ь сделать это сам, используя собственное могущество? - Она дотронулась до мешочка, висящего у нее на шее, и из него вылился каскад лунного света, который оказался ниткой жемчуга, с негромким перестуком скользнувшей на каменный пол. - Могу... - устало сказал колдун. Он бесформенной грудой скорчился в своем огромном кресле и казался совсем маленьким. - Если бы на твоем месте была другая, я бы напустил на тебя чары, которые стоят не дороже твоего ожерелья, а потом посмеялся бы над тобой, когда твой корабль окажется вне досягаемости ветров, несущих мою энергию, и красота твоя снова станет уродством. Все в природе стремится к хаосу, моя дорогая. Разрушать легко, ты это знаешь. На восстановление уходит гораздо больше сил. - А твоя сила недостаточно велика? - в ее голосе звучала тревога. Лало отвел глаза, когда наружность колдуна вновь начала меняться. Его бросало то в жар от смущения, то в холод от страха. В делах публичных оказаться свидетелем достаточно рискованно, а уж в делах личных это может иметь просто фатальные последствия. Какими бы ни были взаимоотношения между бесформенным колдуном и уродливой девушкой, ясно было одно - это отношения сугубо личные. - Все имеет свою цену, - ответил Инас Йорл, когда, наконец, ему удалось стабилизироваться. - Я мог бы изменить тебя без посторонней помощи, если бы мне не приходилось при этом постоянно защищать самого себя. Жарвина, ты же не потребуешь, чтобы я отказался от этого? - его голос перешел в шепот. Девушка покачала головой. С неожиданной покорностью она сбросила плащ на пол и села в кресло. Лало увидел перед собой мольберт - может, он и раньше здесь стоял? Он невольно шагнул вперед, разглядел набор кистей из отличного верблюжьего волоса, сосуды с краской, ровно натянутое полотно - все это было такого качества, о котором он мог только мечтать. - Я хочу, чтобы ты ее нарисовал, - сказал Инас Йорл Лало. - Но не такой, как ты видишь сейчас, а такой, как я ее вижу всегда. Я хочу, чтобы ты изобразил душу Жарвины. Лало уставился на него, словно был ранен в сердце, но еще не успел почувствовать боли. Он еле заметно покачал головой. - Ты не только видишь душу женщины, но и читаешь в моем сердце... - сказал он с нелепой гордостью. - Одни только боги знают, я все отдал бы за то, чтобы уметь это делать. Колдун улыбнулся. Он снова начал меняться, расти, и сознание Лало словно растворилось в сиянии его глаз. "Я дам зрение, а ты дашь свое мастерство"... - эти слова прозвучали в мозгу Лало, и больше он ничего не помнил. Тишина предрассветного часа наполняла неподвижный воздух, когда Лало пришел в себя. Жарвина откинулась назад в своем кресле и, кажется, спала. У него страшно болели плечи и спина. Он вытянул руки, размял пальцы, и только тут его взгляд упал на полотно. "Неужели я это сделал?" Он испытывал то знакомое чувство удовлетворения, когда рука и глаз работали на редкость слаженно, и ему почти удавалось уловить красоту, которую он видел. Но это - лицо с изящным носом и великолепными бровями, обрамленное волнами светящихся волос, тонкая гибкость тела, медовая кожа, на которой играли отблески рассыпанных по полу жемчужин, слегка вздернутые груди, увенчанные темно-розовыми сосками - все это была _с_а_м_а _К_р_а_с_о_т_а_. Лало перевел взгляд с картины на девушку в кресле и зарыдал, ибо он смог разглядеть в ней лишь смутный намек на эту красоту, и знал, что видение прошло сквозь него как свет через оконное стекло, оставив его снова в темноте. Жарвина пошевелилась и зевнула, открыв один глаз: - Он закончил? Мне пора идти - "Эсмеральда" отплывает с отливом. - Да, - ответил Инас Йорл. Его глаза сияли ярче обычного, когда он повернул к ней мольберт. - Я заколдовал эту картину. Возьми ее с собой и смотрись в нее как в зеркало. Со временем она превратится в зеркало, и все увидят твою красоту, как я вижу ее сейчас... Дрожа от усталости и опустошенности, Лало опустился на пол. Он слышал, как зашуршали одежды чародея, когда тот обнимал свою даму, как полотно снимали с мольберта, как, наконец, женщина шла к двери. Затем Лало и Инас Йорл остались одни. - Что ж... дело сделало... - голос колдуна был бесцветен, как ветер, шуршащий сухими листьями. - Пришло время расплатиться. Лало кивнул, не глядя на него, опасаясь увидеть тело, которому принадлежал голос. - Какую плату ты хочешь? Золото? Или эти безделушки на полу? "Да, я возьму золото, и мы с Джиллой уедем, чтобы глаза наши не видели больше этого проклятого места..." - Слова готовы были сорваться с губ, но в душе его властно поднялась главная мечта жизни. - Подари мне силу, которую дал прошлой ночью, - голос Лало стал сильным. - Дай мне силу рисовать душу! Смех Инаса Йорла возник как шепот песков перед началом самума, но становился все громче, пока Лало не был буквально физически раздавлен волнами звука, наполнившего комнату. Через некоторое время опять наступила тишина, и колдун спросил: - Ты уверен? Лало еще раз кивнул. - Что же, это пустяк, особенно когда ты уже... когда у тебя есть столь большое желание. Я подброшу тебе еще пару заказов, - сказал он мягко, - несколько душ, которые надо нарисовать. Лало вздрогнул, когда руки колдуна коснулись его головы, и секунду ему казалось, что все краски радуги взорвались в мозгу. Потом он понял, что стоит у двери с кожаной сумкой в руках. - Это принадлежности художника, - продолжал Инас Йорл. - Я должен поблагодарить тебя не только за большую услугу, но и за то, что ты заставил меня иначе взглянуть на жизнь. Мастер Портретист, пусть мой дар принесет тебе то, чего ты заслуживаешь. Огромная медная дверь захлопнулась за Лало, и он очутился на пустынной улице, щурясь на рассвет. Пустыня стеклянисто дрожала от зноя и казалась столь же ирреальной, как туман в доме Инаса Йорла, но влажное дыхание фонтана освежало щеки Лало. Ошалевший от перемен, портретист задавался вопросом, является ли данный момент, так же как, впрочем, любой из последних трех дней, реальностью, или же это продолжение одного из навеянных чародеем магических снов. Но даже если это был сон, просыпаться не хотелось. Когда он вернулся от Инаса Йорла, его уже ждали заказы на портреты от жены Портового мастера и от каменщика Йордиса, недавно разбогатевшего на строительстве храма, посвященного рэнканским богам. Первое позирование должно было состояться сегодня утром. Но вчера пришло еще одно приглашение и вот теперь Лало в своих рваных бархатных штанах, потертых на коленях и узких в талии, в вышитой свадебной куртке и рубашке, которую Джилла так накрахмалила, что воротник царапал шею, ожидал собеседования на право расписывать зал приемов Молина Факельщика. Дверь открылась. Лало услышал звук легких шагов, и перед ним возникла молодая женщина с роскошными локонами. - Госпожа, - он колебался. - Я - леди Данлис, компаньонка хозяйки дома, - ответила она сухо. - Ступайте за мной. "Я мог бы догадаться, - подумал Лало, - я ведь слышал песни Каппена Варры, прославляющие ее красоту". Но это было давно. Сейчас, глядя на горделивую осанку идущей впереди женщины, он дивился, что заставило Каппена Варру так влюбиться, и почему эта любовь прошла. Когда открылась дверь из позолоченного кедра, и Данлис ввела Лало в зал, испуганный слуга вздрогнул и начал торопливо собирать какие-то тряпочки и баночки с воском. Лало остановился, пораженный обилием красок и драпировок в зале. Причудливый шелковистый ковер покрывал паркетный пол; позолоченные виноградные лозы, украшенные аметистовыми фруктами, обвивались вокруг мраморных колонн, упиравшихся в балки потолка, стены были задрапированы узорчатым _д_а_м_а_с_к_о_м_, сотканным в Рэнке. Лало озирался, задаваясь единственным вопросом - что же здесь можно еще украсить? - Данлис, дорогая, это и есть новый художник? Лало повернулся на шуршание шелка и увидел скользящую по ковру женщину, которая в сравнении с Данлис была подобна распустившейся розе в сравнении с бутоном. За ней спешила горничная, а впереди с бешеным лаем бежала пушистая собака, опрокидывая баночки с воском, которые слуга не успел отставить в сторону. - Я так рада, что мой господин позволил мне избавиться от этих жутких висюлек - они такие мещанские и, кроме того, как видите, совершенно износились! - Леди заскользила дальше, ее развевающиеся юбки опрокидывали горшочки, которые слуга только что поднял. Горничная остановилась и принялась распекать слугу свирепым шепотом. - Госпожа, позвольте представить вам Портретиста Лало, - Данлис повернулась к художнику. - Лало, это леди Розанда. Можете поклониться. - Много ли времени потребует работа? - спросила госпожа. - Буду счастлива помочь вам советом - мне все говорят, что у меня великолепный вкус и я часто думаю, что из меня получился бы выдающийся художник - если бы я родилась в ином русле жизни, знаете... - Господин Молин настаивает на дорогом убранстве, - заявила Данлис, когда ее госпожа перевела дыхание. - После первоначальных... трудностей... сооружение нового храма сейчас идет гладко. Естественно, завершение строительства будет отмечено большим праздником. Поскольку проводить торжества в храме кощунственно, они должны состояться неподалеку и при этом продемонстрировать, кому мы обязаны этим достижением, которое поставит Санктуарий на подобающее место в Империи. Госпожа Розанда уставилась на свою компаньонку, потрясенная ее речью, но Лало почти ничего не слышал, уже захваченный возможностями, которые открывало помещение перед умелым декоратором. "Господин Молин уже соизволил выбрать сюжеты, которые я должен отобразить?" - Если вас утвердят... - ответила Данлис. - На стенах нужно изобразить богиню Сабеллию в образе Царицы Урожая, окруженную нимфами. Для начала, разумеется, он захочет посмотреть ваши наброски и чертежи. - Я могла бы позировать для богини... - предложила госпожа Розанда, замысловато изогнувшись и выглядывая из-за пышного плеча. Лало сглотнул. - О, госпожа, вы слишком добры, но позирование - тяжелый труд. Я бы не осмелился просить кого-либо вашего воспитания и положения часами стоять в неудобной позе и более чем легком одеянии... Его паника завершилась некоторым облегчением, когда госпожа жеманно повела плечами и улыбнулась. В его собственном представлении Богиня должна была отличаться величавым милосердием, которое госпожа Розанда вряд ли была способна изобразить. Самой сложной частью работы было найти модель для Сабеллии. - Теперь, когда задание вам понятно, потрудитесь прикинуть, сколько времени вам потребуется. - Простите? - Лало заставил себя вернуться в реальность. - Когда вы сможете принести наброски? - жестко повторила Данлис. - Я должен все обдумать... и выбрать модель... - запинаясь сказал Лало. - Это займет два или три дня. - О, Лало... Портретист вздрогнул, повернулся и только тут осознал, что он уже прошел весь путь от ворот Молина Факельщика до улицы Ювелиров, не разбирая дороги, словно ноги сами несли его к дому. - Мой дорогой друг! - слегка отдуваясь, к изумленному Лало подошел Сандол, торговец коврами. Во время их последней встречи звучали совсем другие слова - тогда Сандол отказался заплатить оговоренную сумму за портрет жены, ссылаясь на то, что на картине она выглядела слишком толстой. - Я давно хотел сказать, какое наслаждение доставляет нам ваша живопись. Недаром говорят, произведение искусства дарит бесконечную радость. Пожалуй, мне стоит заказать еще и свой портрет, в пару к портрету жены. Что вы на это скажете? - он отер лоб огромным платком из пурпурного шелка. - Конечно, я буду счастлив, не знаю только, когда смогу этим заняться, видите ли, я некоторое время буду занят... - ответил Лало смущенно. - Ну, разумеется, - Сандол заискивающе улыбнулся. - Я понимаю, что вам в ближайшее время придется работать в гораздо более высокопоставленных домах, нежели моя обитель. Моя жена говорила не далее, как сегодня утром, какая это была честь, когда ее портрет рисовал человек, украшающий ныне праздничный зал самого Молина Факельщика! Внезапно Лало все понял. Новость о его возможном заказе уже облетела весь город. Он злорадно усмехнулся, припомнив, как унижался перед этим человек, выпрашивая хотя бы часть своего гонорара. Пожалуй, стоило нарисовать его портрет - торговец коврами был таким же свиноподобным, как и его супруга, и вместе картины составили бы прекрасную пару. - Мне сейчас не хотелось бы говорить на эту тему, - скромно ответил Лало, - но не могу отрицать, что я теперь - э-э... - приближен... Боюсь, что возможность послужить представителю богов Рэнке должна иметь преимущество перед прочими заказами. - Они не спеша шли по людной улице, сопровождаемые любопытными взглядами и заинтересованным гулом: подмастерья рассказывали об их разговоре мастерам; затянутые в шелк матроны перешептывались друг с другом, звеня серьгами. - О, конечно же, я понимаю, - с жаром заверил его Сандол. - Все, о чем я прошу - чтобы вы имели меня в виду. - Я дам вам знать, - любезно сказал Лало, - когда буду посвободнее. - Он ускорил шаги, оставив позади купца, который остановился, как вкопанный, наподобие тающей льдины посреди людского моря. Когда Лало пересек Тропу Денег и свернул в Стальной переулок, он позволил себе раза два подпрыгнуть на радостях. - Не только ноги мои, но все мое существо пляшет от восторга! - сказал он себе. - Пусть все боги Рэнке и Илсига благословят Инаса Йорла! Солнце отражалось от белых стен домов, играло на полированных лезвиях мечей и кинжалов, выставленных в витринах оружейных лавок, рассыпалось мириадами искр на звеньях кольчуг. Но весь этот блеск был ничто по сравнению со сверкающими перспективами, открывающимися перед мысленным взором Лало. Он будет жить не просто в достатке, но в богатстве, его ждет не только уважение, но и подлинная слава! Все, о чем он всегда мечтал, находилось на расстоянии вытянутой руки... Карманники крутились вокруг него, как привидения, пока он шел по аллее, но вопреки слухам, его кошелек был по-прежнему пуст, и они растворились в кустах прежде, чем он их заметил. Кто-то окликнул его, когда он проходил мимо скромных заведений около складских зданий, но глаза Лало были ослеплены видениями. Только когда ноги вынесли его на Набережную, которая шла вдоль гавани, он осознал, что с ним поздоровался медник Фарси, тот самый, что ссудил ему деньги во время болезни Джиллы после рождения их второго ребенка. Лало собрался было повернуть назад и исправить свою оплошность, но решил что у него еще будет время навестить Фарси. Сейчас он был слишком занят. В голове у него бурлили планы. Ему нужно было представить на рассмотрение нечто такое, что затмило бы нынешнее убранство зала, но не вульгарной пышностью, а тонким вкусом. Краски, детали, игра линий колыхались перед его внутренним взором, словно узорчатая пелена, закрывая от него убогие улицы города. Как много зависело от моделей, которых ему предстояло отобрать для набросков! Сабеллия и ее нимфы должны были олицетворять красоту, поражающую воображение и радующую глаз, от них должен исходить свет величия и невинности одновременно. Лало поскользнулся на рыбьей голове. Несколько секунд он отчаянно балансировал, наконец, обрел равновесие и остановился, щурясь на яркое солнце. - Но где же я отыщу таких девушек в Санктуарии? - спросил он себя вслух. - В городе, где женщины продают своих дочерей в публичные дома, как только у тех набухнут груди. - Даже те девушки, которые умудрялись сохранять некую внешнюю красоту, очень быстро развращались внутренне. В прошлые годы ему удавалось находить модели среди уличных певиц и девушек, которые восполняли свой ничтожный дневной заработок ткачих постыдной ночной работой. Теперь нужно было искать в другом месте. Он вздохнул и повернулся лицом к морю. Здесь было прохладнее, ветер менялся и приносил свежее дыхание моря, которое разгоняло запах тухлой рыбы. Синяя вода сияла, как глаза девственницы. Женщина с ребенком на руках помахала ему рукой, и он узнал Валиру, которая пришла сюда поиграть с малышом на солнышке, пока не пришло время выставлять себя на продажу перед гуляющими моряками. Она подняла ребенка, и он с болью заметил, что, хотя глаза ее подведены, а в крашеных волосах блестят стеклянные шарики, руки еще по-детски тонки. Он вспомнил, что совсем недавно она была подружкой его старшей дочери и часто приходила к ним на ужин, когда у самой дома было нечего есть. Он знал об изнасиловании, которое и толкнуло ее к нынешнему занятию, о нищете, которая удерживала ее на панели, но жизнерадостное приветствие девушки оставило горькое чувство. Она не выбирала свою судьбу и была не в силах изменить ее. Существование этой девушки омрачало прекрасное будущее, которое он предвидел для себя. Лало торопливо махнул ей рукой и заспешил прочь, испытывая одновременно облегчение и стыд, когда она не окликнула его. Он продолжил свой путь вдоль Набережной, мимо верфи, где швартовались иностранные корабли, прикованные якорными цепями, как благородные скакуны у деревенской коновязи. Некоторые купцы разложили свои товары прямо на пристани, и Лало пришлось прокладывать себе дорогу сквозь кучки людей, которые спорили о цене, обменивались тумаками и новостями, и все это с одинаково хорошим настроением. Несколько Городских Стражей стояли, прислонившись к столбам, на лицах их читались одновременно равнодушие и настороженность. При них находился один из церберов, выражение его лица отличалось от них только крайним высокомерием. Лало, не останавливаясь, миновал заброшенную пристань возле Рыбных Рядов, которая была его любимым местом уединения последние несколько лет. Сейчас ему было не до медитаций - столько предстояло сделать! Где же все-таки искать модели? Возможно, стоит сходить на базар. Безусловно, он сумеет найти там несколько порядочных девушек... Он заспешил по улице Запахов к дому, но внезапно остановился, когда увидел собственную жену. Она развешивала белье во дворе, разговаривая с кем-то через плечо. Лало опасливо приблизился. - Ну как прошло собеседование, дорогой? - спросила Джилла, сияя. - Я слышала, что госпожа Розанда такая грациозная. Ты сегодня пользуешься успехом у дам - посмотри, госпожа Зорра пришла к тебе... Лало сначала содрогнулся от ее резкого голоса, но тут же забыл о жене при приближении посетительницы. Украдкой оглядев ее, он был впечатлен стройной фигурой, цветом лица, напоминающим эшианские розы, медно-рыжими волосами и парой ярких глаз. Он сглотнул. Последний раз он видел госпожу Зорру, когда она сопровождала отца, собиравшего квартирную плату, которую Лало к тому времени просрочил за три месяца. Сейчас он пытался вспомнить, заплатил ли он за последний месяц. - О, мастер Лало, почему у вас такой виноватый вид! - мило покраснела Зорра. - Вы же знаете, что можете пользоваться нашим кредитом после стольких лет... "После стольких сплетен о моем грядущем процветании, это будет вернее!" - Так он подумал, но ее улыбка была столь заразительна, и, кроме того, она же не отвечала за жульничество своего родителя. Он улыбнулся в ответ, подумав, что она подобна дыханию весны на этой раскаленной летним зноем улице. Как нимфа... - Возможно, вы поможете мне поддержать мою кредитоспособность, госпожа, - ответил он. - Не согласитесь ли вы стать одной из моделей для росписи зала Молина Факельщика? Какое же это наслаждение - щедрой рукой раздавать порции счастья, подумал Лало, наблюдая, как Зорра вприпрыжку удаляется вниз по улице. Она горела нетерпением отменить все прежние договоренности, чтобы иметь возможность начать позировать завтра же. "Интересно, Инас Йорл чувствовал себя так же, когда дарил мне исполнение моего желания?" - подумал он, а также задумался (но только на мгновение) о том, почему при этом колдун хохотал. - Но почему я не могу позировать для вас в доме Молина Факельщика? - Зорра, надув губы, снимала нижнюю юбку и сбрасывала на пол сорочку. - Если бы мой патрон мог отсоединить стены и прислать их мне для росписи! Я сомневаюсь, что он пустил бы меня в свой дом... - равнодушно ответил Лало, выливая краску из баночек на палитру в том порядке, к которому привык. - Кроме того, мне нужно сделать несколько набросков каждой модели, прежде чем я остановлюсь на окончательном варианте. Утреннее солнце жизнерадостно освещало чисто подметенный пол, свободный от чужого грязного белья, сверкало на ноже для растирания красок, играло на лепестках цветов, которые он велел держать Зорре. - Так, хорошо, - говорил он, прикрывая ее бедра газовым шарфом и сгибая ей руки. - Держите цветы, как будто протягиваете их Богине. - Она вздрагивала, когда он прикасался к ней, но его возбуждение от ее плоти вытеснялось восторгом перед этим телом как пространственной формой. - Обычно я делаю один-два быстрых наброска, - объяснил он, - но сейчас рисунки должны быть достаточно завершенными, чтобы Молин Факельщик мог составить представление об окончательном варианте росписи, поэтому я буду рисовать в цвете... Он сделал шаг назад, увидев всю картину так, как он себе ее представлял - свежая красота девушки в солнечном свете, с яркими волосами, ниспадающими на спину, и яркими цветами в руках. Он взял кисть и глубоко вздохнул, сосредотачиваясь на том, что видел. Постепенно он перестал слышать приглушенный разговор в другом конце комнаты, где Джилла с их средней дочерью готовили обед. Он не обернулся, когда вошел один из их сыновей; Джилла шикнула на него и услала прочь. Звуки скользили мимо него, мозг успокаивался, напряжение последних дней исчезало. Теперь он, наконец, становился самим собой, твердо уверенный в том, что рука беспрекословно подчиняется глазу, и оба выполняют веления души. И он знал, что не богатые заказы, а эта уверенность в себе и была настоящим даром Инаса Йорла. Лало окунул кисть в краску и начал работать. Полоска света продвинулась до середины комнаты, когда Зорра потянулась и уронила цветы на пол. - Знала бы - ни за что не согласилась бы! - пожаловалась она. - Спина затекла, руки падают. - Она размяла плечи, наклонилась вперед и назад. Лало заморгал, стараясь прийти в себя. - Нет, еще рано, картина не окончена... - запричитал он, но Зорра уже шагнула к нему. - Что вы хотите сказать - я не могу посмотреть? Это же мой портрет, не правда ли? - внезапно она остановилась, потрясенная. Лало проследил за ее взглядом, посмотрел на картину, и кисть выпала из его рук. На лице, смотревшем на них с мольберта, были сузившиеся от алчности глаза и губы, растянутые в хищной усмешке. Рыжие волосы пламенели, как лисий хвост, а стройные ноги были согнуты, словно перед прыжком. Лало содрогался, переводя взгляд с девушки на картину и обратно. - Ты, чокнутый сукин сын, что ты со мной сделал? - она бешено налетела на него, потом схватила нож для растирания красок и принялась кромсать холст. - Это не я! Это ужасно! Ты ненавидишь женщин! Ты и отца моего ненавидишь, но погоди! Ты еще будешь жить на Подветренной стороне с нищими, когда он доберется до тебя! Пол задрожал и к ним подбежала Джилла. Лало отшатнулся назад, когда она возникла между ним и полуобнаженной девушкой, схватила Зорру за запястье и сжимала его, пока та не выронила нож на пол. - Оденься, потаскуха! Я не допущу, чтобы мои дети слышали такие ругательства! - зашипела Джилла, забывая о том, что дети слышали гораздо более сильные выражения, когда ходили на базар. - И ты заткнись, жирная свинья! - Зорра отскочила и начала втискиваться в свою одежду. - Тебе и у Эмоли будет тесно, я надеюсь ты сдохнешь под забором, где ты и родилась! - дверь за ней с треском захлопнулись, и они услышали, как она загрохотала вниз по ветхой лестнице. - Надеюсь, она свернула себе шею. Ее папаша так и не удосужился починить ступеньки, - спокойно сказала Джилла. Лало с трудом нагнулся, чтобы поднять нож. - Она права... - он подошел к изрезанной картине. - Будь он проклят... - прошептал он. - Он провел меня - он знал, что именно это должно случиться. Пусть все боги проклянут Инаса Йорла! Джилла взглянула на картину и расхохоталась. - Нет... в самом деле, - покатывалась она, - редкостное сходство. Ты видел только ее смазливое личико. А я-то знаю, что она за штучка. Ее жених покончил с собой, когда она бросила его ради той гориллы из охраны Принца. Такая лисица своего не упустит, и на картине это ясно видно. Ничего удивительного, что она так взбесилась! Лало всхлипнул: - Но меня обманули... - Нет. Ты получил то, о чем просил, бедный мой