т. Мы это хорошо понимаем. Вперед по городу мы продвигаемся осторожно. Почти на ощупь . Сначала на улицу просачивается наша разведка. Если противника там не обнаруживает, то занимает верхние этажи, крыши, а на улицу входят штурмовые группы. Они "чистят" дома и подвалы. - Каждую квартиру надо поверить, в каждый закуток залезть! - С упрямством осла перед каждым боем инструктирует нас Кальтербрунер. - Сомневаешься - закати впереди себя гранату, только за угол не забудь спрятаться, да посмотри, чтобы стенка не из фанеры была. После того как группы "сядут" на дома, на улицу броском выдвигается боевая техника - БТРы и "Уралы" с минометами? Их сразу рассредоточивают, маскируют среди домов так, чтобы были полностью укрыты от огня гранатометов, а разведка опять идет вперед. Вообще, вся эта война сплошной "сюр". Со склонов, вокруг города, в небо бьют рыже - черные факелы нефтяных скважин и небо вечно расчерчено от горизонта до горизонта лентами жирной копоти. Город - нагромождение искореженных глыб металла сгоревшей техники. Руины, завалы, остовы стен, куски тел - свежие и загнившие, изломанное оружие. На все это каждое утро ложится ослепительно белый саван мокрого, набухшего водой снега, сыплющегося который день из мутного, низкого неба. К вечеру снег переходит в дождь, а сугробы превращаются в грязь. Взбитая, перемешанная гусеницами, колесами, сапогами, разрывами до липкости квашни, эта грязь везде. На бинтах, на стенах, в горячей банке "тушняка" и на лицах убитых. На одежде и на оружии. По ней невозможно ходить, только скользить как на лыжах, но то и дело в нее приходится падать, вжиматься, спасаясь от пуль или от стервозного свиста падающей мины. Белесая, липкая, маслянистая она напоминает гной, и, кажется, сама земля этого города, зараженная трупным ядом, отмирает навсегда в этом Аду, подсвеченном факелами нефти. ...Мганга почти всегда при ротном. Кроме Мганги при ротном два пулеметчика, пару "химиков" со "шмелями" и гранатометчик. Это личный резерв ротного. Когда мы натыкаемся на сопротивление, Кальтербрунер с этой группой обычно решает исход боя в нашу пользу. Пока взвода "вяжутся" в перестрелке с "чечами", ротный с резервом выбирает позицию для удара. И в нужный момент накрывает боевиков. Сосредоточенный огонь двух пулеметов, "шмелей", "граника" и "снайперки" - страшная штука. "Граник" и "Шмели" выкуривают чечен из укрытий, заставляют их менять позиции, перебегать, переползать. Пулеметы прижимают их к земле. И здесь они оказываются на мушке у Мганги. За три недели Мганга наколотил боевиков, наверное, больше чем вся остальная рота вместе взятая. - Ты бы что ли зарубки на прикладе делал. - Как-то вечером после боя не выдержал ротный - Счет свой вел. Что бы, когда к награде буду тебя представлять - не сбиться. Но Мганга считать своих убитых отказался. - Нельзя этого делать. Зарубка его душу к моему оружию привяжет. - Объяснил он. - Рассердится душа. Мстить мне, однако, будет. Боги этого не любят. Ротный вдруг взорвался: - Какие духи? Какие боги? Мганга, ты, что совсем двинулся? - Майор зло пнул сапогом снарядный ящик, в котором горой были навалены пулеметные ленты. - Бога нет! Запомни это хорошенько! Посмотри вокруг! Если бы бог был, то никогда не позволили твориться этому дерьму? Неужели тебе это не ясно? Нет бога!!! Мганга отмолчался. Ротный тоже, словно пожалев о том, что вспылил, сел к столу и склонился над картой. Минут пять все молчали. Наконец ротный взглянул на часы и тяжело поднялся. - Я к комбату. Зеленцов, остаешься за меня. - Как-то устало и опустошенно сказал он. И тяжело зашагал к выходу из подвала. Когда он ушел, радист Вовка Круглов повернулся к нам: - Слушайте, мужики, а ведь наш ротный действительно в бога не верит. Вроде русский, а крест не носит. Помните, когда поп к нам приходил, он его с нами оставил, а сам ушел. Поп ему образок подарил, а он его, после ухода попа, в канцелярский ящик засунул. - У него ребенок три года назад погиб. - Вдруг сказал взводный. - Два годика пацану было. Опрокинул на себя кастрюлю с кипятком. Обварился насмерть. Они с женой, после того как наших из Армении выгнали, в каком-то бараке жили без воды, без газа. Жена после смерти сына сошла с ума. Наложила на себя руки. После такого в чем угодно разуверишься... - ...Он верит в бога. - Неожиданно сказал, молчавший все это время, Мганга. - Просто он этого не знает. Его бог - бог войны. Этот бог забирает человека всего без остатка. Он забрал его семью. - Эх, ну и мудила же ты, Мганга! - злится взводный. - Я тебе про серьезные вещи говорю. А ты опять со своими духами. Человек за три месяца сына и жену похоронил. Какие еще боги войны? Где ты их нашел. Бог один. И имя ему Иисус Христос. Понятно? - Я про большого Бога ничего не говорю. Но есть еще и малые боги. - Упрямо гнет свое Мганга - Это старые боги. Они жили еще до Христа. И среди них есть боги войны. Это самые страшные боги. Они сидят на подстилках из костей, их чумы сложены из скелетов и обтянуты человеческой кожей. Им все время нужна свежая человеческая кровь... - И где они эти боги живут? - голос взводного аж дрожит от злости. - В горах, в тридевятом царстве, или под Москвой, или, может быть у вас там, в Тикси? Мганга словно не замечает злости взводного. - Война это другой мир. - Объясняет он так, словно рассказывает нам очередную историю про отца - шамана. - Он глубоко под нашим миром. Над ним мир зимы, и мир воды. Наш мир это яйцо, которое в них плавает. И если человек в мир войны провалился, то он навсегда забывает дорогу в свой мир. Он уже никогда не сможет стать тем, кем был, и его мир уже никогда больше не будет таким, каким был. Война будет идти за ним, и даже если он будешь жить во дворце, он этого не поймет. Вокруг него ему будут видеться только дымящиеся руины. Человек будет вечно искать дорогу обратно, в наш мир. Но пути назад нет. Тот мир меньше нашего, и там другое время. Другие боги. И однажды человек умрет, но так и не поймет - нашел он эту дорогу или нет... - Все, Мганга, хорош звиздеть! - Не выдерживает взводный. - Какое яйцо? Куда кто проваливается? Я тоже на войне. И все мы тут на войне. И куда мы провалились? Да я готов сквозь землю провалиться, но только оказаться отсюда за три-девять земель. - Нас боги войны не избрали. - Не унимается Мганга. - Мы просто проходим перед их глазами. С нас берут жертву и отпускают. А вот капитана они выбрали. Они увидели его сердце. И они его уже не отпустят. Это его путь. Он станет великим воином. .. - Ты еще скажи - маршалом! - Уже издевательски бросает лейтенант. - Или генералиссимусом... Что бы ты знал, ротный еще в ноябре рапорт написал на увольнение. Это его последняя командировка. И когда отсюда вернется - его уже приказ будет ждать. Так, что хреновый ты предсказатель... Вместо ответа Мганга надвигает на глаза ушанку и отваливается к стене. Спор закончен. Взводный сердито дует на клубящийся паром горячий чай в кружке и пар его дыхания смешивается с паром от кипятка. К ночи явно холодает... - Никуда он отсюда уже не уедет. Они его не отпустят. - Вдруг доносится до меня шепот Мганги. Я растерянно хлопаю глазами и оглядываюсь по сторонам. Но слова Мганги, кажется, расслышал я один. Все остальные заняты своими делами. Я хочу переспросить Мгангу, но он уже спит, склонив голову на плече... Мганга бывает странным. Обычно, спокойный, молчаливый, не любящий спорить и ругаться, он может быть упрямым до глупости. Гнет свое, несмотря ни на что. Уже все вокруг смеются над его объяснением или рассказом, никто толком не слушает, а он все говорит и говорит. Словно по обязанности выговориться да конца. Но иногда он такие фокусы показывает - просто отпад! Неделю назад, когда наш батальон отошел во второй эшелон, Мганга у меня на глазах заговорил кровь. Никогда бы не поверил в такое, если бы сам не увидел... Рядом с нами была вертолетная площадка, с которой эвакуировали раненых и убитых. Она редко пустовала. То и дело к ней подвозили, приносили на руках носилки с ранеными, те, кто по легче, брели сами. Отдельно ставили носилки с убитыми. Укутанные с головой в обрывки брезента, или собственные бушлаты, примотанные к носилкам бинтами или проволокой, они были похожи на огромные коконы... Взводный принял новые аккумуляторы для радиостанций и мы с Мгангой их тащили. Тропа проходила как раз у вертолетной площадки. Там, на свежем снегу топталось несколько раненых, и стояла пара носилок. Значит, скоро должен был прилететь вертолет. У одних носилок суетился врач. На носилках лежал солдат в замасленном до асфальтного блеска танковом комбинезоне. Правый рукав его был разрезан, и из него торчала бледно-желтая рука. Правое плече танкиста было обмотано черными от крови бинтами. Прямо под носилками снег густо пропитался кровью. - Почему ты в венкомате не сказал, что у тебя гемофилия? - Почти орал врач на бледного как снег солдатика, лежащего на носилках. - Кровью ведь, дурак истечешь! Солдатик что-то пытался говорить шепотом, но голоса его не было слышно. - Зажимай руку, я сейчас! - Врач бегом затрусил к госпитальной палатке. Мганга неожиданно остановился. - Чего встал, Лукинов? Пошли. - обернулся к нему взводный. - Идите, я вас догоню. - Мганга поставил на снег ящик с аккумуляторами и, подойдя к носилкам, присел рядом с раненым. - Знакомого что ли встретил? - окликнул его Зеленцов, но Мганга словно бы не услышал его вопрос. Он что-то тихо спросил у раненого, потом наклонился к его забинтованному плечу и, как мне показалось, прижался к нему губами. - Чего он делает? - Изумился взводный. - Он что с ума сошел? Мганга!.. Но тот опять не прореагировал. - Товарищ старший лейтенант, да не мешайте вы ему! - Выпалил я и, тут же похолодел от собственной наглости. Что бы не разозлить Зеленцова, добавив "плаксивости" в голос, я почти умоляюще загундосил - Пусть попробует. Он же шаман. Вдруг получится. А то пацан кровью истечет. Доктор же сказал... Зеленцов сердито зыркнул на меня глазами, но промолчал. Наверное, ему самому стало интересно увидеть, чем закончится шаманство Мганги. Мганга по-прежнему стоял на коленях перед носилками и, низко склонившись, что-то не то шептал, не то просто шевелил губами. Раненый танкист не шевелился и, казалось просто потерял сознание. Так прошло несколько минут. .