Минута молчания, как на военном параде.
А что делать? Когда ваш шеф вдруг спрашивает вас в лоб, что
вы думаете об одном из коллег, можно только на минуту
заткнуться, хотя бы для того, чтобы понять, почему он задает
этот вопрос и как на него ответить...
Большой босс возбужден. Он прислонился к радиатору батареи.
Вернее, на нем сидит, поскольку в шефе два метра роста.
Он без конца проводит своей изящной рукой по голому, как
ягодица, черепу. Его бледно-голубые глаза с интересом смотрят на
меня. Я чувствую, что, если не хочу выглядеть в его глазах
тупицей, должен подать голос.
Я прочищаю глотку.
-- Вольф... -- бормочу. Вольф... Ну, он хороший парень, не так ли?
Чувствую, что моему голосу не хватает уверенности. А как
иначе? Я просто не выношу этого Вольфа. Сволочной блондинчик,
который всегда проверяет, хорошо ли начищены мыски его колес,
когда вы с ним разговариваете. Я много раз работал с ним. Этот
тип выполняет свое задание от сих до сих, не больше. Наши
отношения всегда были чисто деловыми, а любви между нами не
больше, чем между кубиком льда и раскаленной печью. Вот только
патрону все это говорить нельзя.
Шеф пожимает плечами, отходит от батареи, тщательно
разглаживает брюки и говорит:
-- Нет, Сан-Антонио, Вольф -- не хороший парень, и вы это
знаете не хуже меня. -- Смотрит на часы. -- Я поручу вам грязную
работенку, старина.
-- Давайте, меня ведь взяли для этого.
-- Работу, которая несколько выходит за рамки ваших
nag`mmnqrei...
-- У моих обязанностей нет рамок, босс.
Он замолкает, подходит ко мне и кладет руку на мое плечо. Я
балдею. Нежности не в стиле конторы. Честное слово, если шеф
продолжит размякать, то купит мне леденец на палочке.
-- Сан-Антонио, -- шепчет он, -- я испытываю к вам большую
симпатию, даже привязанность. Поэтому мне крайне неприятно
поручать вам подобное дело. Но именно из-за полного доверия я
поручаю его выполнение вам...
Как он сегодня изъясняется! Уж не собирается ли большой босс
выставить свою кандидатуру во Французскую академию?
Не могу сдержаться, чтобы не ускорить события.
-- Слушайте, шеф... Вы не думаете, что, если скажете мне, в чем
дело, все станет яснее?
Он опять смотрит на часы.
-- Сейчас полдень, -- говорит он.
-- Мне тоже так кажется, -- соглашаюсь я.
-- В полночь Вольф должен быть мертв... Я подскакиваю.
-- Простите?
-- Вы прекрасно слышали. Не заставляйте меня повторять такие
неприятные вещи. В полночь место Вольфа должно стать вакантным,
ясно?
К нему вернулся властный тон. Никаких тебе сюсюканий и
похлопываний по плечу. Он четок и ясен.
Я чувствую, что бледнею.
-- Прошу прощения, шеф, но... Что случилось? Он допустил какую-
нибудь глупость?
-- Вольф предатель!
Не удержавшись, я спрашиваю:
-- Вы в этом уверены?
Именно вопросы такого рода делают патрона ласковым. Как
голодный тигр, он сверкает моргалами и стискивает челюсти.
-- Ваш вопрос неуместен, Сан-Антонио. Я не позволю вам
оценивать мои мотивы и ставить под сомнения мои решения.
"Получил?" -- мысленно спрашиваю себя. Его лицо просветляется,
и он теплеет, как погода марте.
-- Конечно, вы, должно быть, сбиты с толку... Увы старина, это
правда! Вольф предатель. Несколько месяцев назад я получил
рапорт нашей контрразведки. Я сам поставил ему ловушку, чтобы
все проверить, и он в нее попался. Доказательство есть, но,
боюсь, он что-то подозревает. Поэтому и спешу. Это должно
закончиться сегодня!
Я строю гримасу, от которой можно сблевануть.
-- Паршиво... -- бормочу. -- Конечно, если он предатель, ему не
будет никакой пощады, но... Я останавливаюсь.
-- Договаривайте.
-- Вы не могли пригласить исполнителя со стороны, шеф? Прошу
прощения, вы опять скажете, что я лезу не в свое дело, но идея
поручить ликвидацию Вольфа человеку из конторы кажется мне
дурацкой...
Шеф снова поглаживает свой череп, волосатый, как стекло на
часах.
-- Разумное возражение, -- соглашается он. -- Но я поручаю
ликвидацию Вольфа не человеку из своей конторы, а человеку,
способному выполнить задачу. Так вышло, что этого человека зовут
Сан-Антонио и он работает в моей Службе. Но я-то тут при чем? Я
не несу ответственности за случайности!
У него такая манера представлять вещи, что министр
иностранных дел может сдохнуть от зависти.
-- В моем распоряжении, -- говорит он, -- пятьдесят человек,
qonqnam{u осуществить убийство, но только один может убрать
Вольфа так, чтобы его смерть выглядела натурально. Нам нужно,
чтобы Вольф умер самым что ни на есть естественным образом.
Конечно, его смерть может быть только насильственной, но никто
не должен сомневаться в естественности причин этой смерти, даже
те, кто в курсе, чем она вызвана... В двух словах: я хочу, чтобы
Вольф перестал существовать, а типы, на которых он работает, не
заподозрили, что мы к этому, как-то причастны. Ясно?
Я вздыхаю.
-- Ясно.
-- Даю вам карт-бланш...
-- Спасибо.
-- Сегодня Вольф работает в архиве и пробудет там целый день.
Я велел ему подготовить большой анализ, чтобы он был в вашем
распоряжении... Когда... он вам понадобится, позвоните капралу
Пошару и попросите прислать вам на подмогу одного человека,
потом положите трубку. Подождите четверть часа и позвоните
снова, как будто того звонка не было. За это время он вызовет
Вольфа к себе, чтобы попросить у него разъяснения. Поскольку
ваша просьба застанет его "врасплох", будет естественно, что он
скажет Вольфу, чтобы к вам поехал он, потому что никого другого
под рукой не окажется... Понятно?
В чем с большим боссом просто, Так это в том, что он ничего
не оставляет на авось. Все отлично организовано.
Я беру шляпу.
-- До свидания, шеф.
-- Удачи...
Удачи! Иногда она очень нужна...
Я выхожу на улицу и с удовольствием оказываюсь под серым
небом Парижа...
Захожу в кафе на углу съесть сандвич, и хотите верьте, хотите
нет, но первый, кого я там вижу, это именно Вольф.
