный окорок! Мы не сомневались в достоверности их рассказа. Мне вспомнилось, каким хладнокровием и силой отличаются ласки -- "двоюродные сестры" росомах. Однажды в горах Олимпик ласка подняла голову над порогом открытой кухонной двери и бесстрашно заглянула из своего маленького мирка в мой большой, чуждый ей мир, вовсе не торопясь спасаться бегством, как поступило бы на ее месте любое мелкое животное. Помнится и другой случай. Мы с Крисом отдыхали, устроив рюкзаки на лежащем у тропы стволе дерева, как вдруг услышали шорох, и из кустарника у самых наших ног показался предмет столь странных очертаний, что прошло не менее минуты, прежде чем мы разобрали, что это такое. Это была ласка, тащившая белку-летягу больше себя самой, вероятно только что пойманную. Высоко подняв над землей свою огромную ношу, чтобы не споткнуться, ласка проковыляла с нею вниз по тропе. На следующее утро, когда Крис снова отправился снимать Цапучку, я поспешила вниз к загону, сгорая от желания посмотреть росомаху за работой. Но, увы, она и не думала работать! Она попробовала поработать вчера -- труды не окупились. Стало быть, сегодня можно устроить выходной. Росомаха выкопала под кустами норку и теперь, полулежа на спине, блаженствовала в ней, разевая забавную розовую пасть и показывая десны, полные зубов самой различной величины в зависимости от назначения. Доставая лапой свисавшую над головой ветку, она играла ею. 223 При всем том росомаха не переставая ворчала. В конце концов это ворчанье стало удивительно напоминать кошачье мурлыканье. Мурлыканье постепенно затихало, затем смолкло вовсе. Вот, греясь на. солнце, проквохтала куропатка, прокричала бурокрылая ржанка. Росомаха спала. -- Какое спокойствие духа! -- сказал Крис. -- Она ничуть не насторожена. Свернулась калачиком и спит, словно нас тут вовсе и нет. НА ПОИСКИ ВОЛЧЬИХ НОР Поход к волчьему логову на Эйприл-Крик должен был начаться 2 июня. Проснувшись утром, мы увидели, что эскимосы, которые обычно либо спали, либо где-нибудь бродили, уже сидят наготове у палатки. Крис взялся за свою укладку с брезентом, спальным мешком и прочими вещами. -- Но каким образом... -- начала я, вспомнив о лодке, бро шенной на том берегу реки. -- Они полагают, белый человек что-нибудь да приду мает,-- ухмыльнулся Крис. С вершины горы я наблюдала за их отчаянными попытками привести лодку обратно. Хозяином положения был широкий, стремительный поток мутной пенящейся воды. Люди черными муравьями копошились на ее фоне. Джонас побрел вслед за Крисом через реку, и течение сбило его с ног. Крис этого не слышал и не видел. Рев воды заглушил крик, на Криса напирал бешено несущийся по пах глубиной поток воды; от ее стремительного движения кружилась голова, рябило в глазах. Мне казалось, что Джонас неминуемо захлебнется и утонет. Уже в устье реки его подтащило течением к нашему берегу, а может, он добился этого и собственными усилиями. Отчаянно барахтаясь, он нащупал ногами дно, выбрался на песчаную отмель и наподобие танцора, делающего шпагат, стал высоко задирать то одну, то другую ногу, выливая воду из своих высоких болотных сапог. Он явно мешкал. Я не думала, что он решится вновь пересечь реку. Но он взял шест и бодро вошел в бурный поток. Как ни странно, при своей первой попытке он и не подумал о шесте. Два часа мужчины бились над тем, чтобы привести лодку 224 на наш берег. Один конец зачаленной на берегу веревки оторвался, и Крис изо всех сил натягивал веревку поперек широко разлившейся реки. Его фигура выглядела наклонным черным штрихом на грязновато-серебристом фоне. Ко второму завтраку он пришел совершенно измотанным. -- Ты такой сильный, такой находчивый,-- сказала я, не зная, как еще утешить его, и тут же почувствовала, как он буквально воспрял духом. Захватив поклажу, мы спустились к реке. И вот в самую последнюю минуту Джонас уселся на землю в дверях палатки и принялся чинить вьючные седла для собак, доставленные нам специальным заказным рейсом на следующий же день по прибытии эскимосов. Сидевшие на цепи собаки визжали от возбуждения. Курок и Леди -- уж будьте покойны! -- не преминули присутствовать на таком спектакле. Мы знали, что эскимосы уже забрасывали их камнями и что теперь волки имеют основание опасаться такого же приема, но -- "лучше двадцать лет в Европе, чем в глушь китайскую навек". Курок делал высокие наблюдательные прыжки из зарослей ив. Крис переправил поклажу на тот берег. Следующим заездом он перебросил Джеке, который божился, что никогда больше не возьмется за такое дело. Тем временем я исполняла роль мальчика на побегушках: втащила на гору радиоприемник и принесла Крису забытые им вещи. Этот приемник вызывал у меня нервный смех. Всю прошлую зиму на мысе Барроу он что-то тихо шипел про себя, а то и вовсе молчал. Дважды его возили в Фэрбенкс для "починки", но "починки" не вдохнули в него дар речи. Едва переступив порог нашего барака, Джек и Джонас впились в него алчными взорами. Они отнесли приемник к себе в палатку, и полчаса спустя, когда мы зашли к ним, они уже возлежали на оленьих шкурах перед приемником, который ревел во всю мощь. Люди каменного века, над которыми столько сюсюкают антропологи, натянули горизонтальную антенну, из каких-то таинственных соображений привязали к ней осколки стекла, переключили шкалу настройки с избирательного на общий прием и теперь блаженствовали, слушая весь мир. Тут мне снова пришлось бежать на гору за жестью для дверцы к банке из-под горючего, в которую ставился примус. По примеру Криса эскимосы соорудили такой кожух не- 225 8 Лоис Крайслер сколько дней назад и лишь теперь спохватились, что у кожуха нет дверцы. Наконец собак спустили с привязи, но, вместо того чтобы преодолеть вплавь реку, они устроили облаву на волков, которые, по-видимому, до сих пор пребывали в уверенности, что собаки -- дай им только волю -- затеют с ними игру подобно Брауни на мысе Барроу. Какой-то черный пес почти целую милю гнал Курка вверх по горной гряде, причем волк едва-едва уходил от него. Наконец, вняв властному голосу долга, а может, и рассудка, сказавшего, что дальнейшее преследование бесполезно, пес повернул обратно, и Курок тотчас побежал вслед за ним. Рыжий вожак стаи -- Тутч -- задала гону Леди вниз по реке. Как же заставить десяток собак переплыть пенящийся серо-белый поток? Джек, который уже находился на том берегу, выстрелил из ружья и что-то слабо крикнул. Честолюбивая Тутч бросилась в воду, но, увидев, что ни одна из собак не последовала за нею, вернулась назад. Теперь выстрелил Джо-нас. В стае поднялся страшный переполох, и все десять собак, низко нагнув головы, попрыгали в реку. Их тотчас стало сносить вниз по течению. Я было думала, что старый пес Снай-дер, которому за верность всегда доставались самые тяжелые тюки, утонет, но собаки переправились все до одной. Теперь поднялась страшная суматоха на том берегу. Почему они не привяжут собак? -- удивилась я. Крис вернулся за Джонасом. Джонас, желая помочь ему, так рьяно греб не в ту сторону, что Крис не удержался за веревку и нырнул головой к самой воде. Я думала, он бултыхнется' в реку, но он сумел-таки вовремя выпрямиться. Лодку понесло вниз по течению. Бешено работая веслами, мужчины привели лодку к берегу и волоком притащили ее обратно. -- Дай лучше я один буду управляться с нею, пока не выйдем на стремнину, -- мягко сказал Крис. -- А там уж правь так, чтобы этот конец лодки смотрел против течения. Джонас согласно кивнул. На этот раз они благополучно переправились через реку, но тут собаки попрыгали в воду и поплыли к нашему берегу. Я стала спихивать в воду черного пса, как это делал в свое время Джонас. Пес упирался, встряхиваясь и дрожа от холода. В конце концов все собаки опять поплыли к тому берегу. 