(Мир пауков 2)
Найлу повезло, что ему не попались навстречу хищники. Злая и горькая
обида на судьбу жгла его, сжимала горло, слезы застилали глаза, и он не
замечал ничего вокруг себя. Появись сейчас на дороге скорпион или
жук-скакун, юноша лишь скользнул бы по нему презрительным взглядом, словно
упрекая, что поздновато явились. Страха не было, и это ощущение, хоть и
казалось странным, доставляло какое-то особое удовольствие.
Шел он быстро, двигаясь вдоль отметин на песке. Пауки ступали так
легко, что почти не оставляли следов. Невозможно было даже определить,
сколько их.
А вот отпечатки ног Вайга и Сайрис виднелись совершенно четко. Судя по
глубине следа, шли они не налегке - возможно, несли Руну и Мару. Найл то и
дело бросал внимательные взгляды на горизонт, но тот был чист.
Путь лежал через западную оконечность каменистой пустынной земли,
примерно между пещерой и страной муравьев. Из растительности чаще всего
встречались терновник и тамариск, песок был равномерно усеян черными
вулканическими камнями-голышами. Вдали постепенно вырисовывался горный
хребет, на востоке чернели конусы потухших вулканов. Местность была
неприглядной и угрюмой. Задувающий с запада ветер, перемахнув через голые
раскаленные камни, иссушал пот сразу же, едва тот выступал из пор. Найлу
доставляло удовольствие ощущать мрачное равнодушие ко всем этим
неудобствам. Вспоминая вздувшийся труп Улфа, он зло усмехался: телесные
страдания казались ему пустяком.
Он напрочь утратил чувство времени и слегка удивился, обнаружив, что
солнце, оказывается, уже коснулось окоема.
Под ногами тянулась рыжеватая земля, вдаль уходили скалы, некоторые из
них - узкие обелиски высотой более пятидесяти метров. Пора было подумать о
ночлеге, но всюду, насколько хватало глаз, было пусто и голо. В конце
концов Найл набрел на плоский рыжий камень, вросший в землю под углом,
рядом с которым пристроился терновый куст.
Полчаса ушло на то, чтобы выдернуть растение из земли и утрамбовывать
место, где оно росло. Затем юноша поужинал сушеным мясом и плодом кактуса,
запив еду парой глотков воды, которую прихватил из родной пещеры.
Ее горьковатый вкус неожиданно вызвал такой шквал воспоминаний, что у
Найла защемило сердце и ему вдруг мучительно захотелось разреветься.
Стиснув зубы, он заставил себя успокоиться и пошел собирать камни, чтобы
ночные хищники не проникли в его убежище. С чего бы, казалось, возводить
укрытие среди совершенной голой равнины? Ему просто хотелось чем-то
заняться, дабы не думать о своем неизбывном горе.
Осторожность, однако, себя оправдала. В глухой предрассветный час Найл
пробудился, почувствовав, как за терновым кустом что-то грузно возится.
Свет луны уже тускнел, и в молочном сумраке смутно различались очертания
какого-то крупного существа, быть может, скорпиона.
Тварь точно знала, что Найл здесь: должно быть, он случайно
пошевелился или вскрикнул во сне. Вытянув руку, юноша сжал металлическую
трубку. Было слышно, как тварь сухо ударяется панцирем о камни. Вот
затрепетал терновник. Найл, схватившись за него обеими руками, попробовал
удержать. Сообразив, что ему сопротивляются, существо начало огибать куст,
выискивая другой путь. Юноша резко сел и прижался затылком к камню.
Тварь, почуяв движение, заторопилась, пытаясь проделать брешь между
нагромождением камней и верхушкой тернового куста, используя защищенные
панцирем плечи как таран. Найл почувствовал, как его ступни коснулся щупик,
и, подавшись вперед, с силой надавил на кончик трубки. Та, щелкнув,
раздвинулась на пару шагов.
Обмирая от ожидания, что на его ноге вот-вот сомкнутся челюсти, юноша
с размаху ткнул копьем в темноту и, судя по всему, попал в цель, Существо
не мешкая развернулось и пустилось наутек. Уж кем бы эта тварь ни была, но
решила, что добыча с таким опасным жалом ей не по зубам. Найл же подтянул
куст на прежнее место и снова улегся, положив оружие возле себя.
Проснулся он уже на рассвете. Подрагивая от утренней прохлады, юноша
лежал и смотрел, как восходит солнце, затем поднялся, съел немного сушеного
мяса, запил завтрак водой и продолжил путь, направляясь к возвышенности.
Чем выше он поднимался, тем прохладнее становилось. Вдали переливчато
дрожал теплый воздух. Земля здесь была очень жесткой, и следы не читались,
но Найл не сомневался, что семья прошла именно тут.
Выщербленная, полуразрушенная тропа была проложена когда-то в забытой
и дорогой его сердцу древности, и, очевидно, по ней пролегал главный путь
через холмы. На одном из участков, в узкой лощине, скопилась пыль, и на ней
явно проступали следы Сайрис и Вайга, а также виднелись слабые отметины
пауков.
Через несколько миль Найл совершенно неожиданно для себя наткнулся на
емкость с водой, стоявшую возле дороги.
Она была сделана из массивных гранитных плит, доставленных явно
издалека, ширина около двух метров, сверху большой, наполовину сдвинутый
плоский камень. Вода оказалась кристально прозрачной, под ней к каменным
стенам лепился зеленый лишайник.
Юноша вынул из мешка кружку (ее когда-то вырезал из дерева Джомар) и
зачерпнул воды, такой холодной, что сводило зубы. Напившись вволю, он облил
себе голову и плечи, громко хохоча от восторга, а затем внимательно
осмотрел все вокруг.
Оказывается, здесь останавливались и мать с братом: он узнал след
сандалий, тех самых, которые прислала матери в подарок Сефна. А вот следов
малышей он нигде так и не нашел.
И, вглядываясь в воду, в поросшие мхом камни, он почувствовал, как
снова пробуждается к жизни, будто в душе разгорелся яркий огонь, и впервые
за последние два дня юноша ощутил неизъяснимое чувство радости - просто
так, оттого, что дышит и смотрит на мир. Он снова заглянул в воду,
расслабился и будто соскользнул в прохладную глубину, озаренную мягким
светом.