Он стоит у стойки, перед ним телефонная книга. Подняв голову,
он замечает меня.
-- Привет, -- говорит он.
-- Привет, -- отвечаю.
-- Ты от Старика?
-- Да.
-- Дал работенку?
-- Да, и паршивую... -- отвечаю я.
Я заказываю хот-дог и стакан божоле и начинаю жевать, пока
мой коллега рассматривает свой справочник.
Я поглядываю на Вольфа. Это блондинчик, лет тридцати,
строящий из себя гения. Он одет с иголочки, и вы никогда его не
заставите надеть носки, не очень гармонирующие по цвету с
галстуком.
Как отправить этого милягу к праотцам?
Да, скажу я вам, есть дни, когда жалеешь, что не стал
почтальоном!
Он очень занят телефонной книгой. Не знаю, заучивает ли он ее
наизусть, но похоже на то. Он на ощупь ищет стакан чинзано, но
делает неловкое движение и опрокидывает его на книгу. Тут хозяин
забегаловки начинает орать на всю улицу, что эти чертовы легавые
принимают его кафе за помойку и разве что не сморкаются в
занавески. Вольф отвечает ему одним коротким словом, и он
хохочет...
Все, как обычно. Тепло, жизнь хороша... Можно подумать, что все
в порядке, все путем... Вот только это спокойствие -- иллюзия.
Вольф предатель, и я должен его убрать...
Я бросаю на стойку монету и отваливаю.
Глава 2
Вдавленный Нос -- бывший жокей, который плохо кончил. Он
сменил поводья на фомку, но во взломах преуспел так же мало, как
в прыжках через препятствия. Этот придурок никогда не мог
взломать замок так, чтобы не сбежались все полицейские из
ближайшего комиссариата. Он притягивает полицейских, как магнит
железо.
Почему я подумал об этом малом? Я и сам не могу понять.
Бывают моменты, когда мысли в моем котелке рождаются как-то сами
по себе, без моей помощи.
Вдавленный Нос маленький, тощий, серый и такой же чистый, как
помойное ведро. У него жесткие волосы неопределенного цвета,
тусклые глаза и измученный вид человека, с которым жизнь жестоко
пошутила.
Этот неудачник обретается в ангаре возле Клиши. Официально он
старьевщик, поэтому в углу ангара стоят три разобранные печи и
деревянная нога.
В момент, когда я открываю дверь, он разогревает на спиртовой
горелке остатки рагу.
-- Чего надо? -- ворчит он, заметив, что кто-то вошел.
Узнав меня, он забывает про свою жратву.
-- О! Господин комиссар...
Он не осмеливается протянуть мне руку, и правильно делает.
Поверьте, будь вы даже одноруким, такую клешню вы бы себе не
захотели!
Я сажусь на кучу старых тряпок.
-- Ну, Вдавленный Нос, как дела? Вопрос такого рода очень
располагает люд ей вроде него. Своей неопределенностью.
-- Идут помаленьку, -- отвечает он осторожно.
-- Знаешь, что я о тебе слышал?
-- Люди злы, -- бормочет Вдавленный Нос. -- Что еще они обо мне
сбрехнули?
-- Ты вроде зачастил в Бельгию? Он делает усилие, чтобы
казаться возмущенным, и восклицает:
-- Я?!
-- Да, ты... Ты занялся распространением порнухи.
-- Серьезно? Так говорят?
-- Серьезно... А знаешь, почему так говорят?
-- Ну?
-- Просто потому, что это правда. Ты приезжаешь на Северный
вокзал с двумя огромными пачками журналов, причем задолго до
отправления поезда, прячешь журнальчики под полки и переходишь в
другое купе. Так ты страхуешься от таможни. А в Брюсселе ты
ждешь, пока пассажиры уйдут, и забираешь груз.
Он не отвечает. Его рагу горит, а он Даже не думает погасить
горелку.
-- Ну, Вдавленный Нос, что ты на это скажешь?
-- Люди злы, -- упрямо повторяет он.
-- Ты знаешь, что произойдет?
-- Нет.
-- Твое дело стало толстым, как перина. Тебя решили взять. Не
хочу тебе льстить, вовсе не потому, что ты крупная шишка в этом
деле... Просто этот маленький бизнес начинает расширяться, и нужно
кого-то примерно наказать. Со времен старика Лафонтена жизнь не
так уж изменилась, и за все по-прежнему расплачивается осел...
Его серые глаза побелели, что нисколько его не красит. Он
похож на больную обезьяну.
-- Слушай, Вдавленный Нос, если ты мне поможешь, я могу это
sk`dhr|...
В его глазах загораются золотистые искорки надежды.
-- Что уладить? -- шепчет он.
-- Все, и даже устроить тебе одну-две спокойные поездки в
Брюссель. Сечешь расклад? Нет, не сечет, но чертовски рад!
-- Что я могу для вас сделать, господин комиссар? Я достаю из
кармана пачку документов.
-- Спрячешь это где-нибудь здесь... Допустим, в ту старую печку,
а?
-- Это просто, -- говорит он улыбаясь. -- И... это... это все?
-- Нет.
Я смотрю ему прямо в моргалы.
-- Дай мне твой револьвер, Вдавленный Нос... Он вздрагивает.
-- Но... Я... Что вы навыдумывали, господин комиссар, у меня нет
оружия. Это не в моем стиле...
-- Пользоваться пушкой действительно не в твоем стиле, но она
у тебя есть. Хотя бы для того, чтобы строить из себя крутого
мужика... Ну, доставай.
Он идет к матрасу, поднимает его и достает старый шпалер
мелкого калибра.
Я морщусь:
-- Это все, что у тебя есть?
-- Все...
-- Сойдет!
Я кладу пушку в свой карман.
-- Теперь, Вдавленный Нос, мне осталось попросить тебя только
об одной вещи.
-- Давайте.
-- Поднимай паруса и вали в Брюссель. Бери пачку журнальчиков
и беги на Северный вокзал. Подойдешь к газетному киоску справа
от входа. Скажешь женщине, которая в нем сидит, что пришел за
письмом для месье Шарлеманя. Не забудешь? Шарлемань. Она отдаст
тебе конверт. В нем будет билет второго класса до Брюсселя; твое
место зарезервировано. Сегодня тебе не придется прятать твои
картинки с голыми бабами. Таможенники просто поздороваются с
тобой.
Вдавленный Нос думает, что попал в сказку. Он как под
гипнозом.
-- О, господин комиссар! -- всхлипывает он. -- Каким хорошим вы
можете быть!
Я угощаю его сигаретой, чтобы еще больше обрадовать, и встаю.
