были в Чикаго (он оказался мне не по нраву, хотя на мою лекцию пришло две тысячи человек), Питер, стремясь загладить впечатление от его балетной промашки, хлопотал с усердием наседки, опекающей цыпленка. Однако, увлекаясь мелочами, он порой забывал о более существенных вещах. Так, явившись в битком набитый волнующимися слушателями зал, мы обнаружили, что половина нашего фильма о Тресте осталась лежать в гостинице. Я всегда нервничаю, выступая перед публикой, и это обстоятельство только прибавило мне нервозности. На этом чикагские злоключения не кончились. Во время приема, любезно устроенного нашими друзьями для тех слушателей моей лекции, от кого можно было ждать крупных взносов, я остановился около дивана, на котором сидел худой мужчина с землистым лицом. Внезапно ко мне подошла грозного вида женщина с голубыми волосами, с лицом, подобным томагавку, и голосом, способным дробить камни в каменоломне. -- Мистер Дьюролл,-- резко выкрикнула она,-- моя фамилия Эвенспарк, а это мой супруг. Она указала властным жестом на хрупкого субъекта, сидящего подле моего локтя. Мы обменялись приветственными кивками. -- Мистер Дьюролл,-- продолжала она,-- мой супруг и я проделали изрядное путешествие, двести пятьдесят миль, чтобы прослушать сегодня вашу лекцию. -- Мне чрезвычайно приятно...-- начал я. -- Двести пятьдесят миль,-- повторила она, не обращая внимания на мои слова.-- Двести пятьдесят миль, а мой супруг серьезно болен. -- В самом деле? -- Я сочувственно обратился к мистеру Эвенспарку: -- Примите мои сожаления. -- Да-да,-- ударил меня по мозгам ее резкий голос,-- у него рак предстательной железы. Я поймал себя на том, что не знаю толком, как реагировать на подобное сообщение. "Надеюсь, вы скоро поправитесь" -- прозвучало бы не совсем уместно. Я лихорадочно подбирал слова, и тут меня выручил Питер, уведя к другим гостям. За что я отчасти простил ему промашку с фильмом. Когда мы сели в поезд, идущий из Чикаго в Сан-Франциско, в купе нас провел небольшого росточка пожилой чернокожий проводник с белоснежными волосами -- ни дать ни взять один из персонажей фильма "Унесенные ветром". Я с удовольствием отметил, что и речь его вполне соответствует образу. -- Вот ваше купе, сэр,-- сообщил он, слегка коверкая слова.-- А этому джентльмену, вашему другу, сюда, рядом. Сейчас, джентльмены, принесу ваш багаж. Я знал, что эти маленькие удобные купе разделяют раздвижные перегородки, и, когда проводник вернулся с багажом, я попросил его проделать соответствующую процедуру. -- Будет сделано, сэр,-- сказал он, поворачивая какие-то ручки. И вот уже у нас просторное купе с двумя полками, двумя раковинами, двумя стенными шкафами, двумя креслами и двумя окнами, из которых открывался красивый вид на скользящую мимо Америку. Мы изрядно потрудились в Чикаго, и я считал, что наши заслуги должны быть отмечены. -- А теперь,-- обратился я к проводнику,-- мы с другом хотели бы заказать бутылочку шампанского "Корбель". -- Будет сделано, сэр, будет сделано,-- отозвался он.-- Сию минуту. Поезд как раз выезжал за город, когда проводник вернулся, неся в ведерке со льдом чудесное охлажденное американское шампанское. -- Откупорить? -- Если можно, и на всякий случай положите на лед еще одну бутылку. -- Будет сделано, сэр,-- ответил он, осторожно извлекая пробку. Сделав маленький глоток, я одобрительно кивнул, проводник наполнил наши бокалы, тщательно обернул бутылку белой салфеткой и вернул ее в ведерко. -- Это все, сэр? -- Да, благодарю,-- ответил я. Он задержался в дверях и произнес с ослепительной улыбкой: -- Извините, сэр, но для меня подлинное удовольствие обслуживать джентльменов, которые умеют путешествовать. Пока мы с Питером отдавали должное изысканному вину, я решил поделиться с ним моими соображениями о преимуществах путешествия по железной дороге. -- Я не знаю лучшего способа,-- говорил я.-- Что хорошего -- быть закупоренным в консервной банке на высоте семи с половиной тысяч метров вместе с кучей людей, которые впадут в панику, если что-то случится! То ли дело -- поезд. Ты не скорчен, как в чреве матери, можешь свободно пройтись. Передвигаешься с цивилизованной скоростью, удобно сидишь, созерцая мир, тебя отлично обслуживают. Больше того, ты находишься на земле и знаешь, что тебе не нужно ожидать волнующего сообщения пилота, что правый мотор загорелся, сопровождаемого просьбой соблюдать спокойствие. Пусть поезд идет медленно, дружище Питер, зато этот способ путешествия безопаснее. Только я произнес эти слова, как поезд содрогнулся, словно врезался в кирпичную стену. Наши бокалы отбили чечетку и выплеснули содержимое, а мимо окон купе полетели куски дерева и металла. Скрежеща колесами, поезд остановился. -- Кажется,-- нервно произнес Питер,-- мы во что-то врезались? -- Ерунда,-- решительно возразил я,-- поезда ни во что не врезаются. -- Но это Америка,-- заметил Питер. -- Верно,-- сказал я,-- пойдем посмотрим. Вместе с другими пассажирами мы спустились на полотно и проследовали туда, где наш гордый локомотив уныло застыл на месте, окутанный облаком пара. Оказалось, что огромный тягач с таким же огромным прицепом надумал проскочить через переезд перед нашим поездом. Никакого резона для такой бравады усмотреть нельзя было. Как бы то ни было, тягач проскочил, но мы столкнулись с концом прицепа и смяли его. О силе удара говорило то, что стальной скотосбрасыватель локомотива смялся, будто спагетти, и пришлось нам ждать три часа другого локомотива. Больше я ни разу не просвещал Питера о радостях путешествия по железной дороге. А он был так счастлив, когда в Сан-Франциско покинул опасное средство передвижения, что мы успели отъехать довольно далеко от вокзала, прежде чем я обнаружил, что он забыл весь мой гардероб в одном из шкафов нашего спального вагона. В заключение, успев полюбить Сан-Франциско и возненавидеть Лос-Анджелес (кому это взбрело на ум назвать сей город ангельским?), я выступил с лекцией в одном невероятно эксклюзивном и роскошном загородном клубе, членом которого мог стать только человек с первым миллионом в кубышке. Самое подходящее место, сказал я себе, для сбора подаяния. Клуб кишел не знающими счета деньгам американскими нуворишами; женщины с фиолетовыми волосами, шеями стервятников и красноречиво просвечивающими через естественный или искусственный загар крохотными шрамами от очередной пластической операции были обвешаны драгоценностями, как рождественская елка игрушками, и каждый шаг их сопровождался мелодичным дзиньканьем. Замани я какую-нибудь из них в кусты, подумалось мне, и обдери с нее побрякушки, моей добычи достало бы на то, чтобы сделать Трест платежеспособным не на один год. Однако джентльменский инстинкт удержал меня от такого способа легко и быстро добыть средства для спасения зверей. Принадлежащих этим дамам особей мужского пола отличал солидный -- не меньше тридцати -- сорока килограммов -- избыточный вес, красный цвет пухлых лиц, напоминающих воспаленные младенческие попки, и полнозвучный голос людей, полощущих горло гравием. Они разъезжали по полю для игры в гольф на электрических колясках, избавляющих от риска похудеть. До сих пор я в США встречал только обаятельных, цивилизованных, приятных и исключительно щедрых людей, так что это собрание монстров произвело на меня, мягко выражаясь, отталкивающее впечатление. По плану мое выступление перед этими рожами должно было состояться после обеда, коему предшествовали два часа невиданной попойки. Заказав стаканчик виски, я получил нечто вроде небольшой цветочной вазы, содержащей двести пятьдесят граммов спиртного, четыре кубика льда, каждый из которых мог пустить ко дну "Титаник", и чайную ложку содовой с парой-тройкой заблудших пузырьков газа. К тому времени, когда подали обед, мои потенциальные слушатели успели основательно нагрузиться. Естественно, к каждому блюду подавались надлежащие вина, а в заключение -- бренди в кубках величиной с супницу. Сидевшая рядом со мной дама (согбенная под тяжестью недурной имитации королевских драгоценностей) явно соблюдала диету, заботясь о своем здоровье, и налегала на жидкости, пренебрегая более плотной пищей. Обращенные ко мне редкие реплики соседки произносились, насколько я мог разобрать, на одном из наиболее цветистых и замысловатых среднеевропейских диалектов. Я вежливо кивал и отвечал: "Да", "В самом деле?", "О" -- и так далее в столь же глубокомысленном духе. Но вот наступила великая минута. Деятель, организовавший для меня сие тяжкое испытание, встал и, вступив в неравный бой с гулом послеобеденной застольной беседы, произнес короткую вступительную речь, из которой я не разобрал ни слова, после чего сел обратно на свой стул, слегка пошатываясь. Пришла моя очередь встать, и все замолкли, тупо глядя на меня. Я разразился речью, страстно призывая самых несимпатичных млекопитающих, с какими меня когда-либо сводила судьба, прийти на помощь животному миру. Ораторствуя под приглушенный шепот участников застолья, я вдруг обратил внимание на странные звуки рядом с моим локтем. Оглянулся и обнаружил без особого удивления, что особа с королевскими драгоценностями (явно убаюканная моим ласкающим слух английским акцентом) уснула, причем отягощенная побрякушками бесчувственная голова ее опустилась на тарелку, содержащую, увы, роскошное клубничное суфле. Лицо особы окунулось в розовую кашицу, и в лад тяжелому дыханию клубничное суфле громко и весело булькало, как если бы кто-то надумал втягивать в себя через соломинку фруктовый пломбир. Я был только рад прервать свою лекцию и с не меньшей радостью покинул на другой день эксклюзивный клуб, обогатившись жалкой сотней долларов. Нам было важно попасть на утренний самолет до Нью-Йорка, где была назначена следующая лекция и где меня ожидали телевидение, радио и пресса. А потому с утра пораньше, позавтракав и собрав вещи, я поспешил в номер Питера -- проверить, не проспал ли он. Мне предложил войти его печальный, полный душевной боли голос. На кровати лежал поднос с завтраком, самого же Питера не было видно. -- Где ты? -- воззвал я. -- Здесь, дружище Джерри, здесь,-- откликнулся он из ванной. Заглянув в ванную, я увидел, что Питер стоит нагишом с выражением крайнего ужаса на лице, прижимая к животу большое полотенце. -- Что с тобой? -- удивился я. -- Посмотри,-- прохрипел он, указывая куда-то вниз. Я посмотрел и увидел, как по его ноге струится кровь, собираясь в лужицу на дне ванны. -- Боже милостивый! Что ты натворил? -- Не знаю,-- ответил Питер; казалось, он вот-вот заплачет.-- Похоже, порезался перстнем, когда вытирался. -- Ясно, пошли, ложись на кровать, я проверю, что там у тебя,-- распорядился я, не слишком милосердно говоря себе, что Питер конечно же должен был порезаться перстнем именно тогда, когда у нас туго со временем. Он послушался, и я увидел, что перстень почти совсем перерезал крупный сосуд на такой части тела Питера, где наложение жгута неизбежно превратило бы моего друга и помощника в кастрата. Как укротить кровотечение? Лихорадочно озираясь, я остановил свой взор на солонке, стоящей на подносе. Живо стерев с ранки кровь, я высыпал на нее всю соль. Результат был не совсем таким, на какой я рассчитывал. Вспомнив все, чему его учили в хореографическом училище, Питер взмыл над кроватью в прыжке, которому позавидовал бы сам Нижинский, разбрызгивая кровь и рассыпая во все стороны соль; при этом издаваемые им вопли явно соответствовали болевым ощущениям бедняги. Мы описали несколько кругов по комнате, прежде чем я настиг его и снова уложил на кровать; пришлось пообещать, что больше не стану лечить его солью. Разумеется, от всей этой беготни кровь потекла еще сильнее, напоминая маленький фонтан. Было очевидно, что необходимо принять энергичные меры, чтобы Питер вовсе не истек кровью и чтобы мы все-таки успели на наш самолет. Я позвонил дежурному администратору. -- У вас, наверно, есть аптечка? -- А что случилось? -- Мой друг порезался,-- ответил я: дескать, с кем не случается во время бритья. Могу ли я спуститься за аптечкой? Конечно, могу. Велев Питеру лежать и не двигаться, я сбежал вниз и очутился у стойки администратора одновременно со стайкой весело смеющихся американских девчушек, которые обступили меня со всех сторон. -- Я так сожалею о случившемся с вашим другом,-- сказал администратор, кладя на стойку аптечку.