Какая-то часть Найла все же сознавала, что волосы у него мокрые, и
солнце обдает лучами спину, и колени жестко упираются в землю.
Другая же, совершенно обособленная, степенно плыла в тенистой
прохладе, неспешно, отрешенно, словно время остановило свой бег.
Вдруг вода неожиданно исчезла, и оказалось, что он смотрит на своего
брата Вайга. Тот лежал на спине - глаза закрыты, голова уткнулась в
корневище. По всему видно, что измотан: вон лицо какое осунувшееся,
посеревшее, будто безжизненное. Но ничего, дышит - грудь мерно вздымается и
опадает. Поблизости устроилась его верная оса, словно оберегая сон хозяина.
Мать сидит рядом, прихлебывая воду из чашки. Тоже устала донельзя,
лицо покрыто сетью темных морщин там, где пот смешался с дорожной пылью.
Найл сознавал, что это происходит на самом деле, только непонятно, где
именно. Как возникло видение, тоже неясно. Почему-то нигде не было двоих
малышек, а разомлевшие на солнце четыре паука имели не черную, а бурую
окраску.
Управляя своим внутренним зрением, юноша мог разглядеть их так же
тщательно, как если б сам стоял возле них. Туловища у пауков были
ворсистыми, а физиономии удивительно напоминали человеческие лица.
У пауков были большие черные глаза, взирающие на мир из-под нароста,
похожего на лоб. Чуть ниже помещался ряд глаз помельче, а еще ниже - другой
нарост, похожий на приплюснутый нос. Челюсти со сложенными клыками
напоминали бороды. Брюшина была меньших размеров и более подтянута, чем у
большинства их сородичей.
Когда один из пауков, поднявшись на передние лапы, повернулся
навстречу яростно сияющему солнцу, стало видно, насколько все-таки ладно
сложены эти твари. Им, несомненно, доставляло удовольствие нежиться на
солнце.
Прежде Найл ни разу не видел бойцовых пауков, но сразу же понял, что
это охотники, которым не составляет труда догнать любую добычу. Не укрылось
от юноши и то, что глаза у них есть еще и сзади - крупные, черные, дающие
круговую панораму обзора.
Пейзаж вокруг был во многом схож со страной муравьев. Зеленая равнина
с деревьями и кустами (на ближнем висели красные ягоды), пальмы и высокие
хвойные деревья. Но все это Найла сейчас не интересовало.
Он старался получше разглядеть пауков.
Удивительно, но он понимал, о чем сейчас думают бойцовые пауки. Они
привыкли настигать добычу, не дожидаясь, пока та сама угодит в сеть. Может,
поэтому их мысленный склад не так разительно отличался от человеческого,
как образ мыслей тех, кто караулит в засаде. Их склад можно было назвать
скорее активным, чем пассивным.
Вот этот, бархатисто-коричневый, с видимым удовольствием подставляющий
спину немилосердному зною, думает сейчас, сколько дней понадобится, чтобы
добраться до дома. Найл попробовал выяснить, что в понимании паука означает
дом, и тут же перед его мысленным взором встала поразительная картина.
Гигантский город, где сплошь невероятные, состоящие из одних проемов
строения, похожие на башни термитов. Между башнями натянута паутина -
волокна толстые, как веревки. А в одной из удивительных этих башен сидит,
будто в засаде, тварь, один взгляд на которую порождает во всех немой ужас.
Попытавшись уяснить себе ее сущность, Найл словно попал в огромный
темный зал, прочерченный толстыми гирляндами бесчисленных волокон белесой
паутины. А откуда-то из самого темного, занавешенного непроницаемыми
тенетами угла на него с холодным любопытством взирали два черных зрачка.
Юношу вдруг охватило безотчетное смятение, от которого его даже
бросило в дрожь. До этой секунды он ощущал себя просто отстраненным
наблюдателем, невидимым и неуязвимым.
А вот теперь, глядя на впившиеся в него из-за завесы глаза,
почувствовал, что, по сути, сам находится в этом зале, и его пристально
разглядывает бесконечно чужой, запредельный, беспощадный разум. Когда
смятение обернулось необоримым страхом, Найл невольно зажмурился. Видение
тотчас исчезло. Перед глазами снова была прозрачная вода, неподвижно
стоявшая в скользких мшистых стенах.
С опаской обернувшись, он облегченно вздохнул: никого поблизости нет.
Несмотря на дневную жару ему было холодно, да к тому же Найла не оставляло
ощущение, что те непроницаемые темные глаза, выглянувшие из густых тенет,
все так же цепко за ним следят. Прошло несколько минут, прежде чем образ
истаял окончательно.
Едва ощутив кожей солнечное тепло, юноша с удивлением понял, что
голоден. Два дня - вчера и позавчера - прошли как в забытьи, он почти
ничего не ел, даже не вспоминал о пище. Теперь аппетит вернулся.
Он ел не спеша, с удовольствием пережевывая сухие хрустящие хлебцы,
принесенные из Диры, и наслаждался роскошью - крупными глотками холодной
воды, которую можно пить вволю.
Наполнив фляжку, он улегся в тени терновника и расслабился, не забыв,
однако, предусмотрительно потыкать между корнями копьем: нет ли
сороконожки. Раскинувшись в жидкой тени куста, Найл задумчиво смотрел в
бледно-голубое небо.
Его душевная боль вовсе не прошла, но она немного отступила,
спряталась где-то глубоко-глубоко, и теперь юноша словно очнулся, а его
внутренние силы постепенно восстанавливались.
Покидая пещеру, он преследовал единственную цель: догнать семью.
Не задумываясь об этом, он, однако, допускал мысль, что ему, вероятно,
придется сдаться в неволю паукам. Однако он тогда полагал, что его родные
уже в лапах у смертоносцев. Оказывается, еще нет.
Значит, все еще не так плохо. Сдайся он в плен, бурые охотники не
спустят с него глаз. А будучи на свободе, он сам может за ними следить и
тогда, как знать, может, вызволит семью...