глупыш. Ты нарисовал душу этой законченной дряни! Лало прислонился к выщербленной ограде заброшенной верфи и рассеянно смотрел на расплавленное золото, разлитое над морем заходящим солнцем. Ему хотелось слиться с этой красотой и забыть о своем отчаянии. "Нужно только забраться на эту ограду и упасть вниз..." Он представил, как горькая вода смыкается над ним, и наступает благословенное избавление от боли. Потом он посмотрел вниз, и его пробила дрожь, не только от прохладного ветра. На темных водах колыхались отвратительные ошметки, которые когда-то были частями живых существ - требуха, стекающая по водостокам с санктуарских боен. Лало затошнило при мысли о том, что эта вода коснется его тела. Он отошел от берега и присел возле заброшенной рыбацкой лачуги. "То, что кажется наиболее прекрасным, - подумал он, - оказывается наиболее ужасным внутри!" Большой корабль величественно пересек гавань, миновал маяк и скрылся за мысом. Лало захотелось уплыть на таком судне, но он был слишком неловок для моряка, и слишком уязвим для сухопутного жителя. Даже таверна не сулила утешения. В "Зеленом Винограде" его поздравят с успехом, который теперь уже невозможен, в "Распутном Единороге" его попытаются ограбить, а потом изобьют до бесчувствия, когда обнаружат его нищету. Разве сможет он даже Каппену Варре объяснить, что с ним случилось? Дощатый настил, на котором он сидел, задрожал под тяжелыми шагами. Джилла... Лало напрягся, ожидая ее обычных обвинений, но она только вздохнула, словно ее отпустил тайный страх. - Я так и думала, что найду тебя здесь, - отдуваясь, она опустилась рядом и протянула ему глиняный кувшин с узким горлышком. - Лучше выпей сейчас, пока не похолодало. Он кивнул, сделал пару больших глотков душистого травяного чая с вином, и поставил кувшин рядом. Джилла закуталась в шаль, вытянула ноги и прислонилась спиной к стене. Две чайки прямо в воздухе сцепились из-за куска рыбы. Тяжелая волна разбилась о волнорез, и снова все стихло. В этом совместном молчании, согретом чаем и телом Джиллы, что-то глубоко спрятанное внутри Лало начало высвобождаться. - Джилла, - сказал он наконец, - что же мне делать? - С двумя другими моделями тоже не получилось? - Они оказались еще хуже Зорры. Тогда я начал рисовать жену Портового мастера... Хорошо, что я успел разорвать набросок прежде, чем она его увидела. Она была похожа на свою комнатную собачку! - он еще отхлебнул. - Бедный Лало, - Джилла покачала головой. - Ты не виноват в том, что все твои единороги превращаются в носорогов! Он вспомнил старую басню о носороге, который посмотрел в волшебное зеркало и увидел там единорога, но это не утешило Лало. "Неужели красота - только прикрытие испорченности, или это верно лишь для Санктуария?" - он внезапно разрыдался. - О, Джилла! Я подвел тебя и детей. Мы разорены, понимаешь? У меня даже надежды не осталось! Она повернулась, не дотрагиваясь до него, словно понимая, что любая попытка утешения будет напрасной. - Лало... - она откашлялась и начала снова. - Все в порядке, мы как-нибудь проживем. И не все еще потеряно... главное, мечта наша не потеряна! Ты сделал правильный выбор - разве я не знаю, что ты всегда думаешь в первую очередь обо мне и детях? - Во всяком случае, - она попыталась обратить все в шутку, - нет худа без добра - теперь я смогу тебе позировать, ну, чтобы ты уловил основные линии, конечно, - добавила она извиняющимся тоном. - После стольких лет вряд ли ты найдешь во мне что-то новое... Лало поставил кувшин, повернулся и посмотрел на нее. В свете заходящего солнца лицо Джиллы, в котором годы прочертили столько борозд, было подобно старинной статуе, которую некий антиквар решил вызолотить, чтобы скрыть ее возраст. Вот горькая складочка от бесконечной нищеты, вот морщина от смерти ребенка... Разве все печали мира не оставляют следа на богине? Он взял ее за руку. Он видел тучность ее тела, но ощущал в нем силу, потоки энергии, струящиеся между ними, привязывали его к ней сильнее, чем ее красота когда-то много лет назад. "ЗНАЮ ЛИ Я ТЕБЯ?" Глаза Джиллы были закрыты, голова прислонилась к стене. Это была редкая для нее минута покоя. Свет на ее лице, казалось, исходил изнутри. Взгляд Лало заволокло слезами. "Я БЫЛ СЛЕП, - подумал он, - СЛЕП И ГЛУП..." - Да, - он постарался, чтобы голос не дрожал. Он знал теперь, как будет рисовать ее, где ему искать остальные модели. Он задохнулся от счастья и потянулся к ней. Она посмотрела на него, вопросительно улыбаясь, и приняла его в свои объятия. В зале Молина Факельщика горели сотни свечей, вставленных в серебряные канделябры в виде кулаков, сжимающих поднятые факелы. Свет дрожал на газовых накидках санктуарских дам, переливался на тяжелых расшитых одеждах их мужей, отражался от каждого звена золотых цепочек, каждой грани драгоценных камней; весь этот блеск почти затмевал великолепие самого зала. Лало наблюдал за происходящим, стоя в относительно безлюдном месте за колонной. Он был допущен в это избранное общество лишь благодаря той роли, которую сыграл в создании настенной росписи, чье завершение собственно и праздновалось сегодня. Здесь собрались все богатые и знатные, пользующиеся благоволением Империи, причисленные к верхушке санктуарского общества, и на каждом из собравшихся была одна и та же маска самодовольного веселья. Но Лало не переставал задаваться вопросом, как выглядели бы эти люди, если бы ему пришлось нарисовать эту сцену. Несколько купцов, на которых Лало когда-то работал, ухитрились получить приглашения, хотя большинству из его бывших клиентов оставалось только завидовать им. Он узнал среди приглашенных нескольких друзей, среди них Каппена Варру, который только что закончил песню и теперь поедал глазами госпожу Данлис, которой было не до него - она была слишком занята обольщением банкира из Рэнке. Еще несколько знакомых из "Распутного Единорога" сумели наняться на вечер в качестве приглашенных официантов и лакеев. Лало подозревал, что хозяева в конце вечера не досчитаются многих драгоценностей, столь ярко сверкающих на их пальцах и шеях, но он не считал себя обязанным сообщать кому-либо о своих подозрениях. Он внутренне подобрался, узнав каменщика Йордиса, прокладывающего себе путь сквозь блистающую толпу. - Ну, мастер Портретист, теперь, когда вы отдали должное богам, может быть, у вас найдется время для смертных, а? - Йордис широко улыбался. - У меня как раз есть подходящее место для моего портрета... Лало откашлялся. - Боюсь, что сосредоточившись на делах небесных, я потерял связь с земным великолепием... Выражение лица каменщика ясно говорило о том, как помпезно это прозвучало, но Лало предпочитал, чтобы его считали слегка тронутым от обрушившегося на него богатства, нежели узнали правду. Он сумел решить дилемму, которую поставила перед ним необходимость завершения работы у господина Молина, но теперь карьера портретиста в высшем обществе была для него закрыта. - Дела небесные... ах, ну да... - Йордис покосился на одну из нарисованных нимфе длинными, гибкими ногами, с глазами, сияющими юностью и весельем. - Если бы я мог проводить время, созерцая таких красоток, полагаю, я тоже отказался бы писать портрет старого дурня, - он понимающе рассмеялся. - А где вы нашли таких в этом городе, а? "Они торгуют своими телами в доках... или своими душами на базаре... или гнут спину на твоей кухне, или натирают полы в твоем доме..." - подумал Лало горько. Уже не первый раз за этот вечер ему задавали подобные вопросы. Нимфа, на которую Йордис сейчас пялился с таким вожделением, была нищая калека, он, наверное, десятки раз проходил мимо нее на улице. На противоположной стене проститутка Валира гордо протягивала Богине сноп пшеницы, а ее ребенок кувыркался у ее ног, как херувим. А Богиня, которой они поклонялись, которая затмевала поверхностное великолепие этого зала, была его Джилла, носорог, превратившийся в нечто более изумительное, чем единорог. "У вас есть сердца, но вы не умеете чувствовать..." Взгляд Лало скользил поверх нестерпимого блеска одежд и украшений, которыми гости господина Молина замаскировали себя. "У вас есть глаза, но вы не умеете видеть..." Он пробормотал что-то насчет своих планов. - Если вы хотите украсить комнату настенной росписью, буду счастлив услужить вам, но боюсь, от портретов я в дальнейшем откажусь, - с тех самых пор, как он сумел разглядеть Джиллу, его глаза стали видеть по-новому. Теперь, даже когда он не рисовал, ему удавалось различить истинные лица людей под теми масками, которые они показывали миру. Он вежливо добавил: - Надеюсь, ваши дела идут хорошо? - А? Мои дела - да, но нынче осталось мало работы для каменщика! А что осталось, требует совсем другой сноровки... - он заговорщически хихикнул. Лало покраснел, осознав, что Йордис думает, будто он выуживает информацию о новом храме - крупнейшем заказе на стенную роспись в Санктуарии. "А почему бы и нет? - подумал он. - Разве не стоит моя Богиня быть запечатленной на стенах более величественных, чем в зале этого выскочки-инженера?" У него внезапно пересохло во рту: он увидел самого Молина Факельщика, приближающегося к нему. Йордис поклонился, ухмыльнулся и растворился в толпе. Лило заставил себя остаться на месте и выдержать пронзительный взгляд патрона. - Я должен поблагодарить вас, - сказал Лорд Молин. - Ваша работа представляется мне чрезвычайно успешной, - его глаза непрерывно перебегали с толпы на лицо Лало и обратно. - Возможно, слишком успешной, - продолжал он. - Рядом с вашей богиней мои гости кажутся просто декорацией! Лало начал было оправдываться, но замер, ужаснувшись, что может невольно выдать истину. Молин Факельщик рассмеялся. - Я только хотел сказать вам комплимент, дружище, и, кроме того, сделать заказ на роспись стен нового храма... - Мастер Портретист, вы, похоже, сегодня в хорошем настроении! Лало только что свернул с Тропы Денег на Дорогу Храмов, намереваясь осмотреть стены, которые ему предстояло расписывать в новом храме богов Рэнке. Звук мягкого голоса заставил его споткнуться. Он услышал сухой смешок и повернулся, чтобы внимательнее рассмотреть говорившего. Все, что он смог увидеть под капюшоном, было мерцание рубиновых глаз. - Инас Йорл! - Более или менее... - согласился собеседник. - А вы? Вы не изменились? Вы занимали мои мысли последнее время. Не хотите ли вернуть мне мой дар? Лало содрогнулся, припомнив те мгновения, когда он готов был душу продать за то, чтобы потерять способность, которой наградил его колдун. Но вместо этого он, наоборот, обрел свою истинную душу. - Нет, не думаю, - ответил он спокойно и почувствовал, что чародей удивлен. - За мной долг. Не хотите ли, чтобы я нарисовал вам еще одну картину? - Он прибавил, помолчав: - Не хотите ли, чтобы я нарисовал ваш портрет, Инас Йорл? На этот раз споткнулся колдун, и на мгновение художник по-настоящему встретился с ним взглядом. Он задрожал от той нечеловеческой усталости, которая исходила из этих нездешних глаз. Но не Лало, а Инас Йорл первым отвел свой взгляд и отвернулся. Линн ЭББИ. ТАНЕЦ АЗИУНЫ 1 Приятный на вид мужчина средних лет, напоминавший скорее воина, нежели жреца, остановился у лавки торговца шелками Куда с таким видом, что все прочие покупатели растворились в базарной сутолоке и ясноглазый Кул поспешно оторвался от своих тюков с материей. - Чего изволит Ваша Милость? - осведомился купец. - Мне нужно две длины твоего лучшего шелка. Важна ткань, а не ее цвет. Шелк должен струиться как вода, а свет свечи виден, даже если сложить его вчетверо. Кул на мгновенье задумался и вывалил на прилавок целую гору тюков. Он собирался показывать их медленно, каждый по очереди, но взгляд покупателя упал на отрез цвета морской волны и торговец сообразил, что злоупотреблять временем жреца неразумно. - У Вашей Милости превосходный взор, - заметил купец, разворачивая шелк и давая жрецу оценить выделку и прозрачность ткани. - Сколько? - Два золотых короната за две длины. - Один. - Но Ваша Милость только что из столицы и вы наверняка помните красную цену за такую работу в Рэнке. Смотрите сюда, видите, правый край прошит серебряными нитями. Один и семь - это то, что надо. - Да, здесь уж точно