-- И где же он порезался? -- Я... э... ну, это... простая царапина, вот только кровь, понимаете,-- промямлил я. Девчушки с интересом уставились на меня, услышав английский акцент. Администратор открыл аптечку, порылся и достал липкий пластырь. -- Может быть, это пригодится? -- сочувственно осведомился он. Окруженный невинными созданиями, я затруднялся объяснить, что липкий пластырь вряд ли хорош для той части тела, которую я собирался латать. -- Возьму-ка я всю коробку,-- сказал я, сопровождая свои слова действием.-- Так будет проще, понимаете. -- Конечно, сэр, конечно,-- отозвался администратор.-- Но это государственное имущество. -- Не сомневаюсь, что там есть все необходимое.-- Я прижал коробку к груди и стал протискиваться через стайку юных леди.-- Я только посмотрю... огромное спасибо... верну ее вам. С этими словами я скрылся в лифте. Благополучно вернувшись в номер Питера, я принялся изучать богатое содержимое аптечки. Здесь были все известные человечеству медикаменты. За исключением средств, останавливающих кровотечение. Однако, покопавшись в этом роге изобилия, я нащупал баночку аэрозоля с надписью "Ньюскин". Нажал на кнопку -- вырвалась струйка тонких, как паутина, волокон, которые тут же затвердели. -- То самое, что нам нужно,-- подбодрил я Питера, пытаясь в то же время сообразить, что же это за вещество. Нажав пальцем на сосуд, чтобы остановить кровотечение, я другой рукой направил туда струю из аэрозоля. Видимо, я перестарался, потому что гениталии Питера, окутанные облаком паутины, мигом уподобились одному из наиболее пышных и своеобразных южноамериканских птичьих гнезд. Кровотечение было остановлено, однако я спрашивал себя, не начнет ли эта конструкция сжиматься, высыхая. Мои опасения не оправдались, и через несколько секунд я заставил Питера живо одеться, после чего мы помчались в аэропорт, где в последнюю минуту успели занять свои места в самолете. В Нью-Йорке я снова встретился с Томом Лавджоем, и мы разработали юридическую формулу, согласно которой появился Международный трест охраны диких животных в качестве отделения нашего Треста, наделенного полномочиями собирать средства для наших целей. Пожалуй, вернее будет сказать, что я изложил Тому, в чем нуждается Джерсийский трест, а он уже мастерски разработал соответствующий план. Конечно, не всегда процедура сбора подаяния доставляет удовольствие, но в данном случае я был вполне вознагражден встречами с чудесными, щедрыми людьми, которые к тому же сплотились вокруг идеи МТОДЖ и учредили наш первый Совет директоров. В последующие годы благодарность нашим друзьям неизменно росла, ибо большая часть щедрых взносов и грантов поступает из-за Атлантики, и без такой замечательной помощи наше развитие шло бы куда медленнее. Однако я должен подчеркнуть, что столь желанный американский экспорт не ограничивается долларами, и тут самое время вернуться к мадагаскарским лемурам, выступающим в несколько неожиданной роли сватов. Дьюкский университет в Северной Каролине по праву славился своей коллекцией лемуров, самой большой за пределами Мадагаскара, и его сотрудники достигли замечательных успехов в изучении и размножении этих животных. Тем сильнее было мое потрясение, когда в письме профессора Франсуа Бурльера (одного из виднейших приматологов Франции), члена нашего Научного совета, я прочел, что поговаривают об отказе университета от упомянутой коллекции из-за недостатка средств. Профессор спрашивал: не может ли Трест что-нибудь сделать? Разумеется, финансовой помощи мы не могли оказать, однако если страшная новость о нависшей над коллекцией угрозе подтвердится, мы постарались бы приютить несколько видов. Как раз в это время я собирался вновь направиться со своим кувшином к источнику американских долларов, а потому позвонил в наше заокеанское отделение и сказал, что хотел бы до начала нового разбойного набега на Америку посетить Дьюкский университет. За согласием дело не стало, и мы договорились, что я полечу в Дарем, где меня встретит многострадальная Марго Рокфеллер, чья дочь Кэролайн училась в том самом университете. Исполненная, как всегда, энтузиазма, Марго ждала меня в аэропорту, и по дороге в университет я просветил ее относительно важности дьюкской коллекции приматов. -- Но если они так чертовски важны,-- последовал естественный вопрос,-- почему университет не желает их содержать должным образом? -- Понятия не имею. Могу лишь предположить, что бывшие его питомцы больше заинтересованы в поддержке местной футбольной команды, чем каких-то там вонючих лемуров. -- Ну, знаешь, это просто позор, если коллекция в самом деле так важна,-- воинственно заключила Марго. Прибыв на место, я обнаружил, что для нас, как говорится, расстелили красную ковровую дорожку. Сразу же началась экскурсия в сопровождении гогочущих профессоров. Три часа я пребывал в своей стихии, переходя от клетки к клетке и любуясь дивными животными -- яркими, как флаг, рыжими вари, сидящими в ряд этаким декоративным бордюром кольцехвостами, сифаками, одетыми в светлую серебристую шерсть, с огромными золотистыми глазами на бархатно-черной мордочке -- ни дать ни взять старинные детские игрушки "мартышка на ласточке". Были тут и лемуры-монгоц с мехом разных оттенков шоколадного цвета, чьи светлые глаза почему-то придавали им хищный вид, карликовые лемуры, пушинками порхавшие по воздуху в своих клетках, на голове величиной с грецкий орех -- большущие глаза цвета топаза и тонкие лепестки ушей. За ленчем мы только и говорили что о лемурах, и я видел, как бедняжка Марго скучнеет под напором научных словоизлияний. Да я и сам довольно туго соображал после длительного перелета. Перекусив, мы еще два часа пообщались с лемурами; наконец мы с Марго побрели обратно в свой мотель, памятуя, что добрейшие профессора устраивают вечером званый обед в нашу честь. -- Честное слово, не выдержу,-- жалобно произнесла Марго.-- Вообще-то я не против, но я и половины не понимаю из того, что они говорят. Эти люди всегда употребляют такие многосложные слова? -- Всегда,-- печально отозвался я.-- Сразу видно, ты не привыкла общаться с учеными людьми, которые не водят знакомства с такими невежественными простолюдинами, как мы с тобой. -- Не знаю даже, как я вынесу этот обед,-- сказала Марго. -- А тебе и не обязательно приходить. Обед-то ведь в мою честь. Мне придется пойти, а ты можешь сказать, что подвернула ногу или еще что-нибудь. -- Нет, милый,-- мученическим тоном возразила Марго,-- я оставалась тебе верна до сих пор, не изменю и сегодня вечером. -- Зайди в мой номер перед выходом, и я налью тебе стаканчик, чтобы настроить на нужный лад для вечеринки,-- заключил я. Мы и впрямь попытались настроиться при помощи бутылочки виски и явились в дом, где был назначен прием, порозовевшие и полные поддельного благодушия. К счастью, остальные гости уже успели пропустить по два-три стаканчика (таких размеров, какие увидишь только в США), а потому наше появление прошло незамеченным. Все профессора пришли со своими женами, кои тоже изъяснялись многосложными словами. Куда до них нам с Марго... Ее лицо выражало полную растерянность, да я и сам лихорадочно озирался в поисках укромного уголка, когда мой взор вдруг остановился на весьма привлекательной молодой женщине, которая сидела на мягком пуфе, потягивая какой-то напиток. Посмотрел на ее пальцы -- колец нет, посмотрел кругом -- нет ли вблизи ее какого-нибудь исполненного собственнических чувств мускулистого молодца. Никого. Одна из милых мне черт Америки -- вы можете подойти к незнакомке и представиться, не опасаясь, что она лишится чувств от ужаса. И я не стал мешкать. -- Привет, я -- Джерри Даррелл. -- Знаю,-- сказала она.-- Я Ли Макджордж. -- Чем вы занимаетесь? -- спросил я. "Хоть бы не ответила, что помолвлена с одним из профессоров и обручальное кольцо находится в чистке". -- Научными исследованиями,-- сказала она. -- И что же вы исследуете? "Хоть бы не ответила -- психологию, или ядерную физику, или исторические драмы второй половины XVII века..." -- Я изучаю общение животных, во всяком случае такова тема моей докторской диссертации. Я ошалело воззрился на нее. Назовись она дочерью индейского вождя и марсианки, и то я не был бы так поражен. Общение животных во всех его видах -- предмет, безмерно интересующий меня. -- Общение животных? -- тупо молвил я.-- Вы подразумеваете всякие эти свисты, хрюканье, писк и прочие звуки, при помощи которых животные общаются друг с другом? -- Грубо говоря -- да. Я проработала два года в поле на Мадагаскаре, изучала звуки, издаваемые лесными обитателями. Я пожирал ее глазами. Конечно, она была хороша собой, но сочетание привлекательности с изучением общения животных делало ее в моих глазах чуть ли не богиней. -- Не уходите,-- сказал я,-- сейчас я наполню наши стаканы, и вы расскажете мне про Мадагаскар. Мне еще не доводилось там бывать. Следующие два часа мы говорили про Мадагаскар и с жаром обсуждали тему общения животных. Пусть наши взгляды не во всем сходятся, говорил я себе, во всяком случае у нас, двух млекопитающих, так сказать, нет проблем с общением. Когда часы пробили десять, хозяин встал и объявил, что наступило время обеда. Я думал, что обед подадут в его доме, однако выяснилось, что мы все отправимся в какой-то ресторан. Выяснилось также, что только Ли знает дорогу к сему водопою, а потому ей было поручено возглавить кортеж на своем автомобиле. -- Отлично,-- твердо произнес я,-- поеду с вами, чтобы мы могли продолжить нашу беседу. У Ли была маленькая машина, почему-то полная сухих листьев и собачьей шерсти, и мы тронулись в путь, сопровождаемые развеселой профессорской компанией с Марго где-то в середине кортежа. Увлеченные своей дискуссией, мы не заметили, как Ли повернула куда-то не туда и мы катаемся по кругу, увлекая за собой доверчивых ученых мужей. В конце концов нам все же удалось найти нужную улицу, и с опозданием в полтора часа мы прибыли в ресторан, где нас встретили с весьма кислыми минами. За обедом мы с Ли продолжали дискутировать, и около двух часов ночи она отвезла меня в мой мотель. Проснувшись утром, я не особенно удивился, обнаружив, что малейший поворот головы сопровождается болевыми ощущениями. Стараясь не шевелиться, лежал и думал о Ли. Точно ли она такая умная или это показалось мне под влиянием спиртного? Красива несомненно, но как насчет интеллекта? Я позвонил доктору Элисон Джолли, видному знатоку природы Мадагаскара и поведения лемуров. -- Скажи мне, Элисон, ты случайно не знаешь девушку по имени Ли Макджордж? -- Как же, знаю -- Дьюкский университет. -- И какого мнения ты о ней? -- Я затаил дыхание. -- Ну, я отнесла бы ее к числу самых одаренных исследователей в области поведения животных, с кем я сталкивалась за последние годы. Следующую проблему было не так легко разрешить. Может ли рассчитывать на успех у молодой симпатичной девушки тучный седой мужчина, по возрасту годящийся ей в отцы? Человеку, в чьи сети попадались млекопитающие на всех континентах, эта задача казалась неразрешимой. И тут вдруг я сообразил, что обладаю одним уникальным свойством: у меня есть зоопарк. Из чего следовало, что надо заманить Ли на Джерси и показать ей мое единственное достояние. Но как сделать это, не посеяв в душе девушки мрачных подозрений? Несколько дней я ломал голову над этой проблемой, потом меня вдруг осенило, и я взялся за телефон. -- Алло, это Ли Макджордж? -- Да. -- Говорит Джерри Даррелл. -- Знаю. -- Как вы догадались? -- опешил я. -- Среди тех, кто может мне позвонить, вы единственный обладатель английского акцента. -- О,-- отозвался я, пораженный логикой ее умозаключения.-- Ладно, как бы там ни было, у меня две хорошие новости. Первая -- получен грант, который позволит построить так необходимую нам лечебницу. -- Чудесно,-- сказала она,-- замечательно. Я сделал глубокий вдох. -- Вторая новость -- одна старушка, член нашего Треста, скончалась, великодушно завещав нам некую сумму. Обычно, когда люди жертвуют деньги Тресту, они указывают, на что их следует потратить, но в данном случае мне предоставлено самому решать этот вопрос. -- Понятно,-- сказала Ли.