Прежде чем строить планы, нужно вначале нагнать дорогих своих
невольников. Найл тяжело (по-настоящему он так и не отдохнул) поднялся на
ноги, закинул на спину суму и поплелся вверх по тропе.
Дорога вилась между колоннами изъеденного ветром песчаника. Кое-где
столбы лежали поперек дороги, словно опрокинутые бурей или землетрясением.
Постепенно тропа становилась все круче.
Ближе к вершине он остановился и, обернувшись, окинул взором то, что
осталось позади. В невероятной дали виднелось подернутое заревом обширное
плато, окруженное пустыней. Найлу даже показалось, что, кроме него, на всем
этом бескрайнем просторе никого нет. Юноша смотрел долго, не отрываясь: это
была земля, на которой прошла вся его жизнь. Затем он повернулся и поплелся
наверх. До вершины оставалось еще метров пятьсот.
Горячую, покрытую потом кожу неожиданно обдало прохладой: между
крутыми известковыми скалами засквозил стойкий ветер. Он нес запах,
совершенно Найлу незнакомый: чистый, свежий, вызывающий невольный трепет
сердца. Минут через десять юноша уже разглядел зеленую полоску низменности,
за которой открывалась безбрежная водная гладь. Даже с такого расстояния
резкий ветер доносил терпкий запах водяной пыли. От неизъяснимого восторга
у Найла гулко застучало сердце, он вдруг почувствовал, что видит землю,
сохранившую давнюю память о той поре, когда ею еще не владели пауки.
Было уже далеко за полдень. Если он собирается ночевать на равнине, то
пора идти дальше. Найл поднес к губам флягу - смочить горло перед долгим
спуском.
"Берегись, Найл",- совершенно отчетливо прозвучал где-то рядом голос.
Не успев глотнуть, парень крупно вздрогнул и едва не выронил флягу.
Вода попала не в то горло, и он закашлялся. Ему почудилось, что где-то
сзади стоит мать. Оглянулся - никого. Даже выступа подходящего нет, чтобы
укрыться. Найл стоял на тропе, стиснутой с обеих сторон скалами.
Он окинул пристальным взглядом зеленую низменность, простертую внизу:
кустарник, деревья и ни малейшего следа живых существ. И все же откуда-то
снизу на него должна сейчас смотреть мать.
Она, наверное, углядела его силуэт на фоне неба. А если видит его она,
то и бурые бойцовские пауки - тоже. Найл долго неотрывно всматривался
вдаль, пытаясь определить, где же они, эти невидимые наблюдатели, и вдруг
снова услышал голос: "Уходи, уходи назад". Голос звучал где-то внутри -
скорее мгновенный импульс, чем словесное послание.
Обернувшись, Найл посмотрел на тропу, по которой шел, и понял, что
идти назад бессмысленно - некуда. Можно спрятаться на несколько часов в
случайной трещине или утлой пещерке, так ведь все равно отыщут. Настоящего
укрытия здесь не было.
Оставалось либо торчать тут, либо двигаться вперед. Юноша сделал
выбор, особо не колеблясь.
Лучше что-нибудь делать, чем покорно ожидать своей участи. Вскинув
суму на плечо, Найл отправился вниз, к равнине, по медленно петляющей ленте
тропы.
Едва приняв решение, Найл почувствовал удивительную, граничащую с
беззаботностью легкость. Он был молод и неопытен, ему не доводилось
испытывать настоящего, темного, копившегося годами страха.
Отец или дед, встав перед таким же выбором, и раздумывать бы не стали,
а мгновенно повернули бы вспять, чтобы найти укрытие, не столько даже из
страха, сколько из убеждения, что угодивший в лапы смертоносцев уже не
жилец.
Найла же не пугала возможность скорого плена: не испытав на себе
больших невзгод, легко надеяться на лучшее будущее.
Ведущая вниз тропа оказалась прямее, чем подъем с юга, но одновременно
и круче, что в конце концов дало о себе знать: ноги загудели от постоянного
напряжения. На одном из участков спуска море исчезло из виду, и восторг
Найла слегка приутих.
И все равно его бодрила мысль, что скоро он снова увидится с матерью и
братом. Найл напрягал и напрягал зрение, неустанно выискивая в глубине
зеленой низменности малейшие признаки движения. Уже не раз и не два на пути
попадались места, где пауки вполне могли устроить засаду, и всякий раз Найл
обмирал в напряженном ожидании.
Но вот уж два часа истекло, и дорога стала более пологой, и до
ближайших деревьев оставалось не более пары сотен шагов. Парень уже начал
сомневаться, не ошибся ли, полагая, что пауки догадываются о его
приближении, и даже испытал нечто похожее на разочарование. Впереди больше
не было ни развесистых кустов, ни больших камней, способных прикрыть собой
достаточно крупное насекомое.
Не успел он об этом подумать, как краем глаза уловил мимолетное
движение и тут же грохнулся на землю с такой силой, что дыхание
перехватило. Мощные лапы, схватив, перевернули его вниз головой и вздернули
в воздух, не давая даже пошевелить рукой.
Увидев перед самым носом бесстрастно-задумчивые глаза и оскаленные
клыки, Найл завопил от ужаса. Он инстинктивно застыл в слепой надежде, что
его неподвижность как-нибудь уймет ярость твари. Вот еще одна пара жестких
лап перехватила его со спины. Он почувствовал, как с него стряхивают суму,
а по прижатым к телу рукам струится липкая нить.
Секундное замешательство сменилось странным спокойствием, может
статься, потому, что тварь чем-то отдаленно походила на человека. Она
напоминала краба с морщинистым стариковским лицом. Тело источало
своеобразный, но не лишенный приятности мускусный запах. Выпущенные клыки
выглядели жутко, а когда были сложены - имели сходство с забавной
клочкастой бородой.
После нескольких ужасных мгновений, когда ему казалось, что клыки
вотвот впрыснут яд, до Найла дошло, что лишать жизни его никто не
собирается. Он ведь не делал резких движений, а значит, не сопротивлялся.
Державший Найла паук поднял свою ношу повыше, чтобы его напарник мог
пропустить паутину вокруг лодыжек. Шелк, еще влажный, был эластичным,
упругим, сами волокна - не толще травинки песколюба, однако чувствовалось,
что прочен он необычайно.
