Виталий Рубин

Перестань молчать, в конце концов, мы до. Она аккуратно развешивала слова, как мокрое белье. Они лениво колыхались в воздухе, роняя капельки воды. Чтобы пройти сквозь них, нужно было раздвигать их руками, а они не желали тебя пропускать, скользили медузами по рукам, прилипали к телу, заставляя непрерывно ежиться. Сколько раз я могу к тебе об. Сверло впилось в стену, во все стороны полетела пыль, засыпая слова, которые теперь уже совсем нельзя было разобрать. Ала от твоих выходок. Ты даже не с. Новая волна пыли ударила в глаза, и я совершенно не рассмотрел, что она сказала. Атит, понимаешь. С засыпанными пылью глазами я слепо пытался продраться сквозь ряды развешенных слов, натыкаясь на них, путаясь в них, ощущая со всех сторон только их холод, и окончательно заблудился. Ты все превращаешь в. Нись ко мне. Бовь. Ука. Исимость. Нец.

Ты имеешь право сохранять молчание и не отвечать на вопросы. Все сказанное тобой может быть использовано против тебя. Из-под одеяла показался полу прикрытый глаз и, проползшая змеей холодная рука, больно впилась в ногу. Я затравленно завизжал от боли и непреклонным тоном заявил, что нужно срочно отсосать яд, что вызвало под одеялом приглушенный смех. А потом я неожиданно оказался на полу, так и не успев схватиться за вероломную пятку, которая тут же скрылась. Вместо нее на свет вылезла сосредоточенная мордочка, скептически меня осмотрела и глубокомысленно заявила, что голой этой самой на полу в середине декабря я себе ничего полезного не приобрету. Но, если я принесу сигареты из другой комнаты, то моей, как я ее там назвал, будет оказан теплый прием.

Темнота медленно наводняла собой комнату. Она протекала под дверью, заливалась в окно, заполняла уши, безжалостно топя в себе все звуки. Руки натыкались на руки, скользили по плечам и груди, обжигая кончики пальцев неизведанными ощущениями. Теплота кожи, причудливые линии и очертания взрывались в голове, вызывая стон, мгновенно шедший ко дну в окружающей темноте. Руки читали тела, опускаясь ниже и ниже, захлебываясь в темноте и торопясь перевернуть страницу. Каждый изгиб тела под чуть дрожащими пальцами имел свой звук, который нельзя было услышать. Только ощутить. Руки, окрыленные азбукой Брайля, сплетались и расплетались, умирали и оживали, возносясь на недосягаемые вершины тел, пропуская сквозь себя невероятной мощности ток, нагревались и вдруг уставали. И тогда им на помощь приходили губы. Они причудливо шевелились под натиском страсти, но, утопленные во тьме не могли издать ни единого звука. Тела соприкасались уже всей поверхностью, жадно впитывая в себя звуки каждого движения, не давая им утонуть в окружающей темноте. И почувствовавшие второе дыхание руки разрывали темноту, уже ясно видя очертания, тепло тел и вспышки света.

Du verstehst mich? Tu me comprends? Do you understand me? Ни панимаишт, зараза? Я вообще с другой планеты, мой язык недоступен? До тебя не докричаться. Ты как хамелеон. Смотришь на меня бесцветными глазами. Никаких эмоций. Холодная мерзкая ящерица! Если бы я сейчас вдруг превратилась в крысу, ты бы и бровью не повел. Зато, когда тебе надо, ты быстр и точен, как крокодил. Не успеешь глазом моргнуть, и уже косточки на зубах хрустят. Почему ты молчишь? Что я тебе сделала? Я дала повод для ревности? Я ранила твою нежную гордость? Ну. Ну что ты хотел сказать? Я видела, как шевельнулись твои губы. Я точно видел, как ты шевелила губами. С чего ты взяла, что у меня кто-то есть? Ты пахнешь ею. Я пахну ею? Я пахну сыростью. Я уже весь покрылся плесенью. В твоем болоте я скоро прорасту лилиями. Ты прорастешь рогами.

Что может быть приятнее, чем сельскохозяйственные работы в сентябре? По неизвестной причине четвертый и пятый курс нашего Вуза были амнистированы, а первые три курса отправлены на принудительные каторжные работы по колено в грязи. Коллективный труд не только облагораживает, но и сближает. Поэтому, несмотря на тюремные условия жизни, все мои сокурсники мужского пола, включая меня, стоя на поле буквой "Г", до боли сворачивали шеи в сторону симпатичных первокурсниц. Так мы и познакомились. Где-то через неделю я схватил такую ангину, что к огромной радости многих сокамерников окончательно заткнулся. Горло отказывалось издавать другие звуки, кроме приглушенного бульканья, поэтому объясняться приходилось исключительно жестами. Температура была такая, что можно было пальцем легко вскипятить в стакане воду. Но на свободу выходить я отказался. К этому времени пары более-менее устоялись, и наши отношения ни для кого уже не были секретом. Секретом они остались только для нас.

Затрещина, которую я получил, больно отозвалась в голове. Я попытался что-то возразить, но новый удар забил мои слова глубоко внутрь. Она била меня по лицу ритмично и спокойно, используя в полной мере обе руки. Солоноватый вкус крови напоминал вкус ее пота, а ритмичные движения какую-то странную сексуальную игру. Еще, еще. Ее глаза горели от возбуждения. Еще! И вдруг она кончила. На секунду замерла, ее тело задрожало, как от оргазма, и она осела на пол, содрогаясь от давно сдерживаемых рыданий. А я с распухшими, как от поцелуев губами, так и стоял, напрасно силясь понять, что же все-таки произошло.

Как странно устроено человеческое ухо. Она говорила "аборт", а я слышал "ребенок". Она говорила "родители", а я слышал "беременна". А потом я перестал ее слышать. А когда она сделала аборт, перестал ей отвечать. А она продолжала развешивать слова, как мокрое белье. С них стекали капельки воды, собираясь на полу в грязные лужицы. Слова колыхались на ветру, я изо всех сил всматривался в них, но очертания слов расплывались. Буквы предательски таяли на глазах, стекая на пол и сливаясь с лужами грязи. А она продолжала говорить, не понимая, что я не вижу ни единого ее слова. Ты все превращаешь в. Нись ко мне. Бовь. Ука. Исимость. Нец. И вдруг я прозрел: "Нец" - это конец.