-- И что же вы собираетесь с ними сделать? -- Hо, если вы не забыли, я говорил о своем желании оборудовать кабинет для изучения поведения животных и приобрести звукозаписывающую аппаратуру... Что было совершенной правдой. -- И вы хотите использовать на эти цели завещанную сумму. Прекрасная идея,-- с жаром произнесла она. -- Ну, не совсем так,-- ответил я.-- Сумма не так уж и велика, однако достаточна, чтобы провести предварительные исследования и решить, может ли из этой идеи что-то получиться. Вот я и подумал... не использовать ли эти деньги... на то, чтобы пригласить вас на Джерси, где вы могли бы меня консультировать. Как вам такой вариант? -- Замечательная идея,-- медленно произнесла она.-- Но вы уверены, что хотите, чтобы я консультировала вас? -- Совершенно уверен,-- твердо сказал я.-- При вашем опыте лучшего консультанта не найти. -- Что же, я была бы только рада, однако могу приехать лишь после окончания семестра. И Ли приехала, вооруженная тяжелым магнитофоном, и провела на Джерси полтора месяца. Как я и ожидал, она была в восторге от моего зоопарка и от работы, проводимой Трестом. На исходе полутора месяцев я не без трепета спросил, не согласится ли она выйти замуж за меня, и Ли, к великому моему удивлению, согласилась. Я по природе скромный человек, однако чрезвычайно горжусь одним совершенно уникальным достижением. А именно: история не знает другого человека, за которого вышли бы замуж ради его зоопарка. Глава третья. ПОПРОБУЙ СОХРАНИ... На бумаге сам принцип размножения животных в неволе для сохранения вида выглядит достаточно просто. Вы определяете нуждающийся в спасении вид и создаете плодовитую колонию. На деле все куда сложнее. Прекрасный пример -- сага о карликовой свинье. Проблемы, с коими мы столкнулись, пытаясь помочь выживанию этого миниатюрного представителя семейства свиных, многому нас научили. Научили, как важно работать в поле, поскольку мы слишком мало знаем про образ жизни большинства видов. Научили, что очень часто в разных концах света равнодушие властей или межведомственные склоки могут сорвать все усилия по охране дикой природы. А в данном конкретном случае мы узнали, что угроза иным животным не так велика, как нам представляется, ибо когда заинтересовались карликовой свиньей, считалось, что этот вид уже вымер. Впервые карликовую свинью, самый мелкий вид в семействе свиных, описал в 1847 году в Ассаме (Северная Индия) Б. Ходжсон. Сперва не было даже уверенности, что речь идет об отдельном виде, а не о поросенке обыкновенного дикого индийского кабана. Тем не менее истина была установлена, и вид получил наименование Sus salvanius. Для музеев добыли несколько особей, затем "карлики" исчезли так же внезапно, как были обнаружены. Виной тому считалось вторжение человека в их среду обитания -- заросли пеннисетума, которые выжигали, расчищая площади для земледелия. Казалось, карликовая свинья лишь на короткий миг отметилась в ученых трудах, чтобы тут же отойти в небытие, подобно дронту. Однако я не исключал возможности, что на редко посещаемой учеными обширной территории где-нибудь в зарослях еще могли уцелеть никем не замеченные мелкие робкие особи, и сказал себе, что надо бы когда-нибудь попробовать выследить исчезнувшую свинку. Сказал -- и перестал об этом думать, пока жизнь не свела меня с неким капитаном Тесье-Янделлом. И не только с ним -- капитан явился в сопровождении выдры, которая в моих глазах превосходила всякие там скучные визитные карточки. Тесье-Янделл искал временное прибежище для этой выдры: его срок службы в Ассаме подходил к концу, он готовился выйти на пенсию и собирался поселиться на Джерси, а до той поры ему надо было где-то пристроить любимого зверька. Не стану утверждать, что я мечтал о выдре, как ни прелестны эти животные, но этот экземпляр с ходу завоевал мое сердце. Пока мы сидели с капитаном в моем кабинете, где по полу форменным образом струился зверек, как будто совсем лишенный костей, Тесье-Янделл заметил, что готов, пока в Ассаме будут оформляться его бумаги, поискать там каких-нибудь интересующих меня животных. -- Карликовая свинья,-- выпалил я. Он, как и следовало ожидать, тупо воззрился на меня. -- Карликовая свинья? Это что еще за создание? -- неуверенно молвил капитан. -- Самый мелкий представитель семейства свиных, считается вымершим, но я могу побиться об заклад, что они еще существуют. Очаровательное маленькое животное,-- горячо произнес я. Правда, я никогда не видел карликовых свиней, но отношусь с великим расположением ко всем членам названного семейства. Свинья, да еще карликовая, просто не могла не быть очаровательной. Я достал единственное в моем архиве изображение загадочной свинки, и мы внимательно изучили его. Высота тела карликовой свиньи -- 25--30 сантиметров, в целом она величиной с жесткошерстного терьера. Покрыта серой и черной щетиной; клыки маленькие, но достаточно крепкие. На первый взгляд эти свинки и впрямь похожи на поросенка дикого кабана, но при ближайшем рассмотрении видно, что их отличает совсем другая форма головы. При всей моей любви к семейству свиных должен признаться, что даже самый ярый почитатель этих животных не назовет взрослую карликовую свинью красавицей. К великой моей радости, Тесье-Янделл сразу загорелся. -- Непременно займусь этим,-- сказал он.-- И буду опрашивать местных жителей -- может, что-нибудь и получится. За прошедшие до того годы я от десятков людей слышал подобные заверения, и очень редко обещания выполнялись. Но Тесье-Янделл сдержал свое слово. Не успел я оглянуться, как получил от него письмо с замечательной новостью -- карликовые свиньи существуют, правда в небольшом количестве, местные жители знают про них и попытаются отловить несколько экземпляров. К сожалению, сам Тесье-Янделл не мог за этим проследить, поскольку настало время покинуть Индию, но он поручил заняться этим делом ассамской организации, отвечающей за охрану дикой фауны, которая уже проявила себя в содержании и размножении чрезвычайно редкой белокрылой лесной утки. И вскоре последовало совершенно фантастическое известие -- карликовые свиньи отловлены и целые три пары содержатся в одном хозяйстве в Аттарикхате. Четыре драгоценные особи могли стать нашими, сумей мы одолеть два препятствия: во-первых, получить разрешение на их вывоз от правительства Индии, во-вторых, добиться от британского министерства сельского хозяйства согласия на их ввоз на Джерси, ибо на сем острове действуют на этот счет те же законы, что и во всем Соединенном Королевстве. Первую проблему мы решили, обратившись к сэру Питеру Скотту, члену нашего Научного совета и председателю одной из комиссий Международного союза охраны природы и природных ресурсов (МСОП), занимающейся спасением угрожаемых видов. Сэр Питер тотчас написал письмо премьер-министру Индии Индире Ганди, живо интересующейся охраной природы, и она не замедлила дать свое согласие на то, чтобы нам позволили вывезти на Джерси две или три пары карликовых свиней. Казалось, главное сделано, но не тут-то было. У министерства сельского хозяйства было на этот счет свое особое мнение. Скажите ветеринарам этого ведомства, что вы собираетесь ввезти в Соединенное Королевство коров, или коз, или овец, вообще каких-либо парнокопытных, и им сделается дурно, так они боятся осквернить чистый британский скот грязной иностранной напастью вроде сибирской язвы, ящура, чумы, бруцеллеза или еще какой-нибудь гадкой заразы. Особенно свиньи вызывают у них коллективное нервное потрясение, поскольку благородная британская свинья способна заразиться специфической чумой или рожей. После долгой переписки, поначалу довольно прохладной, но постепенно все более человечной, нам неохотно сообщили, что мы можем привезти "карликов" в один из зоопарков на Европейском континенте и добиться там от них приплода. Если затем будет точно установлено, что за последние полгода в данной области не отмечено ни одного случая упомянутых страшных болезней, нам будет позволено доставить поросят на Джерси. Вроде бы подходящее решение, но дело в том, что в Европе действует свое карантинное законодательство, и предстояло найти зоопарк, пользующийся соответствующим разрешением, располагающий подходящим помещением и желающий принять у себя карликовых свиней. Перед лицом всех этих сложностей я уже начал жалеть, что вообще когда-то услышал про этих животных. И тут, когда мы совсем отчаялись чего-либо добиться, нам на выручку пришел Цюрихский зоопарк. Дирекция согласилась принять "карликов", попытаться получить приплод и в случае успеха передать поросят (всех или некоторых) нам. Окрыленный успехом (мы шли к нему полгода), я попросил Джереми немедля вылететь в Ассам и привезти оттуда диковинных зверушек. Разумеется, как только Джереми прибыл в Аттарикхат, он столкнулся с тем, что вечно отравляет жизнь борца за охрану природы,-- с политикой. Уже несколько лет (и процесс этот продолжается) Ассам добивался полной автономии, и полный радужных надежд Джереми обнаружил, что между Ассамом и Индией царят, мягко выражаясь, весьма натянутые отношения. А потому, когда он радостно возвестил, что приехал получить три пары карликовых свиней, и предъявил бумагу от мадам Ганди, местные органы и бровью не повели. Джереми ощутил себя таким же желанным гостем, как гробовщик на свадьбе. Деятель, отвечающий за охрану лесов, в чьей власти было решать этот вопрос, заявил, что у него нет лишних свиней. Как будто он хоть что-то делал, чтобы спасти их от вымирания и сохранить ту самую среду обитания, беречь которую было его обязанностью. Столкновение с политическим антагонизмом и бюрократией привело Джереми в бешенство. Обмен с Нью-Дели телеграммами ничего не дал. Хранитель лесов стоял на своем. Джереми был уже готов признать свое поражение, когда хранитель решил, что лимит политических игр исчерпан и лучше не доводить упрямство до абсурда. Достаточно того, что он высказал центральному правительству свое мнение. И Джереми было великодушно позволено вывезти пару карликовых свиней. Как быть? Учредив Трест, мы после тщательного обсуждения и консультаций со специалистами пришли к выводу, что минимальное количество особей любого вида для создания плодовитой колонии с достаточно широкой генетической базой -- три пары, и этой цифрой следует руководствоваться, за исключением особых случаев, например, если вся популяция диких животных состоит всего лишь из восьми -- десяти особей. Поразмыслив, Джереми справедливо рассудил, что придется довольствоваться малым, учитывая, сколько времени, сил и денег нами потрачено на этот проект. Итак, он поместил свинок в клетки и поспешил уехать, пока хранитель лесов не передумал. Малыши благополучно доехали до Цюриха и отлично освоились в карантинном загоне. Они быстро привыкли к неволе и к непривычному корму, и мы прониклись верой в успех нашей затеи. К великой нашей радости, самка принесла пять поросят, да только четверо из них были самцы и всего одна самочка. Лишнее подтверждение мудрости нашей стратегии -- стараться приобретать минимум три пары вида для размножения, ведь у нас образовался избыток самцов. А тут еще родители неожиданно умерли, оставив нам всего одну пару. Правда, поросята росли как на дрожжах, но когда они достигли половой зрелости, судьба нанесла новый удар -- единственная наша самочка умерла при родах. И остались мы с четырьмя молодыми симпатичными особями мужеского пола. К этому времени отношения между Ассамом и Индией испортились настолько, что нечего было и надеяться заполучить новых самок. В который раз политика стала поперек дороги природоохранным мероприятиям. Не видя другого выхода, мы произвели искусственное осеменение спермой наших "карликов" одного вида мелких домашних свиней, надеясь получить поросят, которых можно будет "выдать замуж" за наших самцов, чтобы в конечном счете вывести потомство, генетически близкое к "настоящим" карликовым свиньям. Из этой попытки ничего не вышло, потому что домашние свиньи не зачали. Такова печальная повесть о карликовой свинье, которую считали вымершей и заново открыли, о неудавшейся попытке спасения вида; теперь это маленькое животное вновь кануло в безвестность. Когда мы только начинали заниматься