Через пару мгновений юноша уже не мог не только раздвинуть ноги, но и
даже пошевелить ими.
Паук взвалил добычу на спину, придерживая передними лапами - теми, что
покороче, - и рванул внезапно с места с такой скоростью, что у Найла перед
глазами все поплыло. Восьмилапый мчался вперед, то прижимаясь к земле, то
подпрыгивая, и парня при каждом новом рывке резко подкидывало.
Иногда юноше казалось, что еще минута, и он соскользнет с бархатистой
спины, но паук всякий раз, не сбавляя хода, передними лапами поправлял
ношу. Сзади неотступно следовал его напарник с сумой Найла.
Найл часто смотрел, как очумело несется через пустыню паук-верблюд или
фаланга, будто ком травы плод ураганным ветром, но никогда даже не
помышлял, что когда-то и ему придется увидеть, как проносится перед глазами
земля по полсотни миль в час. Найл пробовал смотреть на горизонт, чтоб
поменьше кружилась голова, но удержать взгляд на одной точке больше чем на
несколько секунд было невозможно.
В конце концов юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, сосредоточился на
том, чтобы как-то превозмочь неистовую тряску, от которой кровь молотом
долбила в виски.
Он неожиданно забылся и так же неожиданно пришел в себя, а очнувшись,
почувствовал, что кто-то склонился над ним и смотрит в лицо. Почти тотчас
он уловил знакомый запах волос. Его, крепко обняв, поцеловала мать. А вот и
Вайг! Он помог брату сесть и поднес к его губам чашку с водой. Во рту Найла
пересохло, в горле першило от пыли.
Сделав первый глоток, он долго и сильно кашлял. Руки и ноги у него
были свободны, только кожа сильно натерта в местах, где, судя по всему,
отдирали липкую паутину.
В голове постепенно прояснилось: видно, он на самом деле лишился
чувств.
Паук, на спине которого он так лихо прокатился (самый крупный из
четверых, должно быть, вожак), стоял поблизости, взирая на своего седока
бесстрастными черными глазами. Линия между ртом и сложеными челюстями
напоминала чопорно поджатые губы. Ряд глаз помельче выглядел каким-то
физическим недостатком, все равно что блестящие черные бородавки.
Восьмилапый даже не запыхался.
- У тебя как, хватит сил идти? - спросил Вайг.
- Надеюсь, да.- Найл встал на ноги, и его сильно качнуло.
Сайрис тихонько заплакала.
- Торопят дальше,- пояснил брат.
Найл увидел, что содержимое его сумы вывалено на землю и один из
пауков разглядывает предметы, шевеля их то передней, то средней лапой. Вот
он поднял и металлическую трубку, мельком оглядел и бросил среди плодов
опунции и сушеных хлебцев.
Одновременно с тем Найл ощущал, что вожак мысленно прощупывает его,
пытаясь определить, как пленник реагирует на обыск его поклажи. Разум Найла
он досматривал так же неуклюже, как его сородич разбирал содержимое сумы -
будто тыкал пальцем.
Тут среди вещей твари обнаружили свернутый в рулон лоскут паучьего
шелка, который юноша использовал как одеяло. Подошел вожак и стал тщательно
разглядывать ткань.
Найл чувствовал сигналы-реплики, которыми они между собой
перебрасывались. Их язык состоял не из слов, а как бы из чувств разных
оттенков, мысленных образов.
Никто из них не мог бы вслух спросить: "Интересно, а это откуда здесь
взялось?"- но между ними скользнул какой-то импульс, который можно было
истолковать как вопрос, а вместе с ним мгновенный размытый облик сгинувшего
в пустыне смертоносца.
Одновременно до обоих дошло, что эта видавшая виды ткань никак не
может быть шелком паучьего шара, и насекомые тотчас утратили к ней интерес.
Неожиданно обе твари насторожились, однако Найл не мог уяснить, что
произошло. Вожак заспешил к растущему неподалеку кусту терновника.
Приглядевшись внимательней, юноша увидел: бурые натянули между корнями и
нижними сучьями паутину, в нее угодил крупный кузнечик и сейчас исступленно
там бился.
Звуков насекомое не издавало - пауки, кстати, совершенно глухи, - но
волны паники для бурых были громче крика.
На глазах у людей вожак, вонзив клыки, парализовал кузнечика, затем,
разодрав челюстями тенета, вынул оттуда обездвиженное насекомое и начал
есть. Он, очевидно, проголодался
Пользуясь тем, что пауки отвлеклись, Найл задал вопрос, давно не
дававший ему покоя:
- Где Руна и Мара?
- Увезли на шаре.
- А оса, муравьи?
- У них в брюхе,- сухо сказал Вайг, кивнув на пауков.
Через секунду брат полетел вверх тормашками, как от свирепого пинка.
Один из пауков возвышался над ним, угрожающе выпустив клыки. Вайг попытался
сесть, но снова был опрокинут ударом передней лапы.
Брат покорно затих, поглядывая на маячившие над лицом клыки. И опять
Найл почувствовал, как вожак, к этому времени уже подкрепившийся, бдительно
прощупывает его мозг.
Он явно проверял, как Найл реагирует на угрозу брату. Хорошо, что
сейчас парень испытывал, в основном, волнение; он интуитивно чувствовал,
что, стоит ему разгневаться или как-то выказать враждебность, и наказание
не заставило бы себя ждать.
Решив, что он четко пояснил: переговариваться запрещено, паук отошел и
позволил Вайгу сесть, а затем тронул средней лапой Найла и указал на
содержимое мешка. Это явно было приказом уложить все на место.
Разбирая свои вещи, Найл опять почувствовал, что вожак за ним
наблюдает, и с удовлетворением отметил, что способен при необходимости
держать ум пустым и пассивным, а это, похоже, и надо восьмилапому.
Через пять минут снова отправились в путь. Сайрис выглядела
измученной, вялой.
Было ясно, что она не может оправиться от потрясения: гибель мужа,
разлука с родными малышками - все это произошло так внезапно. Ощущалось и
то, что искренняя радость матери от встречи с сыном уже меркнет от отчаянья
при мысли, что вот и младший теперь в неволе. Она казнила себя так, будто
это ее вина.
