еликса  на десять дней
заперли  в  собственной комнате, как и  его кузена.  Феликс  был  вне  себя.
Наказание он посчиґтал слишком жестоким.
     Но этот опыт не стал для него последним.
     <b><i>Любовный урок</i></b>
     Свой  первый  любовный  урок  юный  Юсупов   полуґчил  в  отеле  города
Контрексвилль,  куда  его мать отпраґвилась  "на воды". Феликсу  было  около
тринадцати лет,
     и, не зная чем заняться, он однажды после обеда отґправился на прогулку
в парк. Проходя мимо  беседки, он через прорези увидел там молодого человека
и девушґку, самозабвенно предающихся любовным утехам.
     После Феликс стал расспрашивать мать  о том, что он видел, однако та не
сумела собраться с духом и удовґлетворить любопытство сына.
     Феликс провел бессонную ночь.
     На следующий день он встретил того самого молодоґго человека и  спросил
со свойственным  ему пренебреґжением  к правилам  приличия, не собирается ли
тот  снова встретиться  с девушкой. Молодой человек был  поражен, но,  когда
Феликс  рассказал,  что наблюдал за их свидаґнием накануне вечером, ответил,
что  должен  встретиться  с  ней  у  себя  в  отеле,  и  пригласил   Феликса
присоедиґниться к ним.
     Поскольку   мать  рано  ложилась  спать,  Феликсу  не  составило  труда
выскользнуть из номера и отправиться к новому другу.
     Там следующие  несколько  часов  они  провели  за  обґщими  играми.  Об
истинной природе этих игр Феликс не задумывался.
     Позже он говорил: "Меня так поразило только что сделанное открытие, что
по своему юношескому невеґжеству я не разбирался, кто какого пола".
     Хотя Феликс не  позволяет себе уточнений,  не  надо  быть семи пядей во
лбу, чтобы понять значение этой фразы.
     (Не могу здесь не привести  эпизод, произошедший  в Париже, уже  в 1960
году.
     В  доме моей дочери  случайно оказался молодой чеґловек с нарумяненными
щеками  и  крашеными  волоґсами.  Узнав,  чей   это   дом,   он  истерически
расхохоталґся,  а  когда  пришел в себя, позвонил  по  телефону  Юсупову  и,
взвизгивая  от возбуждения, выложил ему новость: "Дорогой, ты ни за  что  не
поверишь, откуда я тебе звоню...")

     <b><i>Порочный маскарад</i></b>
     Но больше всех к развитию у Феликса известного порока приложил руку его
старший  брат,  Николай,  впоследствии  жених  бедной  Муни.  Его  забавляли
успешґные  переодевания  брата  в  женщину,  и  он  уступил  капґризу  своей
любовницы -- Поли, желавшей иметь в Феґликсе спутницу развлечений.
     Они взяли  с  собой переодетого женщиной  Феликса в  кабаре  посмотреть
выступление "цыган. Его маскарад остался незамеченным.
     Как-то Феликс  поехал с Николаем  в Париж. Братья решили пойти  на бал,
переодев, разумеется, Феликса женщиной. Николай же  выступил в роли его (ее)
кавалера.
     Чтобы скоротать время до начала бала, они пошли в театр, где их заметил
король Эдуард Седьмой.
     Во время антракта  Николай вышел  в фойе  покурить,  а  после со смехом
рассказал Феликсу, что  к нему подґходил некто  от короля Англии, посланный,
чтобы узґнать имя его юной дамы.
     Феликс был польщен и обрадован.
     По возвращении  в  Санкт-Петербург  Николай  и  Поля  устроили  Феликсу
двухнедельный ангажемент на высґтупления в фешенебельном кафе "Аквариум".
     Феликс  позаимствовал  для  такого случая  драгоценґности  матери.  Его
выступления пользовались  колоссальґным  успехом. Но, к его сожалению (и  не
больше), на седьмой  вечер друзья матери узнали самого Феликса и надетые  на
нем драгоценности.
     Дома ждала бурная сцена.
     Николай взял всю вину на себя, и дело было вскоре забыто.
     Феликс оставил  карьеру певицы кабаре, но продолґжал искать приключений
под  видом  женщины и  пусґкался во все более рискованные  предприятия, пока
одґнажды отец не вызвал его к себе.
     Отец Феликса накинулся на сбившегося с пути сына и пересказал все слухи
(а  на  самом  деле  -- лишь  стыдлибо  приуменьшенную  правду), ходившие  в
обществе и  открывающие  истинную картину жизни сына. Он предґставил Феликсу
длинный список проступков, опозоґривших (как считал он, но  не его  сын) имя
семьи.
     Феликс сделал некоторые выводы. Но ни в коем слуґчае не желал  перемены
в своем образе жизни.
     Причем необходимо заметить, что пребывание на той ступени общественного
положения,  на  какой  находиґлись  Юсуповы  вообще,  все-таки  с  возрастом
вынудило Феликса  умерить  желания эпатировать.  Он старался загґнать внутрь
свой порок, но не для  того,  чтобы, раскаявґшись, изжить его. (Напротив, он
пестовал  его.)  Феликс  стал более изощренным в своем разврате.  Он  сделал
порок частью собственных светских манер.
     И весьма преуспел в этом.
     Говорили,  что Феликс Юсупов  страдал  лунатизмом,  да он и  сам  часто
рассказывал об этом, не  воспринимая происходившее с ним как болезнь. Скорее
наоборот.
     <b><i>Роковое знакомство</i></b>
     Некоторые  утверждали, что в  душе  Феликса бороґлись  Бог и дьявол. Но
полагающие так были  слишком  добры  к юноше. Бог давно "заготовил про  него
ад".
     (Примечательно следующее. До меня недавно дошло от общих  знакомых, что
Феликс  с  жаром взялся за  риґсование.  Хочет,  видимо,  изобразить  что-то
возвышенґное. Пока  же, несмотря  на все усилия, получаются только чудовища.
Юсупов  жалуется, что Бог  не дает ему выраґзить  всю душу. Несчастный  не в
силах признаться себе, что это и есть его душа.)
     Феликс  хвалился тем,  что его несколько раз посещали  видения,  что он
"слышит голоса". Вполне возможно. Тольґко уверена -- это были  злые голоса и
дурные видения.
     Внешне же дело выглядело таким образом, будто Феликс старается нащупать
пути  к  другой  жизни,  даже  благообразиться.  Особенно страстно  он начал
представґляться  таким  после  смерти  брата,   которого,   надо   скаґзать,
действительно  любил. Однако непреодолимая тяга  к дурному актерству и здесь
приводила его на грань бесґстыдства.
     Мария   Евгеньевна   Головина,   по-христиански  проґстившая   Николая,
перенесла  всю  нежность  на Феликса.  Она надеялась помочь  ему,  поэтому и
озаботилась тем,  чтобы представить Феликса моему отцу -- "святому старґцу",
как говорила Муня.
     Между тем, Муню, все-таки хорошо видевшую,  с кем она  имеет дело, даже
как-то  поразил  пыл, с  каким  Феликс  выразил  не  просто  готовность,  но
нетерпелиґвое желание встретиться с моим отцом.
     <b><i>Феликс наблюдает</i></b>
     Встреча произошла в  доме Головиных  на Зимней Канавке. О том, что  там
было, мне рассказала Анна Александровна со слов Марии Евгеньевны.
     По  своему  обыкновению  Феликс опоздал  к обеду.  Он  был  чрезвычайно
элегантно  и модно  одет, "весь в  облаке  сладких духов и душистой  пудры".
Феликс целовал  приґсутствовавшим дамам руки  с немыслимым изяществом  и при
этом имел вид человека, делавшего одолжение.
     Феликс старательно не смотрел в сторону  отца, сиґдевшего,  разумеется,
на самом почетном  месте.  Только после того,  как  Мария Евгеньевна подвела
Феликса  к отцу, первый  даже  как  будто был  обескуражен явлениґем в столь
роскошной обстановке мужика.
     Будучи  представленным,  Феликс  излишне  театральґно поклонился  и  не
отстранился  от троекратного  поцеґлуя отца, только,  как  показалось  Марии
Евгеньевне, несколько поежился.
     Феликсу оставили место  напротив отца. Как уверяла Мария  Евгеньевна --
без всякого умысла.
     Прерванный обед продолжился. В его протяжение Феликс почти ничего не ел
и лишь изредка вступал в беседу с незначительными  замечаниями (голос у него
был довольно высоким, а интонации жеманными), но ни разу в том случае, чтобы
ответить на слова отца.
     Феликс наблюдал. Надо заметить,  что Юсупов слыл любителем  странностей
разного  рода.  Он сам  неодноґкратно  заявлял,  что его  буквально тянет  к
"экзотическим лицам"  и  пояснял: "к маньякам, садистам, хамам...".  Феґликс
искал  развлечений и  умел  их находить везде и  во всех.  И к Головиным  он
пришел в поисках развлечения.
     Что  за мысли роились в его голове, когда он видел перед собой картину,
поначалу  приводившую  в  растеґрянность  всех рафинированных  сотрапезников
отца?
     Из деликатности никто из отцовских  друзей никогда  не  говорил с ним о
правилах  поведения  за  столом.  Это  казалось   и  на   самом   деле  было
несущественным по сравґнению с тем, что и о чем за едой обсуждалось. Трапеза
воспринималась как ритуал, не более, но и не менее того.
     Отец за  столом вел себя,  как говорят, малокультурґно. Он  пользовался
только в  редких случаях ножом и вилкой. Больше же -- просто руками. Большие
куски он разрывал. У  отца был  большой  рот,  а так как ел он не  то  чтобы
торопливо, но  не  степенно (к тому же  вместо  зубов имел только  корешки),
крошки просыпались на бороду, где и застревали.
     По виду отец  в такие минуты представлял собой неґопрятного мужика и уж
никак не святого старца.
     Тем  не  менее  Феликса  не  оставляла  напряженность,  ему  совершенно
несвойственная.  Казалось, он силится  что-то понять,  сопрячь, сопоставить.
(Возможно,  в  те минуты Феликс  пытался  примериться к противнику, которого
сразу и почувствовал в отце?)
     В компании  обратила на себя внимание фраза отца, произнесенная им  как
бы  невзначай: "Всегда нужно  счиґтать себя низким, но не на словах, а духом
действительґно". (Я встретила эту фразу в его "Житии...")
     Феликс, услышав это, опустил голову.
     <b><i>Напуганный собой</i></b>
     Несколько  лет  спустя  Феликс,  говоря  о  первой  встреґче  с  отцом,
утверждал, что  сразу распознал в  старце мошенника. Конечно, он не мог  при
своей болезненной
     гордыне сказать,  что сразу  признал в отце силу, котоґрую  можно  было
либо  убить, либо подчиниться.  Послеґднее для Феликса было неприемлемо.  Он
был оскорбґлен тем,  что простой мужик, даже не старающийся пеґренять приемы
цивилизации, претендует на то, чтобы учить его, Феликса Юсупова.
     А милая Мария Евгеньевна, разумеется, была в  восґторге  от мысли,  что
именно она свела отца и  Феликса, уже предвкушала,  что  Юсупов войдет в  их
круг.
     Когда Мария Евгеньевна  спросила у отца, как ему показался  Феликс, тот
ответил: "Напуганный мальчик и страшный".
     "Кем напуганный?" -- спросила Мария Евгеньевна.
     "Собой и напуганный", -- ответил отец.
     "А почему страшный?"
     Отец промолчал, чем привел Марию Евгеньевну в полное замешательство.
     Больше в тот день отец не хотел говорить о Юсупове.
     На следующий день Мария Евгеньевна чуть свет приґшла к нам. Как сказала
потом  Анна  Александровна:  "Проґсить  за  своего князя".  Что  именно  она
говорила тогда отцу, я  не знаю, но то, что он согласился принять Юсуґпова в
скором времени -- это точно.
     Однако  хлопоты Марии  Евгеньевны  на  этот раз  окаґзались напрасными.
Юсупов, торопясь, уехал из Петерґбурга. Позже Мария Евгеньевна сообщила, что
он наґправился на учебу в Оксфорд.
     Как  странно! Юсупов будто бежал, испытывая судьґбу. И свою, и отца.  Я
уже  приводила историю о  том, как Феликс захлебнулся во  время  крещения. В
Англии же он едва не погиб под колесами паровоза.
     Англия начала  века -- в  нравственном смысле место  весьма удобное для
молодых   людей  склада  и  наклонноґстей,  схожих   с   юсуповскими.  Среди
аристократической  молодежи   царил  культ   Оскара  Уайльда.   Причем   его
лиґтературное дарование едва ли ставилось на  первое место в сравнении с его
привычками известного рода.
     Я помню, как пришедшая  к нам  Мария Евгеньевна плакала, делясь с Анной
Александровной вестями о Феликсе: "Он пропал, пропал!" -- повторяла она.

     <b>Глава 18 РАСПУТИН И ПЛОТЬ</b>
     <i>Илиодор</i> -- <i>Кто лицемер ? -- Баба или чурбан ? --</i>
     -- <i>Акулина -- "Пошел, мальчишка!" -- "Она не</i>
     <i>умрет"</i> -- <i>"Не полюбишь -- не вылечишь" --</i>
     <i>-- Безумная любовь -- Господин учитель --</i>
     <i>-- Ольга Владимировна -- Фальшивая невинность --</i>
     <i>-- Церковный суд -- Царский суд</i>
     <b><i>Илиодор</i></b>
     Не  однажды я уже в разных видах упоминала Сергея Труфанова, принявшего
в монашестве имя Илиодора. Жизнь его интересующимся хорошо известна, так что
не буду (да и не хочу) входить в подробности. Скажу только необходимое.
     Отец и Илиодор представляли собой странную пару.  Первый жизнерадостный
и  веселый,  второй  скучный,   напыщенный   (как  большинство   "копеечных"
семинаґристов,  добравшихся  до высоких степеней) и напрочь лишенный чувства
юмора. Тем не менее, они какое-то время приятельствовали.
     Кстати -- я  никогда не понимала отцовской привяґзанности к Илиодору, и
когда тот  однажды приехал в  Покровское погостить, избегала его, как только
могла.
     Илиодор  необычайно гордился  своей отчужденносґтью  от всего мирского.
