сквозь щербатые зубы и подбодрил "чижика": -- Бери-бери, жри, сколько хочешь. Еще шесть коробок есть. Руслан удивленно уставился на худющего повара. -- Дак холодильников=то не держим, чай не баре, -- вновь зло сплюнул повар, -- ща слопаем маслице -- и до белых мух... В другом промежутке между крыльями здания стояли армейские скамьи и у самого края крыльев блока торчали два врытых металлических столба. Руслан подумал: "Странное место для волейбольной площадки", но скоро понял, что ошибался в своей догадке. По вечерам на столбы натягивались сшитые между собой простыни, на которые киномеханик проецировал фильмы жутко трещащим киноаппаратом. Собирались, рассаживались на скамейках, да и просто на земле, вечером задолго до начала "киносеанса" почти все, кроме, конечно, тех, кто в это время "тащил службу". Смотрели все подряд, что имелось под рукой у киномеханика, по нескольку раз, до следующего почтового вертолета, с которым привозили и почту, и фильмы. Двухсерийный "12 стульев" все уже знали вдоль и поперек, киномеханик каким=то образом "замылил" коробки с лентой и, когда свежих фильмов не было, крутил "Остапа Бендера". Скоро Руслан привык к жизни в гарнизоне, перезнакомился со всеми и стал присматриваться, приловчаться, как бы поживиться. Размышлял, как бы заработать. Чтобы не дешевыми побрякушками набить свой вещмешок, когда придет нескорый дембель, а что=нибудь посолиднее приобрести. Однажды поздним вечером, после очередного просмотра "12 стульев" солдаты с батареи Руслана сидели кружком, курили и травили байки. -- Как продали? -- непонимающе хлопал ресницами уже успокивающийся Руслан. -- Танк продали? Да брешете! -- Тьфу! И не в первый раз! -- И за сколько же? -- Та! За пару кувшинов кишмишевки на экипаж. На большее танк не потянет, -- совершенно спокойно рассказывал танкист -- гость батареи. -- Да ну-у-у, -- недоверчиво протянул Руслан. -- Вас за это расстреляли бы! -- Балда! За что же стрелять=то? Танк -- вон он, -- танкист ткнул пальцем в темноту, где и правда стояла его машина. -- Продавать уметь надо. А тебя Перчик просто надурил. Тут такое продают! А ты, считай, свои деньги просто ему подарил. Сколько? Сто, двести афошек? Ну ладно, не огорчайся, слушай. И, кое-как успокоившемуся Руслану рассказали, как проделывается несложная и веселая операция с продажей танка. Танк, подогнанный задом к дувалу, предлагают хозяину как вещь абсолютно необходимую в хозяйстве, с самыми радужными перспективами на развитие этого самого хозяйства. Вспахать там, или, опять же, бельишко на стволе просушить, а то и от дождя или снега укрыться, там же и печка есть. Солдаты получают требуемый натуральный обмен в виде кишмишевки -- отвратительного самогона, либо барана, либо то, чем может поступиться хозяин за диковинную покупку. Затем испрашивается разрешение нового хозяина на последнюю ночь в танке, не на улице же ночевать. Афганец любовно примыкает покупку крепкой, чтобы не украли, цепью к глиняной стене дувала и крепко спит, видя во сне те самые радужные перспективы. В это время баран съедается, самогон выпивается, анаша выкуривается. Под утро боевая машина, взревев и взметнув тучи пыли, увозит еще хмельных и сытых танкистов вместе с куском дувала и бренчащей новенькой цепью, давно хранимой хозяином для особого случая. Ищи-свищи... -- Так=то танк! А ты, дурья голова, чего испугался?! Ладно, впредь умнее будешь! Таких как ты Перчик уже человек двести надурил, -- танкист хлопнул задумавшегося Руслана по плечу. Перчик -- начальник интендантской службы части -- прапорщик. Вообще=то его звали Василий Игнатьевич. Фамилия у него смешная -- Перец. И похож он был на перец. Только не на стручковый, а на болгарский, сладкий. Толстенький хохол, на коротких ножках, с румянцем на щеках, очень жизнерадостный, он представлялся: "Прапорщик ПЭРЭЦ". Это он сегодня "нависал" над здоровенным Русланом и говорил страшное, совершенно не вяжущееся с его смешной внешностью: -- Стоять! В глаза смотреть! Отвечать! Руслану было впору не стоять и отвечать, а провалиться сквозь землю. -- Сколько взял? -- Да вот... -- мямлил растерянно Руслан и теребил в руках две засаленные бумажки по сто афгани. -- Да за это... Да тебя... -- распалялся праведным гневом воина-интернационалиста Перчик, -- на месяц на губу закатать надо. Негодяй! -- Товарищ прапорщик! Фотоаппарат мой. Я... -- Разговорчики! Советский солдат занимается наживой! Сейчас пойдем -- я тебя начальнику гарнизона сдам под арест! -- Не надо, товарищ прапорщик! -- совершенно сомлел Руслан и просительно-нелепо пробормотал: " Я... я больше не буду, -- и чуть не разрыдался совсем по-детски от стыда и страха перед скорой карой за свой поступок, позорящий высокое звание и так далее. -- Не надо! -- вроде бы уже остывал Перчик, -- а валюту=то куда девать?! -- вновь добавил грозности прапорщик, с отвращением глядя на деньги, зажатые в потном кулаке солдата. -- Может, себе возьмете, а, товарищ прапорщик? -- с робкой надеждой на помилование протянул Руслан. -- Я? Себе?! -- Перчик чуть было вновь не взорвался в благородном негодовании. -- Да ты... -- и вновь смягчился. -- Впрочем, ладно. Давай сюда. Пожалею тебя, молодого. Но впредь... Сдам сейчас деньги в кассу полка под отчет. Смотри мне, попадешься еще раз, я тебе... Иди. -- Ну, Перчик! -- смеялись солдаты. -- Ты ему руки целовать не кинулся? Лопух! Послал бы его подальше, он бы и пошел. Под отчет! Сдохнуть можно! Ничего, мы тебя просветим. Через месяц просвещенный товарищами Руслан уже спокойно и уверенно продал афганцам свое парадное обмундирование, зимнюю шапку и противогаз. Парадку покупали охотно -- полушерстяная одежда, шапку -- ясно. А вот на какой ляд афганцам противогаз, так никто и не смог понять до конца войны. Отчитываться за казенные вещи было просто. Парадка в Афгане только и нужна, когда демобилизуешься. Уходишь на дембель -- с молодым поделись. Ты ему опыт свой жизненный, он тебе с глубоким уважением парадную форму. Остальное спишут, как утерянное в бою или еще придумай что=нибудь. Тем более, что с Перчиком можно было решить любые интендантские вопросы без занудства, допросов, за небольшую сумму в чеках или афошках. Солдаты им были довольны, он имел от этого свой небольшой доход, и за то прощали его любимый фокус, который он проделывал с неопытными, подлавливая их на торговле с афганцами и до смерти пугая. Закрывали глаза. Ничего, терпимо. На дембель "упаковаться" Перчик поможет. Если доживешь до дембеля. А повезло, дожил, домой повезешь купленные на вырученные от продажи хорошие импортные вещи. Классные швейцарские часы, шикарный магнитофон, модные джинсы, можно и куртку или плащ из тонкой лайковой кожи. Да мало ли может себе позволить человек с капиталом? Главная задача потом суметь протащить все это через границу, где пограничники, таможенники, патрули всяческие обобрать норовят. Так вот, чтобы "раскрутиться", да поиметь все это, отчаянные головы продавали все: керосин, бензин, водку, если имелся канал получения, патроны, автоматы, гранаты -- все, что в большинстве случаев приводило к печальным последствиям. Арест, суд военного трибунала, дисбат или тюрьма. Веселые надували афганцев, "продавая" танки или батареи парового отопления. Радиатор, закрепленный в помещении, нагревает обычная горячая вода, поступающая в него по трубам. Откуда это может знать афганец, живущий практически в пустыне? В тех частях, где это можно было, железную "гармошку" наполняли кипятком, закупоривали, и, пока горячая, продавали какому=нибудь бедолаге. -- Смотри! Пробуй! Что, хороша? Забирай, увози. Зимой тепло будет, дрова не нужны. Только смотри, осторожно обращайся! Если кто=то приходил с жалобой -- остыла, ругали: -- Тебя же предупреждали! Вот, взял и сломал! Меняли и уезжал несчастный, увозя в арбе "шайтан печку". Шла и другая торговля. Продавали доски от упаковочных снарядных ящиков, брусья от авиационной бомботары и целые ящики. Афганцы с удовольствием брали идеальные первосортные звонкие доски от ящиков из=под НУРСов, ящики из многослойной фанеры из=под другой армейской всячины, куски жести от вертолетных контейнеров. Вскоре Руслан сам смеялся над своими нелепыми страхами, над новыми неопытными продавцами, которые под грозный окрик Перчика отдавали ему вырученные афошки. Более того, через некоторое время Руслан подружился с прапорщиком и стал помогать ему в некоторых торговых операциях. Однажды Руслан рассказал Перчику, что его так сильно испугало в день знакомства. Фотоаппарат, который Руслан всучил афганцу, старенький "Вилия-авто", имел одно-единственное достоинство. Встроенный экспонометр. Афганцу так понравилась дергающаяся, как живая, от солнечного света стрелка, что он не увидел невосполнимый недостаток. Объектив фотоаппарата давно уже отломился, и Руслан укрепил его аккуратно пластилином. Во время торга старался не выпускать аппарат из рук. Наконец, когда афганец протянул деньги, Руслан закрыл футляр и отдал камеру. Тут бы скорее исчезнуть, но черт поднес хитрого прапора, который исподтишка следил за торгом. -- Вор у вора дубинку украл, -- утирал слезы смеха Перчик. -- Ты бы видел себя со стороны! В штаны не наложил? Это тебя Бог наказал! Эх, знали бы они, как их обоих вскоре Бог накажет с помощью фотоаппарата! Подторговывали, и довольно успешно, водкой. В первое время за бутылку можно было получить тысячу афгани. Понемногу Руслан "упаковывался", покупая в кантинах Газни вещи. Выбирал качественные шмотки, торговался с афганцами за каждый афгани, набрал "каламов" -- чернильных ручек с золотым пером, парфюмерии мужской и женской, часов и теперь подбирался к трехкассетному монстру "Шарп", сияющему никелем и черным пластиком и стоящему столько, насколько выглядел. Так хотелось домой его привезти! Но дорогой, собака! Когда Руслан поделился своей мечтой с Перцем, тот предложил: -- Слухай сюда, военный. Я наладил дорожку в соседнюю крепость к "зеленым". Там есть один старший офицер -- капитан по-ихнему, так вот он забивал уже вопрос о покупке водки. Предложил поставлять постоянно. Платить будет сразу по восемьсот афошек. Это за оптовые поставки. Но все равно выгодно -- пока одну продашь -- позеленеешь, а остальные и выжрешь от расстройства, что не продал вторую. Договорились сегодня же вечером пойти в крепость и взять с собой пробный ящик. Да и что в самом деле сложного? Минут пятнадцать туда, как стемнеет, это с грузом. Полчаса -- там, пять минут назад -- налегке. Делов=то! Риска -- ноль, бабки -- пополам! И Руслан "затарился" через своих землячков водкой. Из самой столицы -- Кабула привезли. Пошли, когда уже совсем стемнело. Сумочка -- мечта оккупанта. Руслану подумалось, что в нее можно при желании и Перчика упаковать. С красно-синими полосами по бокам, изображением самолетика, надписью "Аэрофлот" и тридцатью бутылками водки внутри. Прошли через вертолетные площадки, обошли темную громаду танка и через неширокий язык пустыни добрались до ворот крепости. Часовой в воротах обалдело отдал честь входящим в крепость шурави, тем более что они козырнули первыми, в кои=то веки, почти строевым шагом, с тяжелой=то сумкой, промаршировав в ворота. Затем юркнули в прохладу коридора и быстро прошагали к той двери, которую указал прапорщик. Руслану сразу не понравилось, что кроме покупателя в комнате находился еще один человек. Это еще кто? Прапорщик показал водку, и офицер, одобрительно поцокав языком, начал отсчитывать деньги. Оба увлеченно следили глазами за тем, как купюры переходили из руки в руки, а Руслан начал выставлять бутылки на стол. Выставил уже двадцать бутылок, когда его внимание привлек негромкий щелчок. Руслан поднял глаза и обомлел. Прямо на него глядел объектив фотоаппарата. Да что там фотоаппарат! На лацкане цивильного пиджака у незаметного человека была прикреплена пластиковая небольшая карточка -- бейдж. Руслан машинально поставил на стол еще две бутылки, пытаясь прочитать надпись на бейдже. Арабская вязь, какие=то иероглифы и ниже по-английски что=то похожее на "Асахи". Корреспондент! С идиотской ухмылкой на лице Руслан попятился в угол, где ничего не заметившие покупатель и продавец считали деньги, и, придвинувшись к Перчику, тихо