три, четыре... В пять
часов  мне  доложили,  что  при прогоне  моторов  опять  выявилась  какая-то
неисправность.
     - Пустые хлопоты,- сказал я.- Лучше предоставьте нам другую машину.

     - Позвольте  еще попробовать,-  упрашивали они. -  Пожалуйста,- ответил
я.- Только мне  не улыбается лететь  на самолете, который может подвести.  Я
вообще не большой любитель летать, а на неисправных машинах и подавно.
     Было уже довольно поздно, когда мне сообщили, что неисправность наконец
устранена. Мои ребра зверски болели, и нервы были на взводе: во-первых, я не
люблю самолетов, во-вторых, с приближением ночи становилось  все холоднее, и
я боялся, как бы животные не простудились.
     -  Нет!  -  произнес я с  внезапной  решимостью.- Будь я проклят,  если
полечу на этом самолете. Давайте мне другой.
     - Уверяю вас, сэр,- сказал пилот,- он в полном порядке.
     -Я в этом не сомневаюсь. Но  у меня такое предчувствие,  а когда у меня
предчувствие, я  предпочитаю  не  лететь...  Будь  я  проклят, если  позволю
посадить меня,  мою жену и моих  зверей  в несчастливый самолет. Нет, боюсь,
что я буду вынужден настоять на другом рейсе.
     - Хорошо, сэр, как хотите,- огорченно сказал он.
     Я  отправился к  начальству, получил  разрешение  оставить  животных  в
ангаре и стал добиваться другого рейса. Это оказалось не так-то просто, но в
конце концов задача была решена. Утром мы примчались  в аэропорт  и кинулись
проверять животных - не повредила ли им холодная ночь?
     Кажется,  ничего...  После  этого  мы  погрузились на  другой самолет и
наконец взлетели.
     Когда машина оторвалась от земли, я вытер  вспотевшие  руки,  откинулся
назад, закурил  сигарету и закрыл глаза. Осталось  совсем немного,  сказал я
себе, теперь  бы только благополучно  приземлиться  на Джерси.  Ровно гудели
моторы,  и  вот  уже  на  горизонте  темной  точкой  возник  наш  остров. Мы
снизились, совершили  безупречную посадку и покатили к зданию аэропорта, где
стояли наготове авторазгрузчики и выстроились - насколько я мог судить - все
сотрудники  зоопарка.  Началась  выгрузка животных,  засверкали  фотовспышки
репортеров,  спешивших запечатлеть на  пленки, как  авторазгрузчики  везут к
машинам  леопардов,  шимпанзе и  прочих  тварей. Еще час  -  и мы уже  дома,
животных сняли с грузовиков, и тех, кому  не надо было проходить  карантина,
разместили в новых клетках.
     Я вздохнул  свободно. Нам удалось-таки  доставить колобусов  в зоопарк.
Наконец  можно как  следует  заняться  ими,  не  торопясь  и  ни  на  что не
отвлекаясь. Теперь вдобавок к новой диете у нас будет для них сколько угодно
зеленых листьев  -  есть дуб, есть вяз, есть  липы и прочие  деревья.  Я  не
сомневался,  что этот корм  принесет им пользу и придется по вкусу. Хоть  бы
пришелся...


        Глава восьмая. РОДЫ, РОДЫ...



     Уважаемый мистер Даррелл!
     Нам  так сильно понравилась ваша программа "Поймайте мне колобуса", что
захотелось поздравить вас и пожелать новых успехов.
     Вы очень  похожи  на  одного человека,  с которым  я дружил в Йорке лет
двенадцать назад. Ваше настоящее имя, случайно, не Джон Митчелл? Хотелось бы
узнать...

     Естественно, когда  возвращаешься из путешествия, пусть даже недолгого,
дома тебя ожидает куча дел. Меня  держали в курсе  всего, что происходило  в
зоопарке, тем не менее пришлось сразу  окунуться в работу с  головой. Прежде
всего надо было разобраться, что сделано комитетами, к тому же на письменном
столе высилась гора писем.  К  счастью, оказалось,  что все идет  прекрасно.
Число членов  треста возросло  почти  до  двух тысяч,  из  них пятьсот  были
разбросаны  по  всему свету. Членские  взносы вместе  с доходом  от  продажи
билетов   в  зоопарк  позволяли  приступить  к  планам,  которые   мы  давно
вынашивали.
     Все звери,  привезенные  из  Сьерра-Леоне, слава богу,  прижились очень
хорошо.  Леопарды,  как  положено, проходили у  нас  полугодичный карантин и
получили прививку  от кошачьего энтерита, чему вовсе не были рады.  Гверецы,
попав в  просторные  клетки, где можно было прыгать и лазать, жадно  поедали
корм, от которого на  пароходе воротили нос. Мы даже  предложили им бамбук и
падуб. Приняли  и стали уписывать за обе щеки. Отлично:  значит, и  зимой не
останутся без зеленого корма.
     Мы  разделили колобусов на две группы. Старый  злюка  с тремя взрослыми
самками занимал одну клетку, молодой самец и две его ровесницы - другую. При
этом мы исходили из того, что старик,  заведомо не отличающийся добродушием,
вполне способен отправить молодого соперника на тот  свет, если держать всех
вместе. Лучше не рисковать самцом, тем более что  преклонный  возраст злыдня
не позволял рассчитывать, что он проживет у нас долго.
     Первые два-три дня  я был занят  устройством животных  на новом  месте,
наблюдал за переоборудованием клеток  и так далее, а потом прочно окопался в
кабинете, отвечая  на  письма  и  заседая в комитетах. И  конечно,  в разгар
одного из таких  заседаний  наша шимпанзе Шеена  решила произвести  на  свет
детеныша. Мы ожидали этого события так долго, что я был  застигнут врасплох.
Беременность  у шимпанзе длится  столько же,  сколько у  человека, а  девять
месяцев -  срок  изрядный. Первое время  Шеена очень  страдала от  нарушения
водного  обмена.  Кисти, ступни и лицо  ее сильно отекали, и,  наверно, боль
была  невыносимая. Такое  случается и среди людей, поэтому мы посоветовались
не  только  с ветеринарами,  но  и  с нашим собственным врачом  -  мы всегда
обращались к нему, когда заболевали человекообразные.  Нам удалось  скормить
Шеене прописанные врачом  пилюли,  и  они  ей помогли; потом отеки  и  вовсе
пропали.  Ничто не  говорило  о  приближении счастливого  события,  если  не
считать того, что вместо одного литра жидкости в день  она теперь потребляла
семь.  И вот,  когда я сидел  на  заседании Административного  комитета и мы
обсуждали, какие новые  клетки заказывать, каких еще  животных приобретать и
прочие важные вопросы, вдруг распахнулась дверь и вбежала Джеки.
     - Живей!  - закричала она,  повергнув в изумление почтенное  собрание.-
Шеена лопнула!
     С  этими словами  Джеки  стремглав  бросилась  в  Дом млекопитающих.  Я
вскочил, разметав бумаги во все стороны,  и ринулся за ней вдогонку. Надо ли
объяснять, что мое поведение ошеломило членов комитета. Откуда им, беднягам,
знать, что означало слово "лопнула" на нашем профессиональном жаргоне, а так
как я еще никогда не наблюдал родов шимпанзе, то не собирался упускать такой
случай. Я пулей пересек двор и затормозил перед клеткой Шеены. Она сидела на
полке спиной к нам и тужилась, я  даже разглядел макушку  младенца. Внезапно
Шеена встала и  принялась мастерить гнездо из соломы.  Время  от времени она
прерывала работу и  тужилась; судя  по всему, у нее при этом не было никаких
болезненных ощущений. Видимая часть головы младенца была не больше  гусиного
яйца.  Иногда Шеена касалась  ее  пальцем, и по-прежнему  мы не  замечали  у
роженицы никаких признаков недомогания.
     Около получаса  Шеена то  рассеянно  мастерила гнездо,  то  бродила  по
полке,  то  останавливалась  из-за  схваток.  Вдруг она присела лицом к нам,
опираясь  на левую руку и раздвинув ноги.  Похоже, схватки начались всерьез.
Неожиданно она быстро опустила  вниз правую руку, и вот уже на ладонях у нее
лежит  малыш. Все это  произошло так стремительно,  что никакой  фотограф не
поспел бы снять.
     Малыш  лежал на  спине, чуть  наклоня  голову вбок.  Меня больше  всего
заинтересовало выражение лица Шеены: она не верила  своим глазам.  Очевидно,
ей казалось, что из  нее  выходит  необычно крупный экскремент, а  тут -  на
тебе! - на руках лежит крохотная копия ее самой!
     В это мгновение малыш издал такой громкий и пронзительный крик, что, не
следи мы внимательно, можно было подумать,  что это  сама Шеена кричит. Мать
реагировала молниеносно  -  крепко  прижала дитя к  груди обеими руками.  От
конца  родов  до этого движения  прошло,  наверно,  не  больше  четырех-пяти
секунд.
     Минуту-другую  держала  Шеена малыша  таким  образом,  потом  понемногу
ослабила хватку  и принялась рассматривать  его. Прежде  всего она языком  и
губами  очистила ему макушку,  которая порой вовсе  исчезала у  нее во  рту.
Зная,  какие у Шеены большие и крепкие  зубы,  я  опасался,  как бы  она  не
раздавила мягкий череп  малыша, Но  видно,  она все проделывала очень нежно,
потому  что  детеныш  не  выказывал  ни малейшего беспокойства.  Дальше  она
принялась отмывать ему пальцы рук и ног, тщательно обсасывая каждый палец  и
вылизывая ладони. Потом, держа малыша на ладонях, как в колыбельке, вылизала
ему  глаза.  Время  от  времени  она  шумно  выдыхала  воздух,  сложив  губы
трубочкой,-  то  ли  сбрызгивала слюной отмываемое место, то ли выражала так
нежные  родительские чувства. Меня удивило,  что  Шеена  не  очищает  тельце
детеныша. Длинная пуповина достигала двух с половиной сантиметров в толщину,
а размеры прикрепленной к  ней  плаценты  составляли  примерно  тридцать  на
двадцать сантиметров.
     Только  умыв малышу  руки,  ноги  и голову, Шеена обратила внимание  на
пуповину и послед.  Вот  еще  забота!  Она заходила  взад-вперед  по  полке,
прижимая к себе дитя левой  рукой и держа в правой пуповину с болтающейся на
ней  плацентой.  Положит  плаценту,  накроет  ее  соломой, притопчет,  потом
отойдет в сторонку и сядет, словно убежденная, что наконец-то отделалась  от
раздражающего ее  предмета. Но уже через  несколько  минут  оказывалось, что
малыш  по-прежнему   соединен  пуповиной  с  последом,   и   вся   процедура
повторялась. За полчаса Шеена, наверно, раз шесть или семь закапывала послед
в солому.  Один раз подошла  к  краю полки,  и  плацента,  к  нашему  ужасу,
закачалась в воздухе, будто маятник. Оборвись пуповина,  и  малыш вполне мог
истечь кровью.
     К этому времени весь Административный комитет собрался у клетки, пришел
и наш врач, который как раз навещал заболевшего сотрудника. Все с увлечением
наблюдали за происходящим, но, когда Шеена принялась жонглировать плацентой,
доктор в ужасе отвернулся.
     - Не могу смотреть,- сказал он.-  Страшно  подумать, что случится, если
она ее выпустит.
     К счастью, Шеена крепко держала пуповину,  вес последа приходился на ее
руку,  и  с  малышом ничего не  случилось. Вскоре  она  спустилась с  полки,
захватив пук соломы,- видно, подумала, что  теперь-то избавится от надоевшей
ноши,-  но через минуту опять залезла на полку. Через час  Шеена смирилась с
тем,  что  пуповина  с  плацентой  -   неудобный,  но  неотъемлемый  атрибут
материнства, и принялась  более  внимательно изучать послед. Ткнет пальцем -
оближет его. Еще через полчаса она взяла послед в руки и принялась его есть,
но  как-то нерешительно, просто чтобы отделаться, и одолела только половину.
Малыша она при этом прижимала к груди, однако все  еще не подносила к соску.
Мы встревожились, ведь  поле  первых родов у обезьян  нередко случается, что
малыш умирает  с голоду, если мамаша  инстинктивно  не покажет ему соски или
держит  его  так,  что  ему до них нс дотянуться.  Но  Шеена  держала малыша
достаточно  высоко, и  вскоре  он нащупал грудь,  мы  видели,  как  он сосет
попеременно   то  из  правого,  то  из  левого  соска.  Подзакусив,  детеныш
неожиданно издал приветственные звуки  шимпанзе: "Эх, эх, эх, эх, эх". Шеена
очень  живо  реагировала,  еще  крепче  прижала  дитя  к  груди,  пристально
разглядывая его мордочку и вылизывая ему глаза.
     Вечером она  улеглась спать на правом  боку, пристроив  малыша рядом  с
собой, и мы облегченно вздохнули: пока что все идет хорошо!
     На другой  день пуповина  подсохла, плацента тоже, но  Шеена больше  не
пыталась  ее съесть. На третий день окончательно высохшая пуповина, к явному
облегчению Шеены, сама обломилась. Малыш развивался  нормально, ел хорошо, и
мать не страдала от недостатка молока.
     Сами  понимаете, персонал Дома  млекопитающих ходил с гордым видом. Что
ни говори,  не так-то просто добиться размножения шимпанзе в неволе.  Даже в
таких старых европейских  зоопарках, как Антверпенский, которому  теперь лет
сто, не  удалось  получить  потомства  от  шимпанзе.  Словом,  мы были очень
довольны собой.
     Малыш  быстро рос,  и Шеена  показала себя заботливой  мамашей.  Вскоре
детеныш уже ползал по полу, иногда даже карабкался на решетку. Но стоило ему
только пискнуть, как мать бросалась на зов  и прижимала  драгоценное чадо  к
груди.  Примерно в  четыре  месяца Мафит - так мы назвали малыша  -  проявил
интерес к  фруктам.  Первое  время он  просто  мусолил их во  рту,  но затем
научился есть. И начал сосать  молоко из бутылочки. По нашим  наблюдениям, в
этом же возрасте он начал играть соломой. Ползает по клетке, собирает солому
и  тащит  в одно место.  Впечатление было такое, что он именно играет,  а не
устраивает ложе. Но уже через две недели мы стали замечать, как он на  полке
собирает,  укладывает  и приминает  ногами солому, делая  миниатюрные  копии
гнезд, которые мать сооружала каждый вечер.