Особым пунктом был обет безґбрачия. Отец смеялся  над его словами о том, что
только  безбрачие есть дверь в Царство Божье, и смеясь же говоґрил, что  эта
дверь легко оборачивается тесными вратаґми. "Входить тесными вратами" -- так
в монастырях намеґкали на содомский грех.
     Анна  Александровна  пересказывала  мне  суть  споров  отца и Илиодора.
Привожу так, как запомнила.
     "В доме  Отца моего обителей много", -- опирался отец на Святое Писание
и  добавлял от себя: "И в кажґдой обители множество  дверей.  Не думай,  что
владеешь единственным ключом от Царства Божьего".
     "Я не владею единственным ключом, -- ответил Или-одор. -- Ключей много,
достаточно для всех  желающих их получить, но  все они отпирают одну и ту же
дверь".
     "Если бы это было  правдой, то все скопцы попали бы в рай",  -- заметил
отец.
     "Истина в том, что стремящийся к духовному соверґшенству должен служить
либо Богу, либо плоти, нельзя служить обоим".
     "Тот,  кто молится  от души, может  настолько преисґполниться ощущением
божественного  присутствия, что  и  думать  забудет о плоти.  Дух  воспарит,
оставив  на  земле все телесные  помыслы,  и  он  перестанет  замечать  свое
физиґческое тело и  заботиться  о нем.  Позабудет  о  еде и питье, о сне и о
любовных желаниях. Но это редко кому дается.
     Больше других, не способных  подняться.  Когда челоґвек  освободит свой
дух  от  уз  чувственности,  плоть  еще  настойчивее  взывает  к  нему.  Его
физическое желание веґлико, он не в состоянии его побороть. Что ему делать?"
     "Он должен молиться еще усерднее".
     "Как же молиться, когда  с ног валит? Есть только одно средство. Отложи
в сторону молитвы и найди женґщину. Потом -- опять молись. Бог не осудит.
     Но наступит  время,  когда женщина уже не понадоґбится,  когда и  самой
мысли не  будет,  а, стало быть,  и  искушения. Тогда-то настоящая молитва и
начнется".
     <b><i>Кто лицемер?</i></b>
     Илиодор  называл  рассуждения   отца  издевательством  над  монашескими
обетами. Отец возражал, говорил, что ни в коем случае  не намерен спорить  с
церковью. При этом он полагал только, что обет безбрачия толкуется  неверно.
"Ничего хорошего не выйдет из такой молитґвы, когда душа другого просит".
     В  этом  месте напомню  слова  Жевахова, приведенные  уже мной выше,  о
соединении любовного и молитвенґного экстаза.
     Анна Александровна пересказала мне и другой спор отца и Илиодора.
     Однажды заговорили о том,  какой грех самый  страшґный.  Илиодор заявил
без колебаний: "Тут не о  чем споґрить.  Самый страшный грех  -- это тот,  о
котором гласит  первая заповедь: Да не  будет у тебя других богов пред лицем
Моим".
     Отец возразил, видя в приеме Илиодора отражение всегдашней его привычки
подменять предмет: "Разгоґвор не о  заповедях, а о грехе. Для меня ясно, что
Иисус считал лицемерие самым тяжким грехом".
     Илиодор  заерзал  на стуле,  чувствуя,  что спор  станоґвится  чересчур
личным.  Отец попал  в  точку.  Чтобы  заґщитить  себя,  Илиодор  перешел  в
наступление  и  заговоґрил  о  кружке,  собиравшемся  у  отца,   намекая  на
отноґшения определенного рода.
     Для  отца подобные упреки были не в новинку и поґэтому он реагировал на
них обычно спокойно -- сам-то  он знал, что  невиновен.  Однако  выслушивать
обвинеґния  именно от Илиодора отцу  показалось отвратительґным.  Во-первых,
потому что тот  бывал  на  собраниях  кружка и  прекрасно  все видел  своими
глазами. Во-втоґрых  же, потому  что  Илиодор как раз и был  в этом вопґросе
лицемером высшей  пробы. Отец  не стерпел  и  наґпомнил  ему, как  во  время
приезда в Покровское застал монаха подглядывающим за купавшейся Дуней.
     Монах  оторопел  и поспешил перевести  разговор на другое. Однако обиду
затаил.
     Илиодору  все же больше пристало бы  называться по-прежнему --  Сергеем
Труфановым.  Несмотря на все увеґрения, он оставался мирянином. В  Труфанове
было столько жажды власти, что ее хватило бы на многих. Можно сказать, что в
его жизни именно эта жажда  влаґсти, вполне материальной (вспомним историю с
юроґдивым  Митей,  протеже  Труфанова  в Зимнем дворце),  а  не духовной,  и
сыграла зловещую роль.
     Интересно, что  отец  однажды  сказал  о Труфанове: "Все,  до  него  не
достучишься". И пояснил: "Он не находит в своей  душе ни  капли  того,  чего
можно было бы стыдиться".
     И все же отец перестал общаться с Труфановым не по своему решению. Отец
вообще  с  неохотой  отказыґвался  от  общения  <i>с</i> людьми,  хотя  бы  однажды
показавґшимися ему приятными. К тому же он был искренне благодарен Труфанову
за прием, когда только появился в Петербурге. Труфанов же в открытую объявил
отцу войну. Их многолетняя дружба окончилась, и горечь разґрыва преследовала
отца до самой смерти.
     Да, можно  оторвать мужика  от  Сибири, но  нельзя  вытравить Сибирь из
мужика. Это в  полном смысле об отце. Его достоинства  -- цельность натуры и
открытость
     -- отчасти сводились на нет стремлением всегда говоґ
     рить правду. Такие привычки не для Нового Содома.
     <b><i>Баба или чурбан?</i></b>
     Надеюсь, я смогла  показать,  что при  всей пропитанґности  жизнью отец
никогда  не  злоупотреблял  своей  силой  и  возможностью влиять на женщин в
плотском смысле. Однако надо понимать, что эта часть отношеґний представляла
особый  интерес  для  недоброжелатеґлей  отца.  Замечу,  что   они  получали
некоторую  реальґную пищу для своих  россказней. Основываясь на  сведеґниях,
полученных  от  одной  из сторон, не  самой  бесґпристрастной, умельцы  вели
дальше дело так, чтобы перевернуть все с ног на голову.
     Я уже не раз обращала внимание  на  то, что в наш дом приходили многие.
Одни, чтобы попросить о чем-либо, другие, чтобы посоветоваться,  третьи -- в
поисґках  исцеления.  Большинство   из  них  --  женщины.  Приґчем  женщины,
пребывающие в том состоянии, когда душа  ищет опоры, а надорванное сердце --
утешения.  А  в  чем  можно   найти  несчастной  женщине  полное  утешеґние?
Разумеется, в любви. В любви-молитве или в любви
     -- физическом чувстве. Отцу самому было дано умение
     оборачивать позывы плоти в духовное русло, чаще всеґ
     го получалось у него помогать подобным образом и друґ
     гим. Но не всем. В этом и была заключена ловушка.
     Больше  других  писал  о  плотской  греховности  отца Илиодор.  Не хочу
приводить его фантазии. Он  особенно старательно  описывал, как отец изгонял
блудного  беса. При  этом  оборачивал дело  так,  будто бы  отец непременґно
вступал  с  женщиной  в  связь.  Между  тем,  нет  ни  одноґго  достоверного
свидетельства  "несчастной  жертвы"  наґсилия  Распутина. Вспомню  признание
отца: "Для  меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану". Это  сказано в том
смысле, что физических чувств женщина у отца в известные минуты не вызывала.
Однако  от  него  исходила такая  сила  любви,  что  совершенно обволакивала
женґщину, давая наслаждение и встряхивая ее сильнее, чем любое соитие. После
того, как  женщина  испытала подобґное, никакой  блудный бес в ней держаться
уже  не мог. Голая  страсть в  ней просто  умирала.  Как это удавалось отцу,
неизвестно. Объяснить  невозможно. Но ведь  и Илиґодор не отрицает, что отец
добивался результата.
     <b><i>Акулииа</i></b>
     Среди  почитательниц  отца  находилась бывшая поґслушница  --  Акулина,
совершенно влюбившаяся в него.
     История же такова.
     Как-то  отец попал  в  монастырь на Охте, это  в приґгороде Петербурга.
Сестры  пригласили  его разделить  с  ними  ужин.  Когда собравшиеся  только
приступили  к  трапезе,  до  них донесся  дикий  вопль,  от  которого моґроз
продирал  по коже. Так,  должно  быть,  кричат в  аду.  Потом  вопль сменили
хриплые, но  тоже очень  громкие стоны.  Все,  кроме  отца сохраняли  полное
спокойствие.
     Монашки  в  ответ  на  расспросы  рассказали, что это  крики несчастной
молодой послушницы, страдающей падучей. Ни молитвы, ни усилия докторов ей не
помоґгают.  Отец  попросил  отвести его к больной. Настоятельґница поспешила
исполнить просьбу.
     Разумеется, отец не  в первый  раз  видел подобных больных.  Но то, что
ждало его сейчас,  было  душераздиґрающим. В  келье, чья  дверь представляла
собой частую решетку,  на куче зловонного хлама, ощерившись, лежала женщина,
имевшая вид  безумной  --  волосы  вскоґлочены,  лицо  и тело, видное сквозь
разорванное  плаґтье,  исцарапаны до крови. Увидев  пришедших, она как будто
очнулась  и  снова  начала завывать,  теперь  --  почти басом.  Из ее  горла
вырывались   крики,   в   которых   можно   было  различить  ругательства  и
богохульства. При этом тело больной извивалось, она  загораживалась  руками,
словно  пытаясь защититься от удара. Потом вдруг затихґла, будто удар все же
достиг цели.
     Таких называют одержимыми. В  перерывах между муґчительными припадками,
лишающими их, кажется, всего человеческого,  женщины ничем  не отличаются от
остальных. По  их виду  в обычные дни ничего заметить нельзя. Все это вполне
относилось и  к  Акулине -- по  словам настоятельницы --  очень  красивой  и
спокойной.
     Отец вызвался помочь. Он вошел в келью, останоґвился на  пороге, осенил
себя крестным знамением и  несколько минут молился  молча.  Затем подошел  к
одерґжимой и обратился к ней.
     Акулина  повернула  к нему  лицо,  окровавленное  и покрытое  синяками,
изуродованное животным оскалом, выражающим ненависть. Отец опустился рядом с
ней на  колени  и  стал молиться вслух. Он просил Господа о  том,  чтобы тот
простил   тяжкие  грехи  несчастной.  Настояґтельница  и  сестры  недоуменно
переглядывались, так как  не  знали за послушницей никаких грехов, тем более
тяжких.  Но  в  голосе  отца  звучала  такая  скорбь   и  уверенґность,  что
становилось ясно, он знает, о чем просит.
     По мере того, как продолжались молитвы отца, взгляд Акулины прояснялся,
вся ее фигура как-то преображаґлась. Из зверя  она на  глазах превращалась в
женщину. Несчастная даже пыталась стыдливо прикрываться, наґтягивая лохмотья
то на грудь, то на колени. Постепенно девушка  совсем успокоилась. Казалось,
невидимая рука сняла с нее груз ненависти и греха.
     Следующей была молитва отца "о здравии болящей рабы Божьей Акулины".
     Когда отец замолчал, Акулина имела вид здоровой.
     Отец три раза широко перекрестился, потом  так же перекрестил Акулину и
сказал: "Господь услышал мои
     молитвы.  Она  исцелилась.  Казанская Божья  Матерь дала  ей  отпущение
грехов".
     Присутствовавшие при исцелении Акулины  приняґли происшедшее  за  чудо.
Позже  это  событие было  занеґсено  в  монастырскую  книгу  с  подробнейшим
описаниґем всех действий отца как  подтверждение проявления милости Божьей к
этой обители.
     <b><i>"Пошел, мальчишка!"</i></b>
     Сделаю  небольшое  отступление для  того,  чтобы поґказать  и некоторые
другие  случаи  чудесных  исцелений,  к  которым  был  причастен   отец.  По
обыкновению, соґшлюсь на свидетельства.
     Руднев:   "Распутин  несомненно  обладал  в  сильной  степени  какой-то
непонятной  внутренней  силой  в   смысґле  воздействия  на  чужую  психику,
представлявшей   род  гипноза.   Так,  между  прочим,  мной  был  установлен
неґсомненный факт излечения  им  припадков  пляски св. Витта у сына близкого
знакомого Распутина -- Симано-вича, студента Коммерческого института, причем
все явления  болезни  исчезли навсегда  после двух  сеансов, когда  Распутин
усыплял больного".
     Симанович:  "Мой  сын домой  вернулся  через  час.  Он  был  излечен  и
счастлив. Болезнь больше не возобновиґлась. Он  рассказывал, что его лечение
производилось Распутиным следующим образом. Распутин  вышел к нему из  своей
комнаты, сел  напротив  него в  кресло, опустил  на  его  плечи  свои  руки,
направил свой взгляд ему тверґдо в глаза и сильно затрясся. Дрожь постепенно
ослабеґвала, и Распутин  успокоился.  Потом он вскочил  и  крикґнул на него:
"Пошел, мальчишка! Ступай  домой, иначе  я  тебя  выпорю". Мальчик  вскочил,
засмеялся и побежал домой. Я испытал силу Распутина также на себе. Уже много
лет  я  был страстным игроком и проводил  много ночей напролет за  карточным
столом. Я основал нескольґко карточных клубов. Однажды я так  сильно увлекся
игґрой, что  трое суток подряд провел в  клубе. Как раз  в то время Распутин
имел важное дело ко мне. Он звонил мне по телефону, приходил сам  в клуб, но
ничего не  помогало. Когда  мы наконец встретились, он  спросил, что со мной
случилось.  Я сознался ему, что я много потеґрял и не хотел прерывать  игру.
Распутин  внимательно  меня  выслушал. Когда я закончил,  он как-то  странно
улыбґнулся и сказал:
     -- Я дам тебе деньги. Ступай играть.
     Я очень удивился его предложению и отказался игґрать на его деньги.
     -- Вместо того, чтобы проигрывать деньги, -- сказал
     Распутин, -- ты бы лучше купил себе новые мозги.