его судьбой, в Ассаме ежегодно выжигалось сорок -- пятьдесят процентов площади, занятой под пеннисетумом, единственной известной средой обитания карликовой свиньи. Мало того, в последний оплот карликовой свиньи -- тигровый заповедник Манас, где обитают также почти совсем истребленные большой однорогий носорог и дикий буйвол,-- вторгаются воинствующие сепаратисты. Они убивают объездчиков, разводят костры и стреляют носорогов. Хотя утверждают, будто индийская армия теперь контролирует ситуацию, чудом спасшаяся от полного исчезновения карликовая свинья вскоре последует по пути дронта, квагги, странствующего голубя и множества других тварей, коим не довелось ужиться с самым страшным хищником -- гомо сапиенс, никак не заслуживающим звания "разумного". Конечно, добывать информацию о других представителях животного мира непросто, но уж общение с представителями собственного вида, казалось бы, не должно быть таким сложным, ведь даже языковые барьеры можно преодолеть. Увы, я на собственном опыте убедился, что это не так, что извлечь нужные сведения из своих сородичей бывает не менее трудно, чем проникнуть в тайны половой жизни какой-нибудь загадочной глубоководной рыбы. Убедился, когда мы заполучили белых ушастых фазанов. Эти красивые грациозные птицы обитают в горах Китая и Тибета, причем, подобно большинству пернатой дичи (достаточно назвать гокко и краксов Южной Америки, а также африканских цесарок), становятся все более редкими из-за отстрела и сокращения среды обитания. Последний раз белых ушастых фазанов вывезли из Китая в 1936 году, и в неволе содержалось всего восемнадцать птиц, неспособных к размножению по разным причинам. А потому, когда представилась возможность приобрести в Китае еще птиц, чтобы попытаться создать плодовитую колонию, мы тотчас же ухватились за нее. Купили две пары, и в одной из моих книг я уже рассказал, каких трудов нам стоило получить от них потомство, сколько огорчений мы испытали. В конце концов все же добились успеха, и наступил поистине праздничный день, когда Шеп Мэлит, заведовавший тогда нашим птичником, и я могли с нежностью полюбоваться тринадцатью хрупкими цыплятами, одетыми в желтовато-коричневый пух с шоколадными пятнами; малыши, попискивая, сновали вокруг высидевшей их бентамки -- ни дать ни взять заводные игрушки, какими торгуют лоточники. Разумеется, мы завели пространную картотеку с различными данными о наших драгоценных крошках, однако нам недоставало кое-какой важной информации о состоянии вида как в неволе, так и в местах обитания. От голландского торговца, продавшего нам взрослых птиц, мы знали, что он приобрел их в Пекинском зоопарке. Казалось, настолько естественно написать директору этого зоопарка и запросить у него нужные сведения! Я сочинил восторженное письмо, поведал, как мы были счастливы, получив фазанов, подробно рассказал о работе Треста и попросил оказать нам содействие. Приложил к письму несколько экземпляров нашего годового отчета, путеводитель по зоопарку, фотографии цыплят и их родителей в птичнике. Потекли дни, недели. Сказав себе, что из-за культурной революции в Китае письмо могло затеряться, я отправил следом копию (плюс еще фотографии и прочий материал) с соответствующей припиской. Прождав еще несколько недель, послал третье письмо, затем четвертое. Безрезультатно. Поразмыслив, разработал новый план действий. Написал послу Китая в Лондоне, приложив копии писем в Пекинский зоопарк, прося совета и помощи. Никакого ответа. Написал снова, добавив, что предыдущее послание, несомненно, потеряно этими никуда не годными, паскудными британскими почтовиками, и снова приложив копии всего, что я когда-либо писал про белых ушастых фазанов. Никакого ответа. Словно я вообще не начинал еще никому писать. Изрядно разозленный (я ведь не просил их поделиться своими атомными секретами), я написал поверенному в делах китайского посольства, вновь излагая суть дела и сопровождая письмо очередными копиями. Моя переписка по этому вопросу могла сравниться объемом с рукописями Толстого, и почтовые расходы составили внушительную сумму. Молчание. Я дважды повторил эту попытку. Молчание. В полном отчаянии я сделал копии всей моей односторонней переписки с китайцами и послал нашему послу в Пекине, прося извинить за беспокойство и умоляя помочь мне пробить стену молчания. Посол учтиво ответил, что направил мое послание директору Пекинского зоопарка и что больше ничего не может сделать. В письме выражалась надежда, что я получу долгожданный ответ. Не скажу, чтобы я удивился, не получив вообще никакого ответа. Сегодня, почти тридцать лет спустя, дело так и не сдвинулось с места. Такого рода односторонняя переписка сильно смахивает на отправку писем Деду Морозу перед Рождеством. Латиноамериканцы тоже почитают делом чести не отвечать на письма; во всяком случае, так было, когда мы решили заполучить бесхвостых (вулканных) кроликов. Бесхвостый кролик настолько своеобразен, что выделен в особый род с единственным входящим в него видом, и обитает он только на склонах вулканов в окрестностях Мехико, известных под трудновыговариваемыми названиями Попокатепетль и Истаксихуатль. Мелкий зверек размерами сравним с детенышем европейского дикого кролика, но у него совсем маленькие, аккуратные ушки, прилегающие к голове, более округлый профиль и присущая лишь этому роду стойка. Помню, как мы впервые ехали вверх по склону Попокатепетля, высматривая кроликов. Конец дороги уперся в рассыпчатый снег, и в пути мы увидели только редкий сосновый бор, где топорщились золотистые кочки травы закатон, словно сотни тысяч париков на манекенах. Когда же мы стали спускаться обратно в заполненную смогом низину, где раскинулся Мехико, этот все более дурно пахнущий город, то услышали вдруг странный звук, нечто среднее между щебетом и лаем. Присмотрелись -- и увидели настороженно глядящего на нас бесхвостого кролика, восседающего на роскошном парике из закатона. Я любовался очаровательным, будто только что вымытым и причесанным зверьком с маленькими яркими глазами, обитателем закатонового царства в прозрачном свежем воздухе у вершины вулкана. Потом перевел взгляд на долину, где под густой пеленой смога таился мегаполис. И мне подумалось, что кролик сумел вписаться в свою среду, не вредя ей, тогда как человек, куда бы ни пришел, гадит в своем гнезде, портит все не только для себя, но и для других созданий, которые пытаются выжить возле него. Уже и в шестидесятые годы было видно, как домашний скот и зерновые взбираются вверх по склонам вулканов, угрожая среде обитания кроликов, и я подумал, что пора действовать. За два года отправил одиннадцать писем соответствующим органам власти в Мехико и не получил ни одного ответа. От досады несколько писем послал заказными, чтобы не говорили, будто они не дошли. Когда же, выйдя из себя, сам отправился в Мехико, чтобы увидеть человека, коему адресовал свои послания, назначенные встречи сплошь и рядом отменялись под каким-нибудь предлогом. Наконец я все же застал его, но он категорически отрицал получение каких-либо писем от меня, хотя я показал ему папку с копиями. После чего, встав на защиту своего латиноамериканского самолюбия, изрядно пострадавшего от моего раздражения, вызванного его канителью, еще долго манежил меня, прежде чем выдал разрешение на отлов и вывоз бесхвостых кроликов. Когда имеешь дело с бюрократией и ее тупыми представителями, есть лишь один способ достичь успеха: будь холоден, как глетчер, и напирай сантиметр за сантиметром, как тот же глетчер, покуда не добьешься своего. Однако схватка с бюрократами -- подобно схваткам с аллигаторами -- требует отваги, силы и времени, а времени как раз порой и не хватает, потому что требуется срочное решение вопроса. К тому же не всегда бюрократ становится камнем преткновения. Кто не знает, что мистер Бамбл у Чарлза Диккенса сравнивал закон с ослом, и кто не сталкивался с законом, напрашивающимся на сравнение с потрясающе бестолковым, умственно отсталым ослом. Дефицит времени и законотворческого здравого смысла ярко выразился в случае с приморской овсянкой Даски, случае настолько несуразном и смехотворном, что, если бы не трагический исход, рассказ о нем вызвал бы недоверчивый смех в любой аудитории и люди хвалили бы вас за редкостный сарказм и способность к преувеличению. Приморская овсянка Даски (о ней теперь приходится, увы, говорить в прошедшем времени) -- симпатичная маленькая птичка, обладавшая темным оперением в желтую крапинку и мелодичным голосом. Она обитала на приморских засоленных болотах Флориды, но дренажные работы и вторжение человека в ее среду обитания привели к тому, что под конец оставалось всего четыре особи, притом все -- самцы. Их отловили и приступили к поиску самки -- безрезультатно. Таким образом, единственными в мире представителями вида была упомянутая четверка самцов. Между тем поблизости жила родственная приморская овсянка Скотта(1), и возникла идея скрестить самку этого вида с овсянками Даски, с тем чтобы, скрещивая далее потомство, постепенно получить вид, генетически неотличимый от овсянок Даски. Казалось бы, разумный подход к проблеме, требующей безотлагательного решения, и все соглашались, что стоит попытаться. Все -- кроме Службы рыбных ресурсов и диких животных США, федеральной организации, в чьем ведении находились уцелевшие овсянки Даски и в чьи обязанности входило позаботиться о том, чтобы вид не вымер. 1) Несколько лет спустя, исследуя ДНК приморских овсянок, установили, что овсянка Скотта родственно не так близка овсянке Даски, как некоторые другие приморские виды. Однако этот факт не играет роли для моих дальнейших рассуждений, а только говорит о том, что борцам за охрану живой природы и генетикам следовало раньше объединить свои усилия. Проблема заключалась не в финансах, ибо деньги для этого проекта предоставили неправительственные источники (в том числе американское отделение нашего Треста), от федеральных органов тут ничего не требовалось. А камень преткновения был исключительно юридического свойства, как это можно видеть по приводимым здесь выдержкам из пресс-релиза Флоридского общества имени Одюбона, который оказался гласом вопиющего в пустыне. ДЛЯ НЕМЕДЛЕННОГО ОПУБЛИКОВАНИЯ ПРОЩАЙ НАВЕКИ, ПРИМОРСКАЯ ОВСЯНКА ДАСКИ? Мейтленд. Флоридское общество имени Одюбона настоятельно призывает федеральные органы одобрить мероприятие по скрещиванию, призванное спасти для мира гены приморской овсянки Даски. По словам Питера Родса Морта, председателя Флоридского общества, намеченную программу следует осуществить немедленно, пока живы содержащиеся в неволе четыре самца овсянки Даски... "Мы можем создать плодовитую популяцию, чьи гены по сути будут аналогичны генам овсянок Даски. У нас уже есть деньги на год работы с этим проектом". Однако Морт сообщает, что Служба рыбных ресурсов и диких животных до сих пор отказывается одобрить программу скрещивания. Юристы названной Службы пришли к выводу, что потомство овсянок Даски -- Скотта никогда не даст "чистокровных Даски", стало быть, не может считаться угрожаемым видом. А потому Служба не вправе расходовать на эту программу деньги, предназначенные для спасения угрожаемых видов, и не берется охранять выпущенных на волю гибридов Даски -- Скотта. "Если Служба полагает, что нет смысла тратиться на сохранение генов овсянки Даски,-- говорит Морт,-- предпочитая расходовать средства на более знатные угрожаемые виды, мы как-нибудь переживем это решение. Однако нельзя позволять юристам обрекать посредством софизмов овсянок Даски на полное исчезновение, тем более что есть разумная реальная альтернатива. Нельзя допустить, чтобы вид совершенно исчез лишь потому, что Служба рыбных ресурсов и диких животных не в состоянии преодолеть собственную бюрократическую инерцию. Короче, мы не можем бездеятельно дожидаться, когда одна за другой вымрут оставшиеся овсянки Даски. Особенно коль скоро существует альтернатива и есть средства, предоставленные частным сектором". Однако на этом битва не кончилась. В борьбу включились Международный совет по охране птиц, ученый секретарь Смитсонова института, видный орнитолог и птицевод Диллон Рипли, и куратор Отдела естественных наук во Флоридском государственном музее доктор Харди, который написал письмо в Вашингтон директору Службы рыбных ресурсов и диких животных США. Ниже следует выдержка из полученного им ответа, образец возведения напыщенного пустословия в ранг нового искусства. В скобках -- перевод бюрократического диалекта на обычный язык и мой комментарий. "...