     К  сожалению,  наша радость длилась недолго. Присматриваясь к Мафиту, я
однажды  заметил, что  двигается он не  так, как положено  в его  возрасте,-
недостаточно  ловко и проворно действует руками и ногами. А когда он влез на
решетку  и принялся ее сосать, я увидел также, что  десны  его  бледнее, чем
следует.  Я  рассказал  об  этом  Джереми, после чего  он  и все  сотрудники
зоопарка,  а   также  Джеки   отправились  к  клетке  шимпанзе.  Внимательно
приглядевшись к Мафиту,  они согласились со мной, что десны бледноваты, но в
движениях  малыша  не нашли ничего необычного. Я  продолжал настаивать,  что
Мафит кажется  мне недостаточно проворным  для своего возраста. Поделился  я
своими сомнениями и с Томми Беггом, как  только он пришел,  и мы согласились
увеличить дозу витамина В12. Может, это исцелит малыша от вялости.
     Через несколько недель стало ясно, что Мафит серьезно болен и его нужно
лечить.  Но  для  этого надо  было отнять  его у  Шеены. Мы  обездвижили  ее
специальным  пистолетом, вошли в клетку и взяли малыша.  Как ни старались мы
вести себя осторожно, обращаться с  ним ласково,  он  очень испугался. Мафит
давно привык к нам, но он обычно видел нас по ту сторону барьера, и когда мы
отняли его от матери, ему вдруг стало плохо. Личико и язык посинели, он стал
задыхаться, потом  дыхание  и вовсе остановилось.  Мы применили все  способы
искусственного дыхания, влили шимпанзенку возбуждающее средство. На какое-то
время  помогло, он  опять начал  дышать. Однако  через  десять  минут сердце
перестало биться и дыхание прекратилось окончательно. Ничто не могло вернуть
его к жизни.
     Надо ли  объяснять,  что мы были страшно подавлены. Тем  не  менее тело
отправили на вскрытие:  узнать  причину смерти  важно на тот  случай, если у
Шеены будут  еще детеныши. Ответ  был весьма поучительным, как  пример того,
насколько  серьезно  может  болеть животное без ярко  выраженных  симптомов.
Оказалось,  что  левая   рука  Мафи-та  была  искривлена  из-за  внутреннего
повреждения  тканей  у локтя, причем  кость недостаточно  отвердела.  Нижние
левые ребра  - полые и деформированные. Сердце само  по  себе было  в полном
порядке, но рядом с ним  оказалось обширное изъязвление; оно-то скорее всего
и стало  причиной смерти.  Последняя фраза  врачебного заключения звучала не
очень  утешительно: "Исследуемое животное имело серьезнейшие травмы, так что
вряд ли лечение даже на ранней стадии могло бы что-либо исправить".
     Таким  образом, выяснилось, во-первых,  что  в  корме  Шеены  недостает
кальция, а во-вторых, мы не  повинны в гибели Мафита. Сердце рано или поздно
все равно сдало бы, даже если бы мы не  трогали  малыша. Только от этого нам
легче не стало...
     Вскоре  Шеена  опять забеременела. На  сей раз роды состоялись ночью, и
родился здоровый, крепкий детеныш женского  пола. Теперь ему почти два года,
мы уже отделили его  от матери,- и малыш  благополучно здравствует.  Никаких
симптомов  вроде  тех,  которые наблюдались  у Мафита.  Конечно,  под  конец
беременности мы  особенно следили за питанием Шеены, с тем чтобы в молоке ее
было  достаточно  кальция.  Думаю,  прекрасное  здоровье Алексы  объясняется
витаминами, которые получала ее мать. Смерть Мафита нас кое-чему научила.
     Прошло  немного времени, и  нас подбодрило  новое  счастливое  событие.
Как-то Джереми ворвался  в мой  кабинет возбужденный,  нос  розовый,  волосы
разлохмачены.
     - Колобусы! - кричал он.- У них малыш!
     Невероятная новость! Во  всем мире только один  зоопарк,  кроме нашего,
располагает гверецами этого вида, и, насколько  нам было известно, никому не
удавалось  добиться, чтобы они  размножались в неволе. Для нас уже одно  то,
что колобусы прижились в Джерсийском зоопарке,  было большой победой. А если
удастся вырастить малыша, мы вправе торжествовать вдвойне.
     Мы  побежали  к клетке.  Три  самки буквально  вырывали  друг  у  друга
беленького (у колобусов детеныши всегда белые) малыша, сразу и  не  поймешь,
которая  из  них  мамаша. Мы не очень-то  хорошо представляли  себе тонкости
поведения гверец в естественных условиях. Может быть, у них, как у бабуинов,
все самки поочередно выступают  в роли тетушек. Но,  глядя на  то, как малыш
переходит из рук в  руки, мы  решили,  что надо бы опознать  мамашу, пока  с
младенцем не случилась какая-нибудь беда.
     Вошли в  клетку, благополучно извлекли из нее малыша, живо взвесили его
и  определили пол. А  заодно узнали, кто мать, потому что самая маленькая из
трех  самок  тотчас спустилась  к решетке,  пытаясь  вернуть свое  чадо.  Мы
заперли двух  других самок в спальном отделении и возвратили ребенка матери.
Несколько  дней их  держали обособленно,  пока  не удостоверились, что малыш
хорошо  сосет молоко  и  достаточно  крепок, чтобы выдержать знаки  внимания
"тетушек". Когда группа была  воссоединена, не обошлось без недоразумений  -
обе  тетушки пытались отвоевать  для  себя  малыша.  Потерпев  неудачу,  они
угомонились и принялись поглаживать друг друга.
     Через несколько часов  картина переменилась: то одна,  то  другая самка
возилась с малышом, но стоило ему пискнуть, как мамаша тотчас забирала его.
     Старый  самец,  игравший роль  властного  и  строгого папаши, не  очень
жаловал своего  отпрыска. Он  бесцеремонно толкал  его,  иногда  выгонял  из
спального отделения мать с малышом. А чаще всего  просто не замечал младенца
- сидит с присущим  ему  надменным видом, этакий  владыка  всего  обозримого
мира.
     Малыш  отлично  развивался, и  выросла  чудесная  самочка,  которую  мы
назвали Энн - ведь это Энн Питерс  мы  были обязаны тем,  что смогли довезти
колобусов до Джерси.
     С тех пор у гверец еще не раз было прибавление семейства, и теперь их у
нас двенадцать штук. Как я уже говорил, Джерсийский зоопарк - единственный в
мире,  добившийся размножения колобусов в неволе, и мы считаем это  одной из
наших главных побед.
     Самка орангутана, Бали, решив, что ей не пристало отставать от  других,
тоже  забеременела.  И  конечно,  мы  страшно  волновались  - ведь  добиться
размножения орангутанов  в неволе чрезвычайно важно. По мнению специалистов,
если этих обезьян будут истреблять по-прежнему. через десять-двадцать лет их
и вовсе не останется в природе.
     Бали - на редкость милое и  кроткое создание, это намного облегчало нам
работу, так как  мы могли спокойно входить  к ней и обследовать ее.  Она все
полнела  и   полнела,  предполагаемые  сроки  давно  прошли,  и   мы  начали
беспокоиться.  Я  уже  говорил,  что у нас, как и  в большинстве европейских
зоопарков, за человекообразными присматривают  не  только  ветеринары, но  и
терапевт. Ведь они так похожи на человека, что иногда нашему доктору удается
поставить диагноз в тех случаях, когда ветеринар становится в тупик.
     Как-то мы с Джереми при нашем враче заговорили о  беременности Бали.  Я
заметил, что, по-моему, Бали просто морочит нам голову.
     -  А  знаете,-  сказал  Майк,-  если  бы  я мог приложить  к  ее животу
стетоскоп, быть  может, удалось  бы  прослушать сердцебиение плода. Обезьяна
ручная?
     - Конечно,- ответил Джереми.- Мухи не обидит.
     - Так что, пойдем попробуем? - предложил Майк.
     Мы  отправились  в  Дом  млекопитающих,  Джереми вошел  в клетку,  Майк
последовал  за  ним. Присев на  корточках на соломе, он повесил стетоскоп на
шею и  стал  потихоньку приближаться к обезьяне, говоря ей что-то  ласковое.
Бали возлежала  на соломе -  этакий рыжий косматый Будда - и с  любопытством
смотрела на  врача  своими  кроткими  миндалевидными  глазами. Наконец  Майк
подобрался  к  ней  вплотную,  воткнул в  уши стетоскоп и  бережно  приложил
аппарат  к ее огромному  животу. Бали  была очарована  славным,  воспитанным
джентльменом, который  так  мило с ней разговаривал и прижимал  к  ее пузику
какую-то  заманчивую штуку. А  эти длинные  трубочки  - они не съедобны? Она
осторожно вытянула руку и коснулась стетоскопа, но Джереми отвел ее пальцы в
сторону. Послушав с минуту, Майк вынул стетоскоп из ушей.
     <i>-</i> Ну? - нетерпеливо спросил я.- Что-нибудь слышно?
     - Не уверен,-  ответят Майк.- Какой-то стук есть, возможно, это  сердце
плода, но она лежит не совсем удобно. Если бы она села повыше...
     Джереми  попробовал  заставить Бали сесть.  Куда там,  обезьяне  больше
нравилось  лежать. В самом деле,  пусть этот чудак хоть целый день щупает ее
живот, если ему это доставляет удовольствие.
     Все же мы ухитрились слегка развернуть ее, и Майк сделал новую попытку.
Опять он услышал какой-то двойной стук,  похожий  на сердцебиение, но полной
уверенности  у  него не было.  Мы сдались.  Майк вышел из клетки и  отряхнул
солому со своего безупречного костюма.
     - Не могу сказать ничего определенного,- заключил он.- Мне кажется, она
беременна, но она  лежит  так, что точно определить  сердцебиение я  не мог.
Придется уж вам набраться терпения и ждать.
     Так мы  и поступили.  Бали  день ото  дня  становилась  все  круглее  и
круглее, все ленивее и добродушнее. В одно прекрасное утро, войдя пораньше в
Дом  млекопитающих,  Джереми, к своему величайшему огорчению, обнаружил, что
Бали  произвела  на  свет  мертвое  дитя.  Он  вынес его  из  клетки,  и  мы
исследовали младенца. Видно, мы ошиблись,  определяя срок беременности Бали,
потому что плод, в общем-то вполне нормальный, оказался недоношенным.
     Правда, такие случаи не редкость, когда дикие животные рожают  впервые.
В какой-то мере нас утешило  то обстоятельство, что мы считали Бали  слишком
молодой для  материнства,  а оказалось,  что  она в  принципе  уже  способна
произвести на свет  здорового детеныша. Будем надеяться, что в следующий раз
нам больше повезет!
     Видимо, Бали  пришлось  по душе, как  ее  обхаживали,  когда  она  была
беременна,  потому  что вскоре мы снова обнаружили у  нее знакомые симптомы.
Опять  ее окружили  вниманием, отделили от супруга,  кормили самыми лакомыми
яствами; снова к ней в клетку  пришел добродушный  человек  и прослушал весь
живот стетоскопом - безрезультатно.
     Предполагаемый срок  беременности  давно  прошел,  но  мы  все  держали
орангутанов  порознь. Наконец решили. что Бали нас провела.  И не  ошиблись:
как только их с  Оскаром  воссоединили, ее живот и груди опали.  Мы  здорово
обиделись на Бали за такой розыгрыш, однако не  теряем  надежду, что  в один
прекрасный день она все-таки станет матерью.
     Снова  пришла  весна,  и  снова  мы  с  Шепом  одержимы  одной  мыслью:
размножением  белоухих фазанов.  Петушок все  еще  сильно  хромал,  и  мы не
сомневались, что он не сумеет выполнить свои супружеские обязанности. Может,
прибегнуть к искусственному осеменению? На домашней птице этот способ хорошо
отработан, но  к диким птицам его почти не применяли. Мы связались с лучшими
экспертами Англии и континента, однако итог был неутешительным: коль скоро у
нас всего одна  пара и вид такой редкий, не стоит рисковать.  Лучше оставить
их в покое и уповать на то, что петушок в конце концов окрепнет.
     Пришло время мне отправляться в ежегодный  отпуск в Грецию. Разумеется,
настоящего отпуска  у меня никогда не  бывает,  потому  что,  удалившись  от
телефонов  и  прочих помех,  я  обычно стараюсь сосредоточиться  и  написать
очередную книгу.
     Итак, я нежился под  солнцем  Греции,  любовался  весенним цветением  и
оливковыми рощами, а потом мы  не торопясь взяли  курс  домой через Францию,
пользуясь  случаем разговеться  как следует. Кэт  и Джереми  писали  нам обо
всем, что происходило в зоопарке. Случись  что-нибудь экстренное, они знали,
куда мне звонить, чтобы я тотчас вылетел домой.
     Хитроумный обмен со Смитсонианским институтом в Вашингтоне,  устроенный
Джереми,  позволил  нам  получить  несколько  разных  тенреков  -  маленьких
зверушек, напоминающих ежа.  Этим  своеобразным мадагаскарским насекомоядным
тоже грозит  полное истребление, поэтому мы были  рады возможности разводить
их у нас в зоопарке.  Когда  половина Франции  осталась позади, я  решил сам
позвонить Кэт  - спросить, как поживают наши тенреки,  и  сообщить примерную
дату нашей высадки на Джерси. Сидя  за  столиком в кафе и потягивая чудесное
белое вино,  я размышлял, с чего начать - с устриц или с улиток; в это время
подошел официант и сообщил, что Джерси на проводе.
     -  Я поговорю,- сказал  Джеки,  предоставив мне продолжать  упоительное
чтение меню.
     Вскоре  Джеки  вернулась,  и  по  ее  сияющему лицу я сразу понял,  что
случилось нечто из ряда вон выходящее.