     Он пригласил меня сесть за стол и воскликнул повеґлительно:
     -- Садись теперь, выпьем!
     Я последовал его приглашению. Распутин принес буґтылку вина и налил два
стакана. Я хотел  пить из моего стакана,  но Распутин дал мне свой, затем он
перемешал вино в обоих стаканах, и мы должны были его  одновреґменно выпить.
После  этого  странного  действия   наступиґло  короткое  молчание.  Наконец
Распутин заговорил:
     -- Знаешь что? Ты в свою жизнь больше не будешь
     играть. Конец этому. Ступай, куда хочешь! А я погляжу,
     исчезнешь ли ты еще раз на три дня.
     Пока он  говорил, он  все время  смотрел  мне  напряґженно  в  глаза. Я
испытывал какое-то неприятное, странґное чувство.
     После  этого  Распутин  встал  и оставил меня в замеґшательстве одного.
После  этого  я  до  смерти  Распутина  никогда  не  играл,  хотя  оставался
владельцем  карточных клубов. Также я не  играл на скачках  и сберегал  этим
много денег  и времени.  После  его смерти прекратилось  действие  странного
гипноза, и я опять начал играть".
     <b><i>"Она не умрет"</i></b>
     Воейков:  "Всем  приближенным  царской семьи  хороґшо известен случай в
Спале,  когда  доктора  не  находили  способа  помочь  сильно  страдавшему и
стонавшему от болей Алексею Николаевичу. Как только по совету
     А.А. Вырубовой <i>была</i> послана телеграмма Распутину и  был получен на  нее
ответ, боли стали  утихать,  темпераґтура  стала падать, и в скором  времени
наследник поґправился".
     У  Джанумовой,  жившей  в  Петрограде (происходило  это  в 1915  году),
заболела в Киеве ее любимая племянґница Алиса. Отец узнал об этом и вызвался
помочь. При  этом  пообещал,  что  Джанумовой не  придется срочно,  как  она
собиралась,   ехать  к  племяннице.  В  дневнике  Джанумовой   о  дальнейшем
рассказано: "Тут произошло что-то  странное, чего я никак объяснить не могу-
Как ни стараюсь понять, ничего  придумать не могу. Не знаю, что это было. Но
я  изложу все подробно, может быть, потом когда-нибудь подыщутся объяснения,
а сейчас одно могу сказать --  не знаю. Он  взял меня  за  руку. Лицо у него
изменилось, стало  как у мертвеца, желтое, восґковое и неподвижное до ужаса.
Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул  меня
за руки и сказал глухо:
     -- Она не умрет, она не умрет, она не умрет.
     Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю окґраску. И продолжал начатый
разговор, как будто ничего не было... Я  собиралась вечером выехать в  Киев,
но поґлучила телеграмму: "Алисе лучше температура упала".  Я решила остаться
еще на день. Вечером к нам приехал Распутин... Я показала ему телеграмму.
     -- Неужели ты этому помог? -- сказала я.
     -- Я же тебе сказал, что она будет здорова, -- убежґ
     денно и серьезно ответил он.
     -- Ну, сделай еще раз так, как тогда, может быть,
     она совсем поправится.
     -- Ах ты, дурочка, разве я могу это сделать? То было
     не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя. Но я же
     сказал, что она поправится, чего ж ты беспокоишься?!
     Я недоумевала. В чудеса я не верю, но какое странное  совпадение: Алиса
поправляется. Что  это значит? Лица его, когда он держал за руки,  я никогда
не забуду. Из живого оно стало лицом мертвеца, -- дрожь берет, как вспомню".

     <b><i>"Не полюбишь</i> -- <i>не вылечишь"</i></b>
     Коковцов: "Когда на Аптекарском  острове 12 августа 1906 года произошел
взрыв  и ранены были дети  Столыґпина, вскоре по  перевезении их в  больницу
Кальмей-стера  явился Распутин и попросил  разрешения  посмотґреть больных и
помолиться над ними.
     -- Ничего, все будет хорошо, -- сказал он.
     Так и вышло".
     Примечательна  и история  о том, как отец  избавил Николая  Второго  от
сильных болей в горле, с которыґми не  могли справиться  доктора. Он отрезал
воротник от своей сорочки и велел Николаю  надевать на ночь этот воротник на
шею. Вскоре боли прошли.
     Часто у отца  спрашивали, как он умудряется узнаґвать сразу, чем  болен
человек. Отец отвечал:
     -- Так ведь я в душу заглядываю. Без этого никак. А
     там Бог помогает.
     -- А если кто не верит в Бога?
     -- Тогда и ты про Бога не поминай, а главное --
     полюби, узнай, от чего страдает человек. Не можешь
     полюбить -- и не вылечишь.
     Здесь  же  вернусь несколько назад и  напомню случай  появления отца  в
царском  дворце  для лечения царевича. Александра Федоровна  до того момента
ничего не знала о  способностях отца. Он сам ими никогда не хвастался. Это я
к  тому, что описанные случаи  (а я привела  для краткости далеко не все) --
это только то, о чем было известно всем. О еще большем числе исцелений никто
кроме непосредґственных участников так никогда и не узнает.
     <b><i>Безумная любовь</i></b>
     К рассказу об Акулине.
     Вскоре  после  исцеления Акулина  попросила  освобоґдить  ее  от  обета
послушания,  почувствовав,  что  монасґтырская   жизнь  не  позволит   ей  в
достаточной степени выразить благодарность Господу. Она решила идти в мир
     и посвятить жизнь заботам о больных и нуждающихся. Так и сделала.
     (Здесь  уместно сказать о том,  что, поступая так,  Аку-лина в точности
претворила научения отца,  хотя он ничего ей видимым  образом  не внушал, не
объяснял. Идея о служении миру в миру  составляла центральную часть взглядов
отца.)
     Потом Акулина вошла в тесный кружок, сложившийґся возле  отца. Уверена,
что она не притворялась преданґной отцу, она и была таковой. Однако вспомним
слова  отца из  его "Жития...": "Ах, враг  хитрый ловит вообще спасающихся".
Наступил день, когда духовная благодарґность Акулины за исцеление обернулась
другим  сильґным  чувством --  совсем  ке духовным.  Она не  скрывала этого,
наоборот. Иногда казалось, что Акулина опять становится одержимой.
     Анна  Александровна рассказывала мне, как  это  выґглядело  со стороны.
Акулина  сидела  у ног отца, не слуґшая  его протестов. Часами  могла стоять
перед ним на коленях, буквально переползая за ним из комнаты в  комнату,  не
желая сесть на стул даже для того, чтобы поесть. Акулина целовала руки отца,
но  не  со  смирениґем,  как   можно  было  бы  ждать   от   ученицы,  а  со
сладоґстрастием  Магдалины. Акулина  выхватывала у отца  стаґкан с  водой --
допить. И  не просто допить, а непременґно с той самой стороны, с  какой пил
отец. Таскала  поґтихоньку  из бельевой  корзины ношеные  вещи  отца и  т.п.
Разумеется, отец никогда не преступал порога приґличий в отношениях с бедной
девушкой.
     Поступая так необдуманно (вернее, не в силах поґступить иначе), Акулина
стала предметом сплетен, заґтянувших  в  свою  паутину отца. Недоброжелатели
зашепґтали  по салонам, что  отцу удалось  привязать  к себе деґвушку  после
того,  как под видом  врачевания  он изнаґсиловал  ее  в  келье монастыря. И
никого из тех,  кто смаґковал  подробности этого  в  высшей степени гнусного
измышления, не волновало, что ложь легко выйдет наґружу при малейшей попытке
непредвзято вникнуть в суть события. Достаточно обратить внимание на то, что
при исцелении Акулины  присутствовала  настоятельница и несколько  монахинь,
так  как по монастырским правилам ни один  мужчина  не  духовного  звания не
моґжет  быть   допущен  в  келью  послушниц  без  свидетелей.  Существует  и
соответствующая  запись, о  которой я  упоґминала.  Но  кто  слушает  доводы
разума, когда ум поглоґщен злобой и завистью?
     Зная, сколько горьких минут  доставила  эта история  отцу,  я все же  с
сочувствием отношусь к  несчастной Акулине. Возможно, потому, что  именно ее
попросила Александра Федоровна обмыть тело мертвого отца и умастить его раны
благовониями.  Можно  только предґставить степень страдания Акулины, любящей
души, в те минуты. Думаю, отец простил ее. Мне не дано такого права, но если
бы было дано, я бы простила.
     <b><i>Господин учитель</i></b>
     А вот другая по роду история, но тоже очень важная для  понимания всего
происходившего вокруг отца.
     Я уже говорила, что отец  грамоте обучен  был, мягко говоря, не вполне.
Первые уроки  письма  и чтения он начал брать в Петербурге. Учителем  взялся
быть (не знаю, по  чьей  рекомендации) тихий и очень порядочный чеґловек  по
фамилии Лохтин.
     Надо заметить, что имени  его я никогда не  слышаґла, к нему обращались
"господин  Лохтин" или "госпоґдин учитель".  Отец-то, разумеется, был с ним,
как и со  всеми  другими,  на  ты и звал просто по имени. Но  поґскольку  он
стеснялся заниматься при мне, да и при  друґгих тоже,  дверь его  комнаты во
время уроков плотно закрывалась.
     Интересно,   что   когда  я  спросила,   как  звали  Лохти-на,  у  Анны
Александровны, та, всегда чуткая и внимаґтельная, не смогла ответить.
     Меня нисколько не удивляло,  что все (аристократы в том числе) называли
отца по  имени и отчеству -- Гриґгорий Ефимович. И в голову мою не приходила
мысль,  что,  учитывая  разницу  в  социальном  положении  нас  --  крестьян
Распутиных -- и их -- представителей лучших
     семей  Российской империи,  это  странно.  И  только  когґда я силилась
узнать имя "господина  учителя", я поняла  -- он как личность не существовал
даже для добрейшей  Анны  Александровны. Но насколько же  она  и все друґгие
подпадали  под силу натуры отца,  если даже в разгоґворах  с третьими лицами
называли его -- сибирского мужика -- по имени и отчеству.
     <b><i>Ольга Владимировна</i></b>
     Зато   имя  жены  господина  учителя  я   знаю   очень  хоґрошо.  Ольга
Владимировна Лохтина была хорошенькой блондинкой. Ума там никакого не было и
подавно, но, как я бы сейчас  определила,  прелесть  глупости,  несомґненно,
изобиловала.  Анна Александровна называла ее пустышкой  и прилипалой, но  на
первых порах не видеґла в ней ничего дурного или опасного.
     В отличие от  бедной Акулины, страстно  любившей  отца, но  не  смевшей
сказать  ему  об этом (впрочем,  слоґва  в  ее случае были ни к чему), Ольга
Владимировна  не  чинилась. Привыкнув кружить  головы  сослуживцам мужа, она
рассчитывала быстро получить взаимность от моего отца.
     Приемы  у Ольги Владимировны были, как ей казаґлось,  более утонченными
по  сравнению  с  Акулинины-ми.  Но,  честное  слово, выглядели  они намного
отвратиґтельнее.  Она  приходила к нам  в дом, надушенная  самыґми  сильными
духами,  которые  только  можно  было  найґти,  в  декольтированных платьях,
подчеркивавших преґлести (а их отрицать никак нельзя) фигуры.
     Но все было тщетно.
     Как-то раз она  сказала  отцу,  чуть  не  плача, что ее  муж болен. Она
прекрасно знала, что отец не  оставит  без  внимания человека, которому  был
обязан.
     Отец  пришел  к  Лохтиным  в назначенное  время.  Его  встретила  Ольга
Владимировна,  одетая  в  прозрачный  пеньюар. Она  ввела  его  в  маленькую
гостиную, и не  усґпел он спросить о  здоровье  мужа, как она сбросила  свое
единственное  одеяние  и  обняла  его.   Захваченный  врасплох   неожиданным
нападением Ольги Владимировны,  отец  сдался,  так как  его  стойкость  была
подорвана многомеґсячным воздержанием. (И снова: "Ах, враг хитрый...")
     Настал  час  Ольги Владимировны. В  ее  хорошенькой, но не твердой умом
головке все перепуталось.
     Она стала напрашиваться на приемы в видные дома и рассказывать обо всем
происшедшем, добавляя  от раза к разу немыслимые  детали. В конце концов она
договоґрилась до того,  что отец есть Господь Бог, а она  сама -- воплощение
Пресвятой Девы.
     Отец казнил себя за минутную слабость, но сделанґного не воротишь.
     Вошедшая во  вкус и находящая  живую поддержку в  салонах "бриджистов",
Ольга Владимировна хотела проґдолжения. Отец  же  запретил  принимать  ее  в
нашем доме.
     Тогда Ольга Владимировна приняла  на себя новую  роль -- соблазненной и
покинутой. В этой ипостаси ее поощряли еще больше, чем прежде.
     Над Ольгой Владимировной потешались  уже  в отґкрытую. Вскоре перед ней
закрылись все двери. Кто-то надоумил  ее просить защиты у Илиодора.  Если бы
она могла предвидеть, чем обернется этот шаг!
     "Скромник"  Илиодор  уже  давно  посматривал  на   Ольґгу  Владимировну
совершенно  недвусмысленно, и теперь ему представилась  возможность "вкусить
сладких плодов".
     <b><i>Фальшивая невинность</i></b>
     <i>-</i>
     Ольга Владимировна бросилась к ногам Илиодора в поисках покровительства
и защиты.
     Вынуждена  признать -- отец  сам дал козыри в руки своему непримиримому
врагу. Как же -- Распутин  назыґвал его, Илиодора, лицемером! Ну,  и  кто же
теперь лицемер?
     Илиодор  не  подумал  о  том,  что  не  отец,  а  он  сам  желал  Ольгу
Владимировну.  И  что  свидание,  ставшее  ловушкой  для  отца,  было  хитро
подстроено.
     Распаленный   страстью  Илиодор  накинулся  на  Ольгу   Владимировну  и
попытался  силой овладеть ею. Защищаясь, она закричала. В  келью  постучали.
