снова подошел к Олвин и сообщил, что суппозиторий не подействовал.
     -- А что ты делал? -- спросила Олвин.
     -- Мама, я пошел в уборную, там  я ввел себе эту свечу, потом  вытащил.
Полчаса делал так, как сказала мама. А живот все равно болит.
     У Дэвида были  свои проблемы. Однажды на уроке  английского он придумал
историю  про человека,  сломавшего руку,  после  чего, чтобы проверить,  как
студенты усваивают язык, предложил им рассказать, что именно сломал бедняга.
Молодой мадагаскарец явно посчитал, что перелом руки  -- пустяковое  дело, и
принялся  называть глаза, печень,  легкие, желудок,  уши,  сердце и язык. На
вопрос,  почему  он  перечислил  как раз  те  органы,  которые не подвержены
переломам,  студент  ответил,  что  запомнил  все  эти  слова и  чрезвычайно
гордится этим.
     В   другой  раз  Дэвид  попросил   студентов  назвать   птиц,  служащих
национальным  символом  их стран. Все шло гладко, пока  не наступила очередь
студента из Ганы. Он крепко задумался, насупив брови.
     -- Орел, сэр,-- ответил он наконец.
     -- Какой из орлов? -- спросил Дэвид.
     Студент опять надолго задумался.
     -- Который вымер, сэр,-- произнес он торжествующе.
     Или  взять двух студентов из Таиланда, которые  прибыли  к нам в разгар
небывало  суровой  зимы,  когда  землю покрыла  глубокая пелена  сверкающего
снега. Тайцы  с  восхищением созерцали  невиданное на их родине вещество.  К
сожалению, занятия по большей части происходили  на  воздухе,  где они остро
ощущали холод. Было замечено,  что,  возвращаясь  в  дом,  они первым  делом
сбрасывали  обувь, снимали  носки и принимались  греть  ступни  о  ближайшую
батарею   отопления.  Неудивительно,  что  у  них  появились  ознобыши,  как
неудивительно и то, что эта болячка неизвестна в Таиланде.
     Я никак не ожидал при жизни  увидеть осуществление нашего плана создать
этот мини-университет, однако не успел, как  говорится,  оглянуться, как уже
играл в крокет на газоне за усадьбой "Ле  Нвайе" со студентами  из Бразилии,
Мексики, Либерии, Индии и Китая,  испытывая гордость  не только  потому, что
они любезно позволяли мне выигрывать.  Ибо в самых  разных странах  желающих
учиться  у нас было  больше,  чем  мест в  нашем общежитии (в  год  мы можем
принять около тридцати  человек), и меня не меньше их огорчала необходимость
добавлять все больше новых имен  в список очередников. Заявления поступали в
буквальном смысле слова со всех концов света:  абитуриенты из Южной Америки,
Африки, Азии, Индонезии, Японии,  Европы,  США,  Канады  и  Австралии жаждут
припасть к нашему источнику знаний. В основном это молодые люди, озабоченные
тем,   как  приобрести  профессию,  способные  оплатить   дорогу  и  готовые
довольствоваться  скромной  стипендией,  а  потому ограниченное  число  мест
вынуждает нас соблюдать  осторожность,  чтобы  избежать  чрезмерного наплыва
студентов  из бедных стран.  Вместе  с  тем  работа с представителями  самых
разных наций протекает  успешно;  думаю, все  дело в том, что  их объединяет
одно  горячее   стремление   --   спасать  угрожаемые  виды.  Встречаясь   с
сокурсниками,  они  с удивлением  обнаруживают, что  у  каждой  страны  есть
проблемы с  охраной  живой  природы  и  что  они  могут помочь  друг  другу,
обмениваясь идеями и информацией.
     * * *
     Продолжая  из  года  в год  шлифовать "многогранный  подход"  Треста  к
спасению  видов, мы не  забывали  также о других гранях  нашей деятельности.
Чтобы  поддерживать   на  ходу  механизм  непрерывно  растущей  организации,
требовалось совершенствовать подходы к разного рода текущим делам в пределах
Поместья Огр.  Взять  хотя  бы ветеринарное  обеспечение  большой  коллекции
бесценных угрожаемых видов.
     Мне доводилось говорить  во всеуслышание,  что самые  опасные животные,
кого нельзя  оставлять без присмотра  в зоопарке,--  архитектор и ветеринар,
посему я привык к тому, что архитекторы смотрят на меня с таким отвращением,
будто я болгарский царь Борис, прозванный Живодером, а ветеринары сторонятся
меня, как  если бы я  был  свирепым быком или бешеной собакой. Единственное,
что меня утешало,-- я все-таки имел дело  с грамотными (во всяком  случае --
полуграмотными) людьми.
     Помню, когда я первый раз попросил нашего ветеринара и нашего семейного
врача  оказать  помощь  человекообразной   обезьяне,  моя   просьба  вызвала
непонятное мне, простаку, замешательство. В крупных зоопарках Европы и США в
случае необходимости  спокойно  обращаются  за  помощью к  врачам  и даже  к
стоматологам.  В области диагностики и ремонта несметного множества чудесных
механизмов -- от человека  до мыши  --  существуют три  отдельных извилистых
направления: исследование человеческого организма, копилка знаний о болезнях
и функциях  организма домашних  животных  и,  наконец,  третье  течение  (до
недавних  пор  похожее  на  тоненькую  струйку) -- изучение диких животных в
неволе. Естественно, человек занимал  первое место, а потому это направление
развивалось особенно  интенсивно. Но поскольку оно не пересекалось с другими
направлениями,   ветеринария  не  слишком  процветала.  Осваивая  все  новые
достижения  медицины, ориентированной на  человека,  ветеринар тем не  менее
изучал  только  домашних  животных,  а  потому  не  без  опаски  смотрел  на
поступающего в его кабинет детеныша шимпанзе или гигантскую выдру из Гайаны.
От пробелов в образовании ветеринаров страдали коллекции зоопарков.
     Помню, в молодости  мне  множество  раз  доводилось  присутствовать при
вскрытии умерших  животных: изрубят тело на  куски и неизменно ставят один и
тот же  диагноз -- туберкулез. Никто  не задумывался  -- почему самых разных
животных, от страусов до антилоп, поражал непременно этот недуг, и никому не
приходило в голову заняться лечением или профилактикой. К счастью, теперь об
этом можно  говорить  в прошедшем времени. Идет  свободный обмен  знаниями и
практическим опытом.
     Тони  Оллчерч  пришел  к нам  несколько  лет  назад.  Увлеченный  своей
профессией ветеринара, он  присоединился к  Нику  Блэмпиду, который,  как до
него  отец  Ника, не один год верно служил нам. Сдается  мне, Тони --  как и
следует достойному ветеринару -- был в восторге от разнообразия предлагаемых
ему  пациентов, а  все противные уловки, коими они  старались отравить жизнь
Нику, делали его работу еще интереснее.
     Одним из первых пациентов Тони задолго до того, как мы обзавелись своей
больницей  со  всеми сложными  принадлежностями,  был  Оскар, один из  наших
крупных и отнюдь не безобидных орангутанов. У Оскара  заболел зуб, и местный
зубной  врач  Джек Петти, как и следовало ожидать, отказывался лечить зверя,
если его не усыпят. В те времена мы мало что знали о секретах анестезии этих
животных  и  ради  общего  душевного  покоя, а  также блюдя  интересы  наших
страхователей, мобилизовали местную полицию.  Нам прислали рослого  сержанта
из селян,  с двустволкой, коему  было  предписано  стоять начеку,  пока Тони
будет усыплять Оскара, а  Джек  займется зубом. Тони потом  говорил -- слава
Богу,  что Оскар не очнулся в разгар  операции,  ибо  он не сомневался,  что
заряд из обоих стволов достался бы ему, а не орангутану.
     --  Не доверяю я орангутанам,--  объяснял Тони,-- но еще меньше доверяю
дюжим полицейским с ружьем.
     На  сегодня Тони совмещает  функции ветеринара с  должностью  завхоза и
обязан управляться с  самыми  разными делами, скажем (если взять  не слишком
хлопотный день), произвести горилле кесарево  сечение и  прочистить унитаз в
женской уборной.
     Еще  одна  грань  нашей  деятельности  --  просвещение,  чем  мы  также
занимаемся в "Ле Нвайе". Прежде  наш заведующий  учебной  частью Филип Коффи
отвечал за приматов, занимался орангутанами и гориллами. Терпение, доброта и
понимание, необходимые  в работе  с  человекообразными  обезьянами, пришлись
Филипу очень кстати, когда он сел  разрабатывать программу  для  школьников.
Ежегодно  Джерсийский зоопарк служит  "классным помещением" для семи тысяч с
лишним ребят,  еще  семь  тысяч  состоят  в  "Клубе додо"  (додо  -- дронт),
объединяющем  юных  членов  нашего  Треста.  Филип  и   Дэвид  Во  завершают
организацию курсов для преподавателей  "зоодела", на которых будут обучаться
сотрудники зоопарков разных стран,  особенно развивающихся. Это первые курсы
такого рода, мы счастливы, что кладем начало этому делу, и  надеемся, что по
всему свету возникнут подобные учебные заведения.
     Есть у нас и освещающие разные стороны нашей работы издания. Джереми --
главный  редактор  научного  журнала  "Додо",  и  он  нещадно  подхлестывает
сотрудников  зоопарка,  студентов  и  посещающих  нас  исследователей, чтобы
вовремя представляли  статьи -- будь  то о выращивании редких крыланов или о
результатах длительного  изучения экологии  и  поведения угрожаемого вида  в
природной  среде. Есть  информационный бюллетень <i>--</i> "На краю", трижды в  год
рассылаемый всем членам Треста,  и специальный  бюллетень  для членов "Клуба
додо"  -- "Курьер  додо". К  каждому выпуску "Курьера"  прилагается  большой
цветной  плакат  с  изображением  какого-нибудь  из  опекаемых  нами  видов.
Отдельный тираж плакатов  содержит  природоохранный текст  на  языке  родины
вида; эти  экземпляры мы  посылаем  в  школы, учреждения и  магазины  данной
страны,  чтобы  содействовать  местным  просветительским  программам.  Чтобы
выпускники Международного центра поддерживали связи между собой и с нами, мы
публикуем   и  распространяем  (сейчас  примерно   по   тремстам  адресам  в
шестидесяти  пяти странах) бюллетень "Солитер" (еще одно название  вымершего
дронта)  с  новостями  о  работе  на  Джерси  и наших  заокеанских проектах,
сообщениями выпускников об их  трудах и заметками об  успехах на ниве охраны
природы в разных странах.
     Разумеется,  наши  сотрудники  не   заняты   исключительно  уходом   за
животными, чтением лекций или составлением отчетов. На самом деле  они ведут
калейдоскопический  образ  жизни  -- мы  отправляем их  для работы  в поле и
проверки на местах, как идут наши проекты по  размножению  угрожаемых видов.
Так,  Джереми  периодически вылетает в Бразилию  --  посмотреть, как обстоят
дела  с охраной  приматов.  Дэвид Джегго  посещает острова Карибского  моря,
консультирует  людей,  участвующих  в наших  проектах  размножения  тамошних
попугаев, и ведет учет  диких популяций.  Брайен Кэрролл  (он у нас заведует
млекопитающими) собирает информацию о крыланах, а  ответственный за рептилий
Квентин Блоксэм  выполняет такую же работу на Мадагаскаре и в других местах.
Иногда для сбора  информации приходится прибегать к необычным,  доступным не
всякому исследователю способам. Например, когда  мы поручили одному из наших
научных  сотрудников, Уильяму Оливеру, изучить в поле  поведение  карликовой
свиньи, он пришел к выводу, что  есть только один способ  изведать тайны  ее
личной жизни.  Поймав карликовую свинку, он  надел ей  ошейник с датчиком и,
сидя на спине слона, следовал  за крохотным животным сквозь  заросли высокой
травы.  Нечасто  борцам  за   охрану  природы  доводится  выслеживать  самую
маленькую в мире свинью с радиоошейником, сидя верхом на слоне.
     Таков наш  "многогранный  подход" к охране угрожаемых  видов;  что-то в
этом  роде  следовало  бы теперь  делать всем  зоопаркам  мира для  спасения
животных. Огромную помощь  оказывают нам два  источника,  откуда  мы черпаем
силы для нашей работы; не сомневаюсь, что другие природоохранные организации
завидуют  нам. Во-первых,  нам удалось привлечь  к  себе  много  чрезвычайно
талантливых и преданных делу людей (и что еще важнее -- сохранить их в своем
штате); во-вторых, мне посчастливилось писать книги, которые стали настолько
популярными, что передо мной открывались  двери, наглухо закрытые для других
организаций.
     Думаю, секрет нашего замечательного коллектива в том, что мы  не просто
"очередной зоопарк". Поставив конкретные  цели, мы упорно добиваемся их; мне
кажется,  в этом наша  уникальность, и это привлекает людей. Нам  повезло --
обычно  энтузиасты отыскивают нас, а не наоборот, или же течение приносит их
в наши сети. Случай с  ответственным секретарем  Треста Саймоном  Хиксом  --
очень хороший пример.
     Мы  познакомились  с  Саймоном,  когда   он  возглавлял   замечательную
организацию --  Национальный корпус  охраны живой  природы в Великобритании.
Это  общественная  организация,  в  нее вступают люди,  болеющие  за  охрану
природы и готовые внести в  это дело свой вклад, а вознаграждением им служит
расчистка  загрязненных рек и прудов, посадка деревьев для защиты от эрозии,
сооружение   оград,  плотин  и  мостов  и  прочий  изнурительный,  но  столь
необходимый труд. Саймон явился к нам с бригадой,  чтобы помочь с кое-какими
работами.  Высокий,  крепко сложенный,  веснушчатый,  курносый,  с  большими
синими глазами и рыжими кудрями, он с  ходу горячо взялся за дело, буквально
излучая  энергию. Рядом с ним  вы  чувствовали себя так, будто стоите  возле
электрического генератора --  не  какой-нибудь плохонькой  динамо-машины,  а
агрегата вроде тех, что приводят в движение механизмы "Куин Элизабет II". На
редкость обаятельный человек, он с бесподобной эффективностью управлял своей
бригадой. Я смотрел на него с восхищением. Спросил Джереми и Джона Хартли --
они тоже были в восторге. Сфера деятельности  Треста чрезвычайно разрослась,
и мы остро нуждались в человеке,  который мог бы облегчить бремя руководства
Джереми и Джону. Похоже было, что  Саймон ниспослан Богом --  если мы сможем
заполучить его.