226 Но тут Крис и Джонас вернулись вновь. Я зашлепала по воде им навстречу. -- В чем дело? -- завопила я, стараясь перекрыть шум воды. Глаза Криса встретились с моими, он ухмыльнулся. -- Цепи для собак. Они забыли цепи для собак! Наконец на том берегу воцарился порядок. Собак навьючили тюками из сыромятной оленьей кожи, и маленький отряд медленно двинулся сквозь заросли ивняка. Курок и Леди лежали на песчаной отмели рядом со мной и наблюдали, как он уходит. Это был приятный сюрприз. Мы опасались, что волки увяжутся за Крисом и вызовут бесчисленные осложнения. Я проникновенно, до хрипоты, уговаривала их вернуться домой. Было четыре часа дня. С вершины Столовой горы я следила за продвижением отряда. Первым далеко впереди шел Джонас с частью собак. За ним с остальными собаками следовал Джек. Эскимосы не несли ничего, кроме ружья на плече и стрекал, которыми они управляли собаками. Крис замыкал шествие; он нес на плече кассеты с пленкой и треногу с кинокамерой. В дальнем конце озера все трое сошлись вместе. Полчаса спустя я увидела, как они улеглись на гребне горной гряды, -- вероятно, для того, чтобы перекусить. Затем они исчезли из виду. Я осталась одна. Курок и Леди "преобразились" в волков. Отныне они никогда больше не вертелись вокруг собак. Это произошло быстро. Однако на мысе Барроу нам довелось наблюдать и медленное "волчье преображение". От Лаборатории арктических исследований к нам часто прибегал безобразный пес, по кличке Винок. Он очень досаждал Курку. На первых порах Курок проявлял величайшую терпимость, даже пытался ухаживать за собакой. Эта стадия длилась ни много ни мало несколько недель. Затем мгновенно наступила вторая стадия: замыкание в себе. В глазах Курка появилось какое-то новое выражение. Он не нападал на собаку, но и не убегал от нее. "Виноку лучше поостеречься", -- сказал Крис. Третья стадия -- нападение -- наступила несколько дней спустя. Разумеется, Крис не знал, что волки преобразились. В дальнейшем это привело к большим переменам в нашей жизни. Я была благодарна волкам за компанию, однако после ужина они отправились на прогулку. Теперь я и в самом 8* 227 деле осталась совсем одна. Даже оленей не было видно за последние дни. Смутно желая рассеять чувство одиночества, я побрела вниз, к росомахе -- единственному живому существу в моем опустевшем мирке. Меня брало искушение, которому, твердил мне голос рассудка, ни в коем случае нельзя поддаваться. До немногочисленных эскимосов, живших в Анактувук-Пасс, было девяносто миль, до ближайшего врача или медсестры -- сотни. Крис с эскимосами ушел на неделю, а то и дней на десять. В этот первый вечер рассудок восторжествовал. Я села у двери клетки и стала глядеть на росомаху, с сожалением вспоминая слова, вырвавшиеся у меня после бегства Болючки. "У Криса столько всяких планов на руках",-- думалось мне. Росомаха смотрела на меня. В отличие от волков у нее был пристальный взгляд. И глаза ее совсем не походили на прозрачные волчьи глаза, отражающие малейшие оттенки настроения. Они были как плоские черные блестящие пуговицы, и зрачок нельзя было отличить от радужной оболочки. Для животного таких размеров они казались малы: росомаха величиной с песца, а глаза у нее вчетверо меньше. А может, это предельно увеличенные глаза ласки? Искушение все настойчивее овладевало мною. Эти маленькие, спокойные, наблюдающие глаза и невинно-округлый лобик неотвратимо напоминали мне Эрлу Ольсон, подругу моего детства. Росомаха бросила на меня угрюмый, замкнутый взгляд. Сидя на задних лапах, как медвежонок, она запрокидывала голову, клала в рот пучок сухой травы и, глядя на меня через плечо, при каждом вдохе с рычаньем всасывала в себя воздух. Надо полагать, захватывание в рот травы шло у нее в плане "смещения деятельности" -- за неимением возможности напасть на меня или иным образом выказать мне свое отвращение. Что может быть общего между лаской и человеком? Положив, что называется, руку на сердце, я заговорила -- не заискивая, а искренне восхищаясь ею. Выражение моих глаз, должно быть, изменилось. Росомаха пристально посмотрела на меня своим зорким взглядом, и вдруг подозрительность ушла из ее глаз. Она свернулась клубком, зевнула--открылся ее забавный розовый рот, показался широкий, аккуратный треугольный язык -- и принялась наводить на 228 себя красоту. Первым делом она облизала со своих широких ладоней и пальцев остатки еды, которую я ей принесла. При этом она до того по-кошачьи подносила к мордочке лапу, что, казалось, вот-вот начнет умываться. В конце концов так оно и вышло. Росомаха наморщила нос и лицо, став удивительно похожей на старого черного человечка, и провела ладонями по глазам и щекам. При этом один не убирающийся нежно-белый коготок слегка царапнул ее нижнее веко. Так повторилось несколько раз. У меня даже создалось впечатление, что она нарочно рисуется передомной после всех тех забот, которыми ее окружили. Затем она стала оглаживать свою шубу, вырывая клочья линяющего подшерстка. А затем, к моему величайшему изумлению, она вновь села на задние лапы и свесила голову вперед, словно созерцая собственный пупок. Потом, свертываясь в клубок, перевернулась через голову и приготовилась ко сну: как повязкой, прикрыла своей широкой лапой маленькие темные глаза, хладнокровно "выключив" и меня, и спокойный сумрачный свет полярной летней ночи. Росомаха заснула! На следующее утро я накормила ее, сменила воду, нарезала сухой травы и устроила ей свежую мягкую постель. И тут Желание закусило удила. Напрасно лепетал свое Рассудок. Я встала на помост и опустила в загон самодельную лестницу, сплетенную Крисом из ивовых лоз. Тут уж Рассудок возопил. Но я спустилась в загон, подняла дверь клетки, в которой сидела росомаха, и сделала моментальный снимок показавшейся в отверстии недоверчивой полосатой мордочки, чтобы Крис знал, что произошло с его женой, окажись росомахи и в самом деле такими, какими их расписывают. Затем я села и стала ждать исполнения своей судьбы. Цапучка вышла из клетки и пошла вдоль изгороди загона, не спуская с меня глаз. По мере того