Наконец Мганга выпрямился. Как-то устало, опустошенно встал с колен и тяжело зашагал к нам. В это время из медицинской палатки появился доктор. В руках он нес несколько уже распотрошенных индивидуальных перевязочных пакетов. У раненного танкиста он, так же как и Мганга, опустился на колени. Достал из кармана нож и, подцепив набрякшую кровью повязку, осторожно начал ее разрезать. - Сейчас перебинтуемся, потом капельницу тебе воткну. Держись, сынок! - Поставленным "бодро - докторским" голосом сказал он, и медленно развел в стороны разрезанную повязку. Неожиданно хмурое лицо его разгладилось, в глазах мелькнула растерянность. - Смотри! Остановилась кровь-то! Слава богу! Ну, теперь, все будет хорошо... Мганга поднял с земли ящик и постави его торцом на плече подошел к нам. Мне показалось, что губы его перепачканы кровью. Может быть это была грязь, но спросить я не решился. Зеленцов молча повернулся, и мы зашагали по дороге к нашему расположению. Минут пять молчали. Наконец взводный не выдержал. - Как ты это сделал? - Да ничего я не делал - буркнул Мганга. - Ага! А кровь сама остановилась... - хмыкнул Зеленцов. - Ну, типа того... - отозвался Мганга. - Ладно, Мганга, не хочешь говорить - не надо. Хрен с тобой!. - Насупился - было взводный, но быстро овладел собой и уже примирительно закончил. - Но учти, в случае чего - я на тебя рассчитываю. - Отчитаешь меня - до гробовой доски поить буду. Вечером мы долго сидели у костра. Нас никто не спешил укладывать. Офицеры ушли на совещание в батальон. И мы пользовались выпавшей свободой. - Мганга, расскажи еще что-нибудь о шаманах. - Попросил я. - Это тебя отец научил кровь заговаривать? - Нет. - Мганга мотнул головой. - Не учил. Я просто вдруг понял, что могу ее остановить. А как - сам не знаю. - А как же тогда шаманом становятся? - Я, правда, не знаю. - Мганга страдальчески сдвинул брови. - Не учился я на шамана. Вообще - шаманству не учат. Это призыв. Позовут тебя духи - станешь шаманом. Нет - и не пытайся. И вообще, никакой я не шаман! - Но ведь как-то ты кровь остановил! - Не знаю как. Я же сказал. Просто почувствовал. - Неужели тебя отец нечему не научил? - Ничему. Я его с тех видел всего один раз. - Ну, расскажи, Мганга. Он словно хотел "соскочить" с темы про заговор крови и неожиданно сразу согласился: - Ладно... Дня через три после первой встречи я пошел гулять на берег моря. После пяти месяцев "полярки" солнце всегда казалось каким-то чудом. Я брел вдоль кромки берега, и вдруг неожиданно впереди увидел фигурку якута. Не знаю почему, но я сразу сообразил, что это шаман, хотя ни разу до этого не видел его на улице. Я осторожно пошел за ним. Так мы шли почти час, а потом я увидел, как шаман завернул за небольшую прибрежную скалу и пропал из виду. Я дошел до скалы и осторожно выглянул из-за камня. Площадка за камнем была пуста... Я растерялся. И здесь вдруг какая-то сила меня подняла над землей и через мгновение я оказался на высоте полутора метров на узком уступе. "Сила" оказалась рукой отца, который за ворот затащил меня наверх. "Это ты, рысенок?" - буквально рявкнул он. Я глупо хихикнул, но он резко стукнул меня ладонью по макушке и я заткнулся. Тут он достал какой-то костяной крючок, к которому был привязан длинный шнур из оленьей кожи, и неожиданно разжав мне зубы, засунул мне его в рот потом обмотал его вокруг моей шеи так, что я оказался буквально на крючке, как рыба. Свободный конец он обкрутил вокруг своей ладони и потянул за собой куда-то вверх. Я хотел было сорвать петлю с шеи, но она резко затянулась, и я почувствовал, что через мгновение костяной крючок вопьется в небо, а на шее затянется узел. Я послушно потянулся за ним. Он полез по скале вверх. Мне стало очень страшно. Шаман лез почти по отвесной, занесенной снегом обледенелой скале! Но крючок во рту вновь кольнул небо, и я как обезьяна начать карабкаться за ним. Я лез и думал только о том, что если сорвусь, то костяной крючок порвет мне рот, и я буду болтаться на кожаном шнуре как удавленный кот, которого я однажды видел у поселковой котельной. Не помню, как оказался на вершине. Со стороны скала казалась невысокой: с двухэтажный дом, но с вершины она была такой высокой, что казалось, я нахожусь где-то в небе над тундрой. Здесь он молча освободил меня от кукана. Я буквально рухнул на камень. Но тут он сорвал с себя парку и, оставшись в одной рубахе, постелил парку под меня и усадил спиной к каменному выступу. Сам он уселся прямо на снег рядом со мной. Перед нами до самого горизонта было мертвое ледяное царство торосов и льда. Уходящее солнце покрыло все каким-то пурпуром, бесконечно отражавшимся и искрившимся в ледяных глыбах. При этом тени создавали такие причудливые узоры, что казалось, море наполнено какой-то странной жизнью. В жизни не видел такой холодной и мертвой красоты. Тут отец вытащил из торбы, висевшей за плечом, бубен, глиняную свистульку и высушенные крылья полярной совы. Он сунул крылья совы мне в ладони. - Когда придет ветер, разведи руки в стороны и лови его в крылья! Я спросил его: - Как? - Так, чтобы ветру понравилось. - С этими словами он ударил в бубен. В морозном воздухе гулко ухнула натянутая желтая кожа. Он ударил еще и еще. И вскоре бубен уже выбивал какой-то "плескающий" мотив: череду редких протяжных и коротких сдвоенных ударов. Я страшно замерз и почти не чувствовал тела. Сквозь парку меня буквально обжигал холод скалы. Неожиданно с моря задул пронизывающий ветер. Сначала это были редкие порывы, но постепенно он крепчал и скоро уже сильно дул прямо в лицо, выстужая кожу до онемения. Мне хотелось плакать, но, напуганный костяным куканом, я решил, что шаман - сумасшедший и подчиниться ему без возражений - лучший выход. "Где твои крылья?" - неожиданно спросил он меня. Я скосил глаза. В одной рубашке, с развевающимися под ветром косматыми седыми волосами он действительно был сумасшедшим! "Как он не чувствует холод?" - совершенно тупо, замерзая, подумал я потом поднял руки и развел их в стороны. Порывы ветра сразу до боли вывернули ладони с растопыренными крыльями, и я от боли чуть не выпустил их. Парусность у них была большой, и удерживать крылья на ветру в заледеневших пальцах было очень трудно. Только страх заставлял меня держать их из последних сил. Я попытался развести их под таким углом, чтобы ветер ровно дул под плоскость крыльев, но ветер то и дело менял направление. Он то до слез резал снежной крошкой глаза, то вдруг набрасывался на руки, то забирался под куртку и до судорог леденил живот. Казалось, он просто хочет вырвать эти проклятые крылья и унести их прочь. Я буквально боролся с ветром, и в какие-то моменты мне казалось, что подо мной нет скалы, а лишь огромное злое ледяное небо. Так продолжалось очень долго. Я мечтал только об одном - добраться живым до дома. Неожиданно ветер стал стихать. Наступала ночь. И мне стало так страшно, что я не выдержал и разрыдался. Мне казалось, что настали мои последние минуты, и я рыдал от жалости к себе и ужаса перед смертью. Шаман продолжал выстукивать и высвистывать мотив, но протяжнее и глуше, совершенно не обращая на меня внимания. Наконец мотив оборвался, и по ушам буквально резанула тишина. Видимо, сжалившись надо мной, шаман рывком поднял меня и, раздвинув губы, сунул мне что-то в рот. Я испуганно дернулся, но он уже отпустил меня. Во рту было что-то напоминающее мелкие обрезки тетрадной бумаги, но от соприкосновения со слюной они набухли, раскрошились и стали пресно-горчичными на вкус. Очень скоро сердце бешено забилось и закружилась голова. Ощущение было похожим на то, как однажды до этого солдаты, решив подшутить над нами, мальчишками, дали нам под видом "сока" выпить портвейна. Но тогда еще и тошнило, а сейчас я, словно со стороны, наблюдал, как "плавает" вокруг меня скала и снег. Я был так увлечен этим созерцанием, что не заметил, как мы начали слезать со скалы. Следующее воспоминание было уже о том, как мы стоим под скалой. Отец долго смотрит на меня. Потом он протянул мне совиные крылья. - Возьми. Они твои. Однажды они принесут тебя ко мне. Я засунул их за отворот свитера, что бы не потерять. Я плохо помню, как мы в темноте шагали к поселку. Мне казалось, мы почти бежим, перепрыгивая через глыбы прибрежного льда. Иногда мы падали, и я помню, что сильно смеялся. Почему-то меня смешил сопящий, выбирающийся из снега отец. Потом я опять увидел свой подъезд, и мне он показался каким-то колодцем. Домой я буквально ввалился. Мать была уже, что называется, "на взводе". На часах было почти одиннадцать... Я со страхом ждал, что сейчас на меня обрушится кара в виде хорошей порки офицерским ремнем, но вместо этого мать испуганно стала пробовать губами мой лоб. Ее губы мне показались просто ледяными... Через десять минут я лежал в постели. Термометр под мышкой зашкалил за сорок. ... Я плохо помню следующие дни. Меня куда-то перевозили. Помню больничную койку. Тусклый, свет палатного ночника. Приступы жара, судороги, озноб. Врачи суетились. Двухстороннее воспаление легких - это да же по северным меркам серьезно. Очень часто повторялся один и тот же бред: я лечу над замерзшим закатным морем. Вместо рук у меня крылья совы, которые вдруг начинают вырываться из плеч, и я воплю от ужаса потому, что мне нечем их удержать в суставах. Это чувство полета и ужаса сопровождало меня все пять недель больничного пребывания. Когда я вышел из больницы, в воздухе уже пахло весной. Я не знаю, почему не рассказал матери о встрече с отцом. Наверное, я боялся наказания за "поиск приключений на свою задницу", как она обычно говорила. Якутов к тому моменту след простыл. Они откочевали в южную тундру, в те места, где из под талого снега показались ягелевые "ковры". С тех пор я отца не видел. Он только снился мне часто. И еще осталось вот это... - Мганга расстегнул бушлат и распахнул его. С каждой стороны груди было подшито по длинному "конверту" из расшитой бисером замши. Верх каждого был зашнурован кожаным ремешком. Мганга аккуратно распустил ремень левого и осторожно достал из него что-то плоское бесформенное. При свете костра я разглядел, что это было крыло какой-то птицы. - Ношу их с собой как амулет... Я осторожно тронул крыло. Обычное крыло. Грязные порядком обтрепанные перья... На следующий день мы чистили частный сектор. Дома в этом квартале были старыми. Одноэтажные кирпичные постройки шестидесятых годов. С сараями и огородиками. В общем - деревня, деревней. Несколько небольших улиц и переулков. Жителей здесь почти не было. Квартал три недели был "нейтралкой", которую без жалости обстреливали обе стороны, и потому, население почло за благо, бросить все и укрыться до лучших времен подальше отсюда. Два раза только встретили стариков. В одном доме жили чеченцы. Старуха, одетая во все черное и прикованный к кровати тощий давно небритый старик, который, казалось, доживает последние часы. Старуха черной тенью сидела в ногах старика и на, вошедших солдат, не обратила никакого внимания, что-то, негромко бормоча не то себе самой, не то тяжело дышавшему в забытьи старику. - Эй, может помощь какая нужна? - окликнул старуху Зеленцов. Но та лишь безразлично скользнула по нему взглядом и не ответила. - Вот же, блин, народ! - Буркнул раздосадовано взводный, и вышел на улицу. В другом дворе нас встретили двое пожилых русских. Невысокий, плотно сбитый мужчина лет шестидесяти и сухая как палка, рябая от веснушек женщина с жидкой прической давно не прокрашенных и потому наполовину седых волос. - Освободители вы наши! - Увидев, входящих во двор солдат, вдруг сорвалась на пафосный пионерский фальцет женщина. - Слава богу - свои пришли! Теперь уж мир наступит. Будь проклят Дудаев!.. Она так же неожиданно умолкла и лицо ее устало закаменело. В глазах проступила безнадежная тоска, бессильного перед чужой злой силой, маленького человека. Так прошло несколько секунд, и тут она, словно испугавшись своего молчания, вдруг схватила за руку подошедшего к ней Окинаву, и вновь сорвалась на радостный фальцет: - Слава богу! Наши пришли! Освободители!... - Женщина из всех сил старалась изобразить радость, но от этих ее криков стало совсем тошно. На "освободителей" мы никак не тянули... Муж ее все это время хмуро и молча стоял рядом. Когда подошел Зеленцов, он так же молча протянул ему красные книжечки паспортов. Взводный быстро просмотрел их и вернул мужику. - Оружие, боеприпасы в доме есть? - спросил взводный по обязанности. - Нету ничего. - Ответил мужик. - ...