Медлить и  не отґкрывать  дверь  было невозможно.  Илиодор  оттолкнул  Ольгу
Владимировну,  чье  платье  находилось  в беспоґрядке.  Она  упала  на  руки
вошедшим монахам.
     Илиодор,  весьма   склонный  к  театральщине,  правдоґподобно  разыграл
оскорбленную невинность -- Ольга Владимировна де пыталась его соблазнить.
     Монахи  выволокли испуганную, кричащую женщиґну  во двор, сорвали с нее
одежду и избили кнутом.
     После этого Ольга Владимировна попала в лечебниґцу для душевнобольных и
оправиться от происшедшего уже не смогла.
     Когда отец узнал обо  всем  происшедшем между  Ольґгой Владимировной  и
Илиодором, он  притмел в ярость и поклялся восстановить справедливость. Отец
подал жалобу  в  Святейший  Синод.  Но,  к  сожалению,  время было  упущено.
Илиодор, понимая уязвимость  собственґного положения, опередил отца и первым
попал на аудиґенцию к епископу Гермогену.
     О  Гермогене  я уже говорила вскользь, когда описыґвала  приход  отца в
Петербург. Тогда  он был в числе саґмых  горячих  почитателей  отца, называл
"Божьим челоґвеком",  умилялся со всеми  его "разумностью". Именно  Гермоген
Саратовский  был позже  одним  из  тех,  кто  привлек отца к  "Союзу истинно
русских  людей".  Там,  в этом  поначалу благородном  собрании,  разыгрались
неґчистые в  финансовом отношении  дела. Об  этом  стало  известно отцу,  он
вмешался.  И,  разумеется,  без  всякой  дипломатии.  Гермоген  же  оказался
впутанным в  аферы  по самую  макушку.  Следствие  все  же  провели,  как ни
старался Гермоген замять скандал. Сам  он  из-под подоґзрения вывернулся,  а
двух его приятелей признали-таки виновными в растрате.
     Понятно, что  Гермоген  сразу  же  оценил представивґшуюся  возможность
отомстить отцу и приход Илиодора счел подарком. Проверять наветы Илиодора он
и не соґбирался, хотя в подобных случаях это делается неукосґнительно.

     <b><i>Церковный суд</i></b>
     Таким образом началось слушание дела отца. Разбираґтельство проводилось
в  вотчине  епископа   Гермогена  --  Саратове.  Состав  суда  был  подобран
соответственно.
     Как все происходило, рассказывала мне со слов отца Анна Александровна.
     Отца  обвиняли  в  прелюбодеянии,  а  это  в  глазах  церґковного  суда
прегрешение очень тяжелое.
     Гермоген занял место во главе стола.
     Отец  хотел было предварить слушание, как-то  объясґниться, но  ему  не
дали даже  рта раскрыть. Гермоген тут же вспомнил о том, что отец -- простой
мужик.
     -- Молчать! Я тебе слова не давал.
     Илиодор  же  нетерпеливо  ждал  сигнала  к  атаке.  А  получив  его,  с
наслаждением   набросился   на  отца,  исґпользуя  свой  действительный  дар
проповедника.
     Он  сказал примерно  следующее: "Распутин --  самоґзванец  и  известный
развратник.  Используя свою власть над женщинами, он соблазнил несчетное  их
количеґство. Одна  из  его  несчастных  жертв  пришла ко  мне  за  помощью и
рассказала, что обвиняемый ее  загипнотиґзировал и что она не  в силах  была
ему сопротивляться.
     А потом это  бедное обезумевшее создание попытаґлось  соблазнить  меня.
Конечно, я отправил ее в лечебґницу для душевнобольных,  но боюсь, что разум
покиґнул ее навсегда".
     Анна Александровна, послушная своей  всегдашней скромности, разумеется,
не  передала  и  сотой  доли  тех  красок,  к  которым  прибег  Илиодор  для
живописания  "грехов"  отца.  Речь  Илиодора  была  длинной  и  изобилоґвала
подробностями, которые  могут родиться  только  в голове монаха,  изъеденной
желанием.
     За спиной  отца  все это  время  стояли два  дюжих моґлодца, готовые  в
случае надобности удержать подсудиґмого на месте. Но отец прекрасно понимал,
что вмешиґваться  в  ход дела бесполезно, поэтому  и  не пытался  перебивать
Илиодора, требовавшего сурового наказания.
     Гермоген с удовольствием внимал  Илиодору, а приґсутствовавший здесь же
Митя Халява,  известный проґтеже Илиодора, даже взвизгивал время от времени,
словґно повинуясь знакам своего хозяина.
     Выдержав паузу, Гермоген  обратился  к  отцу, спроґсив, что  тот  может
ответить.
     Замечу  еще раз,  что  слова Илиодора  под  сомнение  не  ставились,  а
обвинения заранее объявлялись спраґведливыми.
     Отец  сказал, что  оправдываться  он не собирается -- не в чем. Грех  с
Ольгой Владимировной Лохтиной был, но он в нем раскаялся, больше же за собой
таких грехов  не  знает, как не может  их  за  ним знать Илиодор. К тому он,
отец, лицо не духовное,  и, хотя старается следовать законам Божеским, живет
в миру. Однако  если  епискоґпу  будет  угодно,  он расскажет  о том, о  чем
умолчал Илиодор и приведет доказательства его вины.
     Илиодор  рассчитывал,  что отца приведет в  полное  смущение  одно  уже
высокое собрание. Но он по самонаґдеянности не  подумал о том, что перед ним
--  не  "проґстой мужик",  а  человек, толкующий Святое  Писание царственным
особам и совершенно чуждый робости.
     Услышав, что голос отца звучит уверенно, Илиодор прервал его:
     -- Мужик лжет!
     Это обозначало,  что суд кончен и что отец признан виновным.  Другой бы
сник и  покорно  запросил  пощады.  Но только  не  отец.  Не дожидаясь, пока
стражники залоґмят  ему руки за спину, отец схватил свой стул и замахґнулся.
Стражники отступили.  Немая  сцена продолжалась  несколько  минут. В  стенах
монастыря  ничего подобного  не видели. Отец же  спокойно  пошел  к  двери и
закрыл ее с внешней  стороны  на  тот самый стул, который все  еще держал  в
руках.
     Разумеется, на этом дело не закончилось. Но собыґтия развивались совсем
не так, как хотелось бы обвиниґтелям отца.

     <b><i>Царский суд</i></b>
     Какое-то время после наша обычная жизнь шла своґим порядком. Я  даже не
слышала в доме разговоров  об Илиодоре и Гермогене. Отец был спокоен. К тому
же и его недоброжелатели замолчали.
     Но Анна Александровна,  добрая и чистая душа, неґсмотря на просьбы отца
ничего  не  рассказывать  Алекґсандре  Федоровне,  чтобы  не  волновать  ее,
все-таки проґговорилась царице. Анна  Александровна никогда не могла хранить
в тайне  чувства,  а  видя такую обиду, какую нанесли  отцу,  ходила сама не
своя.  Когда Александра  Федоровна  услышала  о позорном  происшествии,  она
немедленно призвала к Николаю всех участников -- обґвинителей и обвиняемых.
     Надо заметить,  что отец не  хотел  свидетельствовать против  известных
церковнослужителей и недавних друґзей -- Гермогена и Илиодора.
     В конце концов царь потерял терпение и обратился к отцу:
     -- Григорий Ефимович, приказываю тебе рассказать
     мне все, что ты знаешь об этом деле.
     Деваться было некуда, и отец заговорил. Он расскаґзал все, что знал.
     Когда отец замолчал, царь обратился к Илиодору и спросил у того, чем он
может (и может ли вообще) оправдаться.
     При этом царь предупредил:
     -- Предупреждаю тебя -- мне известно все, лжи не
     потерплю.
     После этих слов Илиодор не нашел, что ответить.
     За лжесвидетельствование Илиодор был выслан  из  Петербурга в монастырь
за сто верст от столицы. За по-такание лжесвидетелю наказали и Гермогена.

     <b>Глава 19
     УЖИН ВО ДВОРЦЕ</b>
     <i>Сборы -- В кукольном доме -- Алексей Ужасный --</i>
     <i>-- "Кушать подано" -- Фужер вместо рюмки</i> --
     -- <i>Сплетения</i> -- <i>Мороженое императора</i>
     <b><i>Сборы</i></b>
     Отец был счастлив.  Этому событию я была обязана тем,  что в первый раз
попала во дворец на царский ужин.
     Когда  отец  сказал  мне,  что  мы  приглашены во  двоґрец, я была  так
взволнована, что  не  могла  вымолвить  ни  слова.  Хотя отец  с  разрешения
Александры Федоровґны брал меня с собой и раньше, ни царя, ни царицу,  ни их
детей я не видела и никогда не присутствовала при их разговорах.
     (К месту приведу свидетельство Воейкова о том, что отец совсем не часто
бывал  во дворце: "На вопрос мой, как  часты бывают эти посещения, полковник
Герарди  ответил,  что  один раз  в месяц, а иногда в  два  месяца  раз. Еще
задолго до моего  назначения мне приходилось  слышать рассказы  о Распутине,
производившие  на меня впечатление не простой  сплетни, а чего-то  умышленно
раздуваемого.  Исходили,  к  моему   великому  изумлению,  эти  рассказы  от
приближенных  к царю  лиц,  которые  старались придавать особенное  значение
каждому появґлению Распутина при дворе.  Так, например, во время романовских
торжеств в Костроме  на  церковном  богоґслужении  в высочайшем  присутствии
появление Распуґтина было  немедленно подчеркнуто  среди присутствуґющих  не
кем  иным,  как  товарищем  министра  внутренґних  дел  --  генералом  свиты
Джунковским.  На  меня  такое  вмешательство  в  личную жизнь  царской  четы
проґизводило  удручающее  впечатление.  Распутина  я до  наґзначения  своего
дворцовым  комендантом не видел, свеґдения же о нем получал от  людей, якобы
преданных государю,  но, вероятно,  не  понимавших, что их вредґная болтовня
вносит расстройство в неустойчивые умы".)
     Все  мгновенно завертелось волчком.  Мне нечего наґдеть. Как ведут себя
за царским столом? Что я скажу царю и царице?  Примут ли  меня царские дети?
Тысячи  вопросов  проносились в  моем мозгу,  но  оставались  без ответа.  К
счастью,  Дуня,  никогда не терявшая головы,  взяла меня под  свое крылышко.
Подобрала вполне подґходящее платье, волосы расчесывала щеткой и укладыґвала
до  тех пор,  пока  я не  почувствовала себя призовой  лошадью.  Она  мыла и
скребла меня так, что я начала опасаться, как бы не остаться без кожи.
     И вот я готова.
     <b><i>В кукольном доме</i></b>
     Императорская   семья  жила  в  Александровском   дворґце,  построенном
Екатериной Великой для  внука,  Алекґсандра Первого, который предпочитал его
Большому дворцу.  Последний  использовался только  для  парадных  приемов  и
государственных торжеств.
     Мы  ехали во  дворец  в карете, украшенной царскиґми  гербами. Кучер  и
лакей на козлах были одеты в сиґние  бархатные ливреи дома Романовых и своим
важґным видом походили на аристократов (как я их предґставляла, правда).
     Мы въехали  в кованые ворота, сопровождаемые приґветствием гвардейского
караула и по  чудесной аллее плавно подкатили  к парадному входу. Один лакей
броґсился открывать дверцы и  помог выйти, другой уже расґпахнул перед  нами
двери и застыл в низком поклоне, а еще двое помогли снять пальто и шляпы.
     Не знаю, как правильно назывался придворный, который вел нас дальше, но
про  себя  я  назвала его  паґжом.  Этот  паж  повел  нас через зал, обшитый
панелями
     красного дерева, в приемную, где доложил о нашем прибытии.
     То, что произошло потом, показалось мне  тогда (и  кажется до  сих пор)
сказкой.  Навстречу  нам  вышли  царь Николай  Второй  и  царица  Александра
Федоровна с детьґми. Это была ослепительно красивая семья.
     Отец троекратно  поцеловал и обнял  царя, потом  царицу, потом Алексея,
потом -- по старшинству велиґких княжон.
     Легко  представить  себе  мою  робость  в ту минуту.  Но она  буквально
испарилась, как  только я услышала гоґлос Александры Федоровны. Она сказала:
"Очень  мило",  --  и улыбнулась  в  ответ на мой  реверанс (думаю,  все  же
довольно неуклюжий, несмотря на долгие репетиции), подошла и, прижав к себе,
поцеловала в пробор.
     Затем меня представили царевичу  и великим княжґнам. Они совершенно  не
чинились, и это ободрило меня.
     Как  и  всегда  в  моменты  сильного  волнения,  я  понаґчалу  потеряла
способность   вполне  понимать,  что  проґисходит  вокруг  и  совершенно  не
запомнила, кто  именґно из девочек взял меня  за руку и  подвел  к  столу  с
закусками. Теперь я думаю, что это была Татьяна.
     (Странно,  вспоминая, я  вижу их лица  очень четко, а в  тот  вечер они
сразу показались мне на одно лицо -- росґкошные фарфоровые куклы в роскошном
кукольном доме.)
     Стол  с закусками был  рассчитан  на  взрослых и на  детей  -- черная и
красная  икра, креветки, анчоусы,  что-то  невообразимое, бисквиты,  фрукты,
пирожные, конґфеты, бутылки с водкой  и вином, кувшины со сладкой  (как  мне
сразу же объяснил Алексей) водой.
     <b><i>Алексей Ужасный</i></b>
     <i>.</i>
     Мы, девочки,  остановились  чуть  в стороне, ожидая сигнала. Алексей же
под ногами  взрослых пробрался под стол  и,  откуда-то снизу  высунув  руку,
потянул  за край скатерти  в надежде поймать на  лету  что Бог пошлет. Ловко
подхватив  кусочек  чего-то,  наколотого на тоненькую палочку,  он с  криком
выскочил из-под стола и понесся в другой угол комнаты.
     Царь покачал головой, вздохнул с притворной укоґризной, сказал:
     -- После меня Россией будет править царь, который войдет в историю  как
Алексей Ужасный.