не столица, - усмехнулся жрец. - Девять р_а_н_к_а_н_с_к_и_х _с_о_л_д_а_т_о_в_, - услышал купец в ответ на свое предложение. Аккуратно взяв материю из рук жреца, Кул со знанием дела смотал ее в тюк: - Девять _с_о_л_д_а_т_о_в_... да одна вышивка серебром стоит дороже! Очень хорошо. Выбора мне не остается, ибо как может простой базарный торговец спорить с Молином Факельщиком, Верховным Жрецом Вашанки. Хорошо, хорошо, пусть будет девять _с_о_л_д_а_т_о_в_. Жрец щелкнул пальцами, и немой юноша-прислужник подбежал к нему, неся в руках кошелек. Юноша отсчитал девять монет, показал их хозяину и передал Кулу, который проверил, не стерты ли деньги, ибо большая часть монет в Санктуарии давно находилась в обращении. То, что деньги платит юноша, торговцу не было в диковинку, ибо для жреца считалось неподобающим расплачиваться самому. Когда монеты скользнули в висевший на груди торговца кошель, жрец вторично щелкнул пальцами и к лавке подошел здоровенный, похожий на земледельца детина, который придержал дверь, пока Молин не вышел, а затем принял сверток из рук молчаливого юноши. Молин Факельщик целенаправленно прокладывал себе путь среди базарной толпы, уверенный, что рабы сумеют не упустить его из виду. Шелк и впрямь соответствовал утверждению торговца, а в столице, где деньги меняли хозяев куда чаще, за такую ткань попросили бы вдвое больше. Жрец еще не успел занять настолько высокое место в рэнканской бюрократии, чтобы забыть искусство торговаться. У базарных ворот его ожидал портшез. Второй великан почтительно поддержал тяжелые одежды жреца, когда тот занимал свое место, а первый уже положил отрез шелка на сиденье и взялся за задние ручки. Достав из-за пояса обтянутую кожей рогульку, немой хлестнул носильщика по бедру и процессия направилась обратно во дворец. Исполнив службу, носильщики направились в известное только им место, а юноша понес отрез шелка в дом, получив строжайший наказ сделать так, чтобы госпожа Розанда, дражайшая супруга Молина, ничего не узнала. Сам Молин направился через покои в помещения, где ныне обитали слуги и рабы Вашанки. Именно последние его как раз и интересовали, особенно стройная северянка, которую они называли Сейлалха и которая ежедневно в это время исполняла непростой Брачный танец. Сей танец являлся смертным воплощением божественного танца, который Азиуна исполняла перед своим братом Вашанкой, дабы убедить того взять ее в любовницы, а не отсылать вероломным и коварным десяти его братьям. Не пройдет и недели, как на ежегодном празднестве "Убийства Десяти" Сейлалха исполнит его. Когда Молин подошел, Сейлалха уже вовсю кружилась в танце, а ее длинные, почти до колен, медового цвета волосы превратились в один вращающийся круг. Подготовка к танцу уже давно была закончена, но Сейлалха все же танцевала не настолько быстро, чтобы жрец не мог оценить по достоинству крепость бедер и тугие, торчащие вверх маленькие груди. Танец Азиуны всегда исполнялся только северянками, в противном случае он терял свою величавость. Лицо рабыни было закрыто каскадом волос, но Молин знал, что по красоте оно не уступало телу. Жрец наблюдал за ней, пока музыка не слилась в мощном финальном аккорде, а затем с легким стуком прикрыл потайной глазок. Сейлалха не увидит настоящего мужчины до тех пор, пока в брачную ночь не исполнит перед богом своего танца. 2 Рабыню отвели, или, если быть более точным, рабыня вернулась в свою комнатку, размерами напоминающую келью. Повернув ключ, жирный евнух закрыл дверь на тяжелый засов. Нужды тревожимся не было, ведь после десяти лет рабства, оказавшись ныне в Санктуарии, Сейлалха не захочет рисковать жизнью в надежде бежать. Она знала, что жрец снова наблюдал за ней, знала и другое. Они думали, что ее ум точно поверхность озерца в безветренный день, но они ошибались. Они думали, что Сейлалха ничего не помнит из своей жизни до того момента, как оказалась на убогом невольничьем рынке: рабыня была слишком сообразительна, чтобы обнаруживать свою память. Им было невдомек, что Сейлалхе ведомо рэнканское наречие. Окружавшие ее женщины, которые обучали Сейлалху танцу, все были немыми и не могли сказать ни слова, но были и те, кто говорил. От них Сейлалха и узнала про Санктуарий, Азиуну и праздник Убийства Десяти. Здесь, в Санктуарии она оставалась единственной, кто знал танец, но еще пока не исполнил его перед богом. Сейлалха полагала, что нынешний год станет ее годом и в одну ночь решится судьба ее невольничьей жизни. Жрецы думали, что она ничего не знает о цели танца и исполняет его только из страха перед злобного вида женщинами с обтянутыми кожей дубинками, но в ее племени уже девятилетние девочки считались годными для брака, а искушение оставалось искушением на любом языке. Сейлалха считала также, что если она не хочет превратиться в одну из таких немых женщин, ей стоило постараться забеременеть от связи с богом. Легенда гласила, что неисполненным желанием Вашанки было иметь ребенка от своей сестры: Сейлалха постарается ублажить бога в обмен на свою свободу. Убийство Десяти приходилось на новолуние, а ее месячный цикл завершался в полнолуние. Если бог такой же мужчина, как и ее соплеменники, то она может зачать. Упав на предоставленное ей мягкое ложе, Сейлалха принялась раскачиваться взад и вперед, пока по лицу не потекли слезы. Она беззвучно плакала, чтобы надзиратели ничего не приметили и не заставили силком выпить снотворное. Молясь богу Солнца, богу Луны, богу ночных трав и всем призрачным демонам, которых она сумела упомнить с тех далеких времен, Сейлалха повторяла одно и то же: - Дайте мне зачать. Дайте мне выносить ребенка бога. Дайте мне жить! Помогите не стать такой же, как они! Где-то вдали за стеной, за закрытыми дверями, ее менее удачливые сестры разговаривали друг с другом на языке тамбуринов, лир, волынок и барабанных палочек. Они исполнили танец и стали немыми, и в их лонах текла лишь желчь. Их музыка была скорбной, порой даже мрачной и если у нее не будет ребенка, то такого удела не миновать. Дождавшись, пока слезы высохнут, Сейлалха изогнула спину так, что коснулась лбом массы ниспадающих волос на полу. Прислушавшись к ритму музыки, она снова закружилась в танце. 3 Молин нетерпеливо прохаживался вокруг стола с отделанной мрамором крышкой, который привез с собой из столицы. Немой юноша, всегда находившийся рядом, почел за благо укрыться в дальних покоях. Еще не наступил полдень, а Молин уже трижды сорвал на нем свой гнев. Какая несправедливость и небрежение к нему - исполнять обязанности Верховного жреца в вонючей дыре, подобной Санктуарию. Строительные работы велись через пень-колоду, ибо рабочие не знали своего дела. То и дело происходили непредвиденные несчастные случаи, недобрые знаменья. Старое илсигское жречество злорадствовало и собирало нерегулярную десятину с городских жителей. Весь имперский антураж поблек в недостойных его сана помещениях, отведенных Молину под резиденцию. Фактически, они с женой делили комнату - ситуация, которую он не предвидел и больше выносить не мог. Принц оказался идеалистом, женатым идеалистом, чья вера в блаженство такого неудобного состояния уступала лишь наивности в делах управления государством. Несмотря на редкие встречи с ним. Молин не мог не признать, что собеседник из Принца великолепный. Его воспитали в духе полного соответствия роли ни на что не годного младшего сына, и лишь злосчастная из судеб привела его столь близко к трону, что ныне его отослали из столицы куда подальше. В Рэнке у Молина был прекрасный дом, так же, как и собственные апартаменты в храме. В оранжереях с отоплением цвели диковинные растения, а ниспадавший со стены во внутреннем дворике храма водопад заглушал уличный шум и перебрасывал радужное сияние, когда Молин восседал за столом в зале для аудиенций. Что же он сделал не так? Теперь у него в распоряжении была лишь небольшая комнатка с окошком, где воздух, казалось, точно стоит в зловонных испарениях, тогда как из второго окна, поближе, открывался вид на виселицы. Вдобавок ко всему, церберы сновали повсюду утром, а вчерашние висельники по-прежнему болтались на ветру. Несправедливость! Нелепость! А он теперь, естественно, должен осознать всю важность вверенного ему поста и быть верным, преисполненным долга жрецом Вашанки. Кадакитис обязан найти дорогу в эти позабытые Богом апартаменты и пребывать в них так же, как и жрецы, пока Молин не подыщет себе лучшего пристанища. Принц запаздывал. Вне всякого сомнения, он потерялся в пути. - Мой лорд Молин? - послышался из прихожей веселый голос. - Мой лорд Молин? Вы здесь? - Я здесь, Мой Принц. По знаку первосвященника немой внес в зал две чаши с фруктовым чаем. Показался и сам Принц. - Мой лорд Молин, ваш посланец сообщил, что вы срочно хотели бы видеть меня по делу, касающемуся Вашанки. Наверняка это так, иначе вы бы не призвали меня прямо к себе. А где мы? Впрочем, какая разница. У вас опять какие-то храмовые проблемы? Я приказал Зэлбару проследить, чтобы вновь прибывшие честно исполняли свой долг... - Нет, Ваше Высочество, никаких новых проблем в храме не появилось и всеми этими делами занялись, как вы и предложили, Зэлбар с церберами. Кстати, сейчас мы находимся за внешней стеной дворца, как раз неподалеку от виселиц. Если у вас есть желание, то из окна на них открывается прекрасный вид. Принц предпочел отхлебнуть чаю. - Я призвал вас, мой Принц, чтобы поговорить о предстоящем праздновании Убийства Десяти, которое состоится в новолуние. Потребна определенная скрытность и осторожность, которую, по правде сказать, в вашем дворце не найти. Если Принц и был оскорблен инсинуациями Молина, то виду он, во всяком случае, не подал. - Мне предстоит исполнить какую-то особую обязанность? - спросил он с нетерпением. Видя загоревшийся в глазах юноши интерес, Молин заговорил с еще большим пафосом: - Вам предстоит нечто совершенное особое, ведь даже Ваш Батюшка, покойный Император, не имел случая совершить подобное. Как вы наверняка знаете, Вашанка - да прославится его имя - принимает зачастую личное участие в городских делах. Мои авгуры сообщили, что со времени вашего прибытия в это заклятое место, трижды проявления божественной мощи были замечены слугами храма. Принц поставил чашу. - Вы знаете об этом? - На лице юноши читалось глубокое изумление. - Вы можете сказать, когда Бог явил свою силу? - Да, мой Принц, - мягко ответил Молин. - Таков общий принцип нашего жречества. Путем освященных ритуалов и в тесном союзе с нашим богом мы получаем его благословения через верных, послушных держателей традиций и направляем его гнев против тех, кто злоупотребляет или чинит вред Империи. - Мне неведомы предатели... - ...