Хотя ваше предложение содержит некоторые интересные возможности, мы полагаем, что скрещивание овсянок Даски с родственными приморскими видами вряд ли оправданно по следующим причинам: 1. Нет никаких гарантий, что скрещивание даст Даски-подобных приморских овсянок, способных жить на засоленных болотах, служащих обителью овсянок Даски, нет также гарантий, что гибриды будут плодовитыми. (Такое скрещивание никогда не производили, стало быть, вы не можете знать, что из этого выйдет.) 2. Скрещивание приведет к постоянному размыванию димов овсянки Даски, что нам представляется нежелательным. (На языке биологов "дим" -- "группа особей с высокой вероятностью спаривания между собой"... Но можно ли при наличии всего четырех самцов вообще говорить о каком-то диме, тем более о каком-то размывании, тем более о желательности или нежелательности?) 3. Нам слишком мало известно о том, осуществимо ли "обратное скрещивание" и способно ли оно дать почти "чистокровных" приморских овсянок Даски. (Опять же -- вы еще не делали никаких попыток; и вообще -- что вы теряете?) 4. Мы не считаем, что метод гибридизации как природоохранное средство регенерации конкретных видов совместим с уставом нашей организации. (Насколько я понимаю, он хочет сказать: "Мы предпочитаем ничего не делать вместо того, чтобы что-то делать, так как, делая что-то, можем создать прецедент и нам придется работать".) 5. Одобрение данного проекта создаст в области скрещивания прецедент, который мы не можем поддерживать. (Прецедент, явившись на свет, превращается в хищного монстра, ищущего, кого бы сожрать. Ящик Пандоры лучше не открывать. Овсянки всегда найдутся, бюрократов следует беречь.) Сожалею, что наши взгляды на способы сохранения приморской овсянки Даски расходятся. Тем не менее мы весьма признательны за ваше предложение и надеемся, что вы сможете поддержать задуманное нами мероприятие. (Под "мероприятием" подразумевались дальнейшие поиски самок овсянки Даски.) Искренне..." Один комментатор высказался по этому поводу еще более едко, чем я. "Причины отказа выражены в форме софистических выкрутасов, продиктованных опасением "создать прецедент". Поскольку вымирание вида -- прецедент, с которым мы будем сталкиваться постоянно, нам трудно оценить или понять юридический жаргон и бюрократические препоны, воздвигаемые людьми (иные из которых были биологами и специалистами по охране живой природы, прежде чем запутались в сетях управленческих структур), коим следовало бы понимать, что к чему. Есть нечто нелепое в том, что последний удар популяции приморской овсянки Даски нанесен именно тем федеральным органом, в чьи обязанности входило не дать ей исчезнуть". Пока шла эта битва, овсянки Даски одна за другой умирали, но Служба рыбных ресурсов и диких животных не расставалась с бюрократическими шорами и стояла на своем. Шестнадцатого июня 1987 года умер последний самец приморской овсянки Даски. Так за сорок с небольшим лет популяция, насчитывавшая в сороковых годах больше шести тысяч особей, исчезла с лица земли из-за бездумья и захватнических повадок человека в сочетании с идиотскими бюрократическими замашками несимпатичной людской породы, именуемой юристами. Один превосходный молодой журналист завершил свою корреспонденцию в "Орландо сентинел" о кончине овсянки такими словами: "Как канарейка давала знать шахтерам, что в воздухе мало кислорода, так исчезновение овсянки Даски предупреждает о грозящей всем нам опасности". Таковы некоторые ситуации, с коими мы сталкивались на фронте борьбы за охрану живой природы, стараясь наладить размножение видов в неволе. Иногда ваш противник -- мелкое правительственное учреждение, иногда -- один отдельный человек (что отнюдь не всегда облегчает вашу задачу). А иногда битва развертывается по всему свету, вовлекая столько различных людей и организаций, что вы теряете всякую надежду чего-либо добиться. Здесь мне сразу вспоминается международная торговля дикими животными и связанным с ними товаром. В те дни, когда я только-только учредил свой зоопарк на Джерси, меня на одном совещании познакомили с голландским торговцем животными, обаятельным человеком, который блестяще изъяснялся по-английски и (думаю, подобно всем торговцам) не знал никаких моральных мучений. Конечно, в ту пору общественность не очень-то была осведомлена (не то что сегодня) о незавидном положении дикой фауны и не было настоящего, действенного международного охранного законодательства. Правда, в некоторых странах существовало то, что я всегда называл "бумажной охраной" части обитающих там видов, но с проведением законов в жизнь дело обстояло плохо, и, даже если проявлялась некая активность, чаще всего дело срывалось из-за отсутствия средств на необходимый персонал и оборудование. Да и торговцы (подобно нынешним наркодельцам) неустанно изобретали новые хитрые способы обойти закон. Вечером, когда завершилось упомянутое совещание, голландец отыскал меня -- обнаружив, что я учредил зоопарк, он хотел знать, нельзя ли продать мне что-нибудь. Услышал с огорчением, что у него нет ничего, что я желал бы приобрести, а если бы и пожелал -- мне это не по карману. Однако, будучи человеком компанейским, он засиделся допоздна. Под воздействием алкоголя голландец становился все более общительным и разоткровенничался. Надо ли говорить, что я, полагаясь на крепость своей головы и надеясь побольше разузнать, щедро подливал ему спиртного и не скупился на вопросы. -- Дорогой Джерри,-- говорил он (мы уже перешли на "ты", и он смотрел на меня как на побратима),-- ты только пожелай, я раздобуду для тебя любого зверя, какие бы законы его ни охраняли. -- Брось хвастаться,-- сказал я, укоризненно улыбаясь, как если бы передо мной сидел озорной ребенок,-- ни за что не поверю. -- Да нет же, Джерри, это правда, уверяю,-- настаивал он.-- Клянусь могилой матери. -- Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матушки. -- Она жива,-- последовало опровержение.-- Но я клянусь могилой, в которую она когда-нибудь ляжет. Давай, назови какое-нибудь животное, проверь меня. -- Комодоский варан,-- сразу сказал я, зная, как строго эти самые крупные ящерицы охраняются на их острове индонезийскими властями. -- Пфу! -- Он приложился к своему стаканчику.-- Придумай что-нибудь потруднее. С комодоскими варанами не будет никаких проблем. -- Ну и как же ты это сделаешь? -- поинтересовался я. -- Понимаешь,-- он указал на меня длинным пальцем с аккуратно подстриженным ногтем,-- у индонезийцев есть катер, который патрулирует берега острова Комодо, ясно? -- Знаю,-- отозвался я,-- патруль для борьбы с контрабандой и браконьерством. Голландец кивнул и выразительно моргнул большим влажным карим глазом. -- А знаешь ли ты, какую скорость развивает этот катер? -- последовал риторический вопрос.-- Максимум пятнадцать узлов. --И что? -- А то, что на одном из соседних островов живет мой друг, чей катер развивает тридцать пять узлов. Мы подходим к Комодо, этот друг высаживает меня на берег. Разумеется, мы подкупаем островитян -- жутко криминальные типы... Три дня отлавливаем варанов. Затем мой катер возвращается и забирает меня. Пять раз за нами гонялись таможенники -- куда там. И получай драконов, Европа, получай, Америка. Он удовлетворенно вздохнул и опустошил свой стаканчик. -- Ну хорошо,-- продолжал я его провоцировать.-- Вот тебе задачка потруднее. Как насчет большой панды? Я был уверен, что это собьет спесь с голландца, а он только снисходительно посмотрел на меня. -- Нет, правда,-- назвал бы что-нибудь потруднее! Захочешь панду -- элементарно. -- Ну и как же ты это сделаешь? -- Говорю -- элементарно. Поймаю для тебя панду, выкрашу в черный цвет и провезу легально как медведя. Ни один таможенник не отличит. Я пошел спать. Во времена, когда состоялась эта беседа с ловким голландским дельцом, международная торговля дикими животными не регулировалась по-настоящему никакими законами, несмотря на бумажную или реальную охрану животных в странах их обитания, которая была далека от совершенства. Отношение к судьбе различных видов было совершенно бездушным. Тиграм, пятнистым кошкам, крокодилам и морским черепахам грозило полное истребление из-за их шкур, кожи, панциря. Численность тропических обезьян сокращалась, потому что они требовались для экспериментов медицинским учреждениям в Европе и Америке. Сотни тысяч птиц, рептилий, амфибий и рыбок отлавливали по заказу зоомагазинов, и немногие из них выживали, поскольку любители комнатной живности ничего не смыслили в содержании своих "любимцев". Впрочем, с тех пор положение несколько изменилось к лучшему. Посвятив десять лет изучению торговли животными, Международный союз охраны природы и природных ресурсов (МСОП) разработал Конвенцию о международной торговле угрожаемыми видами (КМТУВ); в 1973 году ее подписало двадцать одно государство, на сегодняшний день к ним присоединилось еще семьдесят. Цель Конвенции -- контролировать и регулировать международную торговлю дикой фауной и флорой, а также отдельными продуктами промысла -- например, мехом, шкурами, слоновой костью, охраняя виды, коим грозит полное истребление. Смысл Конвенции не в том, чтобы вовсе запретить обмен между странами при разумном использовании дикой фауны, а в том, чтобы этот обмен эффективно контролировался и не наносил ущерба ресурсам. Совсем без Конвенции было бы худо; правда, беспринципные торговцы и перекупщики все равно находят лазейки. Пусть даже одна страна подписала Конвенцию, у нее может найтись сосед (или соседи), не подписавший -- вот вам и канал для контрабанды, поскольку таможня не вправе конфисковать животное или растение, вывозимое из страны, не признающей КМТУВ. Сложная ситуация возникла, в частности, в связи с нелегальной торговлей златоголовым тамарином из Бразилии. Спрос на этого прелестного крохотного примата в сочетании с тем фактом, что леса, где он обитает, подвергли сплошной вырубке, освобождая пространство для сельскохозяйственных угодий, повлек за собой катастрофическое сокращение численности вида. И вдруг, ко всеобщему удивлению, один бразильский перекупщик предложил для продажи двадцать четыре особи, что, по всем данным, составляло чуть ли не четверть всей сохранившейся в мире популяции. Появление этих тамаринов на рынке было поистине ужасным событием. Дальнейшие исследования показали, что в зоопарках и у частных лиц в Японии, Гонконге, Франции и Португалии содержатся еще пятьдесят четыре особи. Оказалось, что все они нелегально отловлены в Бразилии, участнице КМТУВ, где формально эти зверьки охраняются законом. Пойманных тамаринов переправляли контрабандой в Гайану, где они и попадали в руки перекупщиков. При этом никого из покупателей не смущало, что тамарины не только не происходили из Гайаны -- сама вероятность обнаружить там дикую популяцию была равна возможности найти колонию белых медведей в Сахаре. Гайана тогда еще не подписывала Конвенцию, не участвовала в КМТУВ и Бельгия, что позволяло этим странам действовать по своему произволу. В итоге около половины мировой популяции хрупкого зверька оказалось в частном владении или в зоопарках. Тотчас были мобилизованы силы борцов за охрану природы. Никак нельзя было мириться с тем, что столь большой процент мировой популяции редкого вида разбросан по всему земному шару. К тому же тамарины были нелегально отловлены и вывезены из Бразилии. Желательнее всего было возвратить их в Бразилию; если же это окажется невозможным -- собрать вместе, чтобы они составили ядро группы для размножения в неволе. Легче сказать, чем сделать... Безмерно любящий мар-мозеток и тамаринов Джереми оказался в гуще этих событий. Первым делом надлежало добиться, чтобы бельгийский перекупщик отдал попавших к нему животных. Естественно, он не был расположен соглашаться, ведь он изрядно потратился, а возвращать тамаринов бразильским властям значило отказаться от наживы. К этому времени в борьбу