прошептал: -- Дергаем! Быстро! -- Чего ты? -- недовольно вскинул голову прапорщик и, проследив в направлении взгляда Руслана, повернулся прямехонько к объективу вторично щелкнувшего аппарата. Подхватив зачем=то сумку с оставшейся водкой, Руслан уже громко завопил: -- Дергаем! После секундной заминки, вихрем метя покупателя, Руслан и Перец вылетели из комнаты, печально звякнув сумкой о косяк двери. Выбежали и растерялись. А отснятые кадры?! Руслан, стол с водкой, довольное лицо Перца. Все решилось за доли секунды. Корреспондент хорошо спланировал свой репортаж. Первый кадр -- русские выгружают водку. Второй -- считают деньги. Не хватало третьего, завершающего -- в панике убегают. Репортер вылетел с камерой наготове вслед за русскими и как раз в них и уткнулся. Прапорщик цапнул фотоаппарат, толкнул корреспондента назад в комнату, прямо на выбегающего за остатками своей водки офицера. И пока эти двое барахтались на полу, толкаясь и мешая друг другу, Руслан и прапорщик рванули так, что успели пробежать через двор крепости и пулей пронестись мимо часового. Выбежав из крепости, Руслан отбросил в сторону чертову сумку, бьющую по ногам и, дрожа, сунулся к Перчику, который трясущимися руками пытался отстегнуть футляр, открыть камеру и выдернуть пленку. Получилось бы быстро, может, этим и закончилось. При свете луны не поснимаешь. Но послышались крики преследователей из крепости. Испуганные этими криками Руслан и Перчик переглянулись и кинулись бежать вокруг крепости. Отчего=то подсознание Руслана заклинила мысль, что камеру нужно вернуть. Или водку? Или забрать остаток денег? Размышлять было некогда, и, вместо того, чтобы отбежать в сторону, оба, как хорошие рысаки, помчались "нарезать" круги. Крепость не имела острых углов. Которые нужно было огибать, поэтому бежали почти как по цирковой арене. Цирк! Заморский футляр никак не хотел расстегиваться. Где=то у него должна быть пимпочка, которая то ли отстегивается, то ли откручивается. Прапорщик пальцами скользил по коже футляра, сдирая ногти, и никак не мог эту пимпочку нащупать. Длиннорукий, длинноногий Руслан бестолково вертел головой на бегу, матерился и торопил Перчика. Что=то завопил за их спинами выбравшийся из крепости и кинувшийся в погоню иностранный корреспондент. Он жалел уже не о сорвавшемся дорогом репортаже, а о дорогостоящем фотоаппарате. Его крики только добавили прыти бегущим фигурам -- длинной и коротенькой. Из полосы, освещенной луной, забежали в тень, и Руслан, споткнувшись обо что=то, толкнул под локоть прапорщика. Камера, кувыркаясь, вылетела из рук Перца и приземлилась впереди бегущих, смачно звукнув объективом. Не останавливая бега, Руслан наподдал фотоаппарат носком ботинка. Камера пролетела вперед, и прапорщик подхватил ее. Поняв, что его драгоценность пострадала, взвыл сзади бегущий корреспондент. Фотоаппарат отозвался ему, весело бренча разбитыми потрошками. Хрен бы с ней, с камерой, но у нее внутри находилась пленка, кадры из которой могли привести под трибунал. Отлично это понимая и с отчаянием услышав, что в крепости поднялась тревога, под окрики часовых на вышках: "Дриш! Дриш! ", Руслан и Перец наддали еще. Этакие залитые лунным светом Пат и Паташон, Тарапунька и Штепсель. Было бы смешно... Они совершенно одурели от бега, страха, шума. Тем более, что не отставал потерявший голову от гибели камеры корреспондент. Наконец=то! Футляр летучей мышью полетел в репортера, который не поймал его и начал искать в темноте. Оторвавшись от погони, Руслан и Перец наконец=то сообразили и юркнули в сторону от крепости, затаив рвущееся дыхание, шмыгнули в сторону танка и своего блока. В это время ворота крепости распахнулись, и из них выбежали солдаты -- "зеленые" -- подгоняемые своим офицером, преследующим восемь бутылок водки, за которые, впрочем, он еще не рассчитался. Выбежали со света в темноту и завертели головами, куда бежать=то?! Правильно решив, что шурави побежали в сторону своей части, офицер лихо выкрикнул какую=то команду, на бегу обернувшись к своим солдатам, и со всего маху перелетел через отброшенную Русланом сумку. "Пропахав" в пыли на брюхе метра полтора, он попытался вскочить на ноги, но на него посыпались как кули с мукой бестолково кричащие, добивающие водку в сумке солдаты, верные своему командиру. В отчаянии заверещал офицер, успевший рассмотреть под ногами сорбозов при свете фонарика красно-синий с самолетиком бок сумки. Последний штрих в куча-малу добавил врезавшийся в общий переполох иностранный репортер, продолжавший погоню за фотоаппаратом... Общие вопли и стоны переполошили еще и всех собак крепости. Оплеухи огорченного офицера смогли навести хоть какой=то порядок среди преследователей. При этом досталось и репортеру. Наверное, случайно. В общем, шумок стоял еще тот! Утихли, добросовестно отслужившие свое собаки. Пропустив раскрасневшихся, растрепанных солдат вовнутрь, со скрипом закрылись ворота крепости. Руслан с прапорщиком все никак не могли отдышаться, усмирить дрожь в руках и ногах, так что только через полчаса смогли заняться вещичкой, которая могла стать для них поопасней итальянской мины. -- Как думаете, товарищ прапорщик, от лунного света засветится? -- растянув в руках гремучую змею пленки, спросил Руслан. -- Хрен ее знает! Ты у нас специалист по фотоделу. Импортная. Может, особая какая! Давай утра дождемся. На солнце уж точно почернеет. Оба настолько ошалели, что не сообразили просто сжечь пленку. Спичками. Добравшись до своей крепости, решили ждать утра. Разлеглись на сдвинутых лавках во дворе, отдышались, закурили. -- Товарищ прапорщик! Если бы пленка осталась, что бы было? -- О! Во-первых, жуткий скандал. Может, даже международный. Нас -- под трибунал. Тебе -- не знаю. Скорее -- дисбат. А мне... Помолчали, покурили. -- Слышь, солдат! Вот послушай! Мой отец долго жил в Сибири, и мне рассказывал, -- помолчал Перец, -- Бурундучка знаешь? -- Ну, зверек такой пушной. Полоски на спинке, -- задремывая, отозвался Руслан. -- Во. Он чем=то чуть-чуть на белку похож. На зиму орешки запасает. Запасами и доживает до весны. Самое для него страшное -- медведь-шатун. То ли люди шатуна из берлоги поднимут, то ли еще чего, только он держится зимой тем, что из=под снега откопает. Сколько=то корешков, ягод. Жрать ему охота, и он, если находит бурундучковы припасы -- пирует. Зверек убегает, а медведь грабит все подчистую. Прапорщик замолчал, потом закурил еще одну сигарету, выпустил клуб дыма и вновь заговорил: -- Когда бурундучок возвращается, конечно, медведя уже и след простыл. Так эта тварюшка, вроде бы безмозглая, а делает вот что. Видит, что ничего не осталось, что до весны не дожить. Умирать медленной смертью не хочет, отыскивает подходящую развилку на дереве и вешается на ней... -- И что? -- выдохнул Руслан, не ожидавший такой трагической развязки жизни зверька. -- Да то, что после статьи мне только бы осталось, что подыскать подходящую развилку. Прапорщик дотянул окурок до конца и, отщелкнув его от себя, закончил: -- У меня дома, в Союзе, мать уже пять лет как парализованная лежит, двое детей, жену года полтора назад как похоронил -- рак у нее был... А ты думал, я так хапаю, по натуре гнилой своей?.. -- Н-н-не-е-ет, -- растерянно-удивленно протянул Руслан. -- Ну, ладно, светает. Пленку прикончим -- и айда. Уже под солнечными лучами поняли, что пленку не спасет и святое провидение. Поделили с таким трудом полученные деньги, пожали руки и побрели каждый в свою комнату. Глава 7. "Восточный базар" Этот афганский кишлак стоит на пересечении многовековых караванных путей, на нем заканчиваются и от него разбегаются дороги, ведущие из Ирана, Пакистана, Туркмении, Таджикистана. С незапамятных времен здесь было людно, шумно, весело, богато так, как бывает только на Востоке. Тонкие ткани, тонкие ароматы, тонкий звон рупий, динаров, юаней придавали неповторимый вос=точный колорит кишлаку. Караванщикам он щедро дарил долгожданный отдых, пре-доставляя прохладу зеленых садов, чистую холодную воду, вкус-нейшие душистые лепешки и горячий рассыпчатый плов. На мест-ном базаре шла оживленная торговля товарами со всех концов света. Веселые, красивые, смуглые лица, белозубые улыбки, пест-рота одежд, характеров, обычаев. На Востоке любят заниматься торговлей. Это нелегкое, но почетное и прибыльное занятие, уважаемое всеми. Торг доставля-ет и продавцу и покупателю наслаждение. Это целое событие, со-стязание в остроумии, выдержке, ловкости, умении поладить к обоюдному удовольствию сторон и к взаимной выгоде. Здесь от-лично знают силу денег, поэтому, умело торгуясь, можно купить и продать абсолютно все: начиная с булавки, продолжая человеком и заканчивая... звездой с неба. Отчего же не продать звезду, если на нее нашелся покупатель? Как он будет ею пользоваться? А это, извините, его проблемы! Он просил продать звезду -- ему продали. О лестнице на небо пусть побеспокоится сам или просит Аллаха, чтобы тот сбросил эту звезду вниз. Поэтому покупалось и продавалось на Востоке все, начиная с глотка чистой воды, стекающей с горных ледников, заканчивая кишлаком, по которому эта вода протекает уже мутным грязным арыком. Такой простор для торговли и привлекал во все века продав-цов и покупателей в места пересечения караванных путей. Много таких мест на Востоке. В одном из них и стоит этот кишлак. Он же стоял костью в горле у командования контингентом советских войск в Афганистане. И вот почему. Пришедшая на эту землю война, как страшная громадная птица Рух черными крыльями разметала богатые мирные карава-ны, разбросала их по опасным узким горным тропам, превратив жизнь караванщиков в полунищенское существование. Но оста-лись дороги, и остались кишлаки на пересечении тех дорог, и по-тянулись к ним еще более богатые караваны, но теперь уже воен-ные, с грузом оружия или наркотиков. Все можно продать и купить, если есть две заинтересованные стороны. Война? Покупай наркотики для солдат-шурави, покупай оружие -- бей неверных! Только плати. А платили, принимая воен-ный груз, очень щедро -- долларами. К обоюдному удовольствию. Товар доставлен -- деньги получены. Доволен и продавец, и поку-патель. Утром каравану отправляться в обратный путь, а пока можно отдохнуть, поговорить. На Востоке высоко ценят умного тонкого собеседника. Может, кальян? Музыкантов? Женщину? Может еще что=нибудь угодно купить? Продать? Этот кишлак? Солнце? Небо? Звезду с неба?.. Ха-ха! А что? Шурави высоко оценивают этот кишлак! Восьмой год пытаются взять боем -- и не могут. Нет-нет, можно не беспокоить-ся. Сюда пройдут только караваны, а шурави сюда хода нет. Аллах акбар! А, кроме того, вокруг кишлака хитроумное минное поле на два-три километра в радиусе. Много тысяч итальянских, амери-канских и советских мин. Отсюда, из кишлака, замысловатыми тропами, проложенными между минами, разойдется по отрядам моджахетдинов оружие и другой товар, даст возможность унич=тожать ненавистных шурави. Вот они и бесятся, пытаются, как только могут, взять кишлак, но мины... да и воины Аллаха не дают. Так что здесь находиться безопасно. Бомбить авиацией не выгод-но, они хотят взять центр пересечения дорог, чтобы владеть си-туацией в передвижении караванов. А десантников, которых сюда сбрасывали, всех рано или поздно отправляли на небеса, откуда они спускались, только бестелесными, а их тела в страшных голу-бых тельняшках позорно корчились под кинжалами правоверных, на колах на рыночной площади, под струями кипящего масла. Аллах велик и милостив. У русских по этим минам специали-стов много, но карты нет! Даже если правоверные барсы из Пеша-вара сами будут разминировать это поле, которое сами же и начи-няли, и то месяц-другой провозятся. У кого карта минных полей? Так ли это важно? Главное, что идут и идут караваны. Везут ору-жие, которым бьют шурави... Да, сильнее и сильнее бьют советских солдат. Костью попе-рек горла стоит кишлак -- а вот не взять! Впрочем, скоро выяснилось, что войти в кишлак совсем не сложно. К очередной годовщине Великого Октября верховное коман-дование решило сделать подарок советскому народу и высшему руководству СССР. В штаб Турк ВО и ОКСВА из генштаба при-шел приказ о взятии