Найлу очень хотелось заговорить с матерью, но под неотступным
наблюдением пауков это было невозможно.
Пауки передвигались быстро, и от своих пленников требовали того же.
Юноша разобрался наконец, как они ухитряются покрывать такие
расстояния. По паучьему разумению, двуногие тянулись невыносимо медленно.
Поэтому пленников заставляли частить трусцой, а сами шествовали рядом
ленивой (по их меркам) прогулочной походкой. Найлу вначале сильно мешала
сумка, бьющая по плечам, и, заметив это, вожак отобрал его поклажу и
перекинул одному из своих сородичей. Идти сразу стало легче.
Будь на то хоть какая-то возможность, Найл с огромным удовольствием
осмотрел бы местность, через которую они сейчас проходили. Никогда еще он
не видел столько зелени в одном месте сразу.
Когда-то эта прибрежная низменность была обитаемой: навстречу
неоднократно попадались остатки сельских строений. Теперь здесь все поросло
разнообразными деревьями и густой яркой травой. Мимо с жужжанием
проносились насекомые: мухи, осы, стрекозы, - в траве стрекотали кузнечики.
Попасть сюда было счастьем, и было что-то даже забавное и нелепое в
том, что увидел он все это, лишь став пленником пауков.
Через час, когда солнце начало садиться за горы, стали устраиваться на
ночлег. Люди полностью выбились из сил. Тяжело переводя дыхание, они,
попадав, улеглись лицом к вольному небу. Один из пауков взялся вить паутину
под ближайшим деревом, другие в это время нежились под вечерним солнцем.
Едва сумев отдышаться и унять дрожь в ногах, Найл блаженно
расслабился. В тот же миг он почувствовал, как его "прощупывает" вожак -
видно, просто так, для порядка; ни в чем дурном восьмилапый его не
подозревал. В полусонном состоянии юноша легко подсоединился к умам пауков.
Вклинившись, он как бы подслушивал их разговор, вместе с тем понимая и
их физические ощущения. Теперь ему было ясно, что пауки едят только живую
добычу, а потому запаса в дорогу брать с собой не могут. Причем дело даже
не в том, что такая пища им больше по вкусу. Суть здесь в ином - в самой
жизненной энергии, которую эти существа высасывают, смакуют и впитывают.
Открылось юноше и то, что в отличие от людей пауки полностью подчинены
инстинкту. Миллионы лет весь смысл их существования заключался в том, чтобы
хватать добычу и впрыскивать яд. Иных стимулов у них в жизни и не было.
Найл способен был наслаждаться красотой пейзажа, представлять в уме далекие
края, используя свое воображение. Бойцовых пауков окружающая природа не
трогала - разве что интересовала как возможный источник пищи. А то, что
называется воображением, у них отсутствовало вообще.
К счастью, еды здесь было в достатке. Пока сгустились сумерки, в
паутину попалось с полдесятка увесистых мук, которых разделили по
старшинству.
Когда пауки насыщались, их умы излучали тепло непередаваемого
блаженства. Найл с тревогой понял, что в некоторой мере их враждебность к
пленникам объясняется тем, что пауки расценивают людей вообще как еду.
Зачем вести добычу куда-то, рассуждали они, если ее можно просто съесть и
утолить голод? Но когда брюхо было набито, раздраженность исчезала. Они не
стали мешать пленникам, когда те, разбредясь по кустам, начали собирать
плоды, и терпеливо наблюдали, как Найл, взобравшись на кокосовую пальму,
скидывает зеленые еще орехи в руки Вайгу.
Чуть вяжущее молоко изумительно освежало и великолепно дополняло ужин
из сушеного мяса и хлебцев, а хорошая еда заметно улучшила и настроение.
Между людьми и пауками установилась интересная атмосфера взаимной
терпимости. Найлу открылось, что эти большие, удивительно сильные существа
у смертоноснее вроде невольников.
К хозяевам они относились почтительно, но с некоторым страхом и
скрытым негодованием.
Они не любили понукания. Дай им волю, они бы просто нежились на солнце
и ловили насекомых.
Даже ткать паутину им не нравилось. Этим они занимались лишь потому,
что так было проще всего изловить добычу.
Основная же их склонность и призвание - охотиться, полагаясь на
собственную быстроту и силу. Охота для них - глубочайшее из удовольствий,
какое только можно себе представить.
Найл так уморился, что ночь проспал, забыв даже прикрыться, - так и
провалялся на наспех насыпанной куче из травы и листьев. Открыв глаза, он
обнаружил, что, оказывается, уже рассвело и один из пауков поспешно
поглощает угодившего в тенета крылатого жука.
Прочие охотники дремали на солнце. В отличие от смертоносцев бойцовые
пауки недолюбливали темное время суток и возвращение дня наполняло их
дремотной негой.
Наблюдая за их медлительными, квелыми в этот час умами, Найл вспомнил
о муравьях.
Способность эта - чувствовать и понимать чужое, а порой и чуждое,
сознание - наполнила его неизъяснимым трепетом, ужас перед пауками
отступил, а внутренний голос шепнул, что преодоление собственного страха -
лишь начало какой-то небывалой великой борьбы.
Люди позавтракали плодами и сушеным мясом, запивая молоком недозрелых
кокосов. Пауки к тому времени тоже утолили голод (с восходом в тенета
залетело множество крылатых тварей). Подойдя к паутине поближе, Найл
почуял, что от нее исходит приятный сладковатый запах; должно быть, это он
и привлекал насекомых.
- Чего мы, интересно, ждем? - прошептал Вайг.
- Не мы, а они,- ответил Найл не совсем внятно.
- Я и сам вижу, что они. Но чего?
- Скорее, кого... Я думаю, людей. Вайг и Сайрис посмотрели на него с
любопытством.
- А ты откуда знаешь?
Найл, наклонив голову, пожал плечами. Ему не хотелось заводить
разговор в присутствии пауков.
Прошло с полчаса. Солнце палило немилосердно, но с севера потягивал
приятный ветерок. Люди укрылись в тени терновника. Пауки, наоборот,
разлеглись на самом солнцепеке. Им, похоже, это было крайне приятно. Вот
один из восьмилапых перевернулся на спину, подставив благодатному теплу
серое мягкое брюшко.
