человек свободный. Куда меня взводный пошлёт, туда я и иду, - съязвил Ча-ча, - но вам ничего рассказать не могу. - Ну ничего у нас нет. Нам идти надо, - не выдержал Сосед. - А ты что это такой злой, самый умный что-ли? - брызгая слюной, закипело лицо хомячка. - Ладно, пусть идут. Что их мучить, они и так, вон, намученные! - второй контрразведчик улыбнулся и, забрав самогонку из рук сослуживца, кивнул нам головой. - С миром! Мы пошли дальше, а офицеры ФСК притаились в ожидании своих следующих жертв. Работа у них такая. - Прокатило как-то, - выдохнул Ча-ча. - Пронесло! Могли и арестовать, такие случаи у нас уже были! - Нет, как люди, отдохнуть. А меня понесло на приключения. И нафиг мне всё это надо было, бля! - не ответив на реплику Ча-чи, разговаривал сам с собой не на шутку встревоженный Сосед. - Баран! Лучше бы пожрал, и спать лёг! Баран! - Ладно вам, самокритики хреновы. Живы, и ладно, - я махнул рукой, и запрыгнул на броню родной БМПшки. - Пришли, самогонщики... Вопрос. По приказу "сверху" батальон собрался у длиннющей, поделенной на три сектора девятиэтажки. В центральном секторе, на уровне третьего-шестого этажей сияла огромная дыра. То есть первый-второй и седьмой-девятый этажи там были, а по центру - пустотаРазбомбить дом так повыгибонистей - это надо суметь постараться. Наверно, это боги войны, артиллеристы, выпендрились, лупили в одну точку, и вот он, результат. Красиво, если не думать о тех, кто был внутри! Я впился глазами в эту дыру, она манила меня своим холодом и казалась ртом, в который нас всех всосёт насмерть. Будто на этой стороне - живые, а на той - мёртвые. Разбились повзводно, пошли к следующему, более везучему дому. Даже стёкла в некоторых окнах сохранились! Заклеенные бумагой крест на крест, окна ассоциировались с фильмами о блокадном Ленинграде. - Смотрим здесь, - указал пальцем приставленный к нам молодой старлей-пиджак, приехавший из Свердловска буквально вчера, - в левом, наиболее целом крыле дома. Обшмонать все квартиры тщательно, что бы никого не пропустить. Аккуратней только, тимуровцы, аккуратней, своих не положите. Да и это... пленные нам не нужны. Ценность для нас представляют оружие, карты, схемы, люди. Остальное не трогать, ну если что-то по мелочи на память возьмёте. За откровенное мародёрство буду карать незамедлительно! Отдам вас особистам и конец, с песнями на Колыму поедете. Прецеденты были, так что не зевайте, работайте на совесть. Давайте, действуем! Пошли, пошли, по трое! Зашли. Смотрим. Длинные коридоры и направо, и налево от лестничной площадки. Двери квартир друг напротив друга. Квартиры однокомнатные, с узкими кухнями и закутками туалетов. Ванные рядом с унитазами, умывальник и дверь впритирку. Обстановка небогатая. Богатые люди не живут в маленьких однокомнатных квартирах. На пятом этаже вход в коридор преградила железная дверь. Хорошая, плотно подогнанная. Взломать не смогли. Старлей, долго не думая, поступил как в кино, выстрелил по замку из новенького Стечкина. Пуля, срикошетив, могла убить его самого, но промахнулась. Стрелять повторно он не решился. Пока думали, что и как, кто-то предложил выстрелить из "Мухи". - Ты чё, охмурел что-ли? - раздражился офицерик. - Ты нас всех тут вынесешь своим выстрелом. - А если я с подствольника дуну, товарищ старшлейтенант? - Я тебе сам дуну куда надо, недоумок! Мину тащите, как там её, МОНку! - Да вы что, товарищ лейтенант? Не получиться, точно говорю, сто пудов! Лучше из АГСа шмальнуть. Надёжнее, и безопаснее наверно. Чтобы не видеть этого безобразия, мы с Соседом вышли на улицу. - Доиграется этот ребёнок, доиграется со своими выходками, - покачал головой Сосед. - Эй, дурачьё, идите сюда! - позвал нас какой-то боец из темноты