кишлака. Причем информация давала понять, что в случае удачи можно рассчитывать на Звезду Героя, допол-нительные звезды на погоны и перевод в Союз на заманчивые теп-лые штабные места-должности. В лоб не взять, уже пытались не раз, и начались переговоры со старейшинами племен и командирами партизанских отрядов, которые сообщили, что за конкретную, разумеется, немалую, сум-му, они готовы увести в горы своих людей и не мешать проходу шурави. А потом видно будет. Других обязательств на себя не брали. Отчего же не продать, если нашелся покупатель? Что он будет делать со своей покупкой? Как войдет туда, если все прохо-ды заминированы, а карты нет? -- А это проблемы покупателя, -- сказали продавцы и, забрав деньги, честно ушли в горы. Очень уж хотелось отличиться, перебраться в Союз покупа-телю подальше от смерти, поближе к покою. Нет карты? Разминирование займет три месяца? Да вы что? Уже октябрь! Весь советский народ ждет подарка! Вы что все там, о... и? Обещайте солдатам отпуск, дембель, что хотите... И вообще, это приказ! А приказы, как известно, обсуждать можно, но опасно! И погнали командиры, кто нисколько не колеблясь, со слова-ми: "Есть! ", кто с матом сквозь мужские скупые слезы, кто с со-мнением в голосе: "Надо, ребятки! ", кто с угрозой трибунала, сол-дат и себя на минные поля. Да кто же ответит за все это? Кто же кровью умоется? Молчать!!! Что такое жизнь солдата по сравне-нию со Звездой?! Ведь жизнь человеческая -- это миг, это автограф падающей звезды в августовском небе. А Звезда -- она будет све-тить всю Мою жизнь Мне и Моим близким. В мощные полевые бинокли командиры видели сквозь жар-кое марево, как солдаты, не пригибаясь, не шли, а крались, осто-рожно ставя ноги на землю, пытаясь попасть в след, который ос-тался от прошедших вперед, аккуратно обходя рваные ямы мин-ных взрывов, раскоряченные, изломанные трупы товарищей. Вздымались огонь и камень прокаленной красной земли. Хорошо было видно в эти бинокли, как тела, невидимыми пальцами гигант-ского скульптора, капризного и недовольного своей работой, словно глиняные фигурки, раздавливало, разрывало на части и швыряло с размаху оземь. Следом двинулись сами и видели теперь уже вблизи коман-дира роты, который, надрывая сорванные голосовые связки, ка-тался по пыльной земле, молотя кулаками по своей голове, по до-роге, подтягивая к животу остатки оторванной ноги. Другой рот-ный с развороченными внутренностями хрипел подходящим к не-му санитарам: "Нельзя... нельзя сюда... Назад... " Но не услышали, не поняли командира санитары, не услышали страшного хрипа ко-мандира -- солдат расшвырял взрыв. Повсюду лежали обезноженные, с рваными ранами на руках, лицах, бились в пыли солдаты, в беспамятстве царапая землю, срывая до корней, до мяса ногти, наползая на другие, злобно и глухо бумкавшие под ними мины... Такой способ разминирования оказался быстрым и эффек-тивным, и вскоре победным маршем, как было доложено на Верх, полк вошел в кишлак. Отзвучали звонкие победные рапорты в Москве, порадовался подарку советский народ, нисколько не сомневающийся, что сол-даты наши хлеб и лекарство раздают дружественному афганскому народу, каждый получил, что хотел. Прошел праздник Великого Октября Спустились с Трибуны Мавзолея высших рангов военные руководители. Как и было предусмотрено, через две недели остат-ки изорванного в клочья полка были вынуждены оставить кишлак "под ответным натиском превосходящих сил противника". Некому было оказывать сопротивления, да и некем. Договор есть договор. Сделка есть сделка. Продал -- купил. Гости вышли -- хозяева вернулись. Торг есть торг. Все можно продать и купить, купить и про-дать на Востоке, начиная с булавки, продолжая человеком, закан-чивая Звездой на небе и не только. Только нужно придти к обоюд-ному согласию двум уважаемым сторонам. Продавцу и покупате-лю. Не желаете ли чего=нибудь купить? Солнце? Небо? Звезду? Глава 8. "Рахматулла" Солнце каплей жидкого золота давно уже переливалось в лохани серо-голубого неба и блеском безжалостных лучей кололо, резало и терзало глаза людей, залегших в углубления складок каменисто стены, поднимающейся вверх от края дороги. Слезящимися глазами Федор, в который уже раз, проследил размытые пыльные очертания дороги, плавно вытекающей из=за поворота скальных нагромождений и также плавно втягивающейся за следующий поворот. Удручающе -- унылый серо-желтый окружающий ландшафт не увлекал яркими цветовыми пятнами, но и не отвлекал от главной цели засады -- дороги. Федор передвинул пулемет так, чтобы с металла исчезли слепящие солнечные блики, поглядел влево от себя. В напряженном молчании там у гранатомета залегли двое, ожидая цель. Несколько поодаль еще двое с автоматами в руках как бы невзначай следили за Федором, гранатометчиками и дорогой. Встретившись взглядами, один из них указал в сторону дороги, призывая Федора к максимальному вниманию. На следующей площадке, на несколько метров выше, группа из пяти человек с "блоупайпами" -- английскими ракетами контролировала действия нижних и была готова прикрыть их в случае неудачного проведения операции. Подставкой для сошек пулемета служил плоский, раскаленный как сковорода у матери на печи, камень, своим видом напоминающий снятый с такой сковороды блин. На секунду промелькнула перед мысленным взором Федора горка промасленных горячих блинов, мать, толкущаяся у черного провала русской печи и почему=то белый узор на голубых наличниках дома напротив. Выскочившая на камень юркая ящерка прогнала видение, вернула к действительности. Она крутнулась на месте, прицелившись заостренной головой в Федора, и замерла, немигающим глазом уставясь на человека. Так был похож ее взгляд на взгляд сурового командира, что даже в животе у Федора что=то подобралось и напряглось. Обострившийся слух уловил гул приближающейся колонны. В такого рода операциях Федор был новичком. Роднее и ближе был крик: -- Держи колею! Колею держи, мать твою... Не имея опыта Федор не мог на слух определить, большая ли колонна. Первым из=за поворота вынырнул БТР, проехал до середины сектора обстрела и остановился. Следом подтянулись ГАЗ=66 с красным крестом на боку, "Урал" с огромной цистерной. Именно в кабине такой машины Федор не раз слышал крик командира про колею. За этими машинами втягивались еще, но какие, рассматривать было некогда. На плечо Федора легла крепкая ладонь непонятно когда подобравшегося командира, призывая к вниманию, и указательный палец с серебряным перстнем, отдавая безмолвный приказ, ткнул по направлению к санитарной машине. Федор, не выпуская из рук пулемет, о плечо отер лицо и, смахнув накопившиеся слезы, направил, тщательно прицеливаясь, ствол в бензобак машины с красными крестами. БТР фыркнул облаком дыма, пошел было вперед, но от удара "блоупайпа", отшвырнутый взрывом, подпрыгнул и ткнулся в скалистую стену, перекрывая дорогу вперед. В ту же секунду Федор нажал на курок, послав первые пули точно в бак машины. Ствол пулемета, дернувшись вверх, рванул очередью брезент кузова, оставляя в нем большие дыры. Гранатометчики слева отрезали путь к отступлению остальным машинам, подорвав удачными выстрелами замыкающую "техничку" на базе работяги ГАЗ=66. На зажатую в тесном коридоре, беззащитную колонну сыпался дождь пуль и осколков. Растерянная, робкая стрельба застигнутых врасплох бойцов колонны не остановила радостной ярости нападающих, увлеченных беспомощностью врага. Захваченный общим подъемом атаки Федор всаживал одну за другой короткие очереди в дымящиеся машины, мелькающие фигуры отстреливающихся, бил в головы, руки, ноги, -- лишь бы достать, попасть, уложить. В охоте на людей пулемет слишком неуклюжий, неманевренный. Отбросив его, Федор подхватил автомат и, опустившись ниже по склону, теперь уже из него бил по попавшим в засаду, хорошо видимым, пытающимся спрятаться за искореженными машинами. С остервенелой радостью Федор всадил очередь в человека с забинтованной головой, на корточках выползающего из=под брезента горящей санитарки. Каким=то сатанинским озарением Федор почувствовал, что если и есть в санитарной машине живые, то лежат они на дне кузова. Больше спрятаться негде. Боковым зрением увидел, как его группа обрушивается на дорогу, заторопился, откинул сдвоенный пустой магазин и на бегу зашарил привычно в поисках подсумка. Сплюнул бешено, не нащупав ничего, кроме тонкой материи рубахи и штанов, подбежал к уничтоженной колонне. Отметил, что у распластанного тела белобрысого младшего сержанта в поджатой под грудь руке стиснут автомат, пинком перевернул тело и хищно -- радостно оскалился, увидев лифчик, полный гранат и магазинов, правда к автомату другого калибра, АКС-74. Ничего! Забросив свой автомат за спину, вывернул из руки убитого оружие, щелканул затвором и побежал к кабине бензовоза, уцелевшего только потому, что одной из целей засады был захват горючего. Федор распахнул дверцу со стороны водителя, одновременно уловив движение и нажимая на курок, направляя очередь в испуганные белые глаза, погасив удивленный вскрик. Пули откинули голову солдата, и солнце осветило изуродованное, залитое кровью лицо солдата через опущенное стекло. Кто это? Кто же это?! Знал... Знакомое лицо..., -- отбросив назойливый вопрос, Федор огляделся. Колонна умерла. Его группа подтягивалась к бензовозу, и Федор повернулся к ним. Навстречу, раздвинув остальных, выступил командир. Белозубо улыбаясь, одобрительно цокая языком, пожал руку, обнял за плечи и отошел, давая возможность остальным поздравить нового бойца отряда. Моджахеды подходили, пожимали руку, похлопывали по плечам, по спине, на чужом языке нахваливая воинскую доблесть Федора. Он стоял, смущенно улыбаясь, стянутой с головы черной тюбетейкой утирал пот с лица, довольный собой. Внезапный вскрик боли, смешанной с удивлением, заставил группу резко обернуться: -- Фе-е-е-дь-ка-а-а..! Фе-е-дь-ка... --, уже не вскрикнул, а удивленно прохрипел раненый, единственный уцелевший солдат из растерзанной колонны, протягивая руку к группе. -- Это он меня!? -- промелькнуло в голове. -- Да нет, -- отстранился от зова. -- Я же не Федька -- я Рахматулла. -- Я -- Рахматулла!!! -- громко, на все ущелье, на весь мир по-русски крикнул бывший советский солдат Федор Булыгин. Направившийся к раненому моджахед обернулся и, улыбаясь, закивал головой: -- Рахматулло, Рахматулло... -- Рахматулло, -- одобрительно закивали товарищи, готовясь совершить намаз, восхвалявший имя Аллаха и верных его сынов. Федор вынул из=за пояса штанов платок, расстелил его на земле, отер лицо сухими ладонями, становясь коленями на платок и вместе со всеми забормотал молитву. ... Федор попал в плен одному из воинских подразделений Хекматияра год назад. Машину, за рулем которой сидел Федор, командир отправил в договорный кишлак в сопровождении семи солдат и нового замполита. Нужно было отвезти керосин, хлеб, медикаменты -- откуп за спокойствие на этом направлении. Замполит -- восторженный молодой лейтенант Щукин суетился и радовался по-щенячьи. В кишлаке, перед собравшимися стариками и воровато шмыгающими вокруг машины детьми, он произнес торжественную речь о дружбе между двумя великими народами, об укреплении социалистического лагеря на Востоке. Переводил флегматичный туркмен Шарипов, и замполиту казалось, что не то он переводит, потому что, слушая пламенные слова Щукина, длиннобородые афганцы восторга не проявили и не шевельнулись до тех пор, пока лейтенант не приказал разгружать "Урал". Федор сидел в кабине и с отвращением слушал речь замполита, кривя губы от слов "социализм", "партия", "дружба народов". Уже повидавший многое на этой войне он про себя размышлял: "Подожди, необстрелянный, скоро увидишь "дружбу народов". Скоро поймешь, как духи стремятся к победе социализма". И припомнил Федор достижения социализма у себя дома: ворюгу и хама председателя колхоза, всевластность партийных работников района, угодливое заискивание матери перед руководством и ее слезы после отказа в материале для ремонта дырявой крыши. Они умнее нас, -- думал об афганцах Федор. -- А может просто не такие забитые. Это у христиан -- "подставь другую щеку", они же ни левую ни правую подставлять