за спасение несчастных тамаринов включились, кроме нас, МСОП, Международный фонд любителей диких животных, правительства Бразилии и Бельгии, а также Национальный зоопарк в Вашингтоне. Все мы настроились ни в коем случае не выкупать животных (хотя это было вполне возможно), ибо это могло выглядеть так, будто мы смотрим сквозь пальцы, даже поощряем незаконную торговлю тамаринами. Делались запросы на высшем уровне. Правительство Бразилии просило бельгийские власти добиться по своим каналам, чтобы тамаринов вернули на родину; герцог Эдинбургский -- председатель Международного фонда охраны диких животных -- также обратился к властям Бельгии. В конце концов, к великому нашему облегчению, давление общественности возымело эффект и перекупщик согласился отправить всех тамаринов, кроме восьми особей, обратно в Бразилию. Глядя на него, вернули на родину и особи, содержавшиеся в Японии; за Бразилией было также признано право собственности на некоторые экземпляры, находящиеся в других странах. Однако тут возникла новая проблема: бразильские власти, не очень разбирающиеся в проблемах охраны животных, не могли взять в толк -- почему бы нам попросту не выпустить в ближайшем перелеске возвращенных в страну тамаринов. Но поступить так с животными, привыкшими к неволе, было бы равносильно их убийству. Нам удалось все же договориться с бразильцами, что тамаринов примет Центр приматов в Рио-де-Жанейро, где они составят основу группы для размножения в неволе. Что и было сделано, а затем были созданы еще две такие колонии -- одна в Вашингтоне, другая на Джерси. Эти колонии благополучно развиваются, а мы тем временем изо всех сил пытаемся при содействии бразильских властей спасти хоть что-то из тамошних лесов, чтобы, когда число особей в неволе достигнет подходящей величины, можно было разработать схему реинтродукции вида, как это удалось сделать для золотистого львиного тамарина, о чем я рассказываю в пятой главе. Создание КМТУВ -- огромный шаг в нужном направлении, который было бы невозможно сделать двадцать пять лет назад; тем не менее торговля дикими животными, как легальная, так и нелегальная, достигает астрономических размеров. За пять лет после появления этой Конвенции так называемый легальный импорт диких животных и связанной с ними продукции только в США возрос с четырех миллионов до ста восьмидесяти семи миллионов "штук". Всего три года спустя общая стоимость этого импорта равнялась одному миллиарду долларов! Ежегодно с Тайваня вывозится более двадцати миллионов бабочек, чтобы в итоге "украсить" в высушенном виде стены жилищ во всех концах света, и сотни тысяч морских животных убивают каждый год, чтобы их раковины могли пылиться на каминных полках. Неутолимый аппетит на слоновую кость влечет за собой истребление африканского слона, а поскольку рога носорога ценятся на вес золота, численность этого дивного древнейшего животного сократилась до каких-нибудь нескольких тысяч. Как в торговле наркотиками, так и здесь большие деньги манят алчных торговцев. Если шубка из шкуры оцелота стоит сорок тысяч долларов, то почему не убить красивого зверя? Девять ловчих птиц, недавно ввезенных контрабандой в Саудовскую Аравию, были там проданы за двести тысяч долларов. Перед лицом таких сумм, легально или нелегально выручаемых от продажи диких животных, деньги, вкладываемые в их охрану, выглядят жалкими крохами, у защитников дикой фауны екает сердце. Учитывая размах упомянутой торговли и экономические проблемы, испытываемые некоторыми странами, не приходится удивляться тому, какие просторные лазейки открываются желающим обойти КМТУВ. Даже если страна присоединилась к Конвенции, юридически она отнюдь не обязана соблюдать законы, предложенные другими странами, никто не помешает настоять на исключениях, служащих ее интересам. Добавим к этому, что запаренные таможенники не обязаны быть зоологами и определять, не входит ли ввозимое животное в список, составленный КМТУВ. Не говоря уже о том, что есть чрезвычайно редкие виды, настолько похожие на широко распространенные родственные, что только эксперт сумеет их различить. А что делать с конфискованными таможней животными? Их нельзя попросту отослать на родину, чтобы там выпустить на волю, тем более что в странах, откуда они происходят, как правило, нет специалистов, способных о них позаботиться. Как же поступает в таком случае таможня? Ей остается только передать животное в зоопарк или сходное с ним учреждение. Несколько лет назад к нам обратились за помощью такого рода. На Мадагаскаре обитает много различных видов черепах, все они редкие и все охраняются -- во всяком случае на бумаге. Одна из самых крупных и красивых -- лучистая черепаха, достигающая полуметровой длины при весе около пятнадцати килограммов. Черный панцирь ее украшен ярко-желтыми лучами. У нас на Джерси уже было несколько этих красивых рептилий, и они благополучно размножались в неволе в разных учреждениях Европы и США, однако дикие популяции находились под угрозой. Во-первых, некоторые мадагаскарские племена употребляют в пищу их мясо, несмотря на охранное законодательство, во-вторых, для таких медлительных животных смертельную угрозу представляет наступление человека, выжигающего немногие уцелевшие на острове леса. Звонок одного руководящего деятеля из отдела по делам диких животных департамента охраны окружающей среды застал нас врасплох и поставил в тупик. Что мы знаем о лучистой черепахе? Мы ответили, что этот вид обитает на Мадагаскаре, что мы содержим этих черепах и размножаем их. Это замечательно -- не могли бы мы помочь с решением одной маленькой проблемы? Дело в том, что в департамент обратились таможенники из Гонконга, они предотвратили попытку контрабандного ввоза лучистых черепах в колонию и конфисковали незаконный груз. Теперь они не знают, что с ними делать. Может быть, мы что-нибудь посоветуем? Слегка озадаченные, мы ответили, что конечно же постараемся помочь. А сколько там черепах? Шестьдесят пять, радостно сообщил чиновник. Их вывезли тайком с Мадагаскара, чтобы в китайских кухнях превратить в сочные мясные блюда, начинку для пирогов и прочие лакомые яства. Вызвавшись помочь, мы, естественно, уже не могли идти на попятную, а потому освободили одно помещение в Доме рептилий. Спустя некоторое время прибыли шестьдесят пять лучистых черепах -- одни величиной с тарелку, другие размером со скамеечку для ног. Большинство -- в хорошем состоянии, однако несколько особей пострадали от плохого содержания. Четыре черепахи вскоре умерли, остальные прекрасно освоились на новом месте. Захватывающее зрелище ожидало всякого, кто, открыв двери их помещения, видел сплошной ковер из панцирей красивых рептилий. Разумеется, возвращать их на Мадагаскар не было никакой возможности, но мы известили тамошние власти, с которыми сотрудничали по другим природоохранным вопросам, и нас попросили как-нибудь решить эту проблему. Как только наши гости окончательно освоились, мы договорились о финансовой поддержке с правительством Мадагаскара и разослали самцов и самок в другие зоопарки, уже располагавшие плодовитыми колониями, где был желателен приток свежих кровных линий. Вспоминая теперь этот случай, говорю себе, что нам еще повезло: вдруг вместо шестидесяти пяти черепах нам предложили бы полсотни комодоских варанов или семейку слонов... Просвещение -- вот ключ к решению задачи, как предотвратить ужасное насилие над дикой флорой и фауной. Люди должны усвоить, что все природные ресурсы долговечны, возобновимы -- если пользоваться ими мудро, без расточительства. Если все будут знать, что нам надлежит гордиться природным наследством, хранить его и не расточать ради кратковременной выгоды, разумное использование пойдет всем на благо. Назову для примера наше участие в судьбе красавца попугая с острова Сент-Люсия в Карибском море, одетого в роскошное зелено-красно-желто-синее оперение. Когда лет пятнадцать назад о нависшей над этой птицей угрозе узнал заведующий нашим птичником Дэвид Джегго, от многочисленной некогда популяции сент-люсийского пестрого попугая оставалось немногим больше ста особей, да еще несколько птиц содержались в неволе, в маленьких клетках, неспособные размножаться. Причин такого бедствия было много: вырубка составляющей естественную среду попугая лесов, отлов и отстрел, поскольку островитяне охотно едят мясо этой птицы, особенно на Рождество, а молодых птиц нелегально сбывают любителям в Европе и США. С благословения правительства Сент-Люсии нам разрешили отловить семь молодых пестрых попугаев (единственный местный вид, легально разрешенный к вывозу) и привезти на Джерси, чтобы попытаться создать плодовитую колонию. Как это принято для всех наших редких животных, попугаи оставались собственностью страны происхождения. Они благополучно освоились, и мы рассчитывали на успех, хотя и не ожидали быстрых результатов, потому что большинство попугаев подолгу не размножаются в невале. Тем временем Гейбриел Чарльз, возглавляющий сент-люсийское лесничество, и министерство сельского хозяйства прилагали героические усилия для сохранения уцелевших лесов на острове, служащих не только последним оплотом попугаев, но и важным водосбором для жителей Сент-Люсии. Еще одним важным шагом стал запрет на всякую охоту и полный учет попугаев, содержащихся в неволе. Сверх того, местные власти наняли для участия в кампании по спасению попугая молодого англичанина Пола Батлера, который отлично понимал, сколь важно для успеха просвещение. Мы снабдили Пола огромными плакатами с изображениями попугаев, и он расклеивал их в школах, государственных учреждениях, даже в магазинах и барах. Ему удалось побудить прозорливое местное правительство объявить пестрого попугая национальным символом Сент-Люсии, и он издавал для школ брошюры о приключениях жако (сент-люсийское прозвище этого вида) и о важной роли его лесной обители. Три года спустя вы не нашли бы на острове ни одного человека, не знающего про эту птицу, про национальный символ, нуждающийся в защите. Естественно, защита птицы подразумевала защиту ее среды обитания и водосбора. И тут произошла катастрофа -- ураган "Аллен" уничтожил лес на большой площади. Мы опасались за судьбы пестрых попугаев; огромные стволы лежали крест-накрест, будто спички, было невозможно пробраться через бурелом, чтобы подсчитать число погибших птиц и помочь уцелевшим. На Джерси поступил отчаянный призыв о помощи, и через сутки Дэвид Джегго сидел в самолете, вооруженный огромной цепной пилой. К счастью, Дэвид смог убедиться, что хоть лес пострадал, на птицах это отразилось не так сильно, как мы опасались. Сами сент-люсийцы (и в этом заслуга Гейбриела Чарльза и Пола Батлера, получившего прозвище Пол Попугай) подобрали выживших, сильно ослабевших попугаев, подкормили их и передали лесничим! После Гейбриел сказал мне -- случись этот ураган до нашей просветительской программы, островитяне попросту съели бы всю свою добычу. Тем временем на Джерси успешно шло разведение этих красивых птиц, и у нас было уже четырнадцать новых особей. Пришло время подумать о возвращении нескольких экземпляров на Сент-Люсию, чтобы там могли создать собственную плодовитую колонию. Наш Трест выделил сент-люсийскому лесничеству средства на строительство птичников, и Дэвид Джегго вылетел на остров, чтобы помочь с их сооружением. Из наших попугаев отобрали две половозрелые особи; однако еще предстояло точно определить их пол, что бывает достаточно трудно не только для сент-люсийских жако. До изобретения одного хитроумного устройства нередко две содержащиеся вместе птицы чахли, не произведя на свет потомства. Устройство это называется лапароскоп; разумеется, его изобрели для людей, но оно оказалось бесценным инструментом для ветеринаров. Прибор состоит из мощного источника света, гибкого волоконного световода толщиной с карандаш и чрезвычайно совершенного окуляра. Такое устройство позволяет при легкой анестезии исследовать внутренности человека или другого живого организма практически без травм. В случае с птицами делается под крылом маленький разрез -- только-только чтобы можно было ввести лапароскоп. Дальше окуляр аккуратно перемещают, пока в поле зрения не появятся половые органы -- два