Пауки настолько были уверены, что двуногие никуда не денутся, что
совершенно не забыли об осторожности.
Найл решил провести эксперимент. Ему стало любопытно, как чутко пауки
реагируют на мысленные сигналы опасности. Он представил, что вот сейчас
вынимает из мешка металлическую трубку, раздвигает ее, превращая в копье, и
вгоняет в незащищенное брюхо паука. Восьмилапый даже не шелохнулся.
Тогда Найл представил, как поднимает большой плоский камень и со всей
силой обрушивает разомлевшему науку на голову. Опять никакой реакции. Найл
понял: это из-за того, что он лишь тешится такой затеей, но не собирается
ее осуществлять. Тогда он снова сосредоточился и попробовал представить:
вот он подходит к плоскому камню, поднимает его над головой и трах по
белесому брюху!
Наконец пауку стало не по себе Он шевельнул головой, чтобы окинуть
взглядом всю местность, перевернулся на живот, подозрительно посмотрел на
людей, и Найл почувствовал, как неуклюже, будто спросонок, паук прощупывает
его мозг.
Парень мгновенно очистил разум, настроясь на мыслительную частоту
шатровика. Бдительность паука ослабла, а через несколько минут он опять
впал в дремоту.
И тут вожак неожиданно насторожился, вскочил на ноги (Найл еще раз
подивился молниеносности его реакции) и внимательно посмотрел на север.
Прислушался и Найл, но не уловил ничего, кроме шуршания ветра в кустарнике.
Прошла по меньшей мере минута, прежде чем он расслышал, как резко
хрустнула ветка под чьей-то ногой. Отточенность паучьего чутья просто
поражала.
Спустя секунду он с изумлением увидел среди деревьев человека, и по
реакции пауков сразу догадался, что именно его они и дожидались.
Человек, уверенно шагавший навстречу, был очень высоким и
широкоплечим, одет в суконную куртку, светлые до плеч волосы охвачены
металлическим обручем. Найлу в первый миг показалось, что это Хамна, но
когда человек подошел ближе, стало ясно: это вовсе не он.
Остановившись в десятке метров, человек опустился на одно колено и
низко, почтительно поклонился. Вожак отреагировал резким импульсом
(появление человека его не удивило), в котором как бы сквозило нетерпение:
дескать, ну где тебя носит? Человек всем своим видом выражал покорность.
Паук отдал мысленную команду, что-то вроде: "Ладно, пора двигать",- и
человек опять почтительно склонил голову.
Найл ожидал, что вновь прибывший поприветствует их, своих сородичей,
или, по крайней мере, перекинется сочувственным взором. Тот же не удостоил
их никакого внимания. Повинуясь жесту вожака, он подхватил сумку Найла и,
закинув ее себе на спину, застыл, ожидая дальнейших указаний. Юноша с
интересом изучал его лицо.
Глаза незнакомца были голубыми, кроткими, какое-то сонное равнодушие
читалось в опущенных уголках рта и покатом подбородке. Двигался человек
размеренно, и именно четкость его движений. Найл по ошибке принял за
уверенность. На самом деле так могло действовать хорошо выдрессированное
животное.
Когда Сайрис встала и коротким куском травяной веревки начала
обвязывать волосы, мужчина бросил на нее мимолетный взгляд, но уже через
долю секунды снова замер в ожидании приказов от пауков. Было очевидно, что
он не испытывает к пленникам никаких чувств.
Вожак дал команду трогаться, и человек зашагал в северном направлении
мерно и широко, Найл, Сайрис и Вайг двинулись следом, все трое невольно
срываясь на трусцу, чтоб не отставать от вновь прибывшего.
Пауки с небрежной медлительностью фланировали сзади. Чувствовалось,
что они довольны: основная часть пути уже пройдена.
Установив уже, что пауки общаются между собой, Найл решил незаметно
проникнуть в сознание одного из них. Неблагодарное это оказалось дело.
Ум твари был таким же блеклым и безразличным, как у серого
паукапустынника. Только в отличие от пустынника бурый, очевидно, совершенно
не замечал попыток вторжения в свой разум. Не замечал потому лишь, что его
внимание было направлено исключительно на общий фон. К чему-либо в
отдельности он был равнодушен.
Темп задавал прибывший здоровяк, поэтому шли не так быстро, как вчера.
Запах нагретой солнцем растительности чуть пьянил.
Вскоре юноша уловил незнакомый звук - это был гомон чаек. От волнения
у него кровь застучала в висках, а когда минут через десять перевалили
через невысокий холм и глазам открылось море, Найла пронизал такой
исступленный, необузданный восторг, что он чуть не расхохотался во весь
голос.
Эта панорама нисколько не походила на окрестности соленого озера
Теллам. Здесь гладь была глубокого синего цвета и простиралась в такую
даль, что казалось, нет ей конца. Волны с шумом накатывались на берег, где
поджидало три небольших судна.
Водяная пыль обдавала лица, словно дождь, накатывающие из необъятной
дали соленые волны, увенчанные белыми султанами пены, зачаровывали -
подобное трудно было себе и представить.
На песке лежали люди. По окрику верзилы все поспешно поднялись и
застыли навытяжку. Когда из поросли показались пауки, люди разом опустились
на одно колено, выражая своим видом полное повиновение. Затем великан
гаркнул что-то неразборчивое, и все снова вытянулись, прижав руки к бокам.
Найл с удивлением обнаружил, что среди них есть и женщины - сильные,
большегрудые, волосы еще длиннее, чем у матери. Они стояли уставясь перед
собой, ветер трепал их кудри, отдельные пряди хлестали по щекам, но ни одна
даже не попыталась убрать их. Даже когда Найл с Вайгом остановились
напротив, никто и бровью не повел.
Совершенно незнакомому со строевой дисциплиной Найлу ритуал этот
показался причудливым и странным: люди словно пытались притвориться камнями
или деревьями.
Сразу бросалось в глаза, что все сложены не хуже
здоровяка-распорядителя - такие же мускулистые руки и сильные бедра. А вот
в лицах - пускай приятных и с изысканными чертами - недоставало того, что
делает человека неповторимой индивидуальностью.