не будут, и не подставляют! Тем временем откуда=то из=за дувалов налетела толпа женщин и проворно смела с машины все, что привезли шурави. Самый старый из афганцев что=то говорил в ответ замполиту, оба прикладывали ладонь к сердцу, раз по пятнадцать сказали друг другу: "Ташакур". Солдаты давно уже сидели в машине, и Федор с раздражением посигналил замполиту чуть не целующему от умиления руки старейшине. Ехали по начавшим сгущаться сумеркам. Замполит тарахтел без умолку, то выговаривая Федору, то размышляя вслух: -- Что ты дергаешься? Тут, понимаешь, политический момент! Это политика, идеология, а ты сигналишь, торопишь. Социализм в Афганистане это... -- Знаю я твой социализм, -- думал Федор, -- насмотрелся в колхозе... -- Социальная справедливость.., -- разливался соловьем замполит. -- И справедливость эту знаем, -- помнил Федор, как вышибли из комсомола, а потом и из техникума за "чуждое" увлечение каратэ. Гордость за исполненную работу переполняла замполита и выражалась в трескучих высокопарных словах. Только прикусив язык, оттого что Федор направил колесо в выбоину, Щукин ненадолго замолк. Но так понравилось лейтенанту крепить дружбу народов, что, увидев бахчу, он приказал Федору остановить машину. На бахче два пацаненка помогали старику перетаскивать в старую рассохшуюся арбу черные арбузы. Замполит выскочил из кабины, захватив буханку белого хлеба, позвал Шарипова и, переступая через рассыпанные по всей бахче арбузы, направился к старику. Афганцы застыли на месте, всем своим видом показывая смиренность. Солнце уже только краем освещало зазубренность гор, колючее поле бахчи и острые башенки вышек ГСМ вдали, почти у самого въезда на кандагарский аэродром. Шарипов вернулся к машине: -- Лейтенант приказал к нему идти, хочет бачам помогать. Солдаты, ругаясь, перелезали через борт, нащупывая выступы носками ботинок, лениво сползали, шлепая подошвами в пыль придорожной полосы. Федор сказал Шарипову: -- "Литер" про меня спросит, скажешь -- двигатель проверяю. Открыл капот, для вида поковырялся и, постелив куртку под передние колеса, улегся на легком сквознячке, закурил, поглядывая на работу солдат и беседующего с дедом замполита. -- Во --во. Точно как у нас в колхозе. Кто у руководства, тот никогда работать не будет, тот все больше языком... Вот и принесем им свой социализм. Деды пахать будут, а толстожопые -- указывать. Не. Только без меня. Отбросил щелчком окурок, потянулся, вылез из=под машины, чертя задницей дорожку в пыли. Встряхнул куртку и открыл дверцу, чтобы ее в кабину кинуть. Поднял глаза и обомлел. Ему в грудь направил его же автомат серии ТО No 2551, душман. Федор за доли секунды понял, что не в состоянии что=то предпринять еще и потому, что неслышно сзади подошел еще один дух и лезвием поперек горла Федора положил кинжал. Сколько прошло времени? Секунда? Час? Сто лет? Дух выскользнул из машины, заломил руки Федора за спину, скрутил веревкой, толкнул его на землю, туда же на легкий сквознячок. Федор неуклюже упал у колеса, деранувшись щекой о бетон. -- Закричать?! Мелькнула мысль, и Федор даже напрягся, но шею опять кольнуло лезвие. Дух уселся ему на спину, пяткой надавливая на затылок, заставляя Федора ткнуться всем лицом в дорогу. Успев только чуть повернуть голову в сторону бахчи, Федор хорошо видел работающих солдат, составленные в пирамиду автоматы. -- Пикну только, и голову отрежут, -- метались мысли, -- а пацаны и так дернуться не успеют. С надеждой увидел, как лейтенант, наговорившись, сделал первые шаги к оружию. Федор отчетливо видел, как крутобокий, тяжелый, словно чугунная гиря арбуз, взлетевший из рук Шарипова вверх, чтобы упасть в объятия Женьки Савельева, вдруг с шумом лопнул, осыпая на миг оцепеневших солдат, сахаристой темно-красной мякотью и мелкими черными косточками. Второй винтовочный выстрел с борта машины точно, как арбуз, разнес голову замполита, и тот ткнулся в тряпицу, окровавив булку хлеба, лежащую на ней. Бойцы даже не двинулись с места, только вздрогнули от выстрелов, и тут же короткие хищные очереди, откуда=то из=за пределов бахчи, покорежив, поломав, уложили их на месте. Дух слез со спины Федора, жестами приказал сесть в машину и ехать туда, куда он укажет. Прокричал что=то странно ухмыльнувшемуся старику, подождал, пока пятеро духов, собрав оружие, тенями метнулись в кузов машины, и приказал двигаться. Повинуясь, Федор нажал на педаль акселератора, и машина, выдохнув печально двигателем, развернулась на широкой бетонке и пошла, сначала по дороге, потом, свернув в пыль пустыни, не зажигая фар, большим черным пятном растворилась на фоне гор... ... Первые дни Федора страшно били. В день давали воду в мятом медном кувшине и кусок сухой лепешки. Отупевший от голода, жажды и побоев Федор решил совсем не пить и не есть, чтобы быстрее умереть. Его вытащили из ямы, явно чтобы наказать за отказ от еды. Видимо, для мучений он нужен был живым. Федор стиснул зубы, расставил ноги, набычился. Он решил сопротивляться и хотя бы одного душка да завалить. Спровоцировать, чтобы наверняка накинулись все и забили насмерть. Так, как забили старослужащие, отбив внутренности за сопротивление, молодого солдатика из роты Федора, и остальных "чижиков" заставили смотреть, добиваясь покорности, обещая всем такую же расправу, если посмеют донести или осмелятся сопротивляться им, "дедам". Чем же духи лучше? Эти точно накинутся все. Ну и пусть! Все к черту! Уж сразу подохнуть, чем в мучениях. Пока, раскачиваясь, так размышлял, духи, увидев непокорность и оценив непримиримую позу шурави, загудели, и в их голосах Федор почувствовал вроде бы даже одобрение. Понял вдруг, догадался, что толпой уже пинать не будут. От окружавших его мужчин отделился крепкий с обнаженным торсом афганец. Подошел к Федору, взглядом оценил его и, обернувшись к своим, что=то сказал. Федор чувствовал, что отощал здорово, что после почти недельных побоев ослаб. Кости и мышцы ныли, но многолетние доармейские тренировки каратэ помогли собраться и сконцентрировать внимание. Он взглянул на душмана, ухмыляющегося в лицо, и азарт предстоящего боя захлестнул Федора. Глумишься, вражина! -- подумалось ему. И подхватила, понесла Федора веселящая злость, даря ему особую легкость в теле, силу мышц. Афганец подскочил к Федору и резко, коротко ударил кулаком в подбородок. От сильного удара в ушах застучало тяжелым прессом, из рассеченного места тягуче закапала кровь. Но тренированный организм отреагировал почти мгновенно. Носком левой ноги Федор подцепил не успевшего отскочить духа под щиколотку, а стопой правой нанес удар в колено. Припав на колено, рубанул ребром ладони по горлу падающего противника и отошел мгновенно назад, оценивая совершенное. Афганец рухнул в пыль, захрипел и потерял сознание. Федор напрягал подгибающиеся ноги, уткнувшись плывущим взглядом в землю, тяжело дышал. Окружавшие место поединка афганцы неодобрительно заворчали. И не понимающий языка Федор опять почувствовал, догадался, что неодобрение относится не к нему, а к побежденному. От напряжения драки подташнивало и сосало под ложечкой. Федор глубоко вздохнул носом и тремя резкими выдохами через рот вытолкнул из себя воздух, утихомиривая сердце и восстанавливая дыхание. Приподнял голову, мутным глазом оглядел окружающих, ожидая продолжения. Поверженный его противник пришел в себя, тяжело поднялся, встряхивая головой, оглянулся на Федора и пробормотал что=то, но без угрозы, почти беззлобно. Моджахеды посовещались и вытолкнули на вытоптанный пятачок еще одного бойца. Этот дух был покрепче с виду и, видимо, опытнее. Он не кинулся на Федора, а медленными кругами стал обходить его, выбирая слабину в позиции шурави. Нужно было брать инициативу нападения на себя. Федор выждал, когда солнце оказалось у него за спиной и ослепило духа, резким выпадом левой ноги отвлек противника и тут же правой нанес сокрушительный удар в голову. Но усталость взяла свое, поэтому, когда дух, уже падая, даже не ударил, а по инерции просто пнул Федора, оба они шмякнулись в пыль. Короткий красивый поединок изможденного пленного, его мужество, воля к сопротивлению настолько понравились, что моджахеды зааплодировали. Федора больше не били. Вечером ему вместе с лепешкой и кувшином воды принесли в пиале вареный рис с какой=то овощной подливой и старую, но чистую и еще крепкую одежду: шаровары, рубаху и тапочки без задников. Держали его в той же глубокой яме, хотя и бросили одеяло. Теперь можно было укрыться днем от сжигающего солнца, а вечером -- от холода. -- За своего что ли признали, -- размышлял Федор. -- Да нет, скорее готовят к чему=то. Может, как бойцовую собаку, будут заставлять для потехи драться? Черт с ними, там посмотрим... И странное дело, когда Федор поел, переоделся в чистую легкую одежду, сбросив солдатское изодранное обмундирование и, укрывшись одеялом, перебрал в памяти события дня, он с изумлением понял, что испытывает чувство уважения и даже благодарности к своим врагам. Могли изуродовать, истерзать, но не стали. Могли за своих побитых мучениям подвергнуть, отдать им на расправу -- не отдали. Плохо, скудно, но покормили, переодели. Как? Почему? Враги ведь! Сам видел трупы замученных шурави. Постой, почему шурави? Советских солдат! Сам=то ты кто?! В большом смятении в эту ночь заснул Федор. И, видимо, этими мыслями навеяло ему сон, в котором увидел он себя. Истерзанного, с обрезанными ушами, корчащегося в луже собственной крови от боли, разрывающей его внутренности. Он страшно кричал, а духи, хохоча, под его вой глубже и глубже втискивали в него остро заточенный кол. И во сне этом духи на понятном для Федора языке кричали ему: -- Терпи, шурави, за свой СССР, за партию и правительство терпи, героем умрешь! Дома узнают -- может матери крышу хаты починят! И закричал во сне, мучительно завыл Федор: -- Нет! Нет, не хочу! Да подождите же вы!!! Проснулся от ужаса, от крика своего, вскочил на ноги, сдирал с головы одеяло, не до конца еще проснувшись, не понимая, сон это или явь. Не спал уже до утра. А действительно, за что геройствовать? За Родину? За народ? Так войну эту не народ начал, не Родина. Наоборот, горьким горем для Родины и народа стала эта страшная война. За партию? За правительство? За победу социализма на афганской земле принять смерть мучительную? Не нашел ответов на эти вопросы Федор. А вот позже получил он ответы... Посетил отряд Хекматияр с сотней своих бойцов. В конце посещения приказал командир привести к Хекматияру Федора. Привезли Федора в полутемную пещеру. Огонь очага освещал людей, сидящих на ковре. На почетном возвышении сидел Хекматияр. Федор вглядывался в его жесткое, почти европейское лицо, традиционно бородатое. Он хмуро посмотрел на шурави, что=то сказал командиру и жестом приказал увести пленного. Через несколько дней Федору разрешили днем ходить по лагерю, хотя ночью все равно возвращали в яму. Теперь с ним стал общаться ежедневно мулла, постоянно находящийся в отряде. Мулла читал Коран, заставляя Федора внимательно слушать. Федор, конечно, ни черта не понимал, но слушать приходилось. Однажды Федор задремал под равномерный нараспев голос священника и вскочил от оглушительной пощечины. Да как же понять, ведь кроме нескольких слов, чего хватало для общения с афганцами, теперь было крайне мало. А что знал Федор? "Дриш! " -- стой, "шурави контрол" -- проверка, "чан афгани" -- сколько стоит, "шароп" -- водка, "риш машин" -- электробритва и тому подобные слова из лексикона оккупантов. Проводил занятия с ним и оставшийся из свиты Хекматияра переводчик и командир отряда. Объясняли шурави, что принимал он участие в войне неправедной, что афганцы никогда, никому и ни за что не покорятся. Как в прошлом веке не покорились колонизаторам -- англичанам. "Инглезе", -- презрительно выговаривал командир отряда. Страшно после этих бесед становилось Федору. Со школьной парты впитал он мысль о Великой Отечественной войне, что война эта была войной его народа, священной войной против вероломных захватчиков. Это священная война моего народа, -- говорил командир отряда. -- Шурави -- захватчики, оккупанты. Страшно было Федору от того, что соглашался мысленно с