как она делала круг, я поворачивалась, держа в вытянутой руке кусочек мяса. Вдоль ее приземистого оранжево-коричневого тела тянулась кремовая полоса, расплываясь на крестце в некое подобие кружевного воротника, а над глазами сужаясь в серые дуги. Она подпрыгивала, даже когда шла, осторожно и грациозно ставя на землю огромные передние лапы. (Не из-за широкого ли следа принято думать, что росомаха крупное животное?) У самого крестца ее спина выпирала горбом, а затем плавно 229 понижалась к кончику носа. Мне кажется, специфический росомаший скок, эта ее всегдашняя неуклюже-скачущая походка, какой она передвигается по тундре, получается у нее 230 совершенно естественно за счет того, что бугор у крестца то спрямляется, то выскакивает вновь. Росомаха вперила в меня свой непроницаемый черный взгляд. Уж не собирается ли она задать мне жару? Я сидела неподвижно, обмирая от страха и восторга, держа в вытянутой руке кусочек мяса. Колючая шерстистая мордочка легонько коснулась моих пальцев. Росомаха осторожно взяла мясо. Отныне я забавы ради кормила ее с руки, причем не морила заранее голодом, а давала сперва поесть, потом выпускала в загон и давала с руки добавку. Однажды я протянула росомахе пустую руку, подумав, что, быть может, ей захочется просто понюхать ее. Она обнюхала руку, потом очень осторожно взяла мой палец ровными и короткими передними зубами, что сидят между клыками, и тихонько сдавила его. Я не сдержалась и отдернула палец. Росомаха испугалась и влетела обратно в клетку. А однажды, сидя в клетке, она подняла лапу и через прорезь в двери завладела моим пальцем в кожаной перчатке. Осторожно, но настойчиво она удерживала его. В конце 231 концов перчатка соскочила и упала на росомаху, страшно испугав ее. Большая жара, большое небо, большое одиночество. Я оглушала себя работой, но тоска давала себя знать. Подчас у меня даже являлось ощущение какой-то никчемности всех моих трудов. Не в силах сдержать себя, я то и дело поглядывала на пустую горную гряду, где в последний раз видела фигурки людей. Я знала, что никого там не увижу, и даже желала, чтобы там никого не оказалось, так как река продолжала вздуваться и вода стояла ужасающе высоко. Лучше всего, если мужчины вернутся в начале "ночи", когда река чуть-чуть опадает. В самый жаркий -- пока что -- день небо заволоклось синими с донышка облаками. Весь вход в долину Истер-Крика заполнила огромная белая туча, небо придавило собой горы, и я подумала о Великих стихиях. Потом я с головой ушла в работу. Часам к шести с северо-востока -- что было необычно--поднялся бешеный ветер. В окна колошматило, словно градом, так что жуть брала. Горы заволакивало грозовой мглой, она быстро двигалась в мою сторону вниз по долине. Надо мглой неподвижно стояли смутно-белые кучевые облака. Шквал проносился над самой землей, в верхних этажах неба было спокойно. Я помолилась за Криса, потом за себя, надела ботинки, на случай если брезент сорвет с крыши и за ним придется бежать. Этим исчерпывались все меры предосторожности. Вокруг так ревело и громыхало, что о работе нечего было и думать. Мною овладела какая-то ошалелость, сквозь которую пробивалась глухая тревога. К восьми часам ветер ослаб. Теперь он был резким и сильным, но не более того. Буря грянула слишком рано, чтобы вскрыть озеро. Все же у противоположного берега появилось разводье. На следующий день опять было очень жарко. Я задрапировала барак, иначе говоря, завесила брезентом все окна снаружи. Внутри стало душно и сумрачно. Около полудня во мне шевельнулось предчувствие. Я бросила штопку и выбежала из барака. Никого не видно -- никого и ничего. Я прошлась к западному краю горы и в тундре под собой увидела четырех оленей-самцов. Они шли с севера. Я едва поверила своим глазам, ведь оленей не было уже так давно! 232 А еще через минуту в тундре возникло бурное движение. Я совсем забыла про волков: они были дома и спасались от жары в сыром болоте. Олени столкнулись с ними буквально нос к носу и бросились бежать. Волки кинулись вдогонку, но олени быстро ушли от них. Тогда волки остановились и стали ждать. Олени легко могли уйти от волков совсем, но этого не случилось. Ими овладела их обычная нерешительность. Они остановились, оглянулись и пошли обратно, прямо на поджидающих волков! Те вскочили, и снова началась гонка. Олени разделились: пара побежала по направлению к горам, пара -- в сторону реки. Волки погнались за последними. Олени, как по воздуху, пролетели каменистую отмель на фоне серовато поблескивающей воды, бросились в реку и поплыли, держа над водой увенчанные рогами головы. Волки пробежали по отмели, не боясь замочить ног, но перед стремительно несущимся потоком остановились и повернули назад. ПЯТЕРО БЛИЗНЕЦОВ Я вдруг проснулась часа в два ночи. В окна лился сумрачный полусвет. Кто-то большой и сильный стоял в дверном проеме. Это был Крис. Он удивительно небрежно поцеловал меня, хотя весь так и лучился улыбками. Потом шагнул к постели и стал выкладывать из-за пазухи на спальный мешок какие-то темные мохнатые комки. Я невольно съежилась. -- Волчата, -- объявил он. -- У них уже есть имена. Я была до того взбудоражена, что меня меньше всего интересовало, есть у волчат имена или нет. -- Это мисс Алатна, -- воодушевленно продолжал Крис, показывая мне волчат одного за другим. -- А это мисс Киллик. А это мистер Север, Остальные два у эскимосов, их зовут мисс Тундра и мистер Барроу. Получив столь исчерпывающие разъяснения, я вскочила с постели и оделась. Крис вытер спальный мешок посудным полотенцем и ссадил волчат на пол. Я уже грела порошковое молоко, как вдруг с пола раздался громкий вой. Я так и подскочила. У моих ног, запрокинув назад голову, сидел и орал мистер Север, властно требуя есть. (Курок и Леди начали 233 выть лишь в пятимесячном возрасте; бесстрашный вой Севера помог нам уразуметь, что же должны были пережить два наших первых любимца за месяц жизни у эскимосов, пока мы не забрали их.) Я держала волчат на руках, Крис по очереди поил их с ложки теплым молоком, обтирая им морды, а заодно и мою рубашку, вторым посудным полотенцем. Потом волчата заснули, и он рассказал мне все по порядку. Как он и ожидал, на Эйприл-Крике, у места впадения в него Пасс-Крика, было волчье логово. Однако оно находилось в ивняке, и ни о каких съемках не могло быть и речи. Первоначально Крис рассчитывал стать лагерем в нескольких милях от логова и днем ходить снимать волков, но, уяснив ситуацию на месте, экспромтом решил забрать волчат с собой. Джонас, самый тонкий из мужчин, пролез в нору и по одному извлек из нее волчат. Два волка, вне сомнения родители волчат, красивые звери в густых, отороченных черным горжетках и с такой длинной шерстью, что она развевалась на ветру, скуля метались вокруг. И тут возник конфликт. Эскимосы хотели убить волков, чтобы получить за них вознаграждение. Крис возражал. -- Отлично, -- сказал он в конце концов. -- Убивайте, но тогда летит к черту и остальная часть нашего соглашения: никакой платы! (У нас был уговор не убивать волков.) Эскимосы взяли ружья к ноге и навсегда затаили зло на Криса. Крис расстегнул нижнюю рубашку и сунул за пазуху трех волчат. Только теперь в виде исключения он позволил навьючить свои фотопринадлежности на собак, с единственным условием, чтобы собакам не дозволялось входить с ними в воду, и, неся волчат за пазухой, словно кучу пончиков, прямо через горы направился домой. Эскимосы с двумя другими волчатами шли низом вдоль подножья гор; они прибыли утром. В одном месте пути братья почему-то решили, что Крис заблудился, и пошли обратно искать его. -- О чем вы подумали, когда решили, что Крис заблу дился? -- спросила я. Джонас спокойно посмотрел мне в глаза. -- Я подумал о том, что у него нет ружья. 