Женщины (их было три) все как одна красавицы: сильные, стройные, черты
броские. До пояса, как и мужчины, они были обнажены, и Найл разглядывал
женщин с нескрываемым восторгом, словно голодный - лакомство.
Распорядитель выкрикнул нечленораздельную команду (во всяком случае,
Найл ее не понял). Мужчины и женщины, нарушив строй, начали стаскивать
небольшие суда на воду, каждое из которых было метров пятнадцати в длину.
Когда ладьи уже покачивались на плаву, к кромке берега осторожно
приблизились пауки и боязливо остановились шагах в десяти от линии прибоя.
Затем они сложили лапы, с боков к ним подступили по двое мужчин, подняли их
и бережно понесли к ладьям, держа так, чтобы пауков не доставали волны.
Следом за ними на ладьи забрались женщины, по одной на каждую. Найлу, Вайгу
и Сайрис также велели раздеться. Сам Найл оказался на одном суденышке с
вожаком и одним из его подручных.
Изящные ладьи эти были подобны тем, на которых в далекие времена
бороздили северные моря викинги (об этом Найл, конечно, знать не мог).
Борта из положенных внахлест досок, глубокий киль.
К середине судно расширялось, к носу снова сужалось, что придавало ему
сходство с лебедем. В середине ладьи находился полотняный навес, под
который поместили вожака. Его подручного посадили во что-то вроде корзины,
расположенной возле кормы. Найл чувствовал, что обоим паукам очень неуютно:
море - чуждая и враждебная стихия для насекомых.
Юношу приводило в восторг решительно все из того, что он видел на
ладье. Людям, плавающим на таких судах постоянно, они казались тесными и
неудобными; Найл же не переставал дивиться, что за руки построили этакий
чудо-корабль.
Палубы здесь не было, равно как и места, где можно укрыться, помимо
навеса. Поперек тянулись доски, а вдоль каждого борта - семь проемов для
весел с уключинами. В середине, прямо на днище, лежали мачта, а также
бочонки и канатные бухты.
Найлу велели устроиться в носовой части, сумку сунули ему на колени.
Так он и сидел, стараясь не привлекать внимания, всматривался и
вслушивался во все, что происходит.
Мужчины сидели на поперечных досках к нему спиной, приноравливались к
веслам. Женщина стояла на деревянном с ограждением помосте лицом к гребцам.
Один из мужчин начал отталкиваться от дна длинным шестом, пока ладья
не отошла от берега метров на семь - дальше, чем два других судна. Затем,
по команде женщины, гребцы одновременно подались вперед и налегли на весла.
Женщина размеренно, нараспев задавала голосом темп, отбивая такт руками.
Гребцы работали безукоризненно четко.
При виде волн, катящихся навстречу, Найл едва не задохнулся от
восторга, и ему захотелось завопить от радости.
Гребли не все. Половина гребцов просто сидела на скамьях или
прогуливалась по проходу, некоторые непринужденно беседовали друг с другом.
Найл тоже привстал и выглянул за борт. Похоже, никто не имел ничего против.
Вскипавшие за кормой буруны показались ему самым изумительным зрелищем на
свете. Затем он внимательно прислушался к разговору гребцов и постепенно
уяснил, что чужим их язык назвать нельзя. Говорили они явно на его родном
языке, только слова произносили как-то странно, приходилось напрягаться,
чтобы понять. И женщина выкликала команды как-то очень неразборчиво.
Вскоре Найл догадался, что эта женщина - главное лицо на борту. Все
мужчины относились к ней с почтением, если не с подобострастием. Вполне
понятно - такая рослая, шелковистые волосы, зубы ровные, белые. Но,
пожалуй, дело было не только в ее красоте.
Примерно через полчаса она поманила одного из мужчин и велела занять
ее место на возвышении. Тот встал на одно колено, приложился губами к руке
женщины и не поднялся на ноги до тех пор, пока она не сошла вниз.
Когда она проходила, моряки спешили уступить ей дорогу. Стоило ей
щелкнуть пальцами, как один из них тут же почтительно подал кожаное
одеяние, которое она накинула на плечи. Ветер становился ощутимо холоднее.
Через какое-то время женщина приблизилась к Найлу и скользнула по нему
взглядом, в котором читались и любопытство, и холодная усмешка. Прочесть ее
мысли было не сложно: "С этого немного будет проку". Что-то в ее
насмешливом взгляде напомнило юноше Мерлью, и ему стало горько и обидно.
Пауки совершенно раскисли и полностью вверили свою участь людям, о чем
женщина, похоже, догадывалась. Хозяйкой на этом судне была она, а не
насекомые. Задержав внимание на забившемся под навес вожаке, Найл удивился
беспросветности его страха и тоскливого смятения. Бедолаге казалось, что
его безудержно несет на какой-то утлой скорлупке по совершенно
неподвластной ему стихии. При каждом грузном взлете и падении ладьи
насекомое испытывало приступ тошноты. Оно могло думать только об одном:
скорей бы очутиться снова на суше.
По истечении примерно двух часов вахту приняла свежая смена гребцов.
Те, кто уже отработал свое, падали на доски центрального прохода в полном
изнеможении. От них, словно теплые волны, исходило ощущение расслабленности
и покоя.
Ближе к полудню ветер утих, затем сменился на юго-восточный. Женщина
выкрикнула очередную команду. Дремавшие на солнце моряки вскочили на ноги и
водрузили мачту, проворно вставив ее в углубление, сделанное из полого
древесного ствола. Затем подняли треугольный парус. Ладья шла в строго
заданном направлении, хотя ветер дул совсем с другой стороны. Найл
зачарованно наблюдал за подвижным брусом, помогавшим парусу двигаться по
окружности, захватывая ветер под нужным углом. Юноше вполне по силам было
вчитываться в умы занятых делом моряков, и он понимал, кто из них что
делает.