Освободители! Теперь мир будет! - опять завелась женщина. - Хорошо. - По лицу взводного я понял, что ему от этих криков тоже не по себе. - Окинава, оставь им пару "сухпаев" и пошли дальше. В углу двора я заметил свежий могильный холмик. Над ним самодельный сколоченный из деревянных реек крест. - Кто там? Мужик скользнул глазами к кресту и тут же посмотрел на меня. - Мать. - Ваша, или ее? - Я кивнул на женщину. - Моя. - Коротко ответил он. - Умерла? Убили? - Убили... - безразлично выдохнул он. - Чечены? - Ваши! - В голосе мужика вдруг зазвенела затяенная злоба. - Почему думаешь что наши? - я почувствовал, что сам закипаю. Мужик явно нарывался... - Чечены самолетами город не бомбят. - Холодно процедил мужик. Я развернулся и молча вышел со двора... Два взвода ушли вперед по улице, а наш взвод с ротным и его группой остановился в большом кирпичном доме в середине квартала. Здесь ротный приказал развернуть радиостанцию. Все было тихо. Взвода уже прочистили все основные улицы и теперь шерстили прилегающие к ним проулки. Только в одном дворе нашли отрытый окоп и небольшой блиндаж под фундаментом дома. Но было не понятно - то ли боевики готовились здесь обороняться, то ли жители выкопали себе убежище. - Ничего мы здесь не найдем! - еще утром буркнул сердито взводный, вернувшись с постановки задач. - Дураки они что ли, здесь сидеть? С двух сторон частный сектор теснили многоэтажки микрорайонов. С любой из "хрущевок" весь квартал был как на ладони. День клонился к вечеру. Скоро должны были вернуться с зачистки взвода. Ротный подошел к старому серванту. За непонятно как уцелевшим стеклом, у стенки серванта стояла блеклая фотография. Улыбающийся плотный чеченец в белом южном костюме, шляпе сеточкой. Рядом с ним чеченка без возраста с напряженным лицом в пестром восточном платье. Перед ними двое мальчишек лет семи - десяти. В шортах и белых рубашках. В углу фото проявителем была выведена надпись "Сочи 78" - И где они теперь? - сам себя спросил ротный задумчиво. - Да, небось, в какой - ни будь банде воюют или уже в яме гниют. - Буркнул Зеленцов. - Или в московском банке деньги отмывают... - сказал ротный. И здесь, стоявший недалеко от окна, Мганга вдруг прыгнул к ротному, сбил его с ног, подмял под себя. Одновременно с этим где-то совсем рядом оглушительно грохнула очередь, и пули вдребезги расколотили стекло серванта, перед которым стоял Кальтербрунер. Тот час за стенкой загрохотали автоматы первой группы. Оглушительно громыхнул выстрел гранатомета. Лежа на полу, ротный как рыба хватал ртом воздух, наконец, он одним движением столкнул с себя Мгангу и сел. Ему хватило одного взгляда на размочаленную пулями деревянную стенку серванта, что бы все понять. - Ты цел!? - Выдохнул он Мганге, который ничком лежал на полу. Мганга медленно встал сначала на четвереньки, потом выпрямился. - Да вроде... - Благодарность тебе объявляю, Лукинов... - тихо сказал ротный. - За спасение командира. Спас ты меня, браток... Ротный поднялся с пола. В окно было видно, как в соседний дом забегают бойцы второго взвода. - Пошли, посмотрим, кто там такой меткий? - уже спокойно, жестко бросил Кальтербрунер. В полуразбитом доме напротив наших окон, в центре разоренной взрывом комнаты, изломанный до неузнаваемости, лежал труп боевика одетый в странную не то шубу, не то здоровую доху. Поражал его рост. В убитом было никак не меньше двух метров. Вместе с дохой он занимал почти все свободное пространство комнаты. Здесь уже был взводный второго взвода. Судя по вывернутым карманам, убитого уже обыскали. - Гена, документы при нем были какие-нибудь? - спросил Кальтербрунер "взводного два" прапорщика Солоненко. - Никаких. Только это. - Солоненко протянул ротному не-то четки, не то бусы. Сделанные, из нанизанных на шелковый шнур каких-то косточек, сучков, нитяных хвостиков и просверленных камней. - В руке держал. И что это за хрень? Да кто же его знает. - Отозвался прапор. - Этого... - Он зло пнул сапогом труп. - ...Уже не спросишь. - Твою дивизию! Как он сюда пролез? Солоненко неопределенно пожал плечами: - Прополз наверное. - "Пропоз наверное!"... - Саркастично передразнил прапорщика ротный. - У тебя так и Басаев с Масхадовым под носом проползут - не заметишь! Ты за эту сторону улицы отвечал- с тебя и спрос! - Да мы все осмотрели, товарищ майор! - Затянул жалобно Солоненко - Я сам этот дом прошел. Ума не приложу, где эта гнида пряталась... - Ладно! - Обрезал стенания взводного Кальтербрунер - Оружие заберите. Лукинов, Самойлов - труп на улицу выволоките. Пусть чечены его сами закапывают. И пора на базу выдвигаться. ...Примериваясь как удобнее его тащить, я все пытался понять, что меня в убитом чечене смущало. Что-то было не так... И вдруг я сообразил. Он же черный! Лицо и руки убитого были синюшно-черными, словно перед смертью его окунули в школьные чернила. Но еще больше меня поразило поведение Мганги, который все это время стоял как вкопанный, не отводя взгляд от убитого. И даже команда ротного не вывела его из этого оцепенения. И лишь когда все ушли, и мы остались вдвоем, Мганга наконец шевельнулся. Он подошел к телу и осторожно, словно, боялся чего-то, заглянул ему в лицо. Потом присел на корточки рядом с ним и что-то тихо забормотал, не то напевая, не то рассказывая. - Эй, Мганга, ты чего? - растерялся я. Мганга поднял голову. В глазах его я увидел растерянность и страх. - ...Ты чего, Мганга? - Это посланец. - Какой еще посланец? - Посланец богов войны. - Тихо сказал он. - Он приходил за ротным. А я ему помешал. - И что теперь? - Я совсем растерялся - Это очень плохо... - Едва слышно пробормотал он. В это время хлопнула входная дверь и в комнату заглянул Окинава. - Че возитесь? - Буркнул он. - Вас все ждут. Давай помогу! Вдвоем с ним мы подхватили труп за ноги и поволокли к двери. И я сразу обратил внимание, что под телом не было крови. Не было ее ни на одежде, ни на теле, словно в убитом крови не было вообще. Мганга молча побрел за нами. Боевик оказался неожиданно тяжелым. Словно волокли мы не тело, а набитый песком шестиведерный мешок. - Вот же тяжел! - натужно выдохнул Окинава. Наконец мы вытянули труп на улицу и, подтащив его под стену дома, отпустили. - Надо прикрыть его чем-нибудь. - Деловито сказал Окинава. - Я принесу. - Коротко ответил Мганга и направился к дому. - Слышь, а чего он черный такой и крови совсем нет? - спросил я Окинаву, когда Мганга скрылся в доме. - А чего ты хотел? Что бы он у тебя после эрпэгэшного выстрела был бледный как моль? Так не бывает. Термобарический эффект. Его давление убило. Все сосуды под кожей разорвало - вот он и черный. Один большой синяк. А крови нет потому, что внутри все размозжено. Кисель... - Ясно... - От объяснения Окинавы мне почему-то сразу стало легче. - А то Мганга заморочился на нем. - Че, опять духов увидел? - осклабился Окинава. - Ну, типа того. Посланца... - Какого еще посланца? - Да хрен его разберешь. Кто-то за кем-то приходил... - Во дает, Мганга! Так и тронуться не долго... Труп накрыли принесенным из дома старым одеялом и поспешили на улицу, где уже был слышен голос ротного. - Зеленцов, выдвигайся с людьми к технике и передай Солоненко, что бы тот дрова не забыл забрать и мой "бэтр" сюда отправь. Мы вышли на улочку. У двора напротив, на скамеечке сидел ротный. Рядом, вдоль забора на корточках сидела его группа. К ним мы и направились. И тут я краем глаза уловил движение в кустах у забора слева от нас. Огромный черный пес, появившийся бог весть, откуда, коротко рыкнул, обнажив мощные желтоватые клыки и, без всякого видимого усилия, словно подброшенный невидимой пращей, кинулся на стоящего ближе всех к нему Мгангу. Черное тело взвилось в воздух, через долю мгновения, клыки должны были захлопнуться на шее Мганги. И тут оглушительно грохнул выстрел. Удар пули был столь силен, что пса буквально перевернуло в воздухе и бросило на забор. Пуля попала псу в шею и, видимо, перебила позвоночник, потому, что упав на землю, он нелепо и страшно задергал лапами, словно пытался вскочить. Но голова безвольным шаром моталась из стороны в сторону. И здесь он завыл. Я никогда в жизни не слышал такого жуткого воя! В нем было столько тоски и бессильной ненависти, что кожа на спине и руках буквально "обморзилась". Каждый волосок встал дыбом. Пес выл и бешено колотил лапами по воздуху, словно продолжал бежать. Сколько продолжалось это я не знаю. Может быть пару секунд, может дольше - мне казалось, что воет он целую вечность, пока, наконец, второй выстрел не оборвал его навсегда. Стрелял ротный. Как он успел среагировать - ума не приложу. Мне казалось, что все произошло мгновенно... Ротный подошел к нам. Молча поставил автомат на предохранитель. - Твою дивизию! А эта тварь откуда здесь взялась? Что-то много неожиданностей для одного дня... Бледный Мганга медленно опустился на обломок стены. - Это Келет Бога Войны... - выдохнул Мганга и смуглое лицо его стало серым. Так, наверное, он бледнел - Келет приходил за мной. - Какой еще скелет? - Буркнул ротный. - Этого скелета кормили лучше чем Моргунова. В нем весу как во взрослом мужике! Интересно, что за порода? Морда как ротвеллера, а тело как у дога. Мутант... Весь вечер Мганга молчал. На все вопросы он отвечал лишь междометиями. И, в конце концов, от него отстали. Нет настроения - и ладно. Пройдет... Уже перед сном он вдруг повернулся ко мне и, протянув руку, что-то опустил в мою ладонь. - Это тебе, Гоша. Я посмотрел на ладонь. На ней лежала маленькая, как самая младшая матрешка, фигурка человека, вырезанная не то из кости, не то из моржового клыка. - Что это? - Это хранитель. Я передаю его тебе. Он будет тебя хранить и вернет домой. Я растерялся. - Зачем он мне? Это же твой хранитель. - Он мне теперь не поможет. А тебе поможет. - Глухо ответил Мганга. - Почему тебе не поможет? Мганга долго молчал. Потом, мотнув головой, словно смахнув оторопь, тихо сказал. - Я скоро уйду. - Куда ты уйдешь? - удивился я. - Я должен идти вместе с ротным. - Совсем тихо сказал Мганга. - Да куда вы собрались? - я совсем смешался. - Ты сам все видел. - Мганга говорил медленно, словно, подыскивал слова. - Боги войны отправили своего посланца за ним. Я не дал ему выполнить приказ. И тогда они отправили за мной келет, что бы предупредить. - О чем? - О том, что я должен сопровождать ротного в дороге через ночь... - Послушай, Мишка... - Я постарался вложить как можно больше убедительности в голос. - Все это не так. Это был обычный чечен. Черный, потому, что его взрывной волной мочкануло, а собака просто от голода озверела. Ее же месяца полтора никто не кормил. Вот и стала бросаться на все живое. Не ерунди, Мишка! Мы еще по твоей тундре проедемся на оленях. Батю твоего найдем. Строганины поедим. Не надо искать смыл там, где его нет. Мганга опять долго молчал. Потом, словно и не услышав мое объяснение, сказал: - И если когда-нибудь ты окажешься в Тикси или вообще в тундре, то отпусти его. Просто найди большой камень, положи на него защитника, и скажи, что он свободен. - Мишка, ты что, совсем меня не слушаешь? - я попытался добавить сердитости в голос. Но получилось скорее жалобно. - Сделаешь, как я прошу? Поняв, что спорить с Мишкой бессмысленно я молча кивнул. - Храни его в этом. - Мганга протянул мне небольшой кожаный мешочек, на кожаном шнуре, который обычно висел у него на груди. - Хорошо! - Я взял мешочек, осторожно опустил в него фигурку, и затянув тесемки по краям осторожно надел его на шею. Мешочек скользнул на грудь, к нательному кресту. - Обещаю. Мганга как-то облегченно вздохнул. - И еще... - Он на мгновение замялся. - Его надо иногда кормить. Редко. Когда вспомнишь. Просто макнуть палец в еду и помазать ему губы. Иначе он рассердиться может. Вредничать будет. Ноги заплетать, толкать... - Сделаю, как скажешь, не волнуйся. Сам недоем, а его голодным не оставлю. - происходящее неожиданно начало меня смешить. Видимо почувствовав это, Мганга опустился на лежак и накрылся бушлатом. - Все, Гоша. Спим. - Спим, Мганга... На утро началась операция по штурмы оставшихся в руках боевиков кварталов. ....