     Царским детям хотелось знать обо мне все: в какой гимназии я учусь, кто
меня причесывает и одевает, есть ли у меня механические игрушки, видела ли я
их яхту, как зовут нашу корову в Покровском и в таком духе без конца. Больше
других усердствовала моя ровесница -- великая княжна Мария. (Потом мы  с ней
подружимся.)
     В  тот вечер я была очарована вниманием царских деґтей. Да, разумеется,
оно было искренним, но оно же и показывало (поняла я и, главное,  призналась
себе  в  этом,  конечно,   гораздо  позже),  что  мое  появление  во  дворце
воспринималось ими как явление диковинки. Между нами  -- вся  Россия.  Но, в
некотором смысле, такой же диковинкой был во дворце  и мой  отец.  Возникший
поґчти из ниоткуда (а Сибирь  в представлении  столичных жителей  это и есть
ниоткуда), он оказался способен соґединить это "ниоткуда" и царский  дворец.
Никому  из прежних старцев подобное  не удавалось,  вернее, не  было дано. Я
уверена, что понять это очень важно.
     <b><i>"Кушать подано!"</i></b>
     Мне хотелось бы сказать, что в тот вечер я до мельґчайших  подробностей
рассмотрела  убранство  комнат.   Но,  к   сожалению,  ничего  подобного  не
случилось. Рассмотґрела я его в другие дни и вечера: стены затянуты розоґвым
Дамаском, кленовая мебель, по стенам развешаны картины и фотографии.
     Вошел дворецкий, объявивший, что  кушать подано.  Мы перешли в  большую
столовую  -- высокие  окна с  красными  бархатными  занавесями,  отделанными
золоґтой тесьмой. Ворс ковра под ногами был таким  высоґким, что я чуть было
не упала, зацепившись каблуками.
     На  столе,  покрытом  тонкой  дамасковой  скатертью, стояла  посуда  из
позолоченного  фарфора  с   императорекими  гербами,  а  у  каждого  прибора
выстроилось по  три бокала, тоже украшенных золотыми  гербами. Все предґметы
сервировки, начиная с колец для салфеток, были отмечены такими же гербами.
     За спинкой каждого  из красных бархатных  кресел, расставленных  вокруг
огромного обеденного  стола, выґсился, как изваяние, лакей, одетый  в  синюю
ливрею и белые перчатки.
     Рядом с тарелками -- хрустальные подставки для ноґжей, вилок и ложек. Я
не  знала о том, что  если блюдо недоедено, но ты намерен  его  еще  есть, в
возникшей паузе  приборы следует  класть на эту самую  подставку.  Проглотив
каплю салата,  я неосторожно положила свою вилку на тарелку. Мгновенно "мой"
лакей выхватил таґрелку у меня из-под носа и тут же заменил ее чистой. То же
повторилось через секунду.
     Вероятно,  я  так и  осталась бы голодной, если бы  царица не  заметила
моего промаха.
     -- Тебе не понравился салат? -- спросила она.
     -- Нет, ваше величество, понравился, он восхититеґ
     лен, но лакей его почему-то все время уносит, -- отвеґ
     тила я, презирая себя за то, что ябедничаю на неумеґ
     лую, так я полагала, прислугу.
     Тут же все разъяснилось:
     -- Понимаю. Ты положила вилку на тарелку, а это
     должно означать, что ты закончила есть.
     И она прямо за  столом очень естественным тоном, без нравоучительства и
снисходительности рассказала мне о  премудростях большой сервировки. Так что
мне  все же  удалось поесть досыта (как могут только дети -- мешая сладкое и
горькое и получая от этого несказанґное удовольствие).
     <b><i>Фужер вместо рюмки</i></b>
     Был один момент, значение которого я поняла позже.
     Когда Николаю стали наливать  водки,  он выхватил графинчик у  лакея и,
минуя рюмку, налил полный фуґжер. Александра Федоровна что-то громко сказала
Ниґколаю  Александровичу по-французски, тот по-французски  же  ответил. Дети
сразу притихли. Я, конечно,  ничеґго не поняла. А отец  поднялся  со  своего
места, подошел к царю и, глядя ему в глаза, очень тихо проговорил:
     -- Не надо, не надо.
     Николай поставил фужер и в продолжение вечера больше не пил ничего.
     В конце подали изумительное мороженое.
     <b><i>Сплетения</i></b>
     Я уже ничуть не удивляюсь  сплетениям, которыми оказывается полна жизнь
-- не только моя, любая жизнь. Не могу не рассказать в этом месте следующее.
     Кухарка из меня в  практическом  смысле никудышґняя -- пока  я  жила  в
Покровском,  готовка лежала  на работницах.  Да и что там  была  за готовка,
известно. Поґтом, когда  я приехала с отцом в Петербург, меня до кухни  тоже
не допускали, но  уже по  другой причине -- жалели моих  рук. К тому же отцу
было  приятно, что  я, как барышня,  бываю  на кухне,  только  чтобы отдать,
вернее, передать, распоряжения. Вообще-то  при  этом отец  не  ставил  целью
сделать из меня настоящую баґрышню, наоборот, одергивал, когда я по глупости
заґносилась.  (И  кроме  того,  это  уж  и вовсе  к  слову,  --  о  мужицком
происхождении  мне не  давали забывать  окґружающие.  Иногда не  со зла, как
явные недоброжелатеґли,  а  просто  потому что думали  выразить мне так свое
расположение: "Хоть  и из деревни,  а  сразу не скаґжешь...",  имея в  виду,
очевидно,  что не сразу, а приґсмотревшись, все-таки скажешь. Да Бог с ними.
Мне-то все равно. Я себе цену знаю.)
     <b><i>Мороженое императора</i></b>
     '
     Мы  уезжали из России, разумеется,  не имея возможґности взять с  собой
все, что хотелось бы. Не только каґкие-то большие вещи, но и мелочи, которых
потом поґчему-то особенно жалко. В Париже как-то к нам в дом
     пришла женщина. Замечу, что своих, то есть русских, бежавших из России,
можно  тогда  было  отличить  мгноґвенно   и  безошибочно,  еще  до   всяких
разговоров. Во-первых,  по  платью. Его  правильно  будет  назвать  "бывґшая
элегантность". Пока не ставшая жалкой, но уже бывшая. Боюсь, мне не под силу
объяснить,  но  кто виґдел в 20-х годах русских эмигрантов из среднего слоя,
тот  поймет  и  согласится  со  мной.  Во-вторых,  по  выраґжению  лица   --
просительному, но старающемуся удерґжать следы значительности.
     Эта женщина, как она сказала, не знала, в чей дом пришла, знала только,
что к русским. Она  принесла вещи на  продажу. Мы были  не в  том положении,
чтобы  покуґпать что-то неважное  и,  извинившись,  что не можем  ей помочь,
пригласили пообедать. Женщина не отнекиваґлась. Уходя,  попросила разрешения
придти  еще раз -- в благодарность за  угощение подарить вещицу, которая, по
ее мнению, меня как хозяйку должна порадовать.
     Женщина пришла на  следующий день и передала мне  небольшую  исписанную
дамским  почерком тетрадь, при этом  объяснила,  что та попала  к ней  через
третьих лиц уже за границей. Это были рецепты романовской кухни.
     Эта тетрадка и сейчас находится у  меня, я ухитриґлась не потерять ее в
многочисленных переездах*. Сама я и не пыталась готовить по ней, но другим с
радостью давала списывать рецепты.
     Вспомнив  о  мороженом, подобного  которому  я  не  ела больше нигде  и
никогда, сделаю выписку из этой тетрадки.
        МОРОЖЕНОЕ "РОМАНОВ"
     2,5 фунта сахара
     10 яичных желтков
     2,5 фунта жидких сливок
     1 большой стручок ванили
     0,5 фунта густых сливок
     * До меня эта тетрадь не дошла.  И ни одной фотографии,  кстати говоря.
-- <i>Издатель.</i>

     <i>Взбить  сахар  с  желтками в  кастрюле  до такой  степеґни,  чтобы  при
помешивании ложкой смесь разделялась на полоски. В другой кастрюльке смешать
жидкие сливки  и ваниль  и кипятить на медленном огне в  течение нескольґких
минут при постоянном  помешивании.  Добавить к яичґной смеси немного сливок,
перемешать  и продолжать поґнемногу добавлять сливок, пока все не смешается.
Проґдолжать помешивать на умеренном огне до  тех  пор, пока  смесь  не будет
обволакивать  ложку, но  не доводить до кипения.  Перелить  смесь в  большую
миску и периодически помешивать, пока она не застынет. Слегка взбить гусґтые
сливки и замешать в ранее охлажденную смесь. Поґставить на лед и держать там
до готовности.</i>
     <i>Для  получения гладкой поверхности после того, как  мороженое застынет,
снять его со льда, переложить в миску, тщательно взбить и снова поставить на
лед.  Чем  большее  количество  раз вы  это  проделаете, тем  более  неґжное
мороженое получится.</i>
     <i>Можно  приготовить  мороженое  с  любыми другими доґбавками,  например,
заменить ваниль шоколадом или фрукґтами. Однако при изготовлении шоколадного
мороженого желательно также  прибавить  половинку ванильного  стручґка.  Для
придания  аромата фруктов  замените сливки таґким  же количеством фруктового
сока.</i>
     Теперь вернемся в царскую гостиную.
     На  тележке вкатили громадный серебряный самовар.  Уже  был готов очень
крепкий  чай в маленьком чайниґке, стоящем на  макушке самовара.  Из чайника
наливаґли  в  каждую  чашку по  нескольку  капель  почти черной  жидкости, а
остальное доливали кипятком из самовара.
     Когда  мы уезжали, царь  с царицей и дети  по очереди поцеловали  нас с
отцом.
     По  дороге  домой я  трещала  без  умолку,  а отец соверґшенно меня  не
слушал. Зато приехав, я дала себе волю. Полночи мы с Дуней не ложились спать
--  она  расспраґшивала,  а  я  рассказывала,  захлебываясь  от  восторга  и
перескакивая с одного на другое.


     <b>Глава 20 ЧЕРНАЯ ПОЛОСА</b>
     <i>Гнусные  слухи  --  Интриганка  Тютчева  --  -- Злосчастные  письма  --
Запоздалая защита --</i>
     <i>-- Романовы и водка -- Запои Николая Второго --</i>
     <i>-- Пить, чтобы бездействовать -- "Вилла Родэ"</i> --
     -- <i>Шантаж -- Примирение</i>
     <b><i>Гнусные слухи</i></b>
     Стыдно, признаваться, но в то время я почти  не вспоґминала  о  матери.
Мне довольно было знать, что она здоґрова и  благополучна.  Это  был обычный
детский  эгоизм, граничащий с жестокостью, --  я не хотела делить отца ни  с
кем.
     А между тем маме пришлось очень трудно.
     Как  и от  всякого  ребенка, от меня скрывали  или,  по  крайней  мере,
пытались  скрыть  темные  стороны жизґни,  связанные с  болезнями  и другими
неприятностями. Но Дуня,  в  конце  концов, рассказала мне, что  проґизошло,
когда отец привез маму в  Петербург  на  операґцию.  Опухоль и сопутствующие
осложнения потребоваґли произвести полную гистерэктомию.
     После этого мама, придерживавшаяся традиционґных  взглядов,  по которым
плотские  отношения, не имеґющие целью продление рода,  невозможны,  сказала
отцу, что освобождает его от супружеской клятвы, "отґпускает его".
     При всех  известных  особенностях отца, такой  повоґрот  событий  очень
расстроил его. Он был искренне приґвязан к маме.
     В  то  время слухи  о  предосудительных отношениях отца  с  Александрой
Федоровной и ее дочерьми достигли пика.
     Еще раньше  стали  распространяться копии писем Александры  Федоровны и
великих княжон  к  отцу. Для  непредвзятого  человека  в них не было  ничего
дурного.  Но ищущий  скабрезностей  всегда  найдет  их,  особенно  если  ему
подскажут ход.
     Среди  первых   подсказчиков  обнаружились   Илиодор  и   Гермоген,  не
пожелавшие смириться со своим пораґжением.  Им  с  наслаждением  подпевали в
салонах.
     Гурко: "Досужая болтовня великосветского, посещавґшегося всеми великими
князьями,  Яхт-клуба --  этого  центра  столичных  политических  и  светских
сплетен,  где  перемывали  косточки  всех  и  каждого  и  где  не  щадили  и
императрицы, действительно, не заслуживала  со стороґны императрицы хорошего
отношения.  Распространеґнию  по  городу  неблагоприятных   для   государыни
расґсказов впоследствии способствовали удаленные от двоґра из-за их борьбы с
влиянием Распутина князь  В.Н.Орґлов и С.И.Тютчева. Отнюдь не желая  нанести
ущерб царґской семье, они, однако, своими рассказами о близосґти Распутина к
царице  и   о  том  влиянии,  которым  он  у   нее  пользуется,  существенно
содействовали укреплению  почти  неприязненного  отношения  к  государыне не
тольґко петербургского, но уже и московского общества (к  коему принадлежала
С.И.Тютчева). Переходя из уст в уста, рассказы их,  естественно, извращались
и, накоґнец, приобретали совершенно невозможный характер".
     <b><i>Интриганка Тютчева</i></b>
     Добавлю несколько слов о манерах Тютчевой. Делаю это только потому, что
они  -- пример, если  не образец,  того,  как  рождались сплетни,  на основе
которых закруґчивались интриги, влиявшие на судьбы многих.
     Тютчева  была  одной  из  первых  недовольных появлеґнием моего отца во
дворце и, в частности, в  покоях императрицы и  детей. Не знаю, какие именно
действия отца привели ее в ужас, но она начала рассказывать всем.
     что "Распутин купает великих  княжон", "учит их неизґвестно чему",  и в
довершение -- "кладет картуз на их кровати". В ее воображении перепутывалось
все.  Разумеґется,  эти  глупости  достигали  ушей   Николая  и  Алексанґдры
Федоровны. Царица сначала смеялась, не в силах представить, чтобы кто-нибудь
принимал  нелепости  за  чистую  монету. Но  дальше --  хуже. Опасаясь  быть
оттесґненной   от   воспитания  царских   детей   моим  отцом   (соґвершенно
беспричинно),  Тютчева  не унималась  в  фанґтазиях.  Она  стравливала  всех
вокруг,  чтобы  иметь возґможность интриговать.  Перессорила даже нянь. И до
таґкой степени, что Александра Федоровна не желала каґкое-то время бывать  в
детских, и это несмотря на обоґжание ею детей.