Не знаю их и я. Мой Принц, - ответил Молин, решив оставить подозрение при себе, - но я знаю точно, что Вашанка, да прославится его имя, показывает свой лик в нашем городе со все возрастающей частотой и разрушительной силой. - Разве не это он и должен делать? Было трудно вообразить, что в славном императорском доме мог вырасти столь слабоумный наследник. В такие минуты Молин был готов поверить слухам, распускаемым по поводу Принца. Некоторые говорили, что Кадакитис намеренно небрежно относится к своим обязанностям губернатора, чтобы вернуться в столицу до того, как в Империи разразится восстание. Иные считали, что Кадакитис умен и властолюбив, как того и опасались имперские советники. К несчастью, Санктуарий как нельзя лучше соответствовал взятой им на себя губернаторской роли. - Ваше Высочество, - заговорил Молин снова, сделав рабу знак пододвинуть ближе громадное кресло для гостя. Разговор обещал быть долгим. - Мой Принц, можно сказать, любой бог, и уж особенно наш Вашанка, да славится его имя, необычайно могуч и, хотя у него могут быть смертные дети от желанных или нежеланных женщин, его поведение не похоже на поведение обычных людей. Церберам не составит особого труда перехватить человека, который бегает по улицам с мечом и выкрикивает оскорбления, едва только он попадется им на глаза. - Вы хотите сказать, мой лорд Молин, что такой бродяга бегает по нашему городу? Неужели вы и впрямь призвали меня только за этим? Неужели в моем дворце затаился вероломный отступник? "Готов ли он", - думал про себя Молин. Мужская зрелость - это не только ум, который у Кадакитиса, безусловно, есть. А вот вступил ли Принц в период возмужания? Ведь планы жреца требовали именно этого. Было известно, что любовницы у губернатора имелись, но, может быть, он их просто погружал в сон разговорами? Самое время сменить тактику. - Мой дорогой Принц, будучи по рангу Высшим Жрецом Санктуария, я могу утверждать, что повторяющиеся случаи божественного вмешательства, неподвластные ритуалам, которые по традиции исполняю я и младшие жрецы, несут серьезную угрозу благосостоянию людей и вашей миссии в Санктуарии. Пора остановить их любой ценой! - А... а! - лицо Принца прояснилось. - Мне кажется, я понял в чем дело. Мне необходимо на ближайшем празднике предпринять нечто такое, что позволило бы вам вернуть контроль за ситуацией. Мне нужно переспать с Азиуной? Блеск в глазах юноши не оставлял у Молина сомнений в том, что Принц понимает, в чем смысл соития. - Именно так, Мой Принц! Но это лишь малая часть того, что предстоит нам предпринять на следующей неделе. Каждый год на празднике исполняется танец Азиуны и Божественное Совокупление. Многие дети родились от таких союзов и многие потрудились во славу своего божественного родителя - я и сам сын такого брака. Однако в особых случаях танцу Азиуны предшествует священное воплощение Убийства Десяти. Вашанка - да славится имя его - обнаруживает вновь, как его вероломные десять братьев замышляют избавиться от божественного начала их отца Саванкалы. Он убивает их всех и по настоянию Азиуны восходит вместе с ней на брачное ложе. Рождение ребенка от такого союза, если так произойдет, и впрямь явится добрым знамением. Мой Принц, жрецы-предсказатели сообщают, что ребенок будет зачат не где-нибудь, а в Санктуарии, и вмешательство бога в нашу жизнь дает основание верить им. Безусловно, необходимо, чтобы ребенок родился в стенах обители и будет замечательно, если его настоящим отцом станете вы... Принц густо покраснел, но через мгновение его лицо сделалось зеленым: - Но, Молин, убивать офицеров сдавшейся армии - не дело генералов. Вы же не думаете, что я убью просто так десять человек. Тем более, что во всем городе не наберется столько жрецов Вашанки, и мне придется убить вас. Молин, я не могу пойти на это - вы слишком много значите для меня. - Мой дорогой Принц, - Молин подлил чая и сделал знак рабу, чтобы на следующую перемену был готов напиток покрепче, - мой дорогой Принц, хотя я без колебаний положу на алтарь свою жизнь, если того потребуете вы или благо Империи, да хранит ее бог, хочу вас заверить, что на сей раз совершать верховный ритуал я не намерен. В самых священных томах ритуала ничего не говорится о положении или роде тех, кто будет подвергнут закланию, не считая того, что они должны быть здоровыми и живыми перед началом церемониала. В это время за одним из окон послышались крики и хорошо знакомые звуки веревки, обвивающей чью-то шею. - Все очень просто. Ваше Высочество, отмените эти ежедневные казни и я уверен, что к празднику нужное количество людей найдется. Принц содрогнулся, подумав о жителях Санктуария, чьи поступки даже в этом полуварварском городе настолько выходили за рамки дозволенного, что его судьи были вынуждены приговаривать их к смерти. - Естественно, что они будут связаны и опоены зельем, - утешил Молин Принца, - ибо это часть обычая, даже можно сказать традиция. Нам приходилось страдать от того, что выжил не тот человек, - быстро добавил Молин, не упоминая о том, что жрецам как-то пришлось претерпеть То, что все одиннадцать скончались от ран еще до завершения ритуала. С годами жреческая каста научилась быть чрезвычайно практичной, когда речь заходила о ее интересах. Кадакитис уставился на пол комнаты. Он быстро посмотрел в окно, но виселицы и трупы не оставили в сознании Принца мысли, что Молину следует переехать в иное жилище. Немой налил в кубки местного вина, весьма приятного на вкус, учитывая местность, в которой оно производилось. В окрестностях города почва была такова, что вино отличалось в лучшую сторону, нежели хлеб или сыр. Молин предложил губернатору кубок. - Молин... я не могу. Даже если бы это был просто танец... нет, даже и в этом случае нет, - Принц расправил плечи и попытался изобразить на лице решимость. - Молин, вы ошибаетесь, для Принца Крови такое не подобает. Дело не в том, что это ляжет пятном на мою репутацию, но я не могу совокупиться с рабыней из храма во время народного праздника. Приняв во внимание отказ. Молин подумал, не мог ли он взять роль Вашанки на себя, зная, кто предназначен на роль Азиуны. Однако жрец был честен с Принцем: чрезвычайно важно, чтобы ребенок был правильно зачат. - Мой Принц, мне нелегко просить об этом, ничуть не легче, чем сообщать моим братьям в Рэнке о решении по этому вопросу. Рабыня - одна из лучших представительниц Севера, а само действо будет окутано мраком строжайшей тайны. Рука Вашанки тяжело возлегла на отцов города. Мой Принц, и игнорировать его присутствие никак нельзя. Об этом ясно сообщают прорицатели и даже ваши личные церберы, стражи Имперского Порядка, могут не устоять перед угрозой ничем не сдержанного присутствия Вашанки! Сделав паузу. Верховный Жрец тяжело глянул в глаза молодому губернатору, вынуждая того признать слухи, которые витали в городе, но никогда не обсуждались. МОЛИН МОГ ПРОСЛЕДИТЬ СВОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОТ БОГА, А КАК НАСЧЕТ ТЕМПУСА? ЦЕРБЕР НОСИЛ ЗНАК ВАШАНКИ, НО БЫЛ ПРОИЗВЕДЕН НА СВЕТ ДАЛЕКО ЗА ПРЕДЕЛАМИ ХРАМА. - Кто мы такие, чтобы направлять волю богов? - ответил Принц, отводя взгляд и уклоняясь от прямого ответа. Молин выпрямился во весь свой высокий рост - на несколько пальцев выше Принца - золотая тиара едва не съехала ему на лоб. - Мой Принц, мы и есть проводники, единственные настоящие проводники его воли. Без посредничества руководимого долгом жречества, узы традиции между Вашанкой - да славится его имя - и последователями бога будут безвозвратно нарушены. Храмовые ритуалы, предписанные самим богом, являют собой баланс между небесным и смертным. Всякий, кто уклоняется от ритуалов, какими бы высокими мотивами он не руководствовался, кто не отзывается на зов жречества, когда это необходимо... ведет бога и его последователей к неотвратимой гибели! На замершего в благоговении Принца глянула в лице Молина вся испытанная жреческая каста. Верховный Жрец сознательно свел случай к строжайшему выполнению ритуалов. Во многих документах можно было найти свидетельства проявленного Вощанкой неудовольствия, если он не был правильно умиротворен. Вся система ритуалов предназначалась для того, чтобы смирять капризное и голодное божество. Толпа за окном загомонила в полный голос, не давая продолжить разговор: объявлялись указы дня. Завтра на рассвете повесят еще двоих. Кадакитиса передернуло, когда он услышал, что его именем прикрывают жестокие наказания, которые Империя налагала на преступников. Принц шарахнулся от окна, заметив, как на подоконник приземлился огромный черный ворон, мрачно уставившийся на смолкших собеседников. Принц прогнал его обратно к виселицам. - Я посмотрю, что смогу сделать, Молин. Мне надо поговорить с советниками. - Мой дорогой Принц, во всех делах, имеющих отношение к духовному благоденствию Имперского Присутствия в Санктуарии, ваш единственный надежный советник - я. Молин немедленно пожалел, что не сумел сдержаться. Хотя Принц и дал ему устное заверение, жрец Вашанки был уверен, что цербер Темпус будет знать обо всем еще до заката. Этот Темпус просто чума, язва, возмутитель порядка вещей. Сын Вашанки, настоящий его сын, вне всякого сомнения, но абсолютно не признающий ограничений ритуалов и положения сословий. Пусть даже часть слухов о нем правда, но суметь пережить расчленение на столе Керда... В это нельзя поверить. Темпус не мог полностью оторваться от влияния касты. "Ну, - подумал через секунду Молин, - ведь я тоже его настоящий сын. Пускай Принц нетерпеливо бежит к нему с новостями, пусть он советуется с Темпусом. Даже если они и замыслят что-то против меня, я все равно возьму верх." Поколения за поколениями жрецов растили подлинных сынов Вашанки. Бог больше не был похож на прежнее охочее до крови существо. Вашанку можно было ограничить в действии и в конце концов, семья со стороны Молина больше, чем у Темпуса. Без тени беспокойства Молин смотрел на удаляющегося Принца. Ворон снова устроился на подоконнике, как делал всегда. Птица нетерпеливо каркала, пока жрец вместе с рабом готовили ему пищу: живых мышей в вине. Жрец наблюдал, как ворон полетел над крышами Лабиринта, следя за ним взором даже после того, как жена несколько раз окликнула его. 4 Сейлалха застыла подобно статуе, пока угрюмого вида женщины оборачивали ее изумрудно-зеленой материей. Они наверняка не раз укололи бы ее своими шпильками и булавками, но шелк требовал величайшей осторожности в обращении. Отступив назад, они показали рабыне, что та должна повернуться. При малейшее движении Сейлалхи вокруг вздымались облачка прозрачной ткани. Ощущение прохладной материи было настолько непохоже на грубые привычные одеяния, что на миг Сейлалха отвлеклась от чтения хитрого языка жестов ее наставниц, пока те обсуждали свое творение. Праздник грядет, иначе они не одели бы ее так, и вскоре она выступит во время танца перед богом. Луна над ее кельей превратилась в тонущий во тьме узенький серп месяца. Взяв инструменты, женщины принялись играть. Не дожидаясь, пока в музыку вступят барабаны, Сейлалха начала танец, и свободные края материи кружились вместе с ней. Она плыла вместе с рваным ритмом музыки, отдаваясь целиком каждому повороту и наклону, глубоко в душе понимая, что бессмысленный набор движений и есть ее единственный, неповторимый призыв к свободе. Когда Сейлалха закружилась в заключительных бурных порывах танца, взметнувшийся вверх изумрудно-зеленый шелк слился с разметавшимися волосами и обнажил ее тело, удерживаясь лишь заколками на шее и талии. И когда девушка склонилась в глубоком поклоне, шелк плавно опустился, скрывая ее тяжелое усталое дыхание. Молчали даже всегда поправлявшие ее ненавистные барабанные палочки. Освободив волосы, Сейлалха грациозно поднялась. Молчаливые наставницы будто приросли к месту, не в силах молвить хотя бы слово. Больше никогда отныне не будет она тренируемой ученицей. Хлопнув в ладоши женщинам, Сейлалха подождала, пока ближайшая из них не подошла к ней, чтобы снять шелк и проводить девушку в умывальню. 5 Стояла кромешная тьма, и даже света двух десятков свечей не хватало, чтобы процессия в безопасности прошла вдоль узких, предательских улочек Санктуария. Молин Факельщик вместе с пятью другими иерархами избавили себя от шествия и поджидали их в относительно удобном месте, на каменных ступенях по-прежнему недостроенного Храма Вашанки. Поодаль от жрецов был воздвигнут огромный круглый шатер, внутри которого можно было слышать, как немые женщины настраивают свои инструменты. Когда на площади замерцали свечи, музыка смолкла и Молин, как всегда осторожный со своим сложным головным убором, взобрался на небольшое возвышение рядом со входом. Закутанная в меха и золото Сейлалха держалась обеими руками за край открытой платформы, пока набранные из гарнизонных солдат шестеро носильщиков преодолевали грубо отесанные ступени. Ее неожиданно поволокло в сторону, так что роскошный наряд едва не оказался на земле, но умение танцовщицы спасло ее от дурного предзнаменования. Десять преступников из числа горожан, накачанные одурманивающими зельями до почти бессознательного состояния, плелись следом - безразличные к прошлому и настоящему и не ведающие, что ожидает их в недалеком будущем. Их белые одежды были испещрены следами от бесчисленных падений на скользких улицах, но ни один серьезно не пострадал. Замыкавший процессию Принц Кадакитис, в маске из литого золота и обсидиана, прокладывал себе дорогу в шатер. Принц бросил взгляд на Молина, когда проходил мимо, но маски на лицах у обоих сделали невозможной всякую попытку заговорить. Для Молина было достаточно, что Принц сам вошел в шатер. Жрец закрыл матерчатую дверь и прикрепил три перекрещенных копья у входа. Церберы выстроились По периметру, образовав внешнее кольцо. В церемонии участвовали все, за исключением Темпуса, который, к вящей радости Молина, остался исполнять обязанности во дворце. Пускай он даже ослушается, на церемонию ему не попасть. Церберы обнажили мечи, готовые покончить со всяким, кто попытается войти или покинуть шатер до восхода солнца. Голосом, который гулко разносился среди незавершенных стен. Молин напомнил воинам их обязанности. "Те десять, которые пали от руки Вашанки, покрыты позором и остаются непочитаемы до сего дня, сами их имена позабыты ныне. Но призрак бога куда сильнее духа смертного человека. Снова почувствуют они свою смерть и сойдутся на этом месте, ища слабого или неразумного смертного, дабы взять над ним верх и обратить против своего брата. Ваш долг проследить, чтобы этого не произошло!" Начальник церберов Зэлбар прокричал следом свой краткий приказ. 