     --  Давайте  еще  присмотримся  к  нему,--  предложил я.--  Зазовем под
каким-нибудь   благовидным  предлогом  --  дескать,  нам  нужен  совет,  как
спланировать заливной луг или что-нибудь в этом роде.
     -- Думаешь, это необходимо? -- спросил вечно осторожный Джереми.
     -- Конечно. Не забывай -- важно не с кем уснешь, а с кем проснешься.
     Джереми смущенно покраснел.
     -- Понимаю,-- неуверенно произнес он.
     Словом, Саймон  вошел  в наш штат, и это было то  самое вливание свежей
крови, в котором мы нуждались. Его энтузиазму  не было границ, он брался  за
самые невероятные и трудные дела и доводил их до конца, проявляя неистощимую
энергию. Очень метко отозвалась  о нем одна моя южноамериканская знакомая. Я
сказал гостье, что ей непременно следует  познакомиться с Саймоном,  ни одна
женщина не должна упускать такого случая, и позвонил вниз в его кабинет.
     -- Сай,-- сказал  я,-- тут у меня сидит одна леди  из Южной  Америки, я
хотел вас познакомить. Ты можешь заглянуть на минутку?
     --  Конечно,-- ответил  Саймон;  голос  в  трубке  был  слышен  на  всю
комнату.-- Отлично, порядок, через секунду буду у тебя.
     Я положил трубку.
     -- А теперь слушай,-- обратился я к гостье.
     Сперва  послышался  приглушенный  грохот,  сопровождаемый чем-то  вроде
громовых раскатов. Затем  громыхнуло еще два  раза, как будто выстрелили  из
пушки.  После чего на лестнице,  ведущей  к  моей  квартире,  раздался такой
топот, словно в дом ворвалась  обутая  в сапоги с подковами  русская армия в
полном составе.  И наконец  хлопнула входная дверь со стуком,  превосходящим
все  предшествующие стуки. Гостья  подпрыгнула  на диване и чуть не выронила
стакан с напитком.
     -- По мнению  Саймона,--  мягко объяснил я,--  двери изобретены,  чтобы
мешать людям заниматься делом.
     Он ворвался  в  гостиную  с  вулканическим  блеском  в глазах и смял  в
рукопожатии  кисть южноамериканской  леди. Излучая очарование, минут  десять
смеялся и разговаривал с нами, прихлебывая холодное пиво.
     --  Ну,-- Саймон  поглядел на часы,--  боюсь, я должен уйти, у меня там
группа добровольных помощников, которых надо муштровать. Извините, больше не
могу задерживаться, надеюсь, еще увидимся. Отлично. Превосходно.
     Он еще раз сжал в тисках  нежную руку дамы и  скрылся.  Откинувшись  на
спинку  дивана,  она слушала удаляющийся  грохот, подобный шуму  отступающей
армии.
     -- Как, ты сказал, его зовут? -- спросила гостья.
     -- Саймон, Саймон Хикс.
     -- Ему больше подходит имя Ураган Хикс,-- твердо произнесла она.
     С тех пор мы его так и зовем.
     Нет  слов  описать,  с каким энтузиазмом  Саймон взялся  за  свою новую
работу. Вибрируя точно арфа, он в два счета реорганизовал нашу систему опеки
животных,  и  если   раньше   она  приносила  желанные,  но  очень  скромные
пожертвования,  то  теперь  суммы  заметно  возросли, и  наши животные,  как
говорится,  выстроились в очередь на  "усыновление". Вот  как действует  эта
система: вы "усыновляете" какого-то зверя, вносите деньги на его пропитание,
и  на клетке или ограде  загона появляется  табличка  с вашим именем. Весьма
удобно для озабоченных родителей  или крестных,  кои накануне дней  рождения
или Рождества носятся  по магазинам  в  поисках оригинальных подарков: нужно
всего  лишь "усыновить" какого-нибудь  обитателя  нашего  зоопарка от  имени
дитяти или крестника. Разумеется, у нас действует скользящая шкала, взнос на
лягушку намного меньше  взноса на гориллу, и  хотя эти деньги ни в коей мере
не  покрывают  наши  расходы на годовое содержание животных, польза  от  них
немалая.  Заодно родители и  дети проникаются сознанием, что  помогают нам в
нашей работе, и не без гордости заходят навестить "своего" зверя.
     Когда  я учредил  в Америке родственную организацию, мы назвали ее SAFE
(Save  Animals  From  Extinction  --  Спасите  Животных  От  Вымирания),  но
американцам  показалось,  что  эта  аббревиатура слишком  похожа на название
какого-то  лекарства,  и  пришлось  избрать  более  пышное  наименование  --
Международный трест охраны  диких животных. Однако Саймона ничуть не смущало
название SAFE, он тотчас запатентовал его и придумал новый способ для людей,
желающих вносить пожертвования в нашу копилку. Заказал в типографии карточки
с  названием каждого  вида и  снабдил ими  ящики  с надписями: "Ветеринарное
обслуживание",   "Содержание",  "Возвращение  в  природную  среду"  и   тому
подобное. Посетители  зоопарка  могли положить в ящик монету или ассигнацию,
выбирая ту сторону нашей деятельности, которая их больше интересовала, зная,
что деньги будут истрачены именно на эти цели.
     Наряду  со всеми этими  делами  Саймон решил,  что  должен пройти  курс
обучения вместе с нашими заморскими студентами, и стал прилежно ухаживать за
обитателями  всех секций  зоопарка.  По мере  того  как Саймон расширял круг
своих   познаний,  он   начал   исполнять  роль  экскурсовода,   рассказывая
посетителям о нашей работе и о биологических особенностях каждого животного.
Предельно  простодушный человек, он, что называется, клюет  на голый крючок.
Послушав однажды (без его ведома), как он просвещает группу членов Треста, я
зазвал его в свой кабинет и сказал:
     -- Саймон, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
     -- Да, а что? -- тревожно осведомился он.
     --  Я  по поводу лекций, которые ты читаешь членам  Треста. На днях мне
случилось тебя послушать.
     -- Нет, правда, неужели слушал, Господи?
     -- Правда,--  серьезно  продолжал я.--  И хотя  в  целом лекция была на
должном  уровне,  мне кажется,  тебе  не стоило  преподносить  этим беднягам
заведомую "липу".
     -- "Липу"? -- через силу вымолвил он.
     --  Ну, может,  не  заведомую  "липу",-- уступил я.--  Может быть, ты и
впрямь считаешь, что ирбис обитает в Сахаре.
     Он уставился на меня, потом вдруг сообразил, что я его разыгрываю.
     -- Умоляю,--  сказал он,--  ради Бога, не  делай  больше таких вещей. У
меня чуть сердце не оборвалось.
     Как  раз  в  это  время  у   Саймона  возникли  осложнения   с   нашими
орангутанами.  Огромный самец Гамбар с  острова Суматра чрезвычайно  ревниво
охранял свою территорию и свою супругу Гину. И надо же было ему вбить себе в
голову, что Саймон (чья шевелюра цветом  весьма похожа на шерсть орангутана)
--  соперник,  домогающийся   расположения  Гины.  Завидев  Саймона,  Гамбар
хватался  за перекладину и раскачивался  на ней, колотя висящую на цепи шину
от грузовика, а завершал грозную демонстрацию силы тем, что сгребал в охапку
Гину и яростно совокуплялся с ней, чем приводил Саймона в  великое смущение.
Дошло  до   того,  что  Саймон,  когда  водил  по  зоопарку  членов  Треста,
отказывался подходить близко к клетке орангутанов.
     -- Ой, глядите -- орангутан! -- кричали гости, издали приметив Гамбара.
     -- Да-да, отлично,-- лихорадочно выпаливал Саймон.-- Но <i>сперва я</i> должен
показать вам наших лемуров.
     Саймон сообщил мне, что во время совокупления с Гамбаром  Гина смотрела
на него с такой укоризной, что у него сердце сжималось.
     -- Это ужасно,-- говорил он.-- Как будто она обвиняет меня.
     --  Не  бери  в  голову,--  утешал я  его.--  Только  подумай,  как  ты
прославишься, когда Гамбар сделает  последний ход. Еженедельник "Ньюс  оф зе
уорлд" заплатит тебе кругленькую сумму за историю твоей жизни.
     -- Что? --  воскликнул Саймон.--  Какой еще  последний ход?  О  чем  ты
толкуешь?
     -- Ты будешь единственным в истории человеком, на кого подаст в суд  за
попытку отбить возлюбленную суматранский орангутан,-- объяснил я.
     Популярность моих книг открывала передо мной  многие двери,  особенно в
среде так называемых "знаменитостей". Чрезвычайно полезно знать, что большой
босс  такой-то  организации  --  ваш  преданный  поклонник:  вы  можете  без
стеснения обращаться прямо к  нему  с  просьбой оказать  услугу, вместо того
чтобы  медленно  карабкаться  вверх  по липкой и непокорной  бюрократической
лестнице. К  тому же один почитатель сведет  вас с десятком  своих знакомых,
которые  могут  вам  чем-то  помочь, и  образуется  нечто вроде гирлянды  из
маргариток.  Типичный  случай  --  поиски  подходящего  патрона  для  нашего
новорожденного американского филиала.
     Примерно  в  это  время  Том  Лавджой,  собрав  в  американском  Совете
благожелательных и щедрых  деятелей,  задумался  над тем,  что теперь  нужно
подыскать,  так сказать, "носовое украшение",  человека,  хорошо  известного
американцам и способного  придать особый блеск  организации.  И Том позвонил
мне, чтобы обсудить этот вопрос.
     -- Как насчет князя Ренье? -- предложил я.--  Он любит животных, у него
в Монако даже есть свой зоопарк.
     -- Тогда  уж лучше его  жена,-- отозвался практичный  Том.-- В  Америке
никто не слышал про князя Ренье, зато все знают Грэйс Келли.
     -- Что верно, то верно,-- сказал я.-- Но я незнаком с ней.
     -- Зато я уверен, что Дэвид  Нивен знаком,-- ответил  Том.-- А с <i>ним</i> ты
знаком. Это ведь он был шафером твоей гориллы?
     --  Он, да только  я не люблю  просить друзей, чтобы они, так  сказать,
извлекали из своих знакомств выгоду для меня.
     -- Не захочет  --  откажется, только  и всего,--  философически заметил
Том.
     И я позвонил Дэвиду. Что он посоветует?
     -- Ненавижу впутывать друзей в такие дела, Джерри,-- сказал Дэвид.-- Но
вот  что  я  сделаю -- помогу тебе  получить приглашение,  а  там уж  ты сам
изложишь свое дело, я только предупрежу ее.
     -- Отлично, Дэвид,--  отозвался я.-- То, что надо. Главное, чтобы нам с
Томом открыли дверь, дальше мы  сами управимся. Уверен, все будет о'кей. Том
обаянием не многим уступит тебе.
     -- Не пытайтесь мне льстить, мистер Даррелл,-- серьезно произнес Дэвид.
     --  Беда  с вами,  второразрядными актеришками,--  не признаете правды,
когда ее говорят  вам прямо в глаза,-- сказал я  и поспешил положить трубку,
не давая ему ответить.
     Спустя  некоторое время княгиня Грэйс выразила  согласие принять нас  и
был назначен день. Том ликовал.
     -- Милая голубушка Мисс Америка,-- говорил он.
     -- Она  еще ничего  нам не  обещала,-- заметил я,-- и умоляю тебя -- не
вздумай называть ее милой голубушкой Мисс Америка. Она княгиня, черт возьми.
     -- Только жена князя,-- поправил меня Том.
     -- Заруби  себе  на  носу, мой  дорогой Томас: особы, ставшие княгинями
благодаря замужеству, порой носятся со  своим  званием и  положением больше,
чем урожденные.
     -- Я должен делать реверансы перед ней? -- спросил Том.
     --  Нет. Хотя  такое  зрелище доставило  бы мне подлинное удовольствие,
лучше избавь  княгиню  Грэйс  от  подобных  церемоний. Однако  учитывая твою
неотесанность, чувствую, что не  помешает преподать тебе несколько уроков --
как  следует вести  себя в таких  случаях. Займусь  твоим  образованием, как
только встретимся во Франции.
     Поскольку  вас не каждый день приглашают в княжеский дворец в Монако, я
посчитал, что  сему мероприятию надлежит придать  соответствующий  блеск.  А
потому разместился вместе со своим женским эскортом (жена, секретарша и одна
давняя приятельница) в роскошном отеле, откуда было слышно  шуршание бумажек
в казино. Вздыбив свои вкусовые сосочки изысканным аперитивом, мы вступили в
зал  ресторана,  встреченные подобострастным метрдотелем и шеренгами учтивых
официантов. Только  мы отведали  нежнейший  овощной суп, холодный, будто нос
белого  медведя, и  официанты  в  торжественной  тишине  поставили  на  стол
варенного  в шампанском  и сливках лосося,  как появился Томас Лавджой, всем
обликом похожий  на  единственную выжившую жертву  страшного  месопотамского
землетрясения. При  виде его у метрдотеля  вырвался вибрирующий  писк, какой
издает  морская свинка,  на которую вдруг наступил  битюг. Честно говоря,  я
вполне разделял его чувства.