-- Пока, Вдавленный Нос. Постарайся с этого момента держать
свой нос чистым.
Он весело смеется. Этот тип радуется жизни.
Я мчусь к ближайшему бистро, там прошу жетон и звоню большому
патрону.
-- Это Сан-Антонио, босс.
-- Ну что?
-- Я подготовил почву. Вы можете кого-нибудь послать на
Северный вокзал, чтобы забронировать место второго класса в
поезде на Брюссель? Пусть положит билет и талон на резервацию в
конверт и оставит его в газетном киоске справа от главного
входа, попросив отдать месье Шарлеманю, который придет за ним.
Вы слушаете?
Слушает. Мне слышно, как он делает пометки в блокноте. Босс
до сих пор пользуется старым скрипучим пером.
-- Пусть он запишет номер места. Когда сообщит его вам,
позвоните на пограничный пост, чтобы таможенники не теряли
время. Они найдут тощего типа, отзывающегося на кличку
Вдавленный Нос. Этот паломник повезет партию порнографических
fspm`knb. Пусть они его заберут по обвинению "попытка
нелегального вывоза документов, имеющих значение для
национальной обороны". Только пусть не особо его треплют.
Скажите, чтобы дело завели так, чтобы его можно было выбросить,
когда отпадет необходимость. Вдавленный Нос -- бедный невезучий
человек, и это ему понравится... Потом мы постараемся дать ему
компенсацию...
-- Прекрасно. Это все?
-- Все.
-- Когда вы намерены... начать действовать?
-- Жду темноты. Так лучше, верно?
-- Думаю, да...
Мы кладем трубки одновременно,
Глава 3
В пять часов вечера улицы были погружены в сумерки. Свет в
запотевших витринах, зябко кутающиеся прохожие...
Настал момент действовать.
Я звоню капралу Пошару, чтобы попросить человека на подмогу,
кладу трубку и четверть часа провожу за стойкой, потягивая ром с
лимонадом.
Когда большая стрелка моих часов передвинулась на пятнадцать
минут, я возвращаюсь в кабину.
-- Алло! Капрал Пошар?
-- Да.
-- Это Сан-Антонио. Слушайте, старина, я занимаюсь делом о
подозрительном нелегальном экспортере и хотел бы осмотреть один
склад в Клиши. Вот только уголок мне кажется не совсем здоровым
и требуется подкрепление.
Слышу, как Пошар говорит:
-- Подкрепление?
-- Да.
-- Сколько человек вам нужно?
-- О! Достаточно одного. Он кажется озабоченным.
-- Гриньяра, например, -- предлагаю я, прекрасно зная, что
Гриньяр уже два дня как в Лондоне.
-- Гриньяра сейчас нет, -- отвечает капрал. -- Он на задании.
Подождите секунду...
Он разговаривает с собеседником, который должен быть Вольфом.
Слышу, как он спрашивает: "Что вы сейчас делаете?" Неясный шум.
"В архиве? Вы можете помочь комиссару Сан-Антонио?"
И мне:
-- Я пришлю к вам Вольфа. Где он вас найдет? Я даю адрес
бистро, в котором сижу.
-- Прекрасно, он будет минут через двадцать. Если вам
понадобятся еще люди, позвоните мне. Я подниму парней снизу.
-- Пока!
Все идет, как задумано. Мое сердчишко колотится сильнее, чем
обычно. Мне неприятно, что придется кокнуть кореша. Если бы шеф
не был так уверен, я бы лучше подал в отставку. Больше всего
меня раздражает вся эта мизансцена... Ладно, чего там, раз уж
выбрал это ремесло, не надо рассчитывать, что будешь вышивать за
чашкой чая.
Чтобы придать себе боевого духа, я иду на дополнительные
траты и позволяю себе выпить хорошего вина.
Я допиваю седьмой стакан, когда появляется Вольф.
Он подходит ко мне.
-- Ну, что не так?
-- Ты знаешь Вдавленного Носа? -- спрашиваю я.
Он размышляет.
-- Что-то знакомое... Вдавленный Нос... Погоди-ка, это не бывший
жокей?
-- Он. С кем связан этот тип, не знаю, но он часто ездит в
Бельгию, и мой палец мне говорит, что он занимается очень
темными делишками. Я некоторое время наблюдаю за ним... К нему
заходят подозрительные личности. Я решил заскочить в его
домишко. Думаю, может получиться интересный результат... вот
только можно налететь на неприятность. Лучше пойдем вдвоем...
Выпьешь чего-нибудь?
Он качает головой:
-- Не хочется.
Я расплачиваюсь за выпитое, я мы уходим.
Дверь ангара заперта...
К счастью, отмычка при мне. Я в двух словах объясняюсь со
старым замком, и дверь открывается, как книжка.
-- Заходим... -- говорю я. Вольф входит первым.
-- Ничего не видно, -- говорит он.
-- Держи фонарь.
Все это входит в мой план. Меня очень устраивает, чтобы он
передвигался в темноте с фонарем.
-- С чего начнем? -- спрашивает он.
-- Обыщем его логово. Начнем с дальнего угла...
Луч фонаря удаляется. Я включаю свой, потому что у меня их
два, и кладу его на стол.
Настал момент оплаты счетов. Я отхожу от луча моего фонаря,
уклоняясь влево, где темнота гуще всего. Достав из кармана
револьвер Вдавленного Носа, я поудобнее беру его в руку.
Не знаю, как может сработать эта машинка, но выбора у меня
нет...
-- Эй, Вольф! -- кричу я.
Он оборачивается. Два луча бледного света почти завораживают.
Мой голос звучит сдавленно. Голос Вольфа, как мне кажется, тоже.
-- Да? Что?
-- Подойди-ка сюда, посмотри... Он идет к фонарю, лежащему на
столе... Я слежу за покачиванием его фонарика, прикидываю, где он
сам. Так, он держит фонарь в правой руке, почти перед собой. Я
поднимаю шпалер и тщательно целюсь выше и левее фонаря.
-- Эй? -- звучит уже встревоженный голос Вольфа. -- Чего там?
Нажимаю на спусковой крючок. Секунду мой коллега кажется
неподвижным. Я стреляю второй раз. Его фонарик падает на пол.
Характерный шум... Вольф последовал за ним.
Я подскакиваю к своему фонарю и бросаюсь к моей жертве.
Вольф лежит на полу. Он еще жив. Его глаза мигают под
безжалостным светом луча, который я на него направляю. По его
рубашке расползается кровавое пятно. Он получил одну пулю в
грудь, другую в плечо.
-- Это ты... -- шепчет он.
Мое горло сжимается от тревоги.
