подстилки и, расправив  их лапами, улеглись  на
них прямо под дождем!
     Время от времени  то темное и дикое, что окружало нас со  всех  сторон,
давало себя знать. Однажды утром Крис заметил гризли, который шел по  ущелью
на юг. Поначалу казалось, что медведь свернет в сторону реки Нигу. Но к тому
времени как я принялась мыть посуду, он  проходил  уже мимо Северного озера,
не собираясь  никуда сворачивать, и стало ясно, что он не охотится, а просто
гуляет.  Мы  приготовились.  Я погасила  примус и наладила  погремушки. Крис
занял позицию у "предела  дерзновения". Я до последней минуты надеялась, что
медведь пройдет мимо, не заметив нас.
     Он шел уже низом, под самым лагерем. Это был чудовищно огромный зверь и
-- красавец. Его лапы  и голова  были сама чернота. Свое  прекрасное светлое
рыжевато-коричневое одеяние  он носил,  словно  просторный плащ.  У него был
наиболее резко выраженный загривок, какой я когда-либо видела у медведя. При
каждом движении передних лап он колыхался из стороны в  сторону и казался то
черным,  то рыжевато-коричневым.  Когда  медведь  входил  в  тень,  загривок
превращался  в гребень  допотопного  ящера,  взбегавший  от низко  опущенной
головы к бугру над плечами.
     Гризли поднял взгляд и тотчас направился вверх,  как поступил бы на его
месте всякий разумный  медведь. Когда он подошел к "пределу дерзновения", мы
вскочили и пустили в ход  наши погремушки. Медведь понесся  вскачь на юг,  в
своем первоначальном направлении, и лишь только раз рискнул взглянуть назад,
чуть повернув голову набок.
     -- Посмотри на волчат, -- понизив голос, сказал Крис.-- Теперь он у них
по ветру.
     Леди стояла на самом высоком камне в загоне, Курок -- под нею. Хотя они
не могли видеть гризли, оба усиленно вбирали в себя впечатления. Голова Леди
была высоко вскинута, глаза сумрачные,  потемневшие. "Она  сейчас совсем как
настоящий волк", -- прошептал Крис. В тусклом свете утра у нее  был какой-то
жуткий вид.
     103


     Дикость  как  свойство  ушла  из человеческого  окружения.  В  условиях
цивилизации, кажется, приручен сам воздух, которым мы дышим. Принято думать,
что  дикость -- это свирепость. На самом же деле дикость нечто гораздо более
серьезное, чем просто  свирепость. Дикость -- это независимость, пожизненное
обязательство  рассчитывать только  на  свои собственные силы.  Во всем, что
касается индивидуальной безопасности  и  продолжения  рода,  волк полагается
лишь  на самого себя.  Нам  стало  очень  грустно,  когда  мы поняли  это. А
случилось это тогда, когда волчата впервые увидели оленей.
     Этого  события  мы  ждали  с  любопытством.  Олень  --  обычная  добыча
тундрового волка. Как поведут себя Леди и Курок, впервые увидев оленя?
     И  вот  однажды,  прогуливаясь,  мы  набрели на  молодого  оленя-самца.
Волчата  были  заняты игрой  и не сразу заметили его.  Он  начал с  обычного
оленьего ритуала: сперва бросился бежать, потом остановился, оглянулся назад
и... окаменел  в  созерцании  необычного шествия,  двигавшегося  к  нему  по
тундре: два человека, черная длинноносая кинокамера и два резвящихся волка!
     Увидев наконец оленя,  волчата припустили от нас во все лопатки.  Крису
удалось остановить Курка, но  на Леди  не  подействовали никакие мольбы. Она
упорно бежала вверх по горному склону, и мы  совсем было решили, что  больше
нам  ее не видать. Наконец, сочтя себя вне опасности, она обернулась, села и
стала  наблюдать  за оленем, который сам бежал теперь что есть  мочи, спасая
свою жизнь.
     Вы можете убедить волка в дружелюбности ваших намерений. Но вам никогда
не убедить его в безопасности ситуации, тут он решает сам.
     Поступок  Леди  был  отчасти  продиктован  ужасающей  самонадеянностью,
свойственной  всем  молодым  диким животным;  точно так  же детеныш  горного
барана убегает от матери и от стада, ища укрытия на высокой скале. Но было в
нем и нечто другое. Крис почувствовал это.
     -- Они понимали, что  мы ничем не можем помочь им. (Это было совершенно
очевидно.) Но и они не собирались помогать нам! Попади мы в беду -- тем хуже
для нас, только и всего.
     104
     То было проникновение в неведомые глубины, в сущность волчьей натуры, в
самое свойство "дикости". Но наши открытия страшно нас озадачивали: что-то в
нас  самих, точнее  говоря, наши  предвзятые понятия  о волках,  мешали  нам
принимать факты  такими, как они  есть.  Курку  и Леди потребовалось  немало
времени, чтобы сломить и развеять эту предвзятость.
     Она  есть у каждого.  Каждый  "знает  о  волках все".  Вот  например, о
трубкозубах не существует единого  ходячего мнения, а о волках существует, и
человек, отродясь не видавший волка, будет с пеной у рта утверждать, что его
мифический, выдуманный волк -- настоящий.
     Марсианский  мудрец,  ознакомившись  с  образом  мифического волка,  не
многое узнает  о  волках, зато  многое  узнает о человеке. Он узнает, что мы
бесшерстые, слабонервные,  раздражительные существа.  Нам лишь бы  упиваться
фанатической уверенностью в своей правоте.
     Настоящие волки  не собачливо-драчливые  существа. Таковы  собаки, и мы
можем  их  понять.  Но как может  изнеженная, легко  вскипающая человеческая
порода понять
     волка?
     Я была куда ревнивее к  волчатам, чем Крис, Само собой разумеется <i>--</i> по
крайней мере на первых порах,-- он ладил с ними гораздо лучше, чем я. Каждое
утро, готовя завтрак, я с  завистью поглядывала на  него. Он сидел на низком
камне в загоне и ждал, когда волчата прибегут поиграть с ним: мы очень скоро
убедились, что время игры определяем не мы, а они!
     Курок уже  был  животным одного  хозяина, а именно Криса,  одним из тех
животных,  которых,  если верить  людям,  имеют  многие и которых так  редко
встречаешь  в  действительности. Он  сам  приходил  к Крису и давал тихонько
погладить себя. Леди никого не признавала за хозяина и была уклончива.
     Однажды  я заметила, как она стояла за  спиной Криса и, подняв  голову,
задумчиво созерцала его шляпу. Можно ли отделить шляпу от его тела? Едва ли.
Тогда она сунула  нос в его боковой карман и сделала открытие: уж носовой-то
платок, во всяком случае, отделяется! Она  вытащила его и  побежала, победно
размахивая  им  на  зависть Курку.  Отныне это стало  ее  любимой забавой, и
носовые платки Криса вскоре были изодраны в клочья.
     105


     Случалось, Леди пробовала  оттирать  Курка от Криса,  широко расставляя
лапы и  улыбаясь ему,  если только Курок не  кусал  ее  легонько  за ноги. А
однажды  утром,  в  то время как  Курок блаженно льнул к  ногам Криса,  Леди
отошла  в  сторонку, улеглась у изгороди  и как  бы с полнейшим безразличием
принялась глодать  старую  кость.  И тут  я  с  изумлением  заметила, что ее
безрадостные зеленые глаза то и дело устремляются на  парочку у скалы.  Леди
ревновала! Что Курок тоже ревнив, этого мы тогда еще не знали.
     По мере того  как выявлялись индивидуальные черты двух  столь различных
животных,  меня  стал  мучить  неразрешимый  вопрос: какими  могли  быть  их
погибшие  братья  и сестры?  Я просто не могла себе представить  тип  волка,
отличный от тех двух, что были у  меня перед глазами. И еще вопрос: возможно
ли, чтобы какой-нибудь  из погибших  волчат был чудеснее Леди? Подчас я была
склонна видеть в ней своего рода гения волчьей породы.
        ВОЛКИ ОХОТЯТСЯ НА ОЛЕНЕЙ
     Резкая  перемена  погоды  дала Крису возможность провести  две  съемки,
причем последняя была такой, о какой он мог только мечтать. 24 июля, впервые
с того памятного дня в июне, снова наступила жара.
     Мы завтракали в тени под брезентом, как вдруг Крис взглянул на горизонт
и сказал:
     -- Что-то не припомню на том месте таких скал.
     Он  отставил завтрак, схватил камеру с пленками и быстро  полез в гору.
Скалы, о которых он  говорил,  шевелились.  Это были  рога оленей,  сплошным
потоком двигавшихся  вдоль  линии  горизонта.  Отростки рогов реяли  над  их
головами, словно привязанные нитками перья.
     Крис вернулся с отснятой пленкой и ответом -- по крайней мере частичным
--  на вопрос, который мы задавали себе в июне на Волчьей тропе: когда олени
ходят по высоким хребтам? Ответ гласил: когда ветер падает и наступает жара.
Оленей изводили кожные оводы. Основная масса оленей держалась в горах, через
ущелье проходили лишь одиночки.
     106
     Нам часто  случалось видеть, как какой-нибудь олень внизу вдруг начинал
как очумелый метаться  взад  и вперед, вне  сомнения пытаясь  отделаться  от
овода.
     Чуть  ли  не  в   один   день  тундра  стала  курчавой.   Ее  цвет   из
рыжевато-коричневого перешел в летний серо-зеленый -- зеленее она не бывает.
Высота в  три  с  половиной тысячи  футов над уровнем  моря, на  которой  мы
находились,  по  климатическим  условиям  примерно соответствовала высоте  в
двенадцать тысяч футов в Скалистых горах в штате Колорадо.
     Укрыться от  жары было негде. Солнце ходило вокруг нас круглые сутки, и
я соответственно переставляла банку с маслом вокруг палатки. Но была у нас и
передышка.  Каждый день около полудня над нами  проходили синеватые грозовые
тучи.  Горный проход  охлаждался мгновенно и  словно по чьему-то  слову  или
мановению руки наполнялся осязаемым, говорящим сумраком. Лично -- безлично.
     Утром 30 июля, когда я еще одевалась в палатке, Крис крикнул мне:
     -- Волки! Лоис, я вижу двух волков!
     Я босиком выбежала из палатки.
     Внизу  по  тундре,  между Посадочным  и  Средним озерами,  рыскали  два
каких-то  продолговатых  кремового  цвета  зверя. Все  животные, которых  мы
видели в этот памятный день, направлялись на север, за исключением оленихи с
олененком, прошедших на  юг, да волков,  которые шныряли взад и вперед между
озерами.
     Завтракать в то утро нам не пришлось. Не  успела  я  одеться, как  Крис
снова крикнул: "Они погнали оленя!" И начиная с этого момента мы четыре часа
подряд  наблюдали охоту волков на  карибу -- зрелище, которое мало кто видел
собственными глазами и которое почти никто еще не описал.
     Темно-серый  олень бежал на север, к Среднему озеру,  волки --  за ним.
Внезапно все трое, словно по команде, наддали ходу,  и  олень  оторвался  от
преследователей.  Волк,  бежавший впереди, остановился, панибратски взглянул
на сотоварища и сел! Олень уже ушел далеко, держа путь на низкий  водораздел
в северном конце прохода.
     Мы  думали, что теперь  волки переберутся к  нашему  краю  прохода.  Но
вместо  этого  они  порысили на ту сторону: там,  на зеленой  лужайке,  волк
покрупнее, как нам казалось самец,
     107


     прыгал, разрывал  лапами  землю  и  снова прыгал,  очевидно охотясь  на
мышей.
     Внезапно волк поменьше и поживее,  вероятно  самка,  повернул обратно к
Посадочному  озеру.  "Еще   олень!"  --  сказал  Крис.  И  тут   мы  увидели
захватывающее зрелище --волчью тактику в действии.
     Волчица,  казалось,  бежала  прямо  на  оленя, который приближался,  не
подозревая  об  опасности. Но  нет, она прошла  выше его незамеченной.  Лишь
зайдя оленю в тыл, она перестала таиться, повернула и погналась за ним.
     Олень  побежал  прямо  на  большого кремового  волка,  поджидавшего  на
невысокой  гряде  поблизости от  Среднего  озера.  Олень бежал вдоль  гряды.
Заметив волка, он рванулся вперед, как подхлестнутый.
     -- Хочет прыгнуть в озеро, -- сказал Крис.
     В это мгновенье олень взял в  сторону и помчался вниз по склону гряды к
зеленеющему у берега озера болоту. Тут в погоню  включился и  большой  волк,
бросившись наперехват оленю.
     -- Сейчас схватит, -- сказал Крис.
     Но  олень  быстро промахнул топь.  Волк сунулся  в  болото и как сквозь
землю провалился, потом поднялся и снова кинулся вперед, но скоро  отказался
от  погони.  Он  основательно  вывалялся  в  грязи  и  вылез  из  нее  почти
неотличимый от сероватой тундры и черных скал вокруг. К счастью, другой волк
был чистехонек, и Крис еще мог его снимать.
     Неровной рысцой волки  потрусили обратно к Посадочному озеру.  Внезапно
неутомимая маленькая волчица вновь  пустилась  бегом. Мы  не  сразу  поняли,
какую жертву она себе наметила.
     Посадочное озеро было  совершенно неподвижно.  Фиолетово-зеленые горные
склоны,  словно  мираж,  наклонным  отражением уходили в его мглистую  тихую
глубину. Новичок  в здешних местах вообще не сразу бы заметил его. И вдруг я
увидела цель волчицы  -- большого  оленя-самца. В данный момент  он был  вне
опасности  на середине  озера  -- черная  точка  с продолговатым серебристым
треугольником тянущегося по воде следа. Он плыл в нашу сторону.
     А два красивых волка спокойно рысили по противоположному берегу в обход
озера, чтобы встретить оленя в  момент  выхода на сушу. В  южном конце озера
тоже было болото, и
     108
     оно  несколько   замедлило   их  продвижение.  Волки  преодолевали  его
прыжками,  поднимая  серебристые  фонтаны  брызг, и  вышли из него  чистыми.
Казалось, им некуда было спешить.  Не  торопясь, двинулись они вдоль  нашего
берега озера к тому месту, куда плыл олень. Он уже поймал ногами дно, встал,
приподнял над водой  черную морду и белоснежную  грудь  и  взглянул на берег
перед собой, а затем на север, словно намереваясь вылезти из воды и  пойти в
этом направлении.
     С  замиранием  сердца я следила, как волки подходят все ближе по кромке
воды, следуя всем изгибам берега. Олень терял  драгоценное время. Наконец он
повел рогами вправо и в тот же момент бросился в воду. Он снова поплыл через
озеро  -- не  поперек,  а  наискосок,  уходя от волков в его северо-западный
угол.
     Волки повернули и пустились  в обратный путь по берегу. Теперь это была
гонка с  расчетом. Олень плыл  почти боком  к нам и мало-помалу  удаляясь от
нас.  Его  черная  массивная  голова,  розетки  у основания  рогов и боковые
отростки,  отражаясь, повторялись  в воде. Его спина была вытянута  в ровную
коричневую  черту.  Плыл он не по  прямой,  а забирал то  вправо,  то влево,
быстро работая  ногами  под  водой  и  чертя  по застывшей глади  озера  две
длинные, расходящиеся углом борозды.
     Волки двигались  уверенно, но не спеша. Казалось, шансы были равны: они
и олень должны были достичь  места его выхода на берег  одновременно.  Волки
обежали болото и направились на север по противоположному берегу озера.
     Внезапно ведущий  волк пустился  галопом. Ситуация изменилась:  по тому
берегу озера возвращалась олениха с детенышем, прошедшая здесь рано утром на
юг. Она еще не дошла до волков и не заметила их.
     Волки  бежали по  берегу  один за другим,  в  воде под ними  бежали  их
отражения.  Олень-самец был  уже  у самого  берега. Он  и  самка с детенышем
одновременно увидели друг друга и  приняли друг друга за врага. Испугавшись,
олень шарахается от оленя -- молниеносная  защитная реакция опережает у него
процесс  опознания.  Самец  повернул, так и  не достав  ногами дна, и снова,
теперь  уже в третий раз, поплыл на середину озера. Олениха,  по-прежнему не
замечая действительной опасности -- волков, помчалась на север.
     109