     Одна  рука  Тома  сжимала содержащий,  видимо, все его земное имущество
портфель,  изготовленный  из   кожи   престарелого  крокодила,   страдавшего
проказой.  Костюм  его выглядел так, будто в нем поочередно спали семнадцать
бомжей, а восемнадцатый выбросил на свалку.  Рубашка была  сероватого цвета,
только  участок,  окружающий шею,-- черный. Галстук (некогда,  вне сомнения,
смотревшийся великолепно) выглядел  так, будто его задумчиво пожевал и потом
выплюнул  какой-нибудь  не  одаренный  большим  мозгом  динозавр.  Довершала
ансамбль обувь -- Чарльз Чаплин много лет безуспешно пытался  придать  своим
ботинкам такой вид. Изборожденная складками кожа,  что  твой  грецкий  орех,
торчащие вверх флагштоками  носы, отчаянно  цепляющиеся за верха подметки...
Казалось, приди вам в голову неразумная мысль изучить их поближе, непременно
подцепите какую-нибудь заразу.
     --  Привет всем,--  сказал  Том,  втискивая  свою неприглядную  плоть в
кресло.-- Извините, что опоздал.
     Мой  женский  эскорт  воззрился на него так,  как если бы он был жабой,
притаившейся  на  дне тарелки с супом. Сами  все такие нарядные, в  шелках и
сатине, намазанные, расфуфыренные,  источающие дорогие  благоухания,  словно
летний луг после первого укоса, а тут среди них этакое чучело огородное.
     --  Надеемся, ты  не  собираешься <i>в таком  виде</i>  являться  во дворец  к
княгине Грэйс? -- дружно молвили они грозным тоном.
     -- А что? -- удивился Том.-- Чем я вас не устраиваю?
     Они объяснили ему -- чем. Казалось  бы, за много лет  я наслушался, как
женщины  препарируют  своих  мужчин, но  такого обстоятельного  и  жестокого
разбора не припомню. Тому  велели бегом подняться наверх, где, сколько он ни
возражал,  заставили  раздеться  чуть  ли  не  догола,  и  пока  Том  сидел,
завернувшись  в  банное  полотенце,  на  моей  кровати, гостиничная  обслуга
занялась его платьем.
     -- Не  все ли равно, как я выгляжу,--  обиженно  заявил Том.--  Вчера я
завтракал вместе с президентом Перу, и он ничего не сказал.
     -- Есть женщины, которые судят о человеке по одежде,-- ответил я.-- И я
уверен,  что княгиня  Грэйс -- одна  из  них. У этих женщин особое  зрение и
встроенный радар. Приведи их в  зал, где  собралось три сотни людей,  и  они
тотчас заметят микроскопическое пятно яичного желтка  на  галстуке мужчины в
дальнем конце помещения.
     --Но я же не виноват, что мой багаж потерялся в Париже!
     -- Не  станешь  же  ты объяснять ей  это.  Она  решит,  что  ты  всегда
выглядишь точно старьевщик.
     Наконец одежда Тома вернулась, уже не такая похожая на посылку с театра
военных действий в  Крыму, и,  пока  он одевался,  я вкратце  просветил  его
насчет придворного этикета.
     -- Не забудь поклониться, когда она подаст тебе руку. И называй ее либо
"ваша светлость", либо "ма-ам".
     -- "Ма-ам"? -- переспросил Том.
     -- Ну да, это сокращенное "мадам".
     -- А можно, я стану называть ее миссис Ренье?
     -- Ни в коем случае. Держись лучше за титул "ваша светлость".
     Мы  заняли  места  в  такси  и  поднялись на  холм,  откуда  глядит  на
сверкающую  гладь Средиземного моря сказочный розовый  дворец. У  ворот  нас
остановил  строгий  часовой  в  форме,  какую мог  носить кто-то  из  героев
оперетты "Нет, нет, Нанетт" или еще какого-нибудь экзотического мюзикла. Нас
проводили в обитель секретаря княгини и попросили подождать минутку.
     -- Классный  особнячок,-- заметил  Том,  созерцая  мрамор  и  золоченую
резьбу на дереве.
     -- Ради Бога, не забудь,  что я тебе говорил,--  сказал я, считая,  что
Том,   как  председатель  нашего   американского   Совета,   должен   первым
приветствовать княгиню. Секретарь открыл  дверь, и нас  провели  в  кабинет.
Ослепительно красивая и элегантная княгиня поднялась из-за рабочего стола  и
направилась к нам улыбаясь.  И тут я с ужасом увидел, как Том  приветственно
машет ей рукой.
     -- Привет, Грэйс,-- сказал он.
     Стремясь исправить положение, я поспешил взять слово.
     --  Ваша светлость  чрезвычайно  добры,  что  нашли  время  для  нас,--
пролепетал  я.--  Разрешите представить  вам доктора  Лавджоя,  председателя
нашего американского Совета, а моя фамилия Даррелл.
     После чего мы  сели вместе с княгиней  на  широкий  диван  и попытались
рассказать ей про цели нашего Треста. Как ни терпеливо внимала княгиня, я не
сомневался, что  услышу  отрицательный  ответ на нашу просьбу.  Ее светлость
приняла нас только ради своей дружбы с Нивеном и теперь подыскивает вежливые
слова  для  отказа. Пришло  время  выкладывать  козырную  карту.  Только она
заговорила  про обилие всяких обязательств,  а "...потому вряд ли...", как я
положил  ей  на  колени большой  снимок  нашего  новорожденного  горилленка,
лежащего  на  животике  на  белом   махровом   полотенце.  Остановившись  на
полуслове, княгиня восторженно вскрикнула будто  школьница.  "Утю-тю-тю"  не
сорвалось с ее губ, но я чувствовал, что еще немного, и она начнет сюсюкать.
     --  Ваша светлость,--  сказал я,--  перед  вами  как раз  одно  из  тех
животных, которым мы стараемся помочь выжить.
     --  О, какая  прелесть,-- проворковала она.--  В жизни не видела ничего
прелестнее. Можно, я покажу этот снимок мужу?
     -- Он ваш, я специально привез его вам.
     --  О,  большое спасибо,-- произнесла она, не  отрывая от снимка  глаз,
отуманенных нежностью.-- А теперь скажите, чем я могу вам помочь.
     Покидая  дворец десять минут спустя, мы могли поздравить  друг  друга с
тем, что патронессу  американского филиала  нашего Треста зовут ее светлость
Грэйс, княгиня Монако.
     -- Я знал, что фотография горилленка добьет ее,-- торжествующе сказал я
Тому, когда мы  садились  в  такси.--  Все  женщины, кому  я показываю  этот
снимок, сходят с ума. Действует на их материнский инстинкт.
     -- А по-моему, твой снимок тут ни при чем,-- отозвался Том.
     Я уставился на него.
     -- Как это понимать -- ни при чем? -- возразил я.-- Именно снимок решил
исход дела.
     --  Ничего подобного,-- ухмыльнулся  Том.-- На самом деле  ее  покорило
пятнышко яичного желтка на моем галстуке.

        Глава пятая. ВОЗВРАТ В ПРИРОДНУЮ СРЕДУ

     Много лет назад, когда наш  Трест только начинал свою  деятельность,  я
пытался разъяснить людям, для чего мы разводим животных в неволе. Всякий раз
меня спрашивали:  "А  кого  вы  вернули  обратно?" -- так,  будто  все  дело
сводилось  к  тому, чтобы размножить несколько  особей, затолкать в  клетки,
отвезти на родину вида и выпустить в ближайший лес. Ничего подобного...
     Сама задача  разведения видов в неволе сопряжена со многими проблемами,
однако, решив ее, то есть благополучно пройдя первую и  вторую стадии нашего
"многогранного  подхода",  можно  всерьез  приступать к  стадии номер три --
возвращать выращенных вами особей  в природную среду: туда, где  данный  вид
уже  вымер,  в районы  естественного обитания вида,  в  места  с подходящими
условиями  по  соседству  или  в  ареалы,  где  эндемичная  дикая  популяция
нуждается во вливании свежей крови. Третья стадия -- самая сложная.
     Сложность заключается  в новизне  этого дела, речь идет, если хотите, о
совершенно новом искусстве, и мы учимся на ходу. Начать с того, что нет двух
видов  с  одинаковыми запросами,  каковые  и необходимо  тщательно  изучать.
Далее,  нельзя взять животное,  рожденное в неволе в  третьем или  четвертом
поколении, и просто водворить  его в природную  среду.  При всем обилии пищи
кругом  оно  скорее  всего  погибнет,  ибо  приучено  есть  фрукты  и прочий
приготовленный  корм  из  мисок.  Все  равно  что  привычного   к  роскошным
гостиницам потомственного миллионера поместить на застланной газетами скамье
в парке, предоставив добывать пищу в мусорных контейнерах. Без основательной
подготовки он не освоится с новым образом жизни.
     Разработанные пока что методы достаточно просты, но, как я уже говорил,
процесс должен учитывать особенности конкретного животного, да и конкретного
места. Наша первая попытка  вернуть на Маврикий розового голубя -- наглядный
пример  того,  как  легко потерпеть  неудачу.  Мы  решили  для первого  раза
воспользоваться,  так  сказать,  "пересадочной   станцией"  в  Памплемусском
ботаническом саду. Здесь на обширной площади предостаточно листьев и плодов,
к тому же сад пересекает множество  дорожек, облегчая наблюдение за реакцией
и  передвижениями  птиц. Итак,  мы соорудили  специальный  птичник  с  двумя
отделениями  -- одно  для пары голубей, коих мы  наметили выпустить на волю,
другое -- для пары, играющей роль манных птиц, чтобы первая пара не покидала
совсем ботанический сад.
     Кандидатов на освобождение тщательно отобрали в питомнике на Блэк-Ривер
-- комплексе птичников и вольеров, построенных и оборудованных маврикийскими
властями  при финансовой  поддержке  нашего  Треста. После  того  как голуби
освоились  в  новой  обители,  наступил великий  "выпускной" день. По  этому
случаю я  прилетел  на  Маврикий,  и мне было  доверено осуществить заветное
действо. Было задумано,  что, очутившись  на  воле, птицы смогут по-прежнему
использовать птичник как убежище, и там их всегда будет ждать корм. пока они
не привыкнут сами добывать пропитание. Прибыв на место в назначенный день, я
размашистым  движением  (великое   событие!)  дернул  веревочку,  призванную
поднять дверцу, открывая пленникам путь на свободу. Веревочка порвалась.
     Наступила неловкая пауза, пока кого-то послали за  другой веревочкой. В
эту минуту я с глубоким сочувствием  думал  о нарядных дамах, которые раз за
разом  без успеха  пытаются разбить  шампанское о борт спускаемого  на  воду
океанского лайнера. Наконец веревочка появилась и дверца послушно поднялась.
Голуби не подкачали --  вылетели  на волю и опустились на крышу птичника. Мы
надеялись,  что они на этом не остановятся и перелетят на деревья. Не тут-то
было. Они продолжали  флегматично  восседать,  не мигая, на  птичнике, точно
этакие придурковатые изделия чучельника. Посмотрели бы на них сейчас все эти
болваны, которые толкуют о жестокости неволи и сладости свободы.
     Задним  числом мы  пожалели, что  об  этой  первой  попытке  никого  не
известили, хотя тогда это казалось вполне разумным. Всего в Памплемуссе было
выпущено одиннадцать птиц, и они, набравшись постепенно храбрости, принялись
вкушать плоды обретенной свободы,  исследуя все закоулки ботанического сада.
Где  и  столкнулись  вскоре  с опасностью  --  по саду  бродили мальчишки  с
рогатками,  любители мяса сизарей.  Разве  можно было  требовать,  чтобы они
отличали розового голубя от сизаря, разве что первый был пожирнее и  казался
более желанной добычей (на  самом деле мясо розового голубя несъедобно из-за
неприятного вкуса). Добавьте к  этому граничащую со  слабоумием доверчивость
розовых, и станет ясно,  что они были обречены.  Не один  из выращенных нами
голубей  пал жертвой смертоносного оружия юных  охотников. Могут спросить: а
повлияла  бы на ход событий предварительная пропаганда в  печати? Влияют  ли
такие кампании на мальчишек с рогатками? Как бы то  ни было, несмотря  на их
проделки, несколько розовых голубей  составили  пары и  принесли  потомство,
хотя и бросили птенцов на ранней стадии, вероятно спугнутые людьми.
     Достаточно сказать,  что  наш  первый  опыт  никак нельзя было  назвать
блестящим  успехом, а  потому  мы  отловили  уцелевших  птиц  и  вернули  на
Блэк-Ривер. Правда, какой-то урок мы извлекли. Птицы не устремились тотчас в
голубые дали,  а оставались поблизости от того места, где их выпустили и где
их можно было подкармливать, позволяя осваиваться с непривычной обстановкой.
Кроме  плодов  и листьев  местной  флоры  они питались  также  экзотическими
растениями  -- важное наблюдение,  поскольку  экзоты  наводнили маврикийские
леса,  куда  предполагалось  возвратить  розовых  голубей.  И   наконец,  мы
доказали, что птицы, выращенные в неволе, способны  размножаться, очутившись
на свободе.
     А потому  мы уже с полной уверенностью  стали планировать следующий шаг
-- настоящее возвращение птиц в природную среду, конкретно -- в лес Макаби в
одном из глухих уголков острова Маврикий. Снова начали с того, что соорудили
птичники  и  поместили  в них голубей.  На сей  раз перед тем, как выпускать
птиц,  снабдили  их  миниатюрными передатчиками;  одно  дело  --  следить за
голубями  в ботаническом саду,  совсем другое  --  выслеживать их в глубоких
лощинах и зарослях  Макаби. Первое время розовые голуби, очутившись на воле,
вели  себя по-разному. Одни улетали за пределы радиуса действия передатчиков
и  пропадали  где-то  неделями, чтобы  затем каким-то  таинственным  образом
возникнуть вновь. Другие, вылетая в лес, ежедневно возвращались к птичникам,
где их  ждал корм. Третьи, удалившись  от птичников  на  несколько  десятков
метров,  месяцами  пребывали  там. Постепенно становилось  ясно,  что  птицы
акклиматизируются и с каждым днем обретают  все  большую  самостоятельность,
находя устраивающие  их плоды  и  листья.  Тем не  менее,  опасаясь,  как бы
какой-нибудь вид местного корма не исчез из-за смены сезона, обрекая розовых
на голодание, мы продолжали подкармливать их. Когда писались эти строки, два
голубя уже прилетали к птичникам в сопровождении птенцов. Что  позволяет нам
осторожно говорить про успех нового опыта.