-- Да, -- выдыхаю. -- Да, я, по приказу патрона. Ты сделал
ошибку, Вольф... При нашей работе это непозволительно!
-- Да, -- шепчет он. -- Да, я... сделал... ошибку. Он с огромным
усилием вдыхает, и из его рта хлещет сильная струя крови. Он
издает жуткий хрип.
-- Ты должен был... меня... предупредить, -- прерывисто говорит он.
-- Я бы тебе...
Он делает мне знак. Я сажусь перед ним на корточки.
-- Ты хочешь мне что-то сказать?
Его глаза говорят мне "да", но у него уже нет сил.
-- Прости, старина, -- шепчу я, -- но я не мог поступить иначе...
Он икает. Его кожа приобретает восковой цвет.
-- Завтра, -- еле слышно бормочет он. -- Завтра... убьют... Орсей...
Вдруг он отдает концы; рот приоткрылся, глаза закатились.
Я отступаю на три метра и бросаю револьвер Вдавленного Носа
на пол. Я снимаю замшевую перчатку, которую нацепил, чтобы на
пушке не осталось моих отпечатков, потом достаю свой шпалер...
свой собственный!
-- Держите его! -- ору я.
Стреляю в складку своего левого рукава.
Выбегаю из ангара, вопя во всю глотку. Вокруг ни души...
Выбираю самую темную улочку и мчусь по ней, паля из пушки.
Сработало... Не прошло и трех минут, как подъезжают полицейские
на мотоцикле с коляской. Собираются зеваки.
-- Ушел! -- надрываюсь я. -- Быстрее, гоните. Высокий тип в
плаще и шляпе...
Один из полицейских слезает с мотоцикла, двое остальных
уезжают в указанном мною направлении.
-- Что за шухер? -- спрашивает патрульный. Вместо ответа я сую
ему под нос мое удостоверение. Он вытягивается по стойке
"смирно".
-- Вы ранены, господин комиссар?
Я умышленно держу левую руку висящей вдоль тела.
-- Простая царапина, а вот моего товарища зацепило крепко. Тот
подлец спрятался за ящиками и расстрелял его в упор. Вызовите
"скорую" ...
Мы, патрульный и я, входим в ангар, опознаем труп Вольфа,
находим револьвер "убийцы" и после короткого обыска я в
присутствии ажана обнаруживаю в старой печи документы.
-- То, что мы искали, -- говорю я. -- Вот эти планы! Если я
когда-нибудь поймаю ту падлу...
Ажан горд, что участвует, пусть только в качестве зрителя, в
шпионском деле. Он расскажет об этом своей жене, своему кузену,
сыну консьержки... Именно это мне и надо. Пусть он даже приукрасит
историю, это еще лучше Таким образом, когда люди, купившие
Вольфа, захотят разузнать об обстоятельствах его смерти, они
получат отличный авантюрный роман, каких уже не пишут. Мечту
книготорговца.
Подкатывает "скорая", потом полицейские, полицейские... Тело
Вольфа кладут в санитарную машину. В этот момент я делаю вид,
что теряю сознание, и меня берут тоже. Я предпочитаю оставить
труд составления рапортов другим.
Оказавшись в "скорой", я под ошеломленным взглядом санитара
начинаю обыскивать шмотки своего экс-коллеги. Кроме его
документов, бабок, ключей и пушки я не нахожу ничего
интересного. Почти ничего. Только телеграмму.
Она скатана в комок и лежит в глубине кармана. Я разворачиваю
ее и вижу, что она датирована вчерашним числом. Отправлена
телеграмма из Версаля и гласит:
ПОЗВОНИ ЗАВТРА ПОЛДЕНЬ. КЛОД.
Я кладу ее в свой карман и начинаю думать.
Глава 4
В кабинет патрона я вхожу с рукой на перевязи. Увидев меня,
он встает и идет закрыть обитую дверь на задвижку.
-- Поломка? -- спрашивает он, указывая на мою руку. -- Надеюсь,
ничего серьезного? Я снимаю руку с перевязи.
-- Маленькая инсценировка для журналистов. Так правдоподобнее...
Он пожимает мне руку.
-- Я знаю, каким ужасным было для вас это задание, Сан-
@mrnmhn... Давайте поскорее напишем эпилог к этой главе. Вы
замечательно справились с этим деликатным делом, как и со
многими другими. Нет нужды говорить, что, если писаки на вас
насядут, вы дадите им максимум деталей, да?
-- Можете на меня положиться, босс, я уже выложил им такой
рассказ, от которого метранпажи застонут от восторга...
Он гладит свой лоб цвета слоновой кости.
-- Вашего... э-э... протеже взяли в конце дня на бельгийской
границе. Я хохочу.
-- Бедняга небось проклинает меня. Напомните, чтобы с ним
хорошо обращались и не начинали никаких следственных действий...
Как только сочтете возможным, его надо будет отпустить и как-то
возместить ему убыток...
-- Ладно, -- говорит патрон. -- Хорошо! Прекрасно... Его
"прекрасно" означает нечто вроде "Ты мне больше не нужен, так
что лети-ка ты отсюда!". Я неподвижно сижу в кресле.
-- Может быть, патрон, не так уж прекрасно. Он поднимает
бровь. Одну. Только он может проделывать этот трюк.
-- Что вы сказали?
-- Вы позволите задать вам один вопрос?
-- Задавайте...
-- Как конкретно предал Вольф? Поскольку он мрачнеет, спешу
добавить:
-- Поверьте, я спрашиваю это не из пустого любопытства... Я... это
трудно объяснить... У меня неприятное предчувствие. Может, я,
лучше пойму, если вы мне ответите...
Патрон колеблется, потом спрашивает:
-- Вы слышали о банде Анджелино?
-- Спросите дипломированного историка, слышал ли он о Луи XIV!
Анджелино крутой сицилиец, известный на трех континентах. У
этого парня в мозгах ускоритель, и он может придумать что
угодно, лишь бы заработать бабки.
Он перепробовал все: контрабанда опиума в Индокитае, торговля
оружием в Греции, киднеппинг в США. Прочее я, как говорится,
опускаю!
Его последний финт -- похищение секретного документа в районе
Лас-Вегаса. Фэбээровцы на него рассердились и вышвырнули из
Штатов на первом же самолете. Он отправился в Европу, где
бывалые парни вроде него отсиживаются, когда погорят по ту
сторону Атлантики... Здесь о нем пока не было слышно, но Анджелино
не тот малый, что будет долго сидеть тихо.
Шеф вытягивает свои идеально чистые манжеты.