овальных семенника у самца и удивительно похожие на виноградную гроздь яйца у самки. После того как были построены птичники в Сент-Люсии, мы задумали пригласить к себе самого премьер-министра этой страны, чтобы он принял от нас попугаев. Ученый секретарь нашего Треста Саймон Хикс вылетел в Сент-Люсию с письменным приглашением, и премьер-министр ответил, что с удовольствием примет участие в такой процедуре, если мы назначим подходящую дату. Дальше мы обратились в "Бритиш Эйруэйз"; у этой авиакомпании предусмотрено (по возможности) оказывать бесплатную помощь в перевозке животных, снаряжения, иногда и людей в различные концы света, где осуществляются наши природоохранные программы (например, на Маврикий или на Мадагаскар). Такую же помощь они оказывают и другим организациям, занимающимся охраной живой природы. Итак, мы обратились в авиакомпанию и деликатно справились, не согласится ли она кое-что доставить нам с Антильских островов. Полагая, что речь идет о животных, нам пообещали что-нибудь придумать. Когда же мы честно сказали, что речь идет о премьер-министре Сент-Люсии, это вызвало некоторое смятение, которое, однако, улеглось, когда мы объяснили, сколь важно задуманное нами мероприятие. Словом, компания согласилась доставить премьер-министра с его свитой на Джерси. Настал великий день. К сожалению, перед тем я болел и получил от врача разрешение участвовать только в самой процедуре передачи попугаев. Перед птичниками мы соорудили помост с микрофонами, чтобы губернатор Джерси сэр Уильям Пиллэр, премьер-министр и я могли обменяться речами. Также к сожалению, погода выдалась пасмурная, моросил мелкий дождичек, что, однако, ничуть не испугало публику и репортеров газет и телевидения. И вот по главной дорожке величественно проплывает кортеж из двух огромных автомобилей с лоснящимися, как у китов, боками и мотоциклистов с синими мигалками. Внушительное зрелище... При появлении премьер-министра и сэра Уильяма дети из нашего приходского хора запели гимн Сент-Люсии, чем, думается мне, и удивили и тронули премьер-министра, который слушал их вытянувшись в струнку. Дети репетировали не одну неделю, и красивый гимн прозвучал в их исполнении очень мило. Попугаи в птичнике за спиной у нас были весьма польщены таким вниманием и своим щебетаньем и криками едва не заглушили наши речи. Когда взял слово премьер-министр, дождь прибавил, и пришлось мне держать над гостем огромный красно-белый зонт. Впервые в жизни довелось мне защищать от дождя премьер-министра, но одна из прелестей труда на природоохранной ниве как раз и заключается в новизне разных дел. После церемонии премьер-министр с супругой ознакомились со штабом нашего Треста, затем я пригласил их к себе на чай. Когда высокие гости уехали, Пол Батлер остался, чтобы обсудить с нами кое-какие вопросы, а заодно рассказал мне историю, которая, как мне кажется, служит хорошей иллюстрацией того, сколь великую роль просвещение может играть для спасения вида. Итак. Один американский джентльмен, прилетев в Сент-Люсию, взял такси и попросил водителя отвезти его в лес, где водятся попугаи. Таксист почему-то решил, что за этим кроется дурной умысел, однако отвез ничего не подозревающего американца в лес, где тот мог увидеть попугаев, пообещал вернуться за ним через час-другой, а сам поспешил доехать до ближайшего телефона, позвонил в лесничество и подробно описал "контрабандиста"; ему доводилось слышать рассказы о злоумышленниках, которые усыпляли попугаев и укладывали пачками в чемоданы с двойным дном. У таксиста не было никаких доказательств, одни догадки, однако в лесничестве к его сообщению отнеслись вполне серьезно. Возникла непростая дипломатическая проблема. Речь шла об американце, а Сент-Люсия, подобно всем островным государствам Карибского бассейна, сильно зависит от США по линии туризма. Задержишь американского гражданина, чтобы обыскать его багаж по подозрению в попытке нелегально вывезти попугаев,-- об этом непременно поднимут шум газеты, а если человек окажется невиновным, потом не оберешься неприятностей. Поразмыслив, в управлении лесного хозяйства придумали весьма хитроумный план -- позвонили в ФБР в Майами, поведали о своих затруднениях и попросили помочь. ФБР охотно пошло навстречу и в свою очередь придумало хитрый план. В Майами записали фамилию американца и номер рейса, которым он возвращался из Сент-Люсии, и, когда самолет приземлился, объявили, что получено предупреждение о заложенной на борту бомбе, так что придется проверить багаж всех пассажиров. Разумеется, на самом деле проверили вещи только пассажира, заподозренного в контрабанде. И не нашли даже перышка. Тем не менее, говорил Пол, разве не замечательно, что у истоков всей этой истории стоял таксист, который до того, как министерство сельского хозяйства, управление лесного хозяйства и сам Пол Батлер занялись просвещением островитян, вполне мог спросить американца: "Какие именно попугаи вас интересуют?" -- и вызваться помочь ему поймать несколько штук. Глава четвертая. ПРИНЦИП МОЗАИКИ Год за годом Джереми постоянно говорит о "многогранном подходе" Треста к вопросу о размножении в неволе для спасения видов. И хотя мы подшучиваем над ним за пристрастие к несколько тяжеловесной формулировке, она, вне всякого сомнения, правильно характеризует нашу работу и причины нашего успеха. "Многогранный подход" Треста можно разделить на три стадии, которые -- при всем их различии -- связаны между собой так же тесно, как кусочки мозаики. Первая стадия -- выбор вида, коему, на ваш взгляд, принесет максимум пользы ваша помощь, создание плодовитых колоний на Джерси, а затем, когда колония достигнет достаточных размеров, образование "колоний-спутников" в других зоологических учреждениях с надежной репутацией, обычно в Европе или в США. После чего вы с известной степенью достоверности вправе утверждать (если не случится катастрофа), что данный вид спасен в неволе. Вторая стадия -- создание колоний на родине вида, ведь именно там по сути дела следует разводить угрожаемые виды. Там подходящий климат, там есть надлежащий корм и, что очень важно -- население может видеть сокровища местной фауны и научиться ценить их. Третья, достаточно непростая стадия -- возвращение в природную среду диких животных, выращенных на Джерси, или в "колониях-спутниках", или на их родине. Эта стадия заслуживает отдельного рассказа, и о ней пойдет речь в пятой главе этой книги. Довольно скоро стало очевидно, что нет смысла приступать даже к первой стадии без участия властей страны, откуда происходят животные. За много лет я не раз с горечью убеждался, как мало знают про охрану дикой природы и необходимость этой охраны политические деятели, в чьей власти принимать нужные решения. У меня есть маленькая черная книжечка, куда я записываю наиболее несуразные высказывания руководящих политиков; это позволяет мне, когда я критикую те или иные власти, а люди возражают, что я преувеличиваю, приводить цитаты. Возглавляет мой список, разумеется, бывший президент Рейган. Его понимание экологических проблем и серьезная озабоченность состоянием природной среды превосходно выражены, на мой взгляд, в следующих двух заявлениях экс-президента: первое -- "деревья служат причиной загрязнения", второе -- "нет ничего страшного в полной вырубке секвойи, ибо -- как мудро заметил президент,-- кто видел одну секвойю, видел их все". Вторую премию за нелепое или кретинское высказывание заслуживает, вне сомнения, индийский министр, который сердито заявил борцам за охрану природы, возражавшим против сооружения плотины, грозящей затоплением важных участков леса с их фауной, что "мы не можем позволить себе такие экологические излишества". Когда экология становится излишеством, можно заказывать гроб. В штате Квинсленд, Австралия, министр горнорудной промышленности завоевал мое сердце высказываниями для прессы, когда разгорелся спор из-за проектов развернуть бурение на нефть на Большом Барьерном рифе. Во-первых, заявил он, нефтяной пленки как таковой вообще не существует. Во-вторых, добавил он, если даже по какой-то невероятной случайности произойдет утечка нефти, то в этом нет ничего страшного, ибо (цитирую): "Как известно любому школьнику, нефть плавает на поверхности воды, а кораллы живут под водой, так что с ними ничего не случится". Хотелось бы знать, в какой школе учился тот министр, если только он вообще посещал школу. Один высокопоставленный бразильский деятель утверждал, будто нет никаких "доказательств" того, что вырубка лесов может влиять на климат. Учитывая, какие огромные площади уподобляются пустыне из-за слепого уничтожения лесов, мы вправе спросить себя, что говорилось на уроках биологии в школе этого деятеля. Во время экспедиции в Новую Зеландию я был наказан за мои прегрешения ленчем в компании с кабинетом министров в полном составе -- мероприятие, чью тяжесть усугубила необходимость слушать разглагольствования одного министра, возмущенного тем, что управление по охране дикой природы предлагало освободить от одичавших овец остров на юге страны -- одно из двух известных гнездовий редкого вида альбатросов. Министр называл эту идею смехотворной. Дескать, он всю жизнь разводит овец и не знает случаев, чтобы овца наступила на яйцо или на птицу, гнездящуюся на земле. Я ответил, что необходимость освободить остров от овец, возможно, объясняется тем, что из-за роста их численности и чрезмерного выпаса среда становится непригодной для обитания альбатросов. -- Возможно,-- согласился министр.-- Но что за беда, если альбатросы покинут этот остров? Он расположен так далеко на юге, что там все равно некому любоваться этими чертовыми птицами. Я возразил, что на свете есть много полотен Рембрандта, кои мне вряд ли доведется когда-либо увидеть, однако я не стал бы из-за этого предлагать, чтобы их сожгли. Министр промолчал. Допускаю, он просто не понял меня. Вероятно, подумал, что Рембрандт -- название сорта пива. Не мудрено, что, когда настало время налаживать с властями разных стран сотрудничество для решения наших задач, я приступал к делу с известной тревогой и унынием. Однако чаще всего отношения складывались вполне благополучно. Правда, как раз когда писались эти строки, мы с Джереми обсуждали проект, который собирались осуществить в одной стране, чье название не стану здесь приводить, и я спросил его: почему мы так медлим, почему бы не ускорить это дело? -- Выборы,-- печально отозвался Джереми.