     Мы рады этому  по двум причинам. Во-первых,  точно доказано, что птицы,
рожденные  в  неволе в третьем или четвертом поколении, способны освоиться в
природной  среде. Во-вторых,  и  это,  возможно,  еще  важнее  -- мы создали
колонию за пределами  участка, который привыкли называть  Голубиным  лесом и
который представляет собой  долину среди лесистых гор  с кущами причудливого
вида криптомерий, где гнездится вся  дикая популяция розовых голубей (в 1978
году  она  насчитывала  всего  около  двадцати  пяти  особей).  Естественно,
сосредоточение малочисленной популяции на площади в несколько  гектаров было
чрезвычайно опасно для вида --  бесшабашная шайка интродуцированных обезьян,
или  не  менее  бесшабашный примат с ружьем, или хорошенький ураган запросто
могли   истребить  всех   розовых  голубей.   Тем  не  менее  упрямые  птицы
отказывались гнездиться  где-либо  еще.  Невольно  вспоминается совет --  не
класть все яйца в одну корзину... А потому, выпуская розовых в Макаби, мы от
души  надеялись,  что они приживутся  там и образуется новая  колония. После
чего  можно будет продолжать создание колоний в других уголках Маврикия, так
что, случись что-нибудь с исконной дикой популяцией, вид все же сохранится.
     Совсем другую проблему представляют  лысые  ибисы, которые предпочитают
гнездиться вблизи городов.  Это  крупные  птицы с  голой головой  и  длинным
клювом  кораллово-красного цвета, одетые  в  темное оперение,  отливающее на
солнце металлическим блеском. У них обширный и забавный вокальный репертуар,
состоящий  из  серии  кашлей,  хрипов, рычаний  и  звуков,  предшествующих в
латинских  странах звучному отхаркиванию. Некогда  эта своеобразная и весьма
полезная  птица была очень  широко распространена --  от  Турции и  Среднего
Востока до  Северной Африки  и  обширных  областей  Европы,  где лысые ибисы
гнездились   даже  в  Альпах.  В  средние  века   птенцы   ибиса  почитались
деликатесом,  доступным  только  вельможам,  хотя  не  удивлюсь,  если   мне
расскажут,  что  иной  раз  пухлые  птенчики попадали  и  в кастрюлю убогого
крестьянина.   Первые  письменные  упоминания  об  этой  своеобразной  птице
относятся  к шестнадцатому веку, когда  в  Зальцбурге она была известна  под
именем  лесного  ворона.  В  1528  году  король  Фердинанд   и   архиепископ
Зальцбургский издали охраняющие ибиса указы  (очевидно, чтобы аристократы, в
отличие  от  крестьян,  могли  продолжать  уписывать птенцов),  от  которых,
однако, не было проку.
     Я называю лысого ибиса полезным потому, что он -- подобно многим другим
птицам -- истребляет вредителей, питаясь личинками насекомых; сверх того его
пищу  составляют лягушки,  рыбешки  и мелкие млекопитающие. Учитывая крупные
размеры ибиса  и тот  факт, что в кладке  бывает  до четырех  яиц, требуется
изрядное количество  личинок,  чтобы прокормить  этих  пернатых.  В  прошлом
появление  лысых ибисов в давних  местах  их гнездовий на скалах возвещало о
приходе  весны и служило поводом для  праздника --  в  частности в маленьком
турецком городе Биреджик. Но затем было изобретено малоприятное вещество под
названием  ДДТ,  которое, как  заведено,  стали применять  без разбора,  что
отразилось  и  на  ибисах, поскольку  их  корм  оказывался  отравленным.  Из
гнездовий в Европе эта  птица  уже изгнана,  быстро  сокращается численность
лысых  ибисов  на Среднем  Востоке и в Северной Африке. Колония в  Биреджике
оставалась  единственной на Востоке,  но город  разрастался, и  многие  дома
подступили к самой скале, где гнездились птицы.  В летний зной  жители спали
на плоских крышах этих  домов,  им  вовсе  не нравилось, когда  на них падал
сверху помет,  и  они били ибисов камнями  и стреляли. Какой там праздник --
сплошное  расстройство!  Турецкое  правительство  тщетно  пыталось  защитить
ибисов. Под  давлением  людей и  инсектицидов последняя  восточная популяция
быстро  сокращалась,  и  когда пишутся  эти строки, в Турции не осталось  <i>ни
одного</i> дикого лысого ибиса. Сохранились маленькие уязвимые дикие популяции в
Марокко, Алжире и Саудовской Аравии.
     К  счастью,  ибисов  содержали в  неволе  в  Инсбрукском  и  Базельском
зоопарках;  именно   последний  предоставил   нам  птиц,   основавших   нашу
процветающую  ныне  колонию.  В свою  очередь  мы  поделились  с  зоопарками
Эдинбурга, Честера  и Филадельфии, а  еще нами  финансировалось оборудование
вольеров в Марокко, куда поступают выращенные в неволе особи от нас и других
европейских коллекций. Птенцы из  этих  вольеров  составят основу  программы
реинтродукции ибисов в тщательно  подобранных  местах.  Уже готовятся  такие
планы и для других  областей Северной Африки.  Египтологи полагают, что ибис
был первой птицей, выпущенной Ноем  с ковчега.  В самом  деле, почему бы  не
создать колонию этих  птиц, скажем, на  какой-нибудь из скал вблизи Луксора?
Пусть  летают среди могучих  древних  памятников,  как летали в  те времена,
когда эти памятники создавались.
     Эти планы нам  еще предстоит попробовать осуществить,  а несколько  лет
назад, сразу после того, как мы  приступили к реинтродукции розовых голубей,
у  нас было все готово  для  подобной акции  с другим представителем  фауны,
млекопитающим,  а  именно с  ямайской  хутией.  Все сулило успех, однако ход
событий показал, что кажущийся на  первый  взгляд  достаточно простым проект
может натолкнуться на неожиданные препятствия.
     Хутиевые  --  обособленное семейство  грызунов, обитающее  на  островах
Карибского моря и  представленное разными родами на Кубе, Ямайке  и Багамах.
Ямайский  вид (местные жители  называют  его  кроликом), величиной  с малого
пуделя, одет в  серовато-коричневый мех и смахивает на  увеличенную  морскую
свинку.  Это  единственный   уцелевший   на   острове   крупный   эндемичный
представитель  млекопитающих.  Некогда  хутии  водились   здесь  в   большом
количестве и были важным источником питания как для исконных жителей Ямайки,
так и  для  ямайского удава, однако  вырубка  лесов  и  охота  с применением
современного  оружия  явились  подлинной   катастрофой  для  этих  зверьков.
Благодаря любезной помощи одного члена нашего Треста мы в 1972 году получили
наших первых хутий -- двух самцов и самку, пойманных в горах Джон-Кроу;  еще
восемь особей  приобрели в 1975 году.  Они принесли  первое  (насколько  нам
известно)  потомство  в  неволе,  и в  последующие  десять лет  был  получен
шестьдесят  один  помет,  насчитывающий девяносто  пять детенышей.  Из  них,
сохраняя  верность  принципу  --  не  держать  все  яйца  в  одной  корзине,
девятнадцать  мы одолжили для размножения в шесть других коллекций в четырех
разных странах.
     Вернемся,   однако,   в   1972  год.  Когда   близилось   к  завершению
строительство нашей новой великолепной обители для хутий, мне позвонила одна
из  попечительниц  Треста,  Флер  Коулз,  и  сообщила,   что  ждет  в  гости
голливудскую звезду Джимми Стюарта с женой Глорией и собирается  показать им
Джерси. Большой  любитель  пользоваться  удобными  случаями, я  спросил,  не
согласится  ли мистер Стюарт  открыть центр размножения хутий, чтобы сделать
рекламу Тресту. Мне ответили, что он будет счастлив.
     В назначенный день я отправился в аэропорт встречать гостей. Стюарт был
сама непритязательность -- ковбойская походка,  голос с  хрипотцой,  тягучая
речь. Глория  --  прелестная  женщина,  выхоленная, какой  может быть только
состоятельная американка, чрезвычайно обаятельная, однако с особым блеском в
глазах,  свидетельствующим,  что  она  легко  может  уподобиться   одной  из
знаменитых  тетушек мистера  Вудхауса, если что-то  будет  ей  не  по нраву.
Весьма энергичная  особа,  перед какими метрдотели тотчас начинают услужливо
лебезить во избежание  скандалов,  превосходящих самые страшные их  кошмары.
Пока мы, выйдя из аэропорта, ждали, когда Джон подгонит такси, Джеймс Стюарт
вдруг  исчез. Только что  был здесь -- долговязый,  мило улыбающийся --  и в
следующее  мгновение беззвучно испарился. Казалось бы,  для такого  большого
(во всех смыслах слова) человека просто невозможно исчезнуть так незаметно.
     --  Где Джимми? -- спросила вдруг Глория  укоризненным тоном, словно мы
прятали его от нее.
     Мы внимательно обозрели окрестности.
     --  Может  быть,  решил  воспользоваться  удобствами,--   употребил   я
обожаемый мной американский эвфемизм.
     -- Уже пользовался в самолете,-- ответила Глория.-- Куда он мог деться?
     Исключив  "удобства"  из  ряда  возможных  укрытий,  я  совершенно   не
представлял  себе, куда  мог деться Джимми Стюарт.  Растущее волнение Глории
заставило  и меня  ощутить некую  тревогу.  Уж не похитили  ли его?  Я  живо
представлял себе  крупные заголовки в малограмотной мировой прессе:  "Джеймс
Стюарт похищен  на  вечеринке в честь  хутий -- знаменитый  актер  исчезает,
подобно  животным,  которых решил  навестить". Не такой рекламы  желал я для
нашего Треста...
     В эту минуту подъехал в такси Джон.
     -- Пойти сказать мистеру Стюарту, что машина подана? -- спросил он.
     -- Где он? -- дружно воскликнули мы.
     -- Он там, у ангаров, осматривает какой-то самолет,-- сообщил Джон.
     -- Сходите за  ним, умоляю,-- сказала  Глория.-- Он не может равнодушно
смотреть на самолеты.
     -- Как он проник туда? -- недоумевал я: Джерсийский аэропорт охраняется
очень строго.
     -- Неужели думаешь, кто-нибудь станет останавливать Джеймса Стюарта? --
ответил Джон вопросом на вопрос.
     Наконец самовольщик прошагал вразвалочку обратно к нам.
     --Э...  ничего  самолетик там, славненький,--объяснил  он.-- Да, ничего
игрушечка, аккуратненький. Уютный такой... Конфетка. Первый раз такой вижу.
     --   Садись   в  машину,  Джимми,--  распорядилась  Глория.--  Ты  всех
задерживаешь.
     -- Нет, в самом деле,-- настаивал Джимми, не обращая внимания на призыв
супруги.-- Приятно было увидеть эту игрушку.
     После  ленча он, излучая обаяние, открыл  наш питомник хутий,  объявив,
что сразу полюбил  "Хут Ирз", когда впервые их увидел  (то бишь  пять  минут
назад). После сего  тяжкого испытания мы пригласили  гостей отобедать в доме
одного из моих друзей.
     Пока мы чокались в теплице и за последовавшим затем великолепным обедом
я заметил, что Джимми чем-то  озабочен. Решил, что он еще не пришел толком в
себя от  быстрой  смены часовых поясов,  которая хоть  кого может  выбить из
колеи.  После трапезы мы перешли в гостиную,  где Джимми  осторожно  опустил
свою нескладную  фигуру в лоно обширного дивана. Рассеянно поведя по комнате
глазами, он вдруг сосредоточил взор на заинтересовавшем его предмете.
     -- Гляди-ка, пианино,--  сказал  он,  не отрывая загоревшихся  глаз  от
приютившегося в углу маленького рояля.
     -- Джимми, умоляю,-- предостерегла его Глория Стюарт.
     -- Точно,  пианино,-- повторил  Джимми с таким восторгом,  будто сделал
открытие века.-- Этакое маленькое, крошечное пианино.
     -- Джимми, я запрещаю,-- сказала Глория.
     --  Песенку...--  задумчиво произнес  Стюарт  с  фанатичным  блеском  в
глазах, медленно отрываясь от  дивана.-- Песенку...  Как она называется, моя
любимая?
     -- Прошу тебя, Джимми, не трогай пианино,-- отчаянно взмолилась Глория.
     -- А, вспомнил... Регтайм "Ковбой  Джо"...-- сообщил Джимми, подходя  к
инструменту.-- Ну конечно, регтайм "Ковбой Джо".
     -- Джимми, я прошу тебя,-- вымолвила Глория срывающимся голосом.
     -- Щас, больно песенка  хорошая,  свинговая.-- Джимми опустился на стул
перед роялем, поднял крышку, и клавиши оскалились, будто пасть крокодила.--
     Так... ну-ка, поглядим... ага, как там...
     Он принялся тыкать  длинными пальцами в клавиши, и мы  тотчас уразумели
две вещи. Во-первых, Джимми Стюарту явно медведь наступил на ухо, во-вторых,
он не умел  играть  на  рояле. К тому  же он позабыл все слова песни,  кроме
самого названия. Сколько лет наблюдал я его триумфальное шествие по  экранам
кинотеатров, но такое я видел впервые. Он истязал инструмент и фальшиво пел,
тщетно силясь добиться лада. Хриплым голосом снова и снова повторял название
песни,  когда ему казалось, что он что-то пропустил. Это было все  равно что
смотреть на безрукого человека, задумавшего переплыть Ла-Манш. Меня разбирал
смех, но я изо всех сил сдерживался, очень уж он гордился своим исполнением.
Расправившись наконец с регтаймом "Ковбой  Джо",  Джимми повернулся к нам  с
довольным видом.
     --  Кто-нибудь  желает послушать еще  какую-нибудь  песню?  --  радушно
осведомился он.