следующего подъезда. И мы пошли. На втором этаже, в шикарной трёхкомнатной квартире, хозяйничали наши связисты. В центре обмазанной глиной прихожей кучей сгрудились бронежилеты и боеприпасы, в углу, прислонённый к стене, стоял пулемёт, на вешалке болтались пара шапок и каска, в строенном в стену платяном шкафу, с заранее оторванными дверцами, виднелись бушлаты. В просторной спальной, на огромной деревянной кровати застеленной белоснежной простынёй, прямо в мокрых ватниках и сапогах, облепленных комками земли, вповалку спали человек пять. Три подушки в бархатистых наволочках с помпонами валялись на полу. Рядом, уткнувшись носом в ножку кресла и укрывшись дорогим коричневым китайским покрывалом с белым тигром посередине, посапывая, дрых ещё один защитник Отечества. Стол, выдвинутый на середину зала, был празднично накрыт. Среди банок тушёнки и рыбных консервов удачно выделялись нарезанные щедрой солдатской рукой куски колбасы, сыра, копчёной рыбы. Рыжеволосый боец, в коричневой трофейной куртке с закатанными по локоть рукавами, сидел в велюровом кресле у стола и, с нескрываемым удовольствием, пересчитывал количество открытой тушёнки. - О! Это что, тебе одному? - по ходу вопроса я уже доставал из кармана ложку. - Неа, пацаны в ванной, мылят лицо и руки. - В ванной? С мылом умываются? Ни хрена се! - Ага, и проточной водой! Я протолкнулся в ванную, разделся до пояса и с удовольствием, не замечая недовольного ворчания стоявших в очереди позади меня, ополоснулся. Благодать! Вытершись мягким, синим махровым полотенцем, я вернулся в зал и плюхнулся на низкий кожаный пуфик. - Усман, зырь, фотки какие! - связист привстал с кресла и, одной рукой отправив за щёку кусок копченой колбасы, другой подкинул мне увесистый фотоальбом в красивой бордовой обложке. - Зырь, а, где только эти уроды не отдыхали! Забыв о еде, я с интересом принялся рассматривать семейный альбом хозяев квартиры. Папа, мама, два сына и дочь - общая чёрно-белая фотография на первом развороте. Снизу надпись "Грозный 1984". Строгий подтянутый папа с тонким орлиным носом и коротко подстриженными усиками, стройная высокая мама с белой кружевной шалью на плечах, пацаны лет десяти-двенадцати в белых рубашках с пионерскими галстуками и большими чёрными глазами под широкими лбами, пятилетняя девочка в светлой футболке и короткой юбчонке. Обычная советская семья. - И на хера им война нужна была? - вырвалось у меня. - Чё им тут не жилось, а? - Хер ё знает. Вот, значит, не жилось. Эта фотография, как по взмаху волшебной палочки, возвратила меня домой. Сентябрь, жара, чистое голубое небо, шум ветра. Мы с отцом копаем картошку в огороде возле дома, переговариваемся, шутим, смеёмся, подсчитываем урожай. Из дома выходит мама и зовёт нас на обед. - Ты, чё, Усманчик, уснул что-ли? Хавать будешь? - Да, буду, - я открываю глаза и автоматически перелистываю страницу альбома. Там фотография лысого деда с палочкой. Пиджак весь в наградах. - Смотри ты, герой какой-то! - Ага, он, может, с твоим дедом вместе против фрицев воевал, а ты сейчас вот убиваешь его внуков. - Да пошёл ты! Никого я не убиваю! Я есть хочу! - Смотри, фотка какая! Красота! Я бросил альбом на пол и взял из рук бойца фотку в рамке. В центре цветной фотки, стоя по колено в воде на фоне далёких невысоких гор, улыбался юноша. Редкие светлые усики, волосы бобриком. Старшеклассник. На обороте нацарапано простым карандашом: "Гагра. Чёрное море. Я." - На море, значит, отдыхал. Во гад! Кто-то включил телевизор и стерео-видео систему. Я оторвался от альбома. Телек "Sony" - широкий монитор с плоским экраном, видик "Sharp" музыкальный центр "Hitachi" с четырьма высокими колонками. - Ни фига себе! Мне бы домой такую вещицу! - открыл