доводами, что сам так думал, от того, что понял, жутью обдало ощущение -- готов к предательству, к войне на стороне этого народа, против своего. Пытался остаться советским солдатом, человеком. Возражал, что солдаты исполняют приказ, их заставляют гибнуть. -- За что? -- прищуривался прошедший специальную подготовку у американских психологов переводчик. И, оставив, сокрушенного, растерянного Федора, обратился к командиру: -- Дальше сами. Теперь все получится. Я приказ выполнил. Теперь уже Федора заинтересовал этот народ, который мощь советского оружия уже который год не могла поставить на колени. Месяца через два Федор стал отмечать, что понимает отрывки разговоров афганцев, сам пытался называть окружающие его вещи, сначала вызывая смех, а потом помощь в освоении языка. Оброс Федор густой черной курчавой бородой, загорел, изменился внешне. Изменилось и отношение к нему. Кормили теперь Федора тем же, что ели бойцы отряда. Рис, лепешки, чай. Реже помидоры, виноград. Когда из кишлака приводили барана, куски вареного мяса из большого котла доставались всем поровну. Изменился Федор и внутренне. Чаще и чаще в мыслях считал себя своим среди этих людей. О том, что эти люди сражаются против его товарищей -- советских солдат, старался не думать. Близко сошелся с Рахматуллой, тем афганцем, с которым бился в первом поединке. Обучал Рахматуллу приемам каратэ, а взамен получал знание языка, обычаев этого народа. В долгих беседах узнал от Рахматуллы об операциях, в которых участвовал и участвует его отряд, о расстрелах пленных, в которых и сам принимал участие. "Это война", -- пожимал плечами Рахматулла. -- не мы ее начали и не на вашей земле... " -- А мы их скотами считаем, зверьем, дикарями, -- мучался в раздумьях Федор. -- А ведь, действительно, это мы вломились в их жизнь, вот они в ответ и отнимают наши жизни... Это еще не было предательством. Окончательно отказался Федор от своего народа, своей земли и поднял оружие против шурави из=за Рахматуллы. Накануне дня, когда Рахматуллу убили, они долго разговаривали с Федором. Стань до конца нашим, будь с нами. Прими нашу веру. Направь оружие против неверных, неправедных людей, -- предложил Рахматулла. -- Своих убивать? -- встрепенулся, даже вскочил на ноги Федор. -- Ты пойми, что твоих убивают твои. Будут еще воевать, -- будут еще убивать. Остановят войну, выведут войска -- сколько жизней сохранят и вам, и нам. И ты, убивая своих, только поможешь войну остановить. Убьешь десять -- Аллах простит. Это не ваш Христос. Будешь мне братом -- можешь четыре жены иметь, почет, богатство. Ты американские доллары дома заработаешь? Глубоко задумался Федор. Вот же мучение... Знал по рассказам и сам видел, как гнали советские офицеры солдат на минные поля по приказу высших офицерских чинов. Шепотом пересказывали ему, как попавших в окружение солдат уничтожили вместе с группировкой моджахедов. Тысячами гибли из=за неграмотных военных приказов. Неужели в этой войне правы только афганцы? Неужели... И не смог найти, чем возразить на свои же вопросы Федор. Понял, что убедили его, привели к выводу, что ни гроша не стоит жизнь солдата СССР в этой войне для советского правительства. В том числе и его единственная драгоценная жизнь. Наутро, провожая отряд, сказал Рахматулле, что принял решение, а какое, вечером скажет. Догадался Рахматулла, улыбаясь, как брата обнял Федора и ушел с отрядом. Вернулся отряд поздним вечером, понеся большие потери. Не вернулся Рахматулла. Резко изменилось отношение к Федору. Вместо приветливых улыбок -- хмурые лица, тяжелые взгляды. Шурави -- советский... И... Совершилась в этот вечер еще одна потеря. Не стало на свете советского военнопленного, русского солдата Федора Булыгина. После обряда обрезания и трижды произнесенной священной калемы -- Ла илях илля миах ва Мухаммед расул Аллах -- превозмогая боль после отсечения крайней плоти, пировал изменник Родины, предатель, принявший магометанскую веру и вместе с ней новое имя -- Рахматулла, наутро поднявший оружие против ненавистных шурави. Глава 9. "Максуд" Плюс на минус будет ноль... Это боевое задание состояло из плюсов, рядом с которыми немедленно, как бдительные часовые, вырастали минусы. Разрабатывали операцию штабисты из генерального управления, тщательно анализируя донесения разведки, сведения, выжатые из пленных моджахеддинов и их командиров, знания опытных офицеров, изучавших Афганистан еще задолго до войны, находившихся там в качестве военных советчиков. Готовый вариант утверждали на самом высоком уровне, чуть ли не на Верховном Совете СССР, что страшно раздражало и бесило профессиональных военных, разведчиков и контрразведчиков. Но что поделать? Партия наш рулевой... везде и всюду. Поэтому, для подстраховки, во избежание утечки информации, в итоговых документах указали чуть другое время проведения операции, да и страну приложения огромных трудов перенесли чуть восточнее. Но так или иначе, операция была готова. Ее важность состояла в том, что появилась возможность ликвидировать Максуда -- командира одного из крупных соединений душманов. Врага можно ненавидеть, но недооценивать нельзя. Максуд -- талантливый военачальник. Когда=то, еще в середине семидесятых годов он был одним из лучших иностранных слушателей фрунзенской академии, готовившей, как известно, не специалистов по засолке грибов и капусты. Вот и научили! Действия его боевиков отличали смелость, слаженность, дерзость, жестокость и, увы, редкая удачливость. Увы, так как эта самая удачливость приводила к большим потерям советских войск, находящихся в радиусе его контроля, порой даже к, практически, полной их блокаде. Кстати сказать, командиром этой части советского контингента тоже был выпускник той самой академии и даже того же самого года выпуска. Так что бывшие однокашники противостояли друг другу крепко и долго. Максуд, обладая аналитическим умом, вкупе с восточной дьявольской хитростью, сумел установить жесткую дисциплину среди своих людей, карая виновных по законам Шариата, не давал возможности шурави проводить никаких активных действий, вывел в зоне своего действия даже само понятие "договорный кишлак". Пленных русских брал редко, но если такое происходило, очень быстро заставлял их перейти на свою сторону, принять ислам и воевать против неверных. Так что уничтожить Максуда было очень желательно, но очень трудно. Базовое местонахождение его сил было расположено в небольшом городке, неподалеку от границы с Пакистаном Прямо из Пешевара он получал свежие силы, оружие, деньги, туда же переправлял раненых, пленных, перебежчиков. По донесениям советской разведки, в городке постоянно находились около трех тысяч духов, великолепно обустроившихся и готовых отдать свои жизни за Максуда, как отдали бы их с радостью за Пророка. Разрушить городок авиацией советское командование не хотело, и крупное боевое соединение моджахедов чувствовало себя в нем как у Аллаха за пазухой. Максуд создал и отладил свою внутреннюю службу безопасности, разведку, контрразведку, не жалея долларов, рублей, марок, чеков, наркотиков. Популярность его была чрезвычайно высока. К нему тянулись люди со всего Афганистана, давали клятву на Коране и вступали в войско под зеленое Знамя Ислама. Вот этого сильного, умного и опасного врага и решено было ликвидировать. Для выполнения разработанного плана отозвали из отпуска, из дома отдыха "Сосновый", что под Туапсе, спецгруппу, состоящую только из офицеров. Только вчера ребята обмывали новые армейские звания, окунали в стаканы с водкой майорские звезды, а заодно с ними и ордена Красной Звезды, полученные за успешное выполнение одной из предыдущих операций. Пошумели, конечно, немного, погусарили, отбив у офицеров из системы МВД, также отдыхающих на побережье, девчонок. Каждый из спецгруппы прошел подготовку еще ту, и саперную, и снайперскую, и рукопашную, и парашютную, и... В общем -- спецы хоть куда. Да и опыт боевой немаленький за плечами. Так что еще ночью, довольно сильно хмельных, их привезли в адлерский аэропорт, подбросили до Москвы, оттуда -- прямиком в Ашхабад, и теперь офицеры досыпали в более-менее приличной гостинице, расположенной внутри большого военного городка, в самом центре столицы Туркмении. -- Кде мои маленькие прюки? Та черт пы вас попрал! -- как все прибалты, Ян Роозма ругался, не повышая голоса, старательно выговаривая русские слова. -- Что потерял, Ян? -- поднял от подушки заспанное лицо Игорь Красников и тут же со стоном уронил голову на подушку. -- Вот блин, мутит чтой=то. Наверное, после перелетов... -- Маленькие прюки. Кому они мокут пыть нушны? -- "бушевал" Ян. -- О-о-о, чтоб вас! Заткнитесь! -- со своей постели простонал Лешка Уфимцев, -- чего это вы с утра разорались? Теперь может месяц спокойно поспать не придется, -- и, накрыв голову подушкой, перевернулся на другой бок. Ян сердито переворачивал вещи, развешенные на спинках стульев и недоумевающе сопел. -- Па-а-адъем! -- вытирая полотенцем голову, мокрую после душа, прокричал старший в этой операции Женька Панин. -- Сейчас на завтрак, потом последний инструктаж. В двенадцать ноль-ноль вылетаем в Кабул. Панин еще рано утром был в штабе, где получил пакет с точным описанием операции, прочел бумаги и тут же их сжег, согласно инструкции, вложенной в конверт. -- Всем ясно? -- громко спросил Панин, -- Я же сказал, подъем! Вставайте, мужики, сегодня последний день в Союзе, -- помолчал и добавил: -- А может, завтра вообще последний. -- Тьфу-тьфу, еще накаркаешь, спичку тебе в язык, -- слетел окончательно сон с Лешки Уфимцева. -- Не, мужики, пошумим малость... у меня предчувствие такое... Среди этой четверки черный юмор был делом обычным и воспринимался с одобрением. Темы смерти, гибели не были запретны в разговорах. Готовили их ко всему, к ситуациям неучтенным и непредусмотренным. За риск, за готовность жертвовать собой, за то, что решались вопросы, от которых зависели порой тысячи жизней, группе предоставлялись особые привилегии. После удачных операций отдыхали в Союзе на морских побережьях, в горах. Начальство закрывало глаза на достаточно вольное поведение этих офицеров. Пусть. Может, в последний раз. Тем более, что, конечно, случались и неудачные операции. В таких случаях слез не было. Только окончив их, третьим тостом, молчаливым, с комком в горле, стоя выпивали водки. Женька Панин сильно переживал провал предыдущей операции, считал ошибку своей, хотя и понимал, что группа подготовки сработала неудачно. Ориентиры не сработали. В итоге вместо намеченного договорного кишлака его спецгруппа вышла на кишлак, в котором их встретили плотным огнем. Немедленно уйти не получилось. Вертолетам нужно время для перелета, группе -- для перехода в место посадки машин. Да потеряли время, выясняя ситуацию. -- В кишлаке безоткатки! -- Откуда?! Быть не может! -- Безоткатные орудия и сотня духов... Нас встречают. Быстрее вертушки. -- Да какие духи? Вы что там, пьяные? -- Все, связь кончаю. Уходим. -- Ку-у-уда?! Не уходить! А задание?! И так дальше и дальше. Женька понимал, что время уходит, и ситуация для них складывается крайне сложно. Но тот, по другой конец связи, все тянул и тянул, предлагая подождать, пока не свяжется с Москвой. Женька уже открытым текстом материл тупоголового офицера, в ответ тот огрызнулся и заявил, что группа находится в семнадцати километрах от границы Афгана на территории Пакистана. Откровенно говоря, никакой границы там нет, пустыня да камни. Присутствует та самая граница только на географической карте. Результат ошибки -- невыполненное задание. А кроме того... Пришлось принимать бой и уходить, срочно уходить. Краем глаза Женька видел, как остальные четверо едва заметно приподнимались из=за камней, посылали короткие автоматные очереди и уходили дальше в пустыню. Женька молил Бога, чтобы успеть дойти до первого скального коридора. А там... Духи наступали быстро, уверенно. Еще бы, человек сорок бросились в погоню. Но ребята из спецгруппы не были напуганы этим. Все верно. Так и надо. Один к десяти. Не этому ли их и обучали? Бою с противником, превышающем в силе вдесятеро. Все нормалек! Уже у самого узкого входа в спасительное ущельице грянул разрыв