Мы накапливались для атаки в небольшом дворике за школой. В одном его углу, у глухой стены школы сидел наш взвод, ожидая конца артналета и команды "Вперед!". Метрах в пятидесяти у стены дома, за двумя "бэтрами", перед каменным забором, за которым была улица, через которую нам предстояло перескочить, расположился ротный со своей группой. Второй и третий взводы накапливались с другой стороны школы и ротный отдавал им какие-то приказания по рации, стоявшей перед ним на ящике из под патронов. То и дело где-то над головой с шелестом ввинчивались в воздух снаряды. Били по ушам близкие разрывы. Земля под ногами уже привычно ходила ходуном. Откуда-то сверху сыпалась штукатурка. Артиллерия боеприпасов не жалела. Наконец все утихло. - Подъем! - Скомандовал Зеленцов. - Разбились по группам! Перебегаем по моей команде. Интервал между группами тридцать секунд. Одна группа перебегает. Две других у забора в готовности прикрыть огнем. Всем подготовить дымы. При обстреле с той стороны сразу ставьте дым, а группе оттягиваться назад.. Потом - перебегает вторая. Первая прикрывает ее с той стороны, третья с этой. Все ясно? - Так точно! - нестройно отозвались мы. - Пошли! Моя группа, точнее отделение - третье по счету. Я был самым крайним в, рассредоточившейся вдоль забора для стрельбы, нашей группе. Ближе всех к группе ротного. Я еще успел кинуть начатую пачку "Космоса" Селезню - Селезневу, который окликнул меня негромким свистом, и просительно, "по сигаретному", поднес пальцы к губам. Селезень сидел со своим пулеметом перед проломом в заборе метрах в пяти от меня, на ржавом ведре. Сигареты упали в мокрый снег рядом с его правой ногой, и он торопливо наклонился за ними, что бы не дать им намокнуть. Поднял, сдул снег и нахально сунул в карман разгрузника. Я скорчил злобное лицо - отдавать всю пачку никак не входило в мои планы, - но Селезень сделал вид, что ничего не замечает... - Пачку назад гони! - Прошипел я, но Селезень все так же деловито пялился куда-то в пролом. А потом мир вдруг ослепительно вспыхнул, вздыбился, и швырнул меня куда-то в небо. Последнее, что я видел, теряя сознание, это копошащиеся подо мной огненные черви. И, уже упав в спасительную тьму беспамятства, я вдруг понял, что это были люди... ...Я очнулся от того, что кто-то с силой колотил меня по щекам. - Открой глаза! Слышишь меня? Открой глаза! - Донеслось откуда-то издалека. И я потянулся на этот голос, пополз за ним. - ...Гоша, приди в себя! Ты меня слышишь? Как сквозь сон я почувствовал жгущий ожог щеки, за ним еще один. "Почему меня бьют!?" - Сквозанула обида. "Мне же больно! Какого хрена!?" И тут вдруг ко мне вернулось мое тело, я почувствовал тяжесть своих закрытых век, какой-то острый угол, больно упершийся в спину. И эта боль, наконец, окончательно привела меня в себя. "Я же лежу! Я ранен?" - мгновенно полыхнул испуг, и я открыл глаза. Надо мной склонилось какое-то, перепачканное кровью, всклокоченное чудовище, с заплывшими, как после хорошей драки, налитыми кровью глазами. - Гоша! Живой? - услышал я знакомый голос, и тут же сообразил, что чудовище ни кто иной, как Акинькин. Удивление было столь велико, что вместо ответа я прохрипел: - Степка, что с тобой? В глазах Акинькина на мгновение мелькнула растерянность, но ее тут же сменила радость. - Живой! Слава богу! Я попытался сесть, но тело не слушалось. - Помоги мне сесть! - Не двигайся! - Прижал меня опять к земле Степка. - Может быть у тебя перелом. Знаешь, как ты летел... "Перелом?" - Я пошевелил ногами, сжал кулаки, осторожно повернул голову. Каждое движение отзывалось болью, но боль эта была знакомой, неопасной. Я знал ее. Так болели в детстве ушибы, когда я на полной скорости поймал камень под колесо велосипеда и перелетел через руль. - Все нормально, Степка. Все на месте. Все вроде цело. Помоги сесть... Окинава тревожно посмотрел на меня, но удерживать не стал. Подхватил подмышки и, протащив по земле пару шагов, осторожно привалил меня спиной к стене. А сам, тяжело ухая сапогами, побежал куда-то в сторону. Прямо перед глазами метрах в пяти я увидел перевернутую вверх колесами минометную тележку. Под ней какой-то бесформенный грязный куль. Снег под ним быстро чернел. "Труп!" - обожгла меня догадка. - "Господи, неужели наш? Две недели без потерь жили..." За перевернутой тележкой в узком квадрате между углом дома и "броником" суетились солдаты. Несколько человек кусками брезента сбивали, танцующее на земле ало-желтое пламя, выбрасывающее в небо густые черные клубы дыма. Еще двое тащили по земле за руки чье-то обвисшее тело. Среди спин и касок я разглядел взводного. Перепачканный копотью, с лицом залитым кровью, без шапки он орал кому-то в микрофон рации: - ....Срочно санитарку сюда! У нас уже четыре "двухсотых" и как минимум пять "трехсотых". Все очень тяжелые. Срочно, блядь! - Неожиданно он бросил гарнитуру, и повернулся к, вытянувшемуся перед ним солдату: - Зайцев, хули ты встал? - Буквально взревел он - Ты, бля, санитар или кто!? Ранеными занимайся, мудила! Промедол коли! Бинтуй. Искусственное дыхание делай. Чему тебя учили!? Людей спасай! Солдат словно очнулся, и бросился за "бэтр". - "Окинава", ротного нашли? - Крикнул куда-то в сторону огня Зеленцов. - Ищем. Сейчас огонь собьем... - Донесся до меня голос Акинькина - И доберемся до остальных. - Быстрее, вашу мать! Что вы копаетесь? - Взводный вскочил, и сам бросился к огню, на ходу схватив с земли какой-то обрезок железа и, подскочив к огню, стал им как лопатой забрасывать огонь снегом... Наконец пламя начало опадать, исходить белесым остывающим дымом и скоро совсем источилось. Почти сразу на пожарище бросились люди. Кого-то подхватили с земли, потащили за "бэтр". Было видно, что одежда на нем густо дымится. - Оружие собирайте! - услышал я голос Зеленцова. - Да не хватай руками, идиот! Обожжешься. Только оружие! Боеприпасы не трогайте. Ротного нашли? Ищите ротного! Все здесь переройте... Неожиданно все заглушил близкий рев движка и, отрезая меня от увиденного, во двор на полном ходу влетела батальонная санитарная "эмтээлбэшка" с полустертым красным крестом на борту. Разбрасывая снежную грязь, она резко развернулась кормой к пожарищу и, упруго качнувшись на гусеницах, застыла, не выключая двигателя. Кормовые двери распахнулись и к ним сразу из-за "бэтра" потащили носилки, потом еще одни, и еще... Убитых затаскивали на броню. Закрепляли проволокой за башней. Одно тело курилось едким серым дымом и, казалось, что дымится сама "эмтээлбэшка". Из под другого, по скату брони побежала вниз тонкая извилистая струйка крови. Она обогнула защитный кожух и частой капелью закапала на стертые до "хромированного" блеска, перепачканные жирным мокрым черноземом зубья гусеницы. Ко мне подбежал Степка. - Гоша, давай помогу подняться. Сейчас тебя эвакуируют в госпиталь. - Он наклонился и осторожно подхватил меня под мышки. - Да не надо меня никуда эвакуировать! - Я попытался освободиться из его рук. - В норме я. Не надо никакой госпиталь! - Брось, Степка. Не дури! Врач должен осмотреть. - "Окинава" поставил меня на ноги и, набросив мою руку себе на шею, почти потащил меня к МТЛБ. Меня усадили последним, у входного люка, и за мной тут же захлопнули тяжелые створки. Навалилась темнота. Взревел дизель, и машина резко дернувшись, тронулась. Глаза постепенно стали привыкать к темноте. Густо пахло палеными тряпками, горелым мясом, и свежей кровью. В глубине десантного отделения кто-то протяжно и тяжело мычал в бреду. На повороте что-то прижало мою ногу. Я на ощупь попытался освободиться, но пальцы неожиданно наткнулись на что-то скользкое и горячее. Я отдернул руку. Машину сильно качало на поворотах, и меня то и дело больно кидало спиной на стенку. - Не дрова везешь! - крикнул я, пытаясь перекричать рев дизеля, но вместо ответа на очередном повороте машина вновь резко тормознула и я со всего размаха больно впечатался плечом в стальной уголок. Наконец мы доехали. МТЛБ остановилась. Двигатель умолк. Двери распахнулись, ослепив дневным светом. Меня осторожно подхватили под руки и вытащили на улицу. Уложили на носилки. Понесли. У какой-то стены поставили на землю, и надо мной тут же склонился бородатый полковой врач. - Что болит, боец? Куда попали? Рассказывай. - Его руки быстро и привычно ощупывали меня. - Сейчас уже ничего. - Я попытался сесть. Но доктор прижал меня к носилкам. - Лежи! - ... Меня взрывом кинуло. Я не хотел эвакуироваться. Меня заставили... - Понятно. Кровь нигде не идет? - Нет. - Все равно пока лежи. Могут быть повреждены внутренние органы. Потом тобой займусь... И, выпрямившись, он шагнул к соседним носилкам, на которых мычал в бреду кто-то обгоревший до неузнаваемости. Рядом со мной на соседние носилки положили огромный, перепачканный кровью и грязью куль. Ни головы, ни ног, ни рук у него не было. Среди обрывков одежды я неожиданно увидел знакомый синий уголок моей пачки "Космоса". "Селезнев!" - Обожгла меня догадка. Носилки тот час подхватили чьи-то руки и унесли... Неожиданно густо сыпанул крупный снег. Снежинки противно и мокро шлепали по лицу и я, кривясь от боли, осторожно сел. - Катькин, два промедола, быстро! - Доктор, склонившийся над обгоревшим, поднял над собой растопыренную правую руку и, стоявший рядом с ним, солдат быстро положил в нее два прозрачных шприц-тюбика. Обожженный уже не стонал, а только тихо и тяжело хрипел. Медпункт располагался во дворе частного дома. Сам дом превратился в уродливую пирамиду из битого кирпича, но добротный каменный забор опоясывал руины по широкому периметру. В центре забора зиял пролом, в который утягивалась гусеничная колея. На ее краю в центре размолоченного гусеницами круга застыла "эмтээлбэшка", на которой нас привезли. Посреди двора горбатились две блекло- зеленых прорезиненных палатки с красными крестами на крыше. В углу двора, у забора, стояло трое носилок с полу занесенными снегом телами. Убитые... Туда же два солдата, видимо санитары, поставили носилки с Селезневым. Один из них, наклонился над телом и что-то вытащил из кармана. Вновь мелькнул знакомый синий цвет. Сигареты! "Вот сука!" - я почувствовал, как в душе знакомо вспыхнула ненависть. Мысль о том, что после смерти чьи-то жадные руки будут выворачивать мне карманы, тяжелыми молотками заколотилась в висках - "Мы дохнем, а вы тут у нас по карманам шарите!..." ...Доктор устало выпрямился. Поднял с земли обрывок бушлата и закрыл им лицо обгоревшего солдата. - Возняк! - Негромко крикнул он. На его зов повернулся тот самый, вытащивший сигареты, санитар: - Я, товарищ майор! - Его... - доктор кивнул на носилки и ног. - Туда же. И оформляйте. - Есть! - отозвался санитар. Обо мне словно забыли. Пока доктор занимался другими раненными, я встал с носилок и медленно доковылял до навеса, под которым раньше, видимо, хранилось сено. Сел на старое тракторное колесо. Было одиноко и грустно. Неожиданно где-то неподалеку захлопал лопастями вертолет. Через несколько секунд, его толстая каплеобразная туша проскочила всего в паре десятков метров над нами, и по звуку двигателя стало слышно, что он садиться. Сразу засуетились санитары. Из палатки вывели легкораненых. Подхватили носилки с тяжелыми. Последними с земли подняли убитых. Мне вдруг стало тоскливо до одури. Госпитальная койка, врачи, уколы - с детства не могу терпеть все, что связано с больницами. От одного их запаха с души воротит. Я же не ранен! ...Я на мгновение представил, как моей матери позвонят и скажут, что сын в госпитале. Да она на месте умрет! Нет уж, обойдусь... И, что бы не попасться на глаза доктору, я как мог быстро доковылял до МТЛБ, спрятался за ней. Наконец вертушка улетела. Стали слышны голоса. - Товарищ майор! Там вторая рота эвакуатор опять запросила. - Услышал я голос одного из санитаров. - Они там еще кого-то из своих нашли. Вторая рота - моя рота! Я обрадовался. Оставалось только спрятаться в МТЛБ и добраться до своих. А там уж что-нибудь наплету... - Возняк, забрось носилки в машину и пусть Егоров едет. - Услышал я голос доктора. "Ну, сука, сейчас ты у меня попляшешь!" - Мстительно подумал я. Я затаился за машиной, дожидаясь пока санитар забросит в ее утробу двое принесенных носилок. И когда уже он взялся за ручку двери, что бы захлопнуть люк, я вышел из-за корпуса, резко рванул его на себя, потащил за машину, прижал к броне. От растерянности тот чуть не упал и болтался в моих руках как здоровая кукла. Вблизи он оказался выше меня на голову. "Если очухается, то сразу подомнет!" - мелькнула мысль и, что бы не дать ему прийти в себя, я выхватил из кармана разгрузки "эргэдэшку" и ткнул ею прямо ему в зубы, раскровенив нижнюю губу. - Знаешь что это? - Ты че? - Санитар бессмысленно и растерянно уставился на меня. - Ты че? С ума сошел? - Из рассеченой губы на подбородок зазмеилась тонкая нитка крови. - Это, граната "эргэдэ" пять. Хочешь, что бы она у тебя в штанах рванула? - Че тебе надо? - В глазах санитара полыхнул ужас. - Хочешь гранату в штаны!? - Еще раз процедил я сквозь зубы. - Нет! - Пробормотал санитар. - Сигареты гони, сука! - Прошипел я. - Какие сигареты? - Растерянно залепетал санитар - Ты че, брателло? Успокойся... - А те, которые ты у пацана убитого вытащил. "Космос". Не ты их ему давал. Не тебе их забирать! - Да ты ебанулся! - Санитар торопливо сунул руку в карман бушлата и вытащил мятую пачку. - На, забирай! Я сунул пачку за пазуху и оттолкнул санитара от себя. - И не попадайся мне на глаза, гнида! Вместо ответа санитар юркнул куда-то в сторону. - Товарищ, майор! - услышал я его жалобный голос. - Там один псих... Но дожидаться развязки я не стал. Эмтээлбэшка уже пыхнула сизым соляровым дымом и завелась. Я быстро юркнул в десантное отделение и захлопнул за собой люк. ...