     Меня подмывало заказать "Усеянный звездами стяг", но до этого не дошло.
     -- Джимми, нам пора уходить,-- сказала Глория. И они ушли.
     Я  воспринял  выступление великого Джеймса  Стюарта как великую  честь;
боюсь, однако, что его супруга думала иначе.
     Всякий  раз, когда коллекция Треста пополняется новым животным, это для
нас поистине волнующее событие. Но "Хут Ирз", как их окрестил Джимми Стюарт,
явились исключением из этого правила. Симпатичные тучные  зверьки с  тяжелым
задом, как  если бы  они  надели не по  размеру большие штанишки, наши хутии
были  начисто лишены  того,  что называют  яркой индивидуальностью.  Радости
бытия они излучали не больше, чем группа церковных старост, хоронящих своего
товарища. Среди их повадок разве  что одну можно было назвать эксцентричной.
Подобно  большинству созданий,  они не читали  специальных книг, описывающих
присущее  им  поведение, а  потому  не знали,  что им надлежит  вести строго
наземный образ жизни. С видом  полного  безразличия они тяжело взбирались по
размещенным  в клетках  веткам  и восседали  под самой крышей, словно  желая
изобразить стайки бескрылых птиц. Правда, я частенько наблюдал, как детеныши
затевают  нечто  вроде  игры  в салки,  но  делалось  это  весьма  степенно;
напрашивалось сравнение  с  раскормленными детьми из  консервативных  семей,
снисходящих до подобных игр лишь по желанию родителей.
     Когда  число  детенышей достигло  удовлетворительной  цифры,  мы  стали
подумывать  о  реинтродукции хутий. Тогдашний  наш  ученый секретарь  Уильям
Оливер отправился  на Ямайку, чтобы провести подготовительные мероприятия, а
именно --  выбрать  подходящий  район  (подходящий  с точки зрения хутий;  в
частности,  важно  было оградить  их от посягательств охотников)  и наладить
сотрудничество с  зоопарком  Хоуп в Кингстоне.  Всего  в 1985--1986 годах на
остров  поступили  сорок  четыре  особи,  выращенные  у  нас  на  Джерси; их
поместили семьями в специальных клетках в названном зоопарке. Тем временем в
избранном  районе тщательно  изучалась растительность, чтобы  мы  могли быть
уверены, что у хутий не будет проблем с кормом.  После этого семьи выпустили
по отдельности  во временные садки у скал и  специально подготовленных: нор.
Через неделю-другую ограды убрали, с тем чтобы около трех месяцев наблюдать,
как пойдут дела.
     Поначалу  все  шло  хорошо. Контроль  показал, что  за  указанный  срок
исчезли только  три особи, тогда как  остальные быстро освоились и выглядели
вполне  удовлетворительно.  Мы  уже   начали  надеяться,  что  реинтродукция
увенчается блестящим успехом. Однако при повторном контроле спустя некоторое
время в том  же году были  обнаружены всего  восемь особей. Все они, включая
двух родившихся на новом месте, были в отличном  состоянии. Полуторамесячные
поиски не обнаружили других  экземпляров.  В  следующем  году удалось  найти
всего двух зверьков -- выращенного на Джерси и  родившегося, судя по  всему,
уже  на  Ямайке.  Оба  были в  хорошем  состоянии, но  куда  подевались  все
остальные  особи, оставалось  загадкой. Казалось бы, и с  кормом здесь все в
порядке,  и охотники сюда не  заходили.  Оставалось  предположить, что  либо
хутий поразила какая-то болезнь, либо  они  стали жертвами бродячих собак  и
кошек. Тем не менее мы не утратили надежду, вместе с  зоопарком Хоуп создаем
достаточно   большую   плодовитую  колонию,   чтобы   при  помощи  студентов
Вест-Индского университета осуществить новую попытку реинтродукции.
     Все огорчения,  связанные  с  провалом  попыток возвращения животных  в
природную среду,  возмещаются с  лихвой, когда  объединенные усилия приносят
успех, как  это было  с  золотистыми  львиными тамаринами. Вместе  со своими
близкими   родичами,  мармозетками,   эти  очаровательные   существа,  самые
маленькие среди  приматов, обитают в приморских  дождевых  лесах Бразилии. К
сожалению,  именно  эти  леса  подвергались  особенно  беспощадной  вырубке,
остались  только редкие  купы, подчас  не  связанные  между собой,  так  что
обитающие  в  них  животные  оказываются  в изоляции  и  не могут  обновлять
генетический  ресурс,  спариваясь с  другими  особями, хотя  бы их разделяло
всего несколько километров.  Некогда дождевые леса в  атлантическом приморье
простирались на  площади в  337 500 квадратных  километров; теперь  осталось
меньше  пяти  процентов, да и на  них непрерывно наступают  топор,  огонь  и
бульдозеры. Что влечет  за  собой  исчезновение  не только  тамаринов, но  и
составляющих их особую экосистему полчищ других животных и растений. Срубить
тропическое дерево --  все равно что  разрушить большой город, ведь на нем и
вокруг него обитают тысячи тварей.
     Золотистый  львиный   тамарин,  вероятно,   один   из   самых  красивых
представителей млекопитающих. Размерами  чуть больше новорожденного котенка,
он  одет в шерсть,  словно  состоящую  из золотых  нитей;  пальцы золотистых
тамаринов длинные, так сказать, "аристократические". От  лица переливающуюся
блеском шубку  отделяет подобие  гривы; отсюда  забавное сходство со  львом.
Движения, как у всех тамаринов и мармозеток, поразительно быстрые, подчас за
ними  невозможно уследить глазом.  Золотистые тамарины всеядны, предпочитают
плоды  и насекомых, однако  охотно едят древесных лягушек  и  даже (недавнее
открытие)  забираются днем  в  дупла,  чтобы  пополнить  свою  диету спящими
летучими мышами. Общаются они между собой звуками,  очень похожими на птичьи
трели и чириканье.
     Мало   того  что  уничтожается   природная  среда  тамаринов,  они  еще
пользуются  популярностью  как   комнатные   животные   и  как   объект  для
биомедицинских   исследований,   посему  в  конце  шестидесятых   и   начале
семидесятых годов стало очевидно, что золотистым тамаринам грозит вымирание.
Считалось,  что в уцелевших лесных урочищах  осталось не больше  полутораста
особей. Тревожная  ситуация нашла свое  отражение в блестящих трудах доктора
Адельмара  Ф.   Коимбра-Фильо,  нынешнего   директора   Центра   приматов  в
Рио-де-Жанейро. В 1972 году  состоялась конференция,  где обсуждали нависшую
над этими животными угрозу и попытались определить, сколько особей уцелело в
природной  среде и  в неволе. Стало  очевидно, что  наряду  с  защитой диких
популяций чрезвычайно важно создать жизнеспособные колонии в неволе. Успехом
в этом деле  мы  обязаны прежде  всего самоотверженному труду  доктора Девры
Клейман.  До  1980  года  лишь   очень  немногие  зоопарки,  преимущественно
американские,  располагали  экземплярами  золотистых львиных тамаринов.  Эти
зоопарки осторожно приращивали свои маленькие популяции и добились заметного
успеха.  За пять лет численность особей в неволе  возросла со ста пятидесяти
трех до трехсот тридцати, почти вдвое превысив число золотистых, обитающих в
природной  среде.  Каждый  год  рождалось   от  пятидесяти   до  шестидесяти
тамаринов,   так  что  теперь  образовалась  достаточно  крупная  устойчивая
популяция и можно было подумать о том,  чтобы вернуть несколько выращенных в
неволе особей в природную среду.  Успеху  проекта способствовало образование
сообщества зоопарков для работы с тамаринами.
     Получив в 1978 году нашу первую пару золотистых, мы тоже присоединились
к сообществу. Появление у нас этих зверьков стало подлинной сенсацией.  Одно
дело -- видеть  живописное или фотографическое изображение животного, совсем
другое  --  лицезреть его во плоти. Переливающиеся  золотом,  точно дублоны,
крохотные приматы  носились по своей клетке с такой быстротой, что казалось,
кто-то  разбрасывает  металлические  слитки.  Исследуя  новую  обитель,  они
обменивались  трелями  и  чириканьем,  как  будто  миниатюрные  экскурсоводы
рассказывали друг другу, где и на что следует посмотреть.
     Когда  наконец золотистые освоились,  они стали главным аттракционом  в
нашем  ряду  игрунковых,  превосходя   красотой   и  своеобразием  остальных
представителей этой  очаровательной группы приматов.  И  настал  день, когда
самка  благополучно  разрешилась двойней  (это норма), малюсенькими золотыми
самородками,  которые свободно уместились бы  в кофейной  чашке.  С  личиком
меньше монетки, их было почти невозможно разглядеть, когда они первое  время
цеплялись  за  густой мех  родителей.  Став постарше, они осмелели  и  стали
покидать  родительские объятия,  чтобы  самостоятельно  исследовать  клетку,
однако  тотчас   мчались   обратно,  когда  им  чудилась  некая   опасность.
Восхитительное  зрелище  являлось  глазу,  когда  освещенные солнцем малютки
гонялись за нечаянно залетевшими  сквозь  проволочную сетку бабочками.  Мало
того что они исполняли  немыслимые прыжки и  балетные  пируэты, ловя  изящно
порхающих  насекомых,  крохотные   шубки   переливались   самыми  различными
оттенками, от красновато-коричневого до  бледно-золотистого.  Почему-то  мое
предложение  назвать  малышей Форт  и  Нокс  встретило  такой  отпор со всех
сторон, что пришлось отказаться от этой идеи.
     Тем  временем продолжалось  развитие  планов  возвращения золотистых  в
природную среду. Естественно, такой грандиозный замысел  требовал тщательной
разработки и  осторожности  в подходах. Следовало  произвести  экологическую
разведку,  определить численность  дикой  популяции,  затем  найти свободные
участки  с  условиями, позволяющими выпустить  особи, выращенные  в  неволе.
Одновременно в пяти  зоопарках США отобрали пятнадцать тамаринов и отправили
в  Центр приматов в Рио  для промежуточной подготовки. Животное, рожденное в
неволе, скажем в  третьем поколении, приучено  питаться в определенные часы,
оно  избавлено   от   необходимости  добывать  себе  корм.  Важнейшая  черта
защищенного  мира неволи -- отсутствие хищников вроде змей и ястребов;  даже
гомо  сапиенс воспринимается  как щедрый  на дары заботливый друг. А  потому
животных надлежит постепенно приучать к  суровым реальностям леса, чтобы они
могли  там выжить. Так,  было  обнаружено, что тамаринов  пугают  качающиеся
ветки. В  приличном  зоопарке они  лазают по  надежно укрепленным веткам,  и
сгибающаяся  под весом  опора  вызывает  страх,  пока  не  научишься  с  ней
управляться. Животным  следовало также привыкать к  употреблению,  наряду  с
обычной диетой, совсем незнакомых диких плодов, и было чрезвычайно интересно
наблюдать, как молодые  особи обучаются  быстрее и  делятся  своим опытом со
старшими.
     Поначалу реинтродукция проходила медленно,  но  постепенно  животные  и
ответственные за проект люди набирались опыта, и дело пошло на лад. На одной
фотографии можно видеть, как выращенный в  неволе тамарин ест лягушку,  чего
он никогда не  получал в своем зоопарке в  Вашингтоне;  было  очевидно,  что
животные хорошо осваиваются в  новой среде.  Следующая фаза  предусматривала
интродукцию выращенных  в неволе животных в места обитания  диких, и великим
событием стал первый случай, когда самка из зоопарка родила двойню от дикого
самца.
     К  тому времени мы на Джерси вырастили больше двадцати  пяти золотистых
львиных тамаринов,  так что могли принять  участие в реинтродукции,  выделив
пять  наших особей. Их  выпустили  семейной  группой в  лесочке, где не было
диких тамаринов, и  мы  гордимся тем, что  наши питомцы были  первыми  среди
рожденных и выращенных в неволе,  которые дали потомство в природной  среде.
Вот   доказательство   для   сомневающихся,   что,  если  усилия   различных
специалистов  согласно направляются к  общей цели,  размножение  животных  в
неволе не только возможно, но позволяет спасти от вымирания множество видов.
     На  всю жизнь запомнился  мне дивный  пикник с Роджером  Пэйном  и  его
семьей во время моей второй поездки в США. Я говорю о том самом Роджере, что
провел  такие замечательные исследования китов; это ему мы обязаны  записями
чудесных скорбных китовых  песнопений,  которые  слушаешь, затаив дыхание  и
жаждая постичь, что же такое эти удивительные огромные создания говорят друг
другу. Впрочем, во время упомянутого пикника Роджер в основном  расспрашивал
меня о работе Треста, и я постарался рассказать ему о наших задачах и целях.
     Под конец Роджер сказал:
     --  Кажется,  я  тебя  понял  -- вы выращиваете  животных,  с тем чтобы
вернуть <i>куда-то.</i> Вопрос в том, чтобы это <i>куда</i> существовало.
     В короткой  фразе  он  обозначил одну из  главных  проблем  выращивания
животных в  неволе;  за  неимением  лучшего  определения назову  ее "синдром
<i>куда".</i> Случай с родригесскими крыланами может служить хорошим примером.
     Маленький остров  Родригес расположен в океане в  шестистах  пятидесяти
километрах  к  востоку от Маврикия.  Один  из первых европейских поселенцев,
Легва, называл Родригес раем с густыми кущами,  населенными дивными тварями.
Тут обитала удивительная  длинноногая  птица пустынник,  чем-то  похожая  на
современного африканского секретаря. А гигантские  черепахи водились в таком
количестве, что, как говорится  в  одном источнике, по их спинам  можно было
"пройти...  свыше  ста шагов...  не ступая на землю". (Говорят,  в прошлом в
Англии  белка  могла пробежать по деревьям и живым  изгородям от Лондона  до
Абердина, ни разу не спускаясь на землю.) Еще в этом тропическом раю обитали
геккон метровой длины, земляной  попугайчик и много иных необычных созданий.