гранаты, посланный духами из гранатомета. Женька оглянулся. Духи еще были далековато. Неподалеку от Женьки в пыли лежал Николай. Нехорошо лежал. Ноги носками ботинок чертили круги на земле, руки обхватили живот с развороченными осколком внутренностями. Эх, Коля, Коля, какого ж ты.., ну зачем же ты бронежилет=то бросил! Женька бросился к нему, еще на бегу понимая, что все кончено. Николай еще был в сознании, глубокими глазами он смотрел в голубое небо и что=то шептал пузырящимися кровью губами наклонившемуся над ним командиру. Женька прислушался. -- Женя, вперед. Уходите... Женька вынул из лифчика гранату, выдернул чеку и сунул, зажал запал в ладони раненого. Николай благодарно улыбнулся и слабо кивнул, впадая в беспамятство. Женька забрал оружие и кинулся в ущелье. Минут через десять за спинами группы раздался хлопок. По времени выходило, что Николай дождался духов и разжал ладонь, когда они были возле него. Никто из ребят не оглянулся. Шли быстро, переходя на бег. До места встречи с вертолетом еще часа три хода. Каждый поставил в уме черную зарубку. Все. Нет больше Коляна. Вечная ему память! Ян все еще возился в поисках пропавшей вещи, когда из ванной вышел Лешка Уфимцев: -- Эй, горячий эстонский парень! В ванной твои трусы, на веревке висят. Кому они нужны, твои маленькие прюки?! -- подмигнул ребятам, поддразнивая Яна, -- "Что это ты трусы теряешь? Перепил вчера? Ничего -- завтра душки похмелят. "Старым Таллинном"! -- Пошел потальше! -- улыбнулся Ян, -- Сам пьянчушка. В двенадцать ноль-ноль, без всяких проволочек вертолет МИ-8 поднялся в жаркое небо, сопровождаемый двумя двадцатьчетверками. Звено взяло курс на Афганистан, а там в район Баглана, откуда и начнется операция. Сидели внутри раскаленной вертушки, напялив на головы шлемы с переговорными устройствами. Игорь Красников нетерпеливо крутился на узкой алюминиевой скамье: -- Эй, Ян, -- сквозь треск и помехи в наушниках позвал Игорь. Ян степенно повернул голову. -- Лыжи=то подбери! Роозма выступал в команде ЦСКА по биатлону, поэтому невзрачная шутка здесь, над прожаренной пустыней, смешит. Тем более, что у Яна невероятный, сорок восьмой размер обуви. Мужики рассмеялись. Даже пилоты, обернувшись через плечо, заулыбались. Что ж, шутка -- хорошее начало. Немалый плюс. Ян откинулся к борту, прикрыл глаза. Биатлон, снег, лыжи. Зимний Таллинн. Кривые улочки, башни, ратуша в аккуратных снеговых шапках. Приятно вспомнить. Особенно здесь, сейчас. Даже потянулся Ян сладко от приятных воспоминаний. -- Не тянись, долговязый! -- не успокаивается Игорек. -- Вертолет разорвешь! Не успели отсмеяться, как в машину ударил снаряд. Вот, мать их... Только=только границу пересекли. Вон, еще и речку видно. От взрыва вертушку сильно тряхнуло, но не это оказалось роковым. Следующим снарядом напрочь отсекло хвостовую балку, и зависшее тело вертолета начало неумолимо падать вниз, еле удерживаемое несущим винтом в горизонтальном положении. Сидящих внутри, ухватившихся руками, кто за что успел, начало вертеть на сатанинской карусели. Вот тебе и минус! Минус на плюс. Женька, крепко вцепившись в скобу, выступающую из стенки вертолета, крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть сквозь иллюминатор мелькания приближающейся земли. Не от страха. От отвращения перед любым вращением, которое он приобрел в подростковом возрасте. Перед его домом на детской площадке была установлена этакая гадость, сваренная из металлических труб в виде буквы "Ф", крутящаяся на подшипниках. На всю жизнь проклял эту вертушку Женька. Секрет ее действия очень простой. Руками нужно взяться за верхние перекладины, а на нижние встать ногами, оттолкнуться от земли, как при катании на самокате. Тогда эта дрянь начинала вращаться. Как регулировать скорость вращения от плавного до безумного, становилось понятно почти сразу. Нужно было только=то оттопыривать зад или выпрямляться вертикально. А вот как остановить эту гениально простую штуку? Да если тебя от вращения тошнить начинает?! В общем, Женька спрыгнул с нее, получив сильный удар по ногам нижней перекладиной, и в ближайших кустах сирени с полчаса поливал траву маминым вкусным обедом, а карусельку -- удивительно нехорошими словами. Если бы не соседская девчонка, которая так ему нравилась, ни за что не залез бы Женька на эту штуковину! А так хотелось покрасоваться в мощном вихре вращения. Покрасовался! Ох, как смеялась Светка, когда он бледный, взъерошенный выбирался из кустов... Так что Женька почувствовал себя отвратительно после первых же оборотов искалеченного вертолета. Глаза зажмурить можно, а вот желудок не зажмуришь. Лешка Уфимцев, не смея отцепить руки от лебедки, для того чтобы хоть лицо прикрыть, с ужасом видел помутневшие глаза командира, его побледневшее лицо и судорожно глотательные движения кадыка. И боялся он не того, что вот, сейчас они могут разбиться. Не о смерти думал Лешка, когда в него полетели брызги завтрака, щедрого завтрака, который для них устроили в Ашхабаде. То, что осталось от вертолета, достаточно жестко брякнулось на бархан. Замычал, мотая головой, прикусивший язык Ян, хахнули невольным выдохом остальные. Первым из рваного бока вертолета пулей вылетел Женька, следом выбрались остальные. -- Целы? Живы? -- приходя в себя, чуть покачиваясь, пересчитывая взглядом, начиная с оттирающегося песком Игоря, спросил Женька. -- Что с летунами? Подбежали к кабине, переступив через тело бортача, вылетевшее через треснувший фонарь, и, увидев раздавленные лица пилотов, потянули шлемы с голов. То, что люди мертвы, они поняли сразу. Опыт. Горький. Следом за упавшим вертолетом сели сопровождающие. В густой туче пыли группа погрузилась в один из них, и он тут же сорвался с земли. Уже в иллюминаторы офицеры увидели, как на месте падения вспух черный взрыв, и вторая вертушка, сделав прощальный разворот над местом гибели экипажа, ушла на прочесывание границы. Пока летели, Женька связался со штабом, и оттуда поступил приказ вылетать на место высадки сразу. Пока Женька переговаривался, Игорек мрачно пошутил: -- Блин! Говорил же тебе, Ян, не потягивайся! Какой вертолет разорвал! Никто не поддержал. Хорошо, что не разбились. Хорошо, что не рвануло топливо в баках, не сдетонировали боеприпасы. Что ж. Плюс! ... Последние метры до укрытия преодолели глубокой ночью, крадучись. Спустились с вершины скалы до позиции. Обосновались, замаскировались. Подготовили оружие, о котором заботились больше, чем о себе. В бинокли можно было рассмотреть дома, дувалы, вооруженные посты, патрули. Разведчики проделали ювелирную работу, выбрав и подготовив место для снайперов, с которого по ориентирам они смогли определить дом с открытой террасой во дворе Максуда. Увидеть все это можно было только с этой точки склона, открытого для свободного обзора и обстрела со стороны моджахедов. Женька подумал, что для него навсегда останется загадкой, как разведчики искали это место, как оборудовали его, обустроили прикрытие из камня. Ведь работали=то прямо под носом у духов. Сколькими жизнями за это заплатили?! Решающим было утро. По данным Максуд должен после утреннего намаза на террасе собрать командиров отрядов на совещание. Так открыто он действовал крайне редко. Шанс выдался из=за того, что собирались практически все командиры, и упускать такую возможность было нельзя. Поэтому снайперы проверяли свою готовность еще и еще раз. Повторяли приметы Максуда в уме, настраивали оптику оружия, твердо помня давнишние наставления инструкторов. Стрелять только в шейные позвонки, в худшем случае -- в голову. Выстрел в сердце --шанс на выживание, что недопустимо. ... Отзвенели голоса муэдзинов с точеных высоких минаретов. Правоверные мусульмане, завершив намаз, занялись делами земными. Четыре пары внимательных глаз с помощью мощной оптики вели неотрывное наблюдение за террасой в абсолютной тишине. Очередность ведения стрельбы определена еще на базе, и все четверо теперь составляли единый организм, тонко улавливая любое, самое малейшее движение, чутко реагируя на дыхание товарища по засаде, казалось, даже на мысли. Женька удовлетворенно оценил спокойствие, царившее в его группе. А что волноваться?! После выстрелов, по сигналу радиомаячка, через десять минут придут вертолеты. Вся проблема -- забраться на вершину этой скалы, что за спиной, с которой спустились ночью, перевалить через гряду и бегом в вертолет. Вот и все! Стоп! Вот они. Хорошо видны. Женька чуть повел стволом в сторону дверного проема, откуда выходили люди. Не он. Не он. Тоже не он. Максуд! Не спешить. Убедиться. Да. Он. Прицел. Дыхание. Курок. Выстрел. Четыре выстрела прозвучали как один долгий. Перерыв между первым и тремя остальными -- доли секунды. Первым стрелял Ян, стрелял на поражение, остальные -- для контроля. Максуд дернулся и, обезглавленный, повалился на доски террасы. Уходить. Быстро. Женька нажал на кнопку радиомаяка, словно дал старт. Через девять минут сорок пять секунд там, за грядой, будет ждать вертолет. Быстрее! Снайперская винтовка имеет особое устройство. Ее выстрел звучит как хлопок в ладоши и доносится как бы с неба. Очень трудно определить по звуку, откуда именно пришла смерть. Но направление выстрела духи определили мгновенно. Да и движение группы по отвесной стене скалы под яркими лучами солнца явно не маскировало. Загремели выстрелы. Обернувшийся Женька увидел, что невесть откуда взявшиеся моджахеды черным муравейником устремились из городка прямо к склону, который вел к месту недавней засады. В четырех человек, быстро, по-пластунски поднимающихся вверх, видных как на ладони, попасть достаточно легко. Тем более, что стреляет весь город! Но обошлось. Склон в течение двух минут был накрыт свинцовым ковром Плотность смертоносного потока была такая, что попадания в камни превращали их в клуб пыли и визжащих осколков. Может, эти облачка и спасли. Может -- скорость. Может -- Матерь Божья! Успели, перевалились через вершину. Женька тряхнул головой, показалось или правда кто=то застонал? Все нормально. Все здесь. Вот они, красавцы. Через минуту... Да вот они, вертушки! Заходя на боевые развороты, два вертолета обрушили лавину огня на наступающих духов, на город. Сами достаточно уязвимые, отвлекали внимание на себя от снизившегося над вершиной третьей восьмерки. -- Проворней, мужики, -- проревел Женька. -- Один, другой.. Где Игорь? Лешка Уфимцев сунулся было назад из вертолета, но Женька толканул его широкой ладонью в грудь, облегченно вздохнув. К вертолету, потягивая ногу, спешил Игорь, весь в крови, волоча за собой разбитую винтовку. Ввалившись в чрево вертолета, задвинули хлопком дверь, и машина поднялась в воздух. Следом за ней потянулись и другие вертолеты, оставляя за скалой разъяренного врага. -- Уф-ф-ф! Можно выдохнуть, прикрыв глаза, смахнуть пот и пыль. -- Игорь! -- позвал Женька. -- Что с тобой, Игорек? Ранен? -- Сучьи дети! -- стонал Игорь, -- Падлюки! Чтоб их хряк поймал! -- Еле разжимая губы, ругался раненый. -- Вот ведь... Ну нет, чтобы в сердце! Что я теперь девчонкам скажу! Ведь засмеют! Облегченно вздохнули: "Значит, жив, бродяга! ", и тут же повалились от хохота. Ненадолго передыхали и опять хохотали, всхлипывая от изнеможения и вновь ржали, выворачивая челюсти, всю дорогу до базы перевязывая зад Игоря, едва ли не в лохмотья иссеченный острыми, как бритва, осколками камней. ... Нежаркие уже лучи вечернего солнца ласково гладили тела офицеров. Что=то озабоченно шептали набегающие на песок пляжа волны Черного моря. От административного здания "Соснового" отделилась фигура Женьки. -- Какие=то неприятности, -- лениво процедил Лешка. -- По походке вижу. -- Какие? -- подал голос с соседнего лежака дочерна загоревший Ян, -- фместо отной накраты тве татут? А ты леши, леши, -- обратился он к лежащему на животе Игорю и с наслаждением отмщения добавил; -- Сакорай свою сатницу! -- О, у него задница теперь знаменитая, -- сразу подключился Лешка, -- видел девчонку, что его лечит? Она его героическую задницу как зеницу ока бережет. Холит и лелеет! Завидуй, Ян! -- Ну, почему как? -- попробовал возмутиться и перевернуться на бок Игорь, но заохал и остался лежать на животе. -- Как