В роте меня встретили как выходца с того света. Окинава удивленно вызверился на меня, когда я вылез на свет из утробы МТЛБ. - Гоша, ты? А ты чего не в госпитале? - Места не хватило! - Хмыкнул я. - Там только по предварительной записи... - Самойлов, хватит фигню нести. Почему не эвакуировался? - Из-за распахнутой двери люка вышел взводный. Он уже был в черной вязанной шапке из под которой белел край бинта. В голосе его зазвучали знакомые стальные ноты. - Да меня доктор осмотрел. Сказал, что все в норме. - Сходу соврал я. - Эвакуироваться не обязательно. Можно и амбулаторно. Таблетки принимать сказал. Вот и вернулся... Мрачное лицо взводного неожиданно потеплело. Он долго посмотрел на меня, словно разглядел во мне, что-то новое. - Ладно. Найди свое оружие. Тебе Окинава покажет, где все сложили и отдыхай. Выспись хорошенько... В пустое десантное отделение загрузили носилки с укутанным в брезент чьим-то телом и "эмтээлбэшка" укатила в, густеющие гнилой мокрой серостью сумерки. Мы с Окинавой спустились в подвал, где расположился на ночевку наш взвод. Он подвел меня к углу, где под брезентом громоздилось какое-то железо. Стащил брезент. Под ним оказалась две кучи оружия. Бесформенной грудой лежало изломанное оружие. Обгоревшие, изогнутые стволы, разбитые приклады, раздавленные чудовищным давлением коробки. Разодранные магазины. С другой стороны ровной кучей лежало уцелевшее оружие. Почти сразу в глаза бросилась знакомая "эсвэдэшка" Мганги. Я сглотнул комок. - Расскажи, что случилось? - А ты ничего не помнишь? - спросил Окинава. - Ничего. Помню только, что летел как футбольный мяч. Окинава достал из кармана пачку "Примы", выбил из нее пару сигарет. Одну протянул мне, другую раскурил сам. Выдохнул дым. - ...По нам из миномета "чечи" врезали. Попали как раз туда, где Кальтербрунер со своими накапливались. А у химика на спине два "шмеля" были. Вроде прямо в них мина и попала. Они тут же сдетонировали. Полный писец! Под сердцем что-то заныло. - Ну и кто погиб? - Селезень, Кузнец, Кострома - сразу. От химика вообще только голову нашли и пол ноги. Их всех с тобой отправили. Лома только сейчас нашли. Его взрывом на другую сторону улицы выкинуло. Вовку Жданова очень тяжелым отправили. Обгорел весь. Не знаю, доедет ли до госпиталя... - Не доедет. - сказал я негромко. - Жаль... - Лицо Окинавы свело как судорогой. Он судорожно затянулся сигаретой. Закашлялся. Опустил голову. ...Окинава со Ждановым корешились. Оба с подмосковья... - Ладно, Окинава, давай держись. - Я тронул его за плечо. - Ничего не попишешь. Так ему на роду было написано. - Я в норме! - Негромко откликнулся Акинькин. Вновь жадно затянулся. Помолчал. Потом глубоко вздохнул и тихо сказал. - Может так оно и лучше для Вовки. Он же как уголь был. Пальцы на руках до костей сгорели. Костяшки торчали как птичьи лапы. Это не жизнь... - А раненых сколько? - Без тебя пятеро. Ростовцеву руку оторвало, Даньку и Генку осколками посекло. Малина обгорел и Татарину башку пробило. - Мгангу забыл. - Кивнул я на, лежавшую у ног, СВД. - Не забыл. - Ответил Окинава. - Не нашли его. Ни Мгангу, ни ротного. Все обыскали. Не нашли. Все крыши вокруг облазили, все квартиры. Как испарились. Ни клочка одежды, ни куска. Два часа искали. Завтра утром опять пойдем искать. Зеленцов приказал все перевернуть, но найти... С расцвем мы уже были на месте разрыва. Взводный выстроил два отделения цепью и мы шаг за шагом обыскивали школьный двор. Третье отделение обыскивало крыши и соседние дворы. Как быстро земля впитывает кровь. Я только теперь это заметил. Еще вчера здесь были лужи крови и обрывки тел, а сегодня лишь припорошенная снегом земля. У стены, где мы вчера складывали своих убитых здоровенный штабель ящиков с боеприпасами. За ним несколько солдат. Пехота. Один на обрывках картона и каких-то щепках разогревает банку тушенки, другой в паре шагов от него сидит на корточках срет. Остальные, сидят прямо на мокрой земле привалившись к стене. На лицах - тупое безразличие измученных, загнанных лошадей. Им все равно. Даже инстинкт самосохранения притупился и угас. Чистые зомби! ...Дней пять назад соседнюю улицу перерезал снайпер. Чеченец как-то пробрался за охранение и засел на чердаке пятиэтажки в начале улицы. Первой пулей он снес полчерепа, сидевшему у стены лейтенанту из полковой финчасти. Второй пулей, сначала разворотил скулу, выбежавшему на звук выстрела солдату, а потом добил его пулей в голову. Когда мы пришли выкуривать чечена убитых уже вытащили крюками сделанными из проволоки. Мы начали готовиться к штурму пятиэтажки и запросили для поддержки танк. В ожидании его взводный дразнил снайпера, периодически показывая из-за угла край ушанки убитого солдата, надетый на кусок проволоки, которым вытаскивали убитых. Чеченец каждый раз клевал на обманку и стрелял, выбивая то каменную крошку с торца дома, то очередной дырявя шапку. - Неопытный. - Довольно осклабился Зеленцов. - Дурак! Молодой видно. Азартный. Вместо того, что бы ноги в руки и уматывать - в "ворошиловского стрелка" с нами играет. Ну-ну. Сейчас танк подтянется поиграем... И здесь вдруг из глубины двора, от беспорядочно сваленных в кучу ящиков с боеприпасами к улице меланхоличной походкой направился "зомби" из пехоты. В руках он тащил цинк с патронами. Мы не сразу сообразили, куда он идет, а когда поняли, то успели лишь крикнуть: "Стой! Стой, дурак! Там снайпер!" Но он лишь тупо и бессмысленно взглянул на нас и вышел на улицу. Через мгновение бичем щелкнул выстрел и, солдат рухнул на ящик - пуля прошила голову насквозь, сбив шапку с его головы. А к улице все той же походкой "зомби" уже подходил второй солдат с точно таким же цинком в грязных, помороженных руках. До смерти ему осталось не больше трех шагов, когда Вовка буквально в прыжке сбил его с ног и придавил к земле, в паре метров от мертвой изуродованной головы его напарника, из которой слабыми толчками все еще вытекала на асфальт черная кровь. Вовка перекатился через лежащего под ним солдата и рывком выдернул того на себя, вытаскивая из зоны обстрела. Точно через секунду пуля, вздыбила асфальт в полуметре от разбросанных в стороны ног солдата. - Ты что, идиот!? - Рявкнул, задыхаясь Вовка. Но солдат лишь неуклюже и бессмысленно копошился в его руках, пытаясь освободиться. В бронежилете, "разгрузнике", ватнике и сапогах он вдруг напомнил мне размахивающего клешнями краба, которого перевернула неожиданная волна. И память на мгновение осветило неистовое белое солнце того лета. Синь неба. Песок. Почти черные от загара тела пацанов нашего отряда. Один раз в своей жизни я был на море. В девяносто первом матери от завода путевку дали. А уже через год ни завода не осталось, ни лагеря. Завод закрылся, а лагерь достался независимой Украине... Вовка устал бороться с солдатом и без размаха, коротко ударил того в челюсть. Солдат ойкнул, как-то сразу обмяк и вдруг заплакал по-детски, в голос. - Не бей! Нас лейтенант послал. Приказал патроны в третью роту нести. Не бей, дяденька!.. ...Мы ничего не нашли. Ни тряпки, ни куска тела. Ничего. Мы обшарили все вокруг, даже перетащили в сторону ящики с боеприпасами. Но и под ними ничего не было. После любого, самого мощного взрыва остаются ошметки тела, осколки костей, клочья волос, обрывки тряпок. Но они словно испарились. Исчезли. Люди не исчезают так бесследно. Мы уже уходили, когда я заметил под ногами какой-то серый обрывок картона. Я механически нагнулся и поднял его. В руках был оборванный край птичьего крыла. Но Мганги или нет - я не знал. - Что там? - окликнул меня Зеленцов. - Нашел что-нибудь? - Нет! - отозвался я. - Ничего. Просто обрывок птичьего крыла... В эту ночь мне приснился странный сон. Заснеженная сумрачная равнина без конца и без края, без горизонта и неба. Белый шар, в котором куда-то шагали два человека. Я не видел их лиц. Только спины, но я знал, что один из них наш ротный, а другой Мганга. И что идти им через эту бесконечность целую вечность... ДОРОГА ДОМОЙ Николай никогда не пил коньяк, И потому, когда Михаил протянул ему почти полный пластиковый стаканчик с пахучей жидкостью цвета чая, он одним глотком опрокинул ее в себя. - Во, дает! - усмехнулся Борис. - Наша, армейская закалка! - довольно хмыкнул Михаил. "Не пей! Не пей!..." - Где-то внизу простучали на стыках рельс -колеса. Но было поздно Коньяк обжег глотку и горячим комком провалился в желудок. - ...У меня прапорщик был, начпрод. - продолжил Михаил. - Любитель выпить. Так вот мы с ним коньяк всегда стаканами пропускали. Так что парень наш. Видно, что не зря два года Родине отдал. Закалку получил - что надо! Николай хотел было возразить, сказать, что у них ТАМ вообще был сухой закон, но Борис в это время легонько хлопнул себя по лбу: - Кстати! Анекдот, мужики! Аллочка, - он повернулся к четвертому пассажиру купе, - думаю, не будешь против? - Давай! - Согласилась она, - Только без похабщины. - Как можно? - осклабился Борис. - Так вот, встречаются на том свете две души... ...Николай считал, что ему повезло с попутчиками. Более всего он не хотел оказаться по соседству с какими-нибудь стариками и слушать потом всю дорогу словоизлияния прописных, истин. Но когда в купе ввалилась звенящая металлом креплений, шуршащая болоньей костюмов компания, настроение срезу поднялось. Все получалось как нельзя лучше. Худощавый, и судя по всему, старший в этой компании Борис, похожий немного на ворона, смоляной чернотой волос и крупным "римским" носом недоверчиво, как-то по-птичьи быстро взглянул на Николая и молча сел в угол к окну. Зато второй - добродушный, с коротким сивым "ежиком" на голове толстяк, на котором синий лыжный комбинезон сидел в такую тугую обтяжку, что, казалось, вот-вот лопнет, увидев Николая, сразу протянул ему руку. - Михаил. - Представился он. - Гвардии ефрейтор запаса. Здорово, служивый! Никак на дембель едешь?.. Девушка, сняв лыжную шапочку, рассыпала по плечам густую копну почти каштановых волос и стала очень похожа на актрису Терехову из "Трех мушкетеров". - А меня зовут Алла. - Приветливо улыбнулась она. ...Через час Николаю уже казалось, что он их знает давным - давно. - ...