-- Правящая партия, как тебе известно, одобряет наш замысел. Однако через месяц-другой там состоятся выборы, и если к власти придет другая партия, она скорее всего похерит все решения, принятые этой, а потому мы решили, что лучше подождать. Так важное природоохранное мероприятие пришлось притормозить, пока мелкие политиканы пыжились и надували щеки и пока фауна страны еще на шаг приблизилась к гибели. Все же в целом наше сотрудничество с властями складывается неплохо. Думаю, главная причина -- условия двусторонних соглашений, предлагаемых нами для подписания. Они подразумевают нашу готовность считать животных и их потомство собственностью стран, откуда они получены, и вернуть по первому требованию. Это доказывает (если тут вообще нужны доказательства), что нами руководит не стремление обзавестись редкими животными, что мы сотрудничаем с властями данной страны на благо местной фауны. Посему власти могут не опасаться, что имеют дело с "колонизаторски настроенными похитителями угрожаемых видов". А еще ценность названных соглашений заключается в том, что в них говорится о способах осуществления второй и третьей стадий нашего "многогранного подхода" к спасению видов. По мере того, как мы все более успешно разводили угрожаемые виды у себя на Джерси, главной заботой стала вторая стадия -- образование плодовитых колоний на родине животных. Необходимость такого решения казалась очевидной, однако в странах, о которых шла речь, как правило, не было специалистов, могущих справиться с такой задачей, даже предоставь мы грант для организации центра по размножению животных в неволе. Мы понимали, что надо будет готовить таких специалистов, приглашая людей для обучения на Джерси. А потому нами было задумано создать учебный центр (впоследствии мы назвали его нашим "мини-университетом"), целый комплекс, включающий общежитие, большую аудиторию, библиотеку и прочие необходимые отделы. Для всего этого требовалось возвести огромное дорогостоящее здание, и хотя мне претило заливать цементом радующие глаз зеленые лужайки, только так Трест мог продолжать исполнять свои функции. Заполучив проект архитектора, мы тщательно изучили его, поспорили и остановились на исправленной версии, надеясь, что учли все ошибки и не упустили ничего существенного. И снова я отправился в США за подаяниями, кои не замедлили последовать с присущей американцам щедростью. Из одного источника в Великобритании был получен весьма важный грант на стипендии представителям "развивающихся стран" (потешное название), не располагающим средствами, чтобы приехать на учебу на Джерси. Итак, у нас появились деньги и на строительство, и на стипендии. Правда, вид будущего здания меня никак не радовал. Из-за ограниченности в средствах мы не могли позволить себе никаких декоративных элементов, и как ни старался наш превосходный архитектор утешить меня, все равно я ожидал, что в итоге увижу обыкновенную цементную коробку. С ужасом насмотревшись на жертвы, приносимые на алтарь бога Цемента в зоопарках по всему свету, я поневоле испытываю некоторую неприязнь к этому полезному строительному материалу. Однако не в моей власти было что-либо изменить. Во всяком случае, я так думал, пока не произошло удивительное событие, говорящее о том, что судьба благоволит нам. Много лет дважды в неделю в нашей квартире появлялась некая миссис Буазар, чтобы пронестись по комнатам точно ураган, наводя умопомрачительную чистоту. Младшая дочь миссис Буазар, Бетти, пришла к нам в Трест на работу прямо со школьной скамьи, со временем возглавила бухгалтерию зоопарка и правит там ныне железной рукой. Когда приходила миссис Буазар, Бетти обычно заглядывала к нам минут на пять поболтать с родительницей. В тот раз, о коем сейчас пойдет речь, миссис Буазар сообщила: -- Слышала я, Леонард дю Фью выставил на продажу свой дом. Бетти, как и следовало ожидать, весьма недоверчиво восприняла эту новость. Леонард был нашим самым близким и самым многострадальным соседом, он никогда не жаловался на то, что наши животные издают странные звуки по ночам, не стал нас журить, даже когда южноамериканский тапир Клавдий, вырвавшись из загона, растоптал только что расцветшие анемоны Леонарда, после чего принялся сокрушать в саду стеклянные колпаки, защищающие нежные ростки. Надо ли говорить, что мы были счастливы иметь такого соседа. Его имение на Джерси испокон веку (около пятисот лет) принадлежало семейству дю Фью, и земля граничила с нашей территорией. Дом находился в двух минутах ходьбы от нашего поместья и состоял, по сути, из трех частей -- коттеджа обслуги, просторной теплицы и гранитной надворной постройки. Нам в голову не могло прийти, что Леонард когда-либо решит продать родной дом, но когда дети выросли и разъехались, содержать такое обширное хозяйство становится довольно накладно. Бетти сбежала, запыхавшись, вниз, в нашу канцелярию, и поделилась потрясающей новостью с Джоном Хартли, который тотчас позвонил во Францию, где я в моем домике в Провансе писал очередную книгу. Моля Бога, чтобы мы не опоздали, я сказал Джону, чтобы он не мешкая связался с Леонардом. Когда Джон отыскал нашего ускользающего соседа, тот сообщил, что уже месяц как выставил имение на продажу и сам удивляется, почему не подумал о нас как о возможных покупателях. Казалось бы, дальше все будет предельно просто, однако не тут-то было -- с той поры, когда я только создавал здесь свой зоопарк, времена сильно изменились. Потребовалось получить разрешение целых трех комитетов местного самоуправления, прежде чем мы смогли приобрести имение Леонарда для использования в наших целях. На Джерси только что были приняты строгие законы, определяющие, для чего можно использовать земельную собственность (особенно пригодную для сельского хозяйства), и надо ли говорить, что наши цели никак не вписывались в границы, очерченные законодательством. Однако Джерси гордится нами и нашими делами, так что в этом случае (как это бывало и раньше) мы получили вотум доверия. Не подумайте только, что закон повернули как дышло, ничего подобного, просто в нем обнаружились мелкие неточности, и имение "Ле Нвайе" стало нашим. Радость -- не то слово. Мы представляли себе здание учебного центра в виде массивного бетонного блока, а получили красивейшее старинное джерсийское имение с внушительными надворными постройками и восемью акрами земли. Насчет использования этих акров действовали некоторые ограничения, но это не играло роли, ведь нам были нужны строения. И, вступив во владение ими, мы тотчас занялись реконструкцией. Часть дома отвели под студенческое общежитие, в другой части оборудовали квартиру для домоправительницы. Устроили обставленную со вкусом библиотеку, получившую название "Библиотека имени Уильяма Коллинза", поскольку мой издатель сэр Уильям перед смертью сделал нам щедрый дар -- все книги по зоологии и естественной истории, вышедшие в издательстве "Коллинз" и намечаемые к изданию. В обширной пристройке разместилась аудитория на шестьдесят четыре места с новейшей аудиовизуальной аппаратурой. Над аудиторией помещались канцелярия, небольшой музей, выставки графики и фотографий, фотолаборатория и видеозал, причем все это заняло всего лишь половину огромного гранитного амбара. Обзаведясь учебным центром, мы, естественно, нуждались в человеке, который мог бы им заведовать. Для чего требовалось совершенно особенное существо, разбирающееся в биологии и способное с тактом и симпатией общаться с людьми из самых разных стран,-- словом, человек, совмещающий качества духовника и отца. Мы решили поместить в газетах объявление, чтобы было из кого выбирать. Разумеется, предложения посыпались со всех сторон, и среди полчищ кандидатов надлежало для начала отвергнуть совсем непригодных -- таких, как почтенную даму из Пенге, которая обожала животных, держала четырнадцать кошек и отдыхала на Мальорке, и как восемнадцатилетний школьник из Сомерсета, который уверял, что всегда любил иностранцев, хотя они совсем другие, и всегда мечтал обучать их. В общем, из этого потока мы выловили четырнадцать вероятных кандидатур и пригласили для собеседования в Лондон. Отлично понимая, как тяжело дается такое собеседование испытуемым, хотел бы все же, чтобы и они посочувствовали экзаменаторам, ведь отбирать людей по одним только письмам -- чистое наказание. У вас в руках анкета, но для такой работы нужна особая личность, ибо наш Трест -- совсем маленькая организация, мы не можем терпеть в наших рядах паршивую овцу. Иногда нервозность кандидата мешает вам принять верное решение. К счастью, есть строго определенная процедура: время, которое вы можете потратить на собеседование, ограничивается способностью экзаменатора не допускать трепа и без дрожи поглощать неимоверное количество скверного кофе, не позволяя ему влиять на выносимый приговор. В данном случае мы довольно быстро браковали кандидатов, в частности молодого парня, который неверной походкой забрел в кабинет с расстегнутой ширинкой, взмахнул рукой, благодушно приветствуя нас, и попросил дать ему прикурить. Мы единодушно заключили, что его анкета -- сплошной обман. Отбор шел с такой скоростью, что мы вдруг обнаружили, что остается всего лишь один кандидат. Среди тех, с кем мы познакомились, от силы два человека могли кое-как претендовать на должность заведующего учебным центром, но особенного восторга они нам не внушали. Джон вышел в приемную и вернулся с известием, что последний кандидат не явился. -- Что ж,-- заключил я,-- ничего не поделаешь. Дадим новое объявление. -- И на этот раз стоит написать, что держать пятнадцать кошек --не то же самое, что обладать титулом доктора биологии,-- сказал Джон. -- Точно,-- подхватила Ли.-- И что хотя иностранцы -- не англичане, хороший заведующий не должен придавать этому значения. Как-никак я американка. -- Ладно,-- сказал я,-- предлагаю сейчас дружно отправиться в какое-нибудь заведение, где можно перебить паршивый вкус этого кофе добротным старомодным отечественным напитком вроде бренди и имбирного эля. В истории нашего Треста судьба постоянно ведет с нами лукавую игру. Любит ждать до последней минуты, прежде чем прийти на выручку. Только мы принялись собирать наши бумаги, как раздался стук в дверь и после нашего дружного: "Войдите!" -- вошел доктор Дэвид Во, запоздалый кандидат, который пропустил свой автобус, пропустил поезд, вообще пропустил все, что можно было пропустить, но тем не менее явился к нам. Нам оставалось только предложить ему чашку холодного кофе и подвергнуть его такому допросу, точно мы представляли столичный департамент уголовного розыска и перед нами сидел человек, подозреваемый в том, что он Джек Потрошитель. Слушая ответы, мы убеждались, что этот последний кандидат -- как раз тот, кто нам нужен. Отпустив его с легким сердцем, мы поздравили друг друга с блестящим успехом и направились в ближайший трактир. Заняв свой пост, Дэвид первым делом сел разрабатывать учебный план. Он выполнил эту задачу быстро, проявив изрядное чутье, ведь столь сложная программа должна быть достаточно гибкой. У меня был один друг, который о разного рода программах говорил, что они должны обладать "жесткой гибкостью". Казалось бы, несовместимые понятия, гибрид из мира "Алисы в Стране чудес", однако мы всегда стремились к "жесткой гибкости", и Дэвид добился именно этого. Пока он занимался подготовкой учебного плана, мы соображали, кого взять на роль домоправительницы, чтобы помогала Дэвиду руководить его мини-Объединенными Нациями. Предъявляемые к этой кандидатуре требования по строгости были вполне сравнимы с теми, кои предъявлялись к Дэвиду: хозяйке дома предстояло управляться с людьми из разных концов света, любить их, соблюдая притом необходимую строгость, а главное -- уметь разбираться с тем, что можно посчитать причудами, тогда как на самом деле речь идет о недоразумениях, вызванных языковыми проблемами, различиями культур или религий, да попросту тем фактом, что человек оторван от дома и чувствует себя одиноким. Да простит мне Олвин, если я скажу, что в моих глазах она идеальная домоправительница. Женщина крепкого сложения, всегда опрятная, она напоминает крестьянскую жену из тех, что варят обед на десятерых детей, мужа и восьмерых работников. Что доят коров, собирают яйца в курятнике, задают свиньям корм и встают на заре или до зари, чтобы испечь хлеб. Сверх того, Олвин на редкость отзывчивый человек, не отступающий ни перед какими трудностями. А трудностей хватало и ей и Дэвиду. Олвин -- сказочная стряпуха, к тому же она наделена качеством, отличающим великих поваров,-- может угодить любому едоку. Так, ей ничего не стоило удовлетворить заявки пакистанского студента, обожающего бутерброды с тунцом, жареный картофель, кетчуп и мармелад, и других студентов, предпочитающих на хлеб сардины с лимонной пастой или белковую пасту "мармайт" с тем же лимоном. Любая женщина спасовала бы перед лицом таких запросов, только не Олвин. Она терпела даже прихоти калифорнийца, еженедельно получавшего огромные посылки с шоколадом и конфетами, о каких в джерсийском захолустье и не ведали, безропотно выполняла неустанные требования девушек из Уругвая, снабжая их кипятком для заварки чая мате, без чего они не могли жить, как младенец без бутылочки, причем одной из них непременно нужно было съедать в день не менее четырнадцати апельсинов. Проблемы Олвин отнюдь не ограничивались областью кулинарии. Был у нас студент из Нигерии, который (вполне справедливо, на мой взгляд) упорно называл Олвин "мама". На третий день после своего прибытия он пришел к ней с жалобой: -- Мама, у меня жутко жжет в животе. Опасаясь самого худшего, Олвин расспросила его и пришла к выводу, что у него всего-навсего сильный запор. Вручила студенту суппозиторий, деликатно объяснила, как им пользоваться, и сказала, что через полчаса наступит облегчение, так что лучше держаться поблизости от уборной. Однако даже если вам кажется, что человек все понял, не мешает убедиться в этом. Час спустя студент