дела, командир? Женька с размаху бросился на песок: -- С чего начать, с хорошего или с плохого? -- Тавай с хорошеко! Что в плюсе? -- Отпуск по десять суток с поездкой на родину. Ну и всем по медали "За боевые заслуги". --??? -- По медали? -- вытянулись лица. -- За Максуда?! Игорь, схватившись за зад, горестно и комично застонал. -- А вот это как раз минус. Умный Максуд, ай, умный! Недооценили мы его. Он уже месяц как в Пакистане. Совещание проводил один из его двойников... Ну а плюс на минус будет?!. Офицеры промолчали, отвернувшись к кроваво-алому закату за линией моря. Глава 10. "Дик" "Ди-и-и-ик! " -- отвратительно завизжали сдавленное мышеч-ным спазмом Димкино горло и намертво зажатые тормоза "Моск-вича". Выскочившая на середину дороги собака метнулась было в сторону от несущегося на нее верещащего металла, но замерла в растерянности прямо по середине дороги. За тысячные доли се-кунды Димка успел крутнуть руль вправо, и перелетевший через бордюр "Москвич" с размаху уткнулся в толстенный тополь, сди-рая с него старую кору смятым вдрызг носом легковушки. ... -- Ди-и-и-ик! -- весело кричал на весь парк восьмилетний Димка неуклюжему толстому щенку, отбегая от него на два-три шага и млея от того, насколько забавно и старательно, перевалива-ясь с боку на бок, путаясь в коротких лапах, щенок бежит к нему, радостно тявкая. -- Ах, ты, звереныш мой! -- и Димка подхватывал на руки, це-луя смешного толстячка в крошечный нос и бархатные ушки. С хохотом уворачивался от мокрого красного лоскутка язычка, ко-гда песик пытался благодарно лизнуть его лицо. С переполненным любовью сердцем отпускал собачку, опять отбегал и подзывал, будоража звонким голосом раззолоченный осенними листьями, горьковатый от дыма костров, пронизанный солнечными лучами городской парк. Щенок недоуменно вскиды-вал голову, разыскивая куда же делся этот -- веселый, пахнущий молоком, находил Димку и, торопливо виляя куцым хвостиком, бежал к нему, к его ласковым теплым рукам. -- Дик! -- и умный, послушный пес, заслуживший уже не одну награду на выставках собак, старательно выполнял команды сво-его хозяина и проводника Димки. На занятиях по собаководству в клубе кинологов хвалили Дика. Было за что. Собачью азбуку "сидеть", "лежать", "ползи" и прочее понятливый пёс выполнял даже не по слову и жесту, а по намёку на жест. Складывалось впечатление, что человек и собака читают мысли друг друга. Инструктор служебного собаководства, по окончании Диком "высшей собачьей школы", серьезно поговорил с Димкой. Пообе-щал дать характеристику и рекомендации для службы в погран-войсках. Димка, довольный безмерно, что не придется расставаться с собакой, с удовольствием слушал инструктора, который говорил: -- Димка, с таким псом служить легко. Буду у военкома -- за-молвлю за тебя. Обещаю. Погранвойска -- это тебе не стройбат. Это для мужчин. Да, Дик? -- и ласково трепал уши собаки. -- Звереныш мой! -- целовал в холодный нос Дика Димка. Не обманул, не подвел надежд Димки инструктор. Замолвил. Рекомендации и характеристики были переданы в военкомат. На одиннадцатое ноября пришла повестка. Долгий путь в общем ва-гоне солдатского эшелона скрашивался для Димки общением с со-бакой. Когда прибыли в часть -- выяснилось, что это не погра-ничная застава, как надеялся Димка, а обыкновенный учебный центр, в котором готовят саперов. Солдат -- саперов и собак -- са-перов. На занятиях в поле по разминированию, пожилой прапор-щик -- инструктор показывал, как, откуда, с какой стороны лучше подойти к мине, что с ней делать дальше и все время по-вторял: -- Учтите. Основную часть работы за вас делает собака. Она идет первая. Она находит мину. Смотрите на нее, слушайте ее, повинуйтесь ей. Вот этой штуковине, -- прапорщик поднимал над головой, чтобы всем было видно, плоскую смертельную тарелку, -- по фигу, кто или что, включило ее механизм: нога солдата, ла-па собаки или колесо БТРа. Она в любом случае выполнит свою задачу. Отсюда вытекает -- собака спасла вашу жизнь. Вы -- жизнь многих других людей. Прошло полгода. Теперь уже Дик с Димкой служили в полку под Кабулом. Выходы на разминирования превратились в серую рутинную необходимость. Дик чутко шел впереди Димки на длинном поводке, то и дело аккуратно тыкаясь носом к земле, к бетонному покрытию дороги, к продавленной колесами много=тонных грузовиков колее. Учуяв, пес садился рядом с обнару-женной миной и ждал, когда Димка подойдет и начнет свою рабо-ту. Однажды работали у договорного кишлака. Духи перед уходом в горы оставили после себя на подходах к селению сот-ни мин. Работали третьи сутки. Димка с Диком уже подбирались к первым дувалам, когда обнаружилась очередная мина. Дик ус-тало сел, обозначая место, а Димка аккуратно стал прощупывать контуры снаряда. Уже стал снимать первый слой почвы, когда Дик потянул его за штаны. Димка замер, понимая, что пес не на-прасно волнуется. Оглянулся на собаку, ожидая увидеть, что Дик укажет новое место. Но Дик упорно тянул хозяина от обнаружен-ной мины, а потом снова подошел к этому месту и сел. Димка уди-вился: -- Дик, ты что, устал? Ну отойди, отойди. Сейчас эту вытянем и отдохнем вот там, в тенечке. Дик все также сидел, чуть тыкаясь носом в разрытый песок. Димка подтолкнул собаку и начал пальцами нащупывать взрыва-тель, как Дик вдруг коротко рыкнул и довольно ощутимо куснул его за ногу. -- Дик! Сидеть! -- рассердился Димка, -- Ты что, офонарел что ли? Дик оббежал вокруг заминированного места, сел напротив хозяина, лизнул его в нос и опять ткнулся носом в образовавшую-ся лунку. И вдруг Димка понял в чем дело. Он даже похолодел от догадки. Очень осторожно Димка просунул пальцы под мину и легким касанием нащупал под ней другую, но уже не противопе-хотную, а противотанковую. Расчет духов был коварен и прост. "Ну, ладно, нарвался на противопехотную мину солдатик. Ну, уби-ло его, ну еще одного -- двух рядом стоящих-идущих, а вот если сдетонирует противопехотная, а от нее противотанковая -- тут уж от всей души дров наломает. Тем более, что мины эти у самого входа в кишлак заложены. Пока шурави все предыдущие мины по-снимают, ясное дело, устанут, внимание притупится, а тут, нате вам, подарочек с азиатской хитростью -- изюминкой, ешьте гости дорогие. Только не обляпайтесь! "- так рассуждал Димка, проворно обезвреживая мины. Закончил. Притянул к себе Дика, прижал его большую голову к своей груди, погладил, пошептал в ухо ласко-вые слова, попросил прощение за свою тупость. Дик вывернулся из рук хозяина, совсем по щенячьи взвизгнул, лизнул Димку в нос и бросился в тесную улочку кишлака как раз в тот момент, когда из=за дувала раздался выстрел. Димка охнул, схватился за правую руку и сунулся носом в землю, пытаясь левой рукой стянуть с плеча автомат. Но тот только больно ткнулся мушкой в затылок. Второй выстрел грянул почти сразу и винтовочная пуля впилась в бедро левой ноги. Димка увидел, как Дик лишь не секунду выско-чил из улочки, затем круто развернулся, взвихрив смерчик пыли, и исчез снова. Через несколько секунда Димка услышал еще один выстрел, крик ужаса и боли, а затем хрип и стоны. В замершем в тишине кишлаке уже три дня как остались только старики, уже не способные держать оружие, дети, еще не способные направить его против шурави, женщины, благодаря которым могли выжить те самые старики и дети. После ухода моджахедов, с их согласия, старейшины сдали кишлак русским, сделав его договорным, чем купили себе покой на некоторое время, пока ушедший отряд не вернется назад, набравшись сил для борьбы с неверными. Поэтому в кишлаке стояла тишина. Люди попрятались за глинобитными стенами домов -- ждали, когда войдут советские войска. Одиночные выстрелы не смогли привлечь пристального вни-мания работающих саперов, тем более, что Димка в ответ не вы-стрелил. Димка уже терял сознание, когда увидел рядом с собой окро-вавленную морду Дика. -- Ты что, ранен? -- обеспокоено зашептал Димка, погружаясь в липкий обморочный сон, но все же ощупывая слабой рукой тело пса. Уже ночью Дик помогал очнувшемуся Димке выбраться с разминированного поля, через которое они столько дней пробира-лись к кишлаку. Дик волочил хозяина за рукав, тянул за ворот гимнастерки, подставлял холку для опоры. Димка смутно помнил, как тянул за собой раненую ногу и руку, слабо передвигал вперед здоровое колено, опирался на него и валился вперед, тем самым чуть продвигаясь к маячившему далеко-далеко огню костерка. Дик, обессилев, жарко, тяжело дыша, ложился рядом, заглядывал в Димкины глаза, лизал его щеки, вскакивал, обнюхивал пред-стоящий путь и вновь тащил за собой Димку. Близко к утру человек с псом добрались на расстояние слабо-го крика к расположению роты саперов. Дик, радостно залаяв, ки-нулся к часовому, обалдевшему от неожиданности, отбивающему-ся от зубов собаки, которая тянула его куда=то в предутреннюю темень. Откуда=то выскочил командир роты и позвал: -- Дик. Дик, где хозяин? Веди! Дик рванул назад, к Димке, с неохотой возвращаясь к кинув-шимся за ним людям, словно досадуя на них за то, что ни черта не видят они в темноте, не говоря уже о том, что и нюхать=то не умеют, что доступно любому щенку. Димка слышал, что к нему приближаются люди вслед за при-мчавшимся Диком. Когда Димку осторожно уложили на шинели и понесли к расположению роты, он тихо позвал: -- Дик! За мной! Пес радостно взвился свечой вверх и принялся совершать круг радости, взметывая под собой песчаную пыль. Димка с любо-вью смотрел на пса сквозь заслезившиеся то ли от боли, то ли от нежности к Дику глаза. Взрыв! -- Ди -- и -- и -- ик! -- закричал Димка, больно ударяясь оземь, брошенный солдатами, кинувшимися на землю. Увидел Димка, как в середине внезапно выросшего уродливого в своей безжалостно-сти куста кувыркнулось рвущееся на куски тело его любимца... ... После госпиталя Димка изменился. Он стал угрюмым и злобным. На предложение медицинской комиссии о возможной комиссации пробурчал только, что хотел бы остаться служить, но по-возможности в других частях. Желательно, в не очень извест-ных, особого назначения. Димка ожесточился. Против кого? Конечно против афганцев, умело подсказала пропаганда. Ведь мы несли на их землю только добро! Мы хотели им как хорошим друзьям помочь построить со-циализм!! Выйти в космос!!! Вместе строили бы будущее челове-чества -- коммунизм. Был бы мир и добрососедские отношения... А они враги! Это они, все они виноваты в том, что погиб Дик. Что идет война. Что гибнут хорошие ребята. Они -- звери. Они пытают, издеваются, мучают! Нет! Звери хорошие и добрые. Духи хуже самых жестоких, самых лютых зверей! Их надо уничтожать! Просьбу о переводе в осназ удовлетворили, и вскоре Димка оказался в роте капитана Багирова, гордо носящего кличку Смерть. Очень скоро рядом с той страшной кличкой зазвучала не менее весомо и гордо другая -- Звереныш. Угли ненависти димкина душа просила залить кровью врагов. И Димка, ослепленный мстительностью, вместе с другими бойца-ми стрелял, колол, резал, взрывал. -- Радуйся, Звереныш, погуляем завтра! -- потирал руки Баги-ров, раскладывая карту, -- вот этот кишлак завтра берем. Прячут и поддерживают группировку Максуда, гады! Ох и отомстим за ре-бят наших, за пса твоего отыграемся. Назавтра, когда взятый кишлак уже горел, объятый пламенем со всех сторон, выгоняли на центральную площадь оставшихся в живых жителей, не оказавших во время боя никакого сопротивле-ния, потому и выживших. Заставляли их же разложить трупы ста-риков и детей, женщин и моджахедов прямо на дороге, отгоняли к дувалам и Смерть, командовавший из БТРа, трогал машину с мес-та, направляя колеса прямо на головы уже мертвых людей. Головы лопались под тяжестью подпрыгивающей на препятствиях, но не-уклонно двигающейся вперед боевой машины. Смерть, развер-нувшись в конце страшного ряда, направлял БТР на тела и уже кромсал руки, ноги, грудные клетки погибших. -- Не распускать нюни! -- рычал проявлявшим слабость, -- смотрите сюда! Всем смотреть! Пашку вспомните! А Гришаню=то помните? Это же они, твари, его живого пополам распилили. Что, забыли?! Мы к ним с добром, а они нашим уши обрезают! А -- а -- а -- а... -- уже хрипел Смерть, захлебываясь садистской злобой