-- Анджелино реорганизует свою банду, -- говорит он. -- У меня
есть надежные сведения. Вольф согласился на него работать и в
качестве гарантии своей доброй воли дал ему важную информацию о
нашей организации, количестве сотрудников, способах действий,
что показывает, что сицилиец готовит крупное дело, которое будет
интересовать нас...
-- Как вы это узнали?
-- В число типов, набранных Анджелино, входил Патавян, Это он
сообщил нам о Вольфе... Чтобы проверить его сообщение, я подбросил
Вольфу фальшивые документы... Это сработало: два дня спустя
Патавян передал мне, что их содержание известно Анджелино...
-- Патавян должен знать, что готовит итальяшка, нет? --
спрашиваю я.
Шеф качает головой.
-- Патавян больше ничего не знает... На прошлой неделе его нашли
на пустыре с горлом, перерезанным от уха до уха. Очевидно,
Анджелино понял, что армянин ел из двух кормушек. На этот счет
он шутить не любит... Смерть этого человека прервала всякий
jnmr`jr между нами и сицилийцем. Поэтому я решил убрать Вольфа.
Понимаете?
Он пододвигает ко мне свою шкатулку с сигаретами.
-- Угощайтесь.
Эта шкатулка настоящая табачная фабрика. Я выбираю длинную
женскую сигарету.
Я закуриваю и, забыв, что нахожусь в кабинете большого босса,
разваливаюсь в кресле.
Он уважает мое молчание, как капрал жандармерии свою жену.
-- Слушайте, шеф, я предчувствую красивый тарарам в самое
ближайшее время. Вольф умер не сразу. Он успел пробормотать
несколько слов: "завтра, убьют, Орсей".
Он смотрит на меня с отсутствующим видом, но я его хорошо
знаю. Я знаю, что сейчас в его котелке кипят мысли.
-- Вы уверены, что он сказал "Орсей"?
-- Или "Орсель"... Это его последнее слово, понимаете? Шеф
кивает.
-- Он сказал одной фразой: "Завтра убьют Орсея"?.. Что
означает, что некий Орсей будет завтра убит? Или произносил
отрывисто, с паузами, как человек, борющийся со смертью?
-- Второй вариант, патрон. Он пробормотал: "Завтра убьют..."
Потом тишина, он уже умирал, а затем открыл рот, как будто хотел
закончить фразу, секунду пытался издать хоть один звук, после
чего выдавил из себя: "Орсей..." Вот...
Босс играет ножом для разрезания бумаг. Подумав секунду,
шепчет:
-- Значит, Орсей не обязательно фамилия человека... Это может
быть названием места...
-- Патрон, вы думаете о Ке д'Орсей?
-- А вы нет?
-- Я тоже...
Он спрашивает меня таким тоном" каким скорее спрашивают
самого себя:
-- Какова главная характеристика Ке д'Орсей?
Я отвечаю:
-- Там находится Министерство иностранных дел
-- Да.
Он резко отталкивает нож.
Это производит сухой щелчок, заставляющий меня вздрогнуть.
Шеф открывает ящик своего стола и достает вечернюю газету.
-- Завтра, -- говорит он, -- на Ке д'Орсей состоится конференция
министров четырех великих держав! Сан-Антонио... Если там
произойдет заваруха, это может иметь непредсказуемые
последствия.
-- Вы думаете, Анджелино способен впутаться в политическое
убийство такого масштаба?
-- Анджелино способен на все. Если у него нет денег, он
подожжет весь мир с той же легкостью, с какой вы прикуриваете
сигарету. ФБР прислало мне очень красноречивое досье на него!
-- Ну и что?
-- Мои опасения укрепляет то, что макаронник попросил у Вольфа
подробные сведения о наших методах охраны. Я немедленно
встречусь с министром внутренних дел... Меры безопасности будут
усилены.
Он направляет свой указательный палец мне в грудь.
-- Вы пойдете по следу Анджелино. Сделайте все возможное и
невозможное, чтобы найти этого субчика. Мы не можем предъявить
ему никакого обвинения, но вы должны во что бы то ни стало
обезвредить его. Это ясно?
Я давлю сигарету роскошной телки о свой каблук и щелчком
nrop`bk~ ее в бронзовую пепельницу.
-- Вы знаете, где найти эту птичку?
-- Не имею ни малейшего понятия...
Я смотрю на него, спрашивая себя, кто этот тип: начальник
Секретной службы или грузчик с Восточного вокзала?
Он видит мое немое осуждение.
-- Я ведь не Господь Бог, -- вздыхает он. И добавляет: -- Зато
Анджелино сущий дьявол!
Глава 5
Одна вещь меня все-таки успокаивает; дьявол никогда не внушая
мне страха. Я даже несколько раз брал над ним верх.
До сих пор дело было абсолютно простым. Анджелино замышляет
гадость на Ке д'Орсей. Один гад из наших давал ему информацию; с
этим я рассчитался. Здание МИДа тщательно обыщут, меры
безопасности усилят, а я. как большой, буду стараться
побеседовать с Анджелино. Обожаю разговаривать с бандитами.
Супергангстеры -- это моя любовь, честное слово! Будь я при
хрустах, я бы их коллекционировал.
Единственная неприятность -- я не имею ни малейшего
представления о том, где находится Анджелино.
Проходя мимо бара, что напротив конторы, я кое-что вспоминаю.
В кармане Вольфа лежала отправленная вчера телеграмма с просьбой
позвонить некоему Клоду сегодня в полдень. А сегодня в полдень
Вольф как раз листал телефонную книгу. Готов поспорить, он искал
номер этого самого Клода... Я могу ошибаться, но ведь только
римский папа никогда на попадает пальцем в небо.
Поскольку моя память -- отличный записывающий механизм, я
вспоминаю и то, что Вольф опрокинул стакан чинзано на страницу,
которую изучал.
Захожу в тошниловку. Эмиль, ее хозяин, дремлет за стойкой.
Среди предков этого типа наверняка была муха цеце. Начиная с
одиннадцати утра он спит, как боа, заглотнувший целую семью
плантаторов, включая бабулю. Он выходит из комы только затем,
чтобы рявкнуть, от чего дрожат бутылки на полках.
Его официантка относится к типу чокнутых девиц, считающих
себя жертвой социальной несправедливости. Она воображает, что на
съемочной площадке смотрелась бы куда лучше, чем во
второразрядном бистро. Она машет ресницами, как Марлен, а той
краской, которой она намазала лицо, вы могли бы заново покрасить
свой загородный дом.
-- Что вы хотите? -- спрашивает она, округляя рот в куриную
гузку.
-- Я пришел ради твоих глаз, -- говорю, -- но если сверх того ты
дашь мне телефонный справочник и рюмочку коньячку, я Просто
бухнусь перед тобой на колени.