     - Какие новости? - спросят я.
     - Ни за что не угадаешь!
     - Ладно, не морочь мне голову, говори скорей!
     -  Белоухие  отличились,- сообщила она.- Снесли девятнадцать яиц, и Шеп
говорит, что из четырнадцати вылупились цыплята.
     Трудно выразить,  что я испытал в эту минуту. Сперва - недоверие. Потом
меня с головы до пят пронизало ликование. Ведь если мы благополучно вырастим
четырнадцать белоухих фазанов, у нас будет самое большое "племенное стадо" в
мире,   не  считая  Китая.  Пусть  даже  подтвердится,  что   этой  птицы  в
естественных условиях больше нет,- теперь в наших силах спасти ее от полного
исчезновения.
     Наконец-то трест начинает служить цели, ради которой я его создавал! Мы
заказали роскошный обед и отметили славное событие обильным возлиянием. Весь
следующий день, провожая взглядом  чудесные французские пейзажи, я думал про
себя:  "Четырнадцать   штук!  Четырнадцать  штук!..  С   двумя  взрослыми  -
шестнадцать! А если  и на следующий год курочка  не подведет... Бог мой!  Мы
сможем разослать  белоухих фазанов  во все зоопарки  мира,  чтобы судьба  их
зависела  не от нас одних. Господи,  хоть бы цыплята были разнополые... Надо
будет устроить для них отдельные вольеры... Это просто необходимо..."
     В  радужном  настроении  мы доехали  до  побережья  и  переправились на
Джерси. Прибыв в зоопарк, я немедленно вызвал Шепа.
     - Что я слышу? - спросил я.- Ты угробил наших белоухих фазанов?
     - Ага,- ответил  он.- Чего уж тут запираться:  все  до одного  околели.
Жаль, конечно, да что теперь поделаешь.
     - Ладно, балда, пошли, показывай!
     Шеп  отвел меня к загонам,  где  озабоченная  курочка хлопотала  вокруг
своих чад, которым исполнилось почти  десять  дней.  Цыплята  были отличные,
крепенькие,  и Шеп  позаботился  о том,  чтобы у них  был совершенно  чистый
грунт, так что мы вполне могли надеяться сохранить весь выводок.
     Я  пригласил Шепа к нам, откупорил шампанское, и  мы выпили за здоровье
друг друга и белоухих  фазанов.  После  длинной  череды  неудач  и огорчений
наступил час торжества.


        Глава девятая. РАСКАПЫВАЕМ ПОПОКАТЕПЕТЛЬ



     Особую прелесть  и красоту здешним  видам придает внушительная панорама
горных  цепей,  причудливые  вершины  которых являют  собой  подлинное  чудо
природы. Прибавьте к этому теплый климат, а также самобытную флору и фауну.
     <i>Путеводитель по Мексике</i>

     В один прекрасный день, прочтя очередные письма и перейдя к журналам, я
обратил  внимание  на одну  статью  в  "Энимэлз".  Некий Норман Пеллем  Райт
рассказывал о своеобразном маленьком зверьке - так  называемом вулканическом
кролике, или тепоринго. Я слышал об этом кролике, но не подозревал,  что ему
грозит полное истребление. У тепоринго весьма ограниченный ареал, он обитает
лишь  на склонах нескольких вулканов вокруг Мехико. Мяса от этого крохотного
зверька очень  мало,  и он  охраняется  законом, но  это не  мешает  местным
охотникам упражняться на нем в стрельбе и натаскивании собак. Статья Пеллема
Райта   заканчивалась   призывом:   пусть  какой-нибудь   зоопарк  попробует
приобрести  несколько  тепоринго и  размножать  их в неволе на случай,  если
природные популяции будут окончательно истреблены.
     Подходящая  задача  для  треста!  С  таким  маленьким  животным  мы  уж
как-нибудь справимся. Правда, я знал, что  содержать  в неволе зайцеобразных
нелегко, но  не  сомневался,  что  терпение и труд  восторжествуют.  Отложив
журнал, я  стал перебирать в уме проблемы, с которыми предстоит столкнуться.
Полистал  справочники и выяснил, что с кормом  будет так же сложно, как  и в
случае с колобусом, потому что вулканический кролик обитает в сосновых лесах
на  большой высоте, среди травы закатон;  она-то  и  составляет его  главный
корм. Как он отнесется  к другой зелени? Опять же - высота. Очень  серьезная
проблема, ведь из Мексики кролики полетят самолетом на Джерси, а это значит,
что  с  высоты  трех  тысяч  метров  они  опустятся  почти до нуля.  Ничего,
что-нибудь придумаем...
     К  тому  же,  сколько  ни  ломай  голову  над этими  вопросами,  сперва
предстояло решить множество  других задач. Тут ведь не то что взял да сел на
пароход, отправляющийся в Мексику. Пока  я  прикидывал,  что да  как, пришло
письмо все от того же Пеллема Райта, причем как раз в ту минуту, когда я сам
собирался написать ему о том,  что нас обоих  волновало: о  тепоринго.  А  в
письме говорилось, что он, Райт, слышал про наш трест и нашу работу  и берет
на себя смелость предложить нам заняться вулканическим кроликом. Пеллем Райт
заверял меня, что я могу всецело  рассчитывать  на его помощь, если  задумаю
отловить несколько экземпляров.
     Что  ж, меня  это  вполне устраивало.  Кстати, мы  с Джеки  давно ждали
повода, чтобы поехать в Мексику,- и вот отличный повод!
     Вывезти  из страны  животное,  которое  строго  охраняется законом,  не
так-то просто даже для уважаемой научной организации. Поэтому нам с Пеллемом
Райтом  пришлось довольно долго переписываться  с  государственными органами
Мексики, прежде чем мне разрешили приехать для отлова тепоринго.
     К  тому  времени  я  выяснил, что в Мексике есть  еще три вида, которым
угрожает полное  истребление и которые строго охраняются законом, причем все
три   -  птицы.   Во-первых,  квезал   -   изумительно  красивая   птица   с
золотистo-зеленым оперением, алой грудкой  и  длинными отливающими  металлом
хвостовыми перьями. Во-вторых, рогатый  гокко, величиной с индейку, с острым
рогом на  лбу, похожим  на  носорожий. И,  в-третьих, толстоклювый  попугай,
ярко-зеленая птица с алой "маской", перья крыльев и ног тоже с алым отливом.
     Мексиканские  власти  разрешили  мне   отловить  только  вулканического
кролика  и толстоклювого попугая, считая.  что рогатый гокко и квезал  стали
чересчур большой редкостью. К тому же у властей были свои соображения насчет
охраны  ареала этих  птиц, и  вот-вот должны  были  последовать практические
меры.
     Два разрешения  из  четырех возможных  - замечательно,  это даже больше
того, на что я рассчитывал!
     Мы приступили к сборам. Нужно было спроектировать и смастерить складные
клетки, уложить продукты и  так  далее.  И главное, найти судно, заходящее в
Веракрус, поближе к Мехико,  куда  нам непременно  надо  было попасть, чтобы
засвидетельствовать свое  почтение властям.  Несколько  месяцев напряженного
труда,  десятки писем  и  телефонных  звонков -  наконец  все  приготовления
закончены, и мы погрузились на борт парохода, идущего в Мексику.
     Наш отряд состоял из Джеки, меня, Шепа (когда можно,  я всегда стараюсь
брать с собой кого-нибудь из сотрудников зоопарка, а так как на этот раз нам
предстояло  ловить  птиц,  поехал  Шеп), моей  секретарши Дорин  (Энн Питерс
перешла на  другую работу) и нашего старого  друга Пегги Кэрд.  До того  как
стать вольным художником, Пегги долго работала в Би-би-си, и я пригласил  ее
в  экспедицию в расчете,  что  она  сможет сделать  интересные звукозаписи к
фотографиям,  которые  мы надеялись  снять  во время охоты на  вулканических
кроликов.  А  Дорин -  первоклассный водитель, и ее  талант  мог  очень даже
пригодиться в  облюбованных нами районах Мексики.  К  тому же я собирался  в
пути писать книгу.
     Минул  месяц,  и вот пароход  "Ремшид"  причалил к дебаркадеру в  порту
Веракрус. Поднявшись  на  палубу, я  смотрел на  город.  Картина была  такая
оживленная, радостная, теплая, и в воздухе носились такие, приятные  запахи,
что  я  сразу же  проникся  глубоким  расположением  к  Мексике.  Но  первое
впечатление  бывает обманчивым,  я не преминул  вспомнить  об этом,  едва мы
вошли в таможню. Таможенники всегда и всюду склонны придираться, но особенно
трудно  с ними  зверолову.  Ведь  его  снаряжение представляет  собой  такой
пестрый набор  самых разных предметов, от  мясорубок до медицинских шприцев,
что просто  невозможно поверить, будто он приехал в страну  только  за  тем,
чтобы  ловить  животных. Нет, скорее  всего это  какой-нибудь  маскирующийся
коммивояжер...  Снаряжение,  которое  мы нагромоздили на  стойке,  составило
груду длиной около десяти метров - как тут не призадуматься!
     С удивлением я обнаружил, что таможенник - женщина, к тому же красивая.
Я сразу проникся к ней симпатией. Элегантная зеленая форма, чудесное смуглое
лицо - словом, сердце мое растаяло, и  я почувствовал, что мы могли бы с ней
отлично  поладить. Но мое  растаявшее  сердце ушло в пятки,  едва  я увидел,
каким взглядом она обозревает наши пожитки. Кажется, ответной симпатии здесь
не дождешься... Хорошо  еще, что  у  меня  был переводчик в  лице Пегги, ибо
моего знания испанского далеко не достаточно, чтобы  вразумительно объяснить
чиновнику мексиканской таможни, для чего надо ловить зверей.
     Женщина в зеленом принялась не спеша открывать наши  чемоданы и  щупать
содержимое. Я подумал, что  при таком темпе мы проторчим тут не один час,  а
то и не один день. Вспомнилось, как однажды в  Аргентине все мое звероловное
снаряжение  было конфисковано таможней и понадобились недели, чтобы выручить
его  и  приступить к  работе.  Кажется,  подумал я  с ужасом, та же  история
повторится в Мексике... Расправившись с третьим чемоданом - на очереди  было
еще около сорока! - смуглая красавица посмотрела на Пегги.
     - Это все ваши? - спросила она.
     - Наши,- подтвердила Пегги.
     Таможенница поразмыслила, потом знаком отозвала Пегги в сторонку. Когда
Пегги вернулась, я увидел озорной блеск в ее карих глазах.
     - Она хочет, чтобы ее ублажили,- сказала Пегги.
     - Ублажили? - поразился я.- Как это понимать?
     - Она говорит, если мы ее ублажим, остальной багаж пройдет без осмотра.
     Я не верил своим ушам.
     - Разве у нее нет мужа? Странный способ пропускать багаж через таможню.
     - Да нет же! - прыснула Пегги.- Она подразумевает взятку.
     - Господи!
     Я был потрясен,  мне  никогда в  жизни  не приходило в голову подкупать
таможенников. В  моем представлении это примерно то же,  что плевать  против
ветра.
     - А сколько, по-твоему, ей надо дать? - спросил я, оправившись от шока.
     - Пойду узнаю.- Пегги отправилась на переговоры. Она вернулась скоро.
     - Говорит, триста песо сойдет,- доложила она.
     - Сколько это будет в переводе на английские деньги?
     - Около десяти фунтов.
     - Ладно, бог с ними, только бы поскорее выйти отсюда.
     Я вытащил  бумажник  и вручил Пегги деньги. Она  снова пошла к дальнему
концу  стойки,  где женщина в  форме уже занималась  еще чьим-то  багажом. Я
ждал, что  "приемопередача" взятки будет происходить скрытно. Пегги тоже так
думала, она шла крадучись, точно секретный агент, сомневающийся в надежности
своей маскировки.  А  таможенница,  заметив  ее,  наклонилась  над стойкой и
спокойно протянула  руку.  Пегги  испуганно  сунула ей  деньги  и  стремглав
вернулась ко мне.
     - Боже! - вымолвила она.- Так откровенно!
     - Ничего, зато с багажом все в порядке,- утешил я ее.
     Мы  нашли престарелого гнома-носильщика, он  сложил в кучу  наши вещи и
пообещал раздобыть грузовик, чтобы отвезти их в камеру хранения. Дело в том,
что возникла новая закавыка. Пока  мы с Пегги занимались снаряжением, Джеки,
Дорин  и Шеп предавались  бюрократическим упражнениям, добиваясь,  чтобы нам
разрешили  сгрузить  наш  "лендровер".  Я  обнаружил  их  -  запарившихся  и
удрученных - в другом конце таможни.
     - Ну так! - весело доложил я.- Все в порядке. Багаж провели. И ведь как
живо  управились... чудо...  Во  всем  мире я  не  видел  такой  эффективной
системы.
     -Тогда попробуй  расхлебать эту кашу,-ядовито заметила  Джеки.- Похоже,
документы на "лендровер" оформлены неправильно.
     - Силы небесные,- простонал я.- Опять не слава богу...
     Таможенник  вел себя  предельно учтиво, он был сплошное очарование. Это
не  мешало  ему  твердо  стоять на своем. К  сожалению,  наши бумаги неверно
оформлены,  и  здесь  исправить  дело  нельзя,   только  в  Мехико.  Но  без
"лендровера" как же мы доберемся до  Мехико? Что он нам посоветует? Чиновник
выразительно пожал плечами - так утка отряхивается от воды. Сеньору придется
съездить  в  Мехико  за  надлежащими  документами,  а пока  машину  придется
задержать. Он весьма сожалеет, но ничем не может нам помочь. Обескураженные,
мы сбились в кучку и открыли оперативное совещание.
     - Ничего не поделаешь,- начал я.- Все равно мы собирались провести один
день в Веракрусе, и номера в  отеле забронированы. Придется  нанять машину и
ехать в Мехико за бумагами.
     - Пожалуй,  ты прав,-  сказала Джеки.- Но сколько времени и  денег  зря
потратим... Хотела бы я  знать,  о чем думали болваны, которые оформляли нам
документы. Ведь отлично знали, что мы ввозим машину всего на два-три месяца.