6 Женщины и переодетые в женские платья евнухи, что обычно сторожили Сейлалху, выступили вперед, чтобы снять с ее плеч тяжелый плащ. Качнув складками тяжелых одеяний, Сейлалха прищелкнула пальцами. Занавес из красивой ткани отделил музыкантов от прочих участников драмы, однако звуки их инструментов были знакомыми и странно обволакивающими. Ковер, на котором она танцевала всегда, лежал почти в центре шатра, а за ковром возвышалась гора подушек, куда дородные "женщины" и проводили рабыню. Одетых в белое людей уже поджидал заставленный яствами низкий столик, куда они поспешили, отталкивая на ходу друг друга. Стоявший отдельно от них человек в маске, который явно чувствовал себя скованно в роскошном наряде, был отведен к особому столику, где были лишь хлебец, вода и тяжелый короткий меч. Вот и бог, подумала Сейлалха, когда с его лица сняли маску. Мужчина не отличался крепким телосложением, но какой же горожанин откажет себе в удовольствии сладко есть и спать на мягкой постели. По крайней мере, на нем не было видимых изъянов. Богочеловек даже не взглянул на Сейлалху, уставившись взором в самый темный угол шатра. Глядя на его непонятные движения, Сейлалха почувствовала страх. Скользнув с ложа, она встала в первую фигуру танца, ожидая, что музыканты начнут играть. К ее удивлению, прозвучала барабанная дробь и евнухи грубо водворили ее обратно на ложе. Сейлалха отвела их руки, уверенная, что ей не посмеют причинить боль, но в этот миг внимание всех собравшихся в шатре оказалось направленным на пришельца, более походившего на бога, который появился из темноты, держа в левой руке кинжал. Незнакомец оказался высоким мужчиной крепкого телосложения, избороздившие лицо складки выдавали грубость и необузданность натуры. Тот, кого Сейлалха ошибочно приняла за воплощение бога, тепло обнял пришельца. - Темпус, я начал бояться, что ты не придешь. - И вы, и он получили мое слово. Факельщик осторожен и не доверяет мне, так что я не смог последовать вслед за вами, мой Принц. - Она красивая... - улыбнулся Принц, взглянув в первый раз на рабыню. - Вы передумали? Лучше бы, если да... пускай даже сейчас. Ее красота для меня ничего не значит. Из всего этого для меня важно лишь то, что ритуал требуется соблюсти и сделать это надлежит мне. - Да, ты единственный, кто совершит его... хотя она выглядит более соблазнительной, чем это показалось мне с первого взгляда. Облаченный в женское платье старший евнух подошел, чтобы разъединить говоривших, ударив палкой пришельца по плечу. Сейлалха, способная читать язык движений, замерла от ужаса, когда жестокий мужчина повернулся, поколебался всего долю секунды и погрузил клинок евнуху в грудь. Узревшие это прочие "женщины" завизжали и застонали от ужаса, когда мертвый евнух пал на утоптанную землю. Даже одетые в белое люди прекратили еду, напоминая трясущихся от страха овец. - Все будет так, как я говорил вам, мой Принц. Я имею в виду не только десять, но и остальных; если кровопролитие вам не по душе, отправляйтесь прямо сейчас. Мои люди ждут вас, а я тем временем довершу дело моего отца. - Что насчет Зэлбара? Я ничего не знал об этом, пока Молин не обратился к церберам. - Они не заметили меня, так что, думаю, не увидят и вас. Тот, кого называли Принцем, растворился в темноте, в то время как оставшийся мужчина вытащил кинжал из трупа. - Наше Императорское Высочество не тот человек, чтобы принимать участие в кровопролитном и жестоком ритуале, - громко сообщил он каждому. - Принц попросил меня взять на себя роль моего отца. Осмелится ли кто-либо из присутствующих оспаривать мое право выступить от лица Вашанки и моего Принца? Вопрос был чисто риторическим, ибо окровавленный труп казался весомой заявкой на право быть человекобогом. Схватив лежащее на подушках тяжелое покрывало, Сейлалха отбросила его прочь. Она жила верой в то, что ее жизнь была стрелой, стремившейся к этой ночи, а танец станет спасением, но теперь вера оказалась поколебленной, когда на глазах рабыни охранявшие ее годами евнухи корчились от страха, а сидевшие за столом приняли отчаянную попытку укрыться в безопасном месте. Неприятно улыбнувшись, богочеловек направился к столику, где забросил в рот хлебец, осушил кувшин с подсоленной водой и поднял ужасного вида меч. Мужчина чуть вытянул руку с мечом и все с той же неприятной улыбкой двинулся к исполненным страха жертвам. Невзирая на принятые снадобья, они завизжали и бросились по углам, когда он набросился на них. Самый умный и наименее накачанный зельем скользнул через перегородку к музыкантам. Человек-бог разил своих "братьев" при тусклом свете свечей с мрачной решимостью, говорившей о его полном поглощении действом. Отбросив в сторону свободной рукой визжащих женщин, незнакомец нанес последний удар окровавленным мечом. Разделавшись с жертвами, он принялся рубить врагам головы, кладя их на залитый кровью пиршественный стол. Глаза не в силах были наблюдать, как один за другим в шатре появлялись обезглавленные трупы. По-прежнему склонившись над подушками, Сейлалха обмотала вокруг себя шелк, держа свободные концы руками так, что превратилась в статую цвета морской волны, ибо ткань не могла скрыть ее красоту, как и обуявший девушку панический ужас. Когда забрызганный кровью пришелец, напоминавший скорее бога, нежели человека, погрузил на стол последний зловещий трофей, его божественная ярость обратилась против переодетых в женщин евнухов. Девушка прижала к ушам пряди волос, но это не смогло заглушить предсмертных криков ее стражей. Как часто делала ребенком, да и потом, повзрослев, Сейлалха принялась раскачиваться взад и вперед, тихо призывая на помощь богов, чьи имена она давно уже позабыла. - Час пробил, Азиуна. Его голос нарушил ход молитвы девушки, а сильные руки обхватили талию Сейлалхи, поставили ее на пол. Ноги девушки подкашивались, и если бы не его крепкие объятья, она рухнула бы на ковер. Когда он слегка встряхнул ее, девушка лишь плотнее прикрыла глаза и испустила глубокий вздох. - Открой глаза, девочка. _В_р_е_м_я_! Послушная его воле Сейлалха открыла глаза и отвела с лица волосы. Рука, держащая ее, была чистой, а направлявший Сейлалху голос чем-то напоминал забытую дикую землю, давшую девушке жизнь. Его волосы были такого же цвета, как у нее, хотя он не был похож на человека, пришедшего за невестой. Она пребывала в его объятьях, исполненная немотой и ужасом, напоминая притихших за перегородкой женщин. - Ты именно та, кто исполнит мольбы Азиуны, сколь бы мало ты на нее ни походила. Не заставляй меня причинить тебе страданий больше, чем я обязан! - быстро прошептал мужчина, склоняясь к ее уху. Сейлалха чувствовала дыхание, горячее и густое, как кровь. - Разве не рассказали они тебе всю легенду? Я - Вашанка и мы оба становимся нетерпеливыми. Танцуй, ибо от этого зависит твоя жизнь. Мужчина аккуратно опустил девушку на запачканный кровью ковер. Сейлалха отбросила назад волосы, заметив, что на руке остался яркий след от его объятий. Человек-бог сменил свое мрачное одеяние, в котором совершал убийства, на чистую, раешную золотом тунику, хотя у бедра висел меч, оставлявший на белоснежной материи кровавые полосы. Сейлалха заметила, как напряжены его ноги, как потянулась к рукояти левая рука, как слегка хмурятся брови и вспомнила, что путь к свободе лежит через танец. Проведя рукой по ниспадающей волне волос, Сейлалха подала знак музыкантам. Послышался непонятный звук, словно те забыли мелодию, но тут ее подхватил тамбурин и танец начался. Поначалу девушка чувствовала неровную землю под ковром, а взгляд ее натыкался то на пятна крови, то на холодные глаза и скрещенные пальцы бога, но постепенно годы напряженных упражнений, музыка и ритм танца брали свое. Трижды ошиблась Сейлалха в танце, трижды спасала ее музыка, и, наконец, движимые волей мускулы понесли ее через прошедшие годы заточения в вихри и пируэты ритуального действа. Ее легкие пылали, а сердце стучало сильнее, чем грохот тамбурина. Сейлалха танцевала, слыша лишь ритм музыки да биение собственного сердца. Ее взору предстала Азиуна, темноволосая, исполненная сладострастия, именно такой носилась она в вихре танца перед обагренным кровью изменников-братьев богом. Бог Вашанка улыбнулся, и Сейлалха, слившись медового цвета волосами с изумрудной гладью шелка, закружилась в манящих заключительных пируэтах. Во рту стоял соленый металлический привкус, когда девушка точно рассчитанным движением осела на ковер. В свете канделябра было видно, как мелко дрожат ноги и струится по коже пот. Темнота оборвала течение ее мыслей, кромешная тьма усталости и смерти. Чувство свободы не появилось, но в по-прежнему ярком цвете ее мыслей стояло кровавое божество вместе с незнакомцем со светлыми волосами. Улыбаясь, они вдвоем медленно подходили к ней. Меча при них видно не было. Сильные руки отбросили волосы с плеч, безо всяких усилий оторвали ее от ковра и прижали к сухой холодной коже. Прикосновение мускулистой руки отогнало усталость, а голова упокоилась на плече незнакомца. - Разве Азиуна не любила всеми фибрами души своего брата? - Отпусти ее! Я настоящая сестра для твоих утех, - голос другой женщины наполнил шатер огнем и льдом. - Сайма! - изумился мужчина, а Сейлалха беспомощно соскользнула на ковер. - Она рабыня, пешка в игре, посредством которой хотят схватить тебя и Вашанку! - Что привело тебя сюда? - в голосе мужчины слышались удивление и гнев, к которым примешивалась нотка страха. - Ты не могла знать. - Запахи чародейства, жрецы и знание того, когда начнется ритуал. Я многое должна тебе. Они хотели подчинить бога своей воле. - Они хотели наполнить Котеночка-Принца Вашанкой и получить ребенка. К счастью, их планам сбыться не суждено. Сейлалха медленно повернулась. Сквозь падавшие на лицо волосы она увидела высокую стройную женщину с волосами, отливавшими сталью. Танец не убил ее, и только бог мог принести теперь Сейлалхе свободу. - Ты хорошо знаешь, что смертная плоть неудержима. Дети Вашанки несут особое проклятье... - проговорил человек-бог, делая шаг навстречу женщине. - Тогда мы завершим сей грустный ритуал и да будет проклято заклятье. Они убьют девчонку, когда у той снова начнутся месячные, а для нас - кто знает? Свобода бога? Женщина по имени Сайма расстегнула пояс на одежде, обнажив блестевшее тело. Сейлалха почувствовала, как мужчина отступает от нее. Слова Саймы отдавались насмешкой в ее ушах. Перед глазами проносились видения Вашанки вместе со своей темноволосой сестрой, и богочеловек поступил бы так же. ТЕПЕРЬ ОНА, СЕЙЛАЛХА, ОСТАНЕТСЯ НЕТРОНУТОЙ ДО ПОЛНОЛУНИЯ. Пока брат и сестра подходили друг к другу, Сейлалха носком ноги нащупала лежавший на коврике меч. Схватив его, девушка в молчании, точно змея, скользнула между братом и сестрой, разрывая державшие их вместе чары и глядя на женщину. - Он мой! - крикнула она голосом, который столь редко использовала, что он вполне мог принадлежать самой Азиуне. - Он мой и подарит мне ребенка, принесет свободу! - Сейлалха направила меч в сторону груди Саймы. Сестра отступила на шаг. Ее глаза горели яростью, неутоленным желанием и чем-то еще, но Сейлалха заметила в движении Саймы страх и поняла, что победила. Мужчина