234 Мисс Тундра -- из тех двух волчат, которых Крис доверил нести эскимосам, -- была глубоко травмирована страхом. Она отказывалась есть и сидела в углу кровати, повернувшись к стене, понурив голову и беспрестанно дрожа. -- Она хочет умереть,--сказал Крис. Он разделся до пояса, лег на кровать и положил волчонка на свое теплое голое тело. Я задернула брезентовый полог над кроватью. Через некоторое время, заглянув в их тенистый уголок, я увидела, что вояк и человек спят глубоким сном -- волк свернувшись калачиком на груди Криса. Два часа спустя, когда они проснулись, произошло чудо. Мисс Тундра захотела жить. Она с жадностью выпила молока, потом подковыляла к Крису, забралась к нему на колени, куснула его за бороду, лизнула в ухо и снова заснула глубоким сном у него на руках. Волчата с головокружительной быстротой набирались ума-разума. Уже на следующий день они научились лакать из миски, узнали все входы-выходы, вылезали из своего закрытого ящика, чтобы помочиться, и забирались обратно. Что касается меня, то и пятеро ребят-близнецов, будь они брошены на мое попечение, не могли бы задать мне столько хлопот, сколько пять волчат. Одной из худших бед была нехватка половых тряпок. Кормление пятерки, по одному волчонку за раз, шло непрерывным, бесконечно повторяющимся циклом. Крис помог делу, соорудив длинную кормушку, вмещавшую пять мелких оловянных мисок; отныне можно было кормить всю пятерку одновременно. К счастью, первые день-два нам не пришлось ломать голову над тем, как отвести от волчат одну из возможных угроз их существованию: Курок и Леди отсутствовали. Не попытаются ли они прикончить волчат, когда вернутся домой? Но вот как-то утром, едва первый луч солнца заиграл в вышине, над краем Столовой горы показалась настороженная светлая голова Курка. Волки вернулись. -- Хочу показать им волчат, -- сказал Крис. Я умоляла не подвергать их опасности. -- Нет. Рано или поздно все равно придется рискнуть. С таким же успехом можно рискнуть и сейчас. И он высадил волчат на землю перед запасным входом. Взрослые волки съежились, затем, тихонько повизгивая, двинулись к волчатам. Курок нагнул голову, раскрыл свою 235 широченную пасть и охватил челюстями тело волчонка. Я отвернулась. -- Смотри, не бойся,-- сказал Крис. Волк выпустил волчонка из зубов, лишь чуть-чуть прихватив его шерстку. И тут произошло нечто странное: Леди вырвало. Так, совсем немного пены и жидкости, -- очевидно, охота была безрезультатна. Просто очень взволновалась при виде волчат, решила я. Затем на нас свалились еще два сюрприза, причем первый сулил в будущем серьезные осложнения: Курок не захотел отдавать нам волчат. Им овладело страшное возбуждение, его глаза потемнели, он взвился на дыбы и схватил Криса за руку. Крис уговаривал его в спокойном дружеском тоне. Тем временем я тихонько унесла волчат в барак. Второй сюрприз состоял в том, что, едва Курка накормили, он попросился в барак и "потерял" съеденный завтрак возле ящика с волчатами. Я решила, что и он тоже "очень взволнован". Курок не отступался от своих собственнических притязаний на волчат и был опасно возбужден. Стало ясно, что весь наш план снимать волчат может рухнуть. Волки легко могли помешать нам даже кормить их. К моему восхищению, Крис терпеливо уговаривал Курка, где уступая, где проявляя твердость. В конце концов волки признали нас равноправными партнерами в сложившейся ситуации, и мы были довольны этим родством, завоеванным с таким риском. С эскимосами дело обстояло иначе. Они пришли к нам завтракать накануне своего отъезда, и волки не убежали, как можно было предположить, а с воем кружили вокруг барака. Им не нравилось, что чужаки допущены так близко к волчатам. Попрощавшись с нами, Джек и Джонас браво зашагали под гору, напряженно глядя прямо перед собой. Курок и Леди последовали за ними; Курок издавал хриплые взвой, как тогда, когда хотел напасть на собак. Крис выбежал из барака и проводил эскимосов до палатки. На следующее утро Джек и Джонас снялись. Сани они надежно запрятали, перевернув их вверх полозьями и обвернув сбрую медвежьей шкурой: они вернутся за ними, когда ляжет снег. В сопровождении девяти навьюченных собак они отправились через тундру в Анактувук-Пасс в двух ночевках 236 отсюда. На этот раз Джек впервые нес на себе груз---радиоприемник, привязанный к каркасу. Крис предупредил, что приемник может испортиться, если собака окунет его в воду при переправе через реку. Десятого пса, маленькую, одинокую, взволнованную собаку по кличке Тутч Крис привел к нам на вершину. Он сторговал ее за сто долларов во время похода на Эйприл-Крик, рассчитывая с ее помощью почаще удерживать волков дома. Он еще не знал, что волки навсегда отвернулись от собак в тот момент, когда их отряд тронулся в путь, и, в частности, не знал, что как раз Тутч погналась тогда за Леди. Тутч была сильной личностью. Она была на четверть волком. Она обладала длинной волнистой шерстью смешанной масти -- каштановой, черной и кремовой, блестевшей, словно полированная, и сверкающими черными глазами. Ее ляжки вздувались почти карикатурными буграми мускулов, нажитых тяжким трудом. В ней замечательным образом сочетались черты, характерные для подневольной собаки -- вожака стаи. Как невольница, она была привычна к незаслуженным побоям-- скажем, к здоровенному пинку, когда постромки упряжки зацеплялись за куст, в то время как она усердно и добросовестно прокладывала указанный Джонасом маршрут. Условия собачьего существования в Арктике, когда хозяин живет под открытым небом и держит все свои пожитки, в особенности мясо, на земле, весьма суровы. Собаку здесь приучают к строгой дисциплине. Однако нам приходилось наблюдать, как собак по нескольку дней держали без воды, и это, на наш взгляд, было слишком. Их не пускали к воде до тех пор, пока уже никакими побоями нельзя было заставить их не выть. Мы не встречали эскимосов, которые были бы добры к своим собакам. Повсюду на побережье Берингова моря мы видели летом обессилевших, полумертвых от голода собак. Раз они не работают, зачем их кормить? "Мы