И когда я любовника жены нигде не нашел меня хватил инфаркт и я умер. - Дурак, - Говорит вторая душа - Посмотрел бы в холодильник - вдвоем жили бы! - Закончил жутким шепотов Борис. Все засмеялись. На голову Николаю словно упала пуховая подушка. Стало тепло, зазвенело в ушах, и предметы вокруг стали плыть, терять контуры. Он коснулся рукой лица и с удивлением обнаружил, что кожа словно омертвела, потеряла чувствительность. Это ощущение было необычным, но приятным. - А за что, медаль-то получил, Коля? - Наклонившись к груди, спросил Михаил, приподняв пухлыми пальцами серебристый кружок медали. Развязность толстяка не понравилась Николаю, но он сдержался, решив про себя, что отношения "на гражданке" к наградам, наверное, не такое как в армии. И, подождав, пока Михаил рассмотрит медаль, пробормотал: - Да так... В общем, было одно дело. Вот моего друга орденом Мужества наградили. Вот там ребятам действительно досталось... Обгорел он тогда. Крепко обгорел. В госпитале до сих пор лежит. Сейчас вот сначала к нему заеду, а потом уже домой. Обжегся он крепко... - Ну, и сколько ему за орден полагается? - спросил Борис. - Чего? - не понял Николай. - "Маней". В штатах, там за ордена платят. И у англичан, говорят, целая пенсия. А у нас сколько? - Нисколько, - растерянно ответил Николай. - Да... Вот так за здорово живешь парень и погорел... - Задумчиво протянул Борис. В купе повисла тишина. - Что вы, ребята, все о грустном? Война, госпиталя... - вздохнула Алла. - Не интересно. Мы, в конце концов, отдыхать едем. Давайте о чем-нибудь другом. Вот тебя, Коля, наверное, дома девушка ждет, правда? - улыбнулась она. - Нет... - смутился Николай, И, не выдержав взгляд, се зеленых глаз, опустил голову, вздохнул. - Не ждет меня никто. Не дождалась... Тут он рассердился на самого себя. На то, что воспоминание о Юльке вдруг смутило его, обожгло уже кажется упокоившейся болью. И подняв глаза, улыбнулся Алле. - Ничего, если к другому уходит невеста, еще неизвестно кому повезло. Так, кажется, в песне поется?.. И вновь споткнулся о зелень ее глаз - Бабы, они такие! - поддакнул Михаил, - Одна меня тоже из армии не дождалась. Но зато уже после службы целый взвод баб ждал моего решения. Только дудки! Я уже опытный был. Всем им объяснил, что тигры в неволе не размножаются... - Ну, это ты брось! - оборвал его Борис. - "Бабы". Много ты в женщинах понимаешь, если у тебя бабы... В этой серой жизни если и осталось единственное светлое пятно - так это любовь женщины. - Он сделал ударение на последнем слове, И неожиданно повернулся к Николаю: - Правда, Коля? - Да это... - растерялся Николай - Наверное... - Э, братец! Ты совсем в Чечне от нормальной жизни отвык. - Усмехнулся Борис - Алла, поухаживай за нашим героем. Удели ему малую толику своего женского обаяния. А то так до дому не отойдет. Уж за два года службы улыбку симпатичной женщины он, наверное, заслужил? - Я думаю, что он заслужил не только улыбку... - С легким вызовом ответила она - В отличие от некоторых штатских. - Пас! Пас! - Усмехнулся Борис. - Чего не было в коей биографии - того не было. Не состоял. Не участвовал. Каюсь - банально отмазался от армии медицинской справкой и тремя тысячами "уе" знакомому доктору, который эту справку мне выписал. Ну не для меня эта "школа жизни". Николай чувствовал, что стремительно пьянеет. Веки отяжелели. Теплые медленные мысли в голове сгустились как дрожжевая квашня и наползали одна на другую. Николай вдруг захотел сказать ребятам, как ему с ними хорошо и как здорово, что они познакомились. Но смог только улыбнуться. Все закончилось! Где-то там далеко остались горы, жара, усталость, вечный пот. Он дома, в России и вокруг свои ребята. "...улыбку симпатичной женщины" - неожиданно вспомнил он слова Бориса. "Почему симпатичной!?" - Алла, вы красивая! - Как издалека он услышал свой голос. Алла внимательно и, как ему показалось, с каким-то интересом посмотрела него... - Вот за это и надо поднять бокалы! - Пробасил над ухом Борис. Ну, что, Мишель, съел? Два один в пользу женской красоты. Опять утробно забулькала фляга. "Не пей - Не пей!" - Вновь звонко простучали внизу колеса. Но Николай опять их не послушался. - Послушай, Коля... - После недолгой паузы вдруг спросила Алла - А ты убивал... их? Зеленые омуты смотрели прямо в душу... ..."Чича" он увидел неожиданно. Правильнее оказать, скачала, он заметил синие кроссовки "Адидас", выглядывавшие из-за куста метрах в десяти ниже по склону. Через мгновение он увидел и их обладателя - боевика в камуфляже американской расцветки, лежащего к нему спиной за каменным зубом. Николай мгновенно вскинул к плечу автомат и замер, готовый в любой момент выстрелить, но обладатель кроссовок явно его не заметил. Он в бинокль рассматривал дорогу, широкой черной лентой змеившуюся метрах в ста внизу. У правой руки чечена лежал автомат, а прямо перед самым лицом, на куске брезента стоял какой-то обмотанный синей изолентой брусок. "Подрывная машинка!" - обожгла догадка, и Николай тут же сообразил кто перед ним. "Подрывник"! ...Только вчера, в паре километров отсюда, на фугасе подорвался бронетранспортер Внутренних Войск, погибло два солдата, а неделю назад на этой же дороге был взорван микроавтобус местной школы. В нем погибло трое школьников, и еще пятеро получили ранения. Тогда чеченцы устроили целый митинг перед местной комендатурой. Провокаторы кричали из толпы, что это русский спецназ специально ставит мины, на которых гибнут чеченские дети. Едва не дошло до перестрелки. Тогда же агентура донесла, что в этом районе работает подрывник из отряда Гелаева, который месяц назад прорвался в этот район из Грузии. Отряд его две недели гоняли по горам. Больше половины боевиков было уничтожено и попало в плен. Саму банду ханкалинские начальники объявили по телевизору "полностью разгромленной", но это было далеко не так. Оставшиеся гелаевцы растворились в этих лесах, спрятались, затаились и теперь стали головной болью для местных гарнизонов. В поисках остатков банды и тралила горы группа "спецназа" Николая... Это был тот самый подрывник. Николай с каким-то мстительным интересом рассматривал, лежащего на мушке врага. Вот "чич" полуобернулся, разглядывая что-то в стороне. Крепкая шея, выразительный мужественный профиль - чечены красивые мужики. Подобраться к боевику не было никакой возможности. Между ним и Николаем лежала небольшая каменная осыпь, и любой шаг по ней сразу бы вызвал целый поток щебенки. Кроме того, подрывник мог быть не один, и где-то рядом могли быть другие боевики, прикрывавшие его или сидевшие в засаде. Доложить командиру, который двигался вместе с группой в густом кустарнике метрах в тридцати за спиной, он тоже не мог. За это время на дороге могла появиться наша колонна. И Николай просто держал боевика на прицеле, ожидая пока к нему подойдет основная группа. Так прошло несколько секунд. Неожиданно снизу, с дороги послышался шум моторов, и из-за поворота на дорогу стали один за другим выползать грузовики. Подрывник тот час схватил в руки подрывную машинку и замер. Надо было действовать. - Эй! - негромко окликнул чеченца Николай. Боевик обернулся как ужаленный. Все чувства сразу промелькнули в это мгновение на его лице. Удивление, злость, растерянность. Николай смотрел прямо в его глаза. Ладонь чечена растерянно шарила по блоку, выполняя еще ту, главную команду. И вдруг синюшная бледность проступила сквозь смуглость лица, а в глазах, растворив все чувства, появилось выражение какой-то собачей тоски и смертельного ужаса. Он понял, что сейчас произойдет... Тогда жалости не было. ...Это пришло и заставило скулы сжаться в камни, но уже через мгновение пропало. Осталась только обида. "Зачем она вернула его туда? Что ей там надо? Это не для нее!". Но слов выразить все полыхнувшее в душе не хватило, и он только спросил, растерянно улыбаясь. - А что бы вы хотели услышать? Она опять долго смотрела не него. "Зачем она на меня так смотрит?" - мучительно подумал он. - Понимаешь... - Алла капризно, сжала губы и в углах вычертились морщинки - Я просто пытаюсь понять. Вот мне - двадцать пять. Ты, наверное, моложе меня года на четыре. Моложе, а уже знаешь такое, чего на всю жизнь хватит. Ты стрелял по людям, наверное, убивал. После всего этого просто невозможно оставаться нормальным человеком. Ну, в смысле, обычным. Тем, кем был раньше. Я пытаюсь понять, чем ты отличаешься от нас, от меня... - Брось, Алка, что вцепилась в парня? - Борис легко сорвал кольцо "открывашки" с банки пива, и, отхлебнув, закончил: - ...Очень ему надо в воспоминаниях копаться! Ну, прямо как тебе о твоем любимом муже говорить... "Так значит она замужем..." - Подумал Николай. Это "замужем" почему-то тоской отозвалось под сердцем. Ему стало грустно от того, что эта женщина чужая. Чья-то жена. И глаза эти принадлежат другому. - А кем вы работаете? - Задал первый пришедший в голову вопрос Николай. - Я?.. - Алла на секунду замялась. - Бухгалтер - экономист в фирме. И учусь на вечернем, в финансовой академии. - ...Где мы ее и отловили. - Ухмыльнулся, молчавший все это время Михаил. - Прибыль считает она как компьютер. Экономит - в основном собственные нервы. А финансы любит всем сердцем! - Ладно, пора перекурить! - предложил Борис. ...В тамбуре было морозно, и горько пахло угольной гарью. Внизу размеренно и колокольно выстукивали стыки колеса. . - Я в армию в девяносто первом ушел. Попал в Ростов в штаб округа. Служил поваром. - Выдохнув дым, сказал Михаил. - Скажу вам, не служба, а курорт был! Пять раз в отпуске был. Домой, помнишь, Боря! - на новеньких "жигулях" вернулся. Мы с нашим полковником за неделю столько зарабатывали, сколько генерал за год не получит. Помню мой ротный, у которого я числился, штуку "баксов" у меня одолжил... - Это по контракту что ли тогда так платили? - Удивился Николай. - По какому контракту? - Михаил снисходительно глянул на Николая. - Тогда и слова такого не было. Я обычным "срочником" был. Забирали в армию еще при комуняках, а дембельнулся уже при демократии. Просто время тогда такое было - время непуганых идиотов. Эх, вернуться бы туда хотя бы на пару месяцев, так сейчас бы богаче Березовского был бы... - Или в могиле давно лежал бы. - Хмыкнул Борис. - Да ладно тебе, Боря! Завидуешь просто. - От выпитого полное лицо Михаила побагровело и стало похоже на недоспелый помидор. - Ты тогда в своей институтской общаге за четвертак "курсовики" богатым чуркам делал. А я помню, осенью девяносто второго за один день штуку "баксов" срубил. На округ два вагона тушенки привезли. Мой начпрод с полковником из штаба тыла быстро ей покупателей нашли. А вместо тушенки из "гэдээр" пригнали две фуры собачьих консервов. Вот они мне и поставили задачу на собачьи консервы клеить бумажки от тушенки. Мне этих бумажек целую коробку от телевизора притащили. Продали они тушенку по доллару за банку. А меня наняли по пять центов за банку менять наклейки. Ну, я, не будя дураком, пригнал на склад взвод "чурок" молодых из "карантина" и они мне всю ночь за дополнительную пайку масла эти банки хреначили. Двадцать тысяч банок накатали. Ровно на "штуку". Мой прапор сначала - было уперся, мол, тебе и сотки "баксов" за глаза хватит. Ну, тут я ему и выдал, мол, сотку свою себе в жопу засунь. А если мне мои кровные до цента не отдашь, то завтра пойду в обэхээсэс. Тогда и на нарах и без бабок окажешься. Прапор ах позеленел. К полковнику побежал. Тот меня вызвал. Говорит, не боишься, что по Дону с дырой в башке поплывешь. Я говорю - не боюсь. Я честно деньги заработал. Вам помог. А ваш прапор их зажать хочет. Так бизнес не делается. Полковник подумал, потом говорит, ты, мол, молодец! Так и надо за свои деньги драться. Стушуешься - сожрут и выплюнут. Иди, деньги все получишь. Мы потом с полковником с этим еще много чего делали. Гениальный мужик был. Жаль убили его... - Во-во! - Сказал Борис. - Таких умных пуля быстро находит. - Да случайно все вышло. По-дурости. - Огрызнулся Мишка - Уже перед самым дембелем весной девяносто третьего он в Чечню толкнул вагон мороженного мяса. Он там корешился с какой-то ихней шишкой. Типа, служил раньше. А этот козел с ним рассчитался, и сам же своих черножопых бандюков на него навел. Домой к нему завалились всей кодлой. Вместе с женой и сыном и убили. Похороны были громкие. Командующий округом выступал... - Нехера было с чеченами связываться! - Подытожил Борис. - Да кто же знал. Друг вроде, в десны целовались... - Вздохнул Михаил. - А собачью тушенку кому толкнули? - Задал мучавший его вопрос Николай. - Да никому ее не толкали. Войска все сожрали. Тогда из Европы в наш округ столько дивизий понагнали, что только успевали эшелоны разгружать. Их в голое поле выбрасывали. Ни домов, ни казарм, ни боксов, ни столовых - одни палатки, да полевые кухни. А в этих котлах - один хрен, что собачьи консервы, что тушенка, что вырезка - все в вату разваривается... ...