     - Что толку спорить теперь,- заключил я.- Лучше сдадим багаж  в  камеру
хранения и разместимся в гостинице, а там посмотрим, как действовать дальше.
     Так мы и поступили.
     Отель "Мокамбо" в пригороде  Веракруса отчасти  вознаградил нас за  все
огорчения. Полный  очаровательного своеобразия, он на какое-то  время отвлек
нас  от  неприятных  размышлений.  Начать с  того, что  архитектор,  который
проектировал это огромное  сооружение, то ли находился под влиянием  раннего
Сальвадора  Дали, то ли  мечтал  в юности  стать капитаном, потому  что весь
отель был украшен штурвалами со  старых  парусников. Даже в холле  висел под
потолком  штурвал  небывалых размеров, метров семь-восемь в  поперечнике,  и
штурвалами  же  были  забраны все  окна.  На стенах  красовались изображения
кораблей.   В  остальном  сие  грандиозное  здание  (иного  определения   не
подберешь) представляло собой сочетание широких лестниц, лоджий  с видами на
кроны деревьев и море вдали и просторных внутренних двориков  с беспорядочно
расставленными  греческими  колоннами.   Любой  дипломированный  архитектор,
наверное, потерял бы рассудок, проведя сутки в этом отеле, меня же он просто
обворожил.
     Во второй половине дня мы договорились о машине, которая должна была на
другое утро  отвезти нас в  Мехико, а  вечером отправились в Веракрус, чтобы
познакомиться   с   мексиканской   кухней.   Нас  предупреждали,   что   она
отвратительна,   тем   приятней  было   убедиться  в   обратном.   Маленькие
веракрусские  устрицы  оказались  самыми  вкусными и нежными из всех устриц,
какие мне когда-либо доводилось пробовать, а большие креветки - их разделяют
на две половины и поджаривают на  противне над костром  - просто бесподобны.
Они запекаются в собственном соку,  и панцирь становится таким хрупким,  что
его можно  есть  вместе  с  содержимым.  Такое  впечатление,  будто  ты  ешь
диковинную розовую вафлю. И еще одно необычное для нас блюдо - тортильи. Это
своего  рода  блины,  они  бывают  либо  толстые  и  дряблые   (эти  мне  не
понравились),  либо  тонкие и  поджаристые.  К  ним подают  черную фасоль  и
чудесный жгучий соус  из зеленого  перца. Мы плотно закусили,  и  настроение
сразу поднялось.
     На другое утро мы с Джеки и Пегги поехали в Мехико,  предоставив Шепу и
Дорин  изучать  злачные  места  портового  города.  Ландшафт,   по  которому
проходила дорога,  поразил  нас  своей необычностью.  Только что мы  были  в
окружающих  Веракрус  тропиках,  с  ананасами,  бананами  и  прочими  южными
плодами, а поднялись выше - и картина  совсем иная, вдоль шоссе  выстроились
субтропические  деревья  изумительной  окраски и  формы.  Внезапно их сменил
сосновый лес, и  стало так  прохладно, что пришлось надевать вязаные жакеты.
Затем впереди простерлась голая равнина, и  вдали показались могучие вулканы
Попокатепетль,  Истаксиуатль  и  Ахуско.  К  их  подножию  лепилось  большое
серо-белое облако.
     - Это и есть Мехико,- сказала Пегги.
     - Как? Это облако? - спросил я.
     - Ну да,- подтвердила она.- Так мне говорили. Это смог.
     Я недоверчиво посмотрел на нее.
     - Неужели все это облако - смог? Да ведь так недолго и задохнуться!
     - Недаром мексиканцы  говорят, что у них самый  страшный  смог  во всем
мире,- продолжала Пегги.
     - Всеблагий боже! Нечего сказать, приятные деньки нам предстоят.
     Предместья Мехико  производили  довольно жалкое впечатление,  но дальше
пошли  дома покрасивее,  хотя и  преобладала современная архитектура.  Слова
Пегги  подтвердились: воздух  был  ужасный,  запахи  нефти, бензина,  гари и
прочих отходов образовали такую смесь, что,  казалось, ваши легкие  отныне и
навсегда будут заражены этим  ядом. Попав  в пробку  - а  мы то и дело в них
попадали,- приходилось выбирать одно из двух: либо наглухо закрывать окошки,
рискуя изжариться заживо, либо во избежание рака легких стараться вдыхать не
чаще одного раза в пять  минут. Ума не  приложу, как  люди ухитряются жить и
работать в Мехико.
     Когда  мы  разместились,   в  гостинице,  Джеки  и   Пегги  отправились
распутывать проблему "лендровера", а я тем временем обзвонил всех, с кем мне
советовали  связаться,  и  уведомил  о  нашем  прибытии и  наших намерениях.
Навестил  Пеллема  Райта;  он  был  чрезвычайно любезен,  сообщил  мне  кучу
полезных  сведений,  потом проводил  меня  к д-ру Корсо,  который  руководит
охраной природы  в  Мексике,  и его заместителю  д-ру  Моралесу.  Д-р  Корсо
выслушал мои пожелания  и все одобрил. Правда,  как я  его ни  умолял, он не
разрешил мне отловить  рогатого  гокко.  По его словам, для этой птицы будет
учрежден  особый заповедник с  надежной охраной, исключающей  браконьерство.
Надо ли говорить,  как я огорчился, но он твердо стоял на своем. Ладно, хоть
принимаются меры, чтобы сохранить рогатого гокко на воле, и то хорошо.
     Большую помощь  оказали нам  руководители  конторы "Шелл"  в Мехико.  В
частности,  через  них мы получали почту, и однажды,  когда я заехал,  чтобы
справиться о  письмах,  управляющий  конторой, мистер Макдональд,  пригласил
меня в свой кабинет.
     -  Хочу задать вам один вопрос,- сказал он,- Я знаю, что в вашем отряде
пять человек - вам не нужны еще помощники?
     - Вообще-то... я мог бы...-  осторожно начал  я, решив, что у него есть
какая-нибудь незамужняя тетушка, которая с детства обожает животных и теперь
была бы не прочь присоединиться к нашей  экспедиции.- А почему  у вас возник
такой вопрос?
     - Есть тут один молодой человек, отличный парень, Страну знает как свои
пять   пальцев,  само  собой,  говорит  по-испански  и  страшно   увлекается
животными. Он студент университета, но до начала занятий еще два месяца, вот
я и подумал,  может быть,  он вам  пригодится. К тому же у него есть машина,
это тоже кстати.
     В самом  деле, очень кстати! Вторая машина нам нужна, мы  уже  выясняли
возможности проката, но цены были астрономические, и наши скудные финансы не
допускали такого  расточительства. Если у этого человека собственная машина,
проблема будет решена.
     - Как его зовут? - спросил я мистера Макдональда.
     -  Дикс  Бранч. Сказать ему,  чтобы он заехал  в отель и познакомился с
вами? А там уж вы сами решите.
     - Хорошо, пусть приезжает сегодня вечером, часам к пяти.
     В пять часов я спустился в холл и увидел высокого, голенастого молодого
крепыша;  из-под длинных темных волос на меня смотрели задумчивые  глаза. Он
сразу пришелся мне по душе, хотя, поговорив с ним пять минут, я понял, что у
него  очень  серьезные  взгляды на  жизнь  -  пожалуй,  чересчур  серьезные.
Объяснив ему,  для  чего  мы  приехали,  я  спросил,  какая  у  него машина.
"Мерседес",- ответил он. Я воспрянул духом; к тому же осмотр машины показал,
что в  задний отсек кузова войдет чуть ли не половина нашего снаряжения. Что
ж,  если  он  хочет  помочь  в  работе  экспедиции,  я  могу  взять  его  на
довольствие. Дикс согласился и сразу показал себя бесценным помощником. Мало
того, что он знал все улицы и закоулки  Мехико, знал, где лучше кормят и где
лучше делать необходимые  нам  покупки,- он обладал неистощимым терпением  в
переговорах  с  бюрократами,  а  это  нам  очень  и  очень  пригодилось   на
последующих этапах путешествия.
     Проблема  "лендровера" никак  не поддавалась  решению.  Джеки  и  Пегги
отсылали из одной конторы в другую, и под конец дня они возвращались в отель
разбитые и  злые. Так длилось целую  неделю.  Однажды вечером они  вернулись
после  очередного раунда  переговоров  и застали нас с Диксом  в  украшенной
пальмами гостиной, где мы наслаждались освежающими напитками.
     - Справились наконец,- доложила Джеки, устало опускаясь в кресло.
     - Молодцы! - воскликнул я.- Но я не вижу восторга на ваших лицах.
     - Какой там восторг,- процедила  Джеки.-  Знаешь, в  чем было дело? Эти
дурни в Веракрусе  - это они ошиблись. В наших бумагах  все правильно. Можно
было тогда же пропустить "лендровер", просто они глядели не в ту инструкцию.
     У Пегги вырвался стон.
     - Чтобы я еще когда-нибудь обратилась в правительственное учреждение!
     - Значит, можно ехать и забирать наш "лендровер"?
     - Да,  все  в порядке.  Начальство  позвонило в Веракрус и  устроило им
нагоняй, слава богу. Завтра можно ехать.
     Мы  выехали с утра пораньше, и по дороге в Веракрус я рассказал Диксу о
своем  замысле. Хотя  нам  не разрешили отловить рогатого гокко  и  квезала,
хотелось  бы  посмотреть на  местность,  в  которой  они  обитают. Поэтому я
предполагал,  выручив  машину  и  разобрав  багаж, сразу проехать  через всю
Мексику  к гватемальской  границе, где водятся эти  птицы. Мы  получим общее
представление о стране  и  осмотрим по пути  немало  интересных мест.  А уже
потом  вернемся   в  Мехико,  устроим  там  базу   и  отправимся  на  склоны
Попокатепетля за вулканическим кроликом.
     Мы вырвали "лендровер" из рук присмиревших таможенников, рассортировали
багаж и  оставили на  хранение в диковинном  отеле  "Мокамбо"  те  вещи, без
которых пока  могли обойтись. Завершив приготовления, ранним утром мы  взяли
курс через Мексику к тихоокеанскому побережью и дальше, к границе Гватемалы.
     Не помню, чтобы  где-нибудь еще на свете мне довелось за столь короткий
срок  наблюдать  такое  разнообразие  ландшафтов.  Сперва  -  субтропические
равнины под Веракрусом, с множеством речушек и проток. Здесь видимо-невидимо
птиц. Над шоссе  проносились огромные  стаи челнохвостых грачей с  коротким,
тяжелым клювом.  На  изобилующих  водорослями протоках по зеленому плавучему
ковру  расхаживали яканы -  своеобразные птицы  с длинными  пальцами  ног. С
первого взгляда якана  можно принять за шотландскую куропатку. Но когда они,
спугнутые  машинами,  снимались  с  воды и улетали  прочь, становились видны
болтающиеся длинные пальцы и  в воздухе мелькала лютиково-желтая "подкладка"
крыльев.
     Мы  видели также  много челноклювов. Из  всех  околоводных птиц у  них,
по-моему, самый скорбный вид. Тяжелый, широкий клюв, большие грустные глаза;
сидят на деревьях, уткнувшись клювами в грудь,- ни дать  ни  взять  траурные
сборища собратьев диснеевского утенка.
     Деревни  и  города на нашем пути - мерцающее голубое марево жакаранд, а
дома будто придавлены  к земле пурпурными,  розовыми, оранжевыми, желтыми  и
белыми плетями бугенвиллей.
     Потом начался подъем, и  пошли леса почти тропические. С ветвей свисали
каскады зеленовато-серого мха; стволов подчас не было  видно из-за орхидей и
других  эпифитов.  Крутые   обочины  затканы  гобеленом   из  кустарников  и
травянистых; выделялись  заросли крупного папоротника. Восхищаясь  пышной  и
разнообразной флорой, я проклинал свое невежество в ботанике.
     В  этой волшебной пуще  нас  застиг  дождь, да  такой.  какой только  в
тропиках бывает. Небо  поливало  землю мощными струями,  и  грунтовая дорога
живо превратилась в коварное месиво, а видимость  сократилась до  нескольких
десятков сантиметров. Джеки, Дорин и Шеп ехали на "лендровере", мы с Пегги и
Диксом - впереди, на "мерседесе". Мы намеренно избрали  такой порядок, чтобы
"лендровер" мог выручить "мерседес", если тот вдруг застрянет. И когда серая
завеса воды  свела видимость к  нулю,  я  решил поискать утешения в премилом
путеводителе, который мне посчастливилось раздобыть в Мехико.
     - Мы  не попадем  в  Акапулько? -  Я еще  плохо разбирался  в географии
Мексики.
     - Нет,- мрачно ответят Дикс.- И туда вообще не стоит ездить - заурядный
курорт.
     -  А  если  верить  этой  книге  -  восхитительное  место.  Послушайте:
"Своеобразная  топография местности создает  захватывающие  панорамы:  тихие
бухты и заливы с  кристальной водой, пляжи,  о  которые  разбиваются могучие
волны. Вода  теплая, климат мягкий,  ласковые ветры, температура почти  весь
год на уровне  25 градусов тепла, так  что одеваться  следует  легко.  Почти
всегда светит солнце, поскольку  дожди обычно выпадают ночью. Местные жители
придерживаются старинных обычаев, особенно в одежде".
     - Чудесно! - подытожила Пегги.- Как жаль, что мы туда не попадем.
     В эту минуту случился  прокол, пришлось нам  с  Диксом  выходить, чтобы
менять колесо;  правда, большую часть  работы выполнил  Дикс. Мы вернулись в
машину промокшие  насквозь и  продолжали  двигаться под  проливным дождем со
скоростью   улитки.  Вытерев  голову,  лицо   и  руки,  я  снова  взялся  за
путеводитель.