хорошо обращаемся с ними, -- заявил нам один владелец собак. -- Мы даем им пить". Тутч повезло: ее кормили, потому что летом она работала в качестве вьючной собаки. Должно быть, эскимосов спасает от угрызений совести удобное соображение: все предметы, даже неодушевленные, имеют душу, только не собаки. У собак души нет. 237 Запретнее всех запретов для собаки-раба --мясо. Случалось, мы перехватывали взгляд, который Тутч бросала на подвешенное мясо, и от одного этого она впадала в страшное замешательство. Уже сама мысль о мясе казалась ей не менее греховной, чем проступок. Крис ходил с братьями Ахгук за первым убитым оленем, чтобы доставить его к палатке, и потом рассказывал: -- Я был так наивен: посоветовал им привязать собак в стороне и вызвался помочь дотащить тушу до саней. Они ответили: "Нет, нет, мы подъедем прямо к оленю". Можешь себе представить мое удивление! Они подогнали собак прямо к оленю, поставили сани рядом и завернули собак вокруг его головы. Собаки даже и не взглянули на него. Когда сани заменили вьюками, оседланные собаки ложились вокруг туши и ждали, пока каждую нагрузят двадцатью -- тридцатью фунтами сырого мяса, которое нужно было отвезти к палатке; при этом они даже не глядели на тушу. Компенсацией за все собаке-рабу служит честолюбие. Прежде всего это относится к вожакам. В Анактувук-Пасс насчитывалось около двухсот весьма воинственных псов, и все же Тутч, действуя где силой, где запугиванием, сумела пробиться к месту вожака стаи, в которой каждая из собак была больше ее самой. С собаками она держала себя деспотически, с людьми -- подобострастно, но иногда, если только она могла позволить себе такое, -- своенравно. Она была единственной собакой, к которой я испытывала двойственное чувство-- нежность и иногда негодующую вражду, словно имела дело с себе равным. Тутч очень заботилась о поддержании своего престижа и проявляла прямо-таки трогательную решимость, когда надо было "спасти лицо". Никогда раньше эта маленькая, решительная собака не переживала такой крутой перемены в своей судьбе, и всем своим существом она стремилась остаться самой собою. До сих пор она сознавала себя лишь собакой, пользующейся авторитетом и во всем угождающей хозяину. Уверенная в нашей поддержке, она ощеривалась на Леди. Мы одергивали ее. Она через силу "улыбалась" и с недоумением смотрела на нас. Разумно ли это? Как это понять? Между Леди и собакой шла холодная война. Леди жаждала превратить ее в горячую. Быть может, она помнила, как сви- 238 репо преследовала ее Тутч? Леди стояла у собаки над душой. Тутч припадала к земле с таким видом, будто поглощена чем-то более важным и далеким, спасала лицо, а то и жизнь тем, что не отрываясь важно всматривалась в какой-нибудь отдаленный предмет. Невозможно себе представить, чтобы человек или какое-либо другое животное могли вести себя более вызывающе, чем Леди. Она так и норовила спровоцировать Тутч на неосторожное движение. Ее хвост при этом вытягивался горизонтально, как палка, и мы сбивали его вниз хворостиной, полагая, что и ее настроение послушно последует за ним. -- Леди словно подменили, -- с удивлением заметил Крис. Волки страшно ревнивы. Когда Леди, спустившись с горы, отправлялась в тундру, стоило подойти к сидевшей на привязи собаке, и волчица стремглав мчалась обратно. Через считанные секунды над краем горы появлялась темная волчья голова, а потом и вся ее обладательница, уверенная в том, что мы балуем Тутч, и готовая под этим предлогом затеять драку. -- У Леди разливается желчь уже от одного того, что ты приносишь Тутч воду, -- сказал Крис и печально добавил:--- Похоже, мы сделали из волков домашних тиранов! Нас очень удивляло, что Тутч не понимает даже наших интонаций. Мы не говорили по-эскимосски, а два английских слова, которые она знала, "нно!" и "ха!", были нам не нужны. Таким образом, у нас не было возможности отдавать ей даже такие простейшие команды, как "туда!", "сюда!". Однажды я хотела послать ее встретить Криса в тундре. Тутч спряталась на склоне горы и завыла, уверенная в том, что ее изгоняют из лагеря. Но неожиданнее всего было то, что сна превратно толковала самый тон наших голосов. Случалось, мы начинали ласкать ее, а она в страхе шарахалась от нас на всю длину веревки. Не издали ли мы звук, равносильный угрозе у эскимосов? Или-- что более вероятно -- не было ли ей известно, что эскимосы подчас изливают свою ярость со смехом в голосе? Барак наводил на нее ужас: она ни разу в жизни не бывала в помещении. Не в силах устоять перед искушением, я вносила ее в барак, клала на постель. Она замирала, как испуганный олененок. -- Это тек просто не пройдет, -- предупредил меня Крис. Прошло два месяца, и его слова сбылись. Он был в от- 239 лучке. Как обычно, я принесла Тутч в барак, положила на постель. И вдруг она просияла, стала вытягивать лапы, заулыбалась, заиграла. Совершенно неожиданно все представилось ей в новом свете. Это было собачье преображение. Отныне она спала у нас в ногах. Но она по-прежнему оставалась вожаком стаи и властно рычала, когда мы шевелили ногами. Ее первая прогулка без своры вылилась для меня в трогательную неожиданность. Она шла за мной следом: вьючным собакам не положено забегать вперед. Но очевидно, все в ее голове вертелось, как в калейдоскопе. Когда я повернула домой, она вдруг, ошалев от радости и свободы, помчалась прочь и скрылась из глаз, так что я даже встревожилась. Затем она как сумасшедшая примчалась обратно и степенно провожала меня домой. Сможет ли человеческая ласка -- нечто совершенно новое для нее -- возместить ей потерю значимости в привычном мире -- потерю места главенствующей собаки в сообществе собак? Сумеет ли она найти новый способ самоутверждения в собственных глазах? Это был серьезный вопрос. Правильно ли мы поступили, оставив ее у себя? 242 ПРИ ВОЛЧЬЕМ ЛОГОВЕ С того дня, как ушли эскимосы, начался самый замечательный период нашей жизни с волками. Завязкой его послужило, по-видимому, то, что Крис вырыл в загоне нору для волчат. Он закончил ее в тот же день к вечеру и водворил в нее довольных волчат. Нора была в форме подковы, с двумя входами, достаточно просторная, чтобы в нее могли залезть и взрослые волки. К тому же Крис снял верхнюю половину изгороди возле одного угла загона, чтобы Курок и Леди могли в любое время попасть к волчатам. Той же ночью, часов в одиннадцать, когда горы светились розовым светом, Курок и Леди вернулись по затененной тундре с охоты за озером. У подножья Столовой горы они замешкались. Курок погнался за куропаткой, обитавшей под горой. Леди отправилась взглянуть на росомаху. Когда я окликнула ее, она посмотрела на меня и с удивительной готовностью и быстротой побежала наверх. Но, достигнув вершины, она взглянула на меня таким взглядом, будто только сейчас вспомнила обо мне. Она увильнула от меня и прыгнула в загон, издавая внятное повизгиванье, которое, как мы теперь знали, означает у волков призыв волчат. Я уже пошла в барак, когда Крис мягко, но настойчиво позвал меня. -- Посмотри, она дала им мяса. Все волчата, сбившись кучкой, ели. Длинноногая молодая волчица стояла рядом и нежно повизгивала. Затем она легла, и волчата стали ползать по ней. Тут появился Курок. Он с одного взгляда уяснил ситуацию. Мы не старались отгадать, что он станет делать. Мы еще слишком мало знали, чтобы вообще что-либо предполагать. Он направился к Тутч, сидевшей на привязи у загона. Приблизившись к собаке ровно настолько, чтобы та не могла укусить его, и с таким застенчиво умильным выражением на морде, что мы невольно улыбнулись, он вывалил перед Тутч свою ношу -- содержимое своего желудка: два -- два с половиной фунта свежего мяса. Я подтолкнула мясо к удивленной -- и не без оснований -- собаке, чтобы она могла взять подарок. Затем волки заснули возле тех, кому поднесли свои дары, -- Курок возле Тутч, Леди возле волчат. Мы с Крисом стояли, словно к месту приросли. 