     Олененок же сделал нечто,  на  наш  взгляд, неразумное  и  рискованное:
повернул под  прямым углом  и, пробежав вверх по  горному склону,  затерялся
среди пестрых скал.
     Поступок  детеныша связал мать. Она остановилась, оглянулась и заметила
волков.  Они  были близко  и  уже хорошо видны. Она  повернулась  и побежала
вперед. Но  в ней не  чувствовалось  той сосредоточенной целеустремленности,
как у первых  двух оленей,  за  которыми гонялись волки.  Она замедляла бег,
останавливалась  и  глядела   вслед  олененку,  рискуя  потерять  выигрыш  в
расстоянии,  и  даже  начала делать круги. Но  вот она перестала колебаться,
повернула и помчалась напрямик по открытой тундре к водоразделу.
     Я  не  знала, что  и подумать.  Я не видела, где  спрятался олененок, а
спросить у Криса не могла, так как он перешел с кинокамерой на более удобное
для  съемки место. Некоторое время я даже не могла  обнаружить волков. Потом
один  из них вынырнул  из зеленой лощины. Настигли  ли они олененка,  пока я
наблюдала за  матерью? Когда  она  окончательно потеряла  с  ним  контакт  и
побежала не останавливаясь? Видела ли она его смерть?
     Олень-самец  раздражал меня.  Он достиг середины озера, и мне хотелось,
чтобы  он продолжал плыть дальше, выбрался  на  наш берег  и  отдохнул. Ведь
волки  уже поставили на нем крест. Но,  спасшись от волков  на одном  берегу
озера и  столкнувшись на другом  с двумя  животными, которые показались  ему
врагами,  он явно считал, что его обложили со всех  сторон, и теперь  плавал
зигзагами на одном  месте  в  прозрачной,  спокойной,  темной воде.  Вот  он
повернул  голову в  нашу  сторону.  Сейчас пойдет  к  берегу, с  облегчением
подумала  я. Но он резко взял в  сторону, показав нам  бок.  Он  ни  разу не
сделал полного поворота и все время смотрел на север, описывая полукруг то к
северо-западу, то к северо-востоку.
     Наконец он направился к нашему берегу, оставляя  за  собой две длинные,
расходящиеся углом волны, но  плыл на этот раз не так быстро. Нащупав ногами
дно,  он долго  стоял в  воде,  поворачивая свою  темную, украшенную  рогами
голову то в одну, то в  другую сторону, и в конце концов выбрался на  берег.
Его потемневшая от влаги  шерсть блестела. Через некоторое время  он осмелел
настолько,  что  стал  пощипывать зелень, но  с места не сходил и то  и дело
поднимал голову и вертел ею во все стороны.
     110
     Тем  временем  Крис  вернулся  к  палатке  перезарядить кинокамеру. Ему
удалось  заснять стремительное  маневрирование  волков,  а  также  волков  с
бегущим в воде отражением.  Теперь он  хотел  подобраться к ним  поближе. Мы
спустились в проход, всецело  сосредоточенные на съемке, и даже не вспомнили
об  оружии. Крис установил  кинокамеру на  пригорке.  Перед  пригорком  была
болотистая низина, за нею -- волки. Отсюда можно было снимать поверх марева.
Тундра дрожала. Мы не знали, нашли  ли волки олененка. Во всяком случае, вид
у них был такой, будто они наелись и теперь отдыхают.
     Они могут пролежать здесь и до четырех часов, а солн
     це так и лупит, -- заикнулась было я.
     Ничего, я выдержу до четырех, -- ответил Крис.
     Нас донимали жара и жажда.  Хорошо  еще, Крис догадался  захватить пару
апельсинов, когда перезаряжался  в палатке. И  вот мы сидели  у треноги, ели
апельсины  и наблюдали  за  волками. Самец  лежал  вытянувшись, не  поднимая
головы. Самка время  от времени поднимала  голову и, взглянув на нас, тут же
опускала. В конце концов ей это  надоело, она поднялась, повернулась и легла
так, чтобы наблюдать за нами не поднимая головы.
     Внезапно она вскочила и снова побежала на юг.
     -- Что-то учуяла, -- прошептал Крис.
     -- Нервничает и решила отделаться от нас, -- сказала я.
     Прав оказался Крис. С юга приближался олень.
     Как и прежде, волчица не пошла на него в лоб, а обошла стороной и, лишь
зайдя  в тыл,  сделала  поворот.  И вот оба они уже  мчатся на  волка-самца.
Волчица опять пустила в  ход свою тактику  и погнала оленя  прямо на него. А
самец  все это время сидел и глядел на нас. Затем он лениво сделал несколько
шагов вперед, не переставая поглядывать на нас.
     И тут случилось невероятное. Олень остановился и по непреложному закону
оленьей  породы  оглянулся назад. Казалось бы, волку представилась блестящая
возможность настичь его. Но нет! Волк тоже остановился и сел!^ Олень стоял и
смотрел на волка, волк сидел и смотрел на оленя.
     Прошла  минута  или  две, прежде чем  олень повернулся и продолжил бег,
продемонстрировав тот  чудесный скользящий бросок вперед, который олени, как
назло, "выдают" именно в тот момент, когда кинокамера бездействует. Волк
     111









     вскочил и  бросился  в  погоню.  "Неужели  волки охотятся  по  правилам
маркиза Куинсбери?" -- подумала я.
     Олень бежал прямо к своей смерти. Большой кремовый волк поджидал его,
     -- Сейчас мы кое-что увидим, -- пробормотал Крис.
     И мы действительно увидели, но не то, что предполагали. В этот момент в
игру  вступил -- как бы вы думали, кто?  -- олененок! Все это время он лежал
притаившись, а  когда  олень --  это была самка -- пробегал  мимо, вскочил и
побежал за нею. Неужели мать обошла озеро кругом, чтобы подобрать его? Ответ
не заставил себя ждать.
     Как раз  в этот момент олениха пробегала мимо волка-самца, не видя его.
Как и прежде, он бросился к ней под прямым  углом.  Но теперь-то мы знали, с
какой скоростью  бегают волки и с какой -- олени. Она была  в  безопасности.
Волчица  остановилась:  теперь пусть  поработает волк.  Некоторое  время  он
преследовал  олениху,  но вскоре  отказался от  погони.  Олениха  продолжала
бежать на север.
     Мы все еще  были  уверены, что  волки  не  останутся без  завтрака, что
олененок обречен.  Глупыш  вполне  поспевал за  самкой, но  вел  себя  очень
нерешительно. Он часто останавливался и оглядывался, теперь волки гнались за
ним.  Они  сокращали  дистанцию  при каждом  его зевке,  пока  он  снова  не
припускал  что  есть  силы.  Неужели  он  не  перестанет  останавливаться  и
оглядываться? Наконец он  все-таки догнал самку. Я вздохнула  с облегчением.
Уж теперь-то он в  безопасности, она выведет его  из этих мест. Но не тут-то
было! Это оказалась совсем другая самка! Олененок снова повернул и побежал в
горы. Олениха продолжала мчаться вперед, словно ничего не заметив, -- чужая.
     Теперь настал наш  черед. Бросив оленей, волки нерешительно потрусили в
нашу сторону:  мы были последнее, что еще  осталось исследовать.  Над  краем
пригорка показалась волчья голова, а затем и все тело. Волчица остановилась,
разглядывая нас, потом двинулась к нам.
     Не  стану  скрывать:  у  меня  мурашки  забегали по телу.  Я,  конечно,
догадывалась,  что эти  волки  боязливы не меньше  Курка и  Леди  и бросятся
бежать сломя голову при малейшем нашем движении.  Но все равно мы испытывали
трепет --  веселый,  восхитительный трепет оттого,  что к нам подходят,  нас
наблюдают дикие волки.
     114
     Волчица повернула  и  сделала вокруг  нас неполный  круг. Тем  временем
самец  тоже  поднялся на пригорок и тоже  обошел нас по  кругу, но на  более
почтительном расстоянии, Затем-- эффект сказок братьев Гримм -- волк зевнул!
Широко, спокойно, роскошно, безразлично. Потом оба потрусили мелкой рысцой к
водоразделу.
     -- Убедились, что мы не олени, -- сказал Крис. -- Не очень
     нас боятся, но полюбопытствовали.
     Наконец -- завтрак для нас с Крисом и для волчат.
     -- Я-то уж совсем решил: быть нашим волчишкам со све
     жим мясом, -- ухмыльнулся Крис. С довольным видом он на
     певал себе что-то под нос, такая сказочная удача по части
     съемки ему подвалила.
     --  Ну  конечно!  Кто  только  не  грабит  работягу-волка!  Мы  взахлеб
обменивались мнениями. Нам довелось видеть такое, что и во сне не приснится.
     После этого как-то не верится рассказам так называе
     мых старожилов, -- сказал Крис. -- О кровожадных волках,
     которые убивают ради забавы. Эти двое все утро работали до
     седьмого пота и ничего не добыли. Разве что несколько мы
     шек вон там.
     Они могли бы добыть олененка, -- сказала я, -- делай
     самец как следует свое дело.
     Да<i>,</i> она взяла на себя всю беготню и давала ему бле
     стящие возможности, -- согласился Крис. -- А он не сумел ими
     воспользоваться.
     Это утро принесло нам ворох сюрпризов. Во-первых, мы узнали, как быстро
волки определяют, что погоня бесполезна.  Во-вторых, увидели самой  природой
устроенную   "коробку   скоростей"   оленя   и   волка.   По   свидетельству
естествоиспытателя Е. А. Китчина, в Соединенных Штатах был захронометрирован
олень-самец, бежавший со скоростью  сорок  две мили в час. Какую бы скорость
ни развивали  северные  олени, совершенно  очевидно,  что волкам за  ними не
угнаться. Впоследствии  эскимосы  из  Анактувук-Пасс рассказывали  нам,  что
"очень сильный волк"  может иногда бежать "почти" так же быстро, как  олень.
Но это, по их мнению, бывает исключительно редко.
     И наконец, совершенно неожиданной для  нас была скорость бега олененка.
Ему, вероятно, было всего месяца  полтора-два от  роду, но всякий раз, давая
волкам немалого фору,
     115