     -  А вот  сюда мы  непременно  должны  попасть,- сказал я.- Послушайте:
"Благодаря умеренному климату, ясному небу и обилию солнечных дней это место
можно  считать идеальным  для отдыха. Гостеприимство  и  дружелюбие  местных
жителей  позволяют  гостю  чувствовать  себя  как дома,  покой  и  тишина  -
подлинный  бальзам для души всякого, кто ищет  уголок,  где можно дать отдых
издерганным нервам после распространившегося  почти повсеместно беспокойного
образа  жизни.  Советуем посетить  церковь и  колоритную главную  площадь, а
также местный базар".
     Наконец  дождь прекратился, а затем кончились тропические дебри, и мы -
такова  уж своеобразная природа Мексики! - без  всякого перехода очутились в
горном  сосновом лесу.  Пользуясь прояснением,  решили сделать привал, чтобы
выпить кофе,  предусмотрительно  припасенный  Джеки. Десять  минут назад  мы
изнывали от тропического зноя,  здесь же было так  прохладно,  что  пришлось
надеть всю теплую одежду, какая нашлась в машине.
     Дальше дорога взбесилась, пошла выписывать кривые вверх-вниз по долинам
и крутым косогорам. И  меня все больше поражала растительность.  В долинах -
пышные тропики, а  через  несколько минут извилистого  подъема  -  опаленные
жгучим  солнцем сухие плоскогорья,  на которых вытянулись шеренги деревьев с
изумительными, шелковисто-красными стволами и совсем без листьев. К тому  же
стволы  и  сучья  такие корявые, что  кажется,  вас километр  за  километром
провожает застывший в причудливых позах кордебалет. Новый поворот -  и вдруг
красные стволы пропали, стоят такие же кривые, но с  серебристо-серой корой.
отливающей металлом в солнечных лучах. И тоже без единого листочка.
     За  следующим  поворотом деревья вовсе исчезли,  пошли огромные кактусы
высотой  до шести-семи  метров.  Странный вид придавали им ветвистые стебли,
будто на  склоне  горы  выстроились  полчища  зеленых  канделябров.  Черными
крестиками в голубом небе медленно  кружили какие-то хищники,  а дорогу то и
дело  галопом  пересекали  погоныши -  небольшие  птицы с  хохолком, длинным
хвостом  и  огромными плоскими лапами. На бегу  они чуть не касаются  лапами
клюва, и вид  у  них такой целеустремленный, точно  они вознамерились побить
мировой рекорд на полторы тысячи метров.
     Обилие птиц и богатейшая растительность вызывали во  мне желание почаще
останавливаться,  но  я знал, что это недопустимо: срок  нашего пребывания в
Мексике  ограничивался  суммой,  которую  нам   неохотно   разрешил  вывезти
Английский банк. Мы вели гонки со временем.
     Дорога привела нас в городок Туле. К моему удивлению, Дикс затормозил у
ограды маленького парка, посреди которого  стояла  маленькая церковь. Следом
за нами остановился и "лендровер".
     -Зачем мы остановились?-осведомился я.
     - Чтобы посмотреть Дерево,- ответил  Дикс с присущей  ему  мрачностью.-
Пегги просила.
     - Какое еще дерево?
     -  Как,  ты  не  знаешь? - горячо  воскликнула  Пегги.-  В Мексике  нет
человека, который не приехал бы посмотреть это дерево.
     Я поглядел на дорогу. Если не считать играющих в пыли трех большеглазых
девчушек в рваных платьицах - ни души...
     - Что-то непохоже, чтобы туристы валом сюда валили,- заметил я.
     -  Но ты  непременно  должен посмотреть  на  него,- настаивала  Пегги.-
Должен, понимаешь! Это одно из самых старых деревьев в мире.
     - Ну, в таком случае, конечно, посмотрю.
     Выйдя  из  машины, я  услышал  диковинную музыку  - попискивала флейта,
бухал  барабан.  Мы  вошли через  ворота  в  парк  и  увидели  нависшее  над
церквушкой, защищенное  надежной  оградой Дерево. У меня дух захватило. Мало
того, что  оно  оказалось  на редкость  высоким (хотя, по  чести  говоря,  я
видывал деревья и повыше), еще больше поражал его исполинский объем. Могучий
конус  шуршащей  листвы  венчал  ствол немыслимой толщины;  корни-контрфорсы
впивались в землю, будто когти какой-нибудь легендарной хищной птицы - вроде
птицы  Рух из сказки о Синдбаде. Я не знал истории Дерева, не  знал, сколько
ему лет, и, однако, при  всем  моем невежестве, тотчас понял, что это - всем
деревьям  дерево.  Оно  обладало  ярко  выраженной  индивидуальностью.   Оно
потрясло всех нас - всех,  кроме Дикса, который бывал здесь  раньше. Но и он
смотрел на Дерево с благоговением; Дикс вообще неравнодушен к деревьям.
     - Говорят,-  сообщила Пегги приглушенным  голосом,  словно мы лицезрели
святыню,- что ему три тысячи лет. Оно славилось своими  размерами уже тогда,
когда сюда пришел Кортес, недаром местные жители водили Кортеса к нему.
     Я поглядел на вздымающуюся к небу зеленую громадину. Выходит, за тысячу
лет до нашей эры здесь уже стояло молодое деревце...
     Кроме нас под Деревом  находились только  престарелый  слепой  индеец в
выцветшем тряпье и мятой соломенной шляпе  - он  извлекал из флейты какую-то
леденящую  кровь,  диковинную мелодию, я  сказал  бы, восточного типа  -  да
босоногий мальчуган  лет шести-семи,  который выбивал замысловатую дробь  на
барабане. Мы для них словно не существовали.
     - Интересно, чем это они заняты? - спросила Пегги.
     Судя по тому, что музыканты нас не замечали, они играли вовсе не затем,
чтобы выжать из чужеземцев несколько песо.
     - Бьюсь об заклад, они играют для Дерева,- сказала Джеки.
     - Гром и молния! - воскликнул я.- А что, вполне возможно. Ну-ка, Пегги,
попробуй узнай.
     - По правде говоря, мне не хочется им мешать.- На  Пегги в такие минуты
всегда находит робость.
     Случай  помог нам: старик  опустил флейту, вытер губы  и замер, обратив
лицо  к  Дереву.  Мальчуган тоже  устроил передышку  и переминался с ноги на
ногу, потупившись.
     - Ну... Ну скорей же, спроси,- поторопят я.
     Пегги  несмело  подошла  к  индейцу  и  заговорила  с  ним.  Когда  она
вернулась, лицо ее сияло.
     - Он в самом деле играет для Дерева! Для Дерева!
     - Вот видишь,- торжествующе произнесла Джеки.- Я так и знала!
     - Но почему он играет для Дерева?
     -  Я не стала об этом спрашивать,- ответила Пегги.- Мне показалось, что
это... ну, невежливо.
     - Во всяком случае, их стоит записать,- сказал я.
     Пегги достала из  машины звукозаписывающую  аппаратуру  и, когда слепец
поднес к губам флейту, обратил к Дереву незрячие глаза и снова начал играть,
записала мелодию.
     Может  быть, он  надеется,  что  Дерево вернет ему зрение?  Или  играет
просто  потому,  что  это  всем  деревьям  дерево?  Ни  у  кого  из  нас  не
поворачивался язык спросить его. Наконец мы вышли из парка, сели в  машины и
поехали дальше под жалобные звуки флейты и барабанную дробь, которыми слепой
индеец и мальчуган приветствовали исполинское Дерево.
     Как ни  увлекательна  была  эта  поездка,  нам не удалось  добраться до
гватемальской границы  и  посмотреть рогатого гокко и  квезала.  Путешествие
кончилось  в деревне  Сан-Кристобаль,  дальше путь был  закрыт:  в Гватемале
начались какие-то беспорядки, и  границу то  и  дело пересекали  вооруженные
отряды. Скрепя сердце развернули мы машины и покатили обратно в Мехико.
     Возвратившись в столицу, мы решили, что будет  дешевле жить  на частной
квартире. С помощью одного из наших друзей удалось найти идеальный вариант в
центре  города,  с  тремя  просторными  спальнями, двумя  ванными,  огромной
гостиной  и кухней.  После переселения  каждый  занялся своим делом: женскую
половину нашего отряда больше всего занимали магазины и экскурсии по городу,
а Дикс, Шеп и я отправились за кроликами.
     Первую попытку я решил предпринять  на самом Попокатепетле,  и  с  утра
пораньше, погрузив снаряжение в машину, мы взяли курс на исполинский вулкан.
С  набором  высоты  становилось  заметно холоднее.  Мы  оглянулись назад.  В
обрамленной   вулканами   огромной  чаше,   озаренное   бледным   рассветом,
переливалось  пестрыми огнями  лоскутное одеяло  Мехико. В столь ранний  час
смога  еще не было. Во второй  половине дня с того же места города вовсе  не
увидишь.
     У подножия Попокатепетля располагается несколько маленьких гостиниц. Мы
остановили  свой  выбор  на самой приличной с  виду. Хозяином гостиницы  был
говорливый плутоватый  мексиканец.  Узнав,  что  он ярый  охотник  и  держит
охотничьих собак, мы спросили, что ему известно о вулканических кроликах. Он
ответил, что кролики водятся вплоть до снеговой линии,  и обещал связаться с
одним из своих друзей, который, наверно, сможет нам помочь.
     Друг  - другом, а мы пока поехали  дальше, в глубь Национального  парка
Попокатепетль, сколько позволяла  дорога.  Я решил, что стоит побеседовать с
объездчиками,  уж они-то  нам  точно скажут, где  искать  тепоринго.  Дорога
взбиралась  зигзагами  вверх  по  склону, и вскоре  мы  очутились  в  густом
сосновом бору.  Под  соснами, словно  большие кудлатые  парики,  топорщились
золотистые кочки травы закатон.
     В парке мы вышли из машин; здесь воздух был такой свежий, такой чистый,
что с непривычки дух захватывало.  Над нами  возвышался исполинский  снежный
купол - вершина вулкана. Не сразу удалось найти лесника, зато, разыскав его,
мы получили  исчерпывающие сведения о вулканических кроликах. Ну как  же, он
их хорошо знает, сколько раз видел и в парке, и  на других склонах.  Недавно
сам поймал двух тепоринго, добавил он не без гордости.
     - Где они? - воскликнул я.
     - Как где? Съел.
     Речь шла о животном, которое -  во всяком случае,  на бумаге  - стоит в
ряду  наиболее  строго  охраняемых  в  Мексике.  И со  мной  говорил  лесник
Национального парка! Не  подумайте, что так бывает только в  Мексике, то  же
происходит всюду, где ограничиваются "бумажной" охраной животных.
     Так или иначе, мы установили, что, несмотря на старания лесника, еще не
все тепоринго  истреблены. А  вернувшись в  гостиницу,  узнали,  что  хозяин
разыскал  своего  друга,   и  увидели  верзилу  с  огромной  головой,  лицом
страховидного майяского идола и маленькими  бегающими глазками. Впрочем, для
нас гораздо важнее было то, что он хорошо знал нравы и прихоти тепоринго. Мы
услышали, что единственный способ поймать вулканического  кролика - выкопать
его из земли. Процедура  трудоемкая, но вместе - он, Дикс, Шеп  и я, да если
привлечь еще двух человек - как-нибудь справимся.
     Мы условились, что завтра утром снова поднимемся на склон Попокатепетля
и приступим к охоте на кроликов.
     Я  прочел  о  вулканическом  кролике и его образе  жизни все, что сумел
найти,- не так уж много, поскольку этого зверька,  похоже, никто как следует
не изучал,- и мы знали, что тепоринго водятся только в зоне травы закатон и,
по  существу, только ею  и  кормятся. Один источник  сообщает, будто кролики
едят произрастающую в горах дикую мяту, однако мы ни разу не видели там мяты
и подавно не видели уписывающих ее кроликов.
     Скоро мы убедились, что охотиться в  траве закатон -  дело не  простое.
Огромные золотисто-желтые кочки высотой почти в метр растут на мягкой черной
вулканической почве, в которой  тепоринго роют себе длинные извилистые норы.
Под  свисающими  листьями  кролики  протаптывают  сеть  тропок,  похожих  на
туннели; пасутся  они,  судя по всему,  на самих кочках, поедая как молодую,
так  и жухлую траву. Мы видели  много кочек, словно  выкошенных  посередине,
лишь по краям оставался венчик нетронутых длинных стеблей.
     Мы поднялись  по склону  на  высоту  около трех  тысяч метров, ехали не
спеша,  внимательно глядя  по  сторонам -  не  покажется ли  где  тепоринго.
Правда, глядели мы без  особой надежды, ведь  было  очевидно, что гул мотора
загонит всех кроликов в норы. Представьте себе, за очередным поворотом  я, к
величайшему своему  удивлению,  узрел сидящего  на широкой  кочке, словно на
сторожевой вышке, тепоринго.
     Взвизгнули тормоза, а миляга кролик знай себе сидит в траве, не обращая
на людей никакого  внимания.  Нас разделяло от  силы  десять метров,  тем не
менее  я вооружился биноклем и принялся жадно рассматривать зверька. Он  был
не больше домашнего  кролика, известного под названием голландского карлика,
иными словами  -  величиной с упитанную  морскую свинку.  Маленькие округлые
ушки плотно  прилегали  к голове, сразу и не заметишь, а хвоста я и вовсе не
разглядел.  Окраска преимущественно коричневая, глаза обведены  тонким белым
колечком; на солнце шерсть отливала зеленью.
     Как только я убедился, что это в самом деле животное, ради которого  мы
проделали столь долгое путешествие, а не какой-нибудь другой из мексиканских
кроликов, мы  вышли  из  машины.  Тепоринго  пискнул - словно  кто-то  потер
воздушный  шарик  влажным  пальцем,  только еще  пронзительнее,-  подпрыгнул
вверх, приземлился  на той же кочке,  оттолкнулся от нее  как от трамплина и
нырнул в гущу травы. Мы без промедления приступили к работе. Обнесли участок
сетью,  обошли  все  кочки,  закупоривая  выходы  из норы  тепоринго,  затем
принялись раскапывать ход, куда он, по нашим расчетам, юркнул. Непривычные к
высоте, мы с Диксом и  Шепом,  чуть что, задыхались. Казалось  бы, пустяк  -
растянуть  сеть, а  мы  сопели,  точно  дряхлые  клячи  по  пути  на  бойню.