243 -- Ты недооцениваешь малютку Леди, -- сказал Крис.--• Тебе казалось, она недостаточно зрела и не может быть ро дителем, а Курок может. А ведь волчат-то накормила она! Особенно поразила Криса волчья техника доставки продовольствия. -- У них идеальный способ носить мясо в желудке. Они всю дорогу могут бегать, вынюхивать и гонять дичь, и поди догадайся, что они несут мясо волчатам. Меня поразила хорошая сохранность мяса: оно могло сделать честь любому рыночному прилавку. Объясняется ли это тем, что волки могут подавлять пищеварительный процесс? Впоследствии, когда Курок приносил свою ношу издалека, возможно миль за восемнадцать от норы, я замечала, что последняя порция отрыжки имеет коричневатый оттенок, но в большей своей части мясо было свежим и красным. И все же не потому мы стояли как вкопанные в сумрачной тени горы. Во всей полноте и наглядности нам наконец раскрылась великая тайна щедрости диких животных. Леди накормила чужих детенышей, Курок поделился с собакой, не раз кусавшей его в морду. Меня просто жуть берет, -- сказала я. Да, в этом действительно есть что-то жутковатое,-- согласился Крис. -- Такое ощущение, будто ты открыл подно готную одной из маленьких тайн природы. Для нас всегда благотворно, говорит Торо, "более того, мы даже избавляемся от телесной оцепенелости и обретаем гибкость и бодрость, когда, пораженные неведомым нам недугом, встречаемся с проявлениями щедрости в человеке или в Природе". Отныне на протяжении многих лет нам предстояло наблюдать, как охотно и заботливо волки делятся лакомыми кусочками даже не с волчатами, ибо таковых уже не было, а с любым захудалым щенком, к которому они могли подступиться. И это всегда казалось мне чем-то вроде чуда. На следующее утро, оберегая удивительно мягкую тишину логова, Леди спала на солнцепеке, свесив голову в нору. Волчата внутри хранили молчание. Курок ушел к загнанному вчера за озером оленю. Он обогнул голубое озеро -- в одном его конце еще стоял лед -- и задержался на мгновенье, рассматривая летающую у берега чайку. Подойдя к туше, он подтянул ее из воды на берег. По-деловому быстро оторвал он кусок мяса 244 и двинулся в обратный путь, но, оглянувшись, увидел, что на тушу садятся чайки. Он вернулся, прогнал чаек и решительной рысью направился домой, лишь один только раз остановившись, чтобы оглянуться назад. Чайки опять садились на тушу, но что поделаешь, есть вещи, которые приходится принимать такими, как они есть; так обстоит с терпимостью в дикой природе. Чем ближе к дому, тем резвее и проворнее бежал волк. Тем временем я совершила ошибку. Мне предстояло освоить деликатную роль в этой необычной ситуации -- научиться жить при логове свободных волков. И вот я полезла не в свое дело -- стала кормить волчат. Они стояли, уткнувшись носами в кормушку с молоком, когда явился с ношей Курок, весь мокрый после переправы через реку. Я быстро убрала кормушку. Курок огляделся вокруг, посидел с минуту и срыгнул в ивняке. 245 Увы, накормленные волчата не взволновались при его появлении, не запищали, не бросились к нему. Тогда Курок обошел их всех, и они один за другим потянулись за его большими мокрыми лапами к лепешке сырого мяса. Время от времени, пока волчата лениво собирались, он лизал мясо. Когда все поели, он покончил с остатком. Леди "сидит с детьми", Курок приносит пищу. Было ли так заведено от природы? Оказывается, как раз тут волки не скованы железным инстинктом. Курок и Леди допускали различные отклонения от такого порядка в зависимости от погоды, наличия пищи, расстояния и вида добычи и без конца преподносили нам сюрпризы: первый последовал в тот же вечер. На этот раз Леди снова пошла к туше вместе с Курком. Возвращаясь домой, она с поистине человеческой способностью ошибаться сделала неверное умозаключение. Дело было так. Леди пошла вниз по реке отыскивать брод. Курок поплыл не раздумывая. Почти достигнув подножья Столовой горы, он оглянулся, увидел уже переправившуюся Леди и побежал обратно к ней. Она припала к земле, как игривая кошка, прыгнула на него. Волки добрались до подножья горы, и Курок 246 отправился на вершину к волчатам, а Леди остановилась и, выгнув спину, стала деловито разрывать лапами землю. Она быстро отрыгнула, спрятала отрыжку, набросала на нее носом земли, затем перешла на другое место и повторила то же самое. Когда Леди наконец прибежала к загону, кормежка была в разгаре. Сойдясь у разбросанных внутренностей и кусков свежего мяса, волчата, рыча, катались в них, зарывали их в землю. Курок лежал тут же, наблюдая; его голова была высоко поднята, глаза благодушные, уголки губ твердо поджаты. Он был доволен: на этот раз его честолюбие было полностью удовлетворено. Бедняжка Леди ужасно возревновала. Острым взглядом обозрев ситуацию, она подступила' к Курку, щелкнула зубами и зарычала, затевая драку, -- для волков нечто из ряда вон выходящее. Дело представлялось ей так, будто Курок обманул ее, ибо, когда он побежал к ней обратно от горы, она вполне естественно предположила, что он уже накормил волчат, и поэтому закопала свою собственную ношу. Другой вариант способа кормления внушил нам немалое беспокойство насчет того, суждено ли нам удержать волчат при себе. Он состоял в следующем. Курок ушел к туше один и, как обычно, быстро вернулся. Мы не сомневались, что он несет мясо волчатам. Но на этот раз он не направился прямо в загон, а подобно Леди запрятал мясо у подножья горы, хотя с совсем иными, чем у нее, намерениями. Когда он добрался до загона, у нас создалось совершенно отчетливое впечатление, что он намерен вывести волчат на прогулку, чтобы они "нашли" мясо! Он подходил к волчонку, тихонько трогал его косом, и тот следовал за ним. Так он собрал всех волчат и направился к изгороди. К неудовольствию Криса, он не перепрыгнул через нее, а сел и принялся дергать сетку, пытаясь сорвать ее. Затем он выбрался из загона. Он явно звал волчат за собой и всячески облегчал им задачу. Пока что они не могли пойти за ним, но не случится ли так, что со временем волки уведут их от нас навсегда? Во время этой же кормежки было и другое, уже более угодное нам уклонение от установленного шаблона. Леди, "сидевшая с детьми", подошла к принесенному Курком мясу и стала есть, деликатно, без алчности, выбирая куски. Волк буквально демонстрировал нам, на какое самообуздание в интересах сообщества он способен. 