рот боец в рваных штанах и новом красном свитере, видимо только что извлечённом из шкафа. - Я такую у нас в городе только один раз видел. На центральном рынке. Бешеных бабок стоила. Да, круто они тут жили! - Ты, балбес, ты что в красное вырядился. Бабское тряпьё на себя напялил! Ты ещё лифчик одень, клоун! - на порог закинулся незнакомый мужик в армейской кепке и в песочном камуфляже. - А ты что за командир такой? - Капитан ***, 8 рота. А вы, значит, соседи? Так, мудаки, если вы хоть что-то отсюда вынесете, расстреляю лично! Ясно? - А ты чё это понтуешься? Ты перед своими понты режь, а у нас свои командиры есть! - боец побагровел под цвет свитера. - Я дважды повторять не буду. Сели, поели, поспали, и мотайте отсюда! Час вам времени. Команда ясна? Не слышу? - Так точно, тащ капитан! - Вот и договорились! Капитан подошёл к столу, взял кусок колбасы, хлеб, лук. Поднял стакан с водкой: - Ну, с Богом! Приятного аппетита, пехтура! Пацаны налетели на еду. Сожрали всё махом, только уши двигались, да зубы скрипели. Водку пили, как воду, сразу стаканами. Захмелели. Расслабились. Парень, похожий на казаха, развалившись на полу, негромко запел. Ему принесли гитару. Хорошую. Семиструнку. Он сел, погладил гриф, подёргал струны, чего-то подладил, заиграл, запел громче. Все слушали. Прикольно. Забыл армию, войну, страхи свои забыл. Лежу на диване, в тепле, сытый. Как дома. Ощущение - новый год в кругу друзей. Всем хорошо. Половина песню слушает, половина спит. Пьяный Ча-ча подлез ко мне, показывает полотенце и крестик. Мать ему прислала. Осветила в церкви, у себя, там, на Родине, под Екатеринбургом, и прислала сыну, чтобы Бог его хранил. Ча-ча уверен, Бог сохранит его, и живым вернёт к маме. Будем надеяться. Через час, в самый пик отдыха, растолкав придремавшее охранение, в квартиру вполз нетрезвый майор. Выстрелив из Стечкина в потолок, он заорал: - А ну встали, сукины дети! Война идёт, а вы тут водку жрёте, мародёрничаете! Всех под трибунал! Расстреляю всех, нах! Капитан из 8-ой роты, подскочив с кресла, в котором спал, подлетел к майору, ловко ткнул его кулаком в плечо, перехватил пистолет. Схватив старшего по званию сзади за шею, капитан поволок его на улицу. Майор тщетно пытался сопротивляться, капитан только сильнее сжимал пальцы на горле неудавшегося блюстителя порядка. Я, вместе с толпой любопытных, вышел следом за офицерами, хотел посмотреть, чем закончится битва гигантов. Они встали в центре двора, на детской игровой площадке, у песочной горки. Капитан: высокий, сильный мужчина под тридцать лет. Майор: среднего роста, грузный, с кулаками, как бочками, чуть старше возрастом. Капитан оттолкнул противника от себя, оскалился: - Не надо моих пацанов на отдыхе дрочить! Им я командир! Иди к себе в штаб, там порядок наводи! А здесь пока я - главный! - Я тя накажу, капитан. Сначала измордую, а потом до сержантов опущу, сволочь! - кипел майор. - Ты у меня кровью будешь ссать! - Да? Знаешь, дружище, я чемпион Ташкента по борьбе. И у меня разряд по боксу! Доказать? - Попробуй! - майор попытался ударить скрытно, резко. Он шатнулся, но коротким ударом снизу под дых не достал наглеца. Капитан молниеносно вмазал майору в лоб, пнул под колено, подсёк, завалил в песок. Майор хрюкнул и затих. Победитель короткой схватки посмотрел на своих подчинённых, с гордостью смотрящих на сильного и смелого командира: - Так, пацаны, унесите товарища маршал, заприте в ванной, пусть трезвеет. И ни кому о нём ни слова! От кого услышу, застрелю сам! - скомандовал чемпион, и спокойно зашагал прочь. - Молодец мужик, а, молодец! - восхитился капитаном Ча-ча. - Своих в обиду не дал. Я бы у него служил. Повезло парням из 8-ой роты, повезло. Вошли в