Естественно, мы  быстро разуверились  в своих  способностях  копать землю  и
бросили  лопаты,  предоставив  трем  охотникам  трудиться одним.  А  они  нс
возражали, знай себе помахивали лопатами, и высота им была нипочем. Вот  уже
набросали целую  гору  рыхлой,  словно  пудра,  вулканической земли.  Однако
тепоринго не  показывался; видимо, мы  прозевали  все же какой-то  выход,  и
кролик улизнул.
     Я страшно огорчился,  видя,  что поймать тепоринго таким способом будет
вовсе  не легко. Тем  не  менее мы продолжили  поиски на  склоне, доехали до
другого участка, где  водились кролики,  и снова взялись за работу.  Выбрали
такую нору, перед которой лежал  свежий помет: все-таки больше надежд на то,
что  подземная  обитель  не  пуста.  Затем  повторился   трудоемкий  процесс
закупорки всех ходов,  какие  удалось  обнаружить поблизости.  И  опять - за
лопаты.
     Пять  раз проделали мы эту процедуру, и пять  раз  впустую.  Наконец на
шестой  раз нам  посчастливилось.  Один из охотников  вдруг  издал  какой-то
нечленораздельный  звук,  упал на колени, выбросил вперед  руки и вытащил из
черной ямы молодого, ясноглазого,  в высшей  степени  живого  вулканического
кролика.  Зверек попытался вырваться,  потом успокоился  и  замер  в руках у
охотника. Уж не шок ли это?.. Мы быстро определили пол - оказалась самка - и
бережно поместили пленницу в одну из припасенных нами клеток.
     Кролики и зайцы в неволе легко впадают в  панику;  вообразив, что перед
ними враг, они способны с такой силой  броситься  на деревянную  стенку  или
решетку, что разбиваются насмерть. И я опасался, как бы наш первый тепоринго
не отколол такую штуку. Даже приготовил пальто, чтобы накрыть клетку. Однако
пленница, очутившись в клетке, ничуть не волновалась  и безмятежно созерцала
нас. Немного выждав, я осторожно протянул вперед руку и тихо поскреб пальцем
проволочную сетку. Как же я был поражен, когда крольчиха, слегка подпрыгнув,
затем  подошла  к  сетке  и понюхала мой палец! Она вела себя так  спокойно,
будто мы поймали домашнее животное, а не дикого зверька.
     Вечерело, заходящее солнце окрасило могучую снежную шапку Попокатепетля
в нежный  розовый цвет. Налюбовавшись трофеем, я решил,  что  лучше  отвезти
крольчиху в  Мехико  и  посмотреть, как она освоится,  прежде чем продолжать
отлов. Так мы и поступили.
     На  обратном  пути  я  поразмыслил  над  тем,  как  быть  дальше.  Если
продолжать охоту на такой  высоте, от нашей тройки  будет  мало проку  из-за
разреженного воздуха.  Но ведь тепоринго встречаются и ниже.  Пожалуй, самое
разумное - прибегнуть к  методу, который  я успешно применял в других частях
света: обратиться к местным жителям. Заедем в несколько  деревень у подножия
Попокатепетля  и  предложим  приличную  цену  за каждого здорового  кролика.
Однако  прежде всего надо убедиться,  что  пойманный  нами тепоринго  сумеет
приспособиться  к  неволе.  Горький  опыт  научил меня: одно дело -  поймать
животное, совсем другое - сохранить его.
     Возвратившись в городскую  квартиру, мы благоговейно поместили клетку с
крольчихой на полу посреди  гостиной, подстелив большой газетный лист, после
чего  помчались на рынок  и  накупили кучу всяких плодов, овощей  и  зелени.
Вернулись  с рынка - крольчиха так же спокойна,  как в первые  минуты  после
поимки.  Мы  приготовили  ей еду, причем тщательно подсчитывали:  столько-то
веточек того-то,  столько-то листьев того-то, столько-то  кусочков яблока  и
так далее. Строгий учет  был нужен, чтобы точно  знать, сколько и  чего  она
съест (если съест),  чему  отдаст  предпочтение.  Положили  корм  в  клетку,
накрыли ее, чтобы зверьку было спокойнее, и вышли.
     Отмечая наш  первый успех,  мы славно  пообедали.  Вернулись через  три
часа; я осторожно снял с клетки покрывало и поглядел: съела хоть что-нибудь?
Поглядел просто так, ни на что не рассчитывая,- ведь обычно дикому животному
после поимки нужно какое-то время, чтобы  освоиться, да к  тому же корм  был
совсем  необычный  для крольчихи. Я  не поверил своим глазам, обнаружив, что
почти  все съедено, кроме одной травы, которая ей, очевидно, не понравилась.
Даже яблоко съела, хотя я думал, что она к нему не притронется. Приятно, что
и говорить, однако я знал, что нужно выждать еще несколько дней, проверить -
не повредит ли новая пища нашему тепоринго, не вызовет ли  энтерита  или еще
какой-нибудь  гибельной  хвори.  Да,  но  начало-то  какое  хорошее, даже не
верится!
     На  другой день, оставив  крольчиху  на попечение  Джеки, мы с Диксом и
Шепом посетили деревни на нижних склонах Попокатепетля. Деревень было много,
но  только  в  двух  местах  колонии тепоринго  находились,  так  сказать, в
пределах досягаемости. Мы переговорили с деревенскими старостами, объяснили,
что нам  нужно, и  предложили  очень высокую,  по местным меркам,  плату  за
каждого  неповрежденного  тепоринго.  Затем   снабдили  старост  клетками  и
обещали, что через два дня приедем снова.
     Два дня я  не спускал  с крольчихи  глаз - нет ли признаков тревоги или
недомогания? Но пленница вела себя спокойно и с явным наслаждением уписывала
чуть ли не  все, что  ей предлагали. Я всей душой надеялся, что  жители двух
деревень добьются успеха, ведь наше  пребывание в Мексике подходило к концу,
и,  хотя цель экспедиции  в общем-то достигнута,  от  одной крольчихи  проку
мало.  Нужно отловить столько, сколько  предусмотрено разрешением,  то  есть
десять экземпляров,  да  чтобы было не меньше  четырех  самцов. Тогда  можно
рассчитывать на приплод.
     Убедившись на  деле, как трудно  добыть тепоринго, я  мысленно поставил
крест на другом виде, который нам разрешили отловить,- все равно времени  не
хватит. Речь  шла,  как  вы  помните,  о толстоклювом  попугае. Но  пока  мы
выжидали два  дня перед  тем,  как  снова  ехать в  деревню,  нам  на голову
свалилось  нежданное счастье. Мне рассказали про один зоомагазин на  окраине
города, и,  хотя  я знал,  что власти строго следят  за тем, чтобы  никто не
продавал  охраняемых  законом животных,  стоило посмотреть,  чем богата  эта
лавка. И  как  же  я  обрадовался, когда в  одной из клеток увидел три  пары
толстоклювых попугаев! Пестрые, шумливые, в глазах  озорство,  и все перышки
на  месте. Поторговавшись, я приобрел все три  пары и  с торжеством доставил
домой. Птицы были чудесные,  совершенно  здоровые, молодые,  и Шеп не мог на
них налюбоваться.
     Ничего не скажешь, хороши  и удивительно легко нам  достались, однако у
меня  не  шла  из  головы  проблема  тепоринго.  Одного поймали  - вот будет
досадно,  если  до  отъезда  больше не  получим!  Ведь  тогда придется везти
крольчиху обратно и выпускать на волю, вся экспедиция насмарку.
     Шли  дни,  мы  регулярно  навещали  обе   деревни,   и   нам  регулярно
докладывали, что стараются, копают, да только никого поймать не могут. Я  им
охотно   верил.   Оставалось   лишь  повысить  обещанное  вознаграждение  до
астрономических размеров - пусть материальный стимул придаст  им силы копать
снова и снова, невзирая на неудачи. Сам я после каждой неудачной поездки все
больше падал духом.
     Но  вот  в  один прекрасный день фортуна  как  будто повернулась  к нам
лицом. Мы отправились за город  для очередной проверки  и, въехав на пыльную
главную улицу деревни  Паррас, по  сияющему  лицу и жестам  выскочившего нам
навстречу старосты сразу поняли,  что лед тронулся. Он провел  нас через дом
во двор, и  в  оставленных нами  клетках  мы  увидели  трех  тепоринго.  Все
живы-здоровы и сидят  смирнехонько  на месте,  словно плен  их трогал так же
мало, как и  нашу первую узницу. Мы осторожно извлекли их, чтобы  определить
пол,  и моя  радость слегка померкла, потому  что все три оказались самками.
Ладно, четыре  крольчихи  лучше,  чем ни одной! Мы рассчитались  с  ликующим
старостой  и повезли их в  город.  На пробу  поместили двух тепоринго в одну
клетку, но у них оказался склочный нрав, пришлось всех держать порознь.
     Три новые крольчихи  привыкли  к необычному корму так  же быстро, как и
первая.  Прекрасно,  однако  меня  тревожило,  что время  на  исходе,  через
несколько  дней  Шепу вылетать  на  Джерси с  нашей добычей,  а  у нас,  как
говорится,  не  выполнен  план по  тепоринго. И,  что хуже всего, нет самца.
Следом  за Шепом и  всем  остальным придет  пора собираться  в дорогу, чтобы
поспеть в Веракрус на пароход, и тогда уж нам будет не до лова вулканических
кроликов.  Мы  стали  объезжать  деревни  каждый  день,  соблазняя   жителей
фантастическими суммами,  и  они старались изо всех  сил,  однако  тепоринго
упорно не давались им в руки.
     В отчаянии я решился на последнюю меру, взял с собой Дикса переводчиком
и  поехал  в  Министерство  земледелия,  к д-ру Моралесу. Объяснил,  в каком
дурацком положении  мы  очутились:  ехать на край  света  за  вулканическими
кроликами, ухлопать  кучу денег  и  вернуться  на  Джерси  только с четырьмя
самками  - значит потерпеть  полный крах. Нельзя ли переписать выданное  мне
разрешение на Дикса, чтобы он после моего отъезда попытался все-таки  добыть
еще шесть тепоринго? Уж среди них-то, наверное, будут самцы!
     Слава  богу,  д-р Моралес отнесся к моей просьбе сочувственно.  Сказал,
что отлично меня  понимает, и  тотчас согласился  оформить разрешение на имя
Дикса. Я не знал, как его благодарить.
     Последующие сутки  были наполнены лихорадочной деятельностью, надо было
изготовить транспортные клетки  для тепоринго и особую клетку для  попугаев,
не только легкую (ведь им лететь на самолете), но и достаточно  прочную! Ибо
простую деревянную клетку наши толстоклювые могли разломать в четверть часа,
а  мне  отнюдь  не  хотелось,  чтобы  они  вырвались  на  волю  в  самолете,
пересекающем Атлантику.
     Настал  день  вылета, и  мы поехали на  аэродром проводить  Шепа  и его
драгоценный груз. Шеп обещал передать Кэт, чтобы  она первое время после его
прибытия на Джерси  звонила и  сообщала нам,  как  себя чувствуют тепоринго.
Опыт  показал,  что общаться  с  трестом по  телефону  куда  проще,  чем  по
телеграфу,  ибо  телеграммы доходили настолько  искаженными, что приходилось
тут   же  посылать  встречный  запрос,   выясняя,  что   хотел  сказать  ваш
корреспондент.
     Первый  разговор  с  Кэт состоялся через  два  дня.  Она сообщила,  что
вулканические   кролики,  Шеп  и   попугаи   прибыли  благополучно.  Кролики
освоились, попугаи тоже, полный порядок.
     Я облегченно вздохнул. Но это не все,  теперь дело за Диксом, сумеет ли
он  добыть для нас  еще кроликов,  и  чтобы непременно был  самец...  Рискуя
осточертеть  ему  своими  наставлениями,  я  без  конца  твердил,  чтобы  он
тщательно определял пол всех отловленных кроликов и чтобы  больше трех самок
не брал,  а  будут попадаться еще - выпускать,  продолжая поиски до тех пор,
пока не наберется четыре самца.
     Дикс  усвоил,  как  кормить  тепоринго,  как  за  ними  ухаживать,  как
снарядить их в путь, так что за эту сторону дела я не беспокоился. Зная, как
он любит животных, я не сомневался, что он хорошо присмотрит за кроликами.
     И вот все дела завершены,  мы отправились в Веракрус и сели на пароход.
Кончилось путешествие, в котором было много увлекательного, но не обошлось и
без огорчений.  Если Дикс справится с задачей и пришлет нам самца тепоринго,
можно будет считать экспедицию  вполне удавшейся. А  пока оставалось  только
надеяться на милость фортуны.
     Прибыв на Джерси, я чуть  не в первую же минуту помчался проверить, как
поживают  наши тепоринго.  Джил - девушка,  которая присматривала  за ними,-
рассказала мне, что на девятнадцатый день крольчиха произвела на свет двойню
и  первые сутки  все шло благополучно.  А  потом крольчат  нашли мертвыми...
Подозреваю,  что причиной их гибели была  небрежность мамаши.  Как-никак, ее
поймали  беременную, с  горы  привезли в  душный  город,  потом  на самолете
доставили на Джерси, она не успела еще как следует освоиться на новом месте,
а тут надо растить двух малышей. Конечно, мы огорчались,  и все же, по чести
говоря, не стоило винить крольчиху.
     Проходили недели, а от Дикса - ни слова. Я посылал  письмо  за письмом,
подгонял, подбадривал его,  но  он и  не думал  отвечать. В  конце концов  я
заподозрил, что, намучившись с нами во время экспедиции, он  попросту махнул
рукой  на  вулканических кроликов. И вдруг однажды утром телефонный  звонок.
Мистера Даррелла вызывает Мексика, можно соединять?  Объяснять телефонистке,
как я ждал этого звонка, было нелепо, я только выдавил из себя тусклое "да".