247 Курок вполне справлялся с ролью отца семейства, Леди со своей ролью не справлялась. Не потому ли она сделала волчатам чудесный маленький сюрприз -- принесла им первую игрушку? Таскать что-либо в зубах для волка затруднительно, а мученичество было отнюдь не в натуре Леди. Она взяла от туши животного самую легкую часть -- заднюю ногу с копытом. Мяса на ноге было ничтожно мало, она могла служить лишь игрушкой. Для волчат это было событие. Они играли и возились с ногой. Наблюдая за ними и за Леди, которая с довольным видом смотрела на них, я с тихим изумлением думала о волчице, которая там, за озером, в миле отсюда, помнила о волчатах и специально выбирала для них безделушку. Волки страшно чувствительные, ревнивые животные. Игрушка, которую принесла Леди, в свою очередь дала ей повод для ревности. В тот вечер, встав после дневного сна, когда гора на севере прикрыла нас своей серой тенью, Курок сладко потянулся перед входом в нору и позвал волчат. Они дружно высыпали из норы. Леди спокойно лежала вне загона, и вместе с нею я наблюдала интереснейшую сценку -- при-ласкивание маленьких волчат к взрослому волку. Это одно из самых милых и приятных зрелищ на свете. Голубоглазые, до странности похожие на львов, ибо в этом возрасте они еще короткоморды, волчата уже сами по себе кротчайшие и нежнейшие существа. В отличие от щенков они не драчливы и верноподданнически обожают взрослых. Волчата со страстной влюбленностью охлопывали лапами своего огромного кормильца, целовали его. Сгрудившись вокруг его головы, они приседали и обнимали его за шею, насколько хватало лап. Они целовали Курка в морду, любовно охлопывали его рот своими большими мягкими ладошками и даже целовали внутри рта, когда он раскрывал его. Все их внимание было направлено на голову Курка. -- Похоже, по ним прямо-таки ток пробегает от одного только прикосновения к нему, -- заметил Крис. Их нежное возбуждение удивительно напоминало мне птенцов аляпок: после кормежки те так трепетно бьют крылышками, что очарованные родители вновь бросаются за пищей, чтобы вновь пережить это сладостное возбуждение. У детенышей домашних животных нет столь настоятельного импульса к поддержанию непрерывности своего кормления, 248 молодь же диких животных, наоборот, уже в раннем возрасте проявляет напористость и горячность. Леди смотрела-смотрела и в конце концов не вытерпела: поднялась, прыгнула в загон и подошла к своей лежащей без внимания игрушке, местонахождение которой ей было точно известно. Схватив ее в зубы и не глядя по сторонам, ревнивая волчица выскочила из загона. Не берусь утверждать, что волчата могут вертеть взрослым волком как хотят, но они весьма близки к этому. Взять хотя бы такой случай. Волк может управлять своей отрыжкой. Он может отрыгивать мясо порциями и прятать его в разные места, может и удерживать часть для себя. Однажды Курок вернулся домой с очень скромной добычей и выложил для волчат небольшую кучку мяса. За нею показался большой кусок, но Курок тут же заглотал его обратно. "Полагает, что дал им достаточно, -- сказал Крис. -- Хочет приберечь кое-что для себя". Несомненно, Курок утаивал мясо не для того, чтобы подразнить волчат, а просто от голода. Но от востроглазых 249 волчат не укрылось, что он отдал им не все. Слопав мясо, они принялись вымогать у него остаток и добились своего, Что буквально сводило Курка с ума --это приласкивание волчат, когда его "буфет" пустовал. Однажды утром, слишком жарким для охоты, Курок спал в ивняке над логовом, и волчата стали просить у него есть. Это было нечто необычное,-- должно быть, волчата здорово проголодались. Курок ворчал, его верхняя губа нервно подергивалась, он беспокойно переходил с места на место, осаждаемый волчатами. В конце концов он выскочил из загона. Леди последовала за ним. Вдвоем они заспешили прочь от горы. Что дальше? В тундре волки разделились. Курок направился к болоту по берегам Киллика и, судя по его прыжкам, стал охотиться на полевок. Леди занялась куропаткой, которая всячески старалась отвлечь волка от гнезда, делая вид, что у нее перебито крыло. Никогда еще Леди не "работала" так добросовестно, но безрезультатно. Курок принес домой в желудке несколько полевок и скормил их волчатам, затем снова уснул. Не от этой ли младенческой своевластности идет и свое-властность взрослых волков? Одних животных волки приносили в пасти, других -- в желудке, третьих -- любым из этих двух способов. Куропатка приносилась в зубах, -- возможно, ее трудно было отрыгнуть. Суслик мог быть доставлен обоими способами. Однажды Курок принес домой суслика, отрыгнул его, но, не успела я подвести к нему волчат, снова проглотил. Когда я отошла от него, суслик был вновь отрыгнут и лежал у него между лапами. -- Похоже, он страшно гордится этим сусликом, -- сказал Крис. -- Ведь каких трудов стоит его поймать! В конце концов Курок отдал суслика волчатам. Мы пришли к мысли, что кормление изо рта имеет глубочайшее, непреходящее значение для формирования волчьей индивидуальности. Кормление отрыжкой -- новшество, которое внесли в биологию волки. Оно ведет к лицевой ориентации. Даже ухаживание имеет у волков лицевую ориентацию и представляет прямую противоположность грубо деловой ориентации на зад у собак. Ухаживание растянуто во времени и начинается за несколько месяцев до течки. Взрослые волки умеют целоваться "по-французски", залезая языком в рот друг другу, подобно тому как они целовали в детстве родителей. Воз- 250 можно, именно благодаря лицевой ориентации их отношения между собой отличает такая чуткость, внимательность и отзывчивость. Вспомнить хотя бы случай, когда Курок заметил, что Леди больна, и немедленно попытался помочь ей. Это "чувство общественного долга", вероятно, служит хорошим связующим цементом для волчьей стаи, а лежащая в его основе лицевая ориентация, возможно, и делает волков такими невероятно веселыми, рьяно общительными животными. Отрадной особенностью кормления изо рта было то, что волки терпеть не могли давать малышам несвежее мясо, а когда у них были лакомые куски, прямо-таки рвались к волчатам и выкладывали весь свой запас, получая от этого явное удовлетворение. Что же волки считают лакомыми кусками? Установить это нам помогли два ворона. В лощине за Столовой горой лежал загнанный волками олень, и вот одним дождливым днем, воспользовавшись тем, что волки спят, мы украдкой спустились с горы, чтобы принести мяса волчатам. На туше уже пировала пара