     он  легко уходил, прямо-таки упархивал от них, как только напрягал  все
свои силенки.
     А  чего стоит уже одно это сказочно-гриммовское -- волк,  садящийся  на
землю и выжидающий, пока его добыча  прохлаждается! Дано ли нам когда-нибудь
объяснить это?
     Со временем у  Криса созрел  ответ на давно волновавший нас вопрос: где
зимовать? Но тут Энди, как нарочно, перестал прилетать. Я уже всерьез начала
подумывать о том,  не  отправиться ли мне одной  в Анактувук-Пасс, куда Энди
раз  в неделю  завозил  почту.  Пойти  обоим с  волчатами значило  рисковать
потерять их. Меня  смущало лишь одно: в тундре я чувствовала себя пленницей.
Прогулка в сто миль -- сущий пустяк, но в тундре  эти сто миль все равно что
двести. К тому же пришлось бы идти с тяжелой ношей -- теплый спальный мешок,
запас продовольствия, топливо.
     Но вот как-то вечером, когда внизу в проходе уже начала расти тень и мы
хотели сесть  ужинать, издалека послышался шум мотора.  Самолет! Мы схватили
каркасы и помчались к озеру.
     Самолет  стоял  у берега на темной прозрачной  воде.  Энди,  одетый  по
погоде к югу от хребта, зябко ежась, спустился на поплавок. Все это время он
ждал нас в кабине.
     -- Вы небось думали, я забыл про вас? Вот решил  наведаться, взглянуть,
как вы живете-можете.
     Он  полетел  с Крисом  на север  к озеру  Тулиалек,  где я  жила одна в
апреле.  Когда  они  вернулись,  решение  было   принято  окончательно.  Они
обнаружили свежие следы оленей. Горючее, которое я  принесла  туда на  своих
плечах, было в целости и сохранности. Они видели там нескольких гризли.
     Итак,  зимуем  на озере  Тулиалек.  Энди прилетит,  как  только выпадет
свободное  время,  и   доставит  нас  туда.  Для  переброски  нашего  лагеря
потребуется сделать несколько рейсов.
     Тут  нам  пришлось  решать  комбинационную   головоломку.  Если  бы  мы
перенесли лагерь к  озеру, мы могли бы сесть в самолет  в любой  момент, как
только он  прибудет. Но  тогда пришлось бы держать  волчат на привязи, а это
было бы для них  тяжело. Если же  мы останемся здесь, у загона, мы не сможем
перенести все  имущество  к самолету  за  один  раз;  потребуется  несколько
заходов, и на каждый уйдет не менее часа.
     116
     Крис нашел  выход, решив разбить  у озера горную палатку и перенести  в
нее все имущество, а на старом месте оставить лишь  шатровую палатку и самые
необходимые вещи. В таком случае можно будет уложиться в два захода. Пока мы
будем ходить, Энди успеет перебросить сложенное в горной палатке имущество к
озеру Тулиалек.
     Волчата  были вне себя от радости, когда мы впервые взяли  их на озеро.
Леди совалась в воду все дальше и дальше, пока почти не всплыла. Курок робко
жался на берегу, но потом собрался  с духом и, описав широкую дугу, прыгнул.
Отныне он не  боялся  воды даже тогда, когда  следовало.  Зато позже  умница
Леди, наоборот, с полным  основанием устрашилась ревущего, пенящегося ручья,
который за одну ночь вышел из берегов.
     Искупавшись, волчата побежали и скрылись в высокой траве.
     -- Они вернутся, -- спокойно сказал Крис.
     Они вернулись  бегом,  Леди впереди  с  великолепной  добычей--  куском
оленьей шкуры, покрытой  короткой коричневой  летней  шерстью. Курок отнял у
нее  шкуру и лег, рыча  и теребя ее. Притворившись, что она имеет в его лице
бесконечно грозного противника, сверкая  от возбуждения  глазами, Леди стала
быстро наскакивать на него,  а когда наигралась вдоволь, преспокойно забрала
шкуру  у  ошеломленного  Курка, пронесла ее  с  ярд  и  бросила.  Затем  она
подбежала к Крису буквально  с ухмылкой на губах, словно приглашая разделить
ее ликование по поводу  такого  колоссального  розыгрыша.  Так  Леди впервые
доверилась нам  всем  сердцем.  Два дня  спустя мы  обманули волчат, и после
этого она никогда  больше не доверялась нам вполне. Курок простил нам обман,
Леди не простила.
     Произошло это в  тот день, когда Энди прилетел за нами. В последний раз
спускались  мы  из лагеря в долину. Я шла впереди.  Крис гордо  вел  волчат,
вернее, они бежали сами по себе, радуясь предстоящей прогулке на озеро.
     Энди я велела спрятаться в  палатке, чтобы  не  испугать их. Подойдя  к
палатке,  Леди  остановилась и тревожно поглядела  на нее.  Потом  побежала.
Пришлось хитростью заманить  ее и поймать. От  страха  волчат  пронесло.  Мы
запихали Леди в ящик,  в котором волков нам  доставили.  Из  ящика торчал ее
хвост, топорщилась шерсть. Курка посадили в самолете на
     117


     переднее  сиденье рядом  с Крисом  и  ужасающим  незнакомцем.  После  я
узнала, что всю дорогу он прятал морду в руках у Криса.
     При погрузке  произошла заминка мрачноватого свойства, проливающая свет
на характер полетов над необжитыми  пространствами  Арктики.  Мне предстояло
одной дожидаться  здесь возвращения  Энди с  Тулиалека; я  должна была затем
лететь с ним через хребет на юг пополнять наши припасы.
     Крис уже хотел было свернуть опустевшую горную палатку,  как вдруг Энди
спокойно сказал:
     -- Лучше оставить ее для Лоис.
     Крис молча поглядел на него и ответил:
     -- Да, конечно.
     Это навело  меня на мысль. Я взобралась на поплавок и выудила  из наших
пожитков брусок тилламукского сыра.
     За тот солнечный час, что я провела одна у  озера, ничего особенного не
случилось. На  меня  не наскочил  гризли. Энди вернулся.  Ровный,  уверенный
поток жизни возобновился.
     Четыре дня спустя с первой партией фанерных листов, предназначенных для
постройки  барака,  Энди  доставил  меня в лагерь, разбитый Крисом  у  озера
Тулиалек.
        ОПЕРАЦИЯ "ФАНЕРНЫЙ ЯЩИК"
     Помирились ли волчата с  Крисом? Прибыв на место, рассказывал Крис, они
не  хотели иметь  с ним ничего  общего. Обманутые, до смерти напуганные, они
отказывались от еды и не давали себя трогать. Они рвались от него, натягивая
цепи, как две маленькие ломовые лошади.
     "Такие  они  не  в радость ни  себе, ни другим",  -- решил  Крис  и  на
следующее  утро  отпустил  их  на  свободу.  Так  он  второй  раз  пошел  на
рассчитанный риск.
     Весь  день  Крис  следовал  за   волчатами,  рыскавшими  по  незнакомой
местности,  ложился  на  землю, когда  они  ложились,  шел дальше, когда шли
дальше они. Под вечер  он повернул  к лагерю, не зная, пойдут ли они за ним.
Они пошли.
     После этого он  привязывал их на цепь  только на ночь. Днем они  ходили
вместе с ним к тому месту, где Крис начал
     118
     строить барак.  Они лежали  в  кустарнике,  он  не знал  точно, где, но
стоило  ему свистнуть и отправиться в обратный  путь, как они  выбирались из
кустарника и следовали за ним. Он очень гордился своими новыми отношениями с
ними.
     -- Не отпускай их сегодня, -- взмолилась я наутро после
     моего приезда. Я была чужая для них в своей новой рубашке,
     ботинках и прошедших химчистку брюках. Еще хуже было то,
     что сегодня трижды должен прилететь самолет с лесом.
     Волки ни за что не вернутся в лагерь.
     Но Крис отпустил их  и с гордым видом пошел строить барак. В полдень он
вернулся один.
     -- Я спросил у Леди, -- сказал он с застенчиво сияющими
     глазами, -- и она обещала вернуться.
     Первая партия  леса  прибыла  часа  в два. По-видимому,  как раз в этот
момент волчата и удрали. Крис был  мрачен  и удручен. Он обшарил окрестности
на  много  миль  вокруг.  Я оставалась  в  лагере,  на  случай если  волчата
вернутся.
     И вот появился Курок! Он проходил берегом над палаткой. Он был один. Он
показался мне  длиннее  обычного и  держал голову  не  высоко и задорно, как
всегда, а  вровень со  спиной.  Устал, подумалось мне.  Я мигом  слетала  за
молоком и, протягивая ему миску, поманила:
     -- Курок, Курок!
     Волк ошарашенно уставился на меня. Это был не Курок.
     Этот  же волк  встретился и  Крису. Тот также принял его за Курка. Крис
побежал навстречу  волку, волк побежал  навстречу  Крису.  Оба поняли ошибку
одновременно: волк не Курок, Крис не олень!
     После   ужина  Крис  вновь   отправился  на  поиски,  на  этот  раз  на
противоположный   берег   реки.   Молодые   волчата   не   приспособлены   к
самостоятельному существованию,  заблудившись, они  погибают  от  голода или
становятся жертвой хищника. В тот день Крис  видел в  ивняке гризли, который
шел вверх по реке.
     Крис  переходил реку вброд, когда услышал за  спиной  громкий плеск. Он
круто обернулся: за ним гнались два волка. Он было струсил, но, вглядевшись,
распознал в них Курка и Леди. Они нашли его и были вне себя от радости.
     Все трое выбрались на берег. Крис плашмя лег на песок.  Мокрые  волчата
скакали по нему и лизали его лицо.
     119


     Теперь все свои силы мы отдавали постройке  барака. Это было нешуточное
дело. У  Криса был очень ограниченный  набор инструментов, а помощником лишь
одна женщина.  Барак строился в  диком месте  далеко  от  озера,  служившего
посадочной площадкой. Каждую планку, каждый гвоздик  приходилось  доставлять
на  своих плечах через Истер-Крик  (в сущности,  это была река), потом через
болото и наконец на Столовую гору, стоявшую в миле от озера. Как и в прошлый
раз, Крис выбрал место с хорошим обзором.
     Гора  эта необычным образом выделялась  на  местности.  Она высилась  у
самого подножья гор на северной стороне  долины, неподалеку от места слияния
Истер-Крика и реки Киллик,  текущей на север к реке Колвилл. С ее вершины на
много миль  вверх  по  течению  просматривались  долины обеих  рек, теснимые
горами. Вверх по  Киллику,  на  юге, виднелся горный проход, где мы  провели
лето.
     Сперва я переносила стройматериалы одна. Крис тем временем делал выемку
для  барака на  кромке  горы.  На берегу у  палатки  выгружались все  новые,
доставленные по воздуху партии леса. Смогу ли я когда-нибудь перетаскать его
к строительной площадке? Но вот ко мне присоединился Крис, и груда на берегу
стала быстро убывать.
     Истер-Крик мы переходили вброд в ботинках  и шерстяных носках. Дно было
каменистое, вода холодная как лед. Сухую обувь я надевала только вечером.
     Ветер на горе дул с неистовой силой. Карабкаясь  наверх с ношей, словно
с парусами за плечами, я то и дело заваливалась на бок или на спину. "Что же
будет  зимой?" -- мелькала в голове тревожная  мысль.  Казалось  бы, по силе
здешний ветер ненамного превосходил  ветры  в  Штатах,  но он  был какого-то
совсем другого свойства.  В арктическом ветре всегда есть что-то жутковатое,
как бы слаб он ни был. Противясь духом неведомым  ветрам предстоящей зимы, я
слишком уж упорно противилась этому ветру.
     Как бы не сдуло наш фанерный ящик с горы, -- едко
     заметила я Крису.
     Это моя забота! -- резко ответил он.
     Погода переменилась. По горам растеклись серые волнистые облака. Легкая
тоска сжимала мне сердце, когда я возвращалась вечером в лагерь с промокшими
заледеневшими ногами, а впереди не было ни тепла, ни уюта -- лишь холод
     120
     да возня с ужином после целого  дня переноски тяжестей. (У нас не  было
ни времени, ни сил  таскать на  себе ивняк, чтобы  топить юконскую печку для
обогрева,  готовили  мы  на примусе.) Уже  четыре месяца  подряд  мы  жили в
палатке. А мне хотелось жить в доме. "У тебя будет дом", -- твердила я себе.
     Два дня спустя  после похолодания тундра стала разноцветной. Низкий, по
щиколотку,  березняк,  этот  карликовый лес Арктики, окрасился  в  малиновый
цвет. Ивы оделись в золото. Красными коврами расстелилась толокнянка. Высоко
в  горах  заросли  березняка, покрывавшие темные,  цвета  винограда конкорд,
обнажения  скальных  пород,  окрасились  расстоянием  в  сливово-синий цвет.
Дальние горы стали темно-синими. Над тундрой поползли облака и туманы.
     За  одну  ночь река  вздулась и теперь бешено неслась по  новому руслу.
Однако Крис как ни в  чем  не бывало отправился через нее вброд с  грузом на
каркасе -- первыми листами фанеры. В полдень он не вернулся. За весь  день я
ни разу  не видела у барака  его  хлопотливой маленькой фигурки. Под вечер я
пошла вниз  по  течению --  разыскивать человека, лежащего ничком под грудой
фанерных  листов. Как ни странно, он сам  вышел мне  навстречу. Для него все
было очень просто: половодье помешало ему прийти домой к ленчу!
     После ужина я поднялась по береговому скату в тундру и постояла немного
просто так. Тишина.  Тундра полна красок, движения, жизни.  Плывущие по небу
облака,  свет  вечернего солнца на склоне  горы, закутавшей  свою вершину  в
пурпурную  тень, яркий кустарник в тундре, утки, плавающие  по  темно-яркому
озеру... "Природа никогда не предаст сердце, любившее ее". Какой неимоверный
вздор!
     На следующее  утро даже  Крис не мог перебраться  через реку. Но к утру
третьего  дня вода немного  спала, и он вошел в реку, растолкав  серые волны
своими  сильными  ногами.  На  том  берегу  он  опустил  груз  на  землю  и,
возвратясь, натянул через реку веревки, чтобы  мне было за что держаться при
переходе вброд.
     Как-то  вдруг,  27 августа, барак оказался готов. Это явилось  для меня
полной неожиданностью. Я и не подозревала, что фанера такой спорый материал,
если взяться за дело засучив рукава. Мы перенесли в наш дом старый "лагерный
фонд": спальные мешки, примус и печку, кухонную утварь -- и раз-
     121