Теперь ладья шла под парусом, и гребцы могли отдохнуть. Всем раздали
пайки, вручили чашку и Найлу. Он очень проголодался, а еда оказалась
необычайно вкусной: мягкий белый хлеб, орехи и жирный белый напиток,
которого прежде он никогда не пробовал (коровье молоко). Подойдя, рядом
опустился один из моряков и попытался затеять разговор, но из-за его
акцента юноша почти ничего не понял. Вникнув в его мысли, Найл прекратил
попытки разобрать слова: ум гребца был словно полым и отражал чисто
физические ощущения.
Вскоре и моряк (истощив, видимо, терпение) пошел искать другого
собеседника. Найл рад был остаться один. Странно: такие красивые, сильные
люди - и столь квелые, блеклые умы.
После сытой кормежки потянуло ко сну, и Найл. устроившись на полу,
задремал, положив под голову сумку.
Однако дремота, вначале приятная и безмятежная, незаметно переродилась
в кошмар, от которого юноша едва не задохнулся. Очнувшись, он понял, что
это его сознание отражает тревожную, болезненную бесприютность, бередящую
сейчас пауков. Причина, как вскоре выяснилось, была в том, что ладью
швыряло вверх и вниз со все возрастающей неистовой силой, а ветер разошелся
так, что парус приходилось сдерживать уже троим. Небо затянули сизые тучи.
Поднявшись, Найл внимательно посмотрел по сторонам. Две другие ладьи
отчетливо виднелись примерно в полумиле. Ветер гнал их вперед со скоростью,
которая возрастала с каждой минутой. Внезапно через борт судна перекатилась
волна, обдав всех солеными брызгами. Но морякам, судя по всему, это было
нипочем. Они видали и не такое, да и вполне полагались на свой корабль.
Когда гулко ударил очередной порыв ветра, угрожая опрокинуть ладью,
старшая приказала мужчинам убрать парус. Гребцы снова заняли свои места на
сиденьях.
Тут зарядил дождь, мелкий, холодный, густой. Найл при этом испытывал
неуемный восторг, бесхитростную радость жителя пустыни, для которого вода
всегда была чудом из чудес.
Еще одна волна сшибла нескольких гребцов со скамеек. Ничего, на
подхвате уже были другие, которые тут же начали не спеша, размеренно
грести, не обращая внимания на морось, покрывавшую их мускулистые тела. Те,
кто не был занят, похватали деревянные ведра и принялись быстро вычерпывать
воду, плескавшуюся в проходе.
Вот судно чуть ли не встало на корму, и вода устремилась под
полотняный навес. Через секунду матерчатые створки раздвинулись, и наружу
показался пауквожак. Ворсистый мех был прижат водой, а сам восьмилапый
излучал лишь тоскливую и беспомощную жалость к себе.
Женщина, увидев, что происходит, немедленно запихала бедолагу обратно
под навес и задернула створки. Паук, что на корме, поджав лапы, лежал на
дне корзины, из которой ручьями хлестала вода, и только блеск черных глаз
показывал, что он еще жив.
Обернувшись посмотреть, как там другие суда, Найл увидел неумолимо
надвигавшийся мощный вал. Уцепившись за первый попавшийся крюк, юноша
пригнулся: все-таки смягчит удар. Ладью накрыло волной, как шапкой.
Казалось, еще секунда - и она перевернется. Но суденышко каким-то чудом
выправилось. Неожиданно Найл почувствовал, что его кто-то держит.
Обернувшись, он увидел, что его обхватил лапами паук. Волна вытолкнула того
из-под навеса наружу. Чувствовалось, что тварь ошалела от ужаса; стоит
сейчас шелохнуться, и она неминуемо хватит юношу клыками. И Найл застыл,
вцепившись в крюк и стоя по пояс в воде. Вдруг паук отцепился, и его тут же
понесло вдоль прохода: ладья с силой ухнула в образовавшееся между водяными
горами ущелье.
Найла пронзило безотчетное желание кинуться на жалобный крик о помощи,
мысленно исторгаемый пауком. Любопытно, но юноша совсем не боялся воды,
кипящей вокруг и норовящей сбить его с ног. Он уже заметил, что ладья
благополучно прошла сквозь захлестнувший ее гигантский вал, и понял, что
ничего ей не сделается: плавуча как пробка. Даже если вода наполнит ее до
краев, она и тогда не утонет. А широкое округлое днище и глубокий киль
означают, что перевернуться практически невозможно. Главное - чтобы не
смыло за борт. И когда, чуть не сбив его с ног, по лодыжкам ударил большой
моток веревки, Найл, не промедлив ни секунды, обмотался одним ее концом, а
другой привязал к деревянному якорному вороту.
Когда паука опять понесло в его сторону, Найл схватил его за передние
лапы и потащил к себе. Тот расценил это как жест помощи и попытался
обвиться вокруг юноши остальными конечностями, чего никак нельзя было
сделать, так как тварь была крупнее Найла. Когда судно подпрыгнуло в
очередной раз, восьмилапый страдалец насилу удержался. Беда в том, что
туловище паука отличалось большой плавучестью, а потому каждая волна
мотала, его по всей длине ладьи, как поплавок. Когти же на концах лап в
отличие от рук человека, увы, никак не годились на то, чтобы хвататься за
борта.
Найл ясно сознавал, что существу необходимо за что-нибудь зацепиться.
Самым подходящим местом на судне, совершенно определенно, была корзина,
накрепко вделанная в просторную нишу на корме. Когда ладья возносилась на
гребень волны, корзину заливало, но, по крайней мере, там можно было
удержаться.
Найл тяжело протопал на корму (движение стеснял паук, клыки у которого
все так же топорщились) и закрепился напротив кормового подъема,
напоминающего готовую к броску кобру.
Несколько секунд угодившая во впадину между двумя валами ладья
держалась ровно. Намеренно идя на контакт, Найл попытался втолковать пауку,
что ему лучше всего остаться здесь и держаться за плетеную корзину - в нее,
по крайней мере, можно запустить когти.
Чудом удержавшись от удара накатившей следом волны, тварь, похоже,
смекнула, что ей советуют, и, оставив юношу в покое, полезла в корзину, как
тяжелая, неуклюжая кошка. Секундой позже обрушилась еще одна громада, едва
не закинув в корзину и Найла. Корма, вся как есть, заполнилась водой, но,
когда та схлынула, паук держался-таки за борта корзины.
Кто-то хлопнул юношу по плечу