Теперь  Родригес,  сухой,  эродированный, открыт  палящим лучам тропического
солнца;  на  нем  почти  не  осталось  зелени,  потесненной  людьми.   Исчез
длинноногий  пустынник,  исчез  земляной попугайчик,  нет  больше  огромного
геккона  и мостовых из черепашьих панцирей. Остались только клочки леса, и в
самом   большом  из   них,   получившем  название  Каскад  Голубей,  обитает
единственная  в  мире   колония  крыланов  (они  же  --  летучие  лисицы)  с
ярко-желтым мехом на теле и голове. В 1976 году мы с  Джоном Хартли побывали
на Родригесе и отловили для размножения восемнадцать крыланов; вся популяция
тогда насчитывала сто двадцать особей. Несколько экземпляров были помещены в
птичнике маврикийского  правительства  на Блэк-Ривер  (где содержатся  также
розовые  голуби), трех самцов и семь самок мы привезли на Джерси. Здесь нами
выращены  девяносто детенышей,  и мы учредили  вспомогательные колонии как в
других зоопарках Великобритании, так и  в  США. Число особей  достигло такой
цифры, что пришло время подумать об интродукции. Но где?
     Родригес  для  этого  не годится.  Популяция, из  которой мы  с  Джоном
отловили экземпляры для размножения, теперь, слава Богу, выросла примерно до
восьмисот  особей, благодаря  тому, что остров  в последнее  время  обходили
стороной  ураганы и  нашествие людей на Каскад  Голубей сведено до минимума.
Однако, судя  по  всему,  больше восьмисот  крыланов уцелевшие на  Родригесе
клочки леса  прокормить не в  состоянии. И  даже при успешном ходе программы
лесовозобновления  на острове  пройдет не один  год,  прежде чем  новые леса
смогут  принять крыланов.  Да  и  будь возможным  создать вторую  колонию  в
Каскаде Голубей, все равно  остается  проблема ураганов. Очередное стихийное
бедствие в  любое время  может обрушиться  на  остров и  смести деревья, как
сильный ветер срывает с вашей шеи шарф.
     Нами  рассматривалась кандидатура архипелага Чагос, лежащего в океане в
полутора  тысячах  километров  от  Родригеса.  Здешние  острова  необитаемы,
циклоны  и пассаты обходят их стороной. Может быть, именно поэтому ветры  не
приносили сюда крыланов.  Три атолла -- Диего-Гарсия, Перос-Баньос и Саломон
-- вероятно,  могли  бы  прокормить колонию летучих лисиц.  Когда-то на  них
посадили кокосовые пальмы для получения копры, но в 1972 году плантации были
покинуты.  Некоторые  огороды  и  фруктовые  сады,  посаженные до той  поры,
одичали и могли бы служить источниками корма для интродуцированных крыланов.
     Надо  ли уточнять, что Диего-Гарсия, подобно многим другим  симпатичным
островам, был превращен в военно-морскую базу, и теперь  доступ  туда строго
ограничен.  Но  два  других  атолла, вероятно,  способны  обеспечить  кормом
колонию  летучих  лисиц,  хотя   всегда  рискованно  внедрять  в  экосистему
чужеродных животных. Известно, сколько бед они способны натворить -- будь то
олени в Новой Зеландии, кролики в Австралии или ослы на Галапагосах. Правда,
на островах  архипелага Чагос  естественная  растительность  уступила  место
кокосовой  пальме,  кроме того,  туда  завезли крыс,  кошек,  свиней и  коз,
пагубно  воздействующих  на  любую  экосистему. Таким  образом,  интродукция
родригесских крыланов не ухудшила бы ситуацию,  зато могла бы  помочь спасти
вид от вымирания, а заодно -- кто знает? -- способствовала бы восстановлению
растительности.
     Доказано,  что крыланы выступают в лесах  в роли садовников, участвуя в
опылении цветов.  Больше того, косточки поедаемых ими плодов падают вместе с
пометом  на   землю   и   прорастают,   так  что   отдельные  виды  деревьев
распространяются на обширной площади. Неразумно, как это делают многие люди,
презрительно  говорить  --  какой,  дескать, прок  от данного животного  или
растения, ибо  прок,  несомненно,  есть,  пусть  он  даже не сразу  заметен.
"Садоводческая  активность"  крыланов приносит  пользу полчищам  других форм
жизни, включая человека.
     Мы  запросили разрешение посетить Диего-Гарсия, власти нам  отказали  и
предложили обратить внимание на  другие острова.  К  чему  мы и  приступаем,
мечтая найти  надежное  прибежище для  наших  маленьких  золотистых  летучих
лисичек, очень похожих на игрушечных медвежат. Надеюсь, когда мы остановимся
на  каком-то острове,  он не успеет  превратиться  в  полигон для  испытания
атомных бомб. В  мире,  где  убийство почитается  важнее  сохранения  жизни,
всякое возможно...
     Пока  родригесские   крыланы  все  еще  страдают  от  "синдрома  <i>куда",</i>
некоторые  другие обитатели островов  Индийского  океана  избавлены от него.
Здесь  речь  пойдет  об  острове  Круглом,  с  которым  связано  наше  самое
внушительное,  на мой взгляд, достижение  на сегодняшний день: мы спасли  от
погибели маленький уголок планеты.
     Когда  мы с  Джоном Хартли  разрабатывали  на Маврикии  планы  спасения
розового голубя,  мое внимание было привлечено к проблемам  острова Круглого
-- вулканического конуса площадью около  ста пятидесяти гектаров, лежащего в
море  километрах в двадцати к  северо-востоку от Маврикия.  Он  примечателен
тем, что на этом клочке  суши водятся целых два вида ящериц, два вида змей и
несколько видов растений, не известных нигде больше в мире. Кроме того,  это
один  из  немногих  возвышенных  тропических  островов, свободных  от крыс и
мышей, а  еще  здесь  гнездятся  разные  морские птицы.  В  прошлом  Круглый
напоминал  Маврикий  в  миниатюре:  верхние  части  склонов  покрывала  чаща
эбенового  дерева  и  других  пород  с  жесткой  древесиной,  понизу  остров
опоясывала  пальмовая  саванна. Но  в начале  прошлого  века какой-то болван
завез на  Круглый несколько коз и кроликов -- главных врагов растительности.
Это было все равно что запустить в овчарню саблезубого тигра.  Чего не съели
козы,  умяли  кролики;  скоро  верхний  лес вовсе  исчез  и  саванна  начала
отступать под  натиском противника, а разрушаемый эрозией островок медленно,
но  верно поглощался  океаном.  Когда я  впервые  туда  попал,  он напоминал
покрытое шрамами,  изможденное  лицо столетнего  индейца; сохранились только
редкие  пальмы,  несколько  панданусов  да  кое-где низкий  кустарник.  Было
очевидно,  что  нужно срочно  спасать  рептилий,  так как  среда их обитания
быстро  сокращалась.  Мы  с   Джоном   дважды  посетили  Круглый,  поскольку
маврикийские власти согласились, что необходимо отловить ящериц и попытаться
разводить их сперва  на  Джерси,  затем, по  возможности,  на Маврикии.  Нам
сообщили, что принимаются меры, чтобы справиться с кроликами и козами.
     Мне доводилось ловить животных в самых разных уголках мира, и нигде эту
операцию нельзя было назвать простой. Что  до рептилий  острова Круглого, то
они всячески старались облегчить нам задачу.  Сцинки  Телфэра  были  до того
ручными,  что, когда  мы устроились  перекусить в  тени под зелеными дланями
листьев  пандануса,  крупные   ящерицы  поспешили   присоединиться  к   нам.
Окрашенная в серовато-коричневый  цвет гладкая чешуя  переливалась на солнце
всеми цветами  радуги;  глядя на нас живыми, умными  глазами  на заостренной
голове,  они забирались  к нам на колени, протягивая толстые черные  языки к
крутым яйцам, помидорам  и ягодам страстоцвета. Сцинки ели  очень аккуратно,
потягивая из наших  стаканов пиво и  кока-колу с  манерами деревенских леди,
приглашенных на чай к приходскому священнику. Мы чувствовали себя последними
негодяями,  когда  в  завершение трапезы  похватали наших хорошо воспитанных
гостей и засунули головой вперед в мешки из мягкой ткани, подобно тому как в
"Алисе" Сумасшедший Шляпник и Мартовский Заяц затолкали Соню в чайник. Далее
нам  нужно  было поймать  гекконов  Гюнтера -- тучных  ящериц  длиной  около
двадцати сантиметров, с огромными золотистыми глазами, с широкими присосками
на  пальцах и мягкой, точно бархат,  пепельно-серой кожей в черную крапинку.
Гекконы  оказались  не  такими  общительными, как  сцинки,  они предпочитали
оставаться среди  уцелевших клочков саванны, цепляясь за стволы пальм повыше
от  земли.  Пришлось  нам прибегнуть  к более  сложным методам, напоминающим
рыбную  ловлю. Мы  захватили с  собой длинные бамбуковые шесты  с нейлоновой
петлей на конце. Гекконы кротко ждали, пока  мы надевали петли на их толстые
шеи. После чего  оставалось только стащить жертву  вниз и отправить в мешок,
что требовало величайшей осторожности -- стоило геккону испугаться и дернуть
посильнее, и нейлон мог поранить  тонкую, словно  папиросная бумага, кожу. К
счастью,  все  обошлось,  и  в  наших мешках  собралось  двадцать  сцинков и
шестнадцать гекконов.
     На  очереди  были  змеи.  Оба  вида,  обитающие   на  острове  Круглом,
неядовиты;  они  отдаленные  родичи  группы, включающей  удавов  тропической
Америки, но выделены учеными  в особое семейство.  Один, длиной около метра,
окрашен в оливковый цвет со светлыми пятнами.  Днем эти змеи  отдыхают среди
сухих  листьев,  обрамляющих  ствол  пальмы латания; несколько  таких  пальм
уцелели на участке  саванны. Ловить их  было легко --  нащупал  рукой  среди
листьев и тащи. Трудность заключалась в том,  чтобы разглядеть их, поскольку
они  лежали совсем неподвижно. Со вторым  видом  нам не повезло --  эти змеи
обитают  в  норах,   и  обнаружить   их   почти  невозможно.  Последний  раз
представителя этого вида наблюдали в 1975  году; потом  пришли к заключению,
что  он вымер. Все  наши поиски ни  к чему не привели,  оставалось  только с
сожалением решить, что так оно и есть.
     Вернувшись на Маврикий, мы обнаружили,  что там поднялся страшный шум в
связи с  планами  истребления  кроликов  и коз на  острове  Круглом. Властям
советовали  прибегнуть  к  яду,  поскольку из-за сложного рельефа все другие
способы казались малопригодными, и подходящим ядом называли  стрихнин. С ним
отнюдь не приятно иметь дело, но, к сожалению, тогда  в распоряжении властей
не было другой  отравы, подолгу  сохраняющей свою силу под  лучами  палящего
солнца. Теперь-то, конечно,  можно осуждать этот  выбор, ведь  стрихнин  мог
отравить не только кроликов и коз, но и  некоторых рептилий. Так  или иначе,
тогда  ничего  лучшего  не  было  предложено,  а  необходимость  быстрейшего
освобождения Круглого от прожорливых травоядных не  вызывала сомнений. В это
время  кто-то  из причастных  к  проекту  людей поведал о  нем газетчикам, и
началось...
     Ряд  обществ   покровительства   животным   в   Великобритании   поднял
истерический вой, и один из  представителей этих обществ  дошел до того, что
заявил  сэру Питеру Скотту (который пытался посредничать), что, дескать, все
эти  угрожаемые  виды на острове Круглом не стоят  жизни одного  кролика. На
Маврикии Общество борьбы против жестокого обращения с животными, до той поры
всячески  помогавшее нам и не возражавшее против  применения яда на Круглом,
вдруг струсило  и  поспешило дать  задний ход, заявляя,  что травить  коз  и
кроликов --  чрезвычайная  жестокость  и  этого  ни  в  коем  случае  нельзя
допускать.  Тщетно  толковали  мы, что  кролики  и  козы с  такой  скоростью
уничтожают собственную  кормовую  базу,  что их  ждет  медленная  смерть  от
голода, куда более мучительная, чем  быстрая кончина от яда. Одно английское
общество, пекущееся о благе животных, направило на  Круглый меткого стрелка,
чтобы он попытался  освободить  остров  от  коз, и  ему,  к  великому нашему
удивлению,  это  удалось. Говорю "к  удивлению",  потому что  пугливые  козы
обосновались  на   самом  краю  потухшего   кратера   --  самом   опасном  и
труднодостижимом  месте  на всем  острове Круглом.  Однако хитрые ненасытные
кролики оставались, а с ними оставалась и наша проблема.
     Как  раз  в  это  тревожное  время  произошел  забавный  случай,  чуток
развеселивший нас. В Англии главным противником проекта истребления кроликов
был  некий  доктор  Гленфиддис  Бэлморэл. Разумеется,  я  привожу  здесь  не
подлинное  имя  доктора,  но  оно   было   достаточно  необычным,  чтобы  не
запечатлеться  в памяти. Мы с Джоном  Хартли и моим другом Вахабом Овадалли,
старшим лесничим  Маврикия,  участвовали  в одной  конференции  в Лондонском
зоопарке,  и,  просматривая список участников, я  обнаружил фамилию грозного
доктора. Если только, сказал я себе, нам троим удастся потолковать  с ним  с
глазу на глаз, мы уж как-нибудь сумеем его  вразумить.  Тщательно разработав
план  похищения, я сперва  попросил Майкла Брембелла, тогдашнего заведующего
отделом млекопитающих в Лондонском  зоопарке,  разрешить нам воспользоваться
его  домом,  расположенным  на  берегу  канала  Риджентс-парк,  недалеко  от
помещения,  где  проходила  конференция.  Затем  я уговорил  одного  деятеля
представить  меня  доктору  Бэлморэлу.  Доктор произвел  на меня впечатление
человека симпатичного и разумного, я даже удивился -- как это  он мог занять
столь экстремистскую позицию в вопросе об  "изничтожении Банни". Сказав, что
мне и моим коллегам хотелось бы обсудить с ним одну  проблему, я спросил, не
согласится  ли  он  во  время перерыва выпить с  нами  по  стаканчику в доме
Майкла. Он  охотно согласился. К сожалению,  доктор предпочел встретиться  с
нами  в  тот  момент,  когда  один  из  участников  выступал  с  докладом  о
размножении  ламантинов -- животных, к коим я отношусь  с великой нежностью.