     местили его  там. Одна стена,  где полагалось  быть  окнам, была еще не
закрыта, так как не был доставлен флексоглас, но в юконской печке уже  пылал
огонь. И еще: в ту ночь я спала у вертикальной  стены, которая не колотила и
не хлестала меня по лицу.
     Утром, лежа в спальных мешках на высокой  койке, я  наблюдала, как Крис
"добывал" огонь. "Шикарная теперь у нас жизнь, киска!" -- гордо сказал он. Я
согласно    улыбнулась   в    ответ--Крис    разделял    ходячий    миф    о
покровительствуемой,   оберегаемой  от  всяческих  невзгод  женщине,  --  но
промолчала. Мне подумалось: случись с Крисом несчастье,  смогу ли я рубить и
доставлять сюда ивняк,  чтобы  поддерживать  наше существование? Я  не  умею
обращаться ни с  топором, ни с пилой,  а самые крупные ивы росли в  полумиле
отсюда вверх по реке.
     В  тот же день Энди забросил нам флексоглас, Крис принес его на себе от
озера, и мы заделали окна. Теперь у нас и в самом деле было шикарное жилье.
     Мало-помалу  я полюбила наш маленький домик. Пусть  он  планировался  в
сугубо  утилитарных  целях,  в нем было много незапланированной красоты. Это
был ящик восемь  ярдов на десять, шести  футов высотой.  Крыша, как и стены,
была  сделана  из фанеры и покрыта вдобавок брезентом, чтобы не текло. Дверь
была в центре северной стены.
     Справа, как входишь, стояла высокая койка, под  нее  можно  было класть
вещи. Она тянулась от  северной стены  к южной.  Слева,  параллельно  койке,
тянулась  высокая  стойка. Прямо перед  тобой сидел на полу враг простора --
юконская  печка. Единственным подвижным предметом  обстановки была тумба  --
два ящика из-под горючего, поставленные один на другой, она помещалась между
печкой и изголовьем  кровати.  Стоять можно  было на  единственном свободном
кусочке  пола  площадью  примерно  с квадратный  ярд.  По утрам я  лежала  в
постели,  ожидая,  пока  Крис оденется. Одеваться  одновременно  двоим  было
невозможно.
     Чрезвычайное обаяние этой  комнатушке  придавал ряд  окон  в  восточной
стене, загибавшийся по углам  к двери  и кровати, а также внутренняя обшивка
стен --  шершавый  це-лотекс устрично-белого  цвета.  Через  окна комнатушка
затоплялась  светом  и  теплом.  Нам  часто приходилось  открывать  дверь  и
охлаждать помещение, даже когда снаружи было во-
     122
     семнадцать градусов ниже нуля *.  Чтобы натопить  его,  достаточно было
горстки ивовых прутьев.
     Стены были  сделаны  по принципу термоса, трехслойными: фанера снаружи,
целотекс для тепла внутри, и между ними прокладка из алюминиевой фольги.
     Позднее  Крис  добавил  еще  одну  деталь, которой  я  никак  не  могла
налюбоваться.  Во время бурь  флексоглас барабанил  и дребезжал, хотя мы изо
всех сил  растягивали его, пришпиливая к  фанере. И вот Крис растянул его на
окнах с помощью упругой двойной рамки из белых ивовых прутьев.
     Его следующее новшество всполошило меня. Переступив через  мой труп, он
продырявил северную стену -- наш оплот против зимних буранов  -- и высоко  в
углу, в  ногах кровати,  вывел  наружу колено печной  трубы так,  чтобы  она
смотрела отверстием  вниз. Это было сделано  для вентиляции,  и,  когда  мои
страхи  улеглись, я  признала,  что  труба  работает  отлично.  (Само  собой
разумеется,  окна  у  нас  не открывались, а  оставлять дверь приоткрытой во
время бурана было нельзя.)
     Крис предусмотрел еще одно устройство на случай метели-- запасной вход.
У  запасного входа  тоже была своя приятная  особенность,  хотя, как  и  все
остальное, он имел чисто утилитарное назначение. Он представлял собой дверцу
из  двух половинок -- верхней и  нижней, открываемых внутрь.  Мы понятия  не
имели, какой  глубины  может быть снег, но, если он будет глубок,  мы всегда
сможем  откопать  хотя бы  верхнюю половинку двери  и проскользнуть  внутрь,
возвращаясь с прогулки.
     От кручи перед бараком  Крис прокопал  тропинку, достаточно широкую для
того, чтобы поставить на ней важный ак-сесуар -- "наблюдательный ящик", сидя
на котором он каждое  утро обследовал в бинокль местность, выискивая объекты
для съемки.
     Что касается  главной причины  моих  опасений -- ветра, то мне пришлось
признать,  что  Крис принял все меры предосторожности  на  этот счет.  Барак
просто  не могло сдуть ветром с  горы, скорее даже  наоборот: ветер мог лишь
глубже  загнать его в  нишу. Крыша  была расположена почти  вровень с верхом
горы. Кроме того, Крис с двух сторон обнес наше

     * Здесь и далее температура указывается по Фаренгейту. -- Прим. п е р е
в.
     123


     жилище каменной стеной,  а промежуток забил  для теплоизоляции ивняком.
Барак сотрясался при шквальных порывах, но крепко стоял на своем основании.
     Над всяким своим  проектом Крис работает с полной отдачей сил, а сделав
дело, радуется от души, как дитя.
     -- Мне нравится, что мы устроились так  удобно, -- сказал он. -- До сих
пор   мы  жили  неустроенно.  По  совести  говоря,  зачастую  мы  прямо-таки
прозябали.
     3 сентября Энди  прилетел к  нам  в последний  раз перед  ледоставом  и
оказал мне знак внимания, который тронул меня до глубины души, тем более что
я  была  одна.  Это  была  последняя  драгоценная  возможность человеческого
общения,  но я  не могла пойти к озеру. Крис обзавелся болотными сапогами, у
меня же их  не было, а вода в реке стала такой устрашающе холодной, что ноги
делались от нее пунцово-красными.
     Я стояла у двери барака  и смотрела,  как Энди  взлетает. Он подлетел к
Столовой горе, низко прошел надо мной и помахал мне крыльями.
        ПОЛЯРНАЯ ОСЕНЬ
     В "полной боевой готовности", с парой
     волков в качестве компаньонов мы стояли на пороге самого драматического
события  в нашей жизни  --  надвигающейся  полярной  зимы.  Все вокруг порой
принимало  вид,  который  мы   именовали   "мистически-арктическим".   Такое
впечатление произвела на нас первая осенняя буря -- то затаенное, неотступно
грозное в ней, что придавало ей какой-то мистический характер. Эту бурю едва
ли можно  было  назвать бурей, просто  стояла  ненастная погода.  Воздух был
полон какой-то сумрачности, ветер словно навечно  закрутил свои вихри вокруг
барака. Однако самым странным  и  безотрадным  было то, что застланное мглой
солнце светило, но светило как-то недружелюбно. Оно было заколдовано, причем
в самом прямом, не фигуральном смысле  этого  слова.  Оно смотрело  вниз  на
мертвую, но не смертную землю, огромную  и опустевшую,  покинутую всей живой
мелюзгой  либо  вобравшую  ее   в  себя.  "Мистически-арктический"  вид  мог
проявляться по-разному. Так, в один тихий серый полдень мы охотились с кино-
     124
     камерой  на высокой  горной  гряде.  Был  сумрачный  полусвет,  снимать
приходилось при полностью открытой диафрагме. Прятавшееся за облаками солнце
дважды, словно прожектор, заливало золотым  светом клочок тундры далеко  под
нами. Мы стояли и смотрели вниз на множество вод -- озерца, озера, реки, все
серое, на подернутые мглой горы и этот клочок света.
     -- Прочь отсюда, не так ли? -- как бы констатируя факт, сказал Крис.
     В тот же день на обратном пути мы увидели нечто такое, что запало нам в
память на  всю жизнь. Из лощины  целеустремленной рысью выбежал олень-самец.
Это был первый олень, которого мы встретили после нашего новоселья, хотя все
то время,  пока  мы таскали на  себе стройматериалы, стада  оленей проходили
мимо нас на север, с заманчивой  картинностью пересекая реку вброд. Но тогда
нам было не до съемок.
     У  оленя  был  гордый, угрюмый вид. На  его розетке  болтался последний
клочок бархата. Рога были сухи, но все еще окрашены в кроваво-красный цвет и
изрыты бороздками, как от кровеносных сосудов. В своем осеннем наряде он был
величав.   Осенний    наряд   оленя-самца   на   диво    хорош:   лоснящаяся
черно-коричневая шерсть, густой  белоснежный подвес на груди. Для нас он был
только самим  собой и  никак не связан с окружающим. Но где-то далеко-далеко
грандиозный  вал  миграции уже поворачивал вспять,  и до  нас долетел клочок
пены, который он выбросил вперед.
     Осень наступала медленно. Климат к северу от  хребта Брукса сухой, снег
понемногу выпадал и сходил. Но наверху, в горах, сероватая белизна неуклонно
и равномерно подступала к нашему уровню.
     Тундра схватывалась  кожей, оттаивала, потом  закаменела, и вот,  когда
однажды  мы  с банками за плечами отправились на реку за водой,  наш шаг уже
ударял  в землю  железом. Родник у  подножья Столовой  горы замерз.  Солнце,
стоявшее на юго-западе,  над  самыми  верхушками  гор, тонуло в расплывчатом
сиянии.  Побуревшая тундра была застлана янтарным светом, и сквозь этот свет
в горизонтальном  направлении  летел снег, гонимый северным ветром с низовий
Киллика. Когда налетал порыв, мириады  несущихся  врозь снежинок сливались в
стремительные белые штрихи.
     125


     Мы остановились -- этот янтарный свет над бурой землей, полный мчащихся
белых  хлопьев,  извилистая,  обросшая по  берегам кромкой льда река,  белые
горы, стоящие поодаль...
     -- Ты когда-нибудь видела что-либо подобное? -- тихо
     спросил Крис.
     За каждым кустом уже образовался снежный нанос,  но в общем тундра была
еще бурой. И все же этот вот снег сойдет теперь только весной...
     Нас охватило  какое-то новое,  еще  не  изведанное  чувство.  Это  была
"арктическая   эйфория",  овладевающая   человеком  в   тот   момент,  когда
грандиозное сползание в зиму принимает необратимый характер.  Мы истолковали
ее  каждый  по-своему.   Как  бы  между  прочим,  бросив  на  меня  быстрый,
застенчивый взгляд, Крис сказал:
     -- А мне вроде бы нравится, когда тебе бросает вызов...
     необычное.
     Что касается  меня, то  мои чувства вылились на языке, который я  знала
лучше языка арктических широт, а именно  -- на  языке леса. Люди свободны  и
равны, как  они  могут быть свободны и равны  в диком, залитом солнцем лесу,
подумалось мне. Их нельзя судить и разбивать на ранги по обычным стандартам.
Ни по одежде, ни по манерам, ни по знаниям, ни по родовитости, ни по власти.
     Человек  не  может быть ни рабом,  ни  господином перед лицом  залитого
солнцем  дикого  леса, дикой  шерсти  и диких глаз. Свобода,  как  здоровье,
напитывает ваше  сердце. Гнет ощущения, что вы объект, что вами манипулируют
и  вы  должны  хитро  сопротивляться,  спадает с  вашей  души.  В  вашу душу
закрадывается дикая, робкая, неподдельная  радость. Вы  начинаете дышать той
частью своего  существа,  которая до  сих пор неведомо  для  вас самих  была
ущемлена.
     Всю свою жизнь я ни  капли  не сомневалась  в  том,  что я  свободна. В
действительности  же лишь в эти последние месяцы я впервые  глотнула воздуха
подлинной  свободы, и теперь это сказалось. Есть чувства, которым  еще никто
не  дал  названия.  Ведь  общепринятая,  увешанная  табличками  шкала  наших
чувствований так  мала!  Далеко, далеко вокруг  горы  и тундра открылись мне
теперь  в  своей неоскверненной  чистоте  и  действительно  что-то  говорили
сердцу.
     126
     Волчата подрастали и к рождеству обещали стать почти взрослыми волками.
Крис  так  гордился  их  ростом   и  красотой,  будто   достиг  всего  этого
собственными усилиями.
     -- Какая крупная,  красивая голова  будет у  Курка! -- благодушествовал
он.  -- Совсем как у какого-нибудь важного  чиновника. А  шерсть у них такая
густая,  что  они  не  касаются  земли,  когда ложатся,  --  точь-в-точь как
подушечка, утыканная иголками.
     Мех у них был вовсе не грубый. Какая роскошь погружать в него руки -- и
чем глубже, тем пышнее он был, переходя в  густой молодой подшерсток. Курок,
который до  сих пор был  светлым, к нашему  удивлению,  потемнел, покрывшись
темной остевой шерстью.
     Люди, как правило, неверно представляют себе облик волка.  Мне известны
лишь два  художника --  Олаус  Мюри и Билл Берри,  которые  рисуют настоящих
волков. Остальные рисуют мифических волков, кряжистых, со зверскими мордами.
     Настоящие же волки сухопары и имеют неотразимо аристократический вид. А
морды у них обезоруживающе милы.
     Они  поджары  телом,  гибки  и  изящны,  как  кошки.  У них  удлиненное
туловище,  высоко сидящее на длинных ногах.  Ноги у них  совсем не похожи на
собачьи. Они "нервно" оплетены венами  и мускулами ("нервно" в данном случае
синоним  нервной энергии,  живости, чувствительности). Собственно  лапы тоже
нервные, не простые чурки, как у большинства собак, а длиннопалые и широкие.
Передняя лапа Курка  оставляла столь  же длинный и почти  столь  же  широкий
след, как моя продолговатая ладонь.
     Рядом  с  волком  самая грациозная  собака  выглядит  неуклюжей.  Волки
обладают  гибкостью и подвижностью  сочленений, которые утрачены  собакой  в
результате  многовекового  разведения  ее  человеком. В движении тело  волка
переливается, прямо-таки течет. Даже при ходьбе его спина слегка  извивается
из стороны в сторону.
     А как волки прыгают! Восходящим прыжком --  прямо вверх, распушившись и
перетекая  всем  телом вплоть до  кончика хвоста. Прямо вниз. Это их обычная
манера  резвиться. Они  прыгают  вверх по  диагонали, как  бы  возносясь  на
воздушном  шаре, либо  подскакивают вертикально,  стоя торчком в воздухе, --
это их "наблюдательный прыжок". Они умеют
     127


     прыгать вбок и назад. Они свертываются в воздухе клубком и венчают этот
немыслимый  трюк  шикарной завитушкой --  грудь  к земле, лапы в  стороны  и
неподражаемый, чисто волчий,  молниеносный взлет  головы. Головы у  них тоже
сухопарые и продолговатые.
     Самая несобачья черта в волке  -- это его хвост.  С  помощью хвоста  он
бежит, думает, выражает свое настроение и  даже повелевает.  "Они  бегают  в
равной мере и хвостом, и спиной", -- заметил как-то Крис. Волчий хвост может
плыть по воздуху, но никогда не стоит трубой и не свертывается колечком, как
у ездовых собак.
     Однажды   мы  видели,  как  Леди  размышляла   хвостом.  Она  стояла  и
рассматривала олений череп  не  то  чтобы со  страхом,  а с  какой-то  живой
настороженностью; ее хвост при этом крутился, как у озадаченной белки.
     Чем  выше  у волка  настроение, тем выше  он  держит  хвост. Достаточно
взглянуть  на  хвост  волка,  чтобы  узнать, в  каком  расположении духа его
хозяин.  У  радужно  настроенного  волка   корень  хвоста  вытянут  на  дюйм
горизонтально, затем хвост  свободно падает вниз. Разговаривая  с приунывшим
волком, можно привести его хвост в это типичное положение. Волки удивительно
восприимчивы к неподдельно веселому человеческому голосу.
     Поскольку волки  способны  к  полному  дифференцированному расслаблению
мышц, они трясут хвостом не совсем так, как собаки, хотя примерно  в  тех же
случаях.  Различие  состоит  в том,  что  волки  приводят  в  движение  лишь
основание  хвоста, тогда как средняя  его часть  остается пассивной и лениво
вихляется в типично дельсартовской  манере *. Таким образом, когда основание
хвоста идет в одну сторону, его  кончик идет в другую. Когда хвост  не несет
"эмоциональной нагрузки", он  совершенно  не  напряжен  и  свободно  свисает
наподобие полотенца, подчиняясь лишь ветру и силе тяжести.
     С  другой  стороны,  волки  используют  хвост активно  и  осознанно,  в
качестве пятой  лапы.  Волк может  ощутительно "потрепать"  хвостом по спине
бегущего рядом собрата. Аналогичный  жест достигается  и с  помощью лап: они
выбрасы-