     Наконец Тютчева дошла  до того, что  стала настраиґвать  великих княжон
против  матери.  Этого  Александра Федоровна  снести  не  захотела.  Карьера
Тютчевой при дворе была закончена.
     Однако таким образом  Тютчева и получила  в руки свой главный козырь --
теперь она представлялась как невинная  жертва Распутина  и находила в  этой
роли поґкровителей и доброжелателей.
     <b><i>Злосчастные письма</i></b>
     Итак   в   начале   декабря   или  в   конце  ноября   1910  г.  стаґли
распространяться копии писем Александры Федоровґны  и великих княжон к моему
отцу.  Они  были  написаны незадолго до  этого. В  них  (особенно  в  письме
Александры Федоровны) действительно были  места, которые при большом желании
можно истолковать превратно.
     Например,  Александра Федоровна  писала: "Мне каґжется, что моя  голова
склоняется, слушая тебя, и я чувґствую прикосновение к себе твоей руки". Эта
фраза, будучи  вырванной из окружения, действительно кажетґся двусмысленной.
Коковцов  хорошо  понял это:  "Но всякий, кто  знал императрицу,  искупившую
своею муґченическою  смертью все ее  вольные и невольные преґгрешения,  если
они даже и были, и заплатившую такою страшною ценою за все свои заблуждения,
тот хоґрошо знает, что смысл этих слов был весьма  иной. В них сказалась вся
ее  любовь  к больному сыну,  все  ее стремґление  найти  в  вере  в  чудеса
последнее средство спасти  его  жизнь,  вся экзальтация и  весь  религиозный
мистиґцизм  этой  глубоко  несчастной  женщины, прошедшей  вместе  с  горячо
любимым мужем и  нежно  любимыми  детьми  такой  поистине страшный  крестный
путь".
     Симанович: "В Петербурге усиленно распространяґлись слухи, что Распутин
находится в интимной связи с царицей и  ведет себя также неблагопристойно по
отноґшению к царским дочерям. Эти слухи не имели ни маґлейшего основания.
     Распутин никогда не являлся во дворец, когда там  не  было  царя. Я  не
знаю,  по собственной  ли  инициатиґве  или  по  царскому  указанию  он  так
поступал.
     Также в слухах о царских дочерях  нет  ни слова правґды. По отношению к
царским  детям  Распутин был всеґгда  внимателен  и  благожелателен. Он  был
против  брака  одной  из  царских  дочерей   с   великим  князем  Димитриґем
Павловичем, предупреждая ее и даже советуя не поґдавать ему руки, так как он
страдал болезнью, от котоґрой можно было заразиться при рукопожатии. Если же
рукопожатие неизбежно, то Распутин советовал сейчас же после этого умываться
сибирскими травами.
     Советы  и  указания  Распутина  оказывались  всегда  полезными,   и  он
пользовался полным доверием царсґкой семьи. Царские дети имели в нем верного
друга и советника. Если они вызывали его недовольство, то  он срамил их. Его
отношения  к  ним  были  чисто  отеческие.  Вся  царская  семья   верила   в
божественное назначение Распутина.
     Грязные  сплетни давали мне повод к  частым разгоґворам с Распутиным по
поводу  его отношений  к цариґце и  ее  дочерям. Эти  злостные  сплетни меня
сильно  бесґпокоили, и  я  считал бессовестным  распространение  безобразных
слухов про  безукоризненно  ведущих  себя  царицу  и ее  дочерей.  Чистые  и
безупречные  девушки  не  заслуживали  этих  распространяемых  бессовестными
со-здавателями сенсаций обвинений.
     Несмотря на  их высокое положение, они  были  безґзащитны против такого
рода слухов. Было стыдно, что даже  родственники  царя  и  высокие сановники
также занимались  муссированием этих слухов.  Их поведение можно назвать тем
более  низким,  что  им  доподлинно была  известна вздорность  этих  слухов.
Распутин  возмуґщался  этими слухами,  но по причине  своей невиновноґсти не
принимал их особенно горячо к сердцу".
     В последнем Симанович ошибался. Отец как  раз близко к  сердцу принимал
все это. Но что можно было протиґвопоставить  этим слухам?  Какие объяснения
могли  быть  услышаны  в  салонах?  Да и мало  тогда  находилось  охотґников
защищать царскую семью, что уж говорить о заґщите отца.
     <b><i>Запоздалая защита</i></b>
     Только  позже, когда  произошло самое  страшное,  многие  из  тех,  кто
способен  был бы выступить в  нужґную минуту (но не нашел в себе то ли силы,
то ли поґтребности), скажут справедливые слова.
     Боткина-Мельник:  "Насколько  же рассказы о приґближенности Распутина к
царской семье были раздуты, можно судить из того, что мой отец, прослуживший
при их  величествах 10 лет  и  ежедневно  в течение этих 10  лет бывавший во
дворце, причем не в  парадных комнатах, а  как доктор, почти исключительно в
детских  и  спальне их величеств, видел Распутина всего один раз,  когда  он
сидел  в  классной Алексея Николаевича и держал себя как самый  обыкновенный
монах или  священник. Алекґсандра  Федоровна  считала  святым  Распутина.  В
послеґднем же нет никакого сомнения: об этом говорят письґма ее величества и
великих княжон к Распутину. В этих письмах, сплошь проникнутых горячей верой
и содерґжащих  в  себе  столько  рассуждений  на религиозные  темы и просьбы
молиться за всю царскую семью, никто не мог найти ничего  предосудительного.
Впоследствии, проезжая через Сибирь, я встретила одну даму, спроґсившую меня
об   отношении  ее  величества   к  Распутину.  Когда  я  передала  ей   все
вышеизложенное, она  расскаґзала  мне  следующий  случай.  Ей  пришлось быть
однажды  в  следственной комиссии,  помешавшейся в Петрограде  в Таврическом
дворце. Во  время  долгого  ожидания  она слышала разговор,  происходивший в
соседней комнате.  Дело шло  о корреспонденции царской семьи. Один из членов
следственной комиссии спросил, почему еще не опубликованы письма императрицы
и великих княжон.
     -- Что вы говорите, -- сказал другой голос, -- вся пеґреписка находится
здесь -- в моем  столе, но если мы ее опубликуем, то народ будет поклоняться
им, как святым".
     Родзянко: "В  высшей  степени  нервная  императрица  страдала  зачастую
истерически  нервными  припадками,  заставлявшими  ее  жестоко  страдать,  и
Распутин примеґнял в это время силу своего внушения и облегчал ее страдания.
     Тем  отвратительнее было мне всегда слышать разные грязные инсинуации и
рассказы о каких-то интимных отношениях Распутина  к царице. Да будет грешно
и поґзорно не только тем, кто это говорил,  но и тем, кто  смел тому верить.
Безупречная семейная  жизнь царской четы совершенно очевидна, а  тем,  кому,
как мне, доґвелось ознакомиться с их интимной перепиской во вреґмя войны,  и
документально доказана".
     И  сами по  себе сплетни  делали отца просто  больным. Добавьте к этому
уверенность  отца, что  именно в этих сплетнях  -- причина  перемены к  нему
мамы.  И,  конечґно  же, отец  очень  переживал,  что пусть  и невольно,  но
все-таки причинил боль Александре Федоровне и Ниґколаю Александровичу.
     <b><i>Романовы и водка</i></b>
     Здесь надо рассказать и еще об  одном  деликатном  деле,  высшая  точка
которого пришлась на то же время.
     Среди  Романовых было  много людей пьющих и очень  пьющих.  (Я  коротко
упомянула  об  этой наклонности Николая выше.)  При  этом они,  как правило,
оставаґлись в рамках приличия.
     Например, хорошо  известно, что из  всех Романоґвых-царей совершенно не
пил  только  Павел  Первый  (злые  языки усматривали в  этом  доказательство
незаґконности  его рождения. Законный его отец -- Петр Треґтий -- выпить как
раз очень любил, да и мать -- Екатеґрина Вторая -- не отказывалась).
     Но  Александр  Третий --  отец Николая -- в  этом роде  далеко опередил
остальных. Он  даже  ввел в  моду сапоги особого  покроя  -- с голенищами, в
которые  можно было спрятать плоскую, но вместительную фляжку водки. Правда,
пристрастие  к  горячительному   не  мешало  Алекґсандру  Третьему  исправно
царствовать.
     <b><i>Запои Николая Второго</i></b>
     Николай Второй унаследовал от отца  -- Александра  Третьего -- пагубное
пристрастие. О нем говорили как о большом любителе выпить.
     Некоторые утверждали даже, что царь бывал абсоґлютно трезвым  только по
утрам  и  что  временами он напивался до бесчувствия.  Достоянием всех  стал
случай,  когда после одного из  полковых праздников офицеры  вынесли царя  к
автомобилю на руках, и вовсе не в верґноподданническом порыве.
     Моего  отца  люди,  посвященные в  отношения его  с  Николаем, называли
иногда  царской  нянькой.  Достаґточно  сказать,  что  именно  отцу  Николай
доверился, рассказав  о некоторых отклонениях от нормальной поґловой жизни и
найдя  у него  помощь.  Такую  же  помощь  он получал  во  время алкогольных
приступов.
     Отец не избавил Николая от болезни, ограничиваясь запретом (иногда даже
письменным) на  водку  на две-три недели,  чаще до  месяца.  Причем  Николай
всегда выторговывал  лишние  дни. Но поступал  так отец не потому, что хотел
пользоваться зависимостью царя.
     Отец таким образом только исполнял просьбу самоґго Николая, оставляя за
ним возможность  выпивать. При первом же намеке царя на желание окончательно
избаґвиться от  дурного пристрастия, отец помог бы ему.  Но Николай, видимо,
не стремился  к совершенному излечению и объяснял, каламбуря, свое поведение
так (пеґредаю со слов Анны Александровны): "Я не могу допуґстить, чтобы меня
избавляли от пристрастия, которое приносит мне столь невинное наслаждение. К
тому же, если это все-таки произойдет, то будет похоже,  будто у самого меня
не хватило сил остановиться. Мне не хоґчется так думать".
     Это был договор, а не манипуляция отца для полуґчения каких-то выгод.
     Как  раз  во  время  скандала  с  письмами  алкогольные  приступы стали
особенно часты у  Николая. (Сцена на ужине, свидетелем которой  я оказалась,
-- из их ряда.)
     <b><i>Пить, чтобы бездействовать</i></b>
     Николай тяготился происходившим, но при этом все откладывал решительные
действия, после  которых  было  бы  уже  невозможно общение его  со  многими
недавниґми друзьями. Действовать решительно --  значило для  Николая  занять
твердую позицию. Это всегда было сложґным для него.
     Тогда пришла мысль -- отложить необходимые шаги. Но отец, оставайся  он
в  Петербурге, нашел бы способ прекратить приступы алкоголизма и  без ведома
Никоґлая (хотя бы  с позволения Александры Федоровны), вернув тем самым царя
к насущным  заботам.  Значит,  надо  отослать  отца из  столицы  и  продлить
сладостное состояние межеумочности.
     Николай неосторожно поделился  своими настроениґями  с  кем-то из  тех,
кого  считал  своими друзьями.  <b>Те</b> быстро  сообразили,  что  ситуацию  можно
использовать  в своих  целях  --  сделать  так,  чтобы  отец уже никогда  не
вернулся. Созрела провокация.
     <b><i>"Вилла Родэ"</i></b>
     Отец  не делал секрета  из того, что  любил бывать на  "Вилле  Родэ", в
ресторане с цыганами.
     Будучи человеком  общительным, он вскоре завел  друзей  среди  тамошних
завсегдатаев.


     Однажды  в их обществе  появилась бывшая балерина по имени Лиза Танзин,
финка, ведшая класс в балетґной школе. Ей было нетрудно приблизиться к отцу.
Заґговорили о цыганских плясках, которые отец обожал. Лиза умело раззадорила
отца и повела танцевать, зная, что он это любит.
     Разомлевший отец  поддался на уговоры новых приґятелей и поехал с  ними
домой  к Лизе. Там веселье  проґдолжилось,  принесли вина... Очевидно,  туда
подмешаґли  какое-то  зелье, потому  что  отцу  стало  плохо и он совсем  не
понимал, что происходит.
     Тем временем, как и задумывалось,  вечеринка переґшла в оргию.  В самый
пикантный  момент  появился фоґтограф.  Так  были  состряпаны  карточки,  на
которых  отец  предстал в  окружении стайки соблазнительных  нагих красоток.
(Правда,  те,  кто видел эти фотографии,  утґверждали, что отец выглядел там
как человек в бессозґнательном состоянии. Но кого это смущало?)
     На рассвете двое крепких парней доставили отца к нашему дому.  При этом
они во всю глотку орали разухаґбистые песни -- явно  чтобы разбудить соседей
и лишґний раз засвидетельствовать происшедшее.
     Проснувшись, отец не мог вспомнить ничего.
     Через несколько  дней  к нам  пришел незнакомый человек  и передал отцу
пакет. Как оказалось, с фотоґграфиями, сделанными  на  "Вилле Родэ".  Только
увидев фотографии,  отец начал понемногу  вспоминать о собыґтиях злосчастной
ночи.
     <b><i>Шантаж</i></b>
     Пришедший поставил  отцу  условие: покинуть Петерґбург  навсегда, иначе
фотографии окажутся во дворце.
     Враги отца торжествовали.
     Приведу слова  Жевахова:  "Минусы  Распутина в больґшинстве  случаев, и
притом  в  гораздо более  широком  масштабе,  явились  чрезвычайно  тонкой и
искусной  приґвивкой  со стороны  тех  закулисных  вершителей  судеб России,
которые  избрали Распутина,  именно потому, что он  был мужик,  орудием  для
своих преступных целей, и в том и была вина русского общества, что оно этого
не  понимало  и,  раздувая   дурную  славу  Распутиґна,  работало   на  руку
революционерам... На эту удочку попался даже такой типичный монархист, каким
перґвое время был В.М.Пуришкевич.