На душе вдруг стало гадливо, словно он со всего размаха вляпался во что-то осклизлое и вонючее. Николай молча смотрел на толстяка: "Вот же шкура! Ворюга..." Но тот, видимо, каким-то шестым чутьем уловил настроение Николая. Осекся. Затянулся сигаретой. И, уже почти оправдываясь, закончил: - ...Я-то что? Я просто солдат был. Мне приказали, я сделал. Воровал-то не я. - Но бабки-то ты получил. - Не сдержался Николай. - И что с того? А ты, можно подумать, отказался бы? - Неожиданно вскинулся Михаил. - Вот, мы какие честные! Да я до армии два года в одних штанах ходил и в деревенской телогрейке. У меня батя алкаш запойный был. А нас у матери трое. Она воспиталкой в детсаду работала. Я старший. Я потому с четырнадцати лет в кулинарное ПТУ ушел, что бы младших хоть как-нибудь прокормить. Я что ли воровал? Офицерье воровало. Миллионами хапали. У нас в штабе один генерал сто "нулевых" КамАЗов с базы хранения армянам загнал. И ничего. Из армии только выперли. Я, если хочешь знать, пайки масла у своих пацанов за службу не утянул и другим не давал. А на дембель такой банкет своей роте устроил, какой в Кремле не бывает. Да, я заработал бабки! Так время такое было. Эпоха первоначального накопления капитала, как в учебниках пишут. Каждый крутился, как мог. Мне о своей семье надо было думать. Я вернулся, а батя мой с циррозом печени в Воскресенской больничке доходил. Мать все деньги на него тратила. У младших одежды зимней не было. Через месяц после дембеля батя помер. И если бы не я - так все бы в нищете и передохли. Всех на ноги поднял. Брат институт заканчивает. Программист такой, что уже сейчас в штаты зовут работать. Сестру в юридический в этом году определил. Моя совесть спокойна... - Ладно! Хватит тебе тельняшку на груди рвать. - Вмешался Борис. - А ты, Коля, где собираешься работать? Николай подавил в себе раздражение. "Шут с ним! Какое мне дело, где и как он бабки сделал. Я не прокурор и не следователь..." - Вернусь к себе, в поселок. Пойду опять в клуб работать. Киномеханик я... - И Николай как наяву увидел свою свежее побеленную чистую аппаратную диски лент в коробках. Треск работающих аппаратов. Убегающий к экрану разноцветный жгут лучей за маленьким окошечком... - Копейки считать! - Михаил даже сплюнул на пол. - Да ты, братан, цену себе не знаешь. У тебя теперь с этой штукой, - он ткнул пальцем в медаль - все пути открыты. Ты же "проверенный кадр". В "ментовку" иди. В ГАИ, например. Нормально заколачивать будешь. А то к "братве" какой прибейся. Там пацаны с боевым опытом ценятся. Такие деньги будешь грести! - Что же, все на деньги мереть? - Сглотнув злую сухость во рту, спросил Николай. Толстяк все больше начинал раздражать его. - Ладно, Коля, ты тоже давай в "исусики" не записывайся. - Голос Борис вдруг налился жесткой силой. - Можно подумать вы там, в Чечне как по писанию жили. И денег у вас не было, и стоял полный коммунизм. В газетах и по телевизору знаешь сколько всего на эту тему было? И как "зачистки" за деньги отменяли, и как боевиков за доллары из окружения выводили, и как оружием торговали. Знаем... Ты парень нормальный, но не надо нас всех здесь за дерьмо считать. Тебе досталась война. Нам нет. Ну и что? Ты вон на Мишку окрысился, за его рассказ. А у него, кстати, тоже своя медаль есть, "За спасение утопающих". Он два года назад девочку из полыньи вытащил. Себе почки так посадил, что его самого еле выходили. Алка два раза кровь сдавала, когда надо было срочно одну женщину на работе спасать. - Борис словно читал мысли Николая и спешил их развеять. - Никто все деньгами не меряет. Но деньги это... Ну, как сказать?... Это градусник человека в обществе. Понимаешь? Дурак, тот, кто становится их рабом. А умный с помощью денег свою жизнь лучше делает, и жизнь своих близких. Вот мы организовали фирму. У нас двенадцать человек работает. Всем зарплату платим, причем не маленькую. А если посчитать всех жен и детей, то мы втроем полсотни человек кормим своим делом. И, заметь, в очередь за орденами не лезем... Волна гневе прошла, и Николай уже пожалел, что вспылил. - Понимаешь - Примирительно сказал он. - Мне пока ваша жизнь мало понятна. Я год пробыл там, где за деньги жизнь и дружбу не купишь. И что бы там по "телеку" не показывали, а жили мы совсем по другим законам. Воевали не по прейскуранту и не за зарплату... - Знаешь, Коля, только без обиды. - Мишка ловко подкурил от одной сигареты вторую - Забудь ты свою Чечню! И чем скорее, тем лучше. Привыкай к новой жизни. Она другая. Здесь, крутиться надо. И старшина тебя утром за ручку на завтрак не поведет. Самому на хлеб с маслом приходится зарабатывать. Только, кстати, здесь дружбу тоже за "бабки" не покупают. Она и здесь в деле рождается. Причем часто в таком, что и на войне не снилось. Одна ошибка и ты труп. Как у сапера. - Ты живим, здоровым едешь в свой поселок, при медали. - Добавил Борис - Ты же герой. Небось, выйдешь там на улицу и все девочки твои! - Он мечтательно вздохнул. - На юга махни, развейся. Море. Солнце. А войну оставь тем, кому это предстоит. Ты свое отпахал... ...Пулемет бил почти в упор. Метров с пятидесяти. Короткими, расчетливыми, но почти без пауз очередями. Пулеметчик знал свое дело. Нельзя было поднять головы переползти . Группа была просто распята среди камней склона, по которому шла. - Слышишь, Колян, - голос ком группы Петрова был хриплым и срывающимся. - Вырвемся - богу свечку поставлю! В церковь пойду. "Вырвемся... Легко сказать! - Лихорадочно думал Николай, вжавшись в землю за невысоким камнем, едва прикрывавшем их обоих от пуль - А как это сделать, если засады рассчитаны на то, чтобы из них никто не вырвался?" -. Но вслух он выдохнул совсем другое: Вместе сходим... Надо только подняться. - Жестко сказал лейтенант. - Пока нас тут всех по одиночке не выгрызли. Надо подняться подняться! - Надо!.. - Эхом отозвался он, но плохо представлял, как это "надо... - Но ведь срежут, лейтенант... Тот придвинулся ближе. Пули звонко и зло клевали скалы, рикошетировали с холодящим сердце жужжанием. - Пулемет один. - Сказал лейтенант. - Значит это не засада. Не ждали они нас здесь. Он нас к земле прижимает. Дает своим время подойти. Не вырвемся - все здесь останемся. Передай по цепи после второго разрыва гранаты все броском к ручью... "Он прав!.. - неожиданно и жестко сказал сам себе, - Надо встать, Иначе - крышка". А вслух хрипло выдохнул: - Понял лейтенант. - Осторожно повернулся на бок, что бы голос его был слышен тем, кто лежал справа громким шепотом: - После второго разрыва гранаты все броском к ручью. Как поняли? Спустя пару мгновений до него донеслось - Поняли. Готовы. - Все готовы, лейтенант. - Повернулся он к командиру. Тот уже вытащил из кармашков разгрузки пару "эргэдэшек" и торопливо разгибал усики на запалах. - Готовы? - Услышав доклад Николая, командир группы на секунду замер, словно собирался силами. - Сейчас!.. "Значит ему тоже страшно..." - От этой мысли Николаю стало почему-то легко. В голове прояснилось. "Всем страшно. " - Ну!... - Лейтенант дождался короткой паузы в стрельбе и, быстро приподнявшись над землей, вырвал кольцо и с силой швырнул сначала одну гранату, а через пару секунд вторую. Тут же приник к земле. Вновь ударил пулемет, но тут же поперхнулся разрывом. Умолк. Тут же ахнул второй. Командир резко отжался от земли, вскочил на ноги. - За мной! - Рявкнул он негромко! И, пригнувшись, побежал вправо по склону. За ним бросился Николай. Весь мир сжался в узкую ленту, по которой он бежал. Камни, кусты, земля под ботинками, хрип дыхания. Пулемет бил длинными очередями и пули змеями шипели прямо у головы, рубили ветки вокруг, но он бежал как заговоренный, ловя глазами спину лейтенанта. "Будем жить! - билась в мозгу одна мысль - Будем жить! И в церковь пойдем!" ...Они скатились в русло пересохшего ручья и потом еще два часа отрывались от погони. Из того рейда не вернулось треть его группы... - Забыть говоришь?.. - Николай загасил сигарету и посмотрел на Бориса. И не найдя, что сказать, вышел из тамбура. Вагон сильно качало, а быть может, это коньяк давал о себе знать. В купе он почти ввалился. За время отсутствия Алла успела переодеться. В простом халате она была какая-то домашняя, близкая. Повернувшись, улыбнулась Николаю. - Накурились? Табачищем - то несет! Я с тех пор как бросила - запах дыма не переношу. И вдруг предложила: - Ну что, выпьем, что бы табак забить... "Она сама предложила!" - Мелькнуло в голове и, тут же забыв о разговоре в тамбуре, боясь, что она передумает, Николай быстро взял со стола бутылку. ...Колеса больше не протестовали. - Что-то ребят долго нет. - Ставя стаканчик, задумчиво сказала Алла. - Наверное, в вагон ресторан пошли на разведку. Для них слово "ресторан" как красная тряпка для быка. Они их коллекционируют. Пол жизни в них просидели. Но могли бы и нас позвать. - И Алла капризно поджала губы. - А кто ваш муж? - глухо спросил Николай, и сам удивился собственной смелости. - Муж?.. - Она протянула это слово, словно взвешивая его на языке. - Неудачник! Есть, оказывается, такая профессия. Точнее судьба. В общем, хороший парень, но неудачник. - А вы его любите? - Холодея от собственной наглости, выдавил он. Но вопрос нисколько не смутил Аллу. Она откинула волосы назад. И, взбив их ладонью, улыбнулась. - Нет. Девчонкой была влюблена. А сейчас - нет. Он не мужчина. Тряпка. По любому поводу бежит ко мне плакаться. Надоело уже за три года ему сопли подтирать. - А что не разводитесь? - Зачем? Мне с ним удобно. Он как ребенок. Что ни скажу - все делает. Ну и, кроме того, квартира на него оформлена. Его родители ее нам подарили. Пока свою не куплю разводиться не буду. Николай совсем запутался... - И как же вы живете? - То есть? - переспросила она. - Сплю я с ним. Ну, а на счет чувств ничего не оговорено... - А Михаил, Борис? Михаил... - Она замялась. - Ну, в общем.., я сначала с ним познакомилась. С подружкой в ресторан к нему ходили. А потом на одном пати я с Борей встретилась... - Голос ее на мгновение дрогнул. "С Борей... Значит, она с ним? - с глухой ревностью подумал он. - Так вот значит что. А ты растекся как масло по сковородке..." Ее слова долетали как издалека, все перед глазами начало плыть, в голове зашумело. И он понял, что сильно пьян. - ...0н удивительный человек. Таких как он, в нашей стране единицы. В нем есть какая-то сила, перед которой невозможно устоять. Когда он с Михаилом создал нашу фирму - никто не верил, что из этого, что-то выйдет, а теперь мы известная фирма в Ростове. Он умеет так вдохновить людей, что самые неверующие работают по двадцать пять часов в сутки. Но деньги для него - ни что! Ее словно прорвало, и она спешила засыпать его информацией о Борисе: - Скольким людям он помог. А сейчас Боря мечтает открыть в городе клуб, где будет собираться творческая элита - она сделала ударение на последнем слове. - И можно будет свободно встречаться без оглядки на всякое быдло. Он способен понять любого человека и говорить с любым. Вот он с тобой говорил о Чечне, о войне. С уважением к тебе, к твоим заслугам. А ты зняешь, он у нас в Ростове провел демонстрацию против чеченской войны? - То есть? - непонимающе переспросил Николай - Какую демонстрацию? - Обычную. Всего несколько десятков человек. Мы стояли посреди города и протестовали против этой бессмысленной войны. И это в нашем дремучем, сонном Ростове... - Так против чего демонстрация-то была? - Еще раз спросил Николай. - Я же тебе сказала - против войны в Чечне. - Уже почти раздраженно ответила Алла - Против того, что бы мы туда лезли. Против нашей оккупации. Против того, что бы там бессмысленно гибли наши солдаты. Против геноцида чеченцев. Мы требовали отдать под суд военных преступников, развязавших эту войну. В этот момент дверь открылась. В ярком свете коридора сначала обозначился Борис, за ним Михаил. В руках у обоих были бутылки с пивом. - Самолет летит - колеса стерлись! - Петрушечьим голосом выкрикнул Борис. - Вы не ждали нас, а мы приперлись! Его лицо плыло. Купе перед глазами кружилось. "...