взъерошил ее волосы, сведя руки на брошке на шее. Он медленно потянул на себя шелк. - Сайма, девушка права. Ты не можешь мне дать Его свободу, я чувствую ее уже давно. Мы разыграем до конца партию с Факельщиком и пусть Лик Хаоса смеется над нами обоими. Девушка заслужила ребенка, так что оставь нас, иначе удара мечом тебе не избежать. Сайма была в ярости, но Сейлалху это уже не волновало. Меч выпал из ее рук, когда мужчина второй раз поднял ее и понес на подушки. Схватившись за край его туники, Сейлалха с решимостью, не уступавшей мужской, потянула ее с плеч. Немые женщины подхватили инструменты и вскоре шатер наполнился звуками чарующей музыки. Сейлалха растворилась в нем, не слыша ее, забыв обо всем на свете. Свечи давно погасли и в темноте ее любовник не был ни жесток, ни нерешителен. Возможно, ему хотелось причинить девушке страдание и боль, но жажда ребенка и свободы поглотила мужчину без остатка и он заснул, уронив голову ей на грудь. Прижавшись к нему, девушка сама невольно погрузилась в сон. Мужчина потянулся и спрыгнул с постели, оставив ее смущенно лежать на простынях. Натруженные ноги немного болели. Девушка приподнялась на локте, но таки не поняла, что случилось. - Оденься, - приказал мужчина, бросая ей свою тунику. - Что случилось? - Здесь будет пожар, - ответил он, точно повторяя приходящие ему на ум слова. - Жрецы, Сайма или... мы в западне. Едва мужчина поставил Сейлалху на ноги, как шатер вокруг них вспыхнул. Прижав тунику к груди, девушка стала рядом. Он на мгновенье застыл без движения, а тем временем пробежавший по крыше шатра огонь рванулся через ковер и подушки к месту, где они стояли. На длинные волосы упали искры, девушка завизжала и затрясла головой, пока мужчина не погасил язычки пламени и не взял ее на руки. Пожар стер всякую мягкость с его лица, оставив лишь боль и легкое желание мщения. Прямо перед ними рухнула одна из продольных балок шатра, разбросав по полу искры к ногам мужчины. Шагая сквозь разверзшийся ад, мужчина проклинал имена, которые для Сейлалхи ничего не значили. Прорвавшись сквозь огненное кольцо, любовники вдохнули предрассветную влагу портового города. Девушка закашлялась, едва в силах дышать у него на руках. Порыв холодного ветра донес горькие запахи сгоревших волос и обожженной кожи. - Твои ноги? - прошептала она. - С ними все будет в порядке, такое случилось не в первый раз. - Но ты ранен, - запротестовала она. - Я могу идти, нет никакой нужды нести меня. Девушка попыталась было вырваться, но Темпус сжал ее сильнее и менее дружелюбно. В Сейлалхе снова проснулся страх, как будто все происшедшее в шатре было лишь сном. Эти впившиеся в ее руки и бедра пальцы не могли быть такими нежными. - Я не причиню тебе вреда, - рявкнул Темпус, - из многих женщин на моем пути ты единственная насытила меня своей страстью. Ты добилась свободы, а я нашел отдохновение на твоей груди. Когда станет безопасно, я отпущу тебя, но не раньше. Темпус пронес ее мимо разбросанных блоков недостроенного здания и направился прочь из рэнканского Санктуария к домам, которые превратились в руины с тех пор, как Ильс покинул город. Вздрогнув, девушка тихонько заплакала, но вся подобралась, когда мужчина вынес ее на тускло блестевшее предрассветное поле. Остановившись у покосившейся стены, Темпус опустил девушку на землю. - На рассвете здесь проходит патруль церберов. Они найдут тебя и доставят целой и невредимой к Принцу и Факельщику. Она не стала проситься пойти вместе с ним, оставив желание при себе. Тот, для которого она танцевала, ушел, возможно, навсегда, а тот, кто остался с ней рядом, не принадлежал к числу людей, за которыми следовало идти простой рабыне-танцовщице. А ведь еще оставался ребенок... Однако, когда Темпус посмотрел ей в глаза, девушка не смогла отвести взгляда. Черты лица воина немного смягчились, будто ее любовник скрывался под этой грубой маской. - Как тебя зовут? - спросил он тоном, в котором чувствовались нежность и усмешка. - Сейлалха. - Ты северянка, не так ли? Я запомню твое имя. Когда Темпус направился обратно в город через заброшенный сад, девушка набросила накидку на обнаженные плечи и стала ждать. 7 Молин Факельщик быстро шагал по выложенным камнем коридорам дворца, а перестук новых сандалий эхом разносился по пустым залам, напоминая жрецу об обтянутых кожей деревянных палочках его рабов, что, в свою очередь, вернуло его к размышлениям о том, сколь мало осталось их при храме с той поры, как в полночь праздника Убийства Десяти загадочный пожар унес немало человеческих жизней. На следующий день Молин передал курьеру собственноручно подписанный и скрепленный печатью пакет, в котором содержался подробный отчет в столицу обо всех событиях и его понимание случившегося. Принц не мог бы послать свое письмо быстрее, и ответ из Рэнке ждать было еще рано. Не было никакой причины полагать, что Кадакитис или сам Император решили сегодня предаться размышлениям о Вашанке. Вместе с тем Принц срочно затребовал Молина во дворец, так что жрец шагал по длинным пустым коридорам с озабоченным выражением на лице. Праздник Убийства Десяти побудил Молина относиться к Принцу с большей серьезностью. Когда обугленные головешки и обрывки тканей остыли, чтобы дать возможность церберам осмотреть пепелище, воины нашли в одном месте груду почерневших черепов, а среди остова шатра лежали останки десяти жертв. Кадакитис повторил месть Вашанки вплоть до последнего слова легенды, точность не слишком необходимая, и сам Молин не смог припомнить, рассказывал ли он об этом Принцу. Позади трона стоял Темпус, вернувшийся в город после необъяснимого отсутствия. Здоровенный, жестокий цербер вовсе не выглядел счастливым, возможно, что узы Священного Братства уже начали давать о себе знать. Молин в последний раз пожалел, что не знает, для какой цели пригласили его сегодня во дворец, а затем кивнул герольду и услышал, как его имя разнеслось под сводами. - А, Молин, вот, наконец, и вы. Мы уже начали думать, не приключилось ли что с вами, - заметил улыбающийся Принц. - Мои новые апартаменты, которые мне очень по душе, находятся в нескольких лигах отсюда. Я никогда не мог подумать, что в столь маленьком замке такие длинные коридоры, - любезно ответил жрец. - Удобны ли комнаты? Как поживает леди Розанда? - Девушка, исполнявшая танец Азиуны - что с ней теперь? - вмешался в разговор Темпус, и жрец на миг перевел взгляд с Принца на цербера. - Небольшие ожоги, - ответил осторожно Молин, заметив Неудовольствие во взгляде Темпуса. У жреца больше не осталось сомнений, что инициатором аудиенции был именно цербер. - Тот небольшой шок, который ей пришлось пережить, практически полностью прошел, - добавил жрец. - Молин, вы дали ей свободу? - нервно спросил Принц. - Кстати говоря, пускай еще нельзя сказать, беременна ли она, я думаю, что ее спасение следует расценить как знак расположения бога - раз никакой другой информации у нас нет. Вы припоминаете что-нибудь сами, мой Принц? - спросил Молин, наблюдая за Темпусом. Всякий раз, когда речь заходила о прошедшем празднестве, что-то появлялось в лице Темпуса, хотя Молин сомневался, что когда-нибудь он поймет причину. Кадакитис утверждал, что бог полностью овладел им после того, как шатер был закрыт и первое, где Принц обнаружил себя, была его собственная постель. - А если она беременна? - спросил снова Темпус. - Тогда она будет жить при храме и пользоваться всеми благами свободной женщины и супруги бога. Как вы наверняка знаете, она может стать могущественной, но это покажет время. Все зависит от нее и от ребенка, конечно, если он будет. - А если ребенка не будет, то что тогда? Молин покачал плечами. - Особой разницы я не вижу. Мы не властны избавить ее от оказанных почестей, ведь сам Вашанка вынес ее из огня. Было легко представить, что Вашанка вселился в Темпуса, а не в Принца, но Молин никогда не стал бы Верховным Жрецом, если бы открыто высказывал свои мысли. - Мы признали ее Первой Супружницей Санктуария. Конечно, будет прекрасно, если она понесет. Темпус кивнул головой и отвернулся. Этого сигнала уже давно и с нетерпением поджидал Принц, который во время беседы чувствовал себя еще более неуютно, нежели Молин, который был привычен к секретам и тайнам. Принц вышел из зала, не дожидаясь церемониала, а Верховный Жрец и цербер ненадолго остались одни. - Я часто разговаривал с ней в последние несколько дней. Не правда ли, весьма удивительно узнать, что у рабыни есть разум? - Молин произнес эти слова вслух себе под нос, но так, чтобы и Темпус мог его услышать. Если у цербера проснулся некий интерес к Сейлалхе, то Братству следовало его использовать. - Она убеждена, что спала с богом, а что до всего прочего, то ее ум не подлежит сомнению, вот только ее веру в любовника не поколебать. Она танцевала для него в молчании. Я дал команду сменить шелка, и из города должны подойти новые женщины и евнухи, так что понадобится время. - Каждый вечер на закате я наблюдаю за ней, и она, похоже, не имеет ничего против. Она прекрасна, но грустна и одинока, а танец с времен праздника изменился. Ты должен прийти и как-нибудь взглянуть сам. Джанет МОРРИС. ЧЕЛОВЕК И ЕГО БОГ 1 Обычные для периода летнего солнцестояния грозы, сопровождаемые яркими вспышками молний, обрушились на Санктуарий, смывая пыль с водосточных желобов и с лиц наемников, путь которых лежал на север, где (как предрекали провидцы и подтверждали слухи) Рэнканская Империя готовилась начать войну и вербовала для этого армию. Гроза погасила костры в расположенном к западу от города лагере наемников и ремесленников, которых уже не могли вместить ветхие переполненные постройки Санктуария. В палатках из вонючих, плохо выделанных шкур разместились оружейники, выполнявшие заказы будущих воинов. Их глаза были острее самых острых стальных клинков, искусно изготовленных, а выкованные ими доспехи должны были во время сражения указывать товарищей на поле боя и нести смерть противнику, а, кроме того, предполагалось, что с их помощью наемники смогут набить себе цену. Этим летом в Санктуарии можно было приобрести прекрасные латы, древние и современные кирасы, сделанные на заказ топоры и мечи, а также шлемы с гребнем, окрашенным в соответствии со вкусом заказчика. И ни один из ветерков, прилетающих в город, не нес такого отвратительного запаха, как тот, который дул со стороны лагеря, пройдя через это скопище людей. Тут и там, среди дымящихся котелков, командиры осадных орудий и начальники фортификационных сооружений натаскивали своих подчиненных. Это делалось для того, чтобы находящиеся в вынужденном безделье люди, уже отобранные для войска, не были бы перекуплены противником, ищущим наемников для пополнения своей армии. Для поддержания порядка сводный брат Императора Кадакитис имел в своем распоряжении персональную охрану, состоящую из горсточки рэнканских церберов, а также местный гарнизон, состоящий из представителей илсигов, завоеванного, но не ассимилированного народа. Рэнканы называли илсигов "_р_и_г_г_л_и_" - _ч_е_р_в_и_, а те, в свою очередь, называли рэнканцев _г_о_л_ы_м_и _в_а_р_в_а_р_а_м_и, а их женщин - тощими, и даже дождь не мог остудить огня этой старой вражды. На длинной отмели к северу от маяка дождь приостановил работы по строительству нового дворца для Принца Кадакитиса. Только человек и лошадь, оба бронзового цвета и крупного телосложения, брели вдоль отлогого морского берега. Оракулы Санктуария, которые однажды объявили город "левым крылом небес", с некоторого времени заговорили по-иному: они окрестили Санктуарий Воротами Смерти, а человека по имени Темпус - Самой Смертью. Но это было не так. Он был всего лишь наемником, представителем той группировки рэнканцев, что стремилась к смене Императора; он был цербером в охране Кадакитиса и начальником дворцовой службы безопасности: Принц, не рассчитывая на надежность власти в изгнании, испытывал недостаток в верных людях. В последнее время Темпус был назначен еще и королевским архитектором. Он весьма преуспел в этом искусстве, потому как построил за свою жизнь больше фортификационных сооружений, чем было лет Кадакитису. Принцу приглянулся этот участок