Это был Дикс, причем слышно было так отчетливо, словно мы с ним находились в
одной  комнате.  Он сообщил,  что  наконец  ему  удалось  добыть  еще  шесть
тепоринго,  из них  два - самцы; все шесть благополучно здравствуют  у  него
дома и хорошо едят.  Он как раз кончил мастерить транспортные клетки, вышлет
мне  кроликов в ближайшие двадцать четыре часа.  Я записал номер рейса и все
прочие данные.
     До  чего же здорово!  Нельзя рассчитывать  на  удачу всякий раз,  когда
отправляешься в экспедицию, но до сих пор  мне  удивительно везло. Похоже, и
мексиканская экспедиция меня не разочарует.
     Закончив  разговор  с  Диксом, я  немедленно  соединился  с  Лондонским
аэропортом. С кем  только я  не говорил, разъясняя, что  такое вулканические
кролики, какие они редкие, как важно отправить их в приют для животных, если
самолет  прибудет  поздно  и  нельзя  будет  сразу переадресовать клетки  на
Джерси. Потом позвонил в приют (он находится в ведении Королевского общества
борьбы против жестокого обращения с животными), поделился радостной вестью с
мистером Уиттэкером  и  тщательно проинструктировал его,  как  обращаться  с
тепоринго, если им придется заночевать в Лондоне. После этого мне оставалось
только сидеть и ждать, стараясь не сдишком волноваться.
     Мы  рассчитывали, что кролики прилетят  в Лондон утром  и  будет вполне
достаточно времени, чтобы перебросить  клетки на  джерсийский самолет. Когда
настал долгожданный день, я сидел как на иголках. Через два часа после того,
как  по  расписанию  самолет  должен  был сесть  в Лондонском  аэропорту,  я
позвонил туда. Никто ничего не  слышал о  прибытии  вулканических  кроликов.
Звоню  мистеру  Уиттэкеру.  Нет,  кроликов не  привозили,  но  для  них  все
приготовлено.  Пополудни  опять  звоню  в  аэропорт  -  по-прежнему  никаких
известий. Я  не на  шутку  встревожился.  Может  быть,  позвонить в Мексику,
спросить Дикса, удалось ли ему отправить кроликов условленным рейсом? Четыре
часа дня - Лондонский аэропорт все еще ничего не знает.
     Опять  связываюсь  с  мистером  Уиттэкером,  говорю  о  своей  тревоге.
Отвечает,  что ему  из  аэропорта ничего не  сообщали, но он  сам проверит и
передаст мне ответ.  Через некоторое время  он  позвонил:  кролики найдены и
теперь находятся  у него. Судя по  всему, в сопроводительных бумагах чего-то
не хватало, и клетки сунули в первый попавшийся ангар, пока чиновники играли
в  бюрократическую  чехарду.  Мистер  Уиттэкер  заверил  меня,  что  кролики
живы-здоровы -  он их  сам осмотрел,-  только  немного напуганы. Сегодня уже
поздно отправлять их на Джерси,  он оставляет их на  ночь в приюте, а завтра
утром проследит за погрузкой в самолет.
     Когда  клетки прибыли в  зоопарк, мы,  сдерживая  нетерпение, осторожно
сорвали  мешковину и заглянули  внутрь.  Раз, два, три, четыре - пять живых,
хотя  и   несколько  озадаченных  кроликов.  И  один  мертвый.  Достали  их,
определили  пол. Нужно  ли  говорить,  что мертвый оказался самцом. Из  пяти
живых - четыре самки и один самец.
     Ярость моя не поддается описанию. Я не сомневался,  что причина  гибели
второго самца - дурацкая  задержка в аэропорту. Новых  тепоринго  разместили
отдельно от первой группы, им предстояло еще пройти положенные испытания.
     Я мерил шагами  свой кабинет, соображая,  как подобраться к Лондонскому
аэропорту,  чтобы  взорвать его ко  всем  чертям. Вдруг меня  осенило. Среди
членов  треста были  председатель  Британской  европейской авиакомпании  сэр
Джайлз и леди Гатри; оба они с живым участием относились к нашей работе и не
однажды выручали  нас.  Я взял телефонную трубку.  Оказалось, что сэр Джайлз
выехал в Швейцарию, но леди Гатри была  дома.  Я рассказал ей  про  случай с
вулканическими кроликами и объяснил, почему  не  хочу оставить  это дело без
внимания:  нам  еще  могут присылать  редких животных,  и,  если  они  опять
застрянут в Лондонском аэропорту, история может повториться.
     - Ни за что! - горячо произнесла леди Гатри.- Этого нельзя допускать! Я
сама прослежу. Как только вернется Джайлз, напущу его на них.
     Так она и сделала. Целую неделю я получал письма от разного ранга чинов
Лондонского аэропорта,  которые всячески извинялись за промашку с кроликами.
И то  хорошо: впредь любой  адресованный нам груз автоматически включит, как
говорится, сигнальную лампочку в мозгу чиновников... Но никакие извинения не
могли воскресить нашего тепоринго.
     Новое пополнение выдержало испытательный срок, и  можно было приступать
к самому главному.  Мы регулярно  осматривали  крольчих и,  когда  подходило
время, помещали к ним самца на несколько часов.  И следили в оба, потому что
у  тепоринго крайне  сварливый нрав,- чего доброго, какая-нибудь из крольчих
прикончит его, и останемся мы совсем без самца.
     И  вот настал день, когда мы  увидели, что одна из крольчих  устроила в
своем  спальном  отделении  гнездышко  из  соломы,  выстлав  его собственной
шерстью. А в гнездышке лежали два крольчонка. Вот радость!
     За малышами установили  повседневное наблюдение, росли они хорошо, и мы
все  больше задирали нос.  Да, видно,  слишком возомнили  о себе, потому что
судьба, как нередко бывает  в  таких случаях, не  замедлила преподнести  нам
несколько неприятнейших сюрпризов.
     Во-первых, Джил  однажды утром обнаружила, что один из крольчат погиб -
каким-то   непонятным  образом  обмотал   себе  шею  прутиком  боярышника  и
задохнулся. Остался один малыш, да и тот был самочкой.
     Потом умер взрослый самец. Вскрытие показало,  что  причиной его смерти
был  кокцидиоз  -  заболевание, которое очень  трудно  распознать на  ранних
стадиях.  Поскольку все крольчихи соприкасались  с ним, мы для  профилактики
немедленно дали им сульфамезатин. Тем не менее две из них погибли от  той же
болезни.
     В итоге мы, что называется, вернулись на исходные позиции. Есть самки -
и  ни одного  самца. Правда, только  что был подготовлен  и  напечатан пятый
выпуск  нашего  "Ежегодника"  с  полным отчетом  о мексиканской экспедиции и
фотографиями  крольчихи с крольчатами. Я послал экземпляры д-ру Корсо и д-ру
Моралесу.  И  конечно,  Диксу  Бранчу.  Заодно я  написал  Диксу и  спросил,
согласен ли он сам заняться охотой  на тепоринго, если мне удастся  получить
разрешение мексиканских  властей.  В ответном письме Дикс заверил меня,  что
сделает  все  возможное.  Тогда я снова обратился к д-ру Моралесу, написал о
наших  злоключениях, объяснил, что у  нас остались одни  крольчихи  и нельзя
получить приплод, но  все же есть кое-какие результаты, так что мы трудились
не  впустую. Например, удалось доказать,  что  тепоринго  можно содержать  в
неволе,  притом  на  совсем  непривычных для них малых  высотах. Установлено
также,  что  вулканические  кролики размножаются  в  неволе. Получены важные
данные по патологии тепоринго; в частности, не  исключено, что наблюдавшаяся
нами  форма  кокцидиоза   присуща   только  этим  животным.  Уточнены  сроки
беременности.  Словом, мы вправе  говорить скорее об  успехе, чем о  провале
нашего опыта. Так, может быть, Диксу Бранчу будет позволено отловить для нас
еще несколько тепоринго? К моей великой радости, д-р Моралес прислал в ответ
любезнейшее письмо: учитывая наши результаты, он,  конечно  же, выдаст Диксу
разрешение на отлов кроликов.
     Надеюсь, нам  не  придется долго ждать,  и мы добьемся своего, пополнив
коллекцию треста плодовитой колонией этих симпатичных маленьких зверьков...


        Глава десятая. ПУСТЬ ЗДРАВСТВУЮТ ЖИВОТНЫЕ



     Продолжая  губить  природу,  человек рубит сук, на котором сидит,  ведь
разумная охрана природы - это и охрана человечества.
     <i>"Исчезнувшие и исчезающие животные"</i>

     С книжных полок в моем кабинете  на  меня постоянно глядят два толстых,
увесистых красных  тома.  Они  первыми  встречают  меня  утром и  последними
провожают вечером,  когда  я закрываю кабинет на ночь. Речь  идет о "Красных
книгах", публикуемых Международным союзом охраны  природы. Один том посвящен
млекопитающим, другой  - птицам, в них перечислены современные млекопитающие
и птицы, которым грозит вымирание, и в  большинстве случаев в этом прямо или
косвенно повинен человек.  Пока  что "Красных книг" две, но скоро в скорбную
шеренгу станут еще  тома,  один  включает пресмыкающихся и амфибий, другой -
рыб, третий - деревья, кустарники и травянистые растения.
     Один репортер спросил меня:
     - Скажите,  мистер Даррелл,  сколько  же все-таки  видов животного мира
находится в опасности?
     Я  подошел  к  полке, снял с нее тяжелые красные  тома и  бросил ему на
колени.
     - Не знаю точно,- сказал я.- У меня не хватило духу подсчитать.
     Он поглядел на "Красные книги" и поднял на меня глаза, полные ужаса.
     - Бог мой! Неужели все они под угрозой?
     -  Здесь   еще  только   половина,-  объяснил   я.-   Только  птицы   и
млекопитающие.
     Он явно был потрясен. Дело в том, что по сей день  большинство людей не
осознают, до  какой  степени  мы  разоряем мир, в котором обитаем. Мы  ведем
себя,  словно малолетние недоумки, оставленные без  присмотра в бесподобном,
изумительном саду и медленно, но верно превращающие его в бесплодную пустыню
с помощью ядов, пил, серпов и огнестрельного оружия. Вполне возможно, что за
последние недели с  лица  Земли  исчезло еще одно  млекопитающее,  еще  одна
птица, еще одна рептилия, еще одно растение. Я надеюсь, что это не так, но я
точно знаю, что еще чьи-то дни уже сочтены.
     Наш мир  так  же сложен и так  же уязвим, как паутина. Коснитесь  одной
паутинки,  и дрогнут  все  остальные.  А  мы не просто  касаемся паутины, мы
оставляем  в  ней  зияющие дыры,  ведем,  можно сказать, биологическую войну
против окружающей среды. Без нужды сводим леса, создаем очаги пыльных бурь и
ветровой  эрозии, изменяя  тем  самым  климат.  Засоряем реки  промышленными
отходами, загрязняем моря и атмосферу.
     Когда заводишь речь об охране  природы, люди тотчас заключают,  что ты,
страстный  любитель  животных,  подразумеваешь  только  пушистого коалу  или
что-нибудь в этом  роде. Нет,  охрана природы  подразумевает совсем не  это.
Речь идет об охране всего живого  на  Земле, будь то  дерево, трава  или сам
человек. Напомню  о племенах,  которых весьма успешно истребили за последние
несколько  столетий.  И  о  других, которые  находятся  на  грани  вымирания
сегодня:  индейцы Патагонии,  эскимосы...  С нашей  близорукостью,  с  нашей
алчностью  и  глупостью мы  в  ближайшие  полвека,  а  то  и  раньше  станем
виновниками того, что на Земле будет просто невыносимо жить.
     Я-то больше всего  занимаюсь  охраной животных, но  мне  очевидно,  что
охранять  надо и места их обитания: ведь, уничтожая  среду, можно  истребить
животное  так же успешно,  как и с  помощью ружья, капкана, яда.  Когда меня
спрашивают (а спрашивают  часто), почему я  принимаю  все это  так близко  к
сердцу, я отвечаю: наверно, потому, что  мне очень посчастливилось, наш  мир
всегда даровал мне  бездну  радости. Я чувствую  себя в  долгу перед  ним, и
хочется  как-то   оплатить  этот   долг.   Мой  ответ   вызывает   у   людей
замешательство,  словно я сказал что-то непристойное.  Мне же хочется, чтобы
побольше людей  чувствовали себя в долгу перед природой и стремились вернуть
хоть частицу долга.
     Среди множества писем, получаемых мной ежедневно, неизменно есть письма
об охране природы. Меня спрашивают, так ли она необходима на самом деле. Так
вот, повторяю: я считаю, что природу необходимо охранять. По-моему, это одно
из самых необходимых дел в мире,  где  столько делается зря.  Ошибается тот,
кто считает, что поборники охраны природы устраивают много шума из ничего.
     Приходят письма и от людей, которые, судя по всему, никогда не обращали
свой взгляд на окружающий мир. Им понятны только цифры, лишь цифры на бумаге
могут  их убедить. Таким людям я сообщаю цифры. Здесь очень  ярким  примером
опустошительной   деятельности   человека   служит   судьба   двух  животных
Североамериканского континента.
     Когда  в  Северную  Америку пришли  европейцы,  они  застали там  самые
многочисленные скопления животных, какие  когда-либо знал человек. Речь идет
о  двух видах фауны,  один из них - американский бизон. Сначала  его убивали
ради мяса. Потом стали убивать из политических соображений, стремясь уморить
голодом  индейцев,  для  которых  бизон  был  одним  из  главных  источников
существования, даже кости и кожа шли в дело. Пресловутый Буффало Билл, он же
Вильям Коди, в  один  день застрелил двести  пятьдесят бизонов... В районах,
где водились бизоны, смрад от гниющих туш вынуждал пассажиров закрывать окна
поездов. Потому что в это время бизонов  убивали  уже только ради языка - он
считался изысканным лакомством, - а туши бросали. К счастью,  бизона вовремя
спасли от полного уничтожения, но что значат жалкие остатки перед миллионами
величественных   животных,  которые   некогда  с   грохотом  проносились  по
североамериканским прериям!