Она пожимает плечами и приносит мне книгу. Я размышляю. Если
мне не изменяет память, справочник был открыт в конце.
Я раскрываю его и замечаю, что попал на версальских абонентов
Как говорится, горячо: телеграмма Вольфу была отправлена из
Версаля...
Я листаю эту часть справочника и скоро нахожу запачканную
страницу. На ней фамилии на Р и С, всего двести двадцать три
штуки. Вырываю страницу и сую в свой карман.
Шум разрываемой бумаги выводит хозяина из дремы. Второй раз
за день он жутко орет из-за этой чертовой книги. Он вопит на всю
свою забегаловку, что второго такого нахала, как я, нет в целом
мире, что он сыт по горло этим кварталом, кишащим легавыми, и
живет одной надеждой -- увидеть нас висящими на крюках мясника.
Onqke чего, очевидно сорвав голос, он наливает себе стакан
коньяку и наполняет мой.
Мы чокаемся.
Я приезжаю в Версаль в девять часов вечера. На город Короля-
Солнца падает мелкий нудный дождик.
Остановив машину на улочке возле префектуры, я захожу в
унылый бар, кажущийся мне удобным местом для размышлений.
Сидя перед дымящимся грогом, я смотрю на вырванную из
телефонной книги страницу. Не обходить же всех типов, чьи
фамилии напечатаны на ней! Тут я вспоминаю, что телеграмма
Вольфа была подписана: "Клод". Пробегаю взглядом бумажку и через
четыре минуты констатирую, что только одного мужика зовут Клод.
Клод Ринкс, по профессии скульптор...
Эта деталь меня очень удивляет. Не понимаю, как скульптор
может быть причастен к делу, которым я занимаюсь. Лица
творческих профессий обычно не имеют; ничего общего с субъектами
вроде Вольфа или Анджелино. Может, это просто приятель Вольфа,
никак не связанный с его темными делишками?
Наконец, поскольку другого лучика надежды не брезжит, и тем
более я уже в Версале, решаю связаться с Ринксом.
Думаю, действовать надо осторожно, так как я ступаю на
совершенно неизвестную почву.
Я подхожу к телефону и набираю номер Ринкса.
Нежный голосок отвечает:
-- Алло?
-- Я бы хотел поговорить с месье Клодом Ринксом. Нежный
голосок уверяет меня, что Клода Ринкса мужского пола не
существует, а Клод Ринкс -- это она. Только тут я осознаю, что
имя Клод может носить и мужчина, и женщина.
-- О, простите! -- говорю я. -- Могу ли я с вами поговорить,
мадам Ринкс?
-- Мадемуазель... А о чем?
-- Скажем, поличному делу.
-- Может, завтра?
-- Скажем, что личное дело еще и срочное...
-- Кто вы? Иду напролом:
-- Друг Вольфа... мое имя вам ничего не скажет. Молчание.
-- Кто такой Вольф? -- спрашивает голос. В тоне моей
собеседницы звучит искреннее удивление. Я говорю себе, что пошел
неверным путем, и уже собираюсь извиниться и повесить трубку, но
в моей черепушке начинает сильно звонить колокольчик тревоги. А
когда он звонит, значит, мне пудрят мозги...
-- Могу я вам это объяснить при личной встрече? -- отвечаю я на
ее последний вопрос. Опять молчание.
-- Я в двух шагах от вас, -- продолжаю я.
-- Ладно, приходите. Я живу на верхнем этаже... Дождавшись, пока
она положит трубку, я вешаю на рычаг свою. Я задумчив, как
роденовский "Мыслитель". Я так задумался, что забыл допить свой
стаканчик... Заметив это на улице, возвращаюсь исправить
оплошность, но уже слишком поздно: хозяин успел вылить остаток
моего коньяка назад в бутылку.
Дом богатый. Монументальная деревянная лестница с медными
перилами покрыта красным ковром.
Взобравшись на четвертый этаж, я оказываюсь на конечной
остановке перед широкой дверью, покрашенной в изумрудно-зеленый
цвет.
В тот момент, когда я протягиваю руку к звонку, дверь
открывается. На мои плечи падает прямоугольник оранжевого света,
` посреди этого прямоугольника стоит красотка, от которой просто
дух захватывает.
Она довольно высокого роста, стройная, хорошо сложена.
Тяжелые золотистые волосы собраны сзади в длинную гриву а-ля
Аттила Она кутается в синий атласный халат, черные глаза
пристально смотрят на меня.
Делаю усилие, чтобы проглотить слюну, и снимаю шляпу.
-- Мадемуазель Ринкс?
-- Она самая. Я кланяюсь:
-- Комиссар Сан-Антонио.
Кажется, я поскромничал, уверив мадемуазель, что мое имя ей
ничего не скажет.
Она вздрагивает, и выражение ее глаз меняется от любопытства
к настороженности.
-- Входите, -- говорит она.
Я вхожу в мастерскую скульптора, обставленную с безупречным
вкусом. Во всех углах статуи, драпировки ярких цветов, мебель из
лимонного дерева. В величественном камине из красного кирпича
горят дрова.
Она указывает на кресло.
-- О чем идет речь, господин комиссар?
-- О Вольфе...
Я смотрю на нее. Она моргает. Я был прав, что пришел. Могу
поставить истертую зубную щетку против тонны черной икры, что
эта куколка знает Вольфа. Я решаю не давать ей времени соврать
и, пользуясь своим преимуществом, начинаю блеф...
-- Вольф умер, -- бросаю я. Она страшно бледнеет и шепчет:
-- Умер?
-- Погиб в конце дня от руки преступника, которого мы обложили
в его логове... Детали вы узнаете завтра, из утренних газет...
Она проводит рукой по лбу. Кажется, сейчас хлопнется в
обморок.
-- С вами все в порядке?
Она утвердительно кивает головой.
Она сильная. Мне это нравится. Терпеть не могу девчонок,
считающих своим долгом падать без чувств, чтобы показать глубину
своей скорби.
-- Перед смертью Вольф, который был моим приятелем, прошептал:
"Навести... Клод Ринкс... Версаль..." Больше он ничего сказать не смог
Вот. Я решил, что обязан приехать, понимаете? Я не знал, что вы
женщина...
Делаю паузу, чтобы она успела осмыслить сказанное. Потом
задаю вопрос, щекочущий мне язык:
-- Почему по телефону вы мне ответили, что не знаете его?
Она пожимает плечами:
-- Не знаю. Ваш звонок в такой час показался мне необычным... Я...