подъезд. Покурили на площадке у четвёртого этажа, собрались было уходить, но Ча-че показалось, что за одной из дверей скрывается литр водки. Пришлось выбить дверь и войти. - Ну ты, Усман, каратист! С первого раза дверь с петель вышиб! - радовался Ча-ча, пройдя в кухню и открываю дверцу холодильника. - О, видал! Пузырь, огурчики, сливовое варение! Опустошив холодильник, заглянули в комнаты, но ничего ломать или забирать с собой не стали. Что мы, вандалы какие? На лестничной клетке курил мужчина. Пожилой чеченец. - Здрасте! - протискиваясь мимо курящего, поздоровался Ча-ча. - Здрасте! - ответил местный. - Зачем дверь в квартиру сломали? Вам открытых дверей не хватает? Водки захотели и солёного? Зачем ломать? Можно постучать, спросить! Я что, вам водки не дал бы? Нет, вам ломать что-нибудь надо! Это квартира тёти Мадины, она совсем одна живёт. К снохе своей пошла, пока не стреляют, решили узнать, жива ли та. Сейчас вернётся, а у неё дверь выбита. Кто вставлять будет? Не лето, холодно! Взяли, и сломали! - Это не мы, дядя! - соврал Ча-ча. - А это нам подарили, угостили добрые люди, вроде тебя. Ломали не мы, честно! - А кто? - удивился чечен. - Нет никого больше. - Нет, правильно, нет. Были, сломали дверь и ушли. Это морпехи были! Изверги! Злые, собаки просто! А мы на такое не способны, мы добрые! Мы творим добро! - Добрые? - вскинул брови чеченец. - С автоматами, и добрые? Инша Аллах, этот мир сошёл с ума! Люди с оружием творят добро! Мародёры! - Не кипятись, дед, мы просто хотим есть. И всёТы понял? - Ча-ча дёрнул плечом так, чтобы чеченец вспомнил, что там висит автомат. - Понял? - Да! Понял! Но поймёт ли Всевышний? Вот это - вопрос! Месяц, когда кончилось детство. Мой новый механ - весельчак по прозвищу Ковакс, гнал что есть сил. Ковакс был типичным гонщиком, и это был его минус и его плюс одновременно. Он не жалел ни нашу бронированную машину, ни людей, которых перевозил. Машину он небрежно называл железом, и выжимал из этого железа все последние соки, а людей называл дровами, которые нужно как можно быстрее доставить "к месту выгрузки" и скинуть с брони "пока живые". Иногда безумные гонки Ковакса спасали нам жизнь: офигевшие от нашего неожиданного появления, духи не успевали сообразить, как нашу бэшку обстрелять, и давали нам шанс улизнуть невредимыми; но иногда поспешность Ковакса выходила нам боком, мы сами чуть не лишали себя жизни, попадая в нелепые аварии и необязательные катастрофы. Коваксом молодого бойца нарекли деды. В честь забавного английского мультипликационного персонажа, неуклюжего великана-медвежонка, который на протяжении всего бесчисленного количества серий, просмотренных нами ещё до войны в части, повторял с экрана всего три фразы: "Я - Ковакс. Я хочу есть! Я голоден!". Молодой механик-водитель тоже всегда хотел есть и, к тому же, в течение дня напоминал окружающим об этом минимум раз сто, вот и стал нашим местным прожорливым Коваксом. Мы выгрузили разведчиков в указанном нам офицером месте, у непострадавшей от бомбёжек стройной шестнадцатиэтажки, возвышающейся прямо за дудаевским дворцом, и только развернулись, чтобы отправится за новой партией десанта, как заметили, что последний, спрыгнувший с брони боец, чуть отбежав от нашей коробочки, выронил автомат и упал на спину. Ковакс ударил по тормозам, и я, выскочив через задний десантный люк, схватил бойца за шкирку и втащил его в бэшку. В такт рывку Ковакса, я плюхнулся на сиденье и, подтянув раненого себе на колени, бегло осмотрел его. Входное пулевое нашёл сразу - пуля снайпера пробила бронежилет и вошла чуть пониже сердца. Не повезло пацану, не помог жилетик, снайпер был слишком близко, вот и пробило. Осторожно стащив с бойца броник и бушлат, я разорвал