и утю-жа окровавленными колесами остатки трупов рычал, -- Кто мявк-нет, своей рукой уложу предателя. Вместе с этими уложу, -- кивал в сторону искромсанных тел, -- Уложу ведь, а?! И скажу, шо так и було! А меня грохнут -- Звереныш уложит. Да, Димон?! -- и жутко хохотал, обнажая белые крепкие зубы. Димка согласно кивал головой. Впрочем, "мявкать" никто не собирался. В команду подбира-лись конкретные люди для конкретной работы, были единодушны, исполнительны, управляемы. Знали на что шли. Смертники под командой Смерти сеяли смерть. Перед дембелем Димка подал рапорт на сверхсрочную служ-бу и собирался оставаться в Афганистане до полной победы со-циализма, но тяжелое ранение уложило его в госпиталь. Несмотря на его просьбы, его -- таки комиссовали и отправили в санаторий для адаптапции и реабилитации. Димка ожил, появилось желание что=то делать. Остались, правда, вспышки бешенного гнева при разговорах о неправедно-сти той войны. В таких случаях Димку выручала... скорость. На подаренном отцом "москвичонке" он выезжал за город и на пус-тынных участках трассы "отыгрывался" на машине. Вот и сегодня после работы, сцепившись с сотрудником, Димка распсиховался. Сотрудник со знающим видом стал доказы-вать, что советские солдаты тоже зверствовали в Афганистане, что так нельзя было. Поэтому душманов поддержала вся страна. "Зна=ток, мать твою! -- заводился Димка, -- и в армии=то не служил! " Взбеленился Димка, почувствовал -- нужно остыть, иначе беда будет, хотя и понимал, что прав этот чертов пацан, а смириться с этим не мог. Долго носился за городом Димка, вспоминал Дика, Смерть, войну, мины, убитых друзей и афганцев. В город въезжал уже успокоившись. Приветливо горели фо-нари на проспекте, машин было мало. Вечер=то поздний. Димка расслабился. Именно в это время на середину дороги выбежала собака как две капли воды похожая на Дика. Димка помертвел, поэтому и не осталось времени для плавного торможения. -- Ди-и-и-ик! -- разметалось, разнеслось среди жилых домов и рассыпалось осколками лобового стекла около толстого придорожного тополя. Глава 11. "Фатя и Тандем" Как только Жорка не вредил Федору! Если за целый день не устроит никакой каверзы, хотя бы про-сто не обругает, считает -- день прошел зря. Эта неприязнь началась с первого дня знакомства. Черт его знает с чего! Скорее всего из=за детской стычки с деревенскими мальчишками. Жорик -- Георгий -- истинно городской житель. Для него поня-тен шум широких проспектов, тишина и вдумчивость библиотек, грохот динамиков и безумство разноцветных прожекторов диско-тек, парадность и праздничность концертных залов. Он легко раз-бирался в смысле и сущности классических произведений, любил таинственную узнаваемость любимых с детства музеев, с восьмого класса посвятил себя экзотическому спорту -- каратэ и древневос=точной философии. Выросший в интеллигентной семье, с детства получивший хорошее воспитание и знакомство с манерами выс-шего света, он с некоторой долей презрения относился к явле-нию, которое в России с незапамятных времен пренебрежительно называют "деревенщина". Георгий хорошо помнил те времена, ко-гда он, городской мальчик, в черных шортиках, белой рубашечке, с обязательной бабочкой на тонкой шее, на чем непременно на-стаивал отец, появился в деревне у бабушки -- маминой мамы. Помнил недоумение деревенских пацанов при появлении этакого бобочки на пыльной площадке перед сельпо, куда он бездумно -- радостно побежал за страстно любимыми им ирисками "Золотой ключик". Мальчишки с величайшей радостью искатали его по зем-ле, разбили нос, изорвали белую рубашечку, но особенно их раз-дразнила та самая бабочка, которую они с большим трудом сорва-ли-таки с него и прицепили на шею старого лохматого кобеля, на-пуганного не меньше самого Жорика и сбежавшего с места по-боища с визгом и позорным лаем. К удивлению самого Жорика, он не убежал. Стоял в кругу разлохмаченных деревенских мальчишек, сжимая кулаки так, что ноготки впились в ладошки, хлюпая окро-вавленным носом. На шум драки и собачий визг из магазина вы-скочила толстая продавщица -- тетя Зина, но не успела и рта рас-крыть, чтобы разразиться басовитой руганью, как через дорогу быстро просеменила бабушка, раздвинула рукой уже испуганных ребятишек, схватила Жорика за локоть и потащила его домой, по дороге успев дать подзатыльник одному-другому обидчику Геор-гия. Жорик хотел было подло -- под защитой бабушки, -- сунуть зу-ботычину кому=нибудь из них, но потом гордо вывернулся из крепкой бабушкиной руки, повернулся к пацанам и срывающимся от подступивших слез голосом тоненько выкрикнул: -- Мы еще встретимся.., -- и заплакал от переполнявшей его обиды. Федор прожил всю свою 18-летнюю жизнь среди простых нравов сельского быта. С детства занятый тяжелым трудом, вос-питывался в рачительной, прижимистой крестьянской семье трак=ториста и доярки больше по дедовским, чем по книжным законам. Дедовы законы гласили, что своя рубаха ближе к телу. Не такая уж древняя память о барах и помещиках хоть царского, хоть совет-ского времени учила не делиться с чужими, -- пусть сами зарабаты-вают, -- крепко удерживать свое. Крепкий сельский "бычок" сразу не понравился Жорику. В минуты прощания перед посадкой в воинский эшелон мама благословила Жорика и, тайком от всех, надела ему на шею древ-него серебра фамильный дворянский прабабкин крестик. Отец же скупо -- сдержанно, высоко держа породистую седую голову, крепко пожал руку, и оба ушли, не опускаясь до того, чтобы пока-зывать людям горечь расставания. Георгий, с тоненьким оранжевым польским рюкзачком на спине, направился к вагону и стал невольным свидетелем того, как Федора провожал отец. Не стесняясь никого, мужик в новом "спинжаку", полосатых брюках, заправленных в сапоги, хватая сопровождавшего офицера за рукав кителя, искательно заглядывал ему в глаза и упрашивал оставить сына служить где=нибудь поближе, с простой хитрецой повышая майора до звания полковника: -- Товарищ полковник, он у нас один. А хозяин, и-и-и! И за скотиной горазд посмотреть, и на комбайну тамошним летом вымпел и грамоту получил. Да вот, товарищ полковник, посмотри-те! -- и мужик торопливо зашарил в кармане пиджака огромной за-скорузлой ладонью, но, увидев, что офицер уходит дальше, зато-ропился следом, махнув рукой на неубедительную грамоту. Сле-дом шагал здоровенный детина и противно тянул, смущаясь и стесняясь: -- Ну, фатить, батя! Ну, фатя! Жорик презрительно усмехнулся и забрался в вагон. В окно видел, как отец с сыном, когда офицер все же ушел, едва-едва за=толкали в вагон чудовищных размеров фанерный, еще времен гражданской войны, чемоданище. В дороге выяснилось, что в чемодане продукты, запасливо уложенные материнской рукой своему "чадушке" в дорогу. И "чадушко" весь путь до Ташкента чавкало, сопело, отдува-лось, благоухая салом с луком и чесноком. Говорить ему было не-когда. Только и ответил на вопрос, как его зовут: -- Федюнька! А в ответ на предложение присоединиться к трапезе да поде-литься деревенскими харчами, промолчал и через некоторое время опять засопел и зачавкал. Так, ни с кем и не поделившись, один и умял постепенно все содержимое. Пацаны отнеслись к этому снисходительно-презрительно, только и отгоняя жующего Федора, подсаживающегося послушать песни под гитару: -- Вали отсюда, жлоб! Гляди, обожрешься и до места не дое-дешь! -- В общем=то его не трогали -- армия исправит... Жорик, не понимающий такой жадности, полыхал благород-ным гневом: -- Боров! Сколько же он жрет! Да это же животное, а не чело-век! Федор благодушно отрыгивал домашней колбасой, почесы-вал голову и в ответ только и говорил: -- Ну, фатит, ребя! Ну, фатя! От этого искаженного "хватит" и получил свое прозвище. Никто не звал его по имени, только "Фатя". Впрочем, самого Федора такая отстраненность и пренебре-жение не смущали. Он даже не обижался, отчего создалось впе-чатление, что он еще и туповатый. Когда попали в учебный полк, прошли курс молодого бойца, распределились по ротам, Жорик и Фатя попали в один взвод. Тут и Жорик получил свое прозвище. Перед отбоем болтали в курилке о гражданской жизни, об увлечениях. Жорик рассказывал о каратэ, чем давно интересовались в роте. Видели в первую неделю служ-бы, как к Жорику пристали двое "черпаков", которых он уложил очень быстро и толково. На подмогу побежденным кинулись еще трое, но Жорик, умело уходя с линии атаки, ударами ног уложил и этих, праведным гневом дышащих борцов за армейскую иерар-хию. Жорик увлекался и переходил еще к одному виду спорта, ко=торым стал заниматься последний год перед призывом -- велоси-пед. Вот я и Фатя, как тандем. Только там на одном велике два гонщика ногами усердно крутят в одну сторону, а у нас Фатя в другую педали вертит! Грохнули, посмеялись и Жору прозвали "Тандем". Зная об отношении Георгия к Федору, их армейские товари-щи получили повод к бесконечным армейским розыгрышам, под-начиваниям, грубым, порой очень злым шуткам, как бы действи-тельно усадив их вдвоем на один велосипед, только спинами друг к другу, и заставляли на потеху вертеть педали -- кто кого. Хотя подыгрывать Георгий не собирался, получалось что=то вроде соревнования. Выведет Фатю из себя Тандем или нет. Советчикам не было числа, и каждый изгалялся как мог. Самыми мягкими солдатскими шуточками были налитые во-дой или мочой сапоги, гуталин в тюбике вместо зубной пасты, вы-нос крепко спящего Фати из казармы к туалету прямо вместе с койкой, портянка на лице храпящего Федора. Так что расползаю-щаяся из вещмешка после прибытия в Афганистан пустынная не-чисть в виде скорпионов, каракуртов и прочих тварей была просто милой усмешкой. Ненормальность таких развлечений была вызвана грубым ар-мейским бытом, войной, не терпящей сентиментальностей, непри-вычными условиями пустыни. Для многих эти развлечения были средством для отвлечения от тягот, у других -- на большее не хва-тало интеллекта. Но все же, после первого рейда, донимания жес=токого характера прекратились, все-таки автоматы всегда под бо-ком. Жора не принимал участия в этих развлечениях, но всегда интересовался душевным состоянием Фати, который с равнодуш-ным спокойствием вне палатки вытряхивал вещмешок, отмывал сапоги и, начищая их гуталином из тюбика из=под зубной пасты, гудел добродушно: Да фатить вам, робя! -- Ну, Фатя! -- взвивался Георгий. -- Ничего его не берет! Георгий уже понимал, что Федор -- натура цельная, с крепки-ми нервами, но никак не мог успокоиться и все думал, чем бы про-нять этого "бычка". Большим знатоком и любителем издевательских выдумок был Гусь. Именно он придумывал новые пакости, сам их подго-тавливал и сам же их исполнял. В общем=то Ванька Гусев был труслив, но, чуя поддержку со стороны авторитетного Тандема, старался услужить ему, понимая, чего добивается Георгий. Фатя же ни на йоту не менял своего добродушного настроения. Как все крупные люди он обладал редким спокойствием. Жорик знал та-кую породу людей и ждал, когда же переполнится чаша терпения Федора, и во что, в какой ураган выльется его гнев. Жорик с зами-ранием сердечным понимал, что это будет что=то грандиозное, и желал только одного, чтобы это свершилось при нем. Страшно хотелось вступить в единоборство с Федором, ощутить его натиск и огромную физическую силу, чтобы, как надеялся Георгий, в полной мере ощутить вкус победы. А то, что Федор был необы-чайно силен, знали все. Он мог совершенно спокойно взвалить на свои крутые плечи "Утес" и тащить его в гору, да что там, с колена мог лупить из него очередями, только чуть краснея от натуги. Ге-оргий, благодаря неприязни к Федору, тоже приналег на физо, подкачал и без того неслабые мышцы, но все же до "Утеса" было далеко. В одном из рейдов случилось так, что Фатя и Тандем оказа-лись в паре на прочесывании ущельица, ведущего к кишлаку. Че-рез который недавно проскочил отряд духов. Георгий знал, что Федор хороший боец. Он одним из первых в роте получил медаль "За отвагу", чем подхлестнул Георгия, зацепив его гордость, и меньше, чем через месяц Георгия представили к награде "За бое-вые заслуги", которая досталась ценой огромного напряжения и риска. * * * * * * * * * * * * Когда вошли в устье ущельица, Федор