Я не подумала... Я смотрю на нее,
-- Вы были очень близки с Вольфом?
-- Он был другом детства... Мы потеряли друг друга из вида, а
два месяца назад я встретила его в Сен-Жермен-де-Пре... Мы узнали
друг друга... провели вместе вечер. Через некоторое время он
приехал сюда -- заказать мне работу...
-- Работу?
-- Он хотел, чтобы я сделала копию бюста Монтескье... Мне
приходится ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Вольф,
циник, мерзавец и предатель, Вольф, влезщий в грязные махинации,
интересовался скульптурой и Монтескье. Обалдеть можно!
Я смотрю на малышку Ринкс, чтобы убедиться, что она не
издевается надо мной. Нет, сидит в своем кресле очень серьезная,
грустная и красивая.
-- Бюст Монтескье? -- бормочу я.
-- Да.
-- И вы его сделали?
-- Да.
-- Он просил его для себя?
-- Нет. Сказал, что это для одного из его друзей.
-- Копию?
-- Совершенно верно.
-- Копию чего?
-- Бюста работы Фийе.
-- А где этот бюст?
-- В Лувре...
Не понимаю. Может, копия действительно предназначалась
любителю искусства. В конце концов, я ничего не знаю ни о личной
жизни Вольфа, ни о его знакомых. Я встаю...
-- Не понимаю, почему Вольф попросил меня приехать к вам... -- Я
смотрю на Клод. -- Простите меня, но вы были...
-- Его любовницей? Нет! Просто другом. Хорошей знакомой, и
все...
Девочка кажется мне искренней. Я мысленно говорю себе, что
Вольф был придурком, если не пытался взять эту каравеллу на
абордаж. Эта маленькая скульпторша именно такая девушка, ради
которой я готов ходить по потолку.
Я бросаю на нее такой пристальный взгляд, что он чуть не
прожигает дыру в ее нежной коже. Малышка краснеет.
-- Я вас покидаю, -- говорю. -- Прошу вас, мадемуазель, простить
мне этот поздний визит...
-- Напротив, вы были очень любезны, что приехали сразу... --
бормочет она. -- Я очень тронута... Я так расстроена... Хотите чего-
нибудь выпить?
-- Готов согласиться, -- отвечаю я ей. Она бледно улыбается.
-- Тогда садитесь...
Я подчиняюсь. Она идет к бару и выбирает бутылку виски.
-- Вы это любите?
-- Обожаю. Мне его давали еще в колыбели, так что, как вы
понимаете...
На этот раз она откровенно смеется, Я констатирую, что мое
присутствие доставляет ей то, что на кастрированном языке
называется "приятное отвлечение".
Мы разговариваем как добрые друзья... Нам хорошо, а я люблю,
когда мне хорошо.
-- Знаете, -- говорю я ей вдруг, -- мне тоже нужно заказать вам
бюст...
-- Правда? -- спрашивает она. -- А чей?
-- Угадайте...
-- Монтескье?
-- Нет. Ваш. Мне будет приятно поставить его на камин и по
утрам, едва проснувшись, бросать на него первый взгляд...
-- Вы очень милый, -- любезно говорит она. Запомните, ни одна
красотка не может остаться равнодушной к удачному комплименту.
Не знаю, заметили вы или нет, но этот к тому же и оригинален.
-- Отметьте, -- добавляю я, -- что, несмотря на весь ваш талант,
вам не удастся превзойти природу. И обволакиваю ее бархатным
взглядом.
-- По-моему, природа не схалтурила, когда лепила вашу грудь...
Ой, простите...
Она показывает мне свои перламутровые зубки, блестящие, как
жемчужное ожерелье.
-- Вы умеете говорить, комиссар...
-- Чтобы молчать, видя вас, нужно залить язык гипсом...
Как-видите, если в профессиональном плане мои дела стоят на
месте, зато в личном скачут галопом.
Мы выпиваем второй стаканчик, и жизнь становится розовой и
красивой. Не знаю, понимаете ли вы, к чему я клоню.
В тот момент, когда она берет мой стакан, наши пальцы
соприкасаются, и это производит на меня такой же эффект, как
если бы я положил лапу на провод под высоким напряжением.
-- По третьему? -- спрашивает красавица. -- Сегодня мне надо
немного взбодриться. Мне было больно.. узнать эту новость.
-- Давайте по третьему, моя маленькая. Я нежно улыбаюсь ей. Я
знаю, что такие улыбки сделали бы мне карьеру в Голливуде.
-- Вас не шокирует, если я буду звать вас Клод?
-- Думаю, что нет, -- щебечет она и протягивает мне стакан, в
который щедро налила виски.
На этот раз я не ограничиваюсь прикосновением к пальцам, а
сразу беру ее за лапку.
-- А если я вас поцелую, Клод, вы обидитесь?
-- Вы ужасный человек, -- шепчет малышка, краснея. Лично я
совершенно не могу устоять перед краснеющей девушкой.
-- Это не ответ...
Она пожимает плечами.
-- Если я отвечу "да", вы сочтете меня маленькой потаскушкой,
так?
Она не лишена здравого смысла.
-- Знаете что, Клод, давайте проведем опыт. Я вас поцелую без
вашего согласия. Если вам не понравится, вы влепите мне
пощечину, как в бульварных комедиях. Тогда я возьму свою шляпу и
отвалю.
Еще не договорив, я встаю, заключаю ее в объятия и одариваю
крепким поцелуем, так долго не переводя дыхание, что ловец
жемчуга мог бы сдохнуть от зависти.
Она не только не приходит в ярость, но реагирует очень живо:
ее ноги обвивают мои, как быстрорастущие лианы дерево.
-- Вы моя любовь, -- бормочет Клод.
Она чуть отодвигается, чтобы посмотреть на меня. Помада
образует вокруг ее губ ореол, как на лубочных картинках.
Ее губы блестят, глаза тоже.
Я думаю, что жизнь полна неожиданностей. Если бы меня мог
сейчас видеть шеф, он бы сказал, что я умею сочетать приятное с
полезным.
Клод, дрожа, снова придвигается и с таким неистовством
прижимается ко мне, что разлепить нас можно только ножом для
открывания устриц.
-- Ты сводишь меня с ума, -- лепечет она.
Мы снова целуемся. Я точно смогу побить рекорд по
длительности пребывания под водой.
Позвольте вас просветить: эта киска может внушить игривые
мысли даже огородному пугалу.
Мы собираемся завершить этот новый поцелуй единственно
возможным образом, но тут неуместный звонок в дверь разделяет
нас.
Клод вздрагивает и отодвигается от меня.
