Олень

Разве можно читать что-то лениво, спокойно, раза два за полчаса откладывая книгу, где на каждых восьми или десяти страницах гибнет глупейшим образом женщина, молодая еще и крайне нелепая, совсем невозможная; разве можно вообще читать? Много-много нечитабельных газет на столике у кровати, некоторые - неприличные, с неприличными картинками. Карты, маникюрные ножницы, распечатанные письма, которые тоже невозможно прочесть. Убийственна судьба книжного эмигранта в Берлине между войнами, гувернерство, прорехи в единственном галстуке, больное сердце и гибель во время морского купания. Но выбора нет; взамен только собственная постель, глохнущее радио, следы от кофейной чашки на стеклянном столике. Вот, для любопытства, надолго ли хватит в ручке чернил? Установление истины в этом вопросе послужит мне целью. При этом предположим, что некая молодая женщина, по имени, допустим, Юлия, живет одна. Образование у нее среднее специальное, наружность приятная, но ничего особенного, работает - где? В библиотеке. Там есть ксерокс, и Юлия изготавливает ксерокопии, по восемнадцать копеек за копию формата А4. Юлия не замужем, а возраст у нее такой, что пора бы ей быть замужем. И она нервничает. Следует еще сказать для полноты картины, что происходит она из одного районного центра, и, соответственно, не имеет собственной жилплощади в нашем большом городе. Это вынуждает ее снимать комнату в квартире, где проживает также квартирная хозяйка; как-то надо ее назвать... Квартирная хозяйка, стало быть, зовется Дина Иосифовна, она полная, лет шестидесяти, шьет на заказ, и к ней ходят клиентки...

Скучно думать о такой жизни. Можно выйти в туалет, потом - пока не холодно - пойти на балкон и закурить сигарету "Бруклин", думая с тоской, что лето прошло, что проходит и осень, и скоро надо будет балконную дверь закрыть и на зиму законопатить; а пока я могу стоять с независимым видом на балконе восьмого этажа с сигаретой "Бруклин", а то еще ходить туда-сюда; в принципе, нет ничего невозможного в том, чтобы ко мне зашел кто-нибудь в гости. Мало ли кому придет в голову зайти ко мне. Например, зайдет теннисист Агасси, с платочком на голове. Заходит во двор, видит меня на балконе, машет рукой... Нет - тревожно ищет глазами мои окна, потом замечает меня на балконе, машет рукой, ускоряет шаг... Потом мы вдвоем стоим на балконе и я как бы шутя говорю: "Ты совсем забыл меня, Агасси". "Sorry", - серьезно говорит Агасси. И я почему-то догадываюсь, что мы больше не встретимся. Так, разве что случайно увижу его тренирующимся, проходя мимо теннисных кортов у парка Шевченко, или мы столкнемся у входа в "Пассаж", он - с кучей пакетов, Рождество, елки, в машине ждет Штеффи Граф; я, как обычно, сейчас начну опаздывать...

Так что же там с квартирной хозяйкой? На старости лет она сделалась стяжательницей. Имея законную свою пенсию плюс пятьдесят долларов недекларированного дохода за комнату, сдаваемую Юлии, и не удовлетворяясь дополнительными средствами, которые приносило ей шитье, Дина возжелала денег. И на лето сдала свою собственную спаленку, не считаясь с удобством Юлии и ущемив самое себя до крайности - а крайность помещалась в гостиной, на софе. После недели мучений в проходной гостиной Дина и вовсе съехала на дачу. Так что Юлия и новый жилец остались в квартире вдвоем. На вид новый сосед, по имени Константин Андреич, был весьма перспективен - возраст и экстерьер подходящие, борода интеллигентная, обувь дорогая. К Юлии он сразу же проявил внимание - шутил, рассказывал анекдоты, угощал шоколадом. Каждый вечер он приносил что-то милое - эклеры, фруктовый чай, узбекскую дыню, маленькую, оранжевую. Юлия смеялась его шуткам, подношения принимала благосклонно; задавала наводящие вопросы, но общительный сосед не раскалывался, и жизнь его, занятия и планы на будущее оставались загадкой...

Теперь мне делается грустно. Я завидую их вечерам в гостиной Дины Иосифовны, за чаем и телевизором. Я отдала бы жизнь - всю, с творческими взлетами и падениями - за вечер с чаем и телевизором, а рядом чтобы сидел милый человек, довольный мною и моим обществом... Зачем я так располагаю к трагедии? И что за приятность находят люди во взаимных мучениях? Ведь чего проще - жить в неведении среди близких сердцу книг, долго, до того момента, как душа раскроется, и расцветет, и заплачет сладко навстречу его душе, и потом до смерти - вместе, в мирных трудах, видя цель и не глядя по сторонам...

Однако, мирная жизнь тревожила Юлию; она не могла не ждать от соседа решительных действий. Прошел месяц, полтора. Константин Андреич говорил ей "вы", предупредительно записывал на бумажке, кто звонил и что просил передать, и по утрам уговаривал не мыть посуду после завтрака: "Вы торопитесь, а я только к двум ухожу". Юлию беспокоила его красивая спортивная спина, красивая задница в джинсах, аккуратные сильные кулаки, ковбойские ботинки; ей не давало покоя его явное дружеское расположение, она была заинтригована. Мне больно об этом говорить, но однажды она даже рылась в карманах его джинсовой куртки. Возможно, она зашла бы в его отсутствие в спаленку, посмотреть, как он живет - но комната запиралась на ключ. Юлия - исключительно порядочная женщина, но она очень любопытна...