воронов с тремя чадами. При появлении Криса родители взлетели, тревожно зовя за собой воронят. Однако молодые не понимали, почему они должны уступать кому-то такую груду мяса. Старики пронзительно кричали, молодые долбили тушу клювами, поднимали головы и коротко вопрошали: "карр?" "Карр-карр-каррр!" -- захлебывались старики. Не в силах что-либо поделать с воронятами, они пытались отогнать Криса, кружа и каркая над ним. Будьте уверены, весь этот гвалт не прошел незамеченным для волков: они уже мчались к нам с горы. Крис отступил от туши. Леди не взяла ничего, зато Курок стал тщательно "укомплектовывать" свою внеочередную носку. Но взял ли он свежее красное мясо, которое Крис с таким трудом раскопал на туше? Не обветренное, не клеванное птицами мясо? Нет. Он начал обнюхивать всю тушу, пока не обнаружил клочки не то соединительной ткани, не то сухожилий. Их-то он и стал выдергивать и пережевывать коренными зубами. С кишок он снимал полосы жира. Печень целиком оставил птицам. Мясо, приносимое волками, волчата ели охотнее, чем то, которое иногда давали им мы. И это вполне понятно: волки приносили не затхлое мускульное мясо, а отборные кусочки, к тому же, вероятно, смоченные желудочным соком. Порой волки брали отдельные мелкие части тела: уши, половой член, 251 тестикулы, иногда язык. Скорее всего, это делалось потому, что их легче было откусить, а не потому, что это было лакомство. Однажды утром Курок открыл нам и другую интересную волчью повадку. Он уже подбегал к подножью нашей горы, как вдруг, взглянув наверх, увидел на вершине Криса, который следил за ним. Вероятно, для волка было важно приблизиться к логову незамеченным, так как он круто повернул и обогнул гору, чтобы подняться на нее сзади. И тут он наткнулся на меня. Я была у родника и как раз взваливала на плечи банку с водой, когда совсем рядом раздался сдавленный писк. Я глянула вниз. Это был Курок. Он и не думал уклоняться от встречи со мной, напротив, он очень обрадовался: ведь я была далеко от норы и, следовательно, не мешала ему. Я стала на колени, чтобы он мог потереться мордой о мое лицо. Мы немножко повыли -- я чувствовала, как вибрировал и густел, разгоняясь, голос волка, -- потом он припал к земле в полном волчьем приветствии и дал поласкать себя. Однако встреча со мной была для него лишь промежуточным эпизодом. Ведь он стремился домой с мясом для волчат в желудке. Казалось бы, он мог просто взять и отправиться дальше, но это было бы нарушением всех правил. Согласно волчьему обычаю, он должен был известить меня о своем намерении: издав короткий звук, он заспешил в гору. На этот раз Крис поджидал его во всеоружии, желая заснять сцену кормежки. Но сделать это было не так просто. Курок топтался по загону, выбирая место, при этом мясо поднималось у него по пищеводу. Крис сфокусировал изображение, определил выдержку. Но тут волчата насели на Курка, он подался вбок и, не успел Крис довернуть камеру, отрыгнул. СЕРЕБРЯНАЯ ГРИВА Великие перемены в природе, под сенью которых мы кропали наши мелкие делишки, шли своим чередом. Июньская жара достигла апогея 19 числа. Это был переломный день. Во второй его половине, хотя было все еще жарко, в погоде появилось что-то неприкаянно-суровое. Горы стали темно-синими под цвет шерстяной рубашки Криса. Вне- 252 запными порывами налетал ветер, падали редкие капли дождя, комары свирепствовали, как никогда. Мимо нас прошли на север три самца карибу. До этого оленей мы почти не видали. Их стада, по нашим расчетам, должны были находиться далеко на севере. Но в природе уже шло шевеление. После этой ночи жара спала. Утром на горах под пеленой наползающего тумана мы увидели свежевыпавший снег. С севера показалось стадо оленей более чем в двести голов, главным образом самцы. На горном склоне за Столовой горой они остановились отдохнуть и подкормиться. Курок некоторое время наблюдал за ними, потом встал, потянулся. Вскоре я заметила, что он исчез. Вверху на горном склоне царил идиллический покой. Среди зеленого кустарника передвигались олени-самцы -- великолепные черные рога, белые манишки. Многие лежали. Выше, у самой седловины, откуда спустилось стадо, отдыхали три или четыре оленя, которые еще не сошли вниз. Повсюду были мир и спокойствие. Вдруг половина оленей пришла в движение, сбилась кучей, как перед бегством. Я посмотрела им в тыл. Так и есть -- Курок! Олени пересекали горный склон, его впадины и подъемы, шероховатость скал и кустарника со скоростью быстро текущей реки и той иллюзорно-легкой плавностью, что так характерна для их бега. Они как бы летели над землей. А в двухстах ярдах за ними пласталась одинокая рыжевато-коричневая тень, -- волк, паривший над тундрой, словно летящая птица. Но жертв не предвиделось: отстающих не было. У большого темного обнажения скальных пород оленья река разбилась на ручейки. Это был удивительный по красоте маневр. Оставшаяся наверху половина стада стояла неподвижно. Я было решила, что эти олени направятся дальше, вверх по Истер-Крику, своим первоначальным маршрутом. Но вот и они пришли в движение -- никем не преследуемые, потекли, полетели обратно через седловину. Так началось июньское возвращение оленей, их обратный ход в горы после первого знойного дня в году. Мы уже наблюдали этот ход вспять в прошлом году на северо-восточной окраине хребта Брукса. Следующий день предстал нам одним из тех редких сочетаний жизни и красоты, что своим волшебством на миг 253 вырывают человека из плена будней и возносят его на верх блаженства. Нечто подобное я уже пережила однажды в То-масвилле, в штате Джорджия. Я спускалась по улице. Сверху улица вскипала пеной кизиловых цветов, внизу все тонуло в кипени цветов азалий. На душе было легко, торжественно и покойно. Волшебство Арктики было иным -- диким и суровым. Во вторую половину дня и вечером мимо нас прошло около двух с половиной тысяч оленей. Необыкновенно влажный воздух призрачно мерцал. Серые кучевые облака, плывшие в голубой вышине, то тут, то там опускали над тундрой серые завесы дождя, но ни одна из них не повисла над нами, над жаждущим влаги огородиком Криса. В небе то и дело вставали радуги -- самые сочные и яркие, какие мы когда-либо видели. Мерцал даже сам солнечный свет; это было особенно заметно около десяти вечера, когда все впадины на склонах гор, по которым шли олени, заполнились тенью. Мы с Крисом, угревшись в малицах, сидели у северного края Столовой горы и молча созерцали эту картину. На приподнятой сцене перед нами двигались стада оленей. В этот вечер нам довелось увидеть один замечательный маневр. На залитой светом седловине горы показалось стадо оленей, белея против солнца крестцами. Переваливая через гребень, оно стало спускаться в тень. Затем олени гуськом вышли вниз к залитому солнцем карнизу посреди темного горного склона. Навстречу им с противоположного направления двигалось другое стадо. Две вереницы животных бесшумно