     Но были у Распутина и хорошие стороны:  о них никґто не говорил, и  они
тщательно замалчивались.
     Распутина спаивали и заставляли  говорить то,  что может в  пьяном виде
выговорить  только русский муґжик; его фотографировали в этом виде, создавая
инсцеґнировки  всевозможных  оргий, и затем  кричали о чудоґвищном  разврате
его,  стараясь  при  этом особенно  резко  подчеркнуть  его  близость  к  их
величествам; он был  поґстоянно окружен толпою провокаторов  и агентов Думы,
которые следили  за ним,  измышляя поводы  для сенсаґций  и  создавая  такую
атмосферу,  при которой  всякая попытка  разоблачений трактовалась не только
даже  как  защита Распутина, но и как  измена престолу и динасґтии. При этих
условиях неудивительно, что молчали и те, кто знал правду".
     Отец был в отчаянии, но, не зная за собой вины, сдаваться не собирался.
     Вот история, рассказанная мне как-то отцом.
     Как-то  голодному  волку  попался на глаза одиноко бредущий человек. Он
представлялся  легкой добычей. Волк начал  подкрадываться к человеку  сзади,
надеясь сбить с ног внезапным прыжком. Но как раз в  тот моґмент, когда волк
готовился  к  прыжку, человек заметил тень зверя. Человек  испугался.  Но он
знал, что если поґпытается бежать, волк тотчас же догонит его. Единственґная
надежда на спасение -- перехитрить волка.
     Человек  резко  со  страшным  криком  обернулся  к  волґку,  как  будто
собираясь  наброситься  на него.  Волк взвизґгнул, поджал  хвост и  бросился
бежать.
     Возможно, отец вспомнил тогда историю о волке и человеке.

     <b><i>Примирение</i></b>
     Как бы там ни было, отец тут же собрался и отпраґвился в Царское Село.
     Царь сразу же принял его. -
     Как  только  двери  за  спиной отца  закрылись,  он  поґложил  пакет  с
фотографиями на стол Николаю и расґсказал, что произошло в доме у Лизы.
     Царь  бегло взглянул на первую фотографию, дальше --  не стал, и бросил
пакет в ящик стола.
     Николай все понял и одобрил приход отца.
     В  знак  того,  что  не  сердится, царь сообщил  отцу,  что  дарит  его
паломничеством в Святую Землю.
     Я изо всех  сил просилась поехать вместе  с отцом. И  даже обиделась на
отца  за  то, что он наотрез отказался брать меня с собой. Потом я поняла --
для него было очень важно отправиться в Святую Землю не в семейґную поездку,
а именно в паломничество.
     Итак, отца ждала Святая Земля, а меня -- Покровское.
     Я не смогу описать паломничество лучше, чем это сделал отец в "Мыслях и
размышлениях".  Среди  бумаг, разными  путями  попадавших ко  мне уже  после
отъезда  из  России, есть и  маленькая  книжица  -- записки отца, изданные в
Петрограде  в 15-м году. К  сожалению, они  появились  во время войны, когда
интересы  всех отстоґяли  далеко от  того, о чем  писал отец.  Но все же его
слова доходили до тех, кто в них нуждался. Отдельно я скажу об этом.


     <b>Глава 21</b>
     <b>ОТСТАВЛЕННЫЙ И ПРИЗВАННЫЙ</b>
     <i>Ультиматум Коковцова</i> -- <i>Снова в деревне --  -- Искра  Божья  и  никакой
мистики --</i>
     -- <i>Религиозность без ханжества</i> -- <i>Ясновидение</i> --
     -- <i>"Бог увидел твои слезы"</i> -- <i>Возвращение в столицу</i>
     <b><i>Ультиматум Коковцова</i></b>
     Отца  не  было  в  Петербурге довольно долго.  Когда он  вернулся,  его
приняли во дворце с радостью.
     Однако  тогдашний премьер-министр  Коковцов  виґдел в отце угрозу своей
карьере. Почему, я понять не могла и  не могу до сих пор. Анна Александровна
говориґла, что Коковцов завидовал "власти над троном", приґписываемой отцу.
     Через верных людей, отцу стало известно, что в  его отсутствие Коковцов
развернулся  вовсю. Премьер-миґнистр и правда был опасным  противником -- он
был советником номер один при царе, и его высоко ценили.
     Коковцов повел себя умнее других.  Открыто  он не выступал против отца,
не нашептывал царю гнусности. Премьер плел тонкую интригу.
     Для начала он предложил отцу чуть ли не миллион рублей. Отец рассмеялся
Коковцову   в   лицо.   Это   привело   в   ярость   обычно   непроницаемого
премьер-министра.
     Это было объявлением войны со стороны Коковцова.
     Отец прекрасно осознавал это и, чтобы не ставить под удар Николая и его
семью (так  как от недоброжелателей можно было ждать  чего угодно), уехал из
Петербурга.
     Отцу не  было известно  о  том,  что  за день до его  отъезґда Коковцов
напросился на  аудиенцию  к  царю  и  предъяґвил  ультиматум: если  Распутин
останется в Петербурге,  кабинет министров  уйдет в отставку. Так что уехав,
отец избавил Николая от  необходимости вступать в постыдґный для  самодержца
торг.
     Перед отъездом  императрица попросила отца  придґти, чтобы благословить
ее и детей. Тогда же она сказала, что надеется на скорое возвращение отца.
     <b><i>Снова в деревне</i></b>
     Отец приехал в Покровское глубокой осенью. Он был встречен с восторгом.
Даже  у мамы,  слабой от  болезни, порозовели щеки.  Все  старались  сделать
пребывание отца дома как можно более приятным.
     Минутами мне казалось, что  не только я, но и отец никогда не бывали  в
Петербурге. Так быстро все это отоґшло в прошлое.
     Первые  дни  лицо  отца выглядело  озабоченным, но потом он справился с
настроением  и  стал  таким,  каґким бывал  всегда  в  Покровском  --  отцом
семейства и хозяином.
     С месяц  я не спрашивала у него,  вернемся ли мы в Петербург.  Боялась,
что он ответит мне: "Никогда". Поґтом все-таки спросила. Он ответил: "В свое
время. В свое время. Об этом знает Бог".
     В  Петербурге отца  осыпали подарками --  деньгами,  драгоценностями  и
другими ценными вещами. Из  них  он  оставлял средства, необходимые на жизнь
себе и домашним, на содержание квартиры  на  Гороховой.  Осґтальное  отсылал
домой   и  передавал  общине.  На  приґсланные  им  деньги,  среди  прочего,
отремонтировали  церковь,  подновили  утварь   и   т.п.  Все,  что  касалось
устґройства церкви, равно и другого в деревне, отец делал от чистого сердца,
не  рассчитывая  на  благодарность. Я  не  знаю,  как отразили соглядатаи  в
"Журнале наблюдеґний" пребывание отца  в  Покровском.  Предполагаю,  что там
нашла место далеко не вся  правда.  Хорошее,  как правило, туда старались не
заносить, о чем говорили люди сведущие. Хорошего же было очень много. И если
есть еще те, кто жил тогда в деревне, они могут подґтвердить. Отца принимали
за благодетеля, искали у него защиты. Я уже говорила о том, что в Покровском
полиґцейские не смогли найти агентов из местных крестьян.
     Но  был  в   Покровском  человек,   готовый,  без  всякоґго   сомнения,
представить для  "Журнала  наблюдений" нужные сведения.  Это  Петр,  местный
священник,  давґний  враг  отца.  Что  бы  отец  ни  делал,  Петр  продолжал
относиться к  нему враждебно. Казалось, что священґник обезумел от  зависти.
По какому бы случаю ни проґизносил Петр проповедь, он с  проклятиями поминал
в ней отца.
     Но, признаться,  это мало задевало отца.  Его мысли были  заняты совсем
другим.
     <b><i>Искра Божья и никакой мистики</i></b>
     Для меня так вполне и не стало понятным,  из  чего же  состояло  учение
отца. Он, конечно, пытался объясґнить  мне. Но  тогда я  была слишком глупа,
чтобы   вмесґтить.  И   потом,  я  как  все  дети,  пребывала  в  счастливой
уверенности, что отец будет рядом всегда.
     Я скорее  чувствую,  чем знаю,  чему  учил  отец, неґсмотря на  то, что
остались кое-какие  записки его  учеґниц. Одни из  них для меня  недоступны.
Другие я читала,  но ничего вразумительного не  нашла. Причина заклюґчается,
по моему мнению, в следующем.  Те,  кто  прихоґдил к отцу за  указанием, как
жить, вполне не были все-таки  готовы  к  восприятию его слов и наставлений.
Поґэтому-то, перемалывая в себе  все  услышанное от него, они  оставались  в
большой степени  прежними,  только  думая,  что  меняются  под  воздействием
наставлений отца.  По  этой же причине многие  из  них быстро отказались  от
отца, гораздо раньше  третьих  петухов.  Я не виню  их  за  это.  Несчастные
поплатились. Они перемалывали его слова, а надо было  бы перемолить. То есть
понять дуґхом, а не сердцем или разумом.
     Даже Анна Александровна --  самая преданная и чутґкая последовательница
отца -- к  сожалению, не в силах была  объяснить мне  все неясные вопросы. Я
написала  "не  в силах"  и  подумала, как  почти  случайно оброненґное слово
способно  бывает  дать ключ.  Именно. Отец обґладал силой, в какой нуждались
ищущие его  защиты. Но они только принимали его силу как омофор. Он же хотел
поделиться ею.
     Отец,  как все  народные  пророки,  воспринимал  Слово  Божье как нечто
живое, осязаемое. Когда  он говорил об искре Божьей, он видел перед собой ее
свет. Никакой мистики.
     Вот какой-то русский ученый  давным-давно считал, что открыл  теплород.
Другие  посмеялись  над  ним.  Они смеялись,  так  сказать,  с научной точки
зрения. А тепґлород есть. И называется искра Божья, а может быть, душа,  или
как-то еще.
     Посмеются и надо мной. Поделом -- зачем лезу туда, куда не знаю дороги.
Но я хоть ищу ее.
     <b><i>Религиозность без ханжества</i></b>
     Как мне надо было запоминать  все, что я видела и  слышала, записывать,
расспрашивать... Все воспоминаґния тех месяцев слились в одну картину --  мы
плывем  на лодках по Туре до  самого  Тобольска.  Плывем,  чтобы поклониться
особенно почитаемым  в наших краях моґщам  святого  --  Иоанна  Тобольского,
который был митґрополитом во времена Петра Великого.
     Религиозность отца никогда не доходила в нем до ханжества. И я  привела
уже достаточное число примеґров в этом роде. И вот  еще один. Это  случилось
как раз во время поездки в Тобольск. Вместе с толпой моляґщихся  мы  провели
полдня у мощей Иоанна Тобольскоґго. Был какой-то большой церковный праздник.
Настроґение было благостное. Отец даже прослезился, что быґвало с ним редко.
Сказал: "Славно помолились".  И тут же: "Теперь  хорошо бы закусить". Отойдя
недалеко,  мы сели  на лавку, развернули баулы с припасами и стали есть. Я и
заикнуться  не смела о  карусели. Но  отец сам предложил нам покататься и на
ярмарке не отставал в развлечениях от детей.
     <b><i>Ясновидение</i></b>
     А тем временем происходило следующее.
     Алексей,  Маленький,  как называл его отец, упал  и  ударился коленом о
камень.  Болезнь  возобновилась. Наґчалось сильное внутреннее  кровотечение.
Затем приступ прошел.
     Александра  Федоровна  возблагодарила Господа за  быстрое выздоровление
сына, но через несколько дней  Алексею опять стало плохо. Длительная поездка
в карете по неровной дороге закончилась новым кровотечением. На этот раз оно
не унималось.
     Царевич очень страдал от боли. Нога в паху  неимоґверна распухла. Врачи
были уверены, что мальчик при смерти. Такого тяжелого положения еще не было.
     В  тот самый  день (очевидно, 11 октября  1912 г.) мы с  отцом гуляли у
реки. Вдруг он схватился за сердце:
     -- Ох, нет!
     Я  испугалась. Подумала, что ему плохо.  Видя на  моем лице  испуг,  он
сказал только одно слово:
     -- Царевич.
     В  ту  минуту  отец  ничего  не  мог  знать  о  болезни  мальґчика.  Он
почувствовал.
     <b><i>"Бог увидел твои слезы"</i></b>
     Позже нам стало известно, что, будучи в забытьи,  Алексей  вдруг открыл
глаза как раз в ту  минуту, когда Александра  Федоровна произнесла имя моего
отца. Ниґчего  никому не  сказав,  Александра  Федоровна тут же послала  ему
телеграмму с тем, чтобы он как можно быґстрей приехал.
     Мы как раз садились обедать, когда принесли эту телеграмму. Отец прочел
ее и тотчас же вышел из-за
     стола, опустился на колени перед иконой Казанской Божьей Матери  и стал
молиться.
     Это продолжалось очень долго. Мы сидели, замерев, Дуня  так и застыла с
посудой в руках.
     По лицу отца  крупными каплями стекал пот. Накоґнец, он перекрестился в
последний раз.
     Потом поднялся и велел  отправить  телеграмму имґператрице:  "Не бойся.
Бог  увидел  твои слезы и  услышал твои молитвы.  Не горюй,  твой сын  будет
жить".
     К тому времени,  как телеграмму  вручили императґрице, у Алексея  упала
температура, боль стихла, и он крепко уснул.
     Доктора не  преминули  приписать счастливый  оборот  событий наконец-то
начавшемуся действию лекарств. Но  во дворце никто не сомневался  в истинной
причине избавления мальчика.
     Именно к тем дням относятся самые громкие разгоґворы о "подтравливании"
Алексея. Я уже высказалась об этом и не считаю нужным возвращаться.
     Добавлю только то, что мне передали совсем недавно.
     Уже после революции специальная  комиссия, расґследовавшая этот случай,
сопоставила факты. В то время доктор Бадмаев (напомню, что именно его видели
поґмощником  отца  в  подтравливании)  никак  не  мог  нахоґдиться  рядом  с
мальчиком и вообще в том месте,  где тогда отдыхала царская семья. К тому же
он не был леґчащим врачом Алексея.