берега под строительство дворца; Темпус обследовал его и нашел подходящим. Однако будучи не вполне удовлетворенным, он постарался улучшить его тем, что попытался углубить дно моря вдоль берега, используя для вывоза ила рабочий скот, а его фортификационные бригады, состоящие из наемных работников, возводили двойные стены из обожженного кирпича с облицовкой из камня. Внутреннее пространство между ними заполнялось булыжником. По окончании строительства на этих стенах будут возведены высокие зубцы для лучников, множество сторожевых башен с двустворчатыми и подъемными воротами. За недостроенными стенами, отделявшими дворец от отмели и маяка и украшенными черепом, скалящим зубы в сторону города, построены были амбары и хлева, свежепобеленные казармы и колодцы с пресной водой: в случае, если война подойдет ближе, Темпус предполагал сделать крепость пригодной для длительной и жестокой осады. Разыгравшаяся непогода остановила работы, а Темпус привык жить, не зная отдыха: работа облегчала душу человека, который не мог спать-спокойно и который-повернулся спиной к богу. В этот день он ожидал прибытия Кадакитиса, а также рэнканского эмиссара, которого он собирался представить какому-нибудь подставному лицу, свести их вместе и посмотреть, что из этого выйдет. Когда Темпус устраивал эту встречу, он все еще рассчитывал на покровительство бога Вашанки. Теперь для него все изменилось, он больше не хотел служить Вашанке - Богу-Громовержцу, покровительствующему царствующим особам. Если бы он мог, то устроил бы дела таким образом, что освободился бы от многочисленных поручений и привязанности к Кадакитису, присоединился бы к наемникам, с которыми он был всей душой (с тех пор, как вернул ее обратно), собрал бы отряд из отборных воинов надвинулся с ним на север. Ему казалось, что бродя по этим узким протокам и каналам, он случайно найдет дорогу к тем мерцающим в пространстве воротам, за которые когда-то давным-давно бог вытолкал его и вернется в тот мир, для которого был рожден. Так как он прекрасно понимал, что шансов на это у него гораздо меньше, чем у Кадакитиса стать Императором Верхнего и Нижнего Рэнке, и так как внушаемое богом чувство рациональности покинуло его, бросив в объятия рока, в результате чего он из почитателя бога превратился в непокорного упрямца, то теперь основным его желанием стало формирование отряда наемников по собственному выбору, который мог бы послужить основой для создания боеспособной армии, а не той насмешкой над ней, которую являли собой войска Кадакитиса. По этой причине он и устраивал встречу, по этой же причине он дал согласие. Оставалось только посмотреть, согласится ли Кадакитис. Наемник, бывший цербером, забрался на лошадь, которой не нравились ее новые тяжелые подковы и вода, пенящаяся вокруг колен, такая же белая, как и чулки на ее ногах. Кадакитис, как и лошадь, был всего лишь потенциальным участником событий: как и лошадь, он боялся ошибиться и доверял только себе - неприемлемая самонадеянность человека, идущего в сражение. Темпус заставил лошадь подобраться, приподнявшись в седле, и начал притягивать красно-бронзовую голову животного к груди, пока его команды и шпоры не достигли цели, и лошадь не поняла, что от нее требуется. Темпус почувствовал это по походке жеребца; всадник прекрасно понимал его: гнедой пошел, танцуя, высоко поднимая ноги, затем радостно заржал, почувствовав возможность показать силу при переходе на такой шаг - сказывалась выучка. Возможно, несмотря на четыре белых чулка на ногах, лошадь и подойдет. Он поощрил жеребца легким касанием и, сжав колени, пустил его легким галопом, но не быстрее, чем могла бы скакать любая другая лошадь. "Хорошо, хорошо", - твердил он, а из-под копыт одобрительно вылетало "топ-топ". Облака разошлись: солнечные лучи заплясали по усыпанному водорослями берегу, по бронзовым жеребцу и седоку, заиграли на металлических доспехах. Темпус бросил взгляд вдоль берега и увидел одинокого евнуха, сидящего в одной из колесниц Принца Кадакитиса и хлопающего оттуда красными ладонями. Радуга исчезла, облака закрыли солнце, и в наползающей тени загадочный цербер (который, как известно было евнуху, способен вновь отрастить отрубленную конечность и поэтому, наверняка, бессмертен; и который, несомненно, беспощаднее всех наемников, слетевшихся в Санктуарий, как мухи на разлагающийся труп) пустил лошадь рысью к тому месту на твердом участке берега, где, сидя в колеснице, ждал его евнух. - Что ты здесь делаешь, Сисси? Где твой господин Кадакитис? - Темпус остановил лошадь как раз позади пары чернокожих рабов на козлах. Евнух был почти такого же цвета, что и они: он был риггли. Его кастрировали в юном возрасте, и ответил он нежным альтом: - Господин Маршал, самый неустрашимый из церберов, я привез тебе извинения Его Высочества и слово от него, если ты готов выслушать меня. Евнух, которому было не более семнадцати лет, пристально посмотрел на Темпуса. Кадакитис получил эту забавную игрушку от Джабала, работорговца, несмотря на то, что в верхней части паха евнуха было выжжено личное клеймо рабовладельца, и несмотря на большую опасность, исходящую от возможности быть опознанным портным. Темпус заметил его сразу же, как только услышал этот веселый голос во дворце. Он был уверен, что слышал его раньше. Для Темпуса совершенно не имело значения, был ли он глуп, высокомерен или просто выполнял обязанности, выходящие за рамки тех, которые должен выполнять согреватель постели; но это был человек Джабала и как раз такой, какой давно был необходим Темпусу. Джабал и Темпус вот уже много лет вели между собой войну более жестокую, чем та, которую можно назвать необъявленной. Она началась с тех самых пор, когда Темпус впервые пришел в Санктуарий и увидел наглых людей Джабала, которые по большей части все были убийцами и терроризировали людей, проживавших в западной части города. Темпус заставил этих убийц играть по своим правилам, установил контроль над западным районом Санктуария и этим победно завершил кампанию. После этого он еще не раз гонял их. Но потом люди Джабала изменили тактику и стали действовать невероятно коварно по отношению к Темпусу. Борьба обострилась именно теперь, когда на севере началось восстание, порождающее всевозможные слухи. Он сказал евнуху, следящему за каждым его движением ласковыми, как у лани глазами, и полуоткрывшему губы в ожидании разрешения говорить, что тот может сойти с колесницы, лечь перед ним ничком и только после этого передать послание. Евнух все сделал так, как ему было велено, мелко дрожа, как собака, приходящая в восторг от малейшего внимания, и сообщил, уткнувшись лбом в песок: - Мой господин. Принц приказал передать тебе, что кое-кто задержал его и он будет позже, но ему хотелось бы связаться с тобой. Если ты спросишь меня, что произошло, то у меня не будет другого выбора, как сообщить тебе, что три самых могущественных колдуна, те, чьи имена нельзя произносить вслух, спустились на летний дворец Принца в виде клубов черного дыма и отвратительных запахов, после чего вода в фонтанах стала красной, статуи заплакали и закричали, а лягушки стали прыгать на моего господина, находящегося в ванне, и все это произошло потому, что колдуны боятся, что ты можешь попытаться освободить самую могущественную из волшебниц - Сайму - до того, как она предстанет перед справедливым судом, и хотя мой хозяин уверял их, что ты ничего не говорил ему об этой женщине, они все еще не успокоились, сотрясая стены, отбрасывая тени и совершая всяческие колдовские обряды, показывающие, как сильно они обеспокоены. Евнух умолк, ожидая приказа подняться. Некоторое время длилось молчание, прерванное тем, что Темпус соскользнул с лошади. "Давай-ка посмотрим на твое клеймо, малыш", и, извиваясь бедрами, евнух поспешно выполнил приказ. Темпусу потребовалось больше времени, чем он предполагал, чтобы вырвать признание у риггли-илсига, который был рожден последним и замыкал собою весь свой род. Он не издал ни единого крика - удовольствия, предательства или агонии и принял свою судьбу так, как это свойственно для настоящих риггли - молча корчась в муках. Когда Темпус отпустил его, по ногам евнуха текла кровь, а прямая кишка напоминала мокрый пергамент, изодранный ногтями. Евнух облегченно заплакал, обещая немедленно проводить его к Кадакитису. Он целовал руку Темпусу, прижимая ее к своей безбородой щеке. Ему так и не суждено было узнать, что за послание он принес и что до заката солнца его уже не будет в живых. 2 Встав на колени, чтобы вымыть руки в пене прибоя, Темпус неожиданно обнаружил, что поет давно забытую погребальную песню на древнем наречии, которое было известно всем наемникам. Голос звучал замогильно, а воспоминания путались, как дикие заросли, полные острых шипов. Он прекратил пение сразу же, как только понял, что поет. Евнух умрет. Он вспомнил, что слышал его голос в мастерской презренного Керда, хилого и грязного вивисектора, когда находился там в качестве подопытного животного. Он также вспомнил и другое: жар раскаленного железа и запах горелого мяса, а также голоса двух церберов из охраны, Зэлбара и Рэзкьюли, проникавшие в его сознание в те минуты, когда он на короткое время приходил в себя. Он воскресил в памяти свое длительное и болезненное выздоровление, во время которого был лишен общения с людьми, которые всегда испытывали благоговейный страх перед человеком, способным отрастить заново потерянную конечность. Поправившись, он принялся обдумывать, каким образом он может отомстить за нанесенную обиду. Однако полной уверенности в том, что настало время действовать, у него не было. Теперь же, после того, как он услышал рассказ евнуха, у него больше не осталось сомнений. А когда у Темпуса не было сомнений, это значило, что Судьба давала ему шанс. Но что же придумать? Инстинкт подсказывал ему, что за всем этим стоит Черный Джабал, а не только эти два цербера; Рэзкьюли был ничтожеством, а Зэлбар, как дикая лошадь, вряд ли нуждался в выучке. В то, что эти двое без посторонней помощи подмешали наркотик в табак Темпуса, чтобы потом выжечь на нем клеймо, отрезать язык и продать этому грязному Керду, обрекая Темпуса на бесконечные страдания под ножом, Темпус поверить не мог. Евнух сказал ему, а в таких ситуациях никто не лжет, что Джабал приходил к Зэлбару с просьбой о том, чтобы тот помог разделаться с Темпусом. Неужели тогда работорговец ничего не знал о тех замыслах, которые вынашивали церберы против своего товарища? Этого не может быть! Джабал совершил множество преступлений, и Темпус мог бы взять его, например, за шпионаж - за это полагалось только одно наказание. Но в этом случае личные обиды останутся неотмщенными: жажда мести пройдет со смертью Джабала. Но если не Джабал, то какой же дьявол тогда вызвал Темпуса? Это выглядит очень подозрительно и, вероятно, совершено по воле бога. С тех пор, как он отвернулся от бога, дела пошли еще хуже. Правда, Вашанка не отвернул Своего Лица от Темпуса, когда тот лежал беспомощным, но и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему (хотя любая его отсеченная конечность все еще имела свойство отрастать заново, а любая полученная им рана заживала сравнительно быстро, по крайней мере, так считали окружающие). Нет, Вашанка, его покровитель, не спешил поддержать его. Быстрота выздоровления Темпуса всегда пропорционально зависела от того, насколько бог был доволен своим слугой. В свою очередь, ужасное наказание Вашанки приводило человека в бешенство. Проклятия и страшные удары низвергались богом на человека, но точно такие же проклятья, обращенные к богу, рождались в голове человека, у которого не было даже языка, чтобы закричать. Вырваться из этого бесконечного заточения ему помог случайный знакомый воришка Ганс, молодой проныра, которого Темпус едва знал. Теперь он был обязан этому юноше больше, чем хотел бы, а этот бездомный вор, в свою очередь, знал о Темпусе больше, чем желал бы знать. Вот почему вор отводил свои тоскливые и лживые глаза, когда Темпус случайно сталкивался с ним в Лабиринте. Но даже после этого разрыв Темпуса с богом не был окончательным. С надеждой он участвовал в устроенном в