Пришлось  мне  пропустить  этот доклад, очень  уж важно было решить вопрос с
островом  Круглым.  Одна  из  многих  жертв,   принесенных  мной  на  алтарь
природоохранного дела.
     Как  бы  то ни было, мы завели доброго доктора  в дом Майкла, совершили
набег  на  буфет  и  вскоре  могли  наблюдать,  как  наша  жертва  тает  под
воздействием  хороших  порций  джина  с  тоником.  Я приступил к рассказу  о
проблемах острова Круглого и  его глобальной важности. Добрый доктор слушал,
кивая  с  умным видом.  Когда  я  выдохся,  включился  Вахаб и рассказал про
грозящую кроликам  голодную смерть, нарисовав такую жуткую  картину, что все
мы чуть не прослезились. После Вахаба в  бой вступил Джон, объяснил с ученым
видом, что остров Круглый исключительно  важен в биологическом смысле и было
бы преступлением позволить кроликам опустошить его. Доктор  продолжал кивать
и поддакивать, говоря: "Совершенно верно... согласен... да-да, конечно..." А
потому,  когда  мы  выпустили  весь пар, нас изрядно потрясла  его  ответная
реплика:
     -- Однако я, право, не вижу, чем могу быть вам полезен.
     Я тупо уставился на него.
     -- Но ведь вы -- доктор Гленфиддис Бэлморэл, верно?
     -- Да,-- озадаченно подтвердил он.
     --  Из  Общества  охраны  пернатых и  косматых?  --  Нет-нет,-- ответил
доктор,-- я из Общества охраны и лучшего понимания жесткокрылых.
     Не  тот  доктор!  Но кто  бы мог  подумать,  что в мире существуют  два
доктора с одним и тем же необычным именем? Хуже всего, что я таки  пропустил
доклад про ламантинов...
     Тем временем в ботаническом саду на Маврикии были благополучно выращены
пальмы из семян, собранных на острове Круглом, и мы  достигли замечательного
успеха  в размножении  всех  видов рептилий,  привезенных  на Джерси.  Число
гекконов  Гюнтера  в   нашем   зоопарке  достигло  двухсот   тридцати  пяти,
общительных сцинков Тэлфера -- трехсот двадцати семи,  но особенно гордились
мы  тридцатью одним  удавчиком. Экземпляры сцинков  и гекконов предоставлены
нами  взаймы  для  размножения в  США,  Германию,  Францию,  другие зоопарки
Соединенного Королевства, в Голландию  и  Канаду, что  обеспечивает надежное
представительство   вида  в   неволе.   Несколько  удавчиков,   естественно,
отправлены в  Канаду --  в  Фонд  размножения рептилий Джефа  Гэерти, щедрый
взнос которого помог построить наш Дом рептилий.
     Итак, теперь мы располагали и пальмами, и рептилиями  для реинтродукции
на остров Круглый; все упиралось в наличие там полчищ зловредных пришельцев.
Нам было "куда" вернуть  местных животных и растения, но это  "куда" пока не
подходило для реинтродукции.
     С  тех  самых пор,  как  много лет назад  я побывал  в  Новой Зеландии,
поддерживаю  связь  с  тамошней Службой  охраны  диких животных, едва ли  не
лучшей  в  мире.  В  одном  из писем  туда  я рассказал о  наших  проблемах,
связанных с  островом Круглым, и  спросил, зная,  сколько  хлопот  причиняют
новозеландцам  крысы и  одичавшие кошки на прибрежных островках, не могут ли
они что-нибудь  посоветовать. Дон Мертон ответил, что,  пожалуй, знает,  как
решить нашу  проблему.  В Новой  Зеландии  была изобретена  новая отрава для
млекопитающих, не  вызывающая болей, в отличие  от стрихнина, и  сохраняющая
свои  свойства  при  экстремальных  температурах.  Дон  добавлял,  что  он и
несколько  его  коллег могут быть  ненадолго  отпущены,  если  мы официально
обратимся в Службу  охраны диких животных,  и они  охотно помогут нам своими
знаниями и  практическими навыками. Невероятно,  сказал я себе, тем не менее
через  некоторое  время  Дон  прибыл  на  Маврикий  со  своими  друзьями,  с
несколькими  центнерами  смертоносного  яда,  палатками,  тентами  и  прочим
снаряжением. Мы понимали,  что  в два  счета с  такой работой не управиться,
ведь  предстояло  отравить  всех  кроликов   на   ста  пятидесяти  гектарах,
напоминающих лунный  ландшафт. Тяжелый груз предстояло доставить на  Круглый
вертолетом, поскольку тащить его  от причалов вверх по отвесным  скалам было
невозможно.  Только наши  друзья  все  упаковали  и приготовились  выполнить
ответственное  задание,  как   правительственный  вертолет,  на  который  мы
надеялись,  вышел из строя. С отчаянием думали мы, что  теперь  придется все
отложить  до другого раза, как благосклонная  судьба  пришла  на выручку. На
Маврикий прибыл с визитом вежливости миноносец австралийских ВМС, у коего на
палубе стоял  новехонький  вертолет.  Посольство  Австралии  благожелательно
восприняло горячие  телефонные просьбы, и австралийским ВМС  было предложено
помочь нам. Миноносец "Канберра" доставил Дона с его людьми, плюс снаряжение
и  яд,  плюс  запас  воды  на полтора  месяца (на острове  нет источников) к
Круглому,   после   чего  винтокрылая   машина  перебросила  одушевленный  и
неодушевленный груз на единственный клочок острова, который с натяжкой можно
было  назвать плоским.  Здесь  Дон  разбил лагерь, и его  отряд  приступил к
работе.
     В тяжелейших условиях они потрудились на славу; спустя  полтора  месяца
Дон заключил, что задача выполнена. Тем не менее через год он  снова побывал
со своей бригадой на Круглом. Ибо уцелей на острове хоть один десяток особей
обоего пола,  попытка  избавиться от  кроликов  сыграла  бы  всего лишь роль
выбраковки с последующим "демографическим взрывом", который вернул бы нас на
исходные позиции. Однако при  повторном визите Дон  не  обнаружил  ни одного
кролика и  прислал мне замечательные фотографии, свидетельствующие,  что  на
изборожденной  складками, иссушенной, эродированной поверхности Круглого уже
появляется нежный  зеленый покров,  сулящий острову возрождение. Разумеется,
работа на  этом  не остановилась:  там  будут посажены пальмы  и,  надеемся,
жесткодревесинные породы. Сверх  того, мы надеемся, что  через  полсотни лет
Круглый  станет  таким или  почти таким, каким был  двести лет  назад, служа
надежным убежищем для своих необычных, уникальных обитателей.
     Совсем недавно  нас  посетил  известный писатель  Ричард  Адамс,  автор
посвященного кроликам бестселлера "Уотершип Даун". Джереми вызвался показать
ему зоопарк  и, как всегда, с  растущим  воодушевлением  рассказывал гостю о
нашей работе и разных направлениях деятельности Треста. И допустил промашку,
когда  дошла очередь до  острова  Круглого; там  ведь  происходили  вещи,  о
которых мистеру Адамсу вряд ли стоило знать.
     --  Так вот,--  горячо  повествовал Джереми,-- когда  истребили коз, мы
сумели также избавиться от трех тысяч кро... кро... кро...
     Джереми  вдруг  запнулся.  Вряд  ли  человеку,  написавшему  бестселлер
"Уотершип Даун", будет  приятно  услышать, что  ты  участвовал в истреблении
трех тысяч кроликов...
     Они молча посмотрели друг на друга. Джереми мучительно покраснел.
     -- Все в порядке,-- спокойно молвил Ричард Адамс.-- Не возьму в толк, с
чего  это люди думают, будто  я безумно люблю  кроликов только  потому,  что
написал о них книгу.
     Итак,  в   сотрудничестве  с   правительством  Маврикия  и  при  помощи
новозеландской Службы  охраны диких животных и ВМС Австралии наш Трест  спас
остров Круглый. Как я затем написал Роджеру  Пэйну, мы нашли, "куда" вернуть
"их". Но дело этим не ограничивается: мне кажется, мы тем самым внесли нечто
новое в обычное представление о зоопарках.  Нам удалось не только  показать,
что разведение  животных в неволе -- будь то на Джерси или на родине вида --
играет важнейшую  роль,  мы продемонстрировали, что  зоопарк способен помочь
восстановлению и защите среды обитания животных, коими он занимается.
     Уверен -- то, что сделано нами для  острова  Круглого, послужит моделью
для многих уголков Земли с подверженной сходным угрозам хрупкой экосистемой.
Надеемся,  нам  удалось  показать,  что  зоопарки  способны преобразиться из
бесплодных  зверинцев старого типа  (каких на  свете  осталось  еще  слишком
много)  в живой инструмент сохранения других  форм жизни, обитающих  на этой
планете вместе с нами. На наш взгляд, все зоопарки, особенно в более богатых
странах, обязаны стать  такими,  и, если скудость  средств не  позволяет  им
простирать свою  деятельность  на  Маскарены,  они  неизбежно,  стоит только
осмотреться,  увидят  возле  своего  порога   какой-нибудь  остров  Круглый,
которому могут  помочь,--  настолько остро стоит  сегодня в  мире  вопрос об
охране живой природы.

        Глава шестая. ПРАЗДНИК ЗВЕРЕЙ

     Итак, в 1984 году мы отмечали две годовщины:  двадцать пять лет назад я
основал свой зоопарк и двадцать один год назад  произошло его преобразование
в Джерсийский трест  охраны диких животных. А потому и  в разгар празднества
нам не мешало трезво оценить свои достижения.
     Чего же  мы добились? Ну, во-первых, сдается  мне, нами  доказано,  что
зоопарк  может и  должен служить важным винтиком  в  механизме охраны  живой
природы. Заговори  я  двадцать  пять лет назад  о  размножении  в  неволе  в
присутствии  серьезных  деятелей,  они  бы  вздрогнули  и  поспешили  громко
обсуждать  другие дела, как  если бы  вам достало дурного  вкуса признаться,
что, на ваш взгляд, некрофилия -- подходящий способ ограничения рождаемости.
Однако  же  три года назад  Международный  союз  охраны природы  опубликовал
заявление,  где  размножение видов  в  неволе названо важным инструментом их
охраны. Интересно читать  этот документ: в нем чуть  ли не дословно изложены
принципы, коими мы  руководствовались четверть века  и  кои я проповедовал с
шестнадцатилетнего  возраста! Нас  радует, что солидная  организация наконец
придала  им респектабельность,  но  почему для  этого  понадобилось  столько
времени? Ладно,  не буду брюзжать. Приятно, хоть и  с опозданием, увидеть  в
своей пастве столь знатных апостолов.
     Плодовитые колонии угрожаемых видов созданы нами не только на Джерси  и
в других  подходящих зоологических коллекциях Европы и США,  но и на  родине
животных. При нашем содействии  питомники спроектированы и построены в таких
странах,   как  Бразилия,   Сент-Люсия,  Маврикий,   Марокко  и  Мадагаскар.
Процветающая на Мадагаскаре  плодовитая  колония  -- особый случай  в  нашей
практике: речь идет о самой редкой  в мире килеватой черепахе ангонока; этот
вид не представлен у нас на Джерси, но, возможно, появится, поскольку сейчас
важно приумножить его численность, к чему  с  большим успехом приступил  наш
представитель на  Мадагаскаре --  Дон Рид. Разумеется, мы  взялись  за  этот
проект не в одиночку,  нам  помогают  многие организации, особенно Всемирный
фонд дикой  природы, но роль мозгового центра выполняет Ли, и, судя  по тому
как идут дела, работа с ангонокой обещает стать отличным  примером того, как
следует разрабатывать и проводить в жизнь проекты такого рода.
     Еще одним важным достижением я считаю создание нашего мини-университета
--  Международного центра  подготовки специалистов по охране и размножению в
неволе угрожаемых видов, откуда студенты из развивающихся стран, пройдя курс
обучения,  возвращаются  домой, чтобы руководить программами, разработанными
нами при сотрудничестве с местными властями.
     Вернувшись  недавно с  конференции  МСОП в Коста-Рике,  Джереми был рад
сообщить,  что  встретил там  двадцать два наших  выпускника, в том числе из
таких далеких друг  от друга стран, как Таиланд  и  Бразилия: все  они жадно
слушали,  что  нового  происходит  в их альма-матер  на Джерси, и  оживленно
обменивались  новостями и  суждениями.  Словно там  собрались  вместе  члены
большой  семьи, говорил Джереми,  и было так радостно  видеть, что наш Трест
обучил и воодушевил стольких молодых людей из самых разных уголков планеты.
     Теперь    Центр   подготовки   наладил   сотрудничество   с    Кентским
университетом, где нашим выпускникам предоставлена  возможность обучаться на
первом в своем  роде факультете,  готовящем дипломированных специалистов  по
работе с  угрожаемыми видами. Возможность пользоваться новейшим компьютерным
оборудованием университета позволяет быстро и эффективно собирать нужные нам
сведения со всего мира. Больше  того, в 1989 году университет учредил у себя
новый  биологический факультет,  и ко мне -- великая честь  -- обратились  с
просьбой  разрешить  им   присвоить  этому  факультету  мое  имя.   Так  что
(опять-таки   первый  в   своем  роде)  новый  факультет  будет   называться
Даррелловский институт охраны природы  и  экологии, сокращенно --  ДИОПЭ. На
моем  родном языке эта аббревиатура --  DICE -- выглядит очень к месту, ведь
борьба за охрану природы так похожа на "dice" -- игру в кости.