     *  Дельсарт Франсуа  Никола  Шери  (1811--1871)  --  французский певец;
разработал  систему  ораторского, музыкального и сценического  выражения,  в
которой большое значение придавал координации телодвижений и речи. --  Прим.
пере в.
     ваются под прямым углом к  исходному  положению. Волк может положить не
только переднюю, но и заднюю лапу на спину товарища, причем таким же сильным
и свободным  движением, как вы кладете руку. Он может сильно  толкать  назад
передней лапой.  Открыв дверь и проходя в нее,  он  отводит ее все дальше за
себя, совсем так, как вы делаете это рукой.
     Не похожа  на  собачью и  его  высокая,  узкая  грудь --  высокая, если
смотреть  сбоку, узкая, если смотреть спереди, --  такая  же, как у  лося. У
взрослого волка-самца передние лапы  могут быть  поставлены уже, чем у щенка
бульдога. Ни одному из восьми волков,  которых  мы в конечном счете знали, я
не могла вложить ладонь  в  развилок  лап, не заведя  слегка  пальцы один на
другой.
     Каждое  утро  мы  с  Крисом проделывали  маленькую  церемонию--  ходили
принимать утренний поклон от волчат. Мы настолько дорожили этим обрядом, что
даже установили очередность; в отличие от собак волки не имеют обыкновения в
любой момент лезть к вам с изъявлениями своих чувств.
     Глядеть,  как они  здороваются  с Крисом,  было  не  менее приятно, чем
здороваться с  ними самой. Мне  нравилось  слышать его грубовато-подкупающий
голос, когда  он открывал ворота загона. "Как  поживают мои малыши?" Волчата
начинали приплясывать и кланяться, двигаясь вдоль ограды. "Ну разве  они  не
прелесть, эти волчишки?"
     Крис входил  в загон,  и  тут волчата чуть не сшибали его с ног.  Курок
вставал на дыбы,  клал  передние  лапы  ему на  грудь --  косматый, тяжелый,
красивый -- и тихо подвывал, а Крис нежно трепал его за мохнатый подбородок.
Затем Крис садился на землю. Волчата налетали на него с двух сторон, и через
минуту он уже прятал голову в плечи, смеялся, натягивал шапку на уши.
     То была новая игра, ее придумала Леди. Как-то утром, став позади Криса,
она  положила лапы  ему  на плечи и  оглядела его всего. (Проказничая, волки
предпочитают заходить сзади.) Ее  не интересовал  его меховой  воротник,  не
интересовал  и  носовой  платок. Чутко  выставив вперед  уши, она  осторожно
развязала зубами  тесемки на его шапке.  С тех пор стоило ему сесть, как она
всякий раз развязывала их.
     При всем том Леди по-прежнему оставалась уклончивой и  не шла к  рукам.
Она  была  юла,  вертлявая  кокетка,  Клеопатра  с  меняющимся,  как  ветер,
настроением. Однажды ут-




     128
        5 Лоис Крайслер
     129


     ром  Курок захотел порезвиться с Крисом, и Крис  послушно отправился за
своими рукавицами. Но когда он вернулся, Леди ни за что не хотела подпускать
к нему Курка. Она хватала Курка за хвост, кусала его  в  шею,  так что Курок
был вынужден всецело посвятить себя самообороне.
     -- Она просто решила не давать ему играть со мной,--
     сказал Крис и пошел из загона.
     Но и это не устраивало Леди.  Она стала заигрывать с Крисом, кланяясь и
лукаво блестя глазами, но по-прежнему не позволяла прикасаться к себе. Тогда
Крис снова обратился к Курку.
     И  тут  Леди  сдалась.  Она  бросилась  к  Крису на грудь,  часто-часто
высовывая розовый язык и стараясь лизнуть  Криса в лицо, а он отстранялся от
нее и смеялся.
     -- Поневоле чувствуешь себя польщенным, когда волк
     играет с тобой, -- сказал он.
     Как-то утром  Крис  захотел поохотиться  с кинокамерой один. Зная,  что
волчата будут  рваться с  ним на  прогулку,  он притаился в запасном  входе,
прилегавшем  к  воротам  загона,  а  я  вошла к волчатам,  чтобы  отвлечь их
внимание. Но они с горящими глазами  стояли  у ворот и неотрывно смотрели на
запасной вход, высматривая спрятавшегося Криса.
     -- Ладно уж, -- не выдержал он. -- Пусть идут.
     Леди с сияющим видом  выскочила из  загона и побежала-заструилась вдоль
внешней стороны изгороди. Бедняга Курок, преисполненный чувства собственного
достоинства, топтался  на  месте, не зная, как быть: час был не прогулочный.
Леди манила его к себе, стоя у дальнего конца загона. Она уже совершила свою
дневную  прогулку,  бешеным  бегом  обежав  заросли  ив.  Затем   она  снова
проскользнула  в загон -- вся  стремительное  темное приглашение  и  улыбка.
Курок последовал за нею наружу.
     И тут стала явной мера их счастья, воплощением которого  была Леди. Она
вновь  и вновь обегала груду припасенного на зиму  хвороста, в конце каждого
круга перепрыгивая через ивовые кусты. А за нею, за прыгающим темным волком,
вырастали, улыбались белоснежные утренние горы.
     Взрослые  волки куда более интересные компаньоны в тундре, чем волчата.
Другие  дикие животные  здесь  были  примерно  те же самые, что  и  в горном
проходе, где мы провели лето,  -- американские лоси, гризли, песцы, северные
олени и
     130
     волки. Однако теперь Курок и Леди уже не оставляли их без внимания.
     Так,  Леди не на  шутку испугала Криса, когда впервые увидела и почуяла
гризли:  она   бросилась  к  нему.  Крис  знал,  что,  вздумай  медведь   ее
преследовать,  она направилась  бы прямо к нему и повела медведя  за  собой.
"Леди!"  -- повелительно  рявкнул  он.  Ошарашенный гризли  так и взвился на
дыбы, и вот уже Леди мчится назад, причем не из одного только послушания.
     Потом она пыталась охотиться на песца. Она не жалела ног, но песец лишь
забавлялся, не  принимая ее всерьез, а когда  она  стала  наседать, попросту
упорхнул  от нее. Песцы бегают быстрее волков. Природа и здесь предусмотрела
барьер,  ограничивающий волчьи возможности подобно "коробке скоростей" волка
и оленя.
     После такого конфуза у Леди сделалось мрачное настроение. В целом свете
не сыщешь более гнетущего компаньона, чем мрачный волк.
     А однажды она заметила с отмели спину лося, который шел вдоль  высокого
берега. Припав к земле, она стала подкрадываться  к нему, словно к  суслику.
Но вот она  взобралась на  берег,  увидела,  каких  он  размеров,  да так  и
застыла, поднявшись  во весь рост и  забыв о том, что ей надо прятаться. Она
сделала к лосю несколько неуверенных шагов,  потом повернулась  и  побежала.
Она пулей  пролетела  мимо нас с  Крисом и, когда путь  ей преградила  река,
очертя голову кинулась в воду в самом бурном и глубоком месте. На том берегу
она скрылась в зарослях ивняка. Курок последовал за нею.
     Встревоженный  Крис  пошел было  домой  за  болотными  сапогами,  чтобы
отправиться за реку на  розыски  волков. Затем, оглянувшись назад, он увидел
их. Они сидели на далеком берегу, не спуская глаз с удаляющегося лося.
     --  Будьте  спокойны, это  страшилище не нападет  на  них врасплох!  --
сказал Крис.
     Он дунул в  свисток,  и  волки примчались обратно.  Но после этого Леди
несколько  часов была не в духе и даже  схватила зубами мою  руку,  когда  я
полезла к ней с ласками, невзирая на ее предостерегающее рычание.
     У волков была  игра, в которую они играли так часто, что мы называли ее
просто Игра, Один выбирал что-нибудь -- лю-
     5* 131


     бую вещь -- в качестве трофея и убегал с нею, другой догонял его.
     Другая  их  игра  была  чистым лицедейством.  Они  разыгрывали*  ее  на
песчаных отмелях, где ей способствовал сам материал. Не думайте, будто дикие
звери  не понимают,  что легко, а что не легко. Леди начинала копать  песок,
оглядывалась  на Курка -- следит ли он  за нею,-- потом принималась рыть еще
ретивее,  обнюхивая ямку так,  словно учуяла мышь,  пока  Курок не  подбегал
посмотреть,  с чем это  она  возится.  Если и Курок  принимался рыть  песок,
каждый   из  волков  старался  переманить  другого  к  себе.  Победа  обычно
оставалась за Леди.
     -- У нее это так здорово получается, -- констатировал Крис.
     132
     В вопросах жизни и  смерти, как, например,  при  встрече с лосем, волки
всецело полагались на себя. Лишь в  одном случае наши умственные способности
казались им достаточны, чтобы стоило просить нас о помощи. Они столкнулись с
затруднением,  которого  на  первый  взгляд  для  волков  просто  не  должно
существовать. Оно заключалось в следующем.
     Однажды  на  прогулке  Леди подбежала  к Крису с  крайне  расстроенным,
взволнованным  видом и  заскулила  ему прямо в  лицо.  Крис  догадался:  она
потеряла Курка.  Он  дунул в  свисток, и  Курок явился. В другой  раз  Курок
потерял Леди и, скуля, прибежал  к Крису, но Крис не сразу  сообразил, в чем
дело. Поскулив впустую, Курок пустился обратно по узкому болоту между ивами,
которым мы только что прошли.
     Затем появилась  Леди  и  тоже  заскулила. На этот раз Крис сообразил и
указал рукой на болото.
     -- Курок побежал туда, -- живо сказал он.
     Леди  посмотрела  на  его  руку,  посмотрела  на  болото  и  побежала в
указанном направлении.
     -- Она прекрасно поняла меня, -- гордо сказал Крис.
     А однажды волки потеряли нас. Мы расчищали на озере посадочную  дорожку
для Энди. Им стало  скучно, и они убежали от нас в горы.  Когда мы собрались
домой, Крис дунул в свисток.  Волки, как положено, пустились по склону вниз,
но наткнулись на свой собственный след и побежали по нему обратно.
     У меня захолонуло  на  сердце. Что с  ними  сталось? Неужели они  хотят
убежать  от нас? Волки уже забрались так высоко, что видна  была одна только
Леди; серебристый  мех Курка сливался  с белизной снега, и он совсем терялся
на его фоне.
     -- Быть может, они не видят нас? -- сказал Крис.
     Он вышел из ивняка на белоснежное озеро и снова свистнул.  Волки, как и
в  предыдущий раз, пустились под гору,  но теперь  уже  мчались прямо к нам,
вырастая  в  размерах,  свесив  языки,  прижав уши к  голове,  вне  себя  от
восторга, что наконец-то обнаружили нас.
     Однажды  я дня  два  не ходила на  прогулки, и  надо было  видеть,  как
обрадовалась  Леди,  когда я  опять  начала  выходить! Она  вновь и  вновь с
сияющими глазами  прибегала ко  мне и  по спирали летела  на снег  в  полном
волчьем привет-
     133