Протестовал против Чечни" - Стучало в висках. - "Значит мы оккупанты?" Николай вспомнил подорванный автобус, с детьми. "Значит, по его мнению, это правильно?'' Он вспомнил, как на его глазах в мокрой яме под корнями старого вяза у него на руках трудно умирал Антон Снегирев. Пуля разорвала ему печень. Он истекал кровью, но до ближайших наших позиций было больше десяти километров. Кругом было полно боевиков, и вызвать "вертушку" было просто невозможно. '"Значит он погиб зря? Значит, мы все оккупанты?!" - Ну, что затих герой? - Шутливо ткнул его в плечо Михаил. - ...Бойцы вспоминают геройские дани и битвы, где вместе рубились они. - Продекламировал Борис. Николай тяжело поднял голову. Мысли ворочались как старые жернова. - Да вот, говорят, ты против войны протестовал? Против нас оккупантов... Глаза Бориса мгновенно сузились, он отодвинулся. - Это ты что ли лекцию провела? - Глухо бросил он Алле. - Да, Борь, а что? Я же только правду - Растерянно произнесла та. - Ну, так что с оккупацией? - процедил Николай. - Никак. - Мягко ответил Борис, - Ложись, отдохни. Алла немного переборщила. Не будем из мухи слона делать. - Вот как? - Николай зачем-то кивнул, - Слона! А как же с геноцидом быть? - Ну, вот что, герой! - Неожиданно вмешался Михаил - Хватит тут духариться! Мы таких как ты видали. Не звени медалями. И мученика здесь не изображай. На нас это не действует. Ты домой едешь. Живой здоровый. Так радуйся, что ноги унес. Кому-то меньше повезло. Нажрался на халяву и теперь тут выделываешься перед нами. Лезь в свою койку и дрыхни! Николая мгновенно захлестнула волна какой-то дикой, неуправляемой злобы. - Да я тебя, сука, порву! - Он попытался вскочить и броситься на толстяка, но ноги неожиданно подогнулись, и он неуклюже плюхнулся на диван. "Боже, как я напился!" - Обжег его едкий стыд. - Что? - Толстяк двинулся было к Николаю, но на дороге встал Борис. - Брось! Не связывайся! - Что не связывайся? - Завопил Михаил. - Этот "дембель" вшивый возникать будет, а я молчать!? Я сказал, брось! - Борис схватил Михаила за кисти рук. Николай вновь попытался встать, но ноги окончательно отказались повиноваться и он упал боком на диван, больно стукнувшись лицом о край стола. "Напился!" - Сволочи вы! - хрипло выдохнул он. Было обидно и противно. За себя, за свое бессилие, за унижение перед этими... - Николай, - Голос Бориса был неожиданно мягким и спокойным. - Ты взрослый мужик. Давай-ка прекращать дебош. Нам еще только пьяного скандала не хватает с милицией. Николай посмотрел на Аллу. Она забралась с ногами на койку и откинувшись к окну, молча наблюдала за происходящим. - Ты хочешь встречи с милицией? - Спросил Борис. Николай мотнул головой. - Вот и славно! - Борис облегченно вздохнул и аккуратно присел на край дивана. - Так вот, о словах Аллы. Во-первых, женщин надо меньше слушать. А во-вторых, Николай, не обижайся и не злись, но ведь ты сам жертва этой Чечни. Ты попал туда восемнадцатилетним пацаном. Без веры, без убеждений, без жизненного опыта. Эта война тебя воспитала, и определила как человека. Не спорю, может быть как сильного человека. Но война обделила тебя в главном - в способности думать и оценивать все вокруг себя без шор и штампов. Объективно, свободно... - Борис говорил уверенно, легко, словно лекцию читал - ...А ведь именно в этом и заключается свобода человека. Узнать правду каждой стороны, и все подвергнуть сомнению. Только так можно выработать по-настоящему свою точку зрения. Человек должен быть свободен от каких-либо выдуманных долгов. Свобода личности - вот главное. А в вас, "чеченцах" всю службу вырабатывали совсем другое. Вас отучали рассуждать, задумываться над тем, что вы делаете. Вас учили лишь слепо выполнять любые приказы. Подчиняться своим командирам и верить, что ничего другого на земле нет. Вы все какие-то однобокие. Как доходит дело до оценки серьезных вещей, вы тут же прячетесь за голые лозунги и вас ничем не вышибешь оттуда... - А за какие лозунги прячешься ты? - спросил Николай-. - Я? - Борис торжествующе улыбнулся - Ни за какие! Любые лозунги, веры, партии - это лишь вериги на человеке. Моя сила в том, что я создал в себе свободную личность. На любой факт, на любую ситуацию в мире я имею свою точку зрения. Я против Америки, когда она воевала во Вьетнаме, но я и пробив бессмысленной войны в Чечне, хотя к самим чеченцам любви не испытываю. Свобода - вот мое кредо. А ты, увы, загнан в рамки идеологии. Родина. Долг. Патриотизм... Неужели ты не видишь, что прикрываясь этими словами, политиканы делают себе карьеры, генералы зарабатывают ордена и должности, а олигархи деньги на вашей солдатской крови делают? Николай растерялся. Все сказанное было столь неожиданным для него, что все в голове спуталось. Он и представить себе не мог, что кто-то вот так просто, почти играючи, разрушит все то, во что он верил и чем жил. Он не знал, что сказать, что ответить. И ему, вдруг, стало невыносимо стыдно за это его молчание. И, с трудом подбирая слова, он хрипло заговорил. - Ты... Твоя свобода... Знаешь, она на моей крови. На крови моих друзей. Это для тебя Родина - лозунг. Пустышка. А для нас Родина это наша жизнь. Ты ведь здесь сидишь. Не боишься, что убьют. "Бабки" зарабатываешь. Спишь, ешь, ни за что не волнуешься. А там без всякой философии чечены русских резали. Сколько тысяч погибло под Дудаевым и его мразью. Я свою веру выстрадал. И там я стрелял не за олигархов и не за генералов, а что бы эта мразь сюда, в Россию не пришла убивать и грабить. Потому, что ничего другого она не умеет и не хочет делать. И ты после этого такое говоришь. Твари вы все неблагодарные! - Давай-ка без грубостей! - Борис слегка побледнел. Темные его глаза вызывающе заблестели - Будем говорить по-взрослому. Вот для них - Он мотнул в головой в сторону Михаила и Аллы. - Им полезно послушать. Да, и тебе может пригодится! Видишь ли, Коля. "Вера", "выстрадал!". Какая вера? Ну, учительнице пару слов сказала, замполит с бумажки прочитал. Вот и все убеждения. Насколько я знаю Россию - у нее одна вера - вера в вечную халяву. Сидит она, родимая, на давно остывшей печи и ждет, когда по щучьему велению, вдруг, и печка затопится, и щи закипят. Только на халяву в нашем мире ничего не бывает. И можно еще сто лет с Чечней воевать, и еще сотню врагов себе найти, а сидеть будем все на той же холодной печи. Пахать надо! Вкалывать как папы - карло, а не сражаться с какими-то черножопыми индейцами за какую-то абстрактную Родину. У Америки надо поучиться, как суппердержаву за двести лет можно построить. Или у немцев, как за пятьдесят лет из разоренного войной рейха стать процветающей страной. Не вы там, на войне страну из задницы вытаскиваете. А мы. Я, мои друзья. Бизнесмены, менеджеры, управленцы, ученые. Мы деньги зарабатываем, мы налоги в казну платим, а вы там, в своей Чечне их просто сжигаете как бумагу. Да за один день этой войны денег столько тратится, что ты со всей своей деревней мог бы сто лет не работать. Николай с тоской почувствовал, что окончательно запутался, потерялся в чужой логике. Что ответить ему, в сущности, не чего. Слова Бориса забивались как гвозди. Намертво и точно. И он лишь зло выдохнул: - Спасители, говоришь? Только пока вас в России не было, спасать ее было не от чего! И войны ни в Чечне, ни в Приднестровье, ни в Абхазии войны не было. И нищих не было. И городов замерзших. Не Россию вы вытаскиваете, а на шею ее взобрались и присосались к венам как упыри. Все соки из нее уже высосали... - С тобой тяжело говорить. - Сухо сказал Борис. - Ну, да ничего! Жизнь покажет кто прав. И тогда... - Уже показала. - Огрызнулся Николай. - Что показала? - Коньяк опять противно ударил в голову и смешал мысли. Все вновь начало кружиться перед глазами. Николая тяжело оглядел компанию - Да то, что не повезло мне с попутчиками. Думал, стоящие ребята попадутся, а оказалась вшивота! - Почему ты нас все время оскорбляешь? - Вдруг, с вызовом бросила из своего угла Алла. - Кто тебе дал это право? Кто дал тебе право нас судить? Ты кто такой вообще? Сидел с нами за одним столом, ел, пил, а теперь вдруг в судьи полез. - А что, разве вы хорошие? - Пытаясь смотреть ей прямо в глаза, сказал Николай. - Вот ты своего мужа за дурака держишь. Но живешь в его квартире, помыкаешь им как хочешь. Честная, да? А чего же ты с другим мужиком в отпуск катаешься, честная? Любишь его? Так уйди к нему - Он кивнул в сторону Бориса. - Но ведь не уйдешь! Квартиру не бросишь. Алла мгновенно вспыхнула, но Николай уже не глядел на нее. - ...Или вон, Михаил. В армии на собачьих консервах деньги делал. Солидный человек, На машину одолжить может. Кто я для него? Нищий с медалькой. Только ведь вор он. Обычный вор. Крыса, которая у своих воровала... - А не много ли ты не себя берешь? - Вдруг оборвал его Борис. - По-моему ты слишком разошелся. Здесь тебе не Чечня, где все можно. Здесь другие законы. И уголовный кодекс, между прочим, действует. Достал ты всех уже. Залезай на свою койку и спи. Иначе на следующей станции сдадим в отделение, и медаль не поможет. - Мразь ты, Борис! И все вы тут, мразь! - Горячая злоба вновь захлестнула Николая. В душе было мерзко. Словно исполосовали ее вонючим дегтем. Он попытался, схватить, сидящего перед ним Бориса за грудки, но на плечах неожиданно повис Михаил, прижал мощным телом к дивану. - Хватит! - услышал Николай над собой Бориса. - Придержи его. Схожу за проводником и милицией. Ответишь ты нам за этот вечер! - Отвечу! - зло вздохнул Николай, питаясь сбросить с себя тяжелое тело. ...Ему снился бой. Остервенело бил где-то неподалеку пулемет. Жгло солнце. Эхо выстрелов, разрывов отражалось в безразличных ко всему суетному, людскому стенах ущелья. И он опять под пулями вытаскивал из горевшей машины мертвого водителя. А потом был взрыв... Он проснулся и не сразу сообразил, где находится. Грубо побеленный потолок, шершавые в зеленой краске стены. "Камера!" - вдруг обожгла его догадка. И он сразу все вспомнил. Как долго лежал связанный простынями. Как на ближайшей станции в купе появился высокий сержант и, как всем купе его сдавали в отделение. Николай вспомнил, как бесполезно пытался он объяснить сержанту, кто эти люди и как тот, выведенный в конце концов, из терпения, спросил его в лоб: - Пил? И сразу стало ясно, что говорить дальше бессмысленно. Он вдруг понял, что уже ничего уже не сможет доказать. - Да, пил... Оскорблял... А потом заспешили на поезд эти... ...Он лежал, смотрел в потолок и думал, что форма, конечно, помялась и надо найти где-то утюг, погладиться. Неожиданно он обнаружил, что лежит в одной тельняшке без куртки. "Где она?" - заволновался Николай - "А медаль? Вдруг, эти сволочи ее прихватили? Эх, дурак! Зачем пил, зачем вообще с ними связался?" И ему стало горько и обидно до слез, За то, что он здесь, в камере. За то, что возвращение домой стало таким безобразным. "Один, - думал он, - Были бы ребята, не дали бы в обиду. А эти сволочи... Да еще в таком виде. В камере, как преступник..." И, размазывая рукавом неожиданные слезы, он подошел к двери: - Эй? Кто там? - Негромко позвал он. - Выпустите меня! Но никто не откликнулся. И тогда он, раздавленный какой-то давящей горло тоской и отчаянием, Николай заколотил, что есть силы кулаками по гулкой жестяной обивке двери: - Медаль! Медаль-то хоть отдайте! Слышите, медаль верните, гады!!!