     От главных направлений,  как на Джерси,  так  и  в дальних странах,  не
отстают в своем развитии и другие стороны нашей деятельности. С результатами
научных исследований, будь то на тему содержания животных  в  нашем зоопарке
(включающую всевозможные аспекты ветеринарии, питания, биологии размножения)
или  по  вопросам  поведения  и  экологии  видов  в  природной среде,  можно
знакомиться   в    библиотеках    по   всему   свету.   Быстро   развивается
просветительская работа, идет ли речь о джерсийских школьниках или о жителях
Мадагаскара, где плакаты с  изображениями лемуров и килеватой черепахи можно
видеть повсеместно в школах и публичных зданиях.
     Огромную  помощь в  нашей работе  оказывают члены  Треста,  особенно  в
Северной Америке. Как я уже рассказывал, в 1973 году я отправился в США, где
Том  Лавджой  и  другие американские  друзья оказали мне неоценимую помощь в
учреждении  Международного  треста  охраны  диких  животных.  В   1986  году
благодаря усилиям Саймона  Хикса  был  создан  Канадский трест  охраны диких
животных. Помимо  того что появление родственных организаций расширило  круг
нашей деятельности, оно позволяет  нашим американским и канадским  спонсорам
получать скидку с налогов на членские взносы и щедрые пожертвования, которые
так важны для работы нашего Треста в международном масштабе.
     И  наконец, мы пожинаем плоды наших трудов в виде успешного возвращения
в природную  среду  животных, выращенных в неволе.  Такие  редкие виды,  как
розовый  голубь и  золотистый  львиный  тамарин, благополучно осваиваются на
новом  месте  жительства в лесах и, что  особенно  важно,  начали  приносить
потомство.  Чудесно  видеть,  как  после  многих  лет  осторожного  развития
плодовитых колоний мы можем возвращать животных туда, откуда они родом и где
хорошо приживаются.
     Итак,  задачи, которые мы ставили перед собой, учреждая Трест, решаются
-- пусть в разной  степени,  но, во  всяком случае, механизм создан и открыт
для совершенствования. Тем не  менее всегда  приятно  слушать комплименты, и
один из  наиболее приятных  мы услышали,  когда в  1988 году  доктор  Уоррен
Айлиф,  директор   Далласского   зоопарка,   бывший  президент  Американской
ассоциации зоопарков и аквариумов, выступая в  одном  из университетов штата
Техас, заявил:
     --  Спросите  людей,  какой  зоопарк  лучший  в  мире,--  одни  назовут
Сан-Диего,  другие   Бронкс.  Однако,  если  вы  спросите  самих  работников
зоопарков, профессионалов,  включая их директоров,  вам  назовут Джерсийский
зоопарк.
     Такая оценка из-за океана, где  мегазоопарки располагают мегадолларами,
дорогого стоит.
     Еще,  как я тоже уже говорил, нам повезло в том,  что мои книги помогли
привлечь членов в наш  Трест, показали людям, как важно разводить угрожаемых
животных  в неволе, открыли мне  многие двери  и  позволили познакомиться  с
людьми, коих я иначе никогда не встретил бы. Что и стало так очевидно, когда
мы начали готовить празднование наших годовщин.
     На Джерси нас в нашей  организации не так  уж много, а  потому "ребята"
(как я упорно называю Джереми, Джона, Саймона и Тони, хоть  это им совсем не
нравится) частенько в конце  рабочего дня поднимаются в мою квартиру  выпить
по  стаканчику. Заходят  и среди  дня,  если возникают важные  вопросы,  кои
следует  обсудить,  прежде  чем  вынести  наши рекомендации на  рассмотрение
руководящих  органов  Треста.  Это позволяет  отделить  изрядное  количество
плевел от пшеницы и сильно сократить время прохождения вопросов в комитетах.
Если я занят стряпней (люблю это дело), "ребята" размещаются вокруг стола на
кухне, в иных случаях мы располагаемся в гостиной,  где половина  участников
беседы сидят на полу среди разбросанных в кажущемся беспорядке бумаг.
     В особых случаях -- таких,  как рождение горилленка или любовная  связь
золотистых  тамаринов,-- мы откупориваем шампанское; спешу добавить -- не за
счет Треста,  а из моего собственного погреба. Утром  дня, про который здесь
пойдет речь, поводом  послужило только что полученное мной известие, что для
участия в нашем празднике на Джерси прибудет принцесса Анна.
     --  Принцесса  согласилась  открыть наш  Центр  подготовки,--  произнес
Саймон,  возлежа  на  ковре  и  сжимая  в  руке  фужер с  шампанским.--  Это
превосходно. С этого начнем.
     Хотя   наш  мини-университет  действовал  уже  пару  лет,  "официальных
крестин"  еще  не  проводилось,  и  нам  конечно  же  хотелось  видеть  нашу
патронессу в роли крестной.
     -- И что потом? -- спросил я; главное  бремя  организации торжественных
мероприятий ложилось на плечи Саймона.
     -- Ленч,-- ответил он.-- Для узкого круга. Только члены Треста.
     -- Речи? -- поинтересовался Джон.
     -- Надеюсь,  Джерри  выступит  и  принцесса произнесет ответный спич,--
сказал Саймон.
     --  Господи,  Сай, ты же  знаешь --  я  ненавижу произносить речи,  это
обязательно?
     --   Обязательно,--  подчеркнул   Саймон.--  Нельзя,  чтобы   принцесса
выступила с речью, а основатель Треста молчал.
     -- Хотя бы несколько немудреных слов,-- подбодрил меня Джон.
     -- Если немудреных, может, напишешь их для меня? -- предложил я.
     -- Ты всегда правишь все, что я пишу для  тебя,-- возмущенно  отозвался
Джон.
     --  Это  потому, что ты  не  умеешь  писать,-- заметил  я.-- Продолжай,
Саймон, что там у тебя насчет вечера.
     --  На вечер  у меня  есть блестящая идея,--  горячо  произнес  Саймон,
сверкая голубыми глазами.
     Мы  дружно  застонали, а Джереми  даже  зажмурился, и лицо его исказила
мучительная  гримаса,  усиливая  его  сходство  с  герцогом  Веллингтонским,
испытавшим горечь поражения. Все мы знали цену блестящим идеям Саймона...
     -- Я вот что предлагаю,-- продолжал Саймон, не замечая нашей реакции,--
мы арендуем Гори-Касл и устраиваем там пышное зрелище.
     Все прежние блестящие идеи Саймона блекли  перед этой. Замок Гори-Касл,
сооруженный  в  тринадцатом  веке, возвышается  над  приютившимся  внизу,  у
лукоморья,  живописным  рыбацким  селением.  Великолепный  образец  каменной
кладки, он выглядит как новый, его стены, башни и бастионы нигде  не тронуты
пушечными ядрами. Кажется, замок только что построен Голливудом, и когда его
освещают прожектора, так и ждешь, что на одной из стен сейчас появится Эррол
Флинн. Гори-Касл -- самый импозантный среди замков на Джерси; сам сэр Уолтер
Рейли в бытность  губернатором  острова  в начале  семнадцатого века взял на
себя заботу  о  его  сохранности. Арендовать столь  соблазнительный  объект,
сказал я себе, весьма заманчиво, но, увы, совершенно нереально.
     --  Арендовать Гори-Касл! -- воскликнул потрясенный Тони.-- Да  кто  же
позволит тебе снять для твоей затеи <i>замок!
     --</i>  А  что, когда они узнают, для кого это нужно, может быть,  разрешат
использовать  его  бесплатно,-- невозмутимо отозвался Саймон.--  Так  вот, я
представлял  себе   зрелище   в  средневековом  духе.  Думаю,   там   смогут
разместиться что-нибудь около  двух  тысяч человек. Облачимся  в костюмы той
эпохи, будем жарить быка на вертеле, а еще...
     -- Две тысячи! -- воскликнула Ли.-- Кто будет их обслуживать?
     -- Официанты,-- сказал Саймон, удивляясь, как это Ли сама не додумалась
до такого простого ответа.
     --  И  где  же ты их возьмешь?  --  поинтересовался  Джереми.-- На всем
острове столько не наберется.
     -- Доставим на самолетах,-- не унимался упоенный своей идеей Саймон.
     -- А где они будут спать? -- сердито осведомился Джереми.
     -- Палатки,-- ответил Саймон.-- Разобьем палатки на территории замка.
     Мысленно  я представил  себе  восхитительную  картину  -- полчища  злых
португальских  и испанских официантов,  с жесткими  плоеными  воротниками, в
шляпах с перьями, снуют вокруг палаток под проливным дождем.
     -- Как насчет туалетов? -- спросил мрачно настроенный Тони, наш главный
администратор  и  ветеринар,  коему  накануне  довелось  посвятить  не  один
неприятный час проблемам дамских уборных.
     -- Выроем отхожие места,-- не задумываясь ответил Саймон.
     -- Кто будет рыть?
     -- Добровольные помощники.
     -- А если таковых не найдется?
     -- Скажешь официантам, чтобы вырыли,-- предложил Джон.
     -- И где ты возьмешь быка? -- хотел знать ветеринар Тони.
     -- Купим,-- сказал Саймон.
     --  Саннадзор  ни  за  что  не  позволит  вырыть  кучу отхожих  мест на
территории замка,-- заявил Джереми.
     -- Не говоря уже о гигиене,-- с чувством добавил Тони.<b>--</b> Запах...
     --   Лучше   банкет,   где  зелень  предпочли   бы  опаленному  быку,--
перефразировал я Библию.
     -- И  банкет  тоже будет,-- отчаянно  цеплялся за свою  идею  Саймон.--
Дичина и все такое.
     --  Можно  растопить свинец  и  поливать  со  стен  нехороших  людей,--
услужливо посоветовал Джон.
     -- Свинец больно дорог,-- серьезно возразил Джереми.
     Чувствуя, что мои "ребята" пошли вразнос, я  откупорил еще одну бутылку
шампанского.
     --  Послушайте,--  сказал я.-- Как ни заманчива эта идея  с замком, она
полна изъянов, и мне вовсе не хочется объясняться с монаршим двором, с какой
стати  я  вздумал принимать  принцессу  на  территории замка  под  проливным
дождем,  с  валяющимися  кругом  недожаренными  быками, с  льющимся  со стен
расплавленным  свинцом и полчищами чужеземных официантов,  жалующихся на то,
что их гульфики жмут или чересчур велики.
     -- Хочешь  сказать, что  тебе не нравится  моя идея?  -- уныло заключил
Саймон.
     --  Идея  превосходная,  но прибереги  ее  для  другого случая.  Теперь
слушайте <i>мою</i> идею. Как  насчет того,  чтобы  устроить  своего рода  праздник
зверей  и пригласить всех причастных  к охране природы видных персон, кого я
знаю, чтобы каждый мог показать, какое значение он придает этому делу?
     Саймон оживился.
     --  Ты  подразумеваешь  что-то  вроде  большого концерта?  -- осторожно
осведомился он.
     В глазах его вновь появился фанатичный блеск.
     -- Ну  да,-- неуверенно отозвался я.-- Пусть артисты прочтут  стихи про
животных,  пусть  будет  какой-нибудь  балетный   номер,   пригласим  Иегуди
Менухина,  чтобы  исполнил  что-нибудь  из  "Карнавала  животных"... И  тому
подобное.
     -- Да, да, замечательно.-- Саймон устремил взор в пространство,  как бы
представляя себе происходящее на сцене.-- И устроим мы это в Форт-Ридженте в
Сент-Хелиере.  У  них   там  огромная  сцена,  и  все   оборудование   есть,
светильники,  здоровенный  кинопроектор,  квадросистема.  Это  будет  просто
изумительно. Замечательно!
     Так   родился  наш   "Праздник  зверей".  Список  участников   выглядел
внушительно и интересно, поскольку с большинством знаменитостей я встречался
по разным поводам.
     Для  декламации стихотворений мне были нужны два контрастирующих голоса
-- мужской и женский. Среди известных мне прекрасных артистов своим голосом,
несомненно, выделялся сэр Майкл Хордерн.  Когда  он говорил,  казалось,  что
обрел дар речи портвейн высшего качества, такой у него сочный, полнозвучный,
мелодичный голос.  С ним  я не был знаком, но знал, что он читал мои книги и
они ему понравились; я был счастлив, когда он согласился выступить у нас. Не
колебался я и в выборе женского голоса.  С  того  дня<i>,</i>  как я впервые увидел
Дайну   Шеридан  в   очаровательном   фильме   "Женевьева"   про   автогонки
Лондон--Брайтон, проникся к ней неистребимой глубокой любовью. Потом я видел
Дайну  в  ленте  "Где  не летают стервятники"  и был  еще сильнее пленен ею.
Однако мне  было известно,  что у нее есть  супруг,  и это не позволяло мне,
человеку  честных  правил,  прийти  к  Дайне и признаться в любви. Еще одной
причиной было,  разумеется,  то, что я сам женат. Пришлось  без особой охоты
смириться с необходимостью жить без Дайны Шеридан.
     А  тут,  как  раз  перед  нашими  великими  годовщинами,  случилось два
события. Мне предстояло отправиться в Лондон; при этом  я обнаружил, что там
готовятся  возобновить спектакль по очень веселой пьесе моего старого  друга
Ноэля Кауэрда  "Дари смех"; Ноэль уже несколько лет был одним из заокеанских
попечителей  нашего Треста. В списке исполнителей я  увидел, к  моей великой
радости,  имя  Дайны  Шеридан, а потому сказал  себе, что  непременно должен
увидеть своего кумира,  так сказать,  во  плоти.  В самолете, лениво  листая
какой-то  журнальчик, я наткнулся вдруг на  интервью с мисс  Шеридан. В ряду
неизбежных в таких интервью  обычных пустых вопросов  был также вопрос --  с
кем  она предпочла бы очутиться вдвоем на необитаемом острове. "С Джеральдом
Дарреллом",-- ответила Дайна. Я не поверил своим глазам.
     -- Боже, она  хочет, чтобы ее выбросило на необитаемый остров вместе со
мной,-- сообщил я Ли.
     -- Кто это -- "она"? -- подозрительн