     ствии,  пока  ее не  отвлекли другие, более  серьезные  вещи --  зайцы,
полевки, суслики, куропатки, песцы.
     -- Как хороша была сегодня Леди! -- сказал Крис -- Все
     время припадает перед тобой на лапы, уши назад, глаза
     сверкают. Она так обрадовалась, что ты пошла на прогулку.
     А однажды она приветствовала меня с таким радушием, что воспоминание об
этом  и посейчас  согревает  мое  сердце. Я вышла на прогулку с запозданием,
Крис и волки уже  успели подняться в гору. Волки замерли, увидев меня, и вот
я подала им наш "знак отличия" -- присела и выбросила в сторону руку.
     Прижав уши к затылку, Леди понеслась во весь опор под гору, перемахнула
через  ивняк и,  взметнув  облако снежной пыли, упала у  моих  ног в  полном
волчьем приветствии. Курок как обычно следовал за нею.
     Не  разделить   с  волком   его  радость  просто  невозможно.  А  волк,
по-видимому, способен делить с вами ваши горести! Как-то раз, оставшись дома
печь  хлеб,  я раньше  обычного услыхала у  подножья  Столовой горы свисток,
означавший: "Волки дома, запри их в загон", и выбежала наружу.
     Крис шел медленно, и не кружной тропой, а прямо вверх по склону горы.
     Он упал, подумала я.
     Курок следовал за ним. Леди,  уже  наверху, наблюдала  за ними  и  явно
нервничала.   Оба   волка   были   чем-то   расстроены.   Оказывается,  Крис
поскользнулся  на льду,  реки, ударился о него лбом  и,  очевидно, некоторое
время лежал совершенно неподвижно...
     Наш расчет снимать оленей на Киллике не оправдался. Теперь в этом почти
не приходилось сомневаться. Крис, как всегда, был весел, но без огонька.
     Однажды  ночью  потеплело.  Утром  мы  проснулись  и  увидели   чистые,
незаиндевевшие окна, а в них  -- белые горы и  голубое небо.  Крис  встал  и
принялся разводить огонь.
     -- Там, внизу, на каменистой отмели... -- тихо начал он не
     брежным, пренебрежительным тоном.
     "Куропатки", -- чуть не вырвалось у меня, но я вовремя сдержалась.
     -- ...стадо оленей, -- спокойно докончил он.
     Он спокойно  оделся и, не став  дожидаться  завтрака, ушел,  взвалив на
плечо треногу. Я оделась и вышла наружу. Его
     134
     уже  не  было видно. На болоте под Столовой  горой кормились шестьдесят
оленей.
     Один  из  них,  большой  самец, лежал  головой к солнцу. Его  рога были
самого  неестественного,  "выдуманного"  цвета,  какой  только  можно   себе
представить, -- розовато-оранжево-красные от запекшейся крови  в тех местах,
где сошел бархат.
     Олени двинулись к реке, перешли ее  вброд. Удастся ли  Крису снять  их?
Вот где фотогеничность  так фотогеничность! В моем  мозгу бились две  мысли:
только чудом Крис успеет  подойти к оленям достаточно близко, чтобы снимать,
но иногда он способен творить чудеса.
     Немного погодя Крис вернулся. Он таки заснял их!
     -- Я даже заснял, как они отряхиваются на том берегу,--
     рассказывал он. -- Брызги так и летели, их подсвечивало сза
     ди. А самки, войдя в воду, при каждом шаге долго нашари
     вали ногами дно. Длинные, стройные ноги. Двигают ими лишь
     после того, как ощупают все дно вокруг и поставят твердо
     переднюю ногу. Еще минута -- и я не успел бы установиться.
     Бежал как курицын сын, когда увидел, что они хотят перехо
     дить реку.
     Мы  никогда  не говорили:  "установить  кинокамеру".  "Установиться" на
неровном  склоне  холма  значило  расслабить  на треноге  три зажима,  чтобы
поставить ее ровно, отпустить на  камере винты горизонтальной и вертикальной
наводки,  развернуть  камеру,  найти и поймать в кадр животных, затянуть все
зажимы и винты, сфокусировать изображение и определить выдержку.
     Я удивилась и обрадовалась его успеху, но Крис  не  долго задержался на
нем. У него было и еще кое-что.
     Я заснял одного старого самца так близко, что он за
     полнил собой весь кадр. Извел на него почти двести футов
     пленки. У него были красные розетки, совсем как у елочного
     оленя, разрисованного каким-нибудь художником-фантазе
     ром. Бархат весь излохматился и свисал лохматками.
     Не лохматками, а лохмотками.
     Ну да, лохматками. Когда он быстро поворачивал го
     лову, лохматки тряслись, как серьги.
     Какая  небрежность!  Какое  радостное удивление! Я  сидела на  ящике  с
тарелкой на коленях. Крис  ел оладьи на  постели. Улыбнувшись, я  подняла на
него глаза. Какое-то мгновенье он весь так и лучился радостью, не пытаясь ее
скрыть. Его
     135


     голубые глаза смотрели на меня мальчишески светлым взглядом.
     Быть  может, он и в самом деле баловень  господа бога, подумала я. Быть
может, вопреки  всем нам  -- Энди,  киностудии и  мне -- он прав, забравшись
сюда на Киллик?  Меня переполнило  ощущение молодости,  мятежности  чувств и
сил.
     Отныне  олени проходили мимо нас каждый день,  но  даже стадом в тысячу
голов  они казались  всего-навсего маленькими букашками  на просторах земли.
Зато  как  украшена и  умиротворена  земля,  когда на  ней  показываются  ее
животные!  Вид заведомо  мертвой земли внушает  совсем иное чувство, чем вид
земли, которая живет.
     По большей части  олени шли с севера, как, на наш взгляд,  они и должны
были идти  осенью. Иногда  они брели на  запад. Но  вот  17  сентября  Крис,
оглядывая местность в бинокль, заметил обратное движение через Киллик. Олени
двигались на север!
     -- Хотелось бы знать, что они там делают? -- сказал он.
     Быть  может, уже начинались  бои за  самок?  На  следующее  утро, надев
болотные сапоги и взяв с собой кинокамеру, Крис отправился за Киллик.
     День выдался мягкий и спокойный, но солнце показывалось редко. Я вывела
волков на прогулку и жутко тряслась над ними: ведь теперь я всецело отвечала
за то, чтобы загнать их домой. На самом краю берегового обрыва они подрались
и свалились в реку. Очутившись в воде, они не придумали ничего лучшего,  как
поплыть к противоположному берегу. Они  потеряли ориентировку! Я позвала их,
но  внизу,  за ревом  воды,  меня  не было слышно. Тогда я форменным образом
завопила. На этот раз волки услышали и сразу повернули ко мне.
     После шести вечера я стала высматривать Криса. Я напряженно смотрела за
Киллик и каждые две-три минуты  невольно  проводила взглядом по окрестностям
-- сперва вверх по Истер-Крику, потом на юг, через озеро и горы, потом вверх
по  Киллику,  который  просматривался  миль  на  двадцать, а  то и больше, и
наконец на  запад,  откуда  должен был  появиться  Крис.  Передо мной лежала
голая,  необъятная рыжевато-бурая  тундра.  Лишь  горы окрашивались далью  в
синий да над бурыми тушами горных гряд пониже вырастали дикие белые
     136
     гребни.  Местность  проглядывалась на пятьдесят миль вокруг, и где-то в
этом просторе затерялось самое дорогое  для меня существо  два фута в ширину
шесть в длину.
     Стало смеркаться, бинокль был больше ни к чему. Управившись с делами по
хозяйству, я подошла к западному краю  горы, молча села на сухой мох и стала
ждать.  Он не мог заблудиться. Он мог утонуть, он мог  наткнуться на гризли,
мог  сломать ногу,  но  заблудиться,  имея такие ориентиры,  как  Кил-лик  и
Истер-Крик, он просто не мог.
     В проходе между  горами вверх по Киллику разлилась желтоватая с розовым
отсветом мгла. В более южных местностях  такая мгла скоро исчезает, но здесь
она поднималась все выше. Перевернутый дымчато-розовый конус ширился в  небе
над темными горами. Внизу под ним  сверкал  золотом горный проход. Озерца  в
темной тундре подо мной налились темно-розовой краской.
     Свет погас, стало темнее.  Я  сидела молча, машинально  обводя взглядом
окруженную горами тундру, хотя Крис мог появиться только с двух направлений.
Его поношенная  кожаная куртка хорошо  защищала меня от холода. Если  он  не
вернется  к ночи  домой, я приму таблетку секонала из  пузырька, присланного
прошлым летом  одним из  моих друзей, а  утром отправлюсь на  розыски.  Лист
фанеры  с четырьмя дырками для веревки послужит вместо  салазок. Смогу ли  я
нарастить  спереди кусок брезента, чтобы легче было  тащить эти  самодельные
салазки по буграм и кустарнику? Иначе с ними будет трудно управляться.
     Там, где Истер-Крик уходил за холм по направлению к Киллику, показалась
вертикальная черная черточка. Я не  шелохнулась, уже уверившись, но выжидая,
чтобы  увериться  вполне.  Черточка  двигалась,  а я  все  сидела на  месте,
наблюдая, как она приближается. Затем я, не разбирая пути, бросилась вниз по
крутому сланцевому склону навстречу Крису.
     Он улыбался. В полутьме  этого не было видно, но я была уверена в этом.
Он отдал  мне кассеты с  пленкой. На  его  шерстяной рубашке темнели  потные
полосы в  тех местах, где ее стягивали ремни  и лежали кассеты. Легким шагом
мы  направились  домой.  Крис шел впереди  и  непринужденно,  с неподдельной
радостью  рассказывал о том, что ему удалось  заснять. Я  отвечала ему  лишь
двумя репликами,  тихим, счастливым голосом без конца повторяя: "Ах!" и "Вот
так так!"
     137


     Брачные  бои,  рассказывал он,  еще  не  начались, но стада  самцов уже
проходят по тем местам. Ему удалось сделать один жуткий, невероятный снимок:
олени идут гуськом по  краю пропасти,  прямо  за пропастью вырастает  горный
склон, и, хотя самой бездны не видно, ее явственно ощущаешь.
     По пути домой у него произошла необыкновенная встреча с лосем, стоившая
одному песцу  нелегко заработанного ужина.  Лось словно  приковался  к Крису
взглядом и  шел прямо  на  него. Это  встревожило  Криса,  и  он  свистнул в
свисток. Лишь после этого лось отвернул, и тут только Крис заметил песца. Он
тоже  испугался  свистка, выпустил из зубов  окровавленную,  роняющую  перья
куропатку и убежал.
     После ужина  Крис  лежал на  постели с совершенно  неподвижным, румяным
лицом,  каким  оно  бывало  всегда,  когда  он  очень  уставал  и  полностью
расслаблялся, но я видела, что он  весь ушел в  зрение, хотя глаза его  были
закрыты.
     О чем ты думаешь? -- спросила я.
     О больших белых оленях-самцах, -- быстро ответил
     он. -- Они все время стоят у меня перед глазами. Большие
     олени вроде как держатся вместе, а молодняк рассыпается
     по всему стаду.
     Я  позавидовала ему.  Мне тоже хотелось видеть вблизи  больших оленей в
осеннем уборе.
     На  следующий  день, около  полудня,  мимо подножья  нашей горы плотной
кучкой прошло двенадцать оленей-самцов. Они шли быстро и казались совершенно
белыми на  солнце  -- ослепительно белые  груди,  белая  полоса  вдоль тела,
пониже глянцевито-коричневых "потников"  белые крестцы. У одного из них были
самые  неимоверные рога, какие я когда-либо видела,-- в четверть больше, чем
у  остальных. Все самцы четко печатали шаг, на них любо-дорого было глядеть.
Возможно, они искали стадо самок с оленятами.
     По  мере  того  как олени непрерывно, день за днем, проходили мимо нас,
нам открывался удивительный  факт: это  были  одни  и те же  стада! Они  шли
сперва  на восток, потом -- на  юг, потом, день или два спустя, -- на север.
Мы  узнавали их по  "лошадям-качалкам"  --  оленям,  которые сильно хромали,
ныряя головой  чуть ли  не  к самым коленям.  Одни хромали на  правую  ногу,
другие на левую. Среди калек были и самцы, и самки, и детеныши.
     138
     Но нам  тогда  еще  не приходило  в голову,  что мы уже  раз  наблюдали
подобное круговращение оленьих стад, а именно в июне, в  горах Де-Лонга, где
взрослые  самцы кружили перед началом  своей основной миграции. Это  было то
медленное вращательное движение, что предсказывает начало великой миграции.
        ПОСЫЛКА
     Теперь  мы  с  нетерпением  ожидали  посылки с почтой  и  замороженными
продуктами, которую Энди обещал доставить нам "в последних числах сентября".
Озеро еще не замерзло, и, надеясь, что он сядет  на воду, мы приготовились к
встрече. Крис отснял двадцать девять катушек пленки, ее можно было отослать.
Я  уложила  пленку в  рюкзак, запихнула туда  же  полотенца  и  сухие носки,
достала  болотные  сапоги  Криса  и  свои собственные эскимосские водошлепы,
доходившие мне до колен. Река стала такой узкой, что я рассчитывала пересечь
ее, не  заходя  в воду  выше колен. Подметки водошлепов, сделанные  из  кожи
лахтака, были твердые и  скользкие,  поэтому  Крис срубил мне ивовую  палку,
чтобы опираться при переправе.
     В эти  дни  мое сердце замирало при малейшем необычном звуке. Вот  шум,
как от ветра или быстро текущей воды. Самолет? Нет, стремительно пролетающая
стая куропаток.
     Крис дал мне дельный совет.
     --  Если он  прилетит  в  мое  отсутствие,  прежде  убедись что  он  на
поплавках. Если на колесах, то нечего и ходить.
     Ночь  на 28 сентября была холодная. Проснувшись утром, мы  первым делом
взглянули  на озеро:  оно было  Застывшее,  гладкое,  темное.  Ледостав.  Мы
ощутили  легкое  возбуждение  и   какой-то  благоговейный  страх.  А   также
облегчение: отпала щекотливая проблема  перехода реки вброд.  Все это  время
река  вымерзала,  начиная от  берегов и  отмелей,  вокруг  валунов.  Течение
вытворяло  невообразимые   штуки   --  пятилось  назад,  ныряло  в  глубину,
прорывалось поверх  льда. Местами корка льда  прикрывала поток, несущийся по
донному льду.
     Было пасмурно, дул устойчивый  восточный  ветер. Крис  ушел  на реку за
ивняком.  Я вытирала посуду,  как вдруг  в воздухе  ощутилась  едва заметная
пульсация. Волки завыли.
     139


     Энди  пролетел  высоко над  нами,  описал  широкий  круг  к  западу  и,
вернувшись,  прошел  над  самой горой. Под самолетом виднелись  два кружочка
--колеса. Крис,  стоявший  внизу  на  болоте, высоко поднял  руку  с красным
носовым  платком, указывая Энди направление ветра.  Энди покачал крыльями  в
ответ  и  дал  еще  один  большой  круг, занявший  несколько  минут.  Легкий
серебристый самолет  ушел  далеко к Киллику  и растворился,  исчез  на  фоне
черно-белых гор, и даже звук его затих  вдали. Затем, совершенно неожиданно,
самолет вышел  на  Столовую  гору вровень с  вершиной, с  заглушенным, почти
беззвучным мотором.  Я  стала на самом  высоком  пригорке за нашей  лачугой.
Плоский  сверток -- вне  сомнения,  почта  --  упал  где-то совсем рядом,  и
самолет пропал в воздушной бездне за кромкой горы,  делая следующий заход. Я
заметалась по вершине, разыскивая  сверток, точно  глупый  котенок,  который
чует,  но  не  может  найти  пищу.  Тут  Энди  появился  вновь.  Я  поспешно
ретировалась  на пригорок, чтобы не  мешать следующему  сбросу,  и  чуть  не
споткнулась о сверток. Он упал ближе, чем я предполагала.
     На этот раз Энди сбросил кусок картона, восточный ветер подхватил его и
унес на запад, за край горы. Я заметила направление и стала ждать следующего
захода. Тем временем ко мне присоединился Крис.
     На этот раз груз приземлился в загоне, в десяти футах от  Курка и Леди.
Это никуда  не годилось. Мы побежали к западному краю горы и остановились на
полпути. С запада снова заходил самолет. Из кабины, с нашей стороны, свисало
что-то черное. Вот  самолет  поравнялся  с  нами. Словно  сговорившись, мы с
Крисом одновременно  махнули правой  рукой: "Бросай!" Пакет полетел к земле.
На  мгновенье в вышине над нами  мелькнуло молодое,  улыбающееся,  загорелое
лицо эскимоса: Энди взял с собой  помощника. Я  подняла обе руки и радостно,
восторженно приветствовала их.
     К нашему удивлению, после третьего сброса самолет опять  сделав  заход,
хотя на этот раз из кабины ничего не свешивалось. Записка!
     -- В почте записка, на которую надо ответить! -- крикнул Крис.
     Я  подлетела  к  первому  свертку и вскрыла  его  ножом.  Ничего, кроме
журналов.  Крис кинулся  к краю горы  и  поехал вниз  по сланцевой круче  за
обрывком картона, пролетевшим
     140