тельник, свернул его в тампон, прижал к ране, попытавшись остановить кровотечение. Получилось. Крови почти не было, но боец оставался без сознания, и лицо его стремительно белело, он умирал прямо у меня на глазах. Я вколол невезунчику промедол и ощупал его туловище в поисках выходного отверстия пули, но ничего не нашёл. Значит пуля, прошив броник снаружи и пройдя в тело, потеряла убойную силу и, не сумев пробить бронированные пластины изнутри, срикошетила назад в тело. Все органы порвала ему наверно. Вот не везёт, так не везёт. Поискал у него документы, и документов нет никаких. Если помрёт - опознают его, нет? Ладно, если где-нибудь по близости окажутся служаки, а если нет... Бэшку зверски тряхнуло, и я, горным козлом подскочив над седушкой, ударился башкой о броню. - Ё... - прошипел Ковакс, - В нас попали... Гусеницу сорвало! Пришлось оставить раненого и выскочить наружу. К счастью - ничего страшного, попали в нас, скорее всего, гранатой из АГСа и ничего особо не повредили, но с места сдвинуться мы пока не сможем. Точно. Я пробежал вокруг бэшки круга три, и только потом заметил, что нас почему-то не добивают. Шальняком что-ли нас зацепило? - Эй, пацаны! Мы здесь! Я - Чумазый из 324-гоБегом сюда, - из окна дома, у которого мы встали, высунулась промасленная солдатская рожа в каске, - бегом, пока вас не дожали! - У нас раненый. Он окочурится, если ему не помочь! - спрыгнул на землю Ковакс. - Кто-нибудь из вас шарит, как его откачать? - Тащите его сюда, а машину свою бросайте, её бахнут, бля, не бахнули сейчас, так позже! Вдвоём с Коваксом мы вытащили раненого и, через оконный проём, передали его Чумазому. Раненого подхватили несколько рук, унесли. - Что делать будем? - посмотрел на меня Ковакс. - Не знаю... С бешеными самурайскими криками, перемешанными с нецензурщиной, из окон первого и второго этажей дома напротив, повыпрыгивали бойцы и побежали к нам: - Чё стоим? Духи сюда прут! Тикать надо! Гаситесь! - прокричал один из них и нырнул в окно к Чумазому. - Пацаны, пошли с нами! - залезая туда же, предложил другой. - Бегите, пока не поздно! Там боевиков - орда с граниками! - А с коробочкой нам что делать? - Подорвите её нахер! Гранаты в люк - и делу конец! Что её, духанам что-ли оставлять? Шевелитесь давайте, мы вас долго ждать не будем! Отходим, у нас проход есть, через канализацию. Прямо к блокпостам у Сунжы выйдем! - Ну что, подорвём? - долго не думая, полез в карман за гранатой Ковакс. - Да ты обалдел что-ли? Её духи ни разу поджечь не смогли! Сколько раз она меня спасала, родимая! Не дам её жечь! - я оттолкнул Ковакса и похлопал по броне, - Ага, тебе не жалко, ты на ней три дня, а я - всю жизнь! - А чё ты так? Всё равно, бэшка - вещь казённая, домой ты её забрать не сможешь. Подорвём! Спишут на боевые! - Ты иди с ними, а я здесь потусуюсь, может и прокатит нашару, - решился я. - Смотри сам. Я, как найду бэтэр или танк, сразу приеду. Дёрнем потом её до наших. Не обижайся только. - Всё нормально, беги уже! - Ладно, Усман, счастливо! Только Ковакс полез к торопящимся отойти к блокам бойцам, как из поворота вырулила БМП-2 и, громыхая траками и подбадриваемая криками сидящих сверху бойцов, остановилась у моих ног. Чуть не сшибли насмерть, идиоты! - Кто? Откуда? Чего стоим? - высунулся из люка командир. - Да мы не местные, из Генштаба мы, только вот прилетели к вам в президентском самолёте со стюардессами в коротких юбчонках! Хотим проверить наличие свежего белого хлеба с чёрной зернистой икрой в ваших сухпайках! - разошёлся Ковакс. - Хватит трындеть, ты, балабол! Мы куда отсюда выедем? Дорогу знаете? - А прям к Дудаеву на блюдечко и выедешь! - Ковакс никак не мог остановиться. - Знаем, знаем, - я вступил в