-- Кто это может быть? -- шепчет она. Звонок раздается снова,
но в условном ритме. Он исполняет "та-талада-гиди дзинь-дзинь".
-- Это подруга, -- говорит Клод.
Она вытирает губы платком, приглаживает волосы и выходит из
комнаты, послав мне воздушный поцелуй.
Если вы никогда не видели долбанутого малого, смотрите
внимательнее. Я так расстроен, что если бы послушался самого
себя, то пошел бы крушить все вокруг. Возможно, особа,
hqonkmhbx` соло на звонке Клод, имеет все мыслимые достоинства,
но одного она лишена -- чувства, когда приходить уместно, а когда
нет.
Слышу, как моя красавица спрашивает через дверь:
-- Кто там?
Ответа я не слышу, вернее, слышу слишком громко, как и все
остальные жильцы дома.
Гремит автоматная очередь, короткая, но легко узнаваемая. Я-
то в общем разбираюсь и непроизвольно прикидываю, что выпущено
пуль двенадцать.
Я бросаюсь вперед!
Глава 6
Моя скульпторша лежит на паркете и обливается кровью. Дверь
продырявлена, как решето.
Я открываю ее и выскакиваю на лестницу, но, не успев
пробежать и половины пролета, слышу, как на улице пулей
сорвалась с места машина. Нет смысла нестись как угорелому.
Чувак, саданувший из автомата, слишком намного опередил меня.
Поднимаюсь на несколько ступенек и опускаюсь на колени рядом
с Клод. Она получила добрых полдюжины маслин: одну в правое
плечо, три в грудь, две в левую руку... Она жива, даже не потеряла
сознания. Ее глаза полны слез.
-- Маленькая моя Клод, -- шепчу я. -- Подонок! Клянусь, я его
достану!
В открытую дверь вижу лица соседей, осторожно высунувшихся на
лестничную площадку.
-- Вызовите "скорую", быстро! -- кричу я им. Я знаю, что больше
ничем не могу помочь малышке. Чтобы ее починить -- если ремонт
вообще возможен, -- требуется отличный врач с карманами, набитыми
дипломами...
-- Сан-Антонио... -- бормочет она.
Она хочет мне что-то сказать, и я готов отдать свой выходной
костюм, чтобы ее выслушать, но знаю, что малейшее усилие может
стать для нее роковым.
-- Помолчи, киска моя, мы поговорим позже... Приезжает "скорая".
Малышку несут в нее через двойной ряд зевак в пижамах. Когда
появляются парни из ближайшего комиссариата, я показываю им мои
бумаги и делаю краткое резюме драмы.
-- Если узнаете что-то новое, звоните мне в Париж. Я сажусь в
свою машину и на полной скорости гоню в сторону славной столицы...
Ночь я заканчиваю в отельчике недалеко от конторы. Встав рано
утром, принимаю ледяной душ, потом звоню в версальскую больницу
узнать о состоянии Клод.
Дежурный мне говорит, что ей сделали ночью срочную операцию,
но состояние ее очень тяжелое и пока нельзя сказать ничего
определенного.
Эта новость вызывает у меня грусть, но, в конце концов, пока
есть жизнь, есть и надежда. Клод молодая и крепкая и раз не
отдала концы сразу, то выкарабкается.
Я одеваюсь и иду перекусить в кафе. Стаканчик кальвадоса, и я
снова готов идти в атаку.
Покупаю газеты, чтобы посмотреть, во сколько должны собраться
министры четырех великих держав. Встреча назначена на четыре.
Чем бы мне до этого заняться? К шефу я решаю не ходить. Я не
в настроении петь ему романсы, глядя на его безупречно белые
манжеты... Нет, схожу в Лувр. Имею я право познакомиться с
Lnmreqj|e, если мне этого хочется?
Кажется, я не бывал в знаменитом музее с того времени, когда
был студентом. Спрашиваю, где зал статуй, и смотритель в галунах
отвечает, что в подвале. И вот я прохаживаюсь между Дианами,
Венерами, героями, херувимами, античными воинами и разными
бородачами.
Дохожу до бюстов и довольно скоро узнаю Монтескье. Встав
перед ним, я чувствую себя кретином. Чего я ждал от этого
визита? Что Монтескье расскажет мне новый анекдот?
Похлопываю его по щеке.
-- Чего-то ты бледноват, -- говорю я ему. -- И холодный, как
собачий нос!
Какой-то тип останавливается и смотрит на меня.
Этот длинный мужик, косящий, как заяц, ошеломленно таращится
на меня, потом едва заметно пожимает плечами и уходит.
Конечно, я похож на чокнутого.
Снова смотрю на папашу Монтескье. Я не очень силен в
скульптуре, но все-таки понимаю, что это не бог весть какой
шедевр. Вообще-то сделан он неплохо, аккуратно, но любитель
искусства никогда не захочет иметь дома копию этой штуки... Она
может заинтересовать только литератора из-за личности
изображенного... Сильно сомневаюсь, что у Вольфа были друзья
литераторы. Он был скорее завсегдатаем стадионов. Все это
довольно таинственно... Тем более таинственно, что кто-то без
колебаний всадил автоматную очередь в дверь Клод, чтобы заткнуть
ей рот... Почему с ней сыграли эту злую шутку? Просто потому, что
я был у нее и мог узнать, что она сделала копию этого паршивого
бюста? Заводя игру в "почему" дальше, быстро подходишь к
вопросу: почему для кого-то так опасно, что я узнаю об этой
работе? А если оставить игру в "почему", возникает вопрос: как
убийца узнал, что я у малышки Ринкс? Потому что следил за ней
или, наоборот, он следил за мной?
Если верна вторая гипотеза, это означает, что, несмотря на
нашу инсценировку, Анджелино не поверил в "несчастный случай" с
Вольфом.
Темно, как в пузырьке с чернилами!
Я снова хлопаю Монтескье, уже сильнее. Это почти пощечина.
-- Если бы ты мог говорить, то много чего порассказал, да,
старина?
Монтескье начинает действовать мне на нервы. Я строю ему
страшную рожу и ухожу
Глава 7
Когда я поднимаюсь по лестнице, мне в голову приходит одна
идея. Думаю, еще никто не рожал мыслищу такого калибра, кроме
Анджелино, конечно.
Я выхожу в сад Лувра. Моя тачка стоит справа от входа в
музей. Я направляюсь к ней, и, когда до нее остается каких-то
десять метров, вмешивается-случай... Не знаю, знакомы ли вы с
парнем по имени Случай? Если вы никогда о нем не слышали,
позвольте вам сказать, что это тот еще хитрец! У него есть
чувство юмора, а главное, талант появляться в нужное время.
Мимо мо