     мимо вершины. В двух других свертках -- мы определили это мгновенно, на
лету, -- почты не было. Я осталась ждать наверху. Тут самолет снова пролетел
над самой горой и сбросил кусок картона,  который упал  на  ее  склон.  Крис
подхватил его и прочел. Самолет опять делал заход.
     Маши! -- завопил Крис.
     А? -- крикнула я, стараясь перекрыть шум ветра...
     Маши!
     В  записке  значилось:  "Надеемся,   что  ничего  не  забыли.  Надеемся
свидеться с вами 15 октября. Махните рукой, если все в порядке". Без всякого
военного   форса.  Полярного   летчика   интересовала  суть   дела,   и   он
дружески-непринужденно делал запрос.
     Я как зачарованная провожала взглядом самолет. Словно застыв в воздухе,
он уходил на восток, пока не затерялся среди белых гор. Затем я взяла каркас
и спустилась к  Крису, который гонялся за конвертами, разметанными ветром по
островкам снега.
     141


     Он с неодобрением взглянул на меня.
     --  Ты  чуть  было меня не  убила. Столкнула  с  горы  камень с  голову
величиной. Я читал записку и не заметил его вовремя. Отскочить я уже  не мог
и только пригнулся. Он пролетел надо мной.
     Посылка  с самолета  на краю света -- это роскошь, чудесная возможность
человеческого общения через  письма друзей. Но это не сразу. Сперва пришлось
заняться многим другим.  Я  принялась  выуживать из  лишайников  драгоценные
продукты,  вывалившиеся из картонок,  разбитых при  ударе о землю: мороженую
малину, клубнику,  кукурузу, ананасы. Каждый  безнадежно испорченный кусочек
был  как нож по сердцу. Затем мы надежно  пристроили наши  вновь  обретенные
богатства. Огонь в печке погас,  барак выстуживался. Но мы  просто не  могли
удержаться от того,  чтобы  не перебрать  письма, не  взглянуть  на обратные
адреса, не провести смотр наших грядущих  утех. Затем обычные будничные дела
поглотили нас. Крис с кинокамерой и волками  отправился на дневную прогулку.
Я начала носить воду с реки.
     Наконец, натопив  барак и роскошно  поужинав, мы  забрались на кровать,
закутались в  спальные халаты,  подоткнули под голову летние спальные мешки,
служившие  нам вместо  подушек,  и  с  ни с  чем  не сравнимым  наслаждением
приступили к чтению писем.
     Это было особое  наслаждение,  приглушенное  муками, какие претерпевают
лишь те, кто читает письма в  полной изоляции  от людей. Каждое впечатление,
каждая новость поражает вас как  удар, но вы не можете разрядиться, передать
импульс  другим  в  сутолоке  бесчисленных  событий  дня. Теперь  мы  вполне
понимали  Джона  Ларсона,  одинокого старого траппера,  юконского старожила,
который каждые  два-три дня приходил  в шесть  утра на снегоступах  к  нашей
палатке и, едва уверившись, что  его слышат, начинал  говорить взахлеб  не о
том, как обстоят наши общие  с ним дела,  а о том, как идут дела в Штатах. У
него был батарейный приемник, и он каждый вечер слушал последние известия.
     И еще мы очень живо ощущали  положение каждого из  друзей. Наши дорогие
новые друзья,  прежде богатые, а ныне  обедневшие, щедро  слали  нам коробку
разнообразнейших лакомств, безупречно упакованную на случай сбрасывания
     142
     с самолета. Богатейшие из наших друзей слали нам газетную вырезку. И то
и другое заставляло болезненно сжиматься наши сердца.
     В числе  сброшенных  посылок благополучно  плюхнулся на землю  рогожный
мешок,  набитый  долгожданной зимней одеждой, которую  мы  заказали в июле у
одной эскимоски  в  Коцебу. Это  были малицы и меховые штаны  для каждого из
нас. Крисовы --  из ондатры,  мои  --  из шкурок длиннохвостого суслика, мех
которого очень легок и высоко ценится эскимосскими женщинами, так как одежду
из  него  "можно  носить  весь  день  дома  и тебе не будет слишком жарко, а
выйдешь на двор -- не замерзнешь". Как я убедилась на собственном опыте, эта
рекомендация оправдывалась даже при пятидесяти градусах ниже нуля.
     Одно  из  писем принесло нам печальную весть. В нем говорилось о  новой
попытке  лесопромышленников  ликвидировать   Национальный  парк  Олимпик  --
заповедник, который мы так любили.
     -- Крис, ты не впадаешь порой в отчаянье?
     Он взглянул на меня искренним, без всякой фальши, взглядом.
     -- Нет, -- ответил он и весело добавил: -- С чего бы мне
     впадать в отчаянье? Я отлично живу, у меня отличная жена
     и... меховые штаны! Подумай, как живут сотни миллионов лю
     дей на свете! А меховые штаны вообще не у многих най
     дутся!
        ОСЕННЯЯ МИГРАЦИЯ

     День 1 октября был совершенно особенный-- лучезарный, холодный и тихий.
На белоснежных горах лежали глубокие тени небесно-голубого цвета. Необъятные
рыжевато-коричневые пространства внизу под нами были пусты.
     В полдень, когда Крис вернулся к ленчу с вязанкой хвороста,  я спросила
его:
     Видел ты какие-нибудь следы животных?
     Как я и ожидала, он ответил:
     Нет. Ни следов, ни признаков.
     Мы   сели  завтракать,   как  вдруг  снизу,  из  тундры,  донесся  шум,
заставивший нас молча вскочить и броситься к двери.
     143


     Мы чуть  было не сбили друг друга с ног. Крис широко  распахнул  дверь.
Внизу,  по  тундре,  проходил авангард осенней миграции --  плотная  колонна
оленей. Они  двигались на юго-восток,  через хребет, на зимовья.  Перед ними
лежали  пустынные пространства.  За ними  собирались и шли следом  невидимые
легионы. Чу-чу-чу!--стучали  копыта  по мерзлой траве.  "Ма!"  --  отрывисто
кричали  оленята. Это  были единственные звуки, раздававшиеся  в тундре,  и,
если б не они, прохождение оленей напоминало бы шествие теней.
     Крис  взял кинокамеру и отправился вверх  по  Истер-Крику  к "съемочной
площадке"  -- скале, минуя  которую колонна поворачивала на юг к  проходу  в
горах.
     Я  оставалась на Столовой горе. Молча переходила я с западного ее края,
откуда  было  видно, как  олени  выходят со  стороны Киллика,  белые  против
солнца, к восточному краю, откуда можно было видеть, как они уходят в  тень,
в   необъятность   гор.   Они  шли  целеустремленно.  Поднимаясь   вверх  по
Истер-Крику, они следовали  его  изгибами, а  затем пересекали  его,  твердо
выдерживая  курс на юг, к проходу в горах. Но их цель -- тайга  южнее хребта
Брукса,  где они зазимуют, -- лежала  гораздо дальше, и, прежде чем  достичь
ее, они пройдут через другие горные проходы, другие долины.
     Это  было  зрелище,  каких  уже  мало  осталось  на земле.  Оно властно
покоряет человеческий дух, и власть эта  основывается  не только на том, что
видишь, -- а видишь ты стройную колонну животных,  устремляющихся все дальше
в  глубь  дикой  горной  страны, --  но и  на том, что знаешь. Скоро  придет
полярная ночь, а с  нею --  голод. Где-то, далеко отсюда, отдельные животные
стягиваются  в  эту движущуюся колонну,  послушные  зову  великих перемен  в
природе.   Предчувствие  опасности,   тьмы  и  страха  в  течение   столетий
формировалось у них в крови. Жизнь в  холодной Арктике на мгновенье проходит
перед твоими глазами в одном быстром видении земли и движущихся животных.
     Как ни странно, ощущение, вызываемое осенней миграцией северных оленей,
ближе  всего к  тому,  которое  испытываешь, наблюдая "ледовую  миграцию" на
Юконе,  начинающуюся  весной  в  день  вскрытия  реки. Здесь  налицо  та  же
простота,  тот же  нескончаемый приток отдельных особей  --  льдин,  как  бы
целеустремленно движущихся в одном направлении, к единой цели.
     144
     "Чувством пути" обладали не только ведущие олени.  Не доходя полмили до
основного  брода, от колонны ответвилась цепочка  оленей, которые попытались
переправиться  через  реку.  Место  для  переправы   здесь  было  неудобное,
заледенелое. Сбившись в  кучку, олени постояли в нерешительности и вернулись
к колонне. Должно  быть, по крайней  мере часть оленей почувствовала: где-то
здесь реку надо перейти вброд, маршрут миграции изменился.
     Другая  группа  оленей,  отделившись от  основной  колонны,  прошла  за
Столовой  горой,  двигаясь  "правильно",  но  другим   путем.  Многие  олени
последовали  за  нею. Вероятно, во всех  оленях  жило таинственное  чувство,
нашептывавшее им: "Мы идем верно, путь здесь".
     У каждого оленя  были  свои проблемы.  Ни один  не  мог помочь другому.
Каждый должен был либо решить свою соб-
     145


     ственную проблему, либо погибнуть. Вот идет  самка, щадя больную  ногу.
Взрослый самец, почти  весь седой, задыхаясь, хватает ртом воздух, закрывает
рот  и  идет дальше. Другой  самец, большой и грузный, почему-то идет  сбоку
колонны. А  вот  отошла в  сторонку самка с детенышем,  и  детеныш  принялся
сосать ее. Самцы, самки  и оленята проходят мимо. Она отрывается от детеныша
и сразу переходит на рысь. Детеныш несколько мгновений стоит, тряся головой,
потом  тоже  припускает  рысью.  Взрослый  самец  пробегает   мимо  бегущего
детеныша-- две разные скорости. Самец кротового цвета, с серебристой полосой
вдоль тела, белоснежным подвесом и высокими  рогами.  Он  весь олицетворение
гибкой мощи, тело его так и перетекает в движение. Чувствуешь сдержанность и
глубину его силы, легкость и удовольствие,  с какими он  управляет  и играет
ею.
     Солнце  стояло невысоко над белыми горами  впереди  колонны.  На  снегу
лежали темно-синие тени.  Шум не затихал. Чу-чу-чу!--стучало множество копыт
по мерзлой траве. Цок-цок-цок!--  по  замерзшим  озерцам.  Коленные суставы,
выбрасываясь вперед, подтягивали за  собой грациозные, расслабленные голени.
Кто, кроме нас, мог видеть и оценить это? Но все это предназначалось не  для
любования.  Не для  красоты. Это была сама  живучесть. Это был образ  жизни,
изящный, без излишеств, без неловкости -- совершенный.
     Раздался  негромкий, похожий на воронье  карканье  крик детеныша. Яркий
свет исходил  от  льда на реке, от гор,  от  рогов оленей,  и  над всем этим
висела  необъятная  тишина,  нарушаемая  лишь негромким  вдумчивым чу-чу-чу.
Колонна  прошла в  быстром  ритме. Милю за милей съедал  мерный миграционный
шаг, и вот  они уже прошли. Показались со стороны Киллика, очень маленькие в
свете солнца, очень многочисленные, и скрылись вверх по течению Истер-Крика.
     Под  вечер стадо в сотню голов залегло в тундре под Столовой горой. Два
самца, играя, принялись бодаться, и Крис заснял их. Это был еще не настоящий
бой. "Вроде  балета,--  сказал Крис. --  Никаких усилий.  Только изящество".
Олени слегка сцеплялись концами рогов, наклоняли головы и наддавали задом.
     Ночью Крис разбудил меня. Мы вышли наружу и, едва дыша, припали  к краю
обрыва.  Внизу в  темноте снова проходили  олени.  На льду их  копыта  четко
отбивали цок-цок, по
     146
     мерзлой   траве   едва   слышно   шелестели,  словно   крупинки  снега,
пересыпающиеся с  сугроба на сугроб. Время от времени раздавалось отрывистое
"ма-а!" детеныша, самка отвечала ему.
     Меня  наполнило ощущение простора и  неподвижности -- будто сотворилось
чудо. "Звезды, Лоис!" -- сказал Крис. Действительно, до сих пор мы совсем не
замечали, что они вернулись на небосвод после долгого летнего "дня".
     Утром  озеро "музицировало": лед издавал звуки, похожие на звон ветра в
устье пустой трубы. Олени  продолжали идти -- прежним колонным  строем, но с
большими  промежутками между  стадами.  Некоторые животные  выглядели  очень
неважно. Ребрастые самки с округленькими,  пушистыми  детенышами. Заморенные
детеныши при шустрых матках; детенышей точил какой-то недуг. А вот хромающий
детеныш.  Его  мамаша  замерла  на  месте,  пристально  глядя вперед,  потом
обернулась, взглянула  на  детеныша,  позвала  его  негромким  пронзительным
криком и быстро, плавно  засеменила дальше. Детеныш  шел, раскачивая головой
вверх и вниз.
     Крис спустился с волками в тундру, надеясь  заснять их охоту на оленей.
Вернувшись, он сказал, что они почти целую милю  гнали одиночного оленя. "Но
чтобы напасть на стадо -- дудки! Они видели оленей, стервецы, но делали вид,
будто ничего  не  видят. Прятали  глаза. И ведь  знали же, как  мне хочется,
чтобы они погнали их. Но вместо этого Курок занялся ловлей мыши".
     К  вечеру  основной поток  миграции иссяк, хотя  отставшие  и  одиночки
продолжали идти еще несколько  дней.  По  подсчетам Криса,  мимо нас  прошло
примерно восемнадцать тысяч оленей.
     У нас кончились вода и дрова, так как все это  время мы избегали ходить
к  реке,  не желая  распугивать  оленей. Источник около  горы замерз.  Я уже
собиралась отправиться  за водой,  уложив в мешок пятигаллоновую  жестянку и
закрепив  ее на каркасе, когда мы заметили олененка-сосунка, бежавшего рысью
с  той стороны, куда прошли  олени, но по противоположному  берегу реки, вне
основного русла миграции. То и дело останавливаясь и меняя направление, он в
тусклом  вечернем  свете возвращался в  пустоту, на сотни миль  простершуюся
перед ним. Перебравшись  по льду через реку, он  наткнулся  на оленьи следы,
остановился, посновал туда-сюда,
     147