     Второй  вид  -  странствующий   голубь.   Вероятно,   это   был   самый
многочисленный  вид   пернатых,   какой   когда-либо   существовал  и  будет
существовать на  свете.  Стаи  голубей, числом до двух миллиардов, затмевали
небо. Садясь на деревья, они своим весом обламывали толстые сучья. Казалось,
их просто невозможно истребить. Вон их сколько,  а  мясо  такое вкусное... И
началось избиение странствующего голубя. Стреляли взрослых птиц, забирали из
гнезд птенцов и яйца. В 1869 году только в  одном районе было поймано семь с
половиной миллионов голубей.  В 1879  году  в штате  Мичиган убили  <i>миллиард</i>
птиц.  Их  же "невозможно"  истребить!  Они  слишком многочисленны,  слишком
интенсивно размножаются!  Последний  странствующий  голубь умер  в  зоопарке
штата Цинциннати в 1914 году.
     Истребить вид  - на это у человека  всегда ума  хватит, но еще никто не
придумал, как возродить уничтоженных  животных. Да и мало кого  это волнует.
Находятся даже  ученые мужи от зоологии, которые утверждают, будто речь идет
о естественном ходе эволюции,- дескать, данное животное все равно вымерло бы
и без нашей помощи.
     Я  с  этим  решительно не согласен.  Называть  это  естественным  ходом
эволюции  -  вздор. Или уловка. Все равно что сказать  человеку, истекающему
кровью:  "Понимаешь, старина,  у нас крови сколько  угодно,  но мы  не можем
сделать тебе переливание, потому что тебе положено сейчас умереть".
     - Но ведь так было прежде,- возразят мне,- теперь так не бывает. Теперь
созданы  всякие  там  заповедники  для  охраны   животных,  с   истреблением
покончено.
     Для  просвещения  тех, кто в это верит, приведу  еще  несколько  свежих
данных.   Ежегодно  убивают  60-70   тысяч   китов.  И  сколько  ученые   ни
предупреждают, что при таких темпах некоторые виды китов  вскоре  исчезнут и
самому  китобойному  промыслу  придет  конец,  избиение  продолжается. Можно
подумать,  что  девиз  китобоев  -  "Наживайся  сегодня,  и  черт  с  ним, с
завтрашним днем!"(1)
     Есть много способов истребить животное. Не обязательно убивать его ради
меха,  или мяса, или как вредителя. На Востоке было известно несколько видов
носорога,  теперь  большинство  из них представлено  от  силы  сотней-другой
особей. Почему? Да  потому,  что  есть дурацкое поверье,  будто измельченный
рог, если принять его  внутрь, возвращает силу престарелым мужчинам и делает
их  привлекательными  для  юных дев.  И это в  одной из  частей  света,  где
перенаселенность  так  велика, что надо бы подумать  не о  стимуляторах, а о
противозачаточных средствах. В Индии, на Яве и  Суматре носорог  практически
уничтожен,  теперь  принялись  за  африканские  виды.   Не  сомневаюсь,  что
африканские носороги очень скоро канут в небытие.
     Или взять тихоокеанского моржа. Он был для эскимосов источником пищи, а
клыки  они использовали для замечательной,  тончайшей  резьбы. Однако стоило
нашим  умникам  "открыть"  эскимосское  искусство,  как  началось  повальное
увлечением им, и теперь на моржа охотятся только ради клыков, причем с таким
рвением,  что скоро  моржей вовсе  не останется. Они  уже  внесены  в списки
угрожаемых видов (1).
     Возьмем еще  один  пример глубокомыслия  людей, ничего не  смыслящих  в
природе. В Африке было решено, что вирус, вызывающий сонную болезнь, обитает
в  диких животных.  И  родился блестящий проект: для  защиты  человека и его
невзрачного скота (который уничтожает подлесок и превращает обширные области
в очаги  пыльных  бурь)  истребить всех диких  животных.  Полмиллиона  зебр,
антилоп,  газелей  и  других копытных  погибли,  прежде  чем выяснилось, что
переносчиками сонной  болезни  могут  быть также все мелкие  виды.  Так  что
избиение полчищ великолепных животных было совершенно напрасным.
     Люди негодуют, услышав, что на дорогах Великобритании ежегодно погибают
около двух тысяч человек. Конечно, это  трагедия. Но  мало кто знает, что на
дорогах ежегодно гибнут два миллиона диких  птиц.  Что жертвами автомашин на
дорогах  небольшого   района,  изучавшегося  одним  датским  исследователем,
оказались:  3014  зайцев,  5377  ежей,  11557  крыс,   27834  других  мелких
млекопитающих,   111728   птиц,  32820   земноводных.  Причем   речь   идет,
естественно, о  шоссе, а если добавить  проселки, цифры, наверное,  придется
утроить.
     В любой стране, будь  столько жертв среди людей, поднялся бы такой шум,
такой  бунт, что  властям пришлось  бы  запретить  автомобили и вернуться  к
конным экипажам. Нет, я вовсе не против машин, но ведь вы меня понимаете?
     Люди  не  учитывают одного: если посмотреть на карту мира и  прикинуть,
сколько  места  отведено   заповедникам  для  животных,  получатся  какие-то
крохотные точки, все остальное - исполинский заповедник для человека. И ведь
мало учредить заповедник,  нужны средства,  чтобы он работал как следует. Но
правительства большинства стран не склонны тратить  деньги  на охрану  среды
или  фауны (разве что общественность очень уж негодует и речь идет  о защите
особенно симпатичного животного). А многие
     1)  Страны, ведущие  китобойный  промысел,  приняли  решение  с  сезона
1975/76 года прекратить  промысел  в открытом океане  финвала- последнего из
китов,  находящегося  под  угрозой  уничтожения.  Еще  раньше был  полностью
запрещен промысел синих, или голубых, китов, а с 1936 года запрещен промысел
серых и гладких китов. Строго ограничен промысел кашалотов, сейвалов и малых
полосатиков.- <i>Прим. ред.</i>
     1) Промысел моржа также строго лимитирован и в СССР, и в США. Благодаря
строгим  мерам охраны, вступившим в действие с 1956 года, численность моржей
в   Беринговом,    Чукотском    и    Восточно-Сибирском    морях,    видимо,
стабилизировалась и составляет не менее 50000 голов.- <i>Прим. ред.</i>
     правительства попросту не располагают нужными средствами.
     Не подумайте, что  я сгущаю краски. Я мог бы всю  эту  книгу  наполнить
потрясающими цифрами,  свидетельствующими,  что  из  всех  населявших  Землю
созданий, будь то гигантские хищные  рептилии  далеких эпох или  современные
плотоядные,  самое свирепое, беззастенчивое и  кровожадное - человек. И ведь
он сам себе наносит невосполнимый ущерб своим поведением.  Это самоубийство:
устроив животному миру кровопускание,  мы убиваем себя.  Конечно, как  я уже
говорил,  существуют  национальные парки, заповедники  и  тому  подобное. Но
разрешите  привести  еще  одну цитату  из превосходной книги "Исчезнувшие  и
исчезающие виды", откуда мной взят эпиграф к заключительной главе: "Охранные
меры,  принимаемые  правительствами,   имеют  смысл   только  тогда,   когда
выделяются средства, чтобы эффективно проводить их в жизнь".
     Можно  простить  нашим предкам их прегрешения,  говоря: "Они не ведали,
что творили". Но мы-то, сыны технологического  века,  коим мы так  гордимся,
вправе ли мы простить себе то, что сейчас творим, творим упорно, невзирая на
протесты  мыслящих  людей,  будь то зоологи, экологи, специалисты  по охране
природы или просто рассудительные и  прозорливые граждане?  Мы высадились на
Луне  -  это  выдающееся  достижение. Но  для  чего?  Только  ради  каких-то
минералов или  чтобы с этого  огромного сияющего трамплина шагнуть на другие
планеты,  где  могут оказаться  свои  формы жизни? Но  если  мы  и на других
планетах будем творить такое же безобразие,  как на своей, тогда,  право же,
лучше  было огромные средства, израсходованные на  космические исследования,
обратить на исцеление недугов матушки Земли, вызванных нами же.
     Проблема охраны животных  и среды (как ради нас самих, так и ради наших
потомков) - велика  и сложна, ох, как  сложна. На  свете  есть немало стран,
где, как я говорил, животные охраняются только на бумаге, потому что власти,
утвердив   закон  об  охране,   не  дают  достаточно  денег  на  организацию
заповедников.  А если даже  учредят заповедник - не отпускают  средств,  без
которых он не может как следует работать. В  одной  стране  я спросил, какие
там  есть заповедники.  Деятель,  ответственный  за охрану  животных,  гордо
развернул  огромную карту, испещренную  зелеными пятнами. Вот,  дескать, все
это заповедники! Тогда  я осторожно осведомился, изучались ли они зоологами,
или  экологами, или биологами,  чтобы точно  знать, что именно  эти районы в
первую очередь надо было объявить заповедными.  Что вы, ответили мне, на это
нет  средств.  Так,  может быть, зеленые  пятна  исследованы  с другой точки
зрения: есть  ли в этих  местах вообще  животные  и  стоит ли устраивать там
заповедники?  Нет, и  этого  не  сделано, не на  что  нанять специалистов...
Хорошо,  а  как  налажен  контроль?  Да  никак  -  нет  денег  на  егерей  и
объездчиков... Прекрасная карта, вся в  зеленых  пятнах, выеденного яйца  не
стоила.
     Повторяю,  на отсутствие денег жалуются чуть ли не во всех странах, где
приняты  законы об охране среды и фауны. А ведь есть еще и страны, где таких
законов  вовсе нет.  Энтузиасты охраны природы отдают себе в  этом  отчет  и
всячески  стараются  исправить  положение,  однако  дело  подвигается  очень
медленно.  Боюсь, к  тому времени, когда  наконец будет налажена действенная
охрана природы и животных, многие виды уже исчезнут с лица Земли.
     В  большинстве  просвещенных  стран  есть  множество  клубов,  групп  и
обществ,  будь то для орнитологов или натуралистов широкого профиля, которые
трудятся изо всех сил, стараясь спасти  местную фауну. Есть  и более крупные
организации,  вроде Международного  союза охраны природы,  Всемирного  фонда
охраны  животных.  С  радостью  могу сказать,  что  во  многих  случаях  они
добиваются   успеха.  Например,  ими  спасена  в  Испании  огромная  область
Гвадалквивира - 625 тысяч акров.  А в Австралии они обнаружили кустарниковую
птицу,  которая считалась вымершей. К сожалению,  ее гнездовье  помещалось в
районе,  который отвели под застройку.  Пятнадцать  лет назад птица стала бы
жертвой   собственной   опрометчивости,   теперь  же   планы   строительства
пересмотрели и район объявили заповедным.
     Так  что просветы  есть, однако их  слишком мало. А пока мы  боремся за
сохранение животных в их естественной среде, можно сделать и еще кое-что. То
самое, для чего учрежден  наш трест. Многие виды спасены от гибели благодаря
тому,  что их  разводят  в специализированных зоопарках. Конечно, это  самый
крайний выход, но он хоть помогает  сберечь вид  в надежде, что когда-нибудь
охрана природы на родине вида станет настолько эффективной, что можно будет,
используя плодовитый фонд, возродить там популяцию.
     Список  животных,  спасенных  таких  образом,  достаточно   внушителен.
Возьмем оленя  Давида, или милу, истребленного  в Китае во время Боксерского
восстания. К  счастью,  герцог  Бедфордский собрал по зоопаркам  Европы всех
сохранившихся  милу и  перевез их в  свое поместье  Вобэрн,  где они отлично
прижились.   Теперь   стадо  настолько  велико,  что  появилась  возможность
рассредоточить  плодовитый  фонд  по разным  зоопаркам мира.  А недавно  эти
редкие животные  были отправлены  и  на родину,  в  Китай. Если  там  сумеют
добиться их размножения, можно будет устроить для милу заповедник с надежной
охраной; таким образом, олень Давида вернется в свою естественную среду.
     Другой  пример - гавайская казарка. Эта прекрасная птица почти вымерла,
но разумная  позиция гавайских властей и прозорливость Питера  Скотта спасли
се от верной гибели.
     Назовем еще европейского  зубра,  американского бизона, сайгака, лошадь
Пржевальского... Но куда больше видов, остро нуждающихся в такой помощи.
     Наш трест именно этим и занимается. Конечно, он  всего  лишь колесико в
сложном  современном  механизме охраны природы, но мы надеемся, что колесико
достаточно важное. Наша задача - не просто содержать  в неволе животных. Для
меня  трест  -  резервуар,  своего рода  стационарный ковчег, в  котором  мы
надеемся содержать и  разводить  наиболее  угрожаемые виды,  с  тем чтобы  в
будущем вернуть их на  родину. Я был бы счастлив  завтра распустить трест за
ненадобностью.  Но  боюсь,  он  сейчас крайне  нужен, и  хотелось бы  видеть
побольше таких трестов в других странах.
     Как уже было сказано выше, я посвятил этому делу всю свою жизнь, в него
вложено немало моих денег,  а потому  я не стесняюсь обратиться за помощью к
тебе, читатель. Если ты прочел эту книгу с удовольствием, если тебе пришлась
по  душе  хоть одна  из моих книг,  разреши заметить,  что  они  не  были бы
написаны, не будь на свете животных! Но сейчас многие из этих самых животных
находятся в опасности, если им не помочь - они исчезнут. Я делаю,  что могу,
но я не справлюсь без твоей помощи.
     Если тебе по  каким-то  причинам не подходит  мой  трест, умоляю тебя -
вступай  в  любую  организацию,  которая  хоть  как-то  пытается  остановить
разорение Земли, и приводи с  собой своих друзей.  Сделай все, что  в  твоих
силах, не давай покоя твоим  депутатам, если  тебе покажется, что происходит
неразумное покушение на среду, что какое-то растение или животное  находится
под угрозой  и не охраняется как следует. Пиши  негодующие  письма. Старайся
расшевелить власти. Действуй по принципу: если кричать  достаточно громко  и
достаточно долго, кто-нибудь  да  услышит. Помни, что у растений и  животных
нет депутатов,  им некому писать, они  не  могут устроить  забастовку,  даже
сидячую, за них некому заступиться,  кроме нас, людей, которые вместе с ними
населяют эту планету, но не являются ее собственниками.