     Причиной  же  возвращения  болезни  стала  неподгоґтовленность  доктора
Боткина.
     Остальное объяснений не требует.
     Как  только  Алексей  поднялся  на  ноги,  царская  сеґмья вернулась  в
Петербург.
     Александра  Федоровна   не   знала  истинных  причин  отъезда   отца  в
Покровское. Ей сказали, что того потреґбовали наши семейные дела. Теперь  же
она хотела потоґропить отца с возвращением.
     Если раньше на  вопросы Александры Федоровны  о  том, почему отсутствие
отца  затягивается,  Николай  отґвечал:  "Так будет  лучше для всех нас", то
после пристуґпа  болезни  у  Алексея он  был вынужден  приоткрыть  исґтинное
положение дел.

     <b><i>Возвращение в столицу</i></b>
     Николай ясно дал  понять  Александре  Федоровне, что  враги  трона  не.
оставляют  попыток использовать  отца как орудия нападения  на их семью. Это
для царицы ноґвостью не было.  Однако  у нее имелись  более веские доґводы в
пользу возвращения отца. Что, если у Алексея случится новый приступ болезни,
а отец окажется вне пределов  досягаемости? Николаю нечего было ответить  --
жизнью царевича рисковать нельзя.
     Вскоре  мы (отец,  Дуня,  я  и  моя  младшая  сестра  Варя) выехали  из
Покровского в Петербург.
     Через несколько  часов после приезда  в  нашей кварґтире  на  Гороховой
зазвонил телефон. Обычно трубку снимала прислуга, но сейчас я успела первой.
Мне  не  терпелось  знать,  кто  это.  Звонила  Александра  Федоровґна.  Она
справилась,  как мы доехали, все ли у нас благоґполучно и  пригласила отца и
меня на ужин в Царское Село.  Когда я сказала ей, что  с нами приехала Варя,
Александра Федоровна позвала и ее.
     Пока  ехали  из  Покровского,  было  видно,  что  отец  волновался,  не
переменились  ли к нему  во  дворце,  хотя  одно уже то,  что его  попросили
приехать,  говорило  о  добром   отношении.   После  звонка  он   совершенно
успоґкоился.
     Теперь  в  Варе я  увидела себя,  какой  собиралась на  первый ужин  во
дворец.
     Она  едва  ли  понимала, что  мы  с  Дуней  пытались ей  втолковать.  Я
показывала  Варе,  как делать  придворный  реверанс,  в то  время  как Дуня,
обжигаясь,   укладывала  локоны  на  ее  голове.   Так  что  прическа  вышла
кривобоґкая. Но что это значило рядом с Вариным восторгом...
     Варю  очень волновало, как обойдутся первые минуґты -- ведь  надо будет
представиться, произнести  каґкие-то слова. Она страшно  боялась смутиться и
опозоґрить папу.
     Отца  смешили  наши  приготовления. Он  брызгал  на нас водой,  как  бы
приводя в чувство, и говорил,  что сразу двух барышень на  руках  не унесет,
если у нас от волнения подкосятся ноги.
     Наверное, он так шутил, потому волновался не меньґше нас.
     Наконец собравшись и закалывая на  ходу  последние шпильки, мы вышли  к
ожидавшей нас карете.
     12-летняя  Варя  была  ровесницей великой княжны Анастасии, и та  сразу
взялась ее опекать. Теперь нас было двое, и царским детям понадобилось вдвое
больше вреґмени, чтобы удовлетворить свое любопытство.

     <b>Глава 22</b>
     <b>РАСПУТИН -- ПОЛИТИК БЕЗ ПОЛИТИКИ</b>
     <i>Губительная медлительность царя</i> -- <i>Что нужно</i>
     <i>делать -- Ничьим агентом не был -- Распутин</i>
     <i>не лез во дворец, его туда звали</i> -- <i>"Он всегда</i>
     <i>умеет сказать мне то, что нужно"</i>
     <b><i>Губительная медлительность царя</i></b>
     При других обстоятельствах ни за что бы не взвалила на себя непосильную
ношу изображения чисто  политиґческих картин Российской империи начала века.
Но сейґчас деваться  некуда.  Однако все равно  буду говорить не от себя,  а
только повторю то, что слышала от людей знающих.
     Это  был 1912 год. Предпоследний год "добрых  старых  времен". Политика
царя в отношении простого народа  никуда не годилась. Но  точно также никуда
не годилась  она  и  в  отношении  других  сословий и  политических  партий.
Результат -- царя не поддерживал никто.
     Как можно  при таком положении рассчитывать на удержание порядка? А тем
более на успех реформ вслед за Европой.
     Николая нельзя  было  отнести  к  сильным  характеґрам,  и  это  уже  я
показывала. А время  требовало  именно силы и  твердости, решимости выйти из
порочного круґга. И в прямом смысле. Николай же снова медлил.
     Если  бы Николай не прятался  от  своих  подданных,  если  бы он  ближе
подпустил их к себе, за его спиной труднее было бы интриговать против трона.
У  революционеров были развязаны руки, газеты писали что  хоґтели, а Николай
только раз принял в этом отношении меры. Но, очевидно, недостаточные. К тому
же все уже очень хорошо успели понять натуру царя.
     Александра Федоровна  обладала цельностью  большей,  чем  Николай.  Но,
благодаря усилиям старого двора, она  ограничилась заботами  о семье, к тому
же царица была отягощена страхом за жизнь сына и наследника.
     Имея перед собой  множество примеров  нечестности ближайших сановников,
она  панически   боялась   появґляться  на  публике.   В  ее   представлении
безопасность суґществовала лишь в стенах дворца.
     <b><i>Что нужно делать</i></b>
     Не думаю, чтобы отец отчетливо представлял себе все это. Но у него было
безошибочное  чутье  и   искреннее  желание   помочь  Николаю  и  Александре
Федоровне. Не занимаясь политикой как  политик, отец  по сути был таковым. В
том смысле, что хорошо представлял себе нужды людей и представлял, что  надо
делать. При  этом он  не  переступал  черты  даже  не  советчика,  а  только
рисовальщика некой картины.
     Симанович,  проводивший  с отцом  времени больше, чем кто-либо  другой,
свидетельствует: "За грубой масґкой мужика скрывался сильный дух, напряженно
задуґмывавшийся над государственными проблемами.
     Распутин явился в Петербург готовым человеком. Образования  он не имел,
но  он  принадлежал к тем людям, которые только собственными силами и  своим
разумом  пробивают  себе жизненную дорогу, стараютґся разгадать тайну жизни.
Он  был мечтатель,  беззаботґный  странник,  прошедший вдоль и  поперек  всю
Росґсию  и дважды побывавший  в Иерусалиме. Во время своих странствований он
встречался с людьми  из всех классов и вел  с ними долгие разговоры. При его
огґромной  памяти он из этих разговоров мог многому наґучиться. Он наблюдал,
как жили люди разных классов, и над многим мог задуматься. Таким образом, во
время его долгих паломничеств созрел его особенный филоґсофский характер.
     После проявления его решающего значения на царя Распутин  не разменивал
его на мелкую монету. Он  имел  собственные идеи, которые старался провести,
хотя усґпех был очень  сомнителен. Он не стремился  к  внешнему блеску и  не
мечтал   об  официальных  должностях.  Он  осґтавался  всегда  крестьянином,
подчеркивал  свою мужицґкую  неотесанность  перед  людьми,  считавшими  себя
моґгущественными  и  превосходящими  всех,  никогда  не  заґбывая   миллионы
населяющих русские деревни крестьян. Им помочь и разрушить возведенную между
ним и царем стену было его страстным желанием и пламенной мечтой.
     Долгие часы, проведенные им в  царской  семье, даґвали ему  возможность
беседовать  с  царем  на всевозможґные политические  и религиозные темы.  Он
рассказывал   о  русском  народе   и  его   страданиях,  подробно   описывал
крестьянскую  жизнь,  причем царская семья  его внимаґтельно  слушала.  Царь
узнал от него многое, что осталось бы без Распутина для него скрытым.
     Распутин  горячо  отстаивал  необходимость  широкой  аграрной  реформы,
надеясь, что она должна привести русского крестьянина к новому материальному
благоґсостоянию.
     -- Освобождение крестьян проведено неправильно, -- говорил он часто. --
Крестьяне освобождены, но они не имеют достаточно земли. Обычно крестьянская
семья  численно велика и состоит  из десяти  членов, но учасґток земли  мал.
Из-за земли сыновья ссорятся с родитеґлями, и им приходится  отправляться  в
город в  поисках работы, где  они ее не находят.  Крепостные  крестьяне жили
лучше. Они получали свое пропитание и необхоґдимую одежду. Теперь крестьянин
не  получает  ничего  и должен  платить  еще подати.  Его последняя скотинка
описывается и продается с торгов. До десятого года креґстьянские дети бегают
голыми.  Вместо сапогов  они  поґлучают деревянные  колодки.  Не  хватает  у
крестьянина земли. Замирает вся жизнь в деревне.
     Распутин  жаловался  на  то,  что  правительство  не строґит  в  Сибири
железных дорог.
     --  Боятся железных дорог и путей сообщения, -- поґяснял он. -- Боятся,
что железные  дороги  испортят креґстьян. Это пустой  разговор. При железной
дороге кресґтьянин  имеет возможность искать себе лучшее существоґвание. Без
железной  дороги  сибирский  крестьянин долґжен сидеть  дома, не может же он
пройти всю Сибирь пешком. Сибирский крестьянин ничего не знает и  ниґчего не
слышит.  Разве   это  жизнь?  Сибирь   пространна,  и  сибирский  крестьянин
зажиточен. В России же  (Распуґтин  понимал европейскую Россию) крестьянские
дети так редко видят белый хлеб, что  считают его лакомґством. Крестьянин  в
деревне не имеет ничего. Пшеничґную муку он иногда получает к Пасхе, мясо он
даже по  праздникам  получает  очень  мало. Ему не  хватает одежґды, обуви и
гвоздей, но  он  ничего не может  заказать. В деревне нет мастеровых. Если в
деревне появляется неґрусский мастеровой, то его прогоняют.  Почему? Потоґму
что он изготовил лопату, плуг или подкову или поґтому что он починил сапоги?
Боятся  чужого мастеровоґго.  Боятся, что крестьянин мог  бы  разбаловаться,
пожеґлать денег или земельного надела!  Поясняют, что все это может привести
к революции. Все это глупости. Двоґрянство имеет  слишком много.  Дворянство
ничего не делает, но мешает и другим. Если появляется образоґванный человек,
то кричат, что он  революционер  и бунґтовщик, и в конце концов сажают его в
тюрьму. Крестьґянину не дают образования. Эта господская политика к добру не
приведет.
     Распутин  мечтал   о  крестьянской   монархии,  в  котоґрой  дворянские
привилегии не имели бы места.
     По его мнению, монастырские и  казенные земли следовало разделить между
безземельными  крестьянами.  Частные помещичьи земли, по  его  мнению,  тоже
слеґдовало  отчудить и распределить среди крестьян. Для упґлаты помещикам за
отчужденные  земли следовало бы исхлопотать крупный внешний  заем.  Распутин
был очень высокого  мнения о земледельческих  способностях и блаґгосостоянии
немецких колонистов. Их  чистоплотность и опрятная добротная  одежда  сильно
выделяла их среди русских крестьян.
     Попадая  в немецкую колонию, Распутин  всегда удивґлялся  богатству  их
стола. Его особенно поражало, что колонисты пили  не только чай,  но и кофе.
Эти  наблюґдения  сильно врезывались в  душу Распутина, и  при разґговорах с
русскими  крестьянами он  всегда заводил разґговор о благосостоянии немецких
колоний. Он  советоґвал русским  брать в жены девушек  из немецких колоґний.
Такие браки оказывались всегда как-то очень счасґтливыми.
     -- Крестьянин рад, -- говорил он, -- если у него в доме  немка, тогда в
хозяйстве порядок и  достаток. Тесть гордится такой снохой и расхваливает ее
перед своими соседями.
     Уважение Распутина к Германии возросло  еще  больґше  после  того,  как
Распутин  узнал,   что  большинство   употребляемых   русскими   крестьянами
земледельческих машин германского происхождения.
     Кроме Германии, Распутина очень влекло  к  Америґке.  И это  имело свои
причины. В  России имелось  довольґно много  крестьян,  родственники которых
жили  в  Амеґрике  и  присылали  оттуда  своим  родным  в  Россию  деґнежные
вспомоществования.  Много  бедных выходцев  стали в  Америке  состоятельными
фермерами,  но оставґшиеся  и там  простыми рабочими  были  довольны своиґми
заработками.  Для  бедного русского крестьянина Амеґрика  казалась сказочной
страной.  Поэтому Америка имґпонировала Распутину,  и он  советовал  жить  с
Америґкой в дружбе и мире".
     <b><i>Ничьим агентом не был</i></b>
     Мало кто знает,  что отец  совсем уже был готов удаґлиться  в Палестину
(там Симановичем был  прикуплен  небольшой кусок  земли)  и вести уединенную
жизнь. Разве так поступает идейный политик?
     Вот очень  важный вывод Белецкого о  том, что,  приґсмотревшись к моему
отцу, тот вынес убеждение: "У Распутина идейных побуждений не существовало",
"идейґных", то есть чисто политических.
     Ручаюсь, что  такой  манипулятор, как Белецкий,  имей он хоть  малейший
повод, расписал бы политическое лицо отца в ярчайших красках.
     Подтверждает  слова Белецкого  и  Жевахов:  "Был  ли  Распутин  агентом
интернационала,  игравшим  политиґческую, роль  и  выполнявшим  определенные
задания, оправдывал ли он свою славу наличностью выдающихґся качеств  или из
ряда выходивших преступлений?  Нет, ничего подобного не было. Ничьим агентом
Распутин  не был, никакой политической роли не играл,  никаких особенностей,
отличавших  его  от  заурядных представиґтелей  его среды, не имел;  никаких
выдающихся преґступлений не совершал"
     Важно  привести слова Гурко: "Дела,  которые брался проводить Распутин,
делились на две  резко различные категории. Одни из них касались  устройства
судьбы  сравґнительно  маленьких  людей:  выдачи  им   пособий,  увелиґчения
получаемой пе