     затем поспешно направился по следам, по-прежнему против хода миграции.
     -- Можешь спокойно записать его в покойники, Крис,-- сказала я.
     Наполовину спустившись с горы, я  услышала свисток Криса. Он  показывал
на что-то рукой.  Олененок огибал подножье  нашей  горы,  быстро  семеня  за
самкой. Вид у него был очень важный. Они нашли друг друга!
     На  следующее  утро  оленей не было,  если  не  считать  самку  в белой
пелеринке,  с  маленькими  острыми  рожками,  которая с трудом  ковыляла  по
маршруту миграции. Она едва могла  ходить. Вместо правой передней ноги у нее
была  какая-то  культяпка.  При каждом шаге она  ныряла  вниз головой, затем
высоко  вскидывала ее. За нею медленно брел здоровый детеныш --  хорошенький
маленький  олененок  в короткой,  аккуратной  белой  пелеринке,  с  молодыми
остроконечными рожками.
     Самка  часто  останавливалась,  поднимала  голову  и,  насторожив  уши,
всматривалась в даль, выглядывая свое стадо.
     "Загрызи  ее  сейчас  волк  --  это  было  бы  просто  милосердно",  --
подумалось мне.  Лучше бурная, мгновенная,  ужасная  смерть, чем бесконечная
маята,  мучительные   усилия  добыть  корм,  поспевать  за  своими  ловкими,
проворными сородичами.
     148
     Когда  падет снег и  придется добывать  пищу  из-под  снега, сможет  ли
калека выжить?
     В ночь  на 7 октября выпал снег, на редкость чистый и пушистый, слоем в
четыре дюйма. Казалось, с  земли отовсюду поднимается белая дымка. Отныне  и
тундра, и горы были белые. Следы оленей исчезли.
     9 октября, когда мы выходили с речной отмели  в тундру, Крис  указал на
что-то рукой. Какой-то зверек неподвижно  стоял неподалеку и смотрел на нас.
Сперва я приняла его за песца, но это был олененок. Когда он побежал от нас,
мы увидели, что у него как будто  перебита задняя нога. С грехом пополам  он
спустился по береговой круче к озеру и пошел по его ровной белизне. Выглядел
он очень изнуренным, часто останавливался, но упорно подгонял  себя вперед и
вперед. Я было подумала, что он собьется с маршрута миграции, но, добравшись
до  того  берега  озера,  он  вновь повернул  на юго-восток. Комочек  жизни,
судорожно рвущийся  вперед  в  безбрежности  снегов,  одиноко  ковыляющий  к
горному про ходу в надежде нагнать своих собратьев.
     Шесть дней спустя мы увидели следы десяти оленей, прошедших по маршруту
миграции. Следы были с кровью, очевидно, капавшей с ног.
     Это были последние олени, которые здесь прошли.
     Курок и Леди еще ни разу не видели своих диких собратьев, хотя время от
времени небольшие  волчьи  стаи, по три-четыре  волка каждая, проходили мимо
нас. Однажды, когда Крис с нашими волками был наверху в горах,  низом прошли
три волка.  Это встревожило Криса, но Курок и  Леди не заметили  их. Что они
станут делать, напав на свежий волчий след? Пойдут по нему?
     Робкая  Леди  сделала то,  чего никогда  раньше  не делала: бросилась к
Крису и прижалась  к его  ноге, скуля от крайнего возбуждения.  Должно быть,
она  переживала сильнейший  конфликт чувств,  чуя  соблазнительный дух своих
сородичей, но зная наставником лишь человека.
     Не без интереса ожидали мы момента, когда наши волки впервые завоют. По
какой-то,  пока неясной  нам причине, они еще ни разу  не выли, хотя Курок и
приветствовал Криса "подвыванием", как это у нас  называлось. Более того, за
все время нашего пребывания в Арктике мы не слыхали и воя диких волков.
     149




     Однажды,  негодуя на все и вся, я была вынуждена остаться в бараке печь
хлеб,  тогда как  Крис разгуливал с волками по солнечной тундре. Внезапно  с
горной  гряды  за нашей  горой раздался  вой  диких волков. Должно быть, они
расположились там и  наблюдали,  как Крис  и наши волки  бродят  по  тундре,
потому что четверть часа спустя вой повторился.
     Солнце село.  Стало смеркаться, когда я вынула хлеб из печки.  Но я все
равно вышла на прогулку.  Уже  возвращаясь  домой, Крис  остановился на  том
берегу реки. Я спустилась  с горы сзади и пошла по  проложенным  им  следам;
пробиваться к нему напрямик по снежной целине было для меня слишком трудно.
     Пока я обходила гору, Крис по-прежнему  стоял на берегу. Это показалось
мне странным. Затем я услышала его крик, и внезапно его голос потонул в хоре
других  голосов. Неподвижный  холодный воздух огласился  диким,  ослабленным
расстоянием воем, от которого кровь застыла у меня в жилах: то выли волки.
     Неужели в ивняке под  ним  стоят дикие  волки? "Иди к палатке, Крис, --
сказала я про себя  (у озера  все время стояла наша шатровая палатка,  мы не
снимали ее). -- Они не скоро осмелятся подойти к ней. Иди к палатке".
     Бежать  было бесполезно. Несколько минут -- и у  меня сорвется дыхание,
зайдется  сердце. Да и слишком многое потребовалось бы сделать, чтобы прийти
к  нему на помощь не  с пустыми руками: взбежать на гору, достать  ружье, по
болоту  добраться до реки.  Если Крис действительно в опасности, я  никак не
могу вовремя поспеть к  нему. Ужас овладел мною. Затем, словно  мой рассудок
прошел  в дверь  из одной комнаты в другую, в моих мыслях воцарился порядок:
еще ничего не потеряно, и я сделаю все, что следует.
     Наконец я обогнула гору,  и мне снова открылась река. Черный и  прямой,
по ее белой поверхности шел Крис. Я бросилась ему навстречу, увязая в снегу.
Он сказал, что это впервые выли Курок и Леди.
     Отчего  они  выли? Оттого,  что  впервые в  жизни  с  трепетом  в крови
услыхали голоса  своих сородичей. А Крис кричал во все горло для того, чтобы
предупредить меня, что по окрестностям бродят дикие волки.
     Набросятся ли когда-нибудь на нас наши волки  без предупреждения?  Этот
вопрос не выходил у нас из головы, молча-
     150
     ливо присутствовал во всех наших разговорах. Пока они были детенышами и
мы  были  сильнее  их, все шло отлично.  Но теперь, когда  они  стали  почти
взрослыми, мне порой делалось не по себе. Особенно загадочно вел себя Курок.
Он всегда  был как будто себе на уме. И по-прежнему  не проходило дня, чтобы
он не ворчал на меня.
     Однажды -- стоял солнечный день,  все вокруг  было бело-голубым-- я шла
следом  за  Крисом  по  пробитой   оленьими   копытами  борозде,  как  вдруг
почувствовала, что Курок неотступно идет за мной  по пятам. Я оглянулась. Он
отошел в сторону как  ни  в чем не  бывало, но  только  я отвернулась, опять
повис у меня на пятках.  Вдруг я почувствовала, как острые клыки вошли в мою
шерстяную рукавицу. Курок сорвал  ее  с моей  руки  и улизнул.  Теперь <font
color="Black">ему было с чем поиграть! Я облегченно вздохнула.  Всей гурьбой
мы  погнались за Курком по сверкающему на  солнце  снегу. Так  Курок впервые
придумал  свою  собственную игру, причем, как ни странно, избрал в  качестве
партнера меня.  С тех пор он  каждый  день играл  со  мной "в  рукавицу". Он
стаскивал  ее  с руки с  величайшей деликатностью,  не  оставляя на  коже ни
малейшей царапины. Эта  игра  дала  мне возможность  глубже  заглянуть в его
душу. Однажды утром в загоне он похитил  мою рукавицу, и я погналась за ним,
но тут между нами  встала  Леди и  всецело завладела моим вниманием. Впервые
она позволяла гладить и трепать себя, сколько моей душе  угодно. Курок бегал
вдоль изгороди с рукавицей, сиротливо свисавшей из пасти, и, когда я в конце
концов подошла к нему, заворчал. Вот как! Оказывается, он ревнует!
     Однажды утром  я  с ужасом обнаружила  окровавленный резец  в миске, из
которой пили волки; налитая им вода замерзла. Я не знала, что первые резцы у
волков молочные, и горько корила  себя,  ведь я слышала ночью, как они жадно
грызли лед, и не принесла им воды!
     На  следующую  ночь, как только  они  загромыхали миской,  я вскочила с
постели.  Нашу маленькую комнатушку заливал "лунный  свет" полярного сияния.
Надев штаны, ботинки и малицу, я разбила наросшую в ведре корку льда, налила
в миску воды и вышла наружу.
     Моим  глазам предстала  картина,  всякий  раз  заново поражавшая  своей
новизной.  Это  благоговейное  ощущение просто невозможно  помнить от ночи к
ночи.
     151


     Повсюду   вокруг   высились  молчаливые   белые  горы.  Высоко  в  небе
прямоугольниками, яркими  параллельными  полосами  и скользящими  занавесями
переливалось северное  сияние.  Чем-то жутко  неземным пахнуло  мне  в душу,
болезненно   дрогнуло  под  ложечкой.  То  подвижно  сущее,  что   беззвучно
перестраивалось  над моей- головой, с каждым  разом являя все новую красоту,
создавало ощущение чего-то  целенаправленного,  но  все  же  неживого --  до
невыразимости неживого.
     Двумя сгустками тьмы волки подскочили ко мне  плечо в плечо. Леди  была
полна темного коварства. Она схватила  шнурок,  схватила мою косу, дернула и
уже хотела удрать с  нею, но, когда  я поставила миску на землю,  скользнула
мне под  руку  и стала пить. Курок маячил  тенью за моей  спиной. Я пошла  к
выходу. Он схватил  зубами  миску,  опрокинул ее  и стал пить  из  лужицы на
снегу. "Бедный глупыш,  -- подумала я.--  Хочет пить, но робеет". Я принесла
еще воды, и он снова разлил  ее. Лишь много времени спустя я догадалась, что
Курок пытался вовлечь меня в новую игру.
     Олени появились с ледоставом; куропатки появились  с  первым снегом.  С
севера  прилетело  несколько  стай общей  сложностью  до двухсот  птиц;  они
устроились  зимовать  в  ивняке. Об  их  прибытии извещал шум быстро текущей
воды.   Когда   они   пролетали   над   головой,  сквозь   шум   прорывалось
посви-стыванье.
     Одна  бедная  заплутавшая  овсянка,  вместо того чтобы улететь  на  юг,
вздумала остаться  на  зиму  у нашего домушки.  Когда  выпал снег, крошечное
отверстие  ее  гнезда  еще  оставалось темным. Потом  оно  побелело, Овсянка
двигалась лишь тогда, когда мы проходили мимо. Она любила сидеть на кусте  в
загоне  над  спящими волками,  --  возможно,  потому, что  от  них  шел  ток
нагретого воздуха, но  больше, как нам  казалось, для  компании.  Иногда  по
утрам она робко пела. Кормить ее или нет? Мы подкармливали.
     Куропатка без ноги и та имеет больше шансов выжить,
     чем такая вот птаха при полном вооружении, -- сказал Крис.
     Ты не хочешь пристрелить бедняжку?
     Нет. Пусть попытает свое счастье. А вдруг получится?
     Зима может быть мягче обычной.
     Однажды, карабкаясь  на гору прямиком, я  остановилась передохнуть, как
вдруг  перед  самым  моим  лицом  из  нетронутого  снега  выросла  маленькая
коричневая головка и плечи.
     152
     Снег осыпался, и  вот уже  передо  мной  в  вертикальном  токе  темного
воздуха, какой случается видеть  вокруг  вышедшего из-под снега подснежника,
стояла полевка. Какую-то долю секунды она с ужасом рассматривала меня, затем
нырнула обратно, не оставив никаких следов, кроме отверстия в снегу.
     Волки тыкались мордами в снег, вынюхивая полевок, подняли куропатку, по
пути домой как обычно задали гону овсянке.
     -- Я думаю, ей это нравится, -- сказал Крис. -- Как-никак,
     -кто-то тебя замечает.
     А однажды мы наблюдали такой "мистически-арктический" вид, какой не мог
привидеться нам и во сне. Мы расчищали на озере посадочную дорожку для Энди,
он должен был прилететь 15 октября. Вокруг  было просторно, пустынно и тихо.
Земля словно умерла.
     -- Какой синий воздух! -- вдруг сказал Крис.
     Я подняла голову. В самом  деле, воздух был полон синевы, вернее, синев
и неподвижен какой-то особой, мягкой, ощутимой на ощупь неподвижностью. Наша
блеклая  шатровая   палатка,  стоявшая   на  берегу   озера,  окрасилась   в
странно-яркий зеленый цвет, а мой шарф, который утащила и бросила Леди, ярко
рдел на льду.
     Над  горами раскинулись синие пелены. Лишь одна  тонкая пелена  на горе
впереди. Остальные горы сохраняли  четкость  очертаний,  но  были занавешены
синими тенями, словно на них глядела ночь.
     Потом свет начал играть. Мы стояли с лопатами в  р