Возможно, она была слегка влюблена в соседа; так можно влюбиться, если пора, если очень хочется, а человек при этом все равно уже мелькает перед глазами.

Наконец, Юлия не выдержала и решилась на провокацию. Для этой цели она уговорила некоего знакомого мужчину - например, мужа подруги - позвонить в ее отсутствие и бархатным недвусмысленным голосом напомнить о предстоящем свидании. Подругин муж добросовестно набрал номер, поздоровался с Константином Андреичем, услышал "Юли дома нет" и развязно промурлыкал: "Так вы передайте Юлечке, чтоб не забыла - я буду в полвосьмого... Да, она знает". Провокация имела последствия - в семь часов вечера, несмотря на плохую погоду, сосед пожелал Юлии приятного вечера и ушел. Возможно, у него были свои дела. Вернулся он около часа ночи; Юлия уже лежала в постели, когда услышала его шаги в прихожей и коридоре. "Так, - подумала она, - Освободил территорию. Соперничать не хочет". Наутро она как бы случайно упомянула, что вечером заходил муж подруги - взять шерстяные нитки, она обещала... "Мне не хватало вас вчера вечером, Костя. До полуночи просидела у телевизора одна", - сказала она. "Да, я тоже привык", - ответил сосед. Он угостил ее медом из маленькой баночки, и Юлия пошла на работу...

Как удивительно реально все это для меня - баночка с медом. "Попробуйте!" - "Нет, спасибо, я уже бегу". - "Ну, ложечку; это меня угостили, он у них свой". - "Ну, немножко... Вкусный; из чего?" - "Разнотравье"...

Странный этот Костя, немного неестественный. Я бы сказала, немного подозрительный. Темная борода, влажные темные глаза. Писатель Леонид Андреев, вот на кого он похож! Но Юлия-то этого не знает, она и не читала Леонида Андреева, и портрета его не видела. Да это ни о чем и не говорит, ничего не объясняет...

Я бы могла рассказывать эту историю тебе, вместо условного слушателя - так просто, болтать о чем попало, зная, что тебе приятен звук моего голоса и отчасти интересен сюжет; сидеть с тобой в темноте, или лежать в постели, видеть друг друга третьим глазом, держать двумя руками за две руки, а дверь запереть; я рассказала бы тебе множество историй, бывших и не бывших, только бы ты слушал. Я просила бы тебя угадать, чем все кончилось, и ты угадывал бы правильно, а потом говорил бы: "Чаю хочется", и я зажигала бы свет, и мы пили бы чай. Вместо этого ты сидишь в кафе, на пластиковом стуле, перед тобой - мартини, напротив - Штеффи Граф в джинсах и свитере, ты сидишь, как теннисист Агасси, и забыл меня, забыл, я могу упасть со своего восьмого этажа десять тысяч раз - а тебе хоть бы что, ты с независимым видом куришь противную сигарету "Бруклин".

Наши мамы и бабушки говорили нам: "Не съешь манную кашу - она за тобой бегать будет". Надо довести начатый рассказ до конца, не то за мною будет бегать вымышленная Юлия.

Юлия тем временем уже ни о чем другом думать не могла, только о соседе. Характер у нее был решительный и прямой. Поэтому однажды, пожелав Константину Андреичу спокойной ночи, она вошла в свою комнату, разделась, облачилась в ночную рубашечку, потушила свет и села на постели. Затем, произнеся вслух: "Нет уж!", резко вскочила и вышла из комнаты. Подойдя босиком к двери соседа, она прислушалась, затем постучала. Он открыл ей, в одних брюках, голый по пояс. "Это хорошо", -подумала она, вдруг представив, как было бы неловко, будь он теперь полностью одет, а она - босиком и в рубашке. Она вошла и притворила за собой дверь. Через семь, возможно, десять минут она выбежала, влетела к себе и запрыгнула под одеяло. Наутро она не говорила с соседом, не смотрела в его сторону, а столкнувшись в маленькой кухне, опасливо обходила, боясь коснуться. Вечером обоих не было дома. На следующий день пошел дождь, вернулась с дачи Дина. Еще через неделю Константин Андреич съехал с квартиры - через два месяца, как и предполагалось.

Что произошло между ним и Юлией в ту ночь, когда она явилась к нему с определенным намерением? Я думаю, что Константин был гомосексуалист, в чем и признался, вызвав в женщине смятение и неловкость. А может, была другая причина. Юлия никому ничего не сказала.

Жизнь ее, однако, с этого момента переменилась. Ей беспричинно везло; она даже выиграла в лотерею некую сумму. Следующей весной она вышла замуж. Вот, наконец, и чернила в ручке заканчиваются, так что в двух словах - вышла она за голубоглазого блондина по имени Феликс, моложе ее на год, врача "скорой помощи"; он был левша и очень любил...