переговоры. - Нас туда подцепите? - А чё такое? - Да вон, проблемы некоторые есть, - указал я на нашу бэшку. - Гусеница, траки. Да фигня, дотащите! - А далеко? - засомневался командир двойки. - Пустяки. За углом! - У нас ещё раненый есть. Помрёт скоро без помощи! - Ковакс вошёл в раж. - Или не веришь, генерал? - Не ори! Раненый есть? А хер ли ты тогда время тянешь? Стоишь, хером болтаешь? Цепляйте! Ковакс повозился с тросом, а я, с помощью двух пацанов, спрыгнувших с брони, вынес раненого из здания и сел с ним внутрь, на сиденье. Раненого держал на руках. - Поехали! Я, оказывается, устал, и меня нестерпимо тянуло ко сну. Глаза закрывались сами собой, пришлось покемарить. - Эй, ты сам-то живой? - толкнули меня в бок. - Приехали! Пока двое варёных солдат в окровавленных передниках искали носилки, я устал ждать, схватил раненого сам, и один понёс его в подвал пятиэтажки, к которой мы подъехали. По лестнице, навстречу мне, поднимался пожилой мужчина с короткой седой бородой. - Что у него? - поинтересовался бородач. - Я врач, с дежурства вот. - Снайпер через броник пробил, падла. Врач пощупал раненому пульс, и, приподняв веки, взглянул на зрачки. Затем, едва слышно произнёс: - Помер твой дружок. Всё уже. - Как так? - Бывает... Врач помог мне отнести несчастного к бэтру, в который собирали погибших. - Тут пацаны знают своё дело, можешь оставить его им, - предложил он. - Да они у вас варёные! Спят на ходу, когда у них под боком люди умирают! - Успокойся. Не геройствуй! Они своё дело знают, и я своё дело знаю. На пятой войне уже. Афган, Баку, Абхазия, Ингушетия, тепер вот, Чечня. Когда закончится, знаешь? - врач похлопал меня по спине. - Оставляй, и уходи, не мешай работать. Я согласился: - На пятой... А это твои помощники, значит... Ладно, наверно знают, раз тут торчат. Ладно, оставляю. А куда я его? Он даже не из нашего батальона! Что-то жуя, подошёл Ковакс: - Выжил? - Не, мёртвого мы, уже мы мёртвого привезли. - А-а! Ладно, - причмокнул Ковакс. - А я, зато пирожков надыбал! Война войной, а обед по расписанию! Да, угостили. Есть и в Грозном добрые люди, не все же, как ты, жадные татары. - А, пошёл ты, обжора! Человек тут помер, а тебе всё похеру, лишь бы пузо набить, козёл голодный! - сорвался я. - Пошёл ты! знать тебя не хочу, утроба! - Ладно, успокойся, проехали... Тридцать первое января, сегодня только тридцать первое января, ровно месяц моей войны в Грозном. Месяц! Месяц? Я устал, я вдруг сердцем почувствовал, как я устал. От всего: от войны, от этой долбаной войны; от крови, её здесь слишком много, нашей крови; от постоянного грохота орудий, чтоб они заглохли все нафиг; от водки, зачем я столько этой гадости пью; от руин и их запахов, воняет тут везде; от себя, да, я устал от себя, такого жалкого комочка безмолвной и безвольной плоти, получеловека-полузомби. Чем я провинился, что я не так сделал, за что я здесь? За что нам это всё? И зачем, зачем? Ну, погиб мой хороший друг - Санька Букач, и что, кому от этого стало лучше? А его родаки? Что они скажут, когда получат его бездыханное разорванное тело? А может, уже получили. И что, ЧТО? Стало кому от этого хорошо, стало? Да, Санька не хотел воевать, боялся погибнуть. "Мы все умрём, потому что мы - пушечное мясо!" - говорил он мне, а я убеждал его в обратном. Не убедил. Ещё до Чечни, когда у нас набирали желающих поехать с миротворческой миссией в Абхазию, я подал заявление с просьбой включить меня в список миротворцев. Меня записали. Когда за неделю до отправки Санька узнал об этом, то сильно расстроился, уговаривал не ехать, говорил, что вряд-ли я оттуда живой вернусь. Я поверил, и кое-как договорился с командиром полка, чтобы меня оставили. Оставили. Когда уезжали в Чечню, мы не знали куда едем, но Санька предчувствовал нехорошее, много нервничал, даже мяукать стал. Мяукал, как кошка, фиг отличишь. Худющий, рыжий как солнце, весь в веснушках, и мяукает... Погиб в первом же бою. Женька Жуков - сибиряк, спокойный как танк, рассудительный. Когда строились в Моздоке, Женька подошёл ко мне: "Боишься? А ты не бойся, мы же солдаты, а солдаты в России - как животные, быстро ко всему привыкают. И мы привыкнем. Переживём..." Не пережили, то есть я-то может ещё и смогу, но он - уже точно нет. Ваймер Женька, по кличке Немец, всем говорил, что он - русский, а не немец, да кто его слушал, этого еврея. Хороший был парень, начитанный, и что он в институт не пошёл, дурак, от армии бы отмазался. А теперь вот всё, поздно. Нет его. И никто не споёт нам его любимых песен, на гитаре не сыграет, не расскажет о жене красивой, о маме доброй, о просторах сибирских. Пятков Димон, по прозвищу Фурункул, всё болел, да болел, бедолага парень. Как он, весь хворой, в военкомате медкомиссию прошёл - загадка. Вот дождь немного, или снег, так Димон встать не может, весь болячками покрывается, гнойничками, фурункулами. Лекарств наглотается, чаю попьёт, ляжет, одеялом накроется с головой и стонет. Погиб Фурункул, сгинул под дождём ночью в Грозном. Бородай Олег - хороший был офицер, никогда солдат без причины не дёргал, не бил, не обзывал, уважительно относился. И мы к нему так же старались, уважали. Погиб Олег геройской смертью. До последнего, раненым, отстреливался из бойницы своей подбитой горящей коробочки, пока боевики не выстрелили, и не выстрелили в упор из РПГ. Граната угодила точно в бойницу. Сосед, мой главный и любимый друг, сгорел в БМПшке связистов вместе с замкомбата Булатовичем, двумя связистами и неизвестным мне наводчиком-оператором. Так получилось, что в ту злополучную ночь механ связистов был ранен, и Булатович решил посадить на его место Соседа. Меня на выезд не взяли, приказали спать. Небо было звёздное-звёздное, и когда Сосед, как всегда, улыбаясь и шутя, выходил из красивого двухэтажного особняка, в котором отдыхали остатки нашего взвода, я отметил про себя, что неплохо бы стать сейчас космонавтом и слетать к этим звёздам. Посмотреть на мир сверху. Сосед навсегда улетел на небо минут через сорок после нашего расставания. Впервые он поехал на задание без меня и сразу же получил в борт заряд из сдвоенной "Мухи" с близкого расстояния. Четверо сразу насмерть. От них не осталось ничего. Пепел. Связисту-очкарику, живым вылетевшему из люка, так не повезло. Ему, едва пришедшему в сознание, боевики отстреляли конечности и прокатились по туловищу на БМП. Через некоторое время, когда я и несколько бойцов-связистов ходили на опознание, один из парней, увидев страшную смерть друга, впал в истерику - кричал, плакал и матерился без остановки несколько часов подряд. А толку? Пацанов не вернёшь. Потом один из офицеров штаба и человек пять бойцов из разных рот, поехали толи в Ростов, толи ещё куда-то на опознание сильно обгоревших трупов, в которых, по каким-то признакам, узнали бойцов нашего полка. Опознанных заковали в цинк и вернули родителям. Пусть в таком виде, но вернули. А сколько пацанов осталось под завалами в подвалах и домах? А сколько утонуло и сгорело? Имён скольких десятков и сотен погибших я не знаю? Многих из них я знал только по погонялу, многих просто на лицо, многих видел в первый и последний раз. Месяц войны. Это впереди будут Аргун, Гудермес, Шали, Ножай-Юрт, Урус Мартан, Новогрозненский, Курчалой. Впереди будут новые дни, недели и месяцы боев и потерь. Впереди будет много чего неприятного. Но